Серия - Поцелуй на бис

Важно дать ей понять, что ее болезнь невозможно было предотвратить. Что Августа предложила ей участвовать в спектакле ради ее же удовольствия, хотела видеть ее счастливой. А Скотти… Он так радовался возможности сделать Хлою участницей своей повседневной жизни. Очень важно, чтобы он дал ей понять, что расстроен вовсе не из-за того, что она не будет участвовать в постановке. Просто ему обидно за нее. Девочке всегда так важно было угодить ему, произвести хорошее впечатление.

Выражение горя и грусти на лицах любимых людей всегда больно ранило Августу. Ей казалось, что это лишь отражение их отношения к ней. Августа помнила выражение разочарования в глазах своей матери. Раз за разом, неудача за неудачей. Сердце ее больно сжалось от одной мысли, что Хлоя может разглядеть то же самое на лице Скотти.

Всю дорогу до дома Августа думала об этом. О чувстве собственного бессилия. О том, как несправедлива бывает иногда судьба, несмотря на все приложенные тобою усилия. Так в чем же тогда дело? Зачем беспокоиться? Какая разница? Это ведь так же бесполезно, как пытаться поймать луну в ведре с водой или строить песочный замок на берегу моря во время отлива.

Она вспоминала, как неудачи одна за другой валили ее с ног. Но Августа вставала, отряхивалась и отправлялась за новой мечтой — только лишь для того, чтобы снова набить себе шишек. Все эти нечеловеческие усилия приносили одну только боль. Для чего все это? Только для того, чтобы позволить провидению окончательно выбить ее из седла, загнать в угол, оставить истекать кровью в Тайлервилле?

Но странное дело, Августа больше не чувствовала себя несчастной и потерянной. Она подумала о Скотти, Хлое, о детишках в школе. Вспомнила, с каким удовольствием играла произведения, которые хотелось играть, и только тогда, когда было настроение, — просто для самой себя. А чего стоят те редкие счастливые моменты, когда лица ее учеников озарялись радостным сознанием того, что они могут извлекать из скрипки такие красивые звуки! Августа улыбнулась. И снова, уже в который раз за последние дни почувствовала с изумлением, что она счастлива.

Значит… возможно, провидение было не так уж сурово к ней. Возможно, самой ей было назначено обрести счастье в Тайлервилле. Просто провидение знало, что нужно Августе, куда лучше, чем она сама.

А как же свобода воли? Как же ее мечты, потраченные силы и те результаты, которых все же удалось добиться? Интересно было думать о том, чему она научилась у разных учителей. Приятно вспоминать, как ее считали уникальным ребенком. Наверное, существует некий баланс между свободой воли человека и его судьбой. Наверное, подлинного величия достигают лишь те, кто способен переломить свою судьбу. Или те, кто с самого начала послушен ей и понимает, что судьба предназначила его для какой-то совершенно определенной цели в жизни.

Наверное, она достигла вершины своего таланта в детстве и всегда знала, что ей уже не добиться большего. А потом Августа потеряла все, потому что судьба предназначила ей совсем иное. И, может быть, она никогда не смогла бы оценить своего настоящего счастья, если бы ей не пришлось так долго двигаться совсем в ином направлении.

Да, наверное, Тайлервилл, Скотти, Хлоя с самого начала были ее судьбой. Но Августа не поняла бы, как счастлива здесь, рядом с ними, если бы не знала, какой несчастной можно быть без них.

— Как она? — спросила Августа, быстро пройдя прямо в дом Скотти. — Ты звонил врачу? Температура спала?

Прежде чем Скотти успел что-то ответить, она уже склонилась над девочкой, гладя ладонью ее щеку.

— Я дал ей немного тайленола, потом зашла твоя мама. Она говорит, что это ветрянка.

— Ветрянка?! Скотти кивнул.

— Пока я звонил Дженис и выяснял, были ли у Хло контакты с больными детьми, твоя мама смазала лосьоном сыпь. Она говорит, завтра пятнышек будет еще больше.

— О, бедняжка! — Глаза девочки приоткрылись. — Как ты себя чувствуешь, малышка?

— У тебя такая прохладная рука, — пробормотала Хлоя. Она по-прежнему была в полузабытьи и выглядела очень несчастной!

Августа положила вторую руку девочке на лоб.

— Знаешь, что я сейчас сделаю? Схожу домой, переоденусь, а потом вернусь и сделаю для тебя что-то особенное. Моя мама всегда делала это для меня, когда я болела. Хочешь?

Хлоя пожала плечами. Ей было слишком плохо, чтобы отвечать. Но поскольку это было одно из самых приятных детских воспоминаний Августы о матери, она решила, что обязательно протрет лицо девочки розовой водой.

— Ее мама приедет? — спросила Августа, взглянув на Скотти полными слез глазами. — Должно быть, это так ужасно для нее.

Скотти ухмыльнулся в ответ:

— Вовсе нет. Кажется, она даже испытала что-то вроде облегчения. Конечно, извинилась за то, что прислала девочку сюда, зная о ее контакте с больным ребенком, но инкубационный период кончился два дня назад, и Хлоя чувствовала себя нормально. Так что Дженис решила, что на этот раз пронесло. Она предложила приехать ухаживать за Хлоей, но я сказал, что вполне способен справиться с детской болезнью — наверное, на этот раз моя очередь. Мы договорились, что Джен останется пока на месте и мы подождем, как будут развиваться события. Хлоя совсем не расстроена ее отсутствием, так что, может быть, ей и вовсе не стоит приезжать.

— Вы так спокойно к этому относитесь! — удивилась Августа.

— Потому что мы уже проходили через это раньше. Конечно, это была не ветрянка, но нам хорошо знакомы отиты, простуды и грипп. Дети гораздо выносливее, чем кажутся. Если знаешь, что с ними, все можно вылечить довольно быстро.

— Но это просто ужасно! Она выглядит такой слабой, такой несчастной. Больно смотреть! Уж лучше бы лазила по деревьям, чем лежать вот так…

Скотти только усмехнулся в ответ:

— Вот подожди, пока у нее спадет температура. Придется сидеть рядом, чтобы она не вскакивала с кровати, и завязывать ей руки, чтобы не чесалась. И тогда Хлоя сразу перестанет казаться тебе несчастной и беспомощной.

Это было еще впереди, но пока им предстояло столкнуться совсем с другими проблемами.

— Она говорила что-нибудь о том, что пропустит спектакль?

— Хлоя считает, что завтра ей станет лучше. Хочешь кофе? — Скотти направился к лестнице.

— Когда назавтра Хлое не станет лучше, ты ни за что не должен показать ей, что разочарован тем, что она не сможет играть.

— Что-что? — переспросил Скотти, даже не оглядываясь на идущую за ним следом Августу. — Почему Хло должна решить, что я разочарован этим больше, чем она сама? Я позволил ей участвовать в спектакле, только чтобы доставить малышке удовольствие.

— Я знаю это. И ты знаешь. Но понимает ли это Хлоя?

— Конечно. Почему нет? Может быть, ты предпочитаешь чай?

Скотти явно не понимал, о чем идет речь.

— Я ничего не хочу. Может быть, когда вернусь. Я просто думаю, мы должны позаботиться о том, чтобы Хлоя не приняла наше сочувствие за разочарование по поводу того, что она заболела и не сможет играть в спектакле.

— Она и не примет, — почти рассеянно ответил Скотти, делая себе кофе. Затем он вдруг застыл неподвижно и лишь спустя несколько секунд повернулся к Августе.

В глазах его появилось какое-то странное выражение, которого она никогда не видела раньше. Что-то похожее на холодное предупреждение. У нее даже мурашки побежали по коже.

— Кажется, я понимаю, о чем ты, — тон его был спокойным, но таким же суровым и холодным, как выражение лица. — И я бы не хотел, чтобы ты забивала головку Хлои такими понятиями, как неудача и разочарование. Пока эти слова еще не стали частью ее словаря. Чувство вины, мысли о том, что ты разочаровала всех и вся — это твоя проблема, а не ее.

Каждое слово Скотти словно кинжалом пронзало ее сердце. К глазам подступили слезы. Горло предательски сжалось. Августа попыталась оправдаться, но голос у нее задрожал.

— Я… — она невольно отвела взгляд. — Я не хотела…

— Я знаю, — Скотти тепло улыбнулся, и в его глазах засветилось понимание. — Я знаю, что ты никогда не причинишь ей боль намеренно. — Подойдя к Августе, он взял ее за плечи. — Но я же вижу, как ты обвиняешь себя во всем, что бы ни происходило вокруг, и… я не хочу этого для своей дочери. И для тебя я тоже этого не хочу.

Хлоя была его дочерью. Конечно, он не сказал этого вслух, но Августа поняла и без слов — нечего вмешиваться в чужую жизнь.

И Скотти увидел это. Он сразу догадался, почему Августа ушла в себя и избегает его взгляда. Он обидел ее, оттолкнул, а ведь она просто пыталась предупредить его, что надо быть осторожнее.

— Не забудь поблагодарить свою маму за обед, хорошо? — Он поднял за подбородок голову Августы, чтобы взглянуть ей в лицо. В его тоне ей послышалась мольба о прощении, и в его глазах Августа прочитала ту же мольбу. — Она принесла мне его прямо сюда. Извини, что не подождал тебя, но миссис Миллер сказала, что тогда все остынет, а я был так голоден…

— Ну что ты, — быстро произнесла Августа, радуясь возможности сменить тему и скрыть от его проницательного взгляда, насколько она расстроена. — Я рада, что ты поел. Ведь я могла не вернуться с репетиции еще очень долго.

— Господи, я и забыл о репетиции, — рассмеялся Скотти. — Удалось что-нибудь исправить?

— Мы пытались. Но вскоре родители стали приходить за детьми, и все вообще пошло кувырком.

Августа задержалась на несколько минут, чтобы предупредить Скотти о подводных камнях, которые могут ожидать их завтра, а затем отправилась домой. Чтобы переодеться, поесть и взять розовой воды у матери, которая предавалась воспоминаниям о том, как болели ветрянкой ее девочки.

— Ну как, Хлоя? Тебе нравится? — спрашивала Августа полчаса спустя, промокая лицо девочки холодной, ароматно пахнущей салфеткой. Пока она ходила домой, у девочки снова подскочила температура, и Скотти опять пришлось дать ей жаропонижающего.

Когда пришла Августа, он спустился вниз сделать кое-какие телефонные звонки.

— Если тебе не нравится, я больше не буду.

Хлоя замотала головой по подушке.

— Так хорошо пахнет.

— Да, розами. Может быть, на следующий год мы посадим у меня в саду несколько розовых кустов и сможем нюхать их все лето. Хочешь?

Девочка равнодушно кивнула. Ее апатия просто убивала Августу. Она не могла понять, почему Хлоя не говорит — потому ли, что у нее нету сил, или из-за того, что очень расстроена по поводу спектакля.

— Знаешь, Хлоя, — начала она. — Вполне может случиться, что ты не поправишься завтра настолько, чтобы участвовать в пьесе. — Больше всего ей хотелось убедиться в том, что Скотти прав. — Если так случится, я хочу, чтобы ты знала — никто не обвинит тебя в том, что ты заболела. В этом нет твоей вины. Мы все очень расстроены, что с тобой случилось такое.

— Я знаю, — угрюмо произнесла девочка. — Все дети иногда болеют.

— Вот именно, — Августа была поражена неожиданной мудростью ребенка. — И почти никогда ничего нельзя сделать, чтобы это предотвратить. Просто так случилось. И это никак не меняет нашего отношения к тебе.

— Я знаю. Сделай мне снова холодно, Августа, пожалуйста.

Быстро намочив и отжав салфетку, Августа снова приложила ее к щекам девочки.

— Твои папа и мама очень-очень сильно тебя любят. И я тоже.

— Несмотря ни на что, — произнесла девочка без малейшего намека на вопросительную интонацию.

— Вот именно, — глаза Августы невольно наполнились слезами. — Несмотря ни на что.

Она не смогла удержаться, чтобы не позавидовать Хлое. Девочка так уверена в любви близких, так безгранично верит в эту любовь. Неужели так бывает у всех детей? И лишь вырастая, они теряют эту уверенность? Или это результат особых отношений между ребенком и его родителями?

— Мои мама с папой развелись, — удрученно сообщила девочка, — не потому что они плохие. В этом никто не виноват. Просто так случилось. Но мы все равно любим друг друга. Несмотря ни на что.

— Правильно. — До Августы не сразу дошел смысл сказанного. Оказывается, Хлою научили этой самой вере в любовь. Родители медленно и упорно воспитывали в ней это. И девочка жила с этим чувством с самого рождения, не считая его чем-то необычным. Августа закрыла глаза, снова подавляя в себе желание заплакать. Мать любила ее. И отец тоже по-своему любил. Она всегда знала это. Так что же случилось? Или неудачи ее оказались слишком велики? Она отчаянно пыталась вспомнить хоть один случай, когда мать открыто выразила бы свое разочарование, негодование… хоть какие-то негативные эмоции в ее адрес. Нет. Никогда. Только это выражение бесконечной грусти в глазах матери. А потом она начинала суетиться, организовывать новые прослушивания, нанимать новых учителей, заявлять дочь на участие в новых конкурсах.

— Августа, — жалобно позвала Хлоя. Снова обмакнув салфетку в розовую воду, Августа продолжила протирать девочке лицо.

— А знаешь, ты очень счастливая маленькая девочка, Хлоя.

Прошло несколько секунд, прежде чем Хлоя пробормотала:

— Да, почти всегда, но только не с ветрянкой.

Лицо и руки Ванды покрывали красные точки, нарисованные губной помадой.

— Мы с Хлоей страдали весь день вместе, — сообщила она, разрезая пополам сандвич, который приготовила для Августы. — Девочка немного волновалась по поводу этих пятнышек, но как только такие же появились у меня, сразу перестала обращать внимание.

— И ты планируешь ходить так, пока не пройдут пятна у Хлои? — Августа присела у кухонного стола.

— Конечно, нет! Она уже пережила первый шок, и температура наконец упала. Но как раз теперь все будет ужасно чесаться. Никогда не видела столько пятен на одном ребенке. Нам всем придется тяжело. — Августа невольно улыбнулась тому, как Ванда, не задумываясь, включила себя в решение общих проблем. — Я обещала ей, что, как только болячки подсохнут, мы соединим точки волшебным фломастером.

— Ты всегда умела шуткой сгладить тяжелые моменты, мама.

— А ты всегда была такой серьезной, — рассмеявшись, Ванда обняла Августу за плечи, прежде чем поставить перед ней тарелку супа.

— Очень мило с твоей стороны остаться сегодня с девочкой, чтобы Скотти мог пойти на работу. — Августа вдруг почувствовала неловкость.

Она весь день размышляла о матери и пришла к печальному выводу, что, оказывается, знает ее совсем не так хорошо, как ей казалось.

— А ведь сегодня ты пропускаешь спектакль, чтобы остаться с ней. Эрик расстроится, что тебя нет.

— Эрик даже не заметит, есть я там или нет. Он будет очень взволнован. Я увижу его в завтрашнем спектакле. Что такое? — спросила она, поймав на себе пристальный взгляд Августы. — Нет, не говори мне. Я знаю, что выгляжу по-идиотски с этими точечками, но мне все равно. Я…

— Конечно. Я помню, как ты сделала то же самое для нас с Лидди, когда у нас была ветрянка.

— И у меня был такой же дурацкий вид?

Августа кивнула, продолжая изучать мать, словно видела ее впервые.

— Не злись на меня, дорогая. Я уверена, что это тут же отойдет, если протереть холодными сливками. Я использовала бы смываемые фломастеры, но у тебя их нет. Или кетчуп, если бы была уверена, что он будет держаться. А в косметике теперь применяют более легкие красители. Мне не придется ходить в пятнах несколько дней, как было в прошлый раз…

— Мама! Я вовсе не сержусь. Мне даже нравятся твои точечки.

— Правда?

Августа кивнула:

— Я много думала в последнее время…

— О нет! — воскликнула Ванда, опускаясь на стул напротив дочери. — Только не это!

— О чем ты?

— Каждый раз, когда ты говоришь, что много думала в последнее время и у тебя на лице появляется это выражение, я понимаю, что быть беде. Я думала, ты здесь счастлива.

— Я действительно здесь счастлива. Ты дашь мне сказать? Никогда не даешь сказать!

— Ты обычно не хочешь ничего говорить, — вставила Ванда. — Но продолжай, я слушаю.

— Я думала в последнее время, — снова начала Августа, — что, наверное, недостаточно часто говорила и показывала тебе, что я очень люблю тебя и…

— Ну, я тоже очень люблю тебя, дорогая. Я…

— Мама!

— Извини.

— Я хочу извиниться за то, что столько раз подводила тебя. Я знаю, сколько времени и энергии ты посвятила мне и моей карьере. А я ни разу не сказала тебе спасибо. Мне очень жаль, что я не смогла стать тем, чем ты хотела меня видеть… Хотелось бы, чтобы все было по-другому. С другой стороны, я даже рада, что карьера не получилась, что я приехала сюда, в Тайлервилл, что встретила Скотти… Но я знаю, что разочаровала тебя, и мне очень жаль…

Ванда, нахмурившись, смотрела на дочь. Затем смущенно отвела глаза.

— Не понимаю, о чем это ты говоришь, дорогая. — Она замялась. — Ты права в одном — мы редко показываем друг другу свои чувства. Но так бывает во многих семьях. Люди так долго живут вместе, так хорошо знают друг друга, что чувства не упоминаются, а просто подразумеваются сами собой. Это вовсе не значит…

— Но так не должно быть! Не надо ничего подразумевать! Ты должна знать наверняка, что я люблю тебя, и ты должна знать, что Эрику будет не хватать тебя сегодня. Ванда смущенно улыбнулась.

— Я рада все это слышать. Кстати, может быть, тебе интересно узнать, что я тоже тебя люблю.

— Я знаю. Но, наверное, не понимала до последнего времени, насколько сильно.

Ванда улыбнулась, предаваясь воспоминаниям:

— Вы с Лидди всегда удивляли меня. Вы были совсем другими, ничего общего со мной. — Рассмеявшись, Ванда поднесла ко рту ложку супа. — Даже одевались по-разному. Ты всегда носила строгие платья, Лидия — элегантные брюки и блузки. А я… вечно джинсы и рубашки, серьги до плеч, перекрашивала раз в полгода волосы. Все так удивлялись, когда видели нас рядом. — Она посмотрела прямо на дочь. — И я жила в постоянном страхе. Лидди была такой деловой, организованной, практичной. А ты — такой талантливой и умной, всегда стремилась к совершенству. Не тихой, отстраненной от жизни, как твой отец, не громкой и напористой, как я с моим желанием изменить мир. Мы с отцом никак не могли понять, каким образом смогли произвести на свет двух таких разных девочек, совершенно не похожих на нас самих.

— И отец был настолько разочарован, что предпочел нас оставить.

В глазах Ванды появилась тревога.

— Ты второй раз произносишь это ужасное слово — разочарован. Я же говорила тебе, Августа, он просто искал спокойной жизни. И ушел потому, что знал — он никогда не получит ее рядом со мной. Я просто сводила его с ума, — Ванда рассмеялась. — Участвовала то в уличных беспорядках, то в маршах протеста. Если это происходило в городе, где мы жили, я и вас брала с собой, но обычно это бывало далеко. Отец постоянно вносил за меня залоги, вызволяя из тюрьмы. Это были шестидесятые годы. И семидесятые тоже. Он просто наелся всего этого больше, чем смог переварить. Но отец ни в ком не разочаровывался. Даже во мне. Он говорил, что гордится моей работой, моим отношением к жизни. Просто он хотел совсем другого — и поэтому ушел.

— Отец знал… обо мне? Об операции?

— Понятия не имею. Я давно потеряла с ним связь. И это грустно. Иногда я жалею, потому что знаю — он очень гордился бы тобой. Так же, как горжусь я.

Горжусь? Так Ванда гордится ею до сих пор?! Августа недоверчиво покачала головой, водя ложкой по тарелке.

— Не знаю, как это получилось, — Ванда говорила, продолжая есть суп. — Но когда он ушел, ты уже играла на скрипке лучше, чем это когда-либо получалось у него. И это очень нравилось отцу.

И снова они ходили вокруг да около темы ее неудач. Говорили о жизни до и жизни после, но не о самом провале ее карьеры.

— Мама, — оставив в покое ложку, Августа положила руки на стол. — Я ведь провалилась с позором. Свела на нет всю твою работу. Все эти стипендии, которые ты для меня добывала, прослушивания, учителя… переезд в Нью-Йорк, время, деньги, твои надежды и мечты. Я все это растратила зря. Я подвела тебя. — Августа сглотнула подступившие слезы. Ей было очень больно, но в то же время она испытывала облегчение, впервые высказав все это вслух. — Прости меня за это. Мне действительно очень жаль.

Ванда отложила сандвич и энергично замотала головой:

— Ты ни разу не разочаровала меня, юная леди. Наоборот, ты всегда была источником вдохновения. — Теперь настал черед смутиться Августе. — Ведь это не я выбивала тебе стипендии, дорогая. Ты зарабатывала их. Все, что я сделала для тебя, — это дала возможность развивать свои способности. Остальное твоя заслуга. Это ты репетировала по многу часов, совершенствуя свой талант. Ты поражала своими способностями учителей. Вовсе не я. Ты так красиво играла на скрипке и так переживала, когда что-нибудь шло не так. А я могла только стоять рядом и наблюдать, чувствуя собственную беспомощность.

— Беспомощность? — Снова это слово. Теперь Августа знала, что такое чувствовать себя беспомощной, когда близкий тебе человек испытывает боль. Кэрри Матракс тоже знала это. И Скотти.

Ванда снова принялась за суп.

— Поверь мне, нет ничего ужаснее, чем чувствовать, что ты бессильна помочь тем, кого любишь, — сказала она. — Я смотрела, как рушатся твои мечты, и так за тебя переживала. Но тебе всегда было тяжелее всех, потому что ты была очень к себе строга. — Лицо Ванды вдруг словно осветилось изнутри. — Но потом в один прекрасный день ты говорила: «Мама, я тут подумала…» — и устремлялась ловить следующую мечту. Это качество всегда поражало меня. Я никогда больше не встречала такой сильной и целеустремленной особы, как ты. Даже в последний раз, после операции. — Она посмотрела на дочь влажными глазами. — И потом, хотя все знали, что ты никогда не сможешь играть, как раньше, ты продолжала упражняться. Я думала, что умру, наблюдая за тобой. Ты так усердно работала. И так надеялась на лучшее, — Ванда смахнула слезы. — А теперь — надо же. Совершенно новая жизнь. Никогда еще не видела тебя такой счастливой и довольной. И я очень этому рада!

Взгляд Августы медленно скользил по столу, по стоящей перед ней тарелке. Новые кусочки головоломки вставали на свои места, создавая простую картину, изображавшую мать, любящую своего ребенка.

— И ты никогда не чувствовала себя обманутой? — спросила Августа. — Не чувствовала, что у тебя украли время и энергию?

— Конечно, чувствовала, — призналась мать. — Переезд в Нью-Йорк создал чудовищную массу неудобств. Я очень скучала без тебя, когда ты все дни проводила в колледже. И мне пришлось научиться быть матерью профессиональной скрипачки — куда ходить, с кем встречаться, что делать, — а ведь меня это, должна признаться, совершенно не увлекало. А все эти концерты, прослушивания — слушать пятьдесят других скрипачей, когда я пришла послушать только тебя… — Она проглотила ложку супа. — Но когда у тебя дети, всегда приходится идти на подобные жертвы. Ради них. Потому что ты любишь их. И об этом никогда не жалеешь. Ты узнаешь это чувство, когда сама станешь матерью, Августа. — Ванда посмотрела на часы. — Кстати, о детях, мне пора поторопиться. Скотти надо скоро выезжать. А я еще не вырезала для Хлои фигурки из желатина. А ты…

— Мама!

