Жизнь мальчишки

– Нужно сказать папе, что мы уезжаем – он думает, что мы все еще здесь, – запротестовал я, потому что шляпа с зеленым пером все еще не шла у меня из головы.

– Я передам ему. Уверен, что Тому будет спокойней, если он узнает, что оба вы находитесь в безопасности, и скажу честно, Ребекка: если дела пойдут дальше с такой же скоростью, то к утру мы сможем ловить рыбу из окон своих домов.

Дополнительных приглашений для нас не требовалось.

– Моя Бриджит уже там, – сказал нам доктор Пэрриш. – Поспешите на следующий грузовик. Вот, возьмите это.

Док Пэрриш отдал маме свой фонарь и мы заторопились прочь от разбушевавшейся Текумсы в сторону баскетбольной площадки.

– Держи меня за руку и ни в коем случае не отпускай! – кричала мне мама, когда воды реки начинали бурлить вокруг нас. Оглянувшись назад, я сумел разобрать только мутные пятна света, движущиеся в потемках, и блики на темной струящейся воде.

– Смотри лучше под ноги! – снова прикрикнула на меня мама.

Где-то в стороне от нас, там, где должен был бороться с паводком мой отец, внезапно раздались приглушенные крики, повторяющие что-то однообразное хором. В тот момент я еще не знал, в чем там было дело, но как потом оказалось именно тогда волна с пенным гребнем перехлестнула через вершину рукотворной дамбы в самом, как казалось, ее высоком месте, уровень воды мгновенно поднялся, по поверхности пошла пена и неожиданно люди обнаружили себя стоящими по локти в бурлящей воде, бешено несущейся вокруг них. В луче фонаря среди пены, вспучивающейся тины и грязи и брызг внезапно блеснула крупная чешуя в коричневых разводах и кто-то истошно завопил: «Змея!» В следующее мгновение этот человек опрокинулся на спину под напором могучего течения и начал тонуть и мистер Стэлко, менеджер из «Лирика», постарел на десяток лет, когда, пытаясь под водой найти тонущего, с испугом обнаружил, что его ладонь легла на скользкое, стремительно несущееся мимо него в вихрях взбесившейся воды гибкое вытянутое тело диаметром не менее бревна. Мистер Стэлко онемел и одновременно испорожнился жидким в штаны, и когда он наконец нашел в себе силы исторгнуть из легких крик, чудовищное земноводное уже исчезло, унесенное разливом на улицы Братона.

Где-то рядом с нами раздался женский крик и мама сказала мне:

– Обожди.

Кто-то приближался к нам с громким плеском, высоко неся над головой масляную лампу. Капли дождя, ударяя в раскаленное стекло лампы, с шипением превращались в пар. Это была женщина, негритянка.

– Помогите мне, умоляю! – крикнул нам она.

– В чем дело? – торопливо спросила мама и направила фонарь, которым снабдил нас док Пэрриш, прямо в испуганное лицо молодой негритянки с широко распахнутыми в панике глазами. Я впервые видел эту женщину, но мама узнала ее:

– Нила Кастиль? Это ты?

– Да, миссис, это я, Нила. А кто вы?

– Ребекка Мэкинсон. Когда-то я читала твоей матери книги.

Должно быть это было задолго до того, как я появился на свет, сообразил я.

– С моим отцом несчастье, миз Ребекка! – запричитала Нила Кастиль. – Должно быть у него сдало сердце.

– Где он?

– В нашем доме! Вон там!

Нила, вокруг пояса которой бурлила вода, указала рукой в темноту.

– Он не может подняться!

– Я поняла, Нила. Успокойся.

Моя мама, каркас из чистого ужаса пред силами природы, поверх которого была натянута человеческая кожа, мгновенно и удивительно превращалась в само спокойствие, как только находился кто-то, кого требовалось успокаивать. Это, насколько я понимал, было частью существа любого взрослого, но уразуметь это просто так мальчишке было не дано. В момент крайней необходимости мама могла проявить качества, которых нет и не было в деде Джейберде: храбрость и отвагу.

– Веди нас, Нила, – сказала моя мама молодой негритянке.

Вода уже врывалась в двери домов Братона. Дом Нилы Кастиль, как и большинство других домов в Братоне, представлял собой вытянутую в длину одноэтажную щитовую лачугу. Мы медленно продвигались вслед за Нилой и вода бурлила вокруг нас, и как только мы вошли в дом, она немедленно позвала:

– Гэвин! Я вернулась!

