Александр Македонский - Спартанец

Но спартанцы сражались за свою собственную жизнь, понимая, что, если они не устоят в этот день, то это будет означать конец для их города. Их жены будут изнасилованы и убиты, дети зарезаны. Все то, что пощадило землетрясение, будет уничтожено.

Клейдемосу хотелось побежать домой, схватить оружие и броситься в самое пекло боя: это был тот день, о наступлении которого для него и для своего народа мечтал Критолаос.

Но как он мог надеть доспехи Аристарха и Бритоса, чтобы нанести смертельный удар городу, ради которого они отдали свою жизнь? Он был скован в своих действиях, дрожащий и злой, в скрытном месте, он не мог ничего сделать, и должен был всего лишь наблюдать за боем широко открытыми глазами, с бешено бьющимся сердцем.

Настоящим полем боя было его сердце; там два народа бились друг с другом с дикой яростью.

Смерть, кровь, вопли сеяли ужас и агонию. Больше он не мог наблюдать за сражением, и медленно опустился на колени, прислонив голову к стене, сотрясаясь от болезненных спазмов, безутешно рыдая.

А бой перед разрушенными домами Спарты становился все более и более ожесточенным. Илоты бились без передышки, заменяя раненых или ослабевших бойцов на передовой линии. Со стены щитов перед ними уже стекала кровь, но она казалась непробиваемой, густо усеянная торчащими из нее копьями, передовая линия ненавистного врага не сдавала позиций.

Царь Архидам собственной персоной находился в центре передовой и сражался с величайшей доблестью. Гоплиты вокруг него бились самоотверженно, чтобы не обесчестить себя в глазах вождя.

Прибыло подкрепление, которое развернулось во флангах, где была явная опасность окружения. Вместе с ними прибыли трубачи, музыка которых зазвучала среди разрушенных домов громче криков сражающихся, и понеслась по полям — голос смертельно раненого, но отказывающегося умирать.

Наконец, илоты стали отступать в лес, забирая с собой раненых и павших.

Спартанцы не преследовали их, удовлетворяясь тем, что удалось отразить атаку. Они положили оружие, помогли раненым и забрали погибших. По всему городу царь расставил караульные патрули, взял с собой самых сильных людей и отправился в город на помощь тем, кто все еще оставался под руинами. В течение всего дня его можно было увидеть в самом центре завалов, везде, где требовалась его помощь, неутомимо работающим, в разорванной одежде.

После наступления вечера многие выжившие смогли найти убежище в полевых палатках, поставленных во многих частях города, повсюду, где было открытое пространство. Женщины развели огонь и готовили то, что могли найти, чтобы накормить и подкрепить своих усталых и голодных спутников.

Военные хирурги работали без устали при свете факелов и ламп, зашивая раны, накладывая повязки на израненные тела, прижигая их раскаленным железом, чтобы предотвратить развитие инфекции или остановить кровотечение.

В это время царь Плистарх галопом мчался на север в сторону Коринфа в сопровождении охраны. Там он должен организовать группы спасателей и установить контакт с афинянами. Кимон, безусловно, не откажет в помощи, возможно даже согласится послать флот с запасами пшеницы, чтобы накормить людей.

Сын Леонида чувствовал, что может обратиться за помощью, в которой он так отчаянно нуждался, даже к сыну Мильтиада, победителя при Марафоне.

Когда илоты отступили, Клейдемос упал на землю без сознания, и в таком полубессознательном состоянии он пролежал много часов, пока не пришел в себя от ночного холода. Его желудок болел, страдая от голода. Он решил вернуться в свой дом. Ему удалось разжечь очаг и испечь немного пресного хлеба в золе, затем он бросился на постель, совершенно измученный.

В середине ночи, когда он крепко спал, ему показалось, что он услышал стук в дверь. Он заставил себя проснуться; да, там кто-то был. Он вскочил, схватил меч, взял факел и открыл дверь, но никого не увидел.

— Кто там идет? — потребовал он ответа, разглядывая темноту.

Он спустился вниз по ступеням порога, чтобы посмотреть во двор, высоко поднимая факел, чтобы осветить пространство перед собой. Он бросил взгляд направо в сторону конюшни, а потом налево, освещая внешнюю стену дома.

Именно там он увидел человека, стоявшего неподвижно, в плаще, который закрывал половину лица, с повязкой через левый глаз.

Клейдемос был в полном недоумении, и от удивления сделал выпад мечом.

— Кто ты?

Человек протянул правую руку к краю плаща и открыл свое лицо в шрамах: Карас!

Клейдемос бросил меч и застыл, глядя на него, потеряв дар речи.

— Вот так ты встречаешь друга, которого не видел годами? — спросил Карас, приближаясь к нему.

— Я… — пролепетал Клейдемос. — Не могу поверить… совершенно не ожидал. О всемогущие боги… Карас… неужели это ты! Но твой глаз!

Однажды придет к тебе человек, слепой на один глаз…

Что случилось с твоим глазом?

Карас сбросил свой плащ с плеч и широко распростер объятия.

— О, мой друг, мой дорогой, старый друг… — сказал Клейдемос, крепко прижимая его к груди. — Я боялся, что никогда не увижу тебя снова.

…Он может снять проклятие с меча царя…

Они вошли в атриум, сели около очага, где Клейдемос снова разжег угасающий огонь.

— Во имя Поллукса… твое лицо! — сказал он, разглядывая черную повязку Караса и глубокие шрамы. — Кто сделал это?

— Криптии. Я согласился встретиться с Павсанием, когда он вернулся из Азии, а эфорам нужно было узнать, о чем мы беседовали друг с другом. Они пытали меня, могли бы и убить, но я ничего не сказал. Наконец, они убедились, что я ничего не знаю, и отпустили меня, возможно с намерением насадить своих шпионов повсюду в горах, чтобы не спускать с меня глаз и следить за каждым моим движением. В течение долгого времени мне приходилось скрываться, но сейчас настало время заставить их заплатить за все раз и навсегда.

— Я только что прибыл из Мессении, — сказал Клейдемос. — Я видел Антинею и Пелиаса.

— Знаю, я увел твою мать обратно в горы.

— Я слышал, что сегодня илоты напали на город.

— Правда, но их заставили отступить. Они не захотели послушаться и двинулись слишком поспешно, поставив под угрозу все планы. Они понесли ужасные потери, многие погибли, еще больше раненых. Им нужен кто-то, кто мог бы руководить ими… — Карас поднял голову, и его глаз блеснул в отблесках пламени. — Пришло время и для тебя, ты должен выбрать свой путь, Талос. Боги объявили свою волю.

Он произнес с ударением:

— Он повернул свою спину к людям бронзы, когда Эносигей потряс землю Пелопа. Боги опустошили эту землю землетрясением… это знамение.

Клейдемос закрыл глаза. Не было сомнений в личности одноглазого человека, о котором говорил Критолаос на своем смертном одре, это был Карас: который снова был здесь, с ним, через столько лет. А сейчас казалось, что прошло всего несколько дней с тех пор, как он покинул его.

Он увидел его на поле битвы при Платеях, в наступающих сумерках, когда он бормотал слова пифии Периаллы, добавляя:

— Вспомни эти слова, Талос, сын Спарты и сын своего народа, в тот день, когда ты снова увидишь меня.

— Ты прав, Карас, — сказал он. — Боги послали мне знамение, меня ждали, годами, а я все еще не чувствую уверенности. Я раздвоен. Я только что солгал тебе; неправда, что я только что прибыл из Мессении. Я приехал вчера. Сегодня видел, как илоты спустились с гор. — Карас смотрел с недоумением, внезапно помрачнев. — Но я не мог двинуться с места. Я хотел побежать, взять свое оружие, но я просто стоял там, наблюдая, дрожа, вырывая волосы. Я не сделал ничего. Я не мог взять меч моего отца и моего брата и направить его против города, за который они отдали свою жизнь. Есть и еще кое-что, что я должен сказать тебе. Моя мать Исмена похоронена здесь, недалеко от этого дома. На погребальном камне есть надпись, которая кажется посланием. Она гласит:

Исмена, дочь Евтидема, супруга Аристарха Дракона, несчастная мать двух доблестных сыновей.

Боги завидует бесценному дару Льва Спарты.

— Я уверен, что последняя фраза добавлена позднее, я пытался выяснить, кто это сделал и почему.

Карас, если мне предстоит принять самое ответственное решение в жизни, если правда, что боги послали мне знамение этим землетрясением, если я должен снова взяться за оружие и встретиться лицом к лицу со своей судьбой без малейших колебаний, то для себя я не должен оставить никаких неразрешенных тайн. Все должно быть совершенно ясно, я не должен чувствовать никаких сожалений или раскаяния. Ни один человек не может уверенно шагать по выбранному пути, пока в его душе не воцарится мир и спокойствие. Я понимаю, чего ты хочешь от меня, и знаю, что, будь жив Критолаос, он хотел бы того же самого. Тебе покажется странным, что я ищу смысл в надписи, вырезанной на надгробном камне, в то время, когда поднялись илоты, чтобы восстановить свою свободу — весь народ, поставивший на карту возможность своего собственного существования.

— Нет, я не считаю, что это странно, — ответил Карас с загадочным выражением лица. — Но продолжай…

— Ты знаешь, что я сопровождал своего брата Бритоса и его друга Агиаса из Фермопил в Спарту, по приказу Леонида. Они должны были доставить послание эфорами и старейшинам, но никому так и не удалось узнать, что же там было сказано. Я даже слышал, что свиток был пустой, чистый, что в нем не было написано ни единого слова. Тебе хорошо известно, каков был конец Агиаса, и что случилось бы с Бритосом, не останови я его тогда. И Бритос, тем не менее, встретил свою смерть в битве при Платеях, ведя отдельную, собственную войну против персов одними своими руками.

Он встал и начал ходить назад и вперед по атриуму, затем подошел к двери и посмотрел в сторону Спарты. Было зажжено только несколько ламп, свет был тусклый, но по всему городу горели лагерные костры: воины Спарты находились в состоянии боевой готовности. Он закрыл дверь и вернулся к очагу.

— Я уверен, что кто бы ни добавил эти слова к надписи на надгробном камне Исмены, ему было известно истинное содержание послания Леонида. К чему еще можно отнести слова «дар Льва Спарты»? Леонид хотел спасти Бритоса… возможно, и меня так же. Леонид должен был знать. Мой отец всегда был близок с ним, а до него — с царем Клеоменом.

Послышался отдаленный рокот, как раскат грома, от него стал сотрясаться дом, который уже пострадал при землетрясении. Карас смотрел на потолок, не шевелясь.

— Думаю, что смогу помочь тебе, — сказал он. — И если то, что я думаю, правда, то ты сможешь повести илотов против Спарты без раскаяния.

— Что ты хочешь сказать?

— Подумай об этом, — продолжал Карас. — Если правда то, что свиток не содержал послания и был пустой, о чем я тоже слышал, понятно, что подлинное послание подменили другим.

Клейдемос вздрогнул, думая о той ночи на морском заливе, о тени, тайно пробравшейся в их лагерь, склоненной над Бритосом, затем так же таинственно исчезнувшей.

— Если все именно так и обстоит, то только криптии могли пойти на такую подлость. И криптии должны были доложить все эфорам. Далее, один из них, Эписфен, был другом царя Павсания, он был посвящен в его планы. Это должно быть он. Он мог вырезать эту фразу на могильном камне твоей матери, чтобы ты увидел ее и стал искать правду. Землетрясение нанесло огромный урон спартанцам и привело к большому количеству жертв среди них. Если Эписфен погиб, то, конечно, он унес тайну с собой в могилу. Но, если он жив… ты знаешь, где он живет. Я буду сопровождать тебя.

