Первый человек в Риме. Том 1

      Сенат направил его править Дальней Испанией – лишь бы держать его подальше от Рима.
      Испанцы – особенно полудикие племена на западе Лузитании и на северо-западе Кантабриана – отличались особыми правилами и нормами ведения войн, которые никак не укладывались в обычную тактику римских легионов и расстраивали все планы римских военачальников. Они никогда не строились к бою, никогда не придерживались устоявшихся правил, гласивших, что лучше рискнуть всем ради единого мощного натиска и быстрой победы, чем втягиваться в расточительную и скучную затяжную кампанию. Испанцы же считали, что выгодно придерживаться именно такой тактики, и продолжали войну столько, сколько было нужно, чтобы вымотать врага. Таким образом, они постоянно находились в состоянии войны, не давая пришельцам укорениться и привить здесь чуждую культуру.
      Открытых сражений испанцы избегали, предпочитая засады, налеты, покушения на отдельных римлян, угоны коней и поджоги. Они появлялись то там, то здесь, иногда сразу в нескольких местах; не было у них ни военной формы, ни постоянных формирований. Налетят – и быстро отступают обратно в горы, где им знаком каждый камень, каждая тропка, каждая ложбинка. Если же римляне решались предпринять ответные действия и занимали какой-нибудь городок, население которого подозревалось в резне, местные жители тут же пронизывались такими уж безобидными, такими простодушными – ну прямо-таки покорные и терпеливые ослики.
      Сказочно богатая страна – Испания. Поэтому все и стремились овладеть ею. Коренные жители, иберийцы, смешивались на протяжении тысячелетий с кельтскими народами, понемногу просачивающимися через Пиренеи, а берберы, пересекая узкий пролив между Испанией и Африкой, добавили свои краски в палитру народов.
      Около тысячелетия назад из Тира и Сидона пришли фоэнисийцы, а с побережья Сирии – бериты. Затем появились греки, два столетия спустя – пунические племена из Карфагена, сами являвшиеся потомками сирийских фоэнисийцев. Испания, долгое время находившаяся в относительной изоляции, стала наполняться народами. Карфагеняне искали здесь месторождения металлов – золото, серебро, цинк, медь, железо. Горы полуострова изобиловали ими. Мир жаждал металлов: крепких топоров и символов богатства. Силу пунийцам давали испанские металлы. Даже олово поступало из Испании: на полуострове оно не встречалось, но его отовсюду свозили мореплаватели в испанский порт в Кантабрии, и испанские торговцы отправляли его на рынки Средиземноморья.
      Мореходы-карфагеняне владели также Сицилией, Сардинией и Корсикой; значит рано или поздно им пришлось бы столкнуться с Римом. Так и случилось 150 лет спустя. Три войны – занявшие, в общей сложности, около века – разрушили Карфаген, и Рим завладел всеми его землями, включая испанские копи.
      Римляне почти сразу же поняли, что Испанией лучше всего управлять, разделив ее на две части, Ближнюю Испанию: Гишпанию Цитериор, – и Дальнюю: Гишпанию Ультериор. Правитель Дальней контролировал юг и запад страны, сидя в плодородной долине Бэтиса, где стоял старый, хорошо укрепленный город фоэнисийцев – Гадес. Правитель Ближней управлял северной и восточной частями полуострова. Его поселили на прибрежной равнине напротив Балеарских островов. Земли на крайнем западе – Лузитания – и на северо-западе – Кантабрия – оставались ничьими.
      Несмотря на убедительный пример, показанный Сципионом Эмилианом, испанские племена продолжали сопротивляться своим излюбленным способом. Так обстояли дела в этой очень неспокойной, но слишком соблазнительной, чтобы ее оставить, провинции, куда был направлен Гай Марий. Первое, что он решил – бороться с местными по их же способу. И получилось. Он смог раздвинуть границы, присовокупив к своим землям Лузитанию и большую горную цепь, с которой стекали Бэтис, Анас и Тагус.
      По мере того, как границы Рима раздвигались за счет новых провинций, римляне получали контроль над все новыми богатыми месторождениями серебра, меди, железа. Естественно, что правитель провинции – тот, который устанавливал новые рубежи именем Рима и во славу его, – был в числе первых, кто богател за счет приобретений. Казначейство имело свою долю и получало налоги, однако предпочитало, чтобы разработки находились в руках отдельных лиц, которые выжмут все соки из доставшегося им владения.
      Гай Марий разбогател. Каждое новое месторождение так или иначе оставалось в его ведении, это помогло ему добиться прочного положения и среди торговцев: он установил контакты со многими солидными компаниями, занятыми в разных сферах – от торговли зерном до организации общественных работ; он стал широко известен и за пределами Рима, и в самом Риме.
      Из Испании он вернулся, «провозглашенный своей армией императором», и имел право просить у Сената разрешения провести триумф. Человеку, сделавшему значительный вклад в государственный бюджет, Сенат отказать не мог. И Гай Марий проехал на древней торжественной колеснице по традиционному пути триумфальных шествий; как символы его побед впереди колесницы несли щиты с картами его победоносных походов и причудливые костюмы покоренных племен. Марий полагал, что теперь-то наверняка станет консулом. Он, Гай Марий из Арпинума, презренный италийский селянин, будет избран на пост консула в самом великом городе мира. А потом отправится в Испанию и окончательно ее подчинит, превратив в мирную колонию. Однако прошло уже пять лет с того дня, когда он вернулся в Рим. Пять лет! Метеллы одолели его: никогда не стать Марию консулом…
      – Подай мне одежду, – велел Марий слуге, замершему в ожидании. Многие из тех, кто занимает такое же положение, как Гай Марий, разлеглись бы на мраморном краю бассейна, а рабы мыли бы их и делали массажи, однако Гай Марий предпочитал обслуживать себя сам. В свои сорок семь он выглядел как мужчина, только что вступивший в пору зрелости и силы. Он по праву мог гордиться своим телом. В свободные дни он непременно упражнял мышцы: гири, заплывы на Тибре, затем – бегом назад, по периметру кампуса Марция до дома на склоне Капитолийского холма. Его волосы уже, правда, начали на макушке редеть, однако и того, что оставалось, вполне хватало на приличную прическу. Красавцем он никогда и не слыл. Тут ему с Гаем Юлием Цезарем не равняться.
      Интересно, почему он так заботится о прическе и платье? Из-за того, что приглашен на скромный семейный обед к какому-то заурядному сенатору, который не избирался даже на пост эдила, не то что претора? Однако он, Гай Марий, оделся в китайский шелк. Куплена ткань была несколько лет назад, когда Марий еще мечтал о бесчисленных ужинах, на которых будет присутствовать как почетный гость, едва получит место консула, и потом, еще годы и годы, пока помнят и чтят консула бывшего.
      Конечно, обед у Цезаря – совсем не то. Однако и ради такого случая Гай Марий решил отложить строгую белую тогу и тунику с пурпурною полосой и одеть роскошную тунику из китайского шелка, богато расшитую пурпуром и золотом. К счастью, нигде в Риме не записано, что человеку запрещается носить то, что он хочет, сколь бы вызывающ и дорог не был его костюм.
      Существовал лишь закон Лициния, регулировавший число блюд из редких, а потому очень дорогих, продуктов, об одежде не говоривший ничего; да и этот закон не рассматривался всерьез. Впрочем, вряд ли на столе Гая Юлия Цезаря окажутся какие-нибудь деликатесы вроде устриц.
      В походах Гай Марий никогда не вспоминал о жене. Помнил ли он вообще, что женат? Женился он в том юном возрасте, когда еще не возникает проблем с полом. И позже близости он желал лишь изредка, при случайной встрече с какой-нибудь привлекательной женщиной. Не так уж много было их в его суровой жизни. Время от времени он удовлетворял чисто физическую потребность с доступной девицей, служанкой или пленницей.
      А Грания, его жена? На нее он не обращал внимания, даже сидя рядом, даже когда напоминала ему, что не худо бы им чаще ложиться вместе, поскольку она хочет иметь ребенка. Однако ночи с Гранией напоминали ему блуждание в тумане: нечто бесформенное и бесплотное, нечто влажное, но холодное, скользкое снаружи, но вязкое внутри… Бр-р-р! Когда он вернулся из Испании, у супруги уже начался климакс, и если Гай Марий открывал в ее присутствии рот, то только для того, чтобы зевнуть в ответ на ее просьбы.
      Он не жалел Гранию, не пытался даже попробовать понять ее чувства и переживания. Старая драная курица, она и смолоду-то не блистала красой. Что делала она все дни – и ночи – его отсутствия, он не знал, да и не задумывался. За честь свою он не беспокоился, Грания, ведущая двойную жизнь, охваченная порочной страстью? Скажи ему кто, что это возможно, – расхохотался бы только до слез. И был бы совершенно прав. Ее целомудрие и непорочность нагоняли порой скуку. Даже Цецилия Метелла /баба распутная, сестра того самого Метелла-Свинячего Пятачка, жена Луция Лициния Лукулла/ была и то притягательней Грании из Путеоли.
      Серебряные рудники Гая Мария позволили ему купить дом на Капитолийском холме прямо у кампуса Марция со стороны стен Сервия. Это место считалось одним из самых модных в Риме и дорогих; его медные рудники принесли ему цветной мрамор, которым были отделаны колонны, перегородки, полы; доходы с железных копей привлекли лучшего римского живописца, покрывшего стены дома сценами охоты, видами садов и пейзажами. Дружба с крупными торговцами окупилась скульптурами и гермами, изумительными резными столиками из древесины цитрусовых на подставках из слоновой кости, инкрустированных золотом, столь же богато отделанными ложами и креслами, искусно расшитыми занавесями, литыми бронзовыми дверями. Сам Химеттий планировал просторный перистиль с садом, особое внимание обращая на гамму запахов и расцветок. Знаменитый Долихус соорудил в центре его бассейн с фонтанами, рыбами, лилиями, лотосами и великолепными изваяниями тритонов, нереид, нимф, дельфинов и морских змей.
      Однако все это, откровенно говоря, мало нужно было самому Гаю Марию: всего лишь дань общественному мнению и вызов завистникам. Спал он все равно на походной койке в самой маленькой комнатенке, где по стенам висели его меч, щит и походный плащ, а единственный цвет, доставлявший ему удовольствие – цвет вылинявшего и затертого знамени, которое любимый его легион вручил ему после завершения войны в Испании. Там, на войне, была его жизнь! Если что и ценил он в преторстве или консульстве – так это возможность командовать армиями, и у консулов возможностей к тому неизмеримо больше! Но консулом ему не стать никогда. Не станут они голосовать за такого, как он, сколь бы он ни был богат.
      День был лучше вчерашнего: так же моросил нудный дождь, и сырость проникала во все уголки. В такие дни Гая Марий, наплевав на условности, заставлявшие богатого одеваться богато, напяливал старый сагум – толстый, непромокаемый солдатский плащ, который спасал его от пронизывающих ветров Альп и бесконечных ливней Элира. То, что нужно солдату! Он с наслаждением вдыхал запах дубленой шкуры и нечистой шерсти, запахом походной жизни – как голодный вдыхает запах горячего хлеба у стен пекарни.
      – Добро пожаловать, – приветствовал Мария Цезарь, встречая его у дверей и сам принимая у гостя сагум. И не передал его тут же ожидавшему рядом рабу, не испугался, что запах солдатчины впитается в кожу аристократа, а уважительно пощупал толстую шкуру.
      – Мне чувствуется, этот плащ прошел через несколько войн, – отметил он, будто не замечая претенциозного одеяния гостя.
      – Другого у меня не водилось, – ответил человек в тончайших шелках, расцвеченных золотом и пурпуром.
      – Лигурийский?
      – Да. Отец подарил его мне, когда мне стукнуло семнадцать и я начал служить.
      Гай Марий пошел за хозяином в столовую. Куда этому небольшому, очень скромному жилищу до дома, построенного Марием!
      – Когда я стал командиром, – продолжал он на ходу, – и пришла моя очередь снабжать и обеспечивать легионы, я позаботился, чтобы такие же были у всех. Если не заботиться о здоровье людей, кости их начинает ломить от сырости. Они чихают да кашляют. Что за вояка – весь в соплях?
      Еще одна мысль пришла ему в голову, и он добавил поспешно:
      – Конечно, цену я не заломил. Для каждого уважающего себя командира главная прибыль – победа его легионов.
      – Вы достойны этого звания, насколько мне известно, – Цезарь сел на конец среднего ложа с левой стороны, показывая, что гость должен сесть справа на место почетного гостя.
      Слуги помогли им разуться. Оба прилегли, устраиваясь поудобнее; вскоре принесли вино и пришел виночерпий.
      – Сейчас подойдут мои сыновья, а супруга с дочерьми присоединятся сразу перед обедом, – Цезарь протянул руку за кубком, жестом остановив виночерпия. – Надеюсь, Гай Марий, вы не посчитаете меня скрягой, дрожащим над запасами своего вина, если я предложу вам пить его так, как это делаю я, – разбавляя водой? У меня есть уважительная причина, которую я не могу пока Вам раскрыть. Пока… Единственное объяснение, которое я могу вам предложить: мы оба должны сохранить ясный ум. Да и женщинам может не понравиться, что их мужчины пьют неразбавленное вино.
      – Я до вина не падок, – сказал Марий, остановив виночерпия, едва начавшего наполнять его кубок, чтобы оставил место для воды. – Когда человека приглашают к столу уважаемые люди, язык ему понадобится для разговоров, а не для того, чтобы лакать вино.
      – Хорошо сказано.
      – Однако вы меня заинтриговали!
      – Терпение – со временем узнаете.
      Наступила тишина. Оба потягивали из кубков вино. Они знали друг друга только по Сенату, где обменивались обычными кивками, поэтому беседа поначалу не клеилась. Тем более, что хозяин предложил отказаться от чудодейственной силы вина, развязывающего языки.
      Цезарь поставил кубок и откашлялся:
      – Я понял, Гай Марий, что Вы не слишком довольны нынешним составом магистратов.
      – О боги, нет! Не более, чем вы.
      – Выбор дурной, без сомнения. Иногда кажется – нам повезло, что магистраты действуют лишь в течение года. Это оставляет надежду увидеть на важном посту достойного человека. Такого, для которого этот срок можно бы и увеличить.
      – Да, но люди есть люди. Как можем судить мы, хорош ли человек и насколько? Кто это определит? Он сам? Сенат? Народное собрание? Всадники? Выборники – неподкупные и достойные граждане?
      Цезарь рассмеялся:
      – Полагаю, Гай Гракх был человеком достойным. Когда он шел на второй срок плебейского трибуна, я поддерживал его от всего сердца. И его третью попытку тоже. Не то, чтобы моя поддержка могла бы много стоить, но… Я все-таки патриций.
      – Это тоже немало. Если в Риме появляется достойный человек, его все равно могут оттеснить. Почему? Потому что печется он больше о Риме, чем о своем состоянии.
      – Думаю, не только в Риме это случается, – Цезарь посмотрел на Гая Мария, высоко подняв красиво изогнутые брови. – Люди есть люди, и нет разницы между римлянами, греками, карфагенянами, сирийцами. Во всяком случае, там, где замешаны зависть и жадность. Единственный способ сохранить себя и сделать то, что считаешь нужным, – накопить сил и добиться положения верховного правителя, царя. Конечно, этот титул может именоваться иначе…
      – Рим никогда не смирится с таким правлением!
      – Так было лишь последние пятьсот лет. А ведь прежде Римом правили цари. Смешно, не правда ли? Во всем мире предпочитают безраздельное правление – кроме римлян и греков.
      Марий вздохнул:
      – Это потому, что в Риме и в Греции всякий считает сам себя царем. Рим так и не стал истинной демократией, хоть и изгнал царей.
      – Ну уж нет! Истинная демократия – выдумка греческих философов; прекрасная, но недоступная мечта. Взгляните на путаницу, в которой увязли греки, – этого ли мы хотим для римлян? Рим – это форма правления меньшинства над большинством. Правления знатных фамилий.
      – И выскочек, – добавил Гай Марий, в котором видели выскочку.
      – И пришлых, – согласился Цезарь.
      В этот момент в столовую вошли сыновья Цезаря. Вошли, как подобает молодым людям: решительно, но с почтением, и остановились.
      Сексту Юлию Цезарю, старшему сыну, было двадцать пять – высокий, с темно-рыжими волосами и серыми глазами юноша, у которого опытный глаз Гая Мария подметил лишь один недостаток – синие тени усталости под глазами; он был на редкость молчалив, что тоже казалось странным в его годы.
      Гаю Юлию Цезарю Младшему исполнилось двадцать два; он был крепче брата и выше ростом; золотые кудри придавали света большим голубым глазам. «Очень умен, хотя не выделяется ни силой, ни характером», – решил Гай Марий.
      Рядом они смотрелись очень мило – два истинных римлянина, сразу чувствуется порода; дети сенатора и будущие сенаторы.
      – Вы можете гордиться своими сыновьями, Гай Юлий, – проговорил Гай Марий, когда юноши заняли места на ложе по правую руку от отца. Для возможных гостей /или в некоторых скандально известных своим новомыслием домах – для женщин/ предназначалось ложе слева от Мария.
      – Да, я тоже так думаю, – глаза Цезаря светились гордостью и любовью. Затем он опять повернулся к Гаю Марию с явным любопытством. – У вас ведь нет сыновей?
      – Нет.
      – Но вы женаты?
      – Считается, что женат, – рассмеялся Гай Марий. – Увы, все военные похожи друг на друга: по-настоящему обручены мы лишь с ратными победами.
      – Да, пожалуй, – и Цезарь сменил тему.
      Предобеденная беседа текла плавно и неторопливо, огибая опасные рифы. В этом доме уважали чужое мнение, для всякого находили доброе слово, без двусмысленных намеков. Каковы же женщины дома Цезарей? Марий знал, что за воспитанием детей в Риме во многом стояли именно женщины. Распутная или застенчивая, глупая или умная – любая римлянка умеет заставить считаться с собой.
      А вот и женщины – Марция и две Юлии. Невероятно! Все три – восхитительны! Слуги принесли и поставили для них кресла в центре зала, по ту сторону столов, за которыми возлежали мужчины. Марция села напротив супруга, Юлия – напротив Гая Мария, а Юлилла – перед братьями. Едва заметив, что родители отвлеклись на секунду, она тут же показала братьям язык, не смущаясь присутствием гостя.
      Несмотря на отсутствие деликатесов и разбавленное вино, обед оказался превосходным – и блюда, и обслуживание: своевременное, но ненавязчивое. Еда была безыскусностью, но приготовлена безукоризненно. Именно такая простота застолий была воину Марию по душе.
      Жареная птица с хлебом, луком и зеленой фасолью, два вида оливок, свежий мясной рулет, булочки с запеченными в них сочнейшими яблоками, превосходные домашние колбаски под чесночным соусом, разбавленным медом, салаты из латука, огурцов, шалота и сельдерея /каждый – под особым масляно-винным соусом/, дымящееся блюдо из брокколи, тыквы и цветной капусты, украшенное печеными каштанами. Отдельно подавался перец, светлое оливковое масло первого отжима и соль. Завершали обед небольшие пирожки с фруктовой начинкой, посыпанные зернышками сезама и политые медом, и пирожные со взбитыми сливками; отдельно был подан сыр двух сортов.
      – Арпинумский! – оживился Гай Марий, попробовав один из них, и лицо его, кажется, помолодело. – Этот сорт я знаю хорошо – его делал мой отец. Из молока двухлетней овцы, которая паслась недельку на заливных лугах, где растут особые травки.
      – Как мило, – проговорила Марция без малейшего оттенка превосходства. – Мне всегда нравился этот сорт сыра, но теперь я буду относиться к нему по-особому. Сыр, сделанный Гаем Марием – ведь вашего отца тоже зовут Гаи Марий? – из Арпинума!
      После завершающего блюда женщины поднялись и покинули зал; за обедом они только ели и не пили ничего крепче воды.
      Поднимаясь, Юлия улыбнулась Гаю Марию – с нескрываемой симпатией, как ему показалось; она поддерживала вежливый разговор, когда к ней обращались, но ни разу не попыталась присоединиться к беседе отца с гостем. Тем не менее она не сидела со скучающим видом, а внимательно прислушивалась к разговору мужчин с интересом и пониманием. Этой красивой и спокойной девушке, казалось, сама судьба обещала нечто большее, чем обычный удел матери семейства.
      По сравнению с нею младшая, очаровательная Юлилла, – маленькая разбойница, да и только, сущее наказание для семьи! Она точно знала – и пользовалась этим – как заставить родных смириться с ее выходками. Но что-то в ней встревожило Мария; опытный наставник, он умел понимать с первого взгляда не только юношей, но и девушек. Он внимательно изучал Юлиллу за обедом: что-то в ней было не так. Не то чтобы недостаток ума или образованности… Она действительно была менее начитанна, чем старшая сестра или братья, но значения этому не придавала. И необыкновенное тщеславие, хотя о внешности своей она явно была мнения высокого… Но что тогда? Гай Марий пожал плечами и решил о Юлилле не думать: в конце концов, не его это дело.
      Сыновья Гая Юлия Цезаря задержались еще на несколько минут, а затем также попрощались и вышли. Наступил вечер: клепендры начали отсчитывать часы ночные каждый – в два дневных длиною. По календарю шла середина зимы – все даты каждый год высчитывались Верховным Жрецом, Луцием Цецилием Метеллом Далматийским, поскольку он считал, что так следует делать. Да стоило ли справляться о числах или названиях месяцев, которые вывешивались на Форуме, если человек вполне мог и сам определить время – по своим ощущениям.
      Когда слуги зажгли лампы, Марий заметил, что масло в них – самое лучшее и фитили не из пакли, а из шерстяных нитей.
      – Я люблю читать, – Цезарь перехватил его взгляд, как и вчера на Капитолии, угадав ход мыслей Мария. – Не потому, что уже плохо сплю по ночам. Просто несколько лет назад, когда дети подросли и стали принимать участие в семейных советах, мы решили, что каждый из нас выберет себе занятие, развлечение. Марция выбрала кухню, но поскольку это касалось непосредственно всех нас. Сверх того, решили, что выпишем для нее из Патавиума новый ткацкий станок и будем обеспечивать пряжей, какой она захочет, даже если это дороговато. Секст заявил, что будет ездить в воинские лагеря за Путеоли, – тень прошла по лицу Цезаря, и он глубоко вздохнул. – Есть несколько наследственных, характерных черт у рода Юлиев Цезарей. Самая знаменитая – уверенность в том, что каждая женщина из нашего рода обладает способностью осчастливить своего мужа. Это пошло от преданий о нашем происхождении: сама-де Венера одарила этим свойством наших женщин. Хотя я никогда не слышал о том, что Венера сделала счастливым кого-нибудь из смертных. И даже самого Вулкана! Или Марса! Но миф все еще живет… Однако есть у нас и менее приятное наследство, хотя оно достается не всем. Из нынешнего поколения лишь Секст страдает от этой болезни – от астмы. Думаю, вы уже знаете сами: слышали его кашель, да и синеву вокруг его глаз заметили. Несколько раз Секст был уже на краю смерти…
      Так вот что было написано на лице Секста… Болен, бедняга… Это, без сомнения, мешает его карьере.
      – Да, я знаю, что такое астма. Отец говорил, что эта болезнь обостряется, если воздух вокруг наполнен пылью, как на току, надо держаться от животины подальше, особенно от лошадей и собак. А Секст бывает в воинских лагерях?!
      – Он считает, что это – его призвание, – снова вздохнул Цезарь.
      – Доскажите уж о том семейном совете, Гай Юлий, – увлекшись, вновь заговорил Гай Марий; такой свободы в общении не знали, наверное, и в Греции! Что за хитрая бестия этот Юлий Цезарь! Для посторонних наблюдателей – крайне сдержанный и строгий, не подступись, – украшение патрицианского рода. Для тех же, кто ближе допущен, – почти бунтарь, нарушитель римских традиций чинности порфироносных.
      – Секст выбрал лагеря у Путеоли, считая, что сернистый воздух полезен в его положении.
      – А ваш младший сын?
      – Гай сказал, что больше всего на свете он хочет, чтобы осуществилось одно его желание… Хотя вряд ли это желание можно было назвать занятием… Он попросил разрешения самому выбрать себе жену.
      – Боги! И вы позволили ему?
      – Конечно.
      – А если он, навроде непутевых мальчишек, попадется в сети проститутки или старухи-соблазнительницы?
      – Тогда он женится на ней. Разве не этого он желал? Однако не думаю, что Гай будет столь опрометчив. У него есть голова на плечах.
      – Вы, вероятно, еще используете для свадеб конфареацию?
      – Да.
      – О, боги!
      – Моя старшая дочь, Юлия, тоже отличается здравым смыслом и светлым умом, – продолжал Цезарь. – Она стала членом библиотеки Фанния. Я сам намеревался сделать так, но уступил, поскольку не так важно, кто будет членом, – главное быть. Малышка же Юлилла, к сожалению, начисто лишена мудрости. Она подобна яркой бабочке, которой не нужен ум. Такие, как она, – он мягко улыбнулся, – освещают нашу жизнь. Я бы, наверное, ненавидел этот мир, не будь он ими украшен. Мы проявили легкомыслие, заимев четверых детей, но, в искупление нашей вины, последней прилетела эта девочка…
      – Что же она попросила?
      – То, что мы и предполагали – сластей и нарядов.
      – А вы, лишенный членства в библиотеке?
      – Я пожелал обеспечить себя лучшим маслом и фитилями, а затем мы заключили с Юлией небольшую сделку: я пользуюсь книгами, которые она приносит, а она – моими светильниками.
      Марию все больше и больше нравился человек, ведущий такую простую и счастливую жизнь. Окруженный женой и детьми, он не упускал возможности развиваться сам и поощрять детей в их стремлении к индивидуальности. Он не ошибался, давая детям такую свободу.
      – Гай Юлий, благодарю за столь чудесный вечер. Но, кажется, настала минута, когда вы готовы раскрыть свой секрет. Какое же дело у вас ко мне?
      – Если не возражаете, я отошлю слуг? Вино мы сможем налить себе сами. Самое время немного расслабиться, чтобы не возникло чувство неловкости…
      Его щепетильность удивила Гая Мария, привыкшего к тому, что римлян не смущают взгляды рабов.
      Хозяева обычно неплохо относились к своим людям, но, казалось, считали, что раб – нечто неодушевленное, вещь, предмет обстановки, а посему любой приватный разговор могли вести при рабах, не обращая внимание на их присутствие. В Риме так было принято; Марий же с этим смириться не мог: его отец, как и Цезарь, твердо придерживался мнения, что при слугах откровенных бесед не должны вести.
      – Они слишком много болтают, – сказал Цезарь, когда они остались одни, – а соседи у меня очень любопытны и болтливы. Рим, конечно, город большой, но когда что-то доходит до ушей сплетников с Палатина, – превращается тут же в большую деревню! Марция рассказывала мне, что некоторые из наших знакомых просто платили своим слугам за молчание. Да и вообще… Слуги – тоже люди, со своими мыслями и чувствами, и не следует их искушать.
      – Вам, Гай Юлий, следовало бы стать консулом, а затем вас бы обязательно избрали цензором!
      – Согласен, Гай Марий, я этого достоин. Но у меня нет денег, чтобы получить место в высшем магистрате.
      – Деньги есть у меня. Это то, зачем вы меня пригласили?
      Цезарь недоуменно посмотрел на него.
      – Дорогой, Гай Марий, что вы! Мне уже под шестьдесят, и о карьере я больше не помышляю. Нет! Я думаю теперь лишь о своих сыновьях и об их сыновьях, когда они появятся на свет.
      Марий плеснул в свой опустевший кубок неразбавленного вина, выпил одним глотком и вновь посмотрел на Цезаря.
      – И ради этого сообщения я должен был весь вечер воздерживаться от нормального вина? Да и это ли мы пили вино?
      Цезарь улыбнулся:
      – Конечно, нет! Я не очень богат… Вино, которое мы разбавляли, – не высшей марки. Это же я берегу для особых случаев.
      – Тогда благодарствуйте, – Марий взглянул на Цезаря из-под нависших бровей. – Так что вы хотите, Гай Юлий?
      – Помощи. Вы – мне, а я – вам.
      Цезарь налил вина и себе, но пригубил едва.
      – Как вы можете мне помочь?
      – Очень просто. Сделаю членом моей семьи.
      – Что?
      – Предлагаю вам в жены ту из моих дочерей, какую вы предпочтете.
      – В жены?
      – Да, вы женитесь.
      – Ого! Вот это мысль! – теперь Марий увидел то, что кроется за этим предложением. Он сделал большой глоток фалернского и замолчал.
      – Любой воздаст вам должное, если вашей женой станет женщина из рода Юлиев. К счастью, детей у вас нет. Значит, вы можете позволить себе жениться на женщине молодой, которая могла бы родить вам сына. Это будет выглядеть вполне естественно, никто не станет удивляться или злословить. Если же вашей женой будет какая-нибудь Юлия, сын ваш сможет называть себя одним из потомков нашего рода – в их жилах потечет кровь благородных предков. Это возвысит и вас, Гай Марий. Всем придется воспринимать ваши требования и желания совсем не так, как сейчас, поскольку вокруг вашего имени возникнет ореол дигнитас, причем высшей пробы, вряд ли он окажется лишним в вашей карьере. У нас нет денег. Наше достояние – в нашем дигнитас. Род свой мы ведем от самой Венеры и ее внука Юла, сына Энея. Отблески величия нашего рода лягут и на ваши латы.
      Цезарь сделал еще глоток и вздохнул, улыбнувшись.
      – Уверяю вас, Гай Марий, я говорю истинную правду. Я, к несчастью, – не самый старший сын в нашей семье, но мы делаем восковые изображения на наших алтарях, и делаем это уже почти тысячу лет. Другое имя матери Ромула и Рема – Реи Сильвии – Юлия! Когда от ее брака с Марсом родились близнецы, именно мы положили начало Риму. Мы были царями Альба Лонга, самого великого города латинян, поскольку его основал наш предок Юл. Когда же Рим поглотил нашу столицу, мы перебрались в Рим и поднялись на самый верх римской иерархии, чтобы упрочить его славу. Несмотря на то, что Альба Лонга так и не была восстановлена, до сих пор жрец холма Альба избирается из Юлиев.
      Он не мог остановиться. Гай Марий ощутил сосущую боль и сглотнул ком, подступивший к горлу. Но ничего не сказал.
      – Обстоятельства складывались все менее благополучно для нас. Что поделаешь? У меня нет средств, чтобы войти в один из высших магистратов. Мое имя по-прежнему много значит у избирателей. Меня поддержали бы многие – и центурии, в которых голосуют при избрании консулов, и весь нобилитет.
      Перед Гаем Марием открывались такие перспективы, что он не в силах был оторвать взгляд от лица Цезаря. Они ведут свое происхождение от самой Венеры! Каждый необыкновенно красив! Светлые волосы и белая кожа – вот что всегда в цене. Дети любой Юлии, вероятно, тоже будут обладать этими достоинствами… и истинно римским носом! И никогда не сравнятся с ними светловолосые Помпеи из Пикенума. Цезари – истинные римляне, тогда как в Помпеях угадываются кельты.