Александр Македонский - Спартанец

Ночью во время первого весеннего полнолуния, рассказывали они, под развалинами можно увидеть мерцание огней, внушающее суеверный страх, а среди рухнувших стен бродит огромный серый волк.

А когда луна исчезает за облаками, из чрева земли, глубоко в недрах горы, слышны крики и стенания — плач узников Танатоса.

Талос заворожено слушал эти чудесные рассказы, но он считал их вымышленными — легендами, рассказываемыми стариками. Его мысли были полностью поглощены повседневной работой: на него возложили обязанность доставлять продукты семье старого Крафиппоса.

Он знал, что они смогут и дальше жить спокойно, до тех пор, пока в доме его спартанского хозяина, там, внизу, в долине, ни в чем не будет недостатка.

В своих ежедневных походах с горы в долину он часто встречал плотского крестьянина, который возделывал полоску земли около реки Еврот, также принадлежащую Крафиппосу.

Пожилой крестьянин, Пелиас, был вдовцом. У него осталась одна-единственная дочь, и ему было тяжело одному работать в поле.

Иногда Талос приводил свою отару на равнину и, оставив ее на попечение дочери Пелиаса, Антинеи, сам делал всю самую трудоемкую и тяжелую работу. Порой он даже оставался там, в одной из лачуг, на несколько дней.

— Кажется, ты забыл, где живешь, — поддразнивал юношу Критолаос. — Мы так редко видим тебя здесь! Случайно это не маленькая Антинея вселяет в тебя любовь к работе на полях? Во имя Зевса, я-то старался сделать из тебя пастуха, а ты становишься земледельцем!

— О, брось, дедушка! — резко отвечал Талос. — Эта девочка совсем не интересует меня. Я беспокоюсь о бедном старом Пелиасе. Если бы я не помогал ему в самой трудной и тяжелой работе, он никогда бы не справился один.

— Естественно, — отвечал Критолаос. — Я знаю, что у тебя не только доброе сердце, но и сильные руки. Дело в том, что я слышал, будто малышка Антинея становится очень привлекательной, вот и все.

И действительно, девушка была прекрасна. У нее были длинные светлые волосы, а глаза — словно трава, влажная от росы. Тело, хоть и закаленное тяжелой работой в поле, было гибким и изящным.

Талос часто отвлекался от своей работы, любуясь, как она быстрыми шагами проходит мимо, неся на голове глиняный кувшин, наполненный родниковой водой.

Но это еще не все. Иногда он пытался представить себе форму ее грудей, изгиб бедер под коротким хитоном, который она повязывала на талии тесьмой. Все это вносило такое замешательство в обычно безмятежное настроение юноши, что он становился с ней резок, почти груб.

Он опасался, что она прочитает по выражению на лице его истинные чувства, поэтому делал все возможное, чтобы не позволить обнаружить правду. И все же он не мог не смотреть на нее, когда она наклонялась, чтобы взять охапку сена для животных, и когда заголялись ее бедра, — внезапно к голове приливала горячая кровь, а в висках начинало бешено стучать.

Больше всего юношу смущало то, что Критолаосу не нужно было даже догадываться о происходящем: казалось, что ему известна каждая мысль Талоса. Непереносимо, когда тебя считают молодым барашком в гоне! Поэтому Талос нередко предпочитал сидеть в одиночестве, слушая ласточек и черных дроздов, или ставить капканы на лис в лесу.

Возможно, это и значило стать мужчиной? Да, именно так… Но было и нечто значительно большее: таинственные звуки, отдающиеся внутри, внезапная дрожь… Желание подняться на самую высокую вершину и крикнуть громко, ожидая, когда вернется эхо, отразившееся от далеких скал… Слезы в глазах, когда в сумерках от солнца загораются облака, как тысяча огненных барашков, пасущихся в синеве неба и постепенно растворяющихся в темноте… Грудь, раздувающаяся от чувств, вызываемых трелью соловья, и пронзительными криками ястребов-перепелятников… Желание обрести крылья и полететь далеко-далеко над горами, над долинами, сверкающими серебристыми оливковыми деревьями; над реками, между ивами и тополями в тихую ночь, напоенную ароматами и освещенную бледным сиянием луны…

Именно это Талос, калека, чувствовал в своем сердце.

***

Однажды Талос спускался с овцами с гор к дому Пелиаса, чтобы помочь старику в работе. Приближалось великое празднование в честь богини Артемиды Орфии, на котором юные спартанцы, полноправные граждане Спарты, посвящаются в воины. Дом Крафиппоса нужно было привести в порядок и украсить, заготовить дрова для очага, зарезать ягненка для пиршества…

Талос ушел из дома с первыми лучами рассвета, направляясь по дороге, ведущей на равнину. Он вышел на опушку леса как раз тогда, когда над горизонтом поднималось солнце.

Внезапно он услышал крик, раздававшийся с ближайшей поляны.

— Сюда, Бритос, хватай ее! Эй, смотри, чтобы она не убежала, неуклюжий болван!

— Тогда поспеши сюда сам. Эта маленькая дикарка бегает как заяц и царапается как кошка!

Сразу же Талос почувствовал, что случилось неладное. Он вылетел из леса и понесся в поле, где рядом с ручьем паслись несколько лошадей.

Их хозяева, молодые спартанцы, окружили Антинею, которая сейчас была в самом центре круга, — напуганная, одежда разорвана, волосы растрепаны…

Ободряемый своими приятелями, юноша, которого звали Бритос, расставив руки в стороны, ловил девушку, которая пятилась от него, прижимая к груди разорванную одежду.

— Эй, Бритос, посмотрим, сможешь ли ты укротить эту маленькую кобылку! — омерзительно хихикая, кричал мальчишка с рыжеватыми волосами и веснушками.

— Оставьте ее в покое! — завопил Талос, врываясь в центр круга.

Он подбежал к дрожащей девушке, которая испуганно прижалась к нему.

— Что ты делаешь, Талос? — всхлипывала она. — Они убьют тебя…

— Друзья! — заорал Бритос, приходя в себя от внезапного появления Талоса. — Богиня Артемида проявила к нам свою милость, послав не только молоденькую олениху, но и этого козла!

Талос почувствовал, как кровь закипает в его жилах и стучит в висках. Он двумя руками схватил свою пастушью кизиловую палку, упираясь обеими ногами в землю.

— О, да он опасен! — вставил другой. — У него посох! Будем осторожны, чтобы не получить ссадин, иначе мы не сможет участвовать в посвящении.

— Так, кто собирается заняться им? — спросил третий мальчишка.

— Я! — заорал парень с рыжими волосами, вставая за спиной Талоса, который развернулся к нему лицом.

— О, да он хромой! — воскликнул другой. — Агиас, это слишком просто!

— Правильно, — сказал рыжеволосый юнец, продолжая приближаться к Талосу. — Я возьму его голыми руками.

Спартанец бросил на землю дротик, который держал в правой руке, и ринулся вперед. Талос уклонился от него, разворачиваясь на палке, которую с силой воткнул в землю.

Оказавшись за спиной своего противника, он пяткой ударил молодого спартанца сзади по шее, уложив его бездыханным на землю. Не мешкая, Талос схватил палку двумя руками, готовый к защите.

От удивления подростки не могли произнести ни слова. Наступила тишина. Мальчишка, которого звали Бритос, — явно, их предводитель, — побагровел от злости.

— Хватит! — крикнул он. — Поединки — это для воинов. Давайте разберемся с этой гнусной вошью и уберемся отсюда. Я устал от этих игр!

Они накинулись на Талоса всем скопом, уклоняясь от ударов палки, которой юный пастух размахивал в воздухе с поразительной меткостью.

Двое спартанцев упали, получив удары в грудь, корчась от боли и извергая рвоту фонтанами. Но остальные уже повалили Талоса наземь и навалились, избивая его черенками дротиков.

Талос отчаянно сопротивлялся, рыча, как дикий зверь, и тщетно стараясь освободиться, а противники осыпали его градом ударов по спине и по животу.

Они придавили юного пастуха к земле, и один из парней уселся на Талоса верхом, надавливая коленом на грудь.

— Слезь! — приказал ему Бритос.

Остальные мальчишки отошли в сторону, тяжело дыша. Бритос поднял дротик, чтобы нанести последний смертельный удар.

Талос, охваченный дрожью, пристально смотрел на него. Распухшие глаза были полны слез. Бритос колебался.

В этот момент Антинея, оцепеневшая от ужаса, с рыданиями бросилась на Талоса и закрыла его собственным телом.

Бритос, охваченный неистовым гневом, на мгновенье остановился, как вкопанный. Он тупо уставился на спину девушки, которая сотрясалась от рыданий.

Медленно юнец опустил дротик.

— Подберите этих недоумков, — велел он приятелем, указывая на двоих поверженных мальчишек, которые до сих пор лежали на земле. — Пора убираться отсюда.

Спартанцы сели на лошадей и поскакали в сторону города. Бритосу вспомнился странный взгляд, который заставил его заколебаться.

Эти глаза… Он видел их раньше, помнил их пристальный взгляд, — но никак не мог вспомнить, где и когда…

Он напрягал память, сам не зная, зачем ему это нужно.

***

Талосу казалось, что он очнулся от глубокого сна. Отяжелевшие члены терзали болезненные судороги. Но внезапно приятное теплое прикосновение трепещущего тела Антинеи пробудило жизнь в его израненном теле.

Медленно открылись распухшие глаза. Он увидел лицо девушки, измазанное его собственной кровью, покрытое слезами. Антинея поглаживала его, тихонько рыдая. Ее маленькие загрубевшие руки дотронулись до спутанных волос юноши.

— Талос, ты жив, — смогла произнести она, словно не веря своим собственным словам.

— Похоже на то, — пробормотал он, затаив дыхание. — Но я не знаю, надолго ли. Они искромсали меня, эти негодяи…

Антинея побежала к ручью, смочила в воде уголок хитона. Она склонилась над Талосом, вытирая его лицо, опухшие глаза и распухший рот.

— Ты можешь встать? — спросила она. — Или мне позвать отца?

— Нет, не надо, — ответил он. — Я в синяках и ссадинах, но, похоже, руки и ноги на месте, так что все будет в порядке. Помоги… вот так… Дай мне посох!

Девушка подала ему палку, он взял ее, собираясь с силами. Обняв левой рукой Антинею за плечи, он поднялся на ноги, болезненно морщась. Они двинулись вперед очень медленно, часто останавливаясь для отдыха, но добрались до дома Пелиаса, когда солнце было еще высоко.

Потревоженный лаем собаки, отец Антинеи вышел во двор. Потрясенный сценой, открывшейся перед его глазами, он подбежал к дочери и ее другу.

— Во имя богов, что случилось? — закричал старик. — Что они с тобой сделали?

— Отец, помоги мне, быстро! — выдохнула девушка, рыдая. — Талос защищал меня от каких-то спартанских мальчишек. Он чудом остался жив.

Они уложили юношу в постель, накрыв шерстяным одеялом. Сильнейшая лихорадка в результате жестокого избиения вызывала конвульсии в трепещущем теле.

— Пожалуйста, — умолял он слабым голосом, — не говорите ничего об этом моей семье. Это их просто убьет.

— Будь спокоен, мой мальчик, — убеждал Пелиас. — Я пошлю им весточку, что ты на несколько дней задерживаешься у нас, чтобы помочь мне подготовиться к празднику и убрать сено. Как только тебе станет лучше, ты сам что-нибудь придумаешь. Скажешь, что упал в какую-то глубокую расщелину…

— Да, хорошо, — прошептал Талос. Веки его сомкнулись.

Пелиас наблюдал за мальчиком со слезами на глазах, потом повернулся к дочке, у которой во взгляде до сих пор таился страх.