— Нет, это опасно. Я пойду один. Этой же ночью. — Клейдемос открыл дверь и посмотрел на небо. — До наступления рассвета еще пара часов, — сказал он. — Вполне достаточно.

— Думаю, что в этом, действительно, нет необходимости, мой мальчик, — сказал Карас, вставая и следуя за ним к порогу.

— Я тоже так думаю. Но я не могу поступить иначе. Эта мысль мучила меня в течение многих дней. Потому что моя обратная дорога привела меня к развалинам Ифомы.

— Ты был в мертвом городе? Зачем?

— Не знаю. Я увидел, как он возник передо мной, совершенно неожиданно, на закате солнца, и понял, что должен войти в эти стены. Теперь иди, Карас, будь настороже.

— Ты сам тоже будь настороже. А когда получишь ответ, то знаешь, где найти меня.

— В лачуге около верхнего ручья.

— Нет, — ответил Карас. — Ты найдешь меня у входа в подземелье около поляны, где растут каменные дубы. Настало время достать из-под земли меч царя Аристодема. Его народ будет свободен.

Он завернулся в плащ и ушел. А Клейдемос проводил его взглядом. Всего несколько шагов, и он превратился просто в одну из многих теней в ночи.

***

Клейдемос взял со стены серый плащ с капюшоном, вышел со двора и направился в сторону города. Он пришел к Евроту и спустился на его каменистый берег, чтобы остаться незамеченным стражей, патрулирующей сельскую местность вокруг Спарты.

Он подошел к Дому Бронзы, проскользнув мимо разрушенных домов района Месы, все еще под покровом темноты.

Город казался опустевшим: оставшиеся в живых ушли при последующих толчках землетрясения подальше от опасных строений.

Определенные районы города тускло освещались здесь и там кострами, которые поддерживались на общественных площадях и агоре, рыночной площади и месте общественных собраний.

Клейдемос осторожно пробирался среди стен, стараясь остаться незамеченным. Полная темнота помогала ему, но и затрудняла возможность правильно ориентироваться в городе и узнавать места, окружавшие его. Часто ему приходилось сталкиваться с завалами на своем пути, поворачивать обратно и искать обходные пути.

Неожиданно он увидел небольшой храм с изображением Артемиды и понял, что находится недалеко, буквально на расстоянии двух кварталов, от входа в Дом Совета.

Как он и боялся, площадь охраняла группа солдат, сидящих на земле вокруг костра. Клейдемос прижался к стене портика, которая проходила вдоль южной стороны здания. Проскальзывая от колонны к колонне, ему удалось обойти освещенный участок и остаться незамеченным.

Вскоре он обнаружил, что находится перед домом эфора Эписфена. От землетрясения пострадала только половина дома. Он подкрался к покосившейся двери и приложил к ней ухо, но ничего не услышал.

Клейдемос набрался храбрости и вошел. Большая часть крыши обвалилась, пол был завален балками и осколками, но часть потолка сохранилась, что делало дом пригодным для проживания в нем.

Перед изображением Гермеса горела лампа; должно быть, Эписфен не пострадал при землетрясении и, возможно, все еще живет здесь.

С дороги послышались шаги — сапоги, подбитые сапожными гвоздями с большой шляпкой, сапоги гоплитов: двое солдат, возможно, и трое.

Он скользнул за угол, надеясь, что они пройдут мимо двери, но они остановились прямо на пороге. Клейдемос услышал, как люди обменялись несколькими словами, после чего они продолжили свой путь; должно быть, это был патрульный наряд.

Он наклонился вперед, чтобы убедиться в том, что они ушли, и увидел человека с масляной лампой в руке, который входил в атриум и закрывал за собой дверь.

Когда он повернулся, и свет лампы осветил его лицо, Клейдемос узнал его, это был Эписфен, в рваном хитоне. По его лицу было видно, что он устал. Он взял табурет и сел, поставив лампу на пол.

Клейдемос вышел из своего угла и громко произнес:

— Приветствую тебя, Эписфен. Да защитят тебя боги.

Человек вздрогнул и поднял лампу к лицу незваного гостя.

— Во имя Геркулеса, сын Аристарха! Мы считали, что ты погиб.

— Боги пощадили меня, как видишь, но я подвергался ужасным опасностям. Прости меня, если вошел в твой дом тайно. Но причины, которые вынудили меня нанести такой необычный визит, серьезные и не терпят отлагательства.

Эписфен опустил свои покрасневшие глаза.

— Я надеялся, что однажды ты придешь повидаться со мной, — сказал он, — но события подавили нас и нарушили все наши планы. Мы не можем больше разговаривать спокойно и безмятежно.

— На погребальном камне моей матери вырезана фраза, — сказал Клейдемос. — Полагаю, что ты можешь объяснить мне это.

— У тебя догадливый ум, как я и думал, но боюсь, что то, что я должен сказать тебе, больше не имеет особого значения. Я вырезал эти слова во имя справедливости, в надежде на то, что после возвращения домой ты заинтересуешься их смыслом и захочешь узнать правду. Я слишком стар и устал, чтобы сделать что-нибудь больше, чем это. Но сейчас… уже более ничто не имеет никакого значения. Город подвергается гневу богов в наказание за наши ужасающие деяния.

— Я не понимаю, что ты подразумеваешь, Эписфен. Тебе известны секреты этого города. Но ты даже и представить себе не можешь, насколько мне важно узнать правду о себе самом и о моей семье. И я должен узнать правду сейчас, перед тем, как начнется рассвет наступающего дня.

Эфор с трудом встал и подошел очень близко.

— Ты знал о планах Павсания, разве не так? — Клейдемос сохранял молчание. — Можешь разговаривать свободно, никто не слушает нас. Человек, которого ты видишь перед собой, пытался спасти царя от смерти… безуспешно, как ты знаешь.

— Все было именно так, как ты сказал.

— И ты бы помог ему их осуществить?

— Я бы помог, да. Но почему ты спрашиваешь меня об этом? Павсаний мертв, и мои планы вместе с ним. Единственное, что сохраняет мою привязанность к этому городу, это память о моих родителях и о моем брате Бритосе. Я хочу знать, существует ли какая-нибудь причина, которая сохранит мою привязанность к Спарте.

Эписфен, я служил этому городу десять лет, убивал людей, которых я даже и не знал, — ради Спарты. Мои родители вынуждены были выполнять требования ее жестоких законов, и бросили меня на произвол судьбы. Моя мать умерла от горя; мой отец и мой брат погибли в бою.

Мне необходимо знать, какая тайна скрывается за всей этой ужасающей историей. Мне известно, что по обычаю, принятому здесь, запрещается посылать всех мужчин одной семьи в бой вместе. Так почему этот закон был нарушен для моего отца и моего брата Бритоса… и для меня также? Потому что я совершенно уверен в том, что ты знал, кем на самом деле был Талос-калека.

— Ты прав. Но, если я расскажу тебе, что мне известно, боюсь, что твоим единственным желанием будет месть.

— Ошибаешься, благородный Эписфен. Я чувствую только жалость к этому городу, который уже прокляли боги. Мне нужно знать правду, потому что я устал жить в неопределенности и мучениях. Пришло время и для меня найти свой собственный путь, раз и навсегда.

Он подошел к раскачивающейся двери, заглядывая в трещины.

— Приближается рассвет.

— Это правда, — ответил эфор. — Садись и слушай.

Он предложил Клейдемосу скамью, оба сели.

— В течение многих лет в этом городе цари, эфоры и старейшины не были едины, борьба за власть велась беспощадная. Именно эфоры способствовали смерти царя Клеомена, отравляя его пищу зельем, которое заставляло его медленно сходить с ума, день за днем. Твой отец Аристарх и твой брат Бритос были очень близки с царем, многие верили, что они могут что-то заподозрить. Поэтому, когда Леонида послали в Фермопилы, мои коллеги эфоры устроили все так, что они оба отправились вместе с царем, назначили Аристарха его личным помощником, а твоего брата сделали одним из царских охранников. Казалось, что семье оказана чрезвычайно высокая честь. На самом же деле, все знали, что эти мужчины никогда не вернутся назад. Возможно, царь должен был понимать все это, и перед последним сражением он отправил в Спарту послание, которое должны были доставить два сына Аристарха и еще один воин, которого он назначил специально, чтобы быть уверенным, что они доберутся до места.

— Ты хочешь сказать, что Леонид знал, что я брат Бритоса?

— Мы все знали. Когда вы возвращались через Феспии, шпион криптии заметил вас, он также видел свиток с царской печатью на шее Бритоса. Он вообразил, что в свитке должно содержаться что-то важное… такое, что, возможно, не должно стать достоянием общественности. Этот человек следовал за вами в течение всего вашего путешествия. А когда вы встали лагерем на берегу морского залива и все уснули, он понял, что это его шанс, и похитил послание царя.

— Но тогда что же Бритос доставил эфорам?

— Другой свиток. Чистый. Шпион, который сегодня стал офицером криптии, подделал царскую печать, но не осмелился составить другое послание, потому что не знал, что написать, а подделать подпись царя он не мог.

От злости Клейдемос ударил себя по колену.

— Во имя Геркулеса! Я видел все это, но я был так измучен и устал, что подумал, будто мне все это приснилось… если бы я только понимал…

— Именно я вскрыл свиток перед лицом собранных старейшин, я был потрясен, увидев, что он чистый. Тогда я не знал всей правды, как и все присутствующие на собрании. Поэтому поползли слухи, что Бритос и Агиас вступили в сговор, чтобы избежать смерти в ущелье при Фермопилах. Вполне возможно, что эти слухи стали распускать те, кто знали правду и хотели убрать Бритоса с дороги, опасаясь того, что однажды он может обнаружить то, что произошло. И поэтому Агиас повесился, а твой брат исчез. Мы все думали, что его нет в живых, пока не появились новости о том, что в Фокии и Беотии против персов сражается воин со щитом, украшенным изображением дракона. Повсюду криптии разослали шпионов, чтобы выяснить, кем же на самом деле был этот воин. Когда Бритос появился при Платеях и погиб в бою, мои собратья-эфоры вздохнули с облегчением. Бритоса должны были чествовать как героя, но никто никогда и не попытался расследовать историю с посланием царя.

— Но я-то все еще здесь, — прервал Клейдемос. — Я был при Фермопилах. Я вернулся с Бритосом, и сопровождал его во всех его подвигах, в Фокии и в Беотии…

— Павсаний увез тебя с собой по моему предложению. Ты, таким образом, оставался в безопасности и под присмотром в течение многих лет. Когда Павсания убили… — голос эфора задрожал, он плотнее закутался в плащ, словно замерзая от неожиданного холода, — эфоры пытались всевозможными способами разузнать, был ли ты посвящен в его планы, но твое поведение оказалось очень благоразумным. Они схватили пастуха-илота, великана среди людей, невероятно сильного, потому что знали, что он твой друг и что он встречался с Павсанием. Они передали его криптии, где его зверски пытали. Но, очевидно, он не сказал ни единого слова, потому что они его отпустили, возможно, планируя не спускать с него глаз и проследить, когда он вернется к тебе. Но он также, должно быть, очень осторожный человек. Возможно, он понял, что за его хижиной ведется наблюдение, потому что с тех пор его никто не видел, даже вчера, когда илоты напали на город. Никто не видел его.

— Я видел его, — сказал Клейдемос. — Именно он сказал мне, чтобы я пришел сюда, убежденный в том, что ты сможешь ответить на мои вопросы.

Эфор погрузился в молчание. Клейдемос услышал, как прокричали первые петухи. Скоро наступит рассвет.

— Интуиция его не подвела, — согласился Эписфен. — Я видел послание царя Леонида и сделал копию перед тем, как оно было уничтожено. У меня никогда не хватало бы храбрости рассказать тебе о его содержании. Поэтому я вырезал эти слова на погребальном камне твоей матери. Если в твоих венах течет кровь Аристарха, я знал, что однажды ты будешь искать правду, где бы она ни была скрыта.

Он встал и показал на статую Гермеса в нише на стене, за спиной у Клейдемоса.

— Оно там, — сказал он. — Внутри статуи.

Клейдемос поднял фигурку, его руки дрожали. Он перевернул ее и извлек пергаментный свиток.

— Сейчас уходи, — сказал эфор. — Спеши; встает солнце. Пусть сопровождают тебя боги!

Клейдемос спрятал свиток в складках плаща и направился к двери.

Дорога оказалась безлюдной.

— Да защитят тебя боги, благородный Эписфен, — сказал он, оборачиваясь, — ибо они уже прокляли этот город.

Он быстро зашагал по дороге, плотно закутавшись в плащ и подняв капюшон. Он обогнул площадь Дома Совета и углубился в лабиринт темных узких улочек в квартале Месы, пока не добрался до долины Еврота.

Он бежал со всех ног вдоль реки, прячась под берегом, пока не оказался достаточно близко к дому. Поднимался густой туман, поэтому он смог идти по открытому пространству, не опасаясь быть замеченным.

На расстоянии он мог видеть раскачивающиеся верхушки кипарисов, растущих вокруг могилы Исмены, возвышающиеся над белым покровом тумана. Он уже мог уверенной поступью шагать в сторону дома Клеоменидов. Молодой человек вошел в дом, проверил, что там никого нет, и закрыл за собой дверь.

Солнце, едва поднимающееся над горизонтом, освещало комнату слабым молочным светом. Клейдемос вытащил пергаментный свиток и развернул его дрожащими руками. Перед его глазами предстали слова царя Леонида, слова, которые царь хотел послать в город, испытывая страдания и муки своего последнего часа, слова, которые оставались тайной в течение тринадцати лет:

«Леонид, сын Анаксандрида, царь спартанцев, эллинский вождь, приветствует царя Леотихида, почтеннейших эфоров и почтенных старейшин.

Когда вы будете читать эти слова, среди живых уже более не будет ни меня, ни доблестных сынов Спарты, сражающихся здесь вместе со мной, которые встретились с грозной силой варварского нашествия. И будет только справедливо заставить вас выслушать голос того, кто на пороге смерти и расплачивается своей собственной кровью.

Я желаю, этим своим финальным актом, спасти от уничтожения семью доблестных воинов и не допустить, чтобы ими несправедливо пожертвовали.

Это Бритос и Клейдемос, сыновья Аристарха, Клеоменида. Первый был послан, чтобы умереть здесь, из-за грубого нарушения законов его города, а второй живет как слуга, избежав смерти, предписанной ему теми же законами. Они являются живым образцом положения дел в Спарте. Среди этих скал илоты проливают свою кровь с той же верностью, что и воины. Эти два сына Спарты происходят из одного и того же рода, и мое желание заключается в том, чтобы был создан новый порядок. Порядок, при котором обе расы, живущие на одной земле и равноценно проливающие за нее кровь, в будущем могли бы жить в мире, по одним и тем же законам.

Прошу вас, чтобы память о моем брате Клеомене, вашем царе, была справедливо восстановлена, так как он был ввергнут в пучину безумия и тьму смерти не божественным провидением, я полагаю, а человеческой волей.