— Да?

— Я люблю тебя!

— Ну конечно. А теперь поторопись, а то опоздаешь.

Глава 11

— Вот теперь я беспокоюсь по-настоящему, — прервал царившую в машине тишину Скотти. — Ты такая тихая сегодня. Волнуешься за своих мигунов и жевунов? Не волнуйся. Даже если они забудут все слова, у них такие классные костюмы. Взрослых всегда забавляет гораздо больше, когда дети все путают. Родителям есть потом о чем говорить. Я был когда-то деревом во втором классе. Так мои родители до самой смерти вспоминали, как я почесывался и утирал нос, вместо того чтобы стоять неподвижно. А теперь у всех есть камеры, так что все будет запечатлено навеки. Эмоциональный шантаж. Родители просто живут ради таких моментов. — Последовала короткая пауза. — Конечно, это выглядит мило, только когда дети маленькие. Ребята постарше ожидают от себя большего. И когда они начинают что-то путать… это такой удар по их самолюбию.

— Так кто же из нас тут волнуется — ты или я?

Скотти внимательно поглядел на Августу.

— Я, — честно признался он. — Может быть, зря я так торопил события. Еще пара недель репетиций никому бы не повредила.

— Скотти!

Он снова посмотрел на Августу.

— Мои мигуны и жевуны знают свои роли назубок, а твои ребята получают от всего, связанного со спектаклем, огромное удовольствие. Если бы мы стали ждать Рождества, то утратили бы импульс. Всем наскучило бы заниматься одним и тем же столько времени. Они готовы к премьере сегодня. А если что-то и перепутают, так им будет что вспомнить лет через пятьдесят на встречах с одноклассниками. — Глаза ее встретились с глазами Скотти, и Августа улыбнулась. — Ты не можешь всякий раз создавать им идеальные условия. Не можешь все время ждать правильного расположения звезд. Ты даешь им возможность реализовать себя, но воспользоваться этой возможностью они должны сами. Ты ведь хотел, чтобы этот спектакль научил их чему-то. Пусть почувствуют на себе, что такое успех и неудача.

— У них впереди вся жизнь, чтобы усвоить подобные уроки.

— Но им надо как можно скорее научиться с этим справляться, — перебила Августа. — Ведь не всегда их будет кому поддержать. Впрочем, я уверена, что сегодня все пройдет отлично. Но если наши юные актеры и сделают какие-то ошибки, жизнь все равно не остановится.

Скотти недоверчиво посмотрел на Августу, словно совершенно не ожидал услышать от нее такое.

— Поэтому не надо демонстрировать свое волнение, — продолжала она. — Ребята ведь смотрят на тебя, ища поддержки. А у тебя сейчас такой вид… словно перед приемом у дантиста.

Скотти усмехнулся, затем вздохнул. Августа видела, что он мысленно приказывает своему телу расслабиться. И тут глаза его вдруг удивленно сузились, и Скотти в упор посмотрел на нее:

— Как это не похоже на твои обычные, полные фатализма речи! Ведь это тебе, а не мне мерещится неудача за каждым углом, Неужели мне удалось изменить твои взгляды на жизнь? — Скотти самодовольно улыбнулся.

— Ну вот еще, — шутливо фыркнула Августа.

— Хорошо, тогда скажи мне, когда ты успела так поумнеть?

— Я всегда была умницей, — сказала она, улыбаясь, а про себя добавила: «Просто раньше я не знала об этом».

Алиса Дамарк поразила всех своим танцем, полосатые колготки леденцовых человечков произвели фурор, а Дороти умудрилась не наткнуться ни на одного жевуна и мигуна, выходя из города. Дети пели как никогда. В общем, та часть представления, за которую отвечала Августа, была выше всяких похвал.

Они с Кэрри отвели детишек в библиотеку, где те должны были дожидаться финала. Вздохнув с облегчением, Августа тут же принялась волноваться за остальных участников спектакля.

Накануне она посоветовала Железному Дровосеку всякий раз, когда он спотыкается, делать вид, что так и надо. И сегодня он последовал ее совету. Это очень понравилось зрителям. А когда плюшевый Тото выпал случайно из корзинки Дороти, она, не растерявшись, отчитала его за плохое поведение. Лиза Витт, игравшая злую волшебницу Запада, говорила противным скрипучим голосом, который никак не получался у нее на репетиции. А Хетер Престон, изображавшая добрую волшебницу Гленду, ни разу не остановилась в нерешительности, величаво проплывая по сцене.

Августа стояла в правой кулисе и внимательно наблюдала за юными актерами, за родителями в зале, их друзьями, помогавшими за сценой. Один раз из-за другой кулисы ей улыбнулся Скотти, но он был слишком занят, чтобы уделить ей больше внимания.

После стольких лет сомнений и страха внутри нее словно забил фонтанчик радости и веры в себя.

Августа вдруг увидела себя со стороны. Она знала, кто она, кем была и кем хочет стать. Она гордилась собой — это было совершенно незнакомое ей чувство. И она холила и лелеяла его, подкармливая воспоминаниями, которые раньше казались неважными.

Возможно, впервые в жизни она почувствовала себя на удивление свободной. Августа вдруг поняла, что она вовсе не какая-то ошибка природы, разрушающая мечты и надежды других людей.

Она — обыкновенная женщина, которая превосходно умеет играть на скрипке, которая влюблена по уши в своего мужчину и его маленькую дочку. И у которой достаточно сил, чтобы быть счастливой.

Возвращаясь в библиотеку, чтобы вывести жевунов и мигунов на финальную сцену, она уже точно знала, что произойдет в ее жизни в ближайшее время.

— О, тетя Эм, как хорошо дома! — воскликнула на сцене Дороти. Это была ее финальная реплика.

Аудитория взорвалась аплодисментами. Занавес закрылся и открылся снова перед вышедшими на поклоны мигунами, жевунами и жителями Изумрудного города.

А потом актеры и публика принялись вызывать на поклон Скотти.

Августа наблюдала за ним из-за сцены, и сердце ее переполнилось любовью и гордостью. Вышедший на сцену Скотти сгорал изнутри от волнения и в то же время старался выглядеть уверенным.

Конечно, он вовсе не Мидас. Теперь Августа знала, что кажущаяся удачливость Скотти зиждется на упорном труде. Но было в этом мужчине что-то такое, что всякий раз заставляло ее сердце петь.

Он был настоящим мастером манипуляций и сейчас постарался напомнить сидящим в зале об упорном труде актеров и о том, что каждый член городской общины внес свой вклад в то, что происходит на этой сцене. Заодно Скотти не забыл упомянуть, что рассчитывает на их не менее активное участие в проекте следующего года. Дойдя до признания заслуг Кэрри Матракс и Августы, Скотти остался недоволен тем, что они лишь помахали залу из кулис, и призвал их выйти на сцену.

Улыбаясь, Августа взялась за протянутую руку Скотти и снова помахала залу. Затем Скотти попросил встать дам из Садового клуба, похвалив их за отлично сшитые костюмы жителей Канзаса. Поймав взгляд Скотти, Августа улыбнулась ему.

— Что такое? — спросил он, уловив странное выражение ее глаз. — Что происходит?

— Ничего, — с загадочной улыбкой ответила Гасти.

Скотти чуть нахмурился, не переставая изъявлять благодарность местным бизнесменам.

Пока зал аплодировал, он бросал на Августу вопросительные, полные подозрения взгляды.

— Я просто думала, что ты станешь делать, если вместо мальчиков я нарожаю тебе еще девочек. — Скотти не поверил собственным ушам. — Что, если у нас родится двенадцать дочек и ни одного сына?