В свете масляной лампы Нилы и маминого фонаря мы увидели чернокожего старика, бессильно раскинувшегося в кресле, с ногами по колени в воде и плавающими вокруг газетами и журналами. Худющие руки старика сильно стискивали рубашку на груди возле сердца, его черное как эбонит лицо было искажено болью, а глаза плотно зажмурены. Рядом с креслом с сидящим в нем старым негром, держа его за руку, стоял маленький мальчик, лет семи или восьми, тоже темнокожий.

– Мам, дедушка плачет, – сообщил он Ниле Кастиль.

– Я знаю, Гэвин. Папа, я привела людей на помощь.

Нила Кастиль поставила лампу на столик, стоящий рядом с креслом.

– Ты слышишь меня, папа?

– Оооххх, – застонал старый негр. – На этот раз меня крепко прихватило.

– Сейчас мы поможем вам подняться. Оставаться в доме опасно, нужно выбираться наружу.

– Нет, дорогуша.

Старик покачал головой.

– Ноги… отказали.

– Что же нам делать? – спросила Нила, в ужасе взглянув на мою мать, и я увидел, как блестят в глазах у нее слезы.

Река уже во всю осваивалась в домике Нилы. Снаружи продолжал грохотать гром и комната то и дело озарялась вспышками молний. Если бы все это представление было частью телевизионного шоу, сейчас наступала самая пора для того, чтобы дать рекламу.

Но в настоящей жизни нет места паузам.

– Инвалидное кресло-каталка, – сказала моя мама. – Где нам его раздобыть?

Нила ответила, что у них кресла-каталки нет, но несколько раз они брали кресло взаймы у соседей и теперь, она почти уверена, оно стоит у них на крыльце.

– Кори, ты остаешься здесь, – сказала мне мама и вручила мне масляную лампу. Наступил мой черед быть храбрым, хотел ли я того или нет. Мама и Нила ушли и унесли с собой фонарь, и я остался один в комнате с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.

– Я Гэвин Кастиль, – сказал мне негритенок.

– А я – Кори Мэкинсон, – ответил я ему.

Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в бурлящей коричневой воде и мигающий свет жалкой лампы не может разогнать тьму в углах.

– А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, – объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. – Ему нездоровится.

– Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?

– Потому, паренек, – ответил мне мистер Торнберри, с трудом приподнимая голову, – что это мой дом. Мой дом. И я не испугаюсь какой-то проклятой реки.

– Но все ушли из своих домов, – заметил я.

Все, находящиеся в здравом уме, хотел сказать я.

– За всех я не отвечаю – они могут драпать, если им так хочется, – отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то же необъяснимое и непробиваемое упрямство мула, которым отличался мой дед Джейберд. Сказав это, старик сморщился от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные слезящиеся глаза и уставился им на меня. Его лицо казалось черепом, настолько было оно худым.

– В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь отправляться умирать в больницу к белым людям.

– Но ведь вы не собираетесь умирать? – с тревогой спросил я его.

Казалось, что старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.

– Я хочу умереть в своем собственном доме, – наконец ответил он.

– Вода все прибывает, – проговорил я. – Если не поторопиться, то можно утонуть.

Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную ручку внука, сжимающую его ладонь.

– Деда водит меня на мультики! – сообщил мне стоящий уже по горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной руке. – Обычно мы смотрим «Веселые мелодии».

– Багса Банни, – подхватил старик. – Мы любим ходить на старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью. Верно, внучок?

– Верно, сэр, – отчеканил Гэвин и улыбнулся. – И скоро мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда?

Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался отпускать его руку ни за что.

И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то еще больше самого себя.

Вскоре вернулись мама и Нила Кастиль с креслом-каталкой.

– Тебе просто нужно пересесть в него, папочка, – принялась упрашивать старика Нила. – Мы отвезем тебя туда, куда, говорит миз Ребекка, приезжает грузовик и всех забирает.

Мистер Торнберри вздохнул глубоко и натужно, задержал вдох на несколько секунд и только потом выдохнул.

– Проклятье, – прошептал он. – Старый мотор у старого дурня.

На последнем слове его голос чуть дрогнул.

– Сейчас мы поможем вам, – сказала ему мама.

Мистер Торнберри кивнул.

– Ладно, – проговорил он. – Пора смываться, верно?

Вместе с Нилой мама пересадила мистера Торнберри к кресло-каталку и этого одного хватило для того, чтобы и мама и Нила Кастиль обе поняли, что хоть мистер Торнберри и казался с виду состоящим из одних костей, но весу в нем было немало и катить кресло, в котором он сидел, предстояло против сильного и бурливого течения, преодолевая напор стремнины. Кроме того мне виделось и другое серьезное затруднение – на улице, высоко залитой водой, Гэвину наверняка будет с головой. Течение мгновенно унесет его словно кукурузный початок. Кто поможет ему удержаться на плаву?

– Сначала мы отвезем твоего отца, Нила, а потом вернемся за мальчиками, – приняла решение мама. – Кори, вы с Гэвином встаньте вот на этот стол и ты будешь держать лампу.

Столешницу уже омывали волны паводка, но пока на ней можно было стоять не замочив ног. Я послушно забрался на стол и помог залезть на него Гэвину. Там мы застыли с ним рядом, я с масляной лампой в руках – два мальчугана на деревянном островке посреди океана взбесившейся реки у нас под ногами.

– Вот так, отлично, – сказала мне мама. – Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти не дождавшись меня, то я тебе на заду живого места не оставлю, устрою такую порку, что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?

– Да, мэм.

– Гэвин, мы сейчас вернемся, – напутствовала Нила Кастиль своего сына. – Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты понял меня?

– Да, мэм, – отозвался писклявым голосом Гэвин.

– Ребятишки, слушайтесь своих мам, – подал голос мистер Торнберри. В горле у него что-то хрустело и скрежетало от боли. – Не будете слушаться – я отхожу по попам вас обоих.

– Слушаю, сэр, – хором ответил я и Гэвин.

Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.

Навалившись на ручки кресла, мама и Нила Кастиль, каждая со своей стороны, принялись толкать его против потока коричневой жижи, втекающей в комнату через дверь. Мама, кроме того, еще освещала путь фонарем. Кресло пришлось наклонить назад, и голова мистера Торнберри откинулась на спинку так, что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как кряхтит от напряжения моя мама. Медленно, но верно кресло-каталка продвигалась по направлению к двери, в которой река уже заходилась водоворотами. У подножия пары деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи и брызги то и дело летели ему в лицо.

Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот раз течение помогало им толкать их груз. Никогда я не думал о моей маме как о физически сильном человеке. Полагаю, вы и сами знаете, что никогда нельзя узнать на что человек способен до тех пор, пока он это не докажет сам.

– Кори? – позвал меня Гэвин через минуту или две после того, как мы с ним остались вдвоем.

– Что, Гэвин?

– Я не умею плавать.

Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда дедушки больше не было рядом с Гэвином и ему не для кого было храбриться, он задрожал.

– Не беспокойся, – ответил я ему. – Тебе и не придется никуда плыть.

Я так надеялся.

Мы принялись ждать дальше. Я от души уповал на то, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заплескивала на мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню под названием «На макушке старой трубы», которую он и начал тут же петь тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.

Пение Гэвина – на самом деле больше напоминающее плач – привлекло внимание кого-то, отчаянно заплескавшегося в дверном проеме – у меня перехватило от страха дыхание и я поспешно направил в ту сторону фонарь.

Там бултыхалась в воде небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете моей лампы глаза пса дико блеснули и хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, посреди плавающих журналов, газет и всякой-всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.

– Давай, приятель, я подхвачу тебя! – принялся подбадривать я псину, которая явно выбивалась из сил и нуждалась в помощи. – Держи лампу! – крикнул я Гэвину и отдал ему наш свет.

Через дверь прокатилась новая волна и собака тихонько заскулила, когда вода приподняла и опустила ее. Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.

– Давай, приятель, поднатужься! – снова крикнул я и наклонился, чтобы подхватить бьющего лапами по воде пса. Я поймал одну из его передних лап. Собака заглянула в мои глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень розовым – должно быть так же мог взывать новообращенный христианин к Спасителю.

Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал как наш стол заколебался под моими ногами.

Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла.

Одновременно с этим раздался отчетливый хруст.

И все.

Вот так быстро.

Сразу же после этого передняя половина туловища собаки, увлекаемая моими руками, вырвалась из воды, ровно половина без задних лап и хвоста, без всего того, что шло после половины спины, ничего, только ужасный красный срез с болтающимися лохмотьями мяса, льющейся крови и обрывками дымящихся кишок.

Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица, и эту агонию, которой я был свидетель, я запомнил на всю свою жизнь.

Я заорал – что в точности я в тот момент кричал, конечно же, не помню – и уронил то, что только что было целой плывущей собакой, а теперь стало жутким обрубком, обратно в воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с глаз под воду и снова всплыли, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной что-то прокричал Гэвин: чтовататаковатаббыыы? – ничего другого я не расслышал. Вокруг трупа собаки, внутренности которой тянулись за ней наподобие страшного хвоста, внезапно забурлила вода и я увидел как чье-то огромное продолговатое тело показалось на поверхности.

Существо было покрыто чешуей, формой напоминающей бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого, ярко-пурпурного, сочно-золотого и зеленовато-коричневого оттенков. Все цвета реки тоже были здесь: от водоворотов тиновой охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших крупных рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не менее чем ствол старого дуба, медленно переворачивающееся в воде и явно получающее удовольствие от приятного купания. Я был практически парализован этим зрелищем, несмотря на то, что Гэвин рядом вопил от ужаса. Я отлично знал, кого вижу перед собой, и хотя мое сердце отчаянно колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха. И тогда и сейчас мне кажется, что прекрасней существа из всех тварей Божьих я никогда не видел и не увижу.

Потом мне вспомнился зазубренный клык, глубоко ушедший в кусок дерева, который показывал мне мистер Скалли. Был ли Моисей красив или нет, но собаку он располосовал надвое в считанные мгновения.

Он явно был голоден. Так быстро, что мое сознание даже не успело зафиксировать это, его громадные челюсти разошлись и в свете лампы блеснули клыки, на один из которых был нанизан старый башмак, а на другой – еще трепещущая серебристая рыба. С громким сопением пасть Моисея засосала в себя вместе с потоками бурлящей воды плавающую на поверхности половинку несчастной собаки, после его зев закрылся, гораздо более осторожно, чем до этого распахнулся и знакомо задвигался, словно бы главный обитатель Текумсы сидел сейчас в «Лирик» и наслаждался лимонным леденцом. На один миг я поймал на себе взгляд зеленоватого спокойного рыбьего глаза величиной с бейсбольный мяч, тут же прикрывшегося тонкой полупрозрачной пленкой. Сразу же вслед за этим Гэвин позади меня сорвался со стола и шлепнулся в воду, и лампа, которую он держал, с шипением погасла.

Я и не думал о том, чтобы быть храбрым. Но я и не думал о том, что боюсь.

Я не умею плавать.

Это было все, что тогда вертелось у меня в голове.

Обернувшись, я прыгнул со стола туда, куда только что нырнул со стола Гэвин, где на месте его падения расходились круги. Вода была густой от ила и стояла на уровне моих плеч, и это означало, что Гэвину было как раз по ноздри. Он уже вынырнул на поверхность, отчаянно барахтаясь и крича, и когда я схватил его за ремень штанов, он чуть не вырвал мне руку с корнем, потому что решил, что его сцапал Старый Моисей.

– Гэвин! Это я, прекрати рваться! – крикнул ему я и приподнял его лицо над водой.

– Уг-ыг-уг, – ответил он мне сквозь вырывающиеся из его рта пузыри.

Казалось, что внутри Гэвина работает машина, высасывающая остатки топлива из своего бака.

Позади меня, где-то в этой насквозь промокшей и темной комнате, послышался тихий шум. Словно бы кто-то поднимался из воды.

Я быстро обернулся. Гэвин икнул и обеими руками схватил меня за шею так, что я едва мог продохнуть.

Я увидел то, что являет собой Старый Моисей – огромный, ужасный, от вида которого захватывало дух – он поднимался из воды как растущее на глазах дерево. У Моисея была треугольная и плоская, как у змеи, голова, но я все-таки до сих пор уверен, что он был не просто змеем, поскольку впереди на туловище у него, сразу же по окончании шеи, имелась пара небольших лап с острыми когтями. Я услышал как хвост Моисея с громким мощным стуком крепко ударил под водой в стену, так что затрясся весь дом. От того, что Гэвин стискивал мне горло, мое лицо стало наливаться кровью.

Не видя глаз Моисея, я полагал, что он смотрит на нас, ведь под водой он умел заметить в кромешной илистой полночной тьме карася. Я чувствовал, как он поднимается над нами, и ощущение это было сродни виду грозно нависшего над головой острейшего тесака. Мне хотелось верить в то, что мы с Гэвином не слишком напоминали в тот момент пару сцепившихся собак.

От Старого Моисея исходил такой же запах, как от реки в полдень – он пах болотом, туманом и густотой жизни. Нужно сказать, что рассказы о внушающем суеверный страх обитателе реки сильно преуменьшали его подлинный облик. Я мог гордиться тем, что он явил мне себя, чем мало кто из смертных мог похвастать. Хотя в тот самый момент я желал только одного: оказаться где угодно на Земле, но только не здесь, пусть хоть даже в школе. По правде сказать в тот момент у меня не было времени особенно предаваться размышлениям и копаться в своих желаниях, потому что голова Старого Моисея качнулась вниз и стала стремительно опускаться к нам с Гэвином, напоминая собой острие огромной лопаты, и я услышал, как с шипением принялись отворяться его челюсти. Попятившись, я крикнул Гэвину, чтобы он сделал то же самое, но тот держал меня мертво. На его месте я бы поступил точно так же и ни за что не отпустил бы спасительную опору. Голова Старого Моисея метнулась к нам и я отпрянул назад, туда, где оказался узкий коридорчик, о котором я в тот момент и понятия не имел, в результате чего зазубренные зубы вонзились в обе притолоки справа и слева от нас. Неудача взбесила Моисея. Он сдал назад, снова бросился за добычей и опять с тем же самым успехом, хотя на этот раз дверной косяк треснул. Гэвин на моей спине плакал, издавая звуки вроде хнык-хнык-хнык и волны, поднятые неугомонным Моисеем, то и дело заплескивали мне в нос и в рот. Что-то уперлось мне в левое плечо и от неожиданности и ужаса мое сердце чуть не выскочило у меня из груди, а по спине побежали мурашки. Протянув туда руку, я нащупал в темноте черенок метлы, плавающей среди всякого мусора.

Старый Моисей испустил рык, подобный тому, что издает паровоз, у которого готов взорваться котел. Я увидел, как устрашающая тень его головы начала продвигаться по коридорчику, и вспомнил Тарзана Гордона Скотта, с копьем сражающегося с гигантским питоном. И тогда я схватил метлу и когда зубы Старого Моисея снова с треском вгрызлись в косяк, вонзил ее прямо в зияющую разверстую глотку этого пожирателя беззащитных собак.

Уверен, что вы отлично знаете, что случается тогда, когда вы надавливаете изнутри пальцем на переднюю стенку своего горла, не правда ли? По всей вероятности то же самое произошло и с чудовищем. Старый Моисей громогласно рыгнул, причем звук этот напоминал удар обухом топора по большой деревянной бочке. Голова чудища немедленно отдернулась назад, вместе с ней из моих рук вырвало и черенок метлы, пучок которой, связанный из кукурузных стеблей, застрял в глотке Моисея. После этого Старого Моисея начало рвать – это единственное понятие, которое я могу применить для описания происходящего, и я не преувеличиваю. Я услышал, как потоки отвратительно пахнущей жидкости устремились наружу, а вместе с ними утроба Моисея начала извергать разнообразные, порой довольно странные, предметы. С десяток рыбин, побольше и поменьше, некоторые еще живые, другие уже полупереваренные и тухлые, пролетели, биясь, по воздуху, и осыпали нас с Гэвином со всех сторон вместе с совершенно уже непонятного происхождения склизкими кусками, половинками черепашьих панцирей, скорлупками мидий, скользкими камнями, мутью и илом, какими-то костями. Запах стоял такой… в общем, вы можете представить. В сто раз хуже, чем бывает тогда, когда ваш школьный товарищ вываливает из желудка свою утреннюю овсянку прямо на парту перед вами. Я присел и с головой спрятался под водой, чтобы избежать мерзкого душа, и Гэвину, само собой, пришлось сделать то же самое, хотел он того или нет. Сидя под водой, я думал о том, что Старому Моисею стоит быть поразборчивей относительно того, что он соскребает со дна Текумсы.

Вокруг нас бурлила и клокотала вода. Я вынырнул на поверхность за глотком воздуха и следом за мной появился и Гэвин, хрипло хватая ртом воздух и что-то истошно бормоча. Внезапно до меня дошла вся суть происходящего и я заорал. Что, собственно, давно уже пора было сделать.

– Помогите! – надрывался я. – Кто-нибудь, пожалуйста, помогите нам!

В комнату ворвался луч фонаря, пошарил по воде с плавающей всячиной и ударил мне прямо в лицо.

– Кори! – раздался голос судного дня со стороны входной двери. – Я велела тебе не сходить с места!

– Гэвин? Гэвин? Где ты?

– Господи Боже мой! – ужаснулась мама. – Чем тут так воняет?

Вода в комнате уже успокоилась. Я догадался, что Старый Моисей решил не препятствовать воссоединению матерей с их сыновьями. Поверхность воды была покрыта странной коричневой маслянистой жижей, в которой плавала дохлая рыба, но мама ни на что не обращала внимания, ее взгляд был прикован ко мне.

– Кори Мэкинсон, ты у меня неделю на стул не сядешь, так я тебя выпорю! – закричала она на меня, когда заметила нас с Гэвином в нашей щели. Вместе с Нилой Кастиль они бросились к нам.

Через мгновение они угодили в лужу содержимого желудка хозяина Текумсы и по возгласу, который издала моя мама, я понял, что она больше не помышляет о порке.

Вот так мне повезло.

Глава 7

Визит к Леди

Никто из моих друзей, конечно же, мне не поверил.

Дэви Рэй посмеялся надо мной, качая головой, и сказал, что он, при желании, мог бы придумать историю и получше. Бен Сирс посмотрел на меня с сомнением, видимо думая о том, не слишком ли много за последнее время я смотрел в «Лирике» ужастиков. Джонни Уолкер некоторое время размышлял над моим рассказом в своей замедленно обстоятельной манере, после чего объявил свое решение:

– Нет, этого не может быть. Невозможно.

– Но я говорю правду! – взволнованно воскликнул я.

Я сидел со своими друзьями на крыльце моего дома в ясный день с прозрачно-голубым небом.

– Все так и было, клянусь!

– В самом деле? – переспросил Дэви Рэй, самый язвительный и остроумный среди нас, человек того сорта, который и сам не прочь приукрасить собственные похождения выдуманными поразительными подробностями. Подняв свою рыжеватую голову, он взглянул на меня голубыми глазами, в глубине которых всегда крылся дикий смех. – И почему же, интересно, Старый Моисей не сожрал вас? Неужели он испугался метлы, которой ему угрожал такой дохляк, как ты?

– Вероятно потому, – ответил я, задыхаясь от ярости, – что не знал, что в тот день у меня не было с собой моего лучевого ружья, при помощи которого я обычно расправляюсь с монстрами, вот почему! Не знаю! – этого тебе достаточно? Но все было именно так, как я рассказываю и если ты…

– Кори, – донесся с кухни голос моей мамы. – Думаю, что вам уже пора прекратить разговоры на эту тему.

Я так и сделал. И подумав еще немного, понял что имела в виду мама. Нет смысла заставлять кого-то поверить в то, во что он верить не хочет. Например, я чувствовал, что моя мама тоже не особенно верит мне, хотя Гэвин Кастиль полностью подтвердил мой рассказ, во всем признавшись своей маме Ниле. Кстати говоря, мистер Торнберри поправился. Он по-прежнему жив и с каждым днем сил у него прибавляется и насколько я понимаю, он собирается войти в форму достаточно хорошую для того, чтобы еще не раз сводить своего Гэвина на «Веселые Мелодии».

Думаю, что мои друзья скорее бы поверили мне, если б я смог дать им понюхать мою одежду, но к сожалению мама сразу же после нашего возвращения домой выбросила ее на помойку. Свою одежду, так же насквозь пропахшую тухлой рыбой, она тоже выбросила. Отец молча выслушал мой рассказ и только покивал, держа перед собой туго забинтованные руки, на ладонях которых от многочасовой работы лопатой вздулись огромные волдыри.

– Что сказать, – проговорил отец, – на свете существуют такие вещи, которых нам не понять окажись у нас хоть по сто жизней. Слава Богу, что вы оба, и ты и мама, остались целы и что во время наводнения никто не утонул.

Прошло две недели. Апрель остался позади и мы вступили в солнечные майские деньки. Река Текумса, раз напомнив нам, кто здесь главный, преспокойно вернулась в свои берега. Из всех домов в Братоне в четвертой части домов жить больше было невозможно, в том числе это относилось и к дому Нилы Кастиль, и потому со стороны Братона теперь почти круглые сутки доносился визг пил и стук молотков. Одно было хорошо после выпавших дождей и паводка – только стоило пригреть хорошенько солнышку и вся земля мгновенно заплодоносила и Зефир утонул в разноцветии весенних цветов. Зеленели изумрудные лужайки, одуванчики перли как бешенные, кудзу покрывала холмы ровным ковром. Лето уже стучалось в наши двери.

Мое внимание было полностью занято подготовкой к выпускным экзаменам. Математика никогда не была моим коньком и дела обстояли так, что именно по этому предмету мне предстояло получить приличный бал, потому что в противном случае мне пришлось бы – и от одной мысли об этом я чувствовал, что задыхаюсь – все последующие три каникулярных месяца посещать летнюю школу.

Во время коротких часов отдыха я часто размышлял о том, каким образом мне удалось одолеть Старого Моисея простой метлой из стеблей кукурузы. То, что мне с первого раза повезло угодить чудищу прямо в глотку, было просто удачей, а о том, что могло случиться иначе, просто страшно было и думать. Однако постепенно я начинал склоняться к мысли о том, что дело тут было не только в метле. Старый Моисей, существо огромное, сильное и исполненное злобы, было похоже на деда Джейберда; он мог лихо загнать боязливую и беззащитную дичь, но стоило только той попытаться дать отпор, как он тут же сам шел на попятный. Или уплывал, что в данном случае было вернее. Возможно Старый Моисей привык к тому, что то, что он наметил себе на ужин, никогда не прекословит ему, все эти караси, карпы, черепахи и насмерть перепуганные собаки, помышляющие только об одном – как бы от него улепетнуть. Получив в ответ в глотку метлу, Старый Моисей мог сообразить, что где-нибудь неподалеку наверняка есть более легкая добыча, например на дне реки, откуда он недавно поднялся, в прохладной темной тине, где ничто и никогда не посмеет ударить его в ответ на его притязания.

Такова была моя теория. Но ни за что в жизни я не согласился бы проверить ее на деле путем постановки экспериментов.

Иногда я видел сны с участием высокого человека в длинном пальто и шляпе с зеленым пером. Во сне я брел по воде за ним следом и хватал его за руку, после чего он поворачивался и я с ужасом видел, что это и не человек вовсе, а создание, покрытое чешуей формой напоминающей бриллианты цвета палой листвы. Он открывал рот и скалил на меня острейшие, как кинжалы, клыки, и кровь капала вниз, стекая у него с подбородка. Опуская глаза вниз, я открывал, что помешал его трапезе, потому что в лапах существо держало небольшую коричневую собаку, уже наполовину съеденную, но все равно продолжающую биться.

Не слишком приятный сон.

Хотя может быть в нем была доля правды. Не совсем понятной.

В эти дни я, лишенный своей собственной пары колес, превратился в пешехода. Я не возражал против пеших прогулок в школу и из школы, и даже получал от них удовольствие, однако у всех моих друзей были велики и, лишившись своего велосипеда, я опустился на две ступени в социальной лестнице мальчишек. В одно прекрасное утро я играл с Рибелем: бросал ему палку и катался с ним в зеленой траве, когда с улицы донеслось медленно приближающееся к нашему дому громыхание. Я вскинул голову и оглянулся, Рибель сделал то же самое и мы увидели, что к нашему дому подруливает странный пикап.

Я знал кому принадлежит эта машина. Ее кузов насквозь проржавел и рессоры ослабели настолько, что грохот и дребезжание, которое она производила, увлекали всех окрестных собак за ней в погоню, сопровождаемую веселым заливистым лаем. Рибель тоже поторопился несколько раз гавкнуть, но я приказал ему замолчать. В кузове пикапа была укреплена металлическая рама, на которой висели разнообразные металлические инструменты, имеющие самый что ни на есть антикварный и бесполезный вид и издающие звон не хуже сиротского колокольчика. На водительской дверце было не слишком ровно намалевано по трафарету: «Починка Лайтфута».