Если же все это не будет исполнено в городе, за который я готов отдать свою жизнь, боги однажды проклянут его за всех тех, кто невинно пострадал от несправедливости и оскорблений, если правда то, что боги посылают настоящее прозрение тем, кто находится на пороге смерти…»

Свиток выпал из рук Клейдемоса на пол. Он пошел в спальню своих родителей, открыл огромный кипарисовый сундук, вынул доспехи и щиты Клеоменидов и отнес все это на могилу Исмены.

На плоский могильный камень он положил легендарную кирасу, нагрудники с великолепной чеканкой, шлем с тремя черными гребнями и щит, украшенный изображением дракона.

Он опустился на колени и положил голову на ледяной камень. Затем в последний раз дотронулся до щита, в котором он спал еще младенцем и в котором лежали кости его брата. В самый последний раз…

Затем он направился в сторону горы Тайгет, исчезая в тумане.

Из недр горы раздался оглушающий грохот, земля сотрясалась и содрогалась до самых бездонных глубин преисподней. Мощные стены дома Клеоменидов зашатались, угловые камни развалились в разные стороны, старинный дом рухнул со своего фундамента с невообразимым грохотом.

ГЛАВА 11

Ифома

Клейдемос прошел через поляну с огромным каменным дубом, оставляя ее позади. Затем он вошел в кустарник и подошел к основанию каменистого холмика, где Карас, закутанный в свой плащ, сидел около небольшого костра из веток. Он был неподвижен, как скала.

— Я ждал тебя, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Пошли, давай войдем.

Клейдемос отодвинул в сторону камни, которые загораживали вход в холм, заросший мягким слоем мха и папоротником. Ни одна рука не касалась этих камней с тех пор, как они были здесь с Критолаосом, той дождливой ночью, когда-то давным-давно.

Карас поднял палку, завернутую в паклю, и поджег ее в костре; первым вошел в пещеру Карас, за ним следовал Клейдемос.

Карас воткнул факел в стену внутреннего помещения и открыл огромный сундук.

Фантастические доспехи мерцали в тусклом свете. Клейдемос стоял и пристально смотрел на них, не мигая. Карас достал кирасу с тремя большими соединенными вместе пластинами, затем бронзовый щит, украшенный изображением головы волка, сверкающим блеском сплава золота и серебра, и шлем, увенчанный волчьими клыками.

Как только рука Караса потянулась к мечу, Клейдемоса внезапно охватила дрожь. Карас вытащил факел из стены и поднес его близко к клинку. Смазка, которой он был покрыт, загорелась, весь меч сразу же вспыхнул, превращаясь в пылающий факел.

Когда это вспыхнувшее пламя само собой быстро погасло, обожженный клинок засверкал голубыми отливами.

Карас склонил голову и низким голосом прочитал вслух:

— Он будет сильный и невинный, движимый такой глубокой любовью к своему народу, что пожертвует голосом своей собственной крови.

— Я слышал эти слова от Критолаоса, — сказал Клейдемос.

— Это слова древнего пророчества, которое сбывается в настоящий момент. Ты, кто пожертвовал своей спартанской кровью ради любви к своему народу, ты последний волк Мессении, Талос, сын Спарты и сын своего народа… Пришло время тебе взять меч Аристодема, царя Мессении, наследника Нестора, пастыря народов. Древнее проклятие… должно быть снято.

Единственный глаз Караса под мощным лбом сверкнул, возможно, от слез. Но голос оставался твердым. Он вонзил самый кончик меча в грудь Клейдемоса, который стоял неподвижно, не шелохнувшись. Брызнула кровь.

Двумя руками Карас высоко поднял меч. Красная капля медленно скатилась по центральной бороздке, касаясь янтарного эфеса. Затем Карас воткнул меч в землю и встал перед ним на колени. Его лоб был покрыт потом и почти касался эфеса.