— Пойди и надень другое платье, — сказал он. — От того, что было на тебе, осталось немного. Потом возвращайся сюда и ни на мгновенье не отходи от него. Сейчас я должен уйти в город к нашему хозяину. Праздник состоится через два дня, а мне еще нужно очень многое сделать.

Он вышел, закрыл за собой дверь и оставил дом в темноте.

Талос, истратив последние силы, заснул глубоким сном. Он слабо постанывал, ворочаясь в постели. Каждое незначительное движение настораживало Антинею, и она пододвинулась к Талосу поближе, чтобы лучше видеть его лицо в тусклом свете. Потом девушка вернулась на скамью и села, сложив руки на коленях.

Пелиас пришел домой, когда почти стемнело.

— Как он? — спросил он тихо, с порога комнаты.

— Я думаю, лучше. Он мирно спит и, кажется, лихорадка отступает. Но ты посмотри, как он весь распух! — отвечала девушка.

Пелиас открыл окно, от отблеска заката в комнате стало светлее, послышался шелест листвы. Лицо его опечалилось, когда он увидел изуродованное лицо Талоса, грудь юноши, покрытую синяками, его кровоточащие руки с разодранной кожей.

Старик сжал кулаки.

— Будь они прокляты! Подумать только, это ведь отпрыски самых благородных семей города: Бритос, сын Аристарха; Агиас, сын Антимаха; Филархос, сын Девиппа…

— Откуда ты узнал, как их зовут? — спросила потрясенная Антинея.

— От наших друзей, которые служат в этих семьях. Некоторые из этих проклятых ублюдков вернулись домой в жалком виде. Истина быстро обнаружилась, хотя они и пытались скрыть правду и уверяли, будто во время военных занятий произошел несчастный случай. Этот мальчик, Талос, он хорошо дерется! Несмотря на то, что был один! Странно, я никогда бы не поверил в это. Конечно, он крепкий и сильный, — но как он смог сбить с ног и уложить на землю столько молодых воинов? Все эти парни только и делают, что целыми днями тренируются, борются и фехтуют…

— Я не знаю, отец. Я и сама потрясена. Ты бы только посмотрел, как он умеет пользоваться своей пастушьей палкой… — сказала девушка, показывая на посох из кизилового дерева, прислоненный к стене в углу комнаты.

— Он вращает ее невероятно быстро, и с такой силой!.. Если бы они не накинулись на него все вместе, они не смогли бы избить его так сильно.

Пелиас глубоко задумался на какое-то время, пристально разглядывая блестящую кизиловую палку, затем взял ее в руки.

— Старик Критолаос, — прошептал он. — Кто же еще?

— Что ты сказал? — спросила девушка.

— Ничего, ничего, дочка. Я просто размышлял и разговаривал сам с собой. — Затем он поставил посох на место и сел рядом с постелью, на которой спал Талос. — Вот теперь мальчику и впрямь грозит настоящая опасность. Они могут убить его в любой момент.

— Нет! — закричала Антинея.

— Ты что, не понимаешь, что он наделал? Он не только осмелился взбунтоваться, но ему удалось избить нескольких спартанцев. Им не требуются даже какие-нибудь основательные причины, чтобы убить илота. К счастью, никто до сих пор не знает его имени, но чтобы выяснить, кто он такой, им не потребуется много времени. Они видели, что он хромой.

Антинея сжала руки и тревожно наблюдала за лицом Талоса.

— Мы должны помочь ему исчезнуть. Спрячь его где-нибудь!

— И где же, дочь моя? Беглый илот в любом случае далеко не уйдет… И где мы могли бы спрятать его? Любая семья, которая возьмет его под свою защиту, будет истреблена немедленно, как только спартанцы обнаружат беглеца.

— Тогда, что же, никакой надежды нет?

— Успокойся, дочка, мы найдем решение. Пока он в безопасности. Никто не видел, как вы двое пришли сюда. По крайней мере, я надеюсь на это. И вот тут появляется ниточка надежды.

— Что ты имеешь в виду? — выпалила Антинея.

— Ты сказала, что Талос лежал на земле, а один из мальчишек поднял дротик, чтобы пронзить его, разве не так?

— Да, так.

— Но он не сделал этого.

— Чистая правда. Но ведь я сама кинулась к Талосу, я закрыла его своим телом… Спартанцы не убивают женщин!

— Не думаю, что дело только в этом. Если тот мальчишка с дротиком заколебался, то должна же существовать определенная причина. Причина, которую мы не можем понять в настоящее время, но она оказалась достаточно весомой, чтобы удержать его руку. В любом случае, если бы он захотел убить Талоса, он бы заставил своих приятелей оттащить тебя прочь… Следовательно, если он не сделал этого, на то была его собственная воля. И если он не прикончил Талоса в тот момент, когда его, должно быть, трясло от ненависти и злобы, то едва ли он убьет его позднее, когда гнев остынет.

— А что с остальными?

— Из твоего описания следует, что мальчишку, скорее всего, зовут Бритос. Он сын благородного Аристарха, последний отпрыск Клеоменидов. Если он не захотел этого сделать, то, будь уверена, остальные и вовсе не решатся на убийство. К тому же, сейчас, в любом случае, у нас есть время. Все в городе готовятся к празднику и к церемонии посвящения в воины. Торжества состоятся послезавтра в храме Артемиды Орфии.

Старый Пелиас подвинулся еще ближе к Талосу, внимательно разглядывая его лицо. Он потрогал волосы юноши.

— Бедный мальчик, — прошептал он. — Храбрый как лев… Он не заслуживает смерти, не дожив еще и до двадцати лет! — Он повернулся к дочери. — Ступай, приготовь что-нибудь поесть, чтобы была хоть какая-нибудь еда к тому времени, когда Талос проснется.

Антинея вдруг вспомнила, что она не ела весь день, и ушла готовить скудный обед. Когда трапеза была готова, она позвала отца, но старик явно ел через силу, и мысли его витали где-то далеко. Они рано легли спать, измотанные событиями минувшего дня.

В своей постели, глубоким сном, наполненным пугающими ночными кошмарами, спал Талос. Горло пересохло, в висках стучало. Перед ним в быстрой последовательности промелькнуло лицо Бритоса, горящее ненавистью, зловещее поблескивание наконечника дротика, висевшего над ним, как смертный приговор, лица остальных спартанцев, кружившиеся вокруг в пугающем водовороте. Их издевательский смех все громче и громче отдавался в сознании.

— Агиас, он хромой! Он хромой! Он хромой! — повторяли пронзительные голоса… десять раз, сто раз… все громче и громче Талос проснулся, измученный болью, среди ночи; лоб был весь мокрый от пота, сердце бешено колотилось.

Перед ним в мягком свете луны сидела Антинея. Серебристые волосы обрамляли милое лицо, словно легкое облако. Короткое детское платье едва доходило до колен.

Поставив на скамью лампу, которую она держала, девушка села на краешек постели. Талос, находившийся в состоянии между сном и бодрствованием, казалось, еще не пришел в себя. Антинея протянула маленькую загрубевшую руку к его лбу и стала молча вытирать пот краешком шерстяного одеяла.

Талос наблюдал за ней с трепетом в сердце. Внезапно прохладная рука легла ему на грудь и, казалось, вызволила из ночного кошмара. Лицо Антинеи, хоть и медленно, становилось все более четким, в почти полной темноте. Ее глаза — наполненные волнением и бесконечной нежностью — ласкали и поддерживали его упавший дух, его пошатнувшийся разум.

Талос увидел, как медленно приближается ее лицо, почувствовал, как ее волосы теплой волной коснулись его груди, ее губы коснулись его жаждущего рта.

Больше не было запаха крови, заполнявшего ноздри, — он исчез. Талос, калека, ощущал приятный запах сена, спелой пшеницы, полевых цветов. В глубине своего сердца он мечтал о золотистой коже Антинеи, об аромате ее тела… как будто в первый раз.

***

Как только в окрестностях прокричали первые петухи, Антинея вышла из хлева, неся тяжелый кувшин парного молока.

Ее отец Пелиас уже ушел в город. Он вез первые дары полей в дом своего хозяина для украшения стола в день великого праздника. Два больших наполненных мешка были приторочены к седлу его осла.

Девушка налегла на дверь, открыла ее, вошла в дом и поставила кувшин на пол. Она налила чашку еще теплого молока. Пора будить Талоса, ему нужно поесть…

Она бесшумно вошла в комнату, где спал юноша. Солнечный луч осветил помещение и соломенную подстилку, все еще с пятнами крови…

Пусто!

Антинея вдруг почувствовала слабость. Понимая, что он не мог уйти далеко, она бросилась из дома.

Она побежала к лесу около ручья, но там не было и следа юноши. Решила пойти к горе, но сразу же поняла, что Талос не мог уйти этой дорогой.

Он никогда не посмеет вернуться к своей семье в таком виде.

Было только одно возможное объяснение: Талос, скорее всего, отправился в Спарту! Единственное место, куда они вместе с отцом запретили ему ходить при любых обстоятельствах.

Она устало вернулась домой и залилась слезами, подходя к двери. Посидев и поразмыслив немного, девушка вдруг поняла, что она должна сделать.

Антинея встала, надела длинный плащ, доходивший до пола. Она направилась в город обычным быстрым шагом, и, добравшись до места, заметила, что на улицах и площадях собираются целые толпы народа.

Интуиция не подвела Антинею: Талос уже давно бродил по улицам, нетвердо держась на ногах, закрывая лицо капюшоном, прячась от скоплений людей, заполняющих улицы, что вели к храму Артемиды Орфии. Почти наступило время великой жертвы и церемонии посвящения новых воинов.

Из далеких краев со своими семьями прибыло множество периэков — неполноправной части населения, людей средней касты: селян и торговцев. Илотов было меньшинство. Некоторые служили в городе своим хозяевам, остальные прибыли просто из любопытства, чтобы воочию увидеть жестокий ритуал посвящения.

Вдруг, совершенно неожиданно с площади перед храмом раздалась барабанная дробь, и зазвучали требы. Звуки, хорошо знакомые Талосу — он впервые услышал их, когда спустился с горы к берегам Еврота, чтобы увидеть возвращающихся воинов.

Толпа расступилась, освобождая дорогу двору. Первыми прошли жрецы, облаченные в белые одежды; на голове у них красовались шерстяные повязки, длинные концы которых широкими полосами спускались на плечи.

Далее шагали глашатаи и храмовые служители.

На небольшом расстоянии за ними шли подразделения воинов, одетых в малиновые плащи и туники, закованных в отполированные доспехи, в шлемах, увенчанных гребнями из конских хвостов.

Талос, спрятавшийся за колонну, почувствовал, как по спине пробежала дрожь, когда он наблюдал за тем, как они маршируют сомкнутыми шеренгами, размеренным шагом. Он увидел себя еще совсем маленькими мальчиком, на краю пыльной дороги, перед воином, который остановил на нем свой печальный взгляд…

Равные начали описывать круги по площади, перестраивая шеренги в четыре ряда. Они остановились, как вкопанные, щит к щиту, в руках — длинные сверкающие копья. Колонну замыкала царская охрана с ярко-красными гребнями, развевающимися на ветру, их огромные щиты были украшены гербами самых знаменитых семейств города.

На одном из таких щитов Талос увидел изображение дракона со сверкающей чешуей из меди. Сердце мальчика забилось чаще; он тщетно пытался рассмотреть лицо воина, спрятанное за забралом шлема.

За ними ехали два царя: Клеомен на своем черном жеребце и Леотихид в седле коринфского гнедого; их доспехи богато украшены, а просторные мантии свободно ниспадают, закрывая крупы боевых коней.

Последними шли надзиратели казарм, а позади них шагали юноши, стремившиеся стать эйренами, мужчинами и воинами, готовыми защищать честь и могущество своего города.

Заняв свои места, два царя дали сигнал глашатаям, которые протрубили начало жертвоприношения. Дымящаяся кровь принесенных в жертву животных капала на мостовую, по площади распространился едкий запах, когда внутренности загорелись в кострах на алтаре.

Наступил великий момент: двери храма широко распахнулись. Появились пятеро эфоров и прошли к старейшинам, занимая свои места.

Первый из них поднял правую руку, и глашатаи прокричали имена троих юных кандидатов: Кресил, сын Евмена; Клеандрид, сын Эвпита; и Бритос, сын Аристарха.

Талос вздрогнул; хотя физически юноша был изнурен, он почувствовал, как по его членам пробежала дрожь. Он понял, что пришел в город именно ради этого.

Этот юноша, Бритос, которого он раньше никогда не видел, был готов убить его. Может быть, он еще и убьет его… Талос должен был узнать исход испытания.

Жрецы произнесли ритуальные заклинания, слуги вышли вперед, чтобы сорвать одежду с претендентов и крепко держать их за руки.

Под звуки труб началось бичевание. Зрители замерли в полном молчании.

Мальчики напряглись при первом ударе, все мышцы их сжались в едином спазме. Затем, измученные, они предались боли, безвольно раскачиваясь при каждом ударе.

Талос протискивался через толпу, стиснув зубы от боли, когда собравшиеся зрители награждали его тычками и пинками. Наконец ему удалось добраться до первого ряда, где удобнее всего было наблюдать за ужасающим обрядом. Его беспощадный взор остановился на измученном теле Бритоса.

Бритос продолжал стоять прямо, тогда как у двоих других мальчиков, вызванных с ним на испытание, колени уже начали подгибаться.

Продолжала звучать холодная, странная музыка, в такт щелканья бичей с огромной силой опускающихся на обнаженные спины.

Первым упал Кресил. Служители немедленно подбежали помочь ему и унесли со священного места.

Следующим стал Клеандрид. Хотя они все и прошли это испытание, но каждый старался продержаться по возможности дольше, чтобы продемонстрировать свое превосходство.

Теперь на ногах оставался только один Бритос. Он скрежетал зубами, волосы прилипли ко лбу, грудь была вся мокрая от пота. Глаза затуманились, но он продолжал непреклонно, как вкопанный.

Талос с отвращением опустил глаза. Когда он поднял взор, то увидел, как Бритос рухнул сначала на колени, а потом и на руки, голова его повисла между плеч.

Талос почувствовал, как злорадство овладело его душой, отравленной жаждой мщения. Служители подошли к Бритосу, чтобы поднять его, но резким движением он отослал их прочь.

Он медленно поднял голову, чтобы взглянуть на толпу перед собой. Талос опустил капюшон пониже, чтобы не было видно его избитого лица.

Бритос моргнул несколько раз, чтобы смахнуть слезы и пот с глаз. Внезапно он узнал мальчика, стоящего перед ним. Они свирепо уставились друг на друга взглядом, полным ярости, вызова — и восхищения.

***

Кровавый ритуал продолжался до тех пор, пока все юноши не прошли испытание. Им на плечи накинули малиновые плащи эйренов, каждому новому воину вручили щит, украшенный огромной буквой «лямбда», которая означала Лакедемон, — древнее название Спарты.

«Кто же из этих юношей получит щит с изображением дракона?» — задавался вопросом Талос.

Отцы эйренов друг за другом сложили свое оружие. Каждый воин покинул свой пост на площади и подошел к жрецам, чтобы получить щит, которой он затем должен был вручить своему сыну.

Талос жадно наблюдал за воином, положившим на землю свое оружие, украшенное драконом. Этот воин вышел из рядов царской охраны царя Клеомена и с гордостью подал щит… Бритосу!

Талос был потрясен. В его душе смешались ненависть к Бритосу, чувство негодования, уязвленная гордость, страх и сомнения.

— Ты что, сошел с ума? Наверное, ты хочешь, чтобы тебя убили! — прошептал голос ему на ухо.

Это был Пелиас, предупрежденный Антинеей. Он искал Талоса, и только что нашел его в толпе, глазеющей на ритуал посвящения.

— Не беспокойся, Пелиас, — спокойно отвечал Талос. — Меня уже узнали, но ничего не случилось. Я не знаю почему, но ничего не произошло.

— Но зачем таким глупым образом подвергать себя возможной опасности? — выговаривал Пелиас.

— Не спрашивай меня ни о чем. Я не смогу ответить. Я должен был сделать то, что сделал. И теперь точно знаю одно: не существует ни малейшей возможности избежать своей судьбы. Так что уж лучше человеку встретиться с ней лицом к лицу.

Антинея мягко взяла его за руку.

— Пойдем, Талос. Пожалуйста, давай сейчас уйдем. Ты еще так слаб, ты устал…

Талос поднял капюшон и последовал за Пелиасом и Антинеей. Они свернули с главной дороги и вошли в один из множества коридоров, представляющих сложную и запутанную систему ходов старого города.

Они вышли на площадь около другого огромного храма, посвященного Афине, который называли Домом Бронзы. Они обогнули за громадное строение, и пошли среди низких белых оштукатуренных домов, пока не выбрались на дорогу, ведущую в Амиклы. Довольно быстро они добрались до дома Пелиаса.

ГЛАВА 5

Криптии

В тот день в доме Аристарха состоялось большое празднование Бритос, сын благородного воина, стал эйреном. Он может оставаться в семье всего лишь одну неделю, а потом должен будет жить в военных казармах, в качестве члена двенадцатой сисситии, — группы людей, с которыми он должен встречаться за столом. Члены этой сисситии, включающей в себя всего пятнадцать человек, являлись частью третьего из четырех больших отрядов, составляющих в то время спартанскую армию.

В течение последующих десяти долгих лет они должны стать его семьей; он будет есть и спать вместе с ними, возвращаясь в дом своего отца только по особым случаям.

Исмена, его мать, давно уже приготовилась к этому расставанию. Как и любая спартанская мать, она сознавала, что произвела на свет сына, прежде всего для своего города, и только потом уже для самой себя и своего мужа.

Она привыкла к его долгим отлучкам. На различных ступенях посвящения Бритос в течение длительных периодов времени жил вне дома, со своими товарищами, под надзором педономуса. Эти наставники учили мальчиков переносить усталость, холод и голод, а также встречаться лицом к лицу с болью, без нытья и жалоб.

Бритос завоевал всеобщее восхищение толпы, которая присутствовала на испытании бичеванием, тем, что преодолел все мыслимые пределы выносливости. Все были уверены, что юноша, несомненно, станет одним из самых сильных и храбрых воинов Спарты.

Несмотря на все это, Исмена не могла разделить с мужем его невозмутимую гордость. Потеря второго сына оставила в ее сердце неизгладимые следы.

Хотя с раннего детства женщину и подготавливали к возможности потери сына, ради чести и процветания страны, отчетливое понимание того, что Бритос остался ее единственным отпрыском, наполняло материнское сердце дурными предчувствиями.

Горячность всегда будет подталкивать сына вперед в опасных ситуациях, а их страна в настоящее время близка скорее к войне, чем к миру.

Она наблюдала, как он укладывает свои вещи с помощью няни и одного из слуг. Он поправился после испытаний только на шестой день, а сейчас уже двигался легко и свободно. Исмена сама растирала и готовила мази для лечения синяков и ран, оставленных бичеванием.

Настало время и для того, чтобы муж преподнес сыну особый подарок, который по такому случаю требовала традиция. Исмена слышала, как Аристарх позвал сына из внешнего двора:

— Бритос, не хочешь ли взглянуть на отцовский подарок?

Мальчик бросил укладывать вещи и вышел к нему.