Неприличная страсть

      — Абсолютно ничего, сэр, — решительно ответила она. — Вообще-то, тот факт, что он действительно покончил с собой, сильно поразил меня. Не то чтобы это было совсем невероятно, но… уж очень уродливый способ он выбрал… Так много крови… Что же до его действий в отношении своего мужского достоинства, то у меня просто даже не укладывается в сознании, почему он это сделал. Но… с людьми всегда так. Они никогда не делают того, что от них ожидаешь. Хочу быть с вами совершенно откровенной, полковник Доналдсон. Я могла бы солгать вам и сказать, что состояние рассудка сержанта Даггетта ясно указывало на суицид. Но я предпочитаю говорить правду. Мое недоверчивое отношение к самоубийству сержанта Даггетта нисколько не меняет моего убеждения, что это действительно самоубийство. Это просто не может быть ничем другим.
      Полковник повернулся и зашагал в сторону отделения «Икс», двигаясь в умеренном темпе, и она, слава Богу, не склонна была его опережать. Около сорванной бельевой веревки он приостановился и поковырял валявшуюся кипу белья тросточкой, чем напомнил сестре Лэнгтри надзирательницу в летнем лагере для подростков, рыскающую в поисках подозрительных пятен.
      — Здесь, должно быть, произошла драка, — произнес наконец он, выпрямившись.
      Губы ее дрогнули.
      — В самом деле, сэр. Капитан Паркинсон ночью дрался с рубашками.
      Он двинулся дальше.
      — Думаю, мне надо прежде встретиться с капитаном Паркинсоном и сержантом Мэйнардом, а потом уже посылать за администрацией, сестра.
      — Да, конечно, сэр. Я не была в отделении с тех пор, как обнаружила тело, так что, полагаю, они ничего не знают. Даже если кто-то из них и пытался проникнуть в душевую, все равно ничего бы не вышло — я заперла дверь на замок, перед тем как пойти за вами.
      — Ну хоть за это спасибо, — строго сказал он и вдруг до него дошло, что сама жизнь посылает ему отличную возможность врезать сестре Лэнгтри за все хорошее. Мужчина провел с ней всю ночь, крайне омерзительные беспорядки на сексуальной почве, а в довершение ко всему — убийство! Да он попросту покончит с ней, ее ждет позорный столб и скандальная отставка. Господи, благослови!
      — Позвольте мне вам заметить, сестра, что, по моему мнению, вы запороли все это дело от начала и до конца, и я считаю своим личным долгом проследить, чтобы вы были подвергнуты порицанию, которого целиком и полностью заслуживаете.
      — Весьма признательна, сэр! — воскликнула она безо всякой иронии. — Однако, по моему мнению, непосредственной причиной происшедшего послужили две бутылки виски «Джонни Уокер», выпитые пациентами отделения «Икс» прошлой ночью. И если бы только я установила личность того безмозглого идиота, который дал вчера капитану Паркинсону, эмоционально неуравновешенному больному, эти бутылки, я бы с превеликим удовольствием сочла своим личным долгом проследить, чтобы он был подвергнут порицанию, которого он вполне заслуживает!
      Чинстрэп споткнулся о ступеньки, чтобы не упасть, вынужден был ухватиться за покосившиеся перила. Безмозглый идиот? Полнейший кретин, вот он кто! Он совершенно забыл про виски. А она знает. О да, конечно, она все знает. И теперь ему уже не отыграться, а вместо этого придется жать на тормоза и поскорее ретироваться. Ух, проклятая! Ловкая и смелая хамка до мозга костей; уж если работа не научила ее знать свое место, теперь сам дьявол ее не научит.
 
      Мэтт, Наггет, Бенедикт и Нейл сидели за столом на веранде. Вид у них был жуткий, по-другому не назовешь. Ох, бедняги, она совсем забыла, что собиралась дать им кофеин — она же специально слила его в мензурку да так и оставила. А теперь, в присутствии Чинстрэпа, она не может ничего сделать.
      При виде полковника они встали по стойке «смирно». Чинстрэп тяжело опустился на край скамейки, но тут же пересел на середину, потому что скамейка угрожающе накренилась.
      — Вольно, джентльмены, садитесь, — произнес он. — Капитан Паркинсон, я был бы крайне признателен вам за чашку чая.
      Чайник уже несколько раз заливали и дважды заваривали, так что чай, который Нейл нетвердой рукой налил полковнику, оказался довольно свежим. Полковник Чинстрэп схватил кружку, не обратив, по-видимому, никакого внимания на ее непривлекательный внешний вид, и погрузил туда свой нос. Но в конце концов ему пришлось поставить кружку на стол и начать разговор, ради которого он пришел сюда. Он обвел присутствующих тусклым взглядом и начал:
      — Как я понял, сегодня среди ночи в душевой имела место сцена между сержантом Даггеттом и сержантом Уилсоном? — спросил он, всем видом показывая, что именно по этому поводу он проделал весь путь от своего дома до отделения «Икс» в такой ранний час.
      — Да, сэр, — беспечно отозвался Нейл. — Сержант Даггетт пытался приставать к сержанту Уилсону с сексуальными намерениями. И тогда сестра Лэнгтри отвела нас, то есть сержанта Мэйнарда и меня, в душевую, чтобы мы прекратили это.
      — Вы сами видели, как все это происходило или только узнали об этом со слов сестры Лэнгтри?
      Нейл поглядел на полковника с презрением, которое даже не дал себе труда скрывать.
      — Ну конечно, сам видел, своими собственными глазами! — в голосе его появились интонации, свойственные человеку, которого силой принудили описывать неприличную ситуацию, чтобы удовлетворить чей-то крайне похотливый интерес. — Сержант Уилсон, должно быть, был захвачен врасплох. Он был голый и довольно-таки мокрый. Сержант Даггетт тоже был голый, но совсем не мокрый. Однако он находился в состоянии крайнего сексуального возбуждения. Когда сестра Лэнгтри, сержант Мэйнард и я вошли в душевую, он пытался схватиться с сержантом Уилсоном, а сержант Уилсон старался отгородиться от него и занял оборонительную позицию.
      Нейл откашлялся и украдкой бросил взгляд через плечо полковника.
      — К счастью, сержант Уилсон не так вольно прикладывался к виски, которое нам случилось иметь в своем распоряжении вчера вечером, иначе все могло обернуться для него куда хуже.
      — Хорошо, хорошо, этого вполне достаточно, — торопливо прервал его полковник, которого тон Нейла жалил, как змея, а упоминание о виски было подобно удару дубиной по голове. — Сержант Мэйнард, вы согласны со свидетельством капитана Паркинсона?
      Бенедикт в первый раз поднял глаза. На лице его застыло выражение крайней усталости и опустошенности, как у человека, который дошел до такой точки, откуда не возвращаются. Глаза его покраснели после виски.
      — Да, сэр, все произошло именно так, — отозвался он, произнося слова так, будто несколько дней сидел и думал только о них и больше ни о чем. — Льюс Даггетт был черным пятном на лице земли. Грязным. Позорным…
      Мэтт быстро встал и безошибочно точным движением вцепился в руку Бенедикта, заставив его подняться.
      — Бен, пойдем, — настойчиво сказал он. — Быстрее! Выведи меня на воздух. Я очень плохо себя чувствую после вчерашней выпивки.
      Полковник Чинстрэп не стал спорить, испугавшись очередных высказываний по поводу виски. Он сидел тихо, как мышь, пока Бенедикт быстро провел Мэтта через веранду, а затем снова обратился к Нейлу:
      — Что же произошло, после того как вы пришли и положили конец этой сцене, капитан?
      — У сержанта Уилсона случилось что-то вроде реакции, сэр. Ну, вы понимаете, такие вещи бывают, когда взвинчиваешься из-за драки. В общем, его затрясло, и он не мог нормально дышать. Мне показалось, что будет лучше, если он пойдет с сестрой Лэнгтри, так что я предложил ей забрать сержанта Уилсона из отделения и поместить где-нибудь в ее корпусе, подальше от сержанта Даггетта. Чтобы… э… лишить сержанта Даггетта… э… искушения повторить свои попытки в течение ночи. К тому же он не мог бы тогда избавиться от состояния довольно-таки сильного страха, чему, должен честно вам признаться, сэр, я был очень даже рад. Сержант Даггетт, сэр, отнюдь не принадлежит к числу приятных мне людей.
      Вначале сестра Лэнгтри спокойно и доброжелательно наблюдала за Нейлом, но когда она услышала, как он сказал полковнику, что это была его идея увести Майкла из отделения, глаза ее широко раскрылись от изумления, а затем в них появилось выражение благодарности. Глупый, благородный, замечательный человек! Полковнику никогда и в голову не придет сомневаться, что все это действительно предложил Нейл; он считал, что решения всегда принимают мужчины, и другого он ничего и не ожидал. Но к тому же это означало, что Нейл прекрасно знал, где она собиралась оставить Майкла на ночь, и она призадумалась. Неужели у нее на лице было написано, как они провели оставшуюся ночь, или это просто его догадка?
      — Как же вел себя сержант Даггетт, после того как вы вернулись в отделение, капитан? — задал вопрос полковник.
      — Как себя вел? — Нейл прикрыл глаза. — Да как всегда, в своем духе. Он просто ядовитая сволочь. Нисколько ему не стыдно, жалел только, что попался. Как обычно, пузырился от злобы. Все говорил, что доберется до всех нас, а особенно до сестры Лэнгтри. Льюс ее ненавидит.
      Столь неприкрытая неприязнь к покойному покоробила полковника, но потом он вспомнил, что они ничего еще не знают. И тогда поторопился ускорить развязку.
      — Где сержант Даггетт сейчас? — спокойным тоном спросил он.
      — Не знаю и знать не хочу, сэр, — заявил Нейл. — И вообще, что касается меня, то я просто с ума сойду от счастья, если он больше не появится у нас в отделении.
      — Понятно. Ну что ж, капитан, во всяком случае, вы честны.
      Все видели, что полковник, задавая свои вопросы, пытается учитывать неустойчивое эмоциональное состояние Людей, с которыми он имеет дело, но когда он повернулся к Наггету, стало заметно, что он уже не в силах сдерживать раздражение.
      — Рядовой Джонс, вот вы сидите так тихо. Вам нечего добавить?
      — Кому, сэр, мне, сэр? У меня была мигрень, — произнес Наггет со значением. — Совершенно классический случай, сэр, правда, вам было бы очень интересно. Сначала два дня — предвестники длительного сна и некоторая дисфазия, а затем последовала часовая аура скотомы правого зрительