Ласковые имена

      – Милая, однажды, когда будет поздно, он пожалеет, что так сглупил, – сказала она, наконец, когда Рози уже входила в автобус.
      Кейт помахала рукой, но Рози этого не заметила. В автобусе не было никого, кроме шестерых крутого вида белых парней. Они нагло смотрели на Рози, и она села, загородившись маленькой баррикадой из дешевых чемоданов, думая, как будет смешно, если, после двадцати семи лет жизни на Лайонз-авеню, ее изнасилуют и убьют в тот день, когда она оттуда уезжает. В ее квартале изнасиловали многих, даже одну женщину на десять лет старше Рози. Парни смотрели на Рози, а она – в сторону.
      Выйдя на Континентал Трейлуэйз стейшн, она купила билет до Шривпорта и молча села у своих чемоданов. На вокзале многие сидели молча, так же, как она. Ей казалось, что люди, которые ездили на автобусе, в основном похожи на нее – такие побитые, что им нечего сказать.
      Рози окончательно добил месяц жизни без Ройса, за который не случилось ничего, если не считать, что маленький Бустер однажды попал в осиное гнездо. Он был так искусан и так сильно чесался, что половина укусов загноилась. За месяц своего отсутствия Ройс позвонил только раз, и только для того, чтобы предупредить, чтобы она поаккуратнее обращалась с грузовиком, не разбила его, так как тот, как он выразился, может ему понадобиться. Рози не знала, что это значило, а когда спросила, Ройс ответил:
      – Ты бы стала спорить и в песчаную бурю, – и положил трубку.
      На нее напала бессонница, а ночью оставалось одно утешение: прислушиваться, как маленький Бустер, постанывая, ворочается в своей кроватке, а Лу Энн жалуется, что написала в постель. Рози попробовала было смотреть телевизор, но от всего, напоминавшего о семье, принималась плакать.
      Она стала все дольше и дольше задерживаться у Авроры, не потому, что там было много дел, а потому, что ей не хотелось возвращаться домой. Аврора с Генералом прекрасно ладили, и в доме было весело, но почти ежедневно, когда она через весь Хьюстон ехала на автобусе из спокойного Ривер Оукс в сутолоку Пятого Района, ее настроение постепенно падало. По ночам было так тяжело, что она не узнавала себя. Продержавшись сорок девять лет, она наконец проиграла свою схватку. К счастью, истории, которые маленький Бустер и Лу Энн любили послушать на ночь, включали только три сюжета, так что, разделавшись с одним или двумя, Рози могла предаваться своему бессилию, сидя на кровати и выпивая одну за другой несколько чашек кофе, что занимало у нее большую часть ночи. – Это не жизнь, – думала она ночь за ночью, но у нее был только один выбор – принимать ее такой или все бросить.
      Рози оглядела закоптелое помещение автовокзала, в котором человек сорок или пятьдесят сидели, каждый сам по себе, со своим молчанием, и подумала, что ее жизнь стала как этот автовокзал – безмолвная. У нее всегда находилась масса слов по поводу всего; и вдруг она обнаружила, что, хотя у нее по-прежнему было что сказать, говорить стало не с кем. На сестру не приходилось рассчитывать: она была слишком замужняя и слишком религиозная. Она только приводила цитаты из Библии да предлагала Рози придумать какой-нибудь способ заставить Ройса почаще посещать церковь.
      – Да, но в церкви он всю свою жизнь только спит и храпит, – возражала Рози. Сестра тридцать четыре года (против ее двадцати семи) была замужем за Оливером Ньютоном Доббсом, самым постоянным человеком на свете, который, за все время службы в должности управляющего на маленькой гуталиновой фабрике на Литл Йорк роуд, то есть с 1932 года, когда он уволился с нефтяных приисков, не пропустил ни одного рабочего дня. При таком обязательном муже сестра была плохой компанией для обсуждения супружеских неурядиц Рози.
      Да и с Авророй, по совести, тоже стало уже невозможно говорить, потому что она слышала о Ройсе раз пятьдесят и уже советовала Рози с ним развестись. Рози соглашалась, что ей следует поступить именно так, но у нее все как-то не получалось позвонить адвокату. Она не предупредила Аврору, что уезжает, не объяснила причин. Аврора не понимала, что значит каждый вечер тащиться по Хьюстону в дом, который ты вообще никогда не любила, к двум детям, которые не получают надлежащей заботы. Лу Энн и маленький Бустер постоянно были ей живым укором; они не получали того воспитания, которое досталось другим пяти. Детям нужны родители с энтузиазмом, а его Рози уже не хватало. Поэтому она уезжала в Шривпорт—может быть, там, вдали от всех мыслей о Ройсе и его твари, ей удастся избавиться от тоски и вернуть себе былой энтузиазм. В конце концов это был ее дом, Шривпорт, а это что-нибудь да значило.
      Глядя на ряд телефонных будок, вытянувшийся перед ней, она раздумывала, позвонить ли ей Авроре, чтобы хотя бы ее предупредить. Если ей ничего не сказать, она с ума сойдет от волнения, а если сказать слишком рано, то постарается ее удержать. Тогда она подумала об Эмме. Ей не хватало силы, чтобы иметь дело с Авророй, но поговорить с Эммой было несложно.
      – Это я, – сказала она, когда Эмма откликнулась.
      – Да? Я тебя узнаю по голосу. Что случилось?
      – Голубка! Я даже не знаю, зачем тебе звоню. Наверное, я просто боюсь позвонить твоей маме. Пока я не совсем сошла с ума, мне надо отсюда уехать. Вечером я еду к себе домой, в Шривпорт, и больше не вернусь.
      – Милая ты моя.
      – Да, у меня здесь душа на части разрывается. От этого детям плохо. Ройс не возвращается, а мне здесь оставаться не для чего.
      – У тебя есть мы.
      – Да, но у тебя и твоей мамы своя жизнь.
      – Да, но ты же в ней тоже участвуешь. Как ты можешь уехать, когда у меня вот-вот родится ребенок?
      – Я уже на автобусной остановке и решилась. Может быть, иначе мне уже никогда не решиться. – От одного звука голоса Эммы ей захотелось остаться. Одной частью разума она понимала, что безумно оставлять тех немногих людей, которые ее по-настоящему любят, но другой думала, что от одной ночи, проведенной в Лайонз-авеню, она сама дойдет до безумия.
      – Я лучше поеду, голубка. Скажи мамочке, что я прошу прощения, что не предупредила ее – она бы меня просто отговорила уезжать. Не то, что она не хочет мне хорошего. Просто… ну… она не знает, как я живу.
      – Хорошо, – сказала Эмма, поняв, что ничего не поделаешь.
      – Счастливо тебе, голубка. Я должна идти, – сказала Рози, вдруг давясь слезами. Она почти в панике повесила трубку и, горько плача, пошла через зал к своим чемоданам.
      Но она была не единственной расстроенной путешественницей. Очередь, приготовившаяся ехать в ее автобусе, когда, наконец, объявили рейс, была длинной и жалкой. Двое несчастных влюбленных подростков, прижимавшихся друг к другу перед разлукой. Прямо перед ней деревенская семья провожала сына в форт Дикс; плачущие мать, бабушка и две сестры облепили парня со всех сторон, в то время как отец неловко стоял в стороне. Семья мексиканцев держалась стоически, и пока очередь двигалась, выкрашенная гидропиритом мамаша с двумя малышами постоянно оттаскивала одного из-под ног Рози.
      Наконец все сели. Устроившись у окна, Рози играла с мальчишкой, сидевшим напротив нее, в прятки. Автобус выехал на магистраль, миновал рукав залива, пакгаузы и на удивление быстро оказался среди сосновых лесов восточного Техаса. Рози, измотанная процедурой отъезда, зевнула; скорость и шуршание колес убаюкали ее так, что она забыла о своих бедах. Вскоре она заснула, оставив своего юного друга, пышущего энергией, развлекаться самостоятельно по дороге мимо Конроу и Люфкина, уходивших в ночь.

3

      Аврора встретила известие об отъезде Рози молча.
      – Ты что-то слишком спокойна, – заметила Эмма. – Я позвонила не вовремя?
      – Вообще-то ты позвонила в ужасное время, – Аврора бросила сердитый взгляд на Генерала. Он, сидя в ногах ее кровати, сверкал глазами.
      – Извини, я думала, что ты бы захотела сразу же об этом узнать.
      – Я бы хотела об этом знать два часа назад. В этом случае мне почти наверняка удалось бы ее остановить.
      – Она не хотела, чтобы ее удерживали. Поэтому и не позвонила тебе. Она знала, что ты ее отговоришь.
      Аврора молчала.
      – Извини, что я позвонила тебе не вовремя.
      – Перестань извиняться. Плохие новости всегда приходят в неудобный момент. В неудобный, только и всего. В данном случае генералу Скотту придется нарушить его совершенно непоколебимый режим дня на несколько секунд или около того, но, возможно, он это переживет.
      – А, он у тебя? – Я вешаю трубку, а ты, если захочешь, можешь мне перезвонить.
      – Ты знаешь, Гектор не Бог. Он им только себя воображает. Тот факт, что он находится у меня в доме, не помешает нам обсудить эту маленькую катастрофу. Вообще-то в эти дни Гектор почти все время у меня, так что если мы вообще хотим разговаривать, то это придется делать при нем.
      – Черт побери, если у тебя такое отношение, я могу уйти.
      Отодвинув трубку от уха, Аврора прикрыла ее рукой.
      – Не смей осыпать меня ругательствами, когда я разговариваю со своей дочерью. Я этого не потерплю. Может быть, ты можешь молча посидеть, пока я не закончу разговор. Тогда мы начнем с того места, где остановились.
      – Мы не остановились, – возразил Генерал. – Мы даже не начинали.
      Строго взглянув на него, Аврора снова поднесла трубку к уху.
      – Уехала, так уехала. Сегодня уже ничего не сделаешь. А завтра надо организовать ее возвращение. Скорее всего, мне придется туда поехать. Это мне за то, что я не перевела ее жить к себе, когда Ройс сбежал.
      – Может быть, ты с ней поговоришь по телефону и уговоришь вернуться?
      – Нет, она слишком упрямая. Мне ничего не сделать с такой упрямицей по телефону. Ты не можешь меня сопровождать из-за своей беременности, значит придется ехать кому-то другому. Я должна буду отправиться сразу же. Нельзя давать ей время окопаться.
      – Извини, что нарушила твой вечер, – повторила Эмма.
      – Вечер у меня только начинается, – сказала Аврора, вешая трубку.
      – Куда ехать? – спросил Генерал. – Я хотел бы знать, куда ехать на этот раз?
      – На этот раз? Я не припоминаю, чтобы куда-то в последнее время ездила.
      – Вчера ты целый день ездила по магазинам. Ты все время куда-то уезжаешь.
      – Гектор, я не растение. Я знаю, ты предпочел бы, чтобы я никогда не оставляла своей спальни, а еще лучше кровати, но это твоя проблема. Мне никогда не нравилось быть привязанной к дому.
      – Так куда ты все-таки собираешься на этот раз?
      – В Шривпорт. Рози уехала. Последние дни она очень переживала. Я поеду и привезу ее назад.
      – Черт побери, какая чепуха. Позвони ей и скажи, чтобы возвращалась. Кроме того, она и так вернется. Эф. Ви. ведь вернулся, а он тоже убегал.
      – Гектор, я знаю Рози лучше, чем ты, и не думаю, что она вернется. Тебе не кажется, что на один вечер споров достаточно? И вообще тебе не повредит съездить в Шривпорт.
      – А кто сказал, что я туда поеду? Она твоя прислуга.
      – Я знаю, что моя, – холодно сказала Аврора. – А ты – мой любовник, прости меня, Господи. Ты хочешь сказать, что способен на такую неосмотрительность: дать мне самой вести машину триста миль, в то время как, если я не ошибаюсь, двадцать минут назад ты еще пытался затащить меня в постель?
      – Это не имеет никакого отношения к обсуждаемому вопросу.
      – Прости, Гектор, но обсуждается твое поведение, – Аврора вспыхнула гневом.
      – Кажется, я делаю неприятное открытие, связанное с человеком, с которым я сплю, а именно, что он ко мне так равнодушен, что не желает отвезти меня в Шривпорт, чтобы забрать оттуда мою бедную прислугу.
      – Хорошо, я могу поехать, если мне в этот день не надо играть в гольф.
      – Большое спасибо, – сказала Аврора, краснея от злости. – Я, разумеется, приложу все усилия к тому, чтобы ты не пропустил свой гольф.
      Генерал не уловил в этой реплике раздражения, он принял ее за чистую монету, что с ним случалось, когда он думал о другом. Потянувшись через кровать, чтобы взять Аврору за руку, он был удивлен, когда рука отодвинулась и хлопнула его прямо по лицу.
      – Это еще за что? Я же сказал, что поеду.
      – Генерал Скотт, мне кажется, что вы определили мне второе место после гольфа.
      – Но я не то имел в виду, – он наконец заметил, что она рассержена.
      – Разумеется. Мужчины, кажется, никогда не видят, что их замечания означают как раз то, что они имеют в виду.
      – Но я тебя люблю, – сказал Генерал, в ужасе от оборота, который принимало дело. – Люблю, помнишь об этом?
      – Да, Гектор, помню. Я помню, что ты сделал в мою сторону свой обычный весьма неуклюжий пасс в восемь тридцать. На этот раз ты умудрился сломать браслет у моих часов, и еще одна моя сережка закатилась под кровать. Я помню эти детали совершенно отчетливо.
      – Но это ты отдернула руку. Я не хотел ломать браслет.
      – Правильно, но я не желаю, чтобы ты трахал меня в восемь тридцать, чтобы заснуть в восемь сорок пять, а точнее, – в восемь тридцать шесть, а в пять подняться на свою проклятую пробежку, – закричала Аврора. – Это не совпадает с моим идеалом amore, и я говорила тебе об этом бесчисленное множество раз. Я нормальная женщина, и вполне в состоянии посидеть до двенадцати, а то и дольше. Я в какой-то мере надеялась, что со временем сделаюсь для тебя важнее гольфа или хотя бы твоих собак, но, как теперь вижу, – тщетно.
      – Черт побери, почему от тебя всегда столько неприятностей? Всегда. Я делаю все, что могу.
      Несколько секунд они молча зло смотрели друг на друга. Аврора покачала головой.
      – Я бы предпочла, чтобы ты ушел. Знаешь, Гектор, это для тебя – как гольф. Все твои интересы сводятся к тому, чтобы кратчайшим путем достичь лунки.
      – Да уж к тебе короткого пути нет, черт возьми! – заорал Генерал. – Ты из меня сделала нервного калеку. Я теперь и заснуть не могу.
      – Да, я наверное, самая трудная партия в вашей жизни, Генерал, – спокойно глядя на него, сказала Аврора.
      – Слишком трудная. Черт побери, слишком трудная.
      – Мои двери открыты. Мы снова можем стать соседями, ты знаешь, ты по глупости попал впросак, а под рукой нет танка, который бы тебя защитил.
      – Заткнись! – крикнул Генерал, взбешенный тем, что она сумела овладеть собой, в то время как он все трясся от растерянности.
      – Ты говоришь только для того, чтобы себя слушать. У меня уже двадцать лет нет танков.
      – Ну хорошо, я только хотела, чтобы ты серьезно задумался над своими поступками. Я приложила немыслимые усилия, стараясь приспособиться к тебе, а мы все равно постоянно ссоримся. А какой станет наша жизнь, если я сделаюсь несговорчивой?
      – Ты не можешь стать хуже, чем сейчас, – сказал Генерал.
      – Ха-ха, много ты знаешь! Это я еще ничего от тебя не требую. А ну, как выдвину несколько условий!
      – Например?
      – Вполне разумных. Я могу пожелать, чтобы ты избавился от этой допотопной машины и своих самонадеянных псов.
      – Своих каких?
      – Самонадеянных, – повторила Аврора, наслаждаясь изумлением Генерала.
      – В качестве особого теста на серьезность я даже могу потребовать, чтобы ты бросил гольф.
      – А я могу потребовать, чтобы ты вышла за меня замуж. В эту игру можно играть вдвоем, – выпалил Генерал.
      – Но только один может играть успешно. Удивительно, как я к тебе привязалась, и я не хотела бы тебя терять, но не заговаривай снова о браке.
      – Почему?
      – Потому что я сказала, не надо. Если один из нас в корне не изменится, об этом не может быть и речи.
      – Тогда поезжай за своей чертовой прислугой, – вконец разозлился Генерал. – Я и милю не проеду с женщиной, которая так со мной разговаривает. Тем более, что я терпеть не могу эту проклятую прислугу.
      – Несомненно, она напоминает тебе меня. Каждый, кто хоть чуть-чуть отличается от полного раба, напоминает тебе обо мне.
      Генерал вдруг вскочил.
      – Черт возьми, у вас обеих нет никакой дисциплины, – сказал он, все больше и больше ощущая давление.
      Аврора не шелохнулась.
      – Извини. Признаю, что я безнадежно ленива, но это едва относится к Рози. Ее дисциплинированности хватает на нас двоих.
      – Тогда что она делает в Шривпорте? – спросил Генерал. – Почему она не здесь, где ей полагается быть?
      Аврора пожала плечами.
      – То, что у нее проблемы, не исключает дисциплинированности. Если хочешь сделать что-нибудь полезное, почему не достанешь из-под кровати мою сережку? Твое мнение о Рози меня не интересует.
      – Я только сказал, что она должна быть там, где ей полагается.
      – Убеждена, что она так бы и сделала, если бы ее муж оставался там, где полагалось ему. Давай оставим эту тему, равно как и все другие. Пожалуйста, найди мою сережку, и мы можем посмотреть телевизор.
      – Ты не можешь так со мной разговаривать. К черту телевизор! Сама доставай свою чертову сережку.
      Он ожидал от нее извинений, но она просто сидела, глядя на него. Ее слова сильно рассердили Генерала, но молчание было просто невыносимым. Не говоря ни слова, он вышел из спальни и хлопнул дверью.
      Аврора встала и подошла к окну. Через минуту с силой хлопнула входная дверь, и она увидела, как Генерал идет через ее лужайку и дальше, по тротуару к своему дому. Она отметила, что выправка у него отличная.
      Аврора постояла несколько минут, надеясь, что зазвонит телефон, но, не дождавшись, взяла из гардеробной вешалку, опустилась на колени перед кроватью и стала доставать оттуда закатившуюся сережку с опалом. Сняв вторую, она минуту их разглядывала, а потом убрала в шкатулку для украшений. В доме царили тишина, покой и прохлада. Не вспомнив больше о генерале Скотте, она спустилась вниз, налила себе бокал вина и удовлетворенно устроилась перед телевизором. С Рози она разберется завтра.

ГЛАВА XVIII

1

      Ройс Данлап звонил жене, предупреждая, чтобы она поаккуратнее обращалась с грузовиком, потому что они с Ширли собрались на нем попутешествовать. Ширли была страшно рада заполучить Ройса назад, и сразу же стала предпринимать шаги, чтобы оставить его при себе навсегда.
      – Ты от меня больше не уйдешь, мой пончик, – многозначительно сказала она в тот день, когда он вернулся. А потом, чтобы вбить ему эту мысль в голову, она принялась трахать его до беспамятства.
      И в последующие три недели Ширли не ослабляла напора. Как только Ройс обнаруживал малейшие признаки оживления, она снова принималась его изматывать. За три недели кнутом и пряником она так его приручила, что опасность повторного побега практически сошла на нет, и именно тогда Ширли стала строить планы на отпуск.
      – Мы могли бы посетить Барстоу, – сказала она как-то раз после очередного продолжительного напора.
      – А где он? – спросил Ройс, полагая, что она говорит о дворняге. Он туманно помнил, что у него были какие-то претензии к собаке, но в своем вялом состоянии не мог припомнить их суть. Он выпил еще пива.
      – Миленький, ты же знаешь, где Барстоу, – иногда плохая память Ройса действовала Ширли на нервы.
      – На крыльце? – Ройс приоткрыл один глаз.
      – Ой, да не щенок, а мой родной город, Барстоу, штат Калифорния. Мне хотелось бы свозить тебя туда, чтобы тобой похвастаться… Почему бы тебе как-нибудь, от нечего делать, не забрать свой грузовичок, – добавила она. – Не понимаю, почему он должен достаться ей. В конце концов, чья это машина? Если бы мы поехали домой, мы остановились бы в мотеле, – продолжала она, поглаживая его интимное место. – Как бы это было романтично! Я не останавливалась в мотеле с тех пор, как ездила домой в пятьдесят четвертом году.
      Ройс попытался это обдумать. Чувствительности в его члене сохранялось не больше, чем в любой из автомобильных шин, сваленных за окном; да это было и не важно, так как в тот момент он размышлял не о сексе. Ройс воображал, как едет на грузовичке для доставки чипсов по Калифорнии. Эти мысли вызвали у него вопрос:
      – А где там у вас Голливуд?
      – От Барстоу – далеко, – ответила Ширли. – Можешь выбросить это из головы.
      – Мы могли бы съездить в Голливуд. А Диснейленд где?
      – Диснейленд бы и я посмотреть не отказалась, но надо быть круглой дурой, чтобы пустить тебя в Голливуд. У меня там работает одна из сестер, и она говорит, что там полно разных шлюх и неразборчивых женщин.
      – Нераз… чего? – нервно переспросил Ройс. Волновался он из-за того, что Ширли своими небрежными поглаживаниями его интимного места раскачивала член, ударявший по яйцам. Ройс не мог придумать, как бы деликатно попросить ее быть поосторожнее, и напивался пивом, чтобы отвлечься от мыслей об опасности.
      – Ну знаешь, это те, которые готовы заниматься этим с каждым встречным. Я тебя в такой бардак не возьму. Только не забудь на этой неделе забрать машину. У меня через десять дней начинается отпуск.
      Последующие день-два оба провели за траханьем, а в промежутках вместе предавались фантазиям, как они вдвоем поедут на грузовичке по Калифорнии. Самому Ройсу не приходилось бывать дальше Навасоты, но поездка казалась ему заманчивой. Каждый день он лежал, раздумывая, как отправится на Лайонз-авеню и заберет грузовичок, но всякий раз ему приходило в голову, что до тех пор, пока у Ширли начнется отпуск, он ему не понадобится, поэтому он не сдвигался с места, напиваясь пивом.
      Рози очень слабо представляла себе примирение Ройса с Ширли, но был еще один человек в Хьюстоне, имевший об этом еще меньшее представление. Этим человеком был Мич Макдональд. Когда после истории в Джей-Бар Корал Рози отвезла мужа домой, в груди Мича вновь расцвела надежда. Зная Рози, он никак не мог вообразить, что она дает Ройсу возможность снова выскользнуть. Зная и Ширли, он был убежден, что она не захочет обходиться без чьего-нибудь «старого пня», на котором можно было бы посидеть, во всяком случае, долго. Выждав пару дней, он прочно обосновался в баре, где она работала. Чтобы обнаружить исключительно джентльменские намерения, он заговорил о Ройсе только после того, как выпил пива на два доллара. Начиная пропивать третий доллар, он спросил:
      – А что слышно от твоего старого приятеля Ройса?
      – Не твое собачье дело, ты, старый педик, – грубо огрызнулась Ширли. За пятнадцать лет работы в баре она набралась вульгарных привычек в обращении.
      – Да ладно тебе, мы с Ройсом лучшие приятели.
      – Тогда почему ты здесь стараешься закадрить его девушку?
      – Ты не всегда была его девушкой, – заметил Мич.
      – И ты не всегда был таким вонючим старым хорьком.
      – Еще слово и получишь прямо в рот, – пообещал Мич.
      – А ты, скотина, только пальцем до меня дотронься, и Ройс тебе вторую руку выдернет.
      Первый вечер обольщения закончился для Мича на этой необнадеживающей ноте, но он не отказался от своей цели. Решив, что лучше всего прибегнуть к деликатному обращению, назавтра он подарил Ширли коробку вишни в шоколаде.
      – Это, чтоб ты знала, что у меня сердце на месте, – сказал Мич. – С тех пор, как у нас была любовь, я научился некоторым новым штучкам.
      – Про какие это новые штучки ты говоришь? Бессердечная Ширли раздала конфеты водителям грузовиков, занявшим целый стол.
      Пережив это унижение, Мич решил воздействовать на нее молча. Каждый день он приходил в бар, вкладывая в пиво по несколько долларов. Давая Ширли понять, что страдает, но страдает смиренно, он все надеялся, что та может в любой момент увязаться за ним до его дома и прыгнуть ему на колени. Вместо этого однажды она, влетев в бар, объявила, что Ройс вернулся.
      – Ройс? – сказал Мич. Это был удар молнии.
      – Ага, он разводится, и мы с ним поженимся, как у нас будет время, – радостно объявила Ширли.
      – Значит этот убогий сукин сын опять бросил жену с детишками, – сказал Мич. – Ах ты лживая тварь! Ах ты сволочь гулящая! Вы еще пожалеете! Я до вас обоих доберусь!
      После этого Мич переместился со своими вложениями в «Усталого лентяя». Он знал, что Ройс рано или поздно там появится, что Ройс и сделал. Тем временем Мич приноровился проводить ночь за бутылкой бербона, а за день приходил в себя после ночного пьянства. Как только Ройс притащился в бар, Мич объявил о своих намерениях.
      – Никогда не думал, что ты трус, – начал он, обдавая лицо приятеля винными парами.
      – Ты – пьяный, – сказал Ройс. Вообще-то, лежа целый день у Ширли в обществе одного Барстоу, он соскучился. Обрадовавшись встрече с Мичем, Ройс пропустил его замечание мимо ушей.
      – Скажи мне одно. Скажи мне одно. Зачем ты украл мою девушку?
      Ройс не мог этого припомнить, и ничего не отвечал. Глядя вдаль, он ждал, когда Мич переменит тему.
      – Эй ты, дерьмо бессловесное. Ты этой девушки не стоишь. Ты никуда не годишься. Ты и негритянке не подойдешь.
      Ройс сохранял молчание. Он никогда не был склонен реагировать па оскорбления, кроме того Ширли была – его. А пока Ширли – его, и говорить было не о чем.
      – Пива хочешь? – спросил он, жестом подзывая Губерта Младшего.
      – Ты не слышал, что тебе говорят? – разозлился Мич. – Я ж тебя обозвал всеми словами на свете. Я с тобой даже пить не буду.
      Ройс с благодарностью придвинул пиво к себе. Из Мича не получалось хорошей компании.
      – Ты пьян, старый сукин сын, – повторил он.
      – Черт возьми, Данлап, у тебя башка как из кирпича. – От мысли, что такой болван будет трахать такую чувствительную особу, как Ширли, Мич стал приходить в ярость.
      – Небось ты думаешь, что раз я калека, то и драться не стану? – добавил он. – Даю тебе два дня сроку, чтобы ты выметался из ее дома, а если нет, то я из тебя кишки выпущу. Губерт Младший – свидетель.
      – Я не хочу быть свидетелем, когда кто-то клянется в убийстве, – занервничал Губерт Младший. С тех пор, как открылся «Усталый лентяй», не проходило и дня, чтобы до него не доносились чьи-нибудь страшные угрозы, значительное число которых потом было исполнено. Он не понимал, как Мичу удастся убить такого крупного мужчину как Ройс, но Мич разрешил этот вопрос прежде, чем Губерт успел его задать.
      – Чтобы удержать пистолет, хватит и одной руки, Данлап, – сказал Мич, выдыхая еще порцию паров виски в лицо Ройса. – Я из тебя выбью кишки, если ты не оставишь Ширли в покое.
      После новых угроз Мича, оставленных Ройсом без ответа, разговор иссяк. Мич отправился в свое однокомнатное жилище на Кэнэл стрит, чтобы еще поднапиться, и тут ему пришло в голову, что если Ширли когда-нибудь надумает рассказать Ройсу про вишни в шоколаде, то тот его очень даже может убить. Перспектива была зловещей, и чем дольше Мич ее обдумывал, тем реальнее она казалась. В эту ночь ему не удалось даже с помощью бутылки бербона избавиться от этой мысли, а на следующее утро он поплелся, пошатываясь, по Кэнэл стрит в оружейный магазин Сана и купил там за четыре доллара девяносто восемь центов отличное мачете в полном сборе – с ножнами. Он хотел было купить пистолет за двадцать долларов, но подумал, что пистолет может дать осечку. А Сан объяснил ему, что мачете ни при каких обстоятельствах не дает осечки. Он даже приложил к нему наждак для наточки.
      В последующие три дня Мич пил и точил, точил и пил, и настроение его ухудшалось. С каждой минутой в нем нарастала ненависть к Ройсу и Ширли. Его мозг зажегся ревностью, подобно большой электрической лампе. Каким-то образом цепь, от которой зависело ее выключение, нарушилась, так что лампа все горела и горела. Через три дня, проведенных за затачиванием и пьянством в одиночестве, Мичу стало казаться, что ему, чтобы его не убили, остается только одно: пойти и с помощью мачете отрубить Ройсу яйца. А без них он едва ли будет способен кого-либо убить.
      Вскоре возбужденное сознание Мича превратилось в поток ревнивых мыслей, и в нем развилась великая жажда мести. Ройс с Ширли оскорбили в нем его мужское начало. От затяжного пьянства в Миче всегда, рано или поздно, разрасталась злость, он думал о потерянной руке и одинокой жизни, и однажды ночью, уже ни о чем не думая, он обнаружил, что ковыляет по Харрисбургу с мачете под мышкой. Час пробил – отмщением им станет преисподняя. Когда они откроют дверь, посмотрят и увидят его с мачете, они пожалеют.
      Дойдя до дома Ширли, он вынул мачете из ножен. Барстоу сидел на крыльце, и Мич его погладил. Потом он вошел в дом, открыв дверь ключом, который не вернул Ширли, когда она вышвырнула его из своего дома. Когда Мич открыл дверь, Барстоу изловчился проскользнуть внутрь. Барстоу жил постоянной надеждой проникнуть в дом своей хозяйки, где всегда можно было погрызть какой-нибудь башмак. Мич крепко ухватился за рукоятку мачете, ожидая, что в любой момент ему придется зарезать Ройса, но пес не шумел, и во всем доме было тихо. Мич только слышал тихий звук от электрического вентилятора, и он доносился из спальни.
      Поскольку вроде бы никто вокруг не шевелился, немедленных действий предпринимать не требовалось. Мич присел в гостиной в большое мягкое кресло обдумать ситуацию. Достав свою бутылку бербона, он немного отхлебнул из нее. Он не заметил, как от того, что оказался в знакомой обстановке, злость в нем увеличилась. С тех пор, как он лишился руки, единственным местом, где он чувствовал себя счастливым, был дом Ширли; она же была единственной, кто к нему хорошо относился.
      Отнять у него все это и заставить его жить в затхлой комнатушке на Кэнэл стрит было величайшей несправедливостью, причиной которой был Ройс, Ройс, у которого была трудолюбивая жена, да еще и работа.
      Мич почувствовал, как у него застучало в висках. Потом его затрясло. Он встал и проковылял в спальню, крепко сжимая мачете. Он увидел то, что ожидал увидеть: Ройс и Ширли лежали в постели, оба, в чем мать родила, оба спали мертвым сном. И хотя все было именно так, как он ожидал, это оказалось для него неожиданностью. Он все-таки думал, что Ройс будет в своей рабочей одежде, в которой всегда ходил, а увидеть, как он голый, с открытым ртом, развалился на постели, было ужасно. Это было еще ужаснее, чем Мич предполагал, а хуже всего было то, что Ройс занимал почти всю кровать. Ширли свернулась на краешке, вся скукожилась, чтобы не упасть на пол.
      Мич более или менее ожидал, что у Ройса, должно быть, большой член, но однако же, он у него вроде бы вовсе отсутствовал. Чего бы там у него ни было, оно скрывалось под большой складкой нижней части живота.