Первый человек в Риме. Том 1

      – Выглядит так, будто я взял взятку. Если бы я не считался слишком незначительным сенатором, кто-нибудь из банка мог бы сообщить об этом городскому претору…
      – Сомневаюсь, что кто-нибудь получал такой крупный куш даже за поддержку консула, – улыбнулся Гай Марий.
      Цезарь схватил Мария за руку:
      – Скажите, ради богов, вы не чувствуете себя обманутым?
      – Совсем нет, – Марий попытался освободить руку из судорожно сжатых пальцев Цезаря, но безуспешно. – Если земля стоит столько, сколько вы мне говорили, то останется и на приданое и для вашей младшей.
      – Не знаю, как вас благодарить. – Цезарь отпустил наконец руку Гая Мария, но выглядел смущенным. – Я повторяю себе, что не продаю свою дочь, не продаю… Но временами мне кажется, что… Поверьте мне, Гай Марий: продать дочь я не мог бы. Я верю, что ее будущее и будущее ее детей станут мне оправданием, а вам – утешением. Надеюсь, вы сможете оценить ее по достоинству, она стоит того, – голос Цезаря дрогнул: о какой еще сумме может идти речь теперь, как он осмелится намекать о приданом для Юлии! Он встал из-за стола, сжимая в руке пергамент. Свиток он сунул в складки тоги, которая с правого плеча ниспадая свободно, образовала подобие кармана.
      – Я не смогу успокоиться, пока не отнесу это в банк, – тут он прервался, а затем продолжил разговор, переведя на другую тему. – Юлии исполнится восемнадцать в начале мая, однако мне кажется, что свадьбу надо отложить хотя бы до середины июня – если вы согласитесь. Так что свадебные церемонии можно будет организовать в апреле.
      – Так и сделаем.
      – Я тоже так думаю, – Цезарь продолжал разговор исключительно для того, чтобы заглушить глухую тоску и отчаяние в душе. – Очень неудобно, когда день рождения девушки приходится как раз на то время года, когда выходить замуж считается дурной приметой. Хотя и не понимаю, почему период с поздней весны до начала лета называют несчастливым… Цезарь немного пришел в себя и успокоился.
      – Ждите здесь, Гай Марий. Я сейчас пришлю к вам Юлию.
      Теперь пришел черед Гая Мария волноваться. Встав в одном из углов уютной комнатки, он ждал. «Только бы девушка не оттолкнула меня!» – молил он. Ничто в поведении Цезаря не указывало на сопротивление Юлии, однако он знал: есть вещи, о которых продавец никогда не проболтается покупателю. Он и сам удивлялся тому, что жаждет взаимности. Хотя – как можно ждать взаимности от той, чьих кровей, красоты и юности он, конечно, не стоит? Сколько слез пролила она в подушки, узнав о предстоящей свадьбе? Ведь она уже наверняка представляла себе молодого аристократа… Разве стареющий землевладелец из глубинки – муж для Юлии?!
      Дверь, ведущая на веранду дома из внутреннего дворика, широко распахнулась, солнце хлынуло в кабинет. Юлия стояла прямо в центре светящегося прямоугольника и улыбалась.
      – Гай Марий, – радость вспыхнула в ее глазах.
      – Юлия, – он подошел, чтобы приветствовать ее и протянул руку, но когда ее ладошка легла ему на ладонь, замер, будто не зная, что делать с ней, что вообще делать дальше. – Твой отец уже рассказал тебе?
      – Да! – улыбка не сходила с ее лица – ни жеманства, ни притворного смущения.
      – И ты не возражаешь? – поразился он.
      – Я рада, – чтобы уверить его окончательно, она слегка сжала его пальцы, – Гай Марий, Гай Марий, не смотрите на меня так испуганно. Я действительно счастлива!
      Он освободил левую руку из-под складок тоги и накрыл сверху ее руки, любуясь правильными овалами ногтей и нежным цветом ее пальцев.
      – Но я старик!
      – Тогда я должна буду полюбить старика, потому что вы мне очень нравитесь.
      – Я? Вам?
      Она сверкнула глазами.
      – Конечно! Иначе я не согласилась бы выйти за вас замуж. Мой отец – отнюдь не тиран. Все, на что вы могли рассчитывать – что я сама захочу выйти за вас. Он не стал бы меня принуждать.
      – А вы уверены, что сами себя не понуждаете?
      – В этом нет необходимости.
      – Наверняка, есть какой-нибудь молодой человек, который вам больше по душе…
      – Ни одного. Молодые люди слишком похожи на моих братьев.
      – Но… Но… – он напряженно искал возражений, которые могли бы подействовать. – Мои брови!
      – Мне кажется, что они великолепны!
      Он вдруг почувствовал, что краснеет и бессилен удержаться, теряя остатки самообладания: наконец, он понял, что, несмотря на всю ее выдержку и самообладание, она еще ребенок и не понимает его сомнений.
      – Твой отец сказал, что мы можем пожениться в апреле, перед твоим днем рождения. Ты согласна?
      – Не возражаю, конечно. Но мне бы хотелось перенести этот день на март, если вы оба согласитесь. На день празднеств в честь Анны Перенны.
      Праздник, выпадающий на первое полнолуние марта, был тесно связан с луной и со старым Новым годом. Сам день относился к числу счастливых, но следующий за ним сулил беды.
      – Ты не боишься злых духов, правящих первым днем твоего замужества?
      – Нет. Свадьба с тобой несет только добрые предзнаменования.
      Взяв Мария под руку, она лукаво взглянула на него:
      – Нас оставили ненадолго. Давай проясним еще один маленький вопрос, пока мать не пришла. О моем приданом…
      Ее улыбка внезапно погасла, глаза стали серьезны.
      – Не думаю, что наши отношения сложатся несчастливо – ничто не внушает мне сомнений в твоей порядочности, то же ты найдешь и во мне. Пока мы сможем уважать друг друга, мы будем счастливы. Однако, моя мама – крепкий орешек во всем, что касается ее детей, а мой отец всегда так или иначе соглашается с ней. Мама считает, что мне следует иметь хоть какое-то приданое на случай развода. Мой отец и так уже слишком ошеломлен твоей щедростью – он никогда не отважится попросить еще о чем-то. Я сказала, что сама поговорю с тобой. И решила сделать это до маминого прихода: как бы не наговорила лишнего… В ее взгляде не было ни алчности, ни мольбы – лишь ожидание. – Можно ли отложить некую сумму, чтобы успокоить маму? Не думаю, что нам грозит когда-нибудь развод, этими деньгами мы сможем пользоваться вместе. Если же все-таки разведемся – деньги станут моими.
      Она была прекрасным законником – истинная римлянка! Все фразы очень точно подобраны, кристально-ясны и дипломатично мягки – насколько возможно.
      – Я думаю, это вполне сгодится! – улыбнулся он.
      – Можешь быть уверен – я не потрачу ни сестерция, пока мы женаты! Ты убедишься в моей честности.
      – Делай как хочешь, но сдерживать себя ни к чему. Я дам тебе, сколько потребуется, пользуйся на здоровье – буду лишь рад.
      Она сдержала смешок:
      – Тебе повезло, что выбрал меня, а не Юлиллу. Но благодарю тебя, Гай Марий, я предпочитаю оставаться верной своему слову, – ее голос звучал мягко, но непререкаемо. Она подняла лицо, глядя ему в глаза:
      – Ты не хочешь поцеловать меня, пока мама еще не пришла?
      Рассуждения о приданом не так смутили его, как эта просьба-предложение. Он почувствовал, как важно не разочаровать девушку, не сделать ничего такого, что оттолкнуло бы ее. Что знал он о поцелуях, об искусстве любви? Плевать ему было, что думают его случайные любовницы о его поцелуях и ласках. Знать бы, чего может девушка ждать от первой близости с мужчиной? Сжать ли ему ее гибкое тело в объятьях и поцеловать страстно, горячо, будто припадая пересохшими губами к прохладному источнику? Или лучше лишь слегка коснуться губ? Страсть или сдержанность выбрать, когда ставкой является будущее? Чего она ждет, загадочная Юлия? Чего она хочет? Все, что он знает: следует ей услужить.
      Он приблизился и, не отпуская ее рук, слегка наклонил голову. Губы ее были плотно сжаты; казалось, они обтянуты нежнейшим шелком. Взглянув на них, Гай Марий закрыл глаза и отдался на волю судьбы. И оказалось, именно этого она хотела и ждала. Цезарь и Марция воспитывали дочерей хоть и без особых строгостей, но всегда под надежным присмотром, отчего они приобрели стремление к изяществу и утонченности, но оказались почти абсолютно несведущими в некоторых вопросах.
      Гай Марий, поцеловав невесту, готов был отпрянуть, но она тут же обняла его, прижавшись всем телом в ожидании новых ощущений. Юлия слегка приоткрыла губы, Марий обнял ее свободной рукой за талию, почти теряя голову. Плотная тога мешала еще большей близости, чего уже оба хотели. И, может на счастье, в этот момент вошла Марция.
      Вошла она бесшумно, но застала уже лишь объятия и его губы у ее щеки.
      Никто из них не смутился. Гай Марий и Юлия спокойно отошли друг от друга и посмотрели на Марцию, которая – подумал Марий – выглядела рассерженной. Род Марции был не так древен, как род Цезаря, отсюда и высокомерие, и Гай Марий не ошибся, узрев на ее лице тень недовольства: как же, ее Юлию отдают не ровне ей по кровям, пусть бы не столь богатому, как этот помещик из глубинки. Однако он был слишком счастлив и попытался смягчить недовольство своей будущей тещи, которая всего-то на пару лет была моложе его. Она, конечно, по-своему права: Юлия заслуживала более достойной пары, чем он – с его происхождением, репутацией, возрастом. Однако, он вовсе не собирался кому-нибудь Юлию уступать! Нет, скорей он постарается доказать Марции, что Юлия делает не худший выбор!
      – Я спросила о приданом, мамочка… Мы все уладили.
      Марция почувствовала некоторую неловкость:
      – Эта затея моя, а не дочери или мужа.
      – Я понимаю, – склонил голову Марий.
      – Вы оказались очень щедры. Благодарю вас, Гай Марий.
      – Что вы, Марция. Это вы были невероятно щедры: Юлия – сокровище.
      Настроение, охватившее Гая Мария в доме Цезаря, не покидало его. Выйдя из их дома, он направился к лестнице Весталок, где повернул направо и, обойдя небольшой круглый храм Весты, пошел по узкому проходу между Регией и домом Верховного Жреца. Проход вывел его на Виа Сакра, от которой уходила вверх улочка, называемая кливус Сакер.
      Он быстро поднялся по ней, торопясь попасть на Жемчужный портик, пока купцы не закрыли лавки. Большое здание с открытой колоннадой, обрамляющей центральный квадрат, использовалось купцами, торговавшими жемчугом. Отсюда и пошло его название. После войны с Ганнибалом в Риме был издан закон, по которому женщинам запрещалось носить много драгоценностей, в результате им приходилось украшать себя безделушками попроще.
      Марий хотел купить для Юлии жемчужину. Он точно знал, где можно выбрать достойный подарок: у Фабриция Маргариты. Прозвище это он носил не случайно: дед его, Марк Фабриций первый, считался основателем торговли жемчугом. Он открыл лавку, полную перлов речных и морских. Сначала жемчуг здесь был и мелок, и темноват. Однако с течением времени Марк Фабриций наладил связи с Египтом и Арабской Набатией, откуда стали привозить жемчужины океанские. Первые поставки не отличались ни количеством, ни регулярностью, зато теперь это был настоящий товар: кремово-белый, матовый. Дело ширилось, и постепенно Марк Фабриций открыл для себя моря вокруг Индии и остров Тапробан. Тогда же к его имени пристало прозвище – Маргарита. Он сделался монополистом. К нынешнему дню внук его – тоже Марк Фабриций Маргарита – сумел поставить дело так, что богатый человек смело шел за жемчугом именно к нему.
      Конечно, нашлось в его лавке кое-что и для Гая Мария. Но тот не унес покупку с собой: решил заказать золотое колье с жемчужинами. Ювелиру потребуется несколько дней… Новизна этого желания – одарить какую-то женщину – захватила все его и без того уже взбудораженного и поцелуем, и согласием Юлии. Гай Марий не слишком разбирался в женщинах, но прекрасно понимал, что Юлия – не из тех, кто готов раздаривать поцелуи налево и направо, и сама мысль, что ему отдает свое сердце такое чистое, юное и благородное существо, переполняло старого вояку благодарностью и желанием одарить ее в ответ самым дорогим и прекрасным, что есть в этом мире. Она – его бесценный перл, и следует подарить ей лучший жемчуг, слезы тропической луны, упавшие в глубочайший из океанов. Он должен найти для нее индийский алмаз – большой, с земляной орех, и несокрушимый;…и красивые зеленые смарагды с голубыми искрами в глубине – такие привозят из северной Скифии… и сверкающие красные, как кровь, карбункулы…
      Грания, конечно, была дома. А где же еще? Каждый день она терпеливо ждет, не придет ли муж к обеду или ужину. Но если муж не торопится, обед начинается в урочный час. Грания сама расправлялась с дорогими и изысканными кушаньями, хотя в одиночку это бывало нелегко, и часто приходилось потом посылать слуг за рвотным…
      Кулинарные шедевры их повара Гай Марий редко мог оценить: не часто он обедал дома. Зато Грания отдавала им должное с восторгом, неведомым самому Эпикуру. Если же Марий оставался дома, он почти с отвращением смотрел на всю эту роскошь. Как большинство военных, он предпочитал изрядный ломоть хлеба и такой же кусок мяса, или вовсе мог раз-другой пропустить обед. Еда лишь питала его тело, но удовольствия не приносила. И если после стольких лет их совместной жизни Грания так и не поняла его привычек, то это лишний раз говорило о пропасти, что легла между ними.
      То, что должно было сейчас произойти, волновало Мария, хотя он и не испытывал привязанности к своей жене. В их отношениях он всегда винил себя, поскольку знал, что она ждет от замужества мирной размеренной жизни, возни с детьми и с разносолами; ее удовлетворила бы жизнь в Арпинуме, с поездками в Путеоли, да, возможно, на недельку в Рим. Но с самой первой ночи с нею Марием овладела такая скука, что он уже не мог заставить себя относиться к жене с симпатией. Она не была уродиной, скорее наоборот: ее круглое румяное личико казалось ему порой даже красивым, особенно широко раскрытые огромные глаза и маленькие пухлые губы. Ни груба, ни сварлива, она тоже не была, постоянно старалась доставить ему удовольствие, услужить. Дело было совсем в другом – она не могла удовлетворить его запросы, ему было мало иметь жену, которая с готовностью подливает испанское в его кубок или берет уроки модных танцев.
      Особенно удручало Гая Мария то, что несмотря на все попытки, Грания так и не смогла выяснить, почему муж избегает ее. Он и сам не знал, почему – как же мог он ей объяснить? Настоящая мука!
      Первые лет пятнадцать она еще старалась сохранять фигуру, которая от природы была неплоха – полная грудь, узкая талия, широкие бедра; она сушила волосы на солнце, чтобы добавить в их темноту немного рыжины; ее теплые карие глаза всегда были подведены стибиумом; следила она и за чистотой тела.
      Этим зимним вечером слуга, сам того не зная, открыл дверь новому Гаю Марию – человеку, который, наконец, нашел ту женщину, какая ему нужна. Мысленно Гай Марий невольно сравнивал Гранию и Юлию. Разительный контраст! Грания – скучная, необразованная, слишком приземленная – могла быть подходящей женой для землевладельца. Юлия – аристократка, умная, красивая, думающая – являла собой идеальную супругу консула. Подыскивая ему пару, родители думали, что сын пойдет по их стопам; исходя из этого и был сделан выбор. Однако Гай Марий оказался птицей высокого полета – и из Арпинума улетел. Любитель приключений, честолюбивый и образованный воин, с богатым воображением и широким кругозором, он быстро выдвинулся, пошел на повышение, может теперь пойти и дальше – теперь, после союза с Цезарем. Юлия, только Юлия ему под стать – он давно мечтал о такой.
      – Грания, – позвал он, сбрасывая тогу на пол, выложенный цветной мозаикой, и топча дорогую ткань, не в силах дождаться, пока слуга выдернет ее из-под ног господина.
      – Да, дорогой, – Грания тут же прибежала на его зов из своих покоев. Лицо еще не разгладилось после сна – на нем отпечатались складки подушки; она уже давно перестала обращать внимание на свой внешний вид, скрашивая постоянное одиночество сладостями и засахаренными фигами.
      – Пройдем в таблинум.
      Она быстро привела себя в порядок и поспешила за ним.
      – Закрой дверь, – он уселся на свое любимое кресло у большого стола, предоставив ей место напротив, где обычно сидели его клиенты.
      – Слушаю, дорогой, – в голосе ее не было страха – он не бывал к ней жесток, лишь равнодушен.
      Он нахмурился, вцепившись в подлокотники из слоновой кости. Она так любила его руки, нежные и сильные, с длинными пальцами и широкими ладонями – он так хорошо умел владеть ими… Склонив голову, она смотрела на Гая Мария, странного человека, который вот уже почти двадцать пять лет был ее мужем. Он по-прежнему красив, – решила она уже в который раз. Любит ли она его? Как знать… Через столько лет брака она, наконец, поняла, что он так и остался загадкой. Гнев, ненависть, печаль, жалость к себе – слишком многое смешивалось в ее душе, туманя рассудок. Уже забылось что-то, что-то мучило еще – ей уже сорок пять, менструации прекратились, она никогда не сможет родить… Последнее время она даже стала возносить молитвы к Ведиовису – богу подземного мира, сумерек, разочарования.
      Марий приготовился говорить, его губы слегка приоткрылись, и стала видна их природная чувственная полнота – обычно он делал усилие, придавая жесткую линию рту. Грания слегка подалась вперед.
      – Я даю тебе развод, – сказал Гай Марий и достал пергаментный свиток, где записал сегодня утром свое решение.
      До Грании с трудом доходил смысл его слов. Вперясь в пергамент, она молчала. Потом перевела глаза на мужа.
      – Почему? Что я сделала?
      – Ты не была и не стала подходящей для меня женой.
      – Тебе потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять это?
      – Нет. Я знал это с самого начала.
      – Почему же ты не развелся со мной тогда?
      – Тогда это не имело значения.
      Оскорбление за оскорбление, унижение за унижение! Пергамент задрожал в ее руках, она отбросила его и энергично встряхнула руками.
      – Тебе никогда не было до меня дела. Даже развестись со мной считал ниже своего достоинства… Что же изменилось теперь?
      – Я хочу опять жениться. Она почти закричала:
      – Ты?!
      – Да, я. Я собираюсь взять в жены дочь сенатора из очень древнего патрицианского рода.
      – Боже, Марий! Ты, презирающий всех этих выскочек?..
      – Да нет же! – он тоже вышел из себя, подстегиваемый чувством вины. – Просто потом я смогу стать консулом.
      Пламя негодования погасло в ее глазах, задутое холодным ветром логики. Что тут можно возразить? Разве можно проклясть за это? Жизнь есть жизнь… Он не раз обсуждал с Гранией свои планы, но ни разу не сказал об изнанке политики. Она жаждала поддержать его, готова была ради него на все. По мере возможности пыталась поговорить с теми ноблями, которые имели хоть какое-то влияние в Сенате. Но что она могла, Грания из Путеоли? Если бы он оставался провинциальным землевладельцем, она, дочь купца, еще подошла бы ему, а так… Богатые, они были из нищих в глазах римских ноблей. К тому же, ее семья не имела римского гражданства.
      – Я поняла, – бесцветным голосом произнесла Грания.
      Он не хотел причинять ей еще большую боль, не стал пока лишать ее крова – слабый росток нежности к жене все же взошел где-то в глубине души Гая Мария. Потому он в подробности и не стал вдаваться – пусть пребывает в уверенности, что муж всего лишь делает ловкий политический ход.
      – Мне очень жаль, Грания.
      – Мне тоже, мне тоже, – ее опять начало трясти, но на этот раз – от мысли о соломенном вдовстве, о еще большем одиночестве. Она не могла себе представить жизнь без Гая Мария…
      – Если быть честным, это не я, а мне предложили союз. Сам я его не искал.
      – Кто она?
      – Старшая дочь Гая Юлия Цезаря.
      – Юлия?! Это очень высоко! Ты станешь консулом, Гай Марий!
      – Я тоже так думаю, – Гай Марий повертел в руках свое любимое красное перо, разглядывая маленькую пурпурную бутылочку с промокательным песком и чернильницу из полированного аметиста.
      – Ты заберешь, конечно же, свое приданое – этого более, чем достаточно для спокойной жизни. Ты никогда не трогала эти деньги, я смог поместить их в выгодное предприятие, и теперь сумма значительно возросла.
      Гай Марий прокашлялся.
      – Мне кажется, что тебе лучше жить поближе к семье. Переберись в дом брата, который стал главой семейства после смерти твоего отца.
      – Ты не дал мне возможности заиметь детей! Как я хочу ребенка!
      – Будь я проклят, но я рад, что это так! Наш сын был бы моим наследником, и тогда женитьба не принесла бы желаемого результата, – он чувствовал, что никогда не сможет сказать Грании правду. – Будь благоразумна! Будь у нас дети, они бы уже выросли и жили бы собственной жизнью. Тебе бы это не помогло.
      – По крайней мере меня радовали бы внуки, – слезы текли из ее глаз. – Я не хочу оставаться совсем одна!
      – Я не раз говорил уже тебе – заведи собаку, – Гай Марий не думал ее обидеть – лишь давал совет… Немного поразмыслив, он добавил: – Кроме того, ты можешь снова выйти замуж.
      – Никогда.
      Он пожал плечами.
      – Дело твое. Все необходимое ты получишь: я куплю тебе небольшую виллу в Кумее. Кумей недалеко от Путеоли – ты часто сможешь навещать своих родных и забудешь об одиночестве.
      Надежды не оставалось.
      – Благодарю тебя, Гай Марий.
      – Не благодари! – он поднялся и обошел вокруг стола, чтобы помочь ей встать, поддержав за локоть.
      – Скажи управляющему о переменах… Подумай, кого из рабов возьмешь с собой. Я же пошлю кого-нибудь присмотреть приличную виллу в Кумее. Я куплю ее на свое имя, но никогда не стану вмешиваться в твои дела, пока ты жива и не вышла замуж… Хорошо, хорошо! Я знаю, что ты хочешь мне сказать, – что ты никогда не выйдешь больше замуж. Однако любители легкой добычи наверняка слетятся к твоему дому, как мухи на мед. Ты ведь еще ничего…
      Гай Марий довел Гранию до покоев и немного задержал ее в дверях.
      – Я надеюсь, что ты выедешь послезавтра или около того… Может придти Юлия, чтобы осмотреть дом перед тем, как переехать сюда окончательно. Свадьба состоится недель через восемь, у меня слишком мало времени, чтобы успеть кое-что переделать в доме по ее вкусу. Мне надо торопиться. Но не могу же я пригласить ее, пока ты здесь.
      Она подняла глаза, чтобы спросить его – хоть о чем-нибудь, о чем угодно, – но он уже повернулся к ней спиной и удалился четкой поступью воина.
      – К обеду не жди, – бросил он через плечо. – Мне необходимо встретиться с Публием Рутилием Руфом. Едва ли вернусь рано. Ложись без меня.
      Что ж, это произошло. Ее совсем не расстраивало то, что она должна будет уехать из этого огромного дома – она всегда ненавидела и дом этот, и весь этот беспорядочный город. Зачем было обосновываться на сыром и мрачном северном склоне Аркса Капитолия – всегда было для нее неразрешимой загадкой, хотя она и знала, что эта часть города считается наиболее престижной. Но ведь здесь почти не было соседей, которым можно бы нанести визит! Вокруг жили, в основном, богатые купцы, не интересовавшиеся ничем, кроме своих сделок.
      Грания кивком подозвала слугу, стоящего у дверей в ее покои.
      – Пригласите ко мне управляющего.
      Управляющий не замедлил явиться. Это был замечательный человек – грек из Коринфа, который смог получить прекрасное образование, а затем продал себя в рабство, чтобы получить римское гражданство… если Фортуне будет угодно.
      – Страфант, хозяин дал мне развод, – сказала ему Грания, ничуть не смущаясь, да ничего стыдного в этом не было. – Я должна покинуть дом послезавтра утром. Проследите, чтобы упаковали мои вещи.
      Он низко поклонился, не выдав любопытства. А ведь ему всегда казалось, что попал он в услужение к супружеской паре из тех, что распадаются только со смертью одного из супругов – монотонность их быта скрепила союз крепче смолы.
      – Возьмете с собой кого-нибудь из слуг, госпожа? – он не сомневался, что сам он останется здесь, поскольку принадлежал Гаю Марию.
      – Повара, конечно. И всю кухонную прислугу, а то повар, боюсь, станет скучать… И служанок. И портниху. И девушку, которая ухаживает за моими волосами. Еще банщиков и обоих мальчиков-слуг, – она замолчала, не зная, кто еще ей нужен или просто нравится.
      – Как скажете, госпожа, – управляющий тут же вышел, спеша сообщить новость остальным слугам, особенно на кухне: этот знаменитый кулинар вряд ли обрадуется известию, что ему придется Рим променять на Путеоли.
      Грания прошлась по своей просторной спальне, от нечего делать разглядывая то, что в ней находится: косметику на туалетном столике и большой сундук, отделанный перламутром, в котором хранились бережно собираемые детские вещи, когда-то дарившие ей надежду, а теперь заставляющие страдать от собственной невостребованности.
      Ни одна женщина в Риме не выбирала и не покупала мебель, но теперь Гай Марий дал ей такую возможность. Глаза Грании просветлели, слезы высохли – лишь еле заметные дорожки сохранились на щеках. Господи, послезавтра она уедет из Рима; Кумей – место спокойное, тихое. Завтра она отправится за покупками для своего нового дома! Сможет купить, что захочет! Завтрашние заботы не оставят времени на раздумья, на самоистязание… Многие беды сразу отошли для нее на второй план. Предвкушение новизны поможет ей пережить нынешнюю ночь – перед Гранией замаячил призрак нового будущего.
      – Береника! – позвала она служанку и распорядилась подавать обед.
      Она приготовила бумагу, чтобы составить список покупок, и стала готовиться к обеду: дела подождут. Тут она вспомнила, о чем еще говорил Гай Марий: да, она купит собаку! Собака будет первым пунктом в ее списке.
      Эйфория продолжалась весь обед; затем шок прошел, и боль в ней очнулась. Грания вцепилась обеими руками в волосы; она издала протяжный стон: слезы хлынули из глаз. Слуги незаметно вышли, оставив ее в столовой одну, простертую на роскошном покрывале, наброшенном на ложе.
      – Вы только послушайте ее! – проворчал повар, раскладывая по местам многочисленные тарелки, горшки, черпаки; голос госпожи отчетливо слышался даже в его владениях в дальнем конце перистиля. – Чего она так убивается? Меня удивляет только одно – почему она оставалась здесь все это время, толстая старая сова!

ГЛАВА VI

      Управлять провинцией Африка выпало Спурию Постумию Альбину. Сутки спустя он вывесил свой стяг на мачте корабля. Значит принц Массива направится в Нумидию.
      У Спурия Альбина был брат, Авл, на десять лет моложе его, он вошел в Сенат недавно и теперь собирался делать себе имя. Поскольку Спурий Альбин покровительствовал Массиве, своему новому клиенту, то Авл Альбин должен был сопровождать Массиву по Риму, представляя его римлянам, и советовать ему, кому и что необходимо послать в дар, чтобы быть принятым в домах. Как и большинство отпрысков царского дома Нумидии, Массива был хорошо сложен и весьма привлекателен; незаурядным умом, умением расположить к себе. Массива многим пришелся по вкусу. Главным для него было не утвердить законность своих претензий на трон, а, скорее, попытка перетянуть римлян на свою сторону; официальное мнение Рима складывалось и из противоборства соперников в Сенате, и из тайных сговоров, и из личных мнений.
      В конце первой недели нового года Авл Альбин представил дело Массивы в Сенате, что нумидийский царевич хочет вернуть трон законным наследникам. Речь Авла была великолепна, и встретили его тепло. Все Цецилии Метеллы бурно одобрили ее громкими аплодисментами. Сам Марк Эмилий Скавр выступил в поддержку Массивы. Он заявил, что пора решить давнюю проблему Нумидии и исправить положение. Трон необходимо вернуть истинным царям, а не оставлять человеку, чье происхождение вряд ли позволяет ему править целой страной, человеку, который взошел на трон, не брезгуя убийствами и взятками. Еще до того, как Спурий Альбин закрыл собрание, большинство сенаторов уже склонялось к тому, чтобы проголосовать за низложение нынешнего царя и за замену его Массивой.
      – Положение скверное, – рассказывал Югурте Бомилкар. – Меня уже не приглашают на ужины. Наши люди уже ничем не могут помочь нам – их никто не хочет слушать.
      – Когда Сенат собирается для голосования? – тихо спросил царь.
      – Перед февральскими календами – через семь дней.
      – И все они против меня?
      – Да, господин.
      – В таком случае, бессмысленно действовать способами, к которым Рим привычен. Буду поступать по-своему – как привык в Нумидии!
      Дождь кончился, небо расчистилось, и над их головами засветило маленькое зимнее солнце. Как хотел бы Югурта подставить сейчас лицо под теплый ветер родины, погрузиться в нежный покой своего гарема; он устал без выжженных солнцем нумидийских равнин. Пора возвращаться! Самое время вернуться, чтобы собрать и привести в боевую готовность армию. Ведь именно этого римляне боятся!
      Он прошелся вдоль колоннады, опоясывающей огромный перистиль, затем увлек за собой Бомилкара к фонтану, звучно разбрасывающему струи:
      – Ни одна живая душа не должна нас услышать. Бомилкар слушал с напряженным вниманием.
      – Массива должен уйти из мира живых.
      – Здесь? В Риме?
      – Да, и в течение этих семи дней. Если он останется жив, Сенат проголосует за него. Нам будет труднее. Нет Массивы – нет голосования. Мы выиграем время.
      – Я сам убью его!
      Однако Югурта покачал головой:
      – Нет! Нет! Убийцей должен стать римлянин. Найди такого человека.
      Бомилкар ошеломленно уставился на него:
      – О, государь! Мы же в чужой стране! Мы не знаем ни где, ни как найти нужного человека!
      – Спроси у кого-нибудь из соглядатаев. Обязательно найдется такой! А может, кто-то из них сам?..
      Это уже было что-то конкретное. Бомилкар покопался в памяти, теребя бородку.
      – Агеласт, – произнес он наконец. – Марк Сервилий Агеласт. Он родился и вырос здесь – его отцом был римлянин. Но в его груди бьется нумидийское сердце. Мать его – нумидийка.
      – Что ж, тогда действуй.
      Агеласт был ошеломлен, как и Бомилкар при разговоре с царем.
      – Здесь? В Риме?
      – Не только здесь, но и в течение семи дней. Едва Сенат проголосует за Массиву – а так и будет! – в Нумидии вспыхнет гражданская война. Югурте не позволят уехать, ты и сам знаешь. Даже если он захочет, Гэтули не допустит этого.
      – Но я не могу даже представить себе, как это сделать.
      – Тогда сделай сам!
      – Я не могу! – воскликнул Агеласт.
      – Нужно! В таком городе, как Рим, масса людей, которые за деньги готовы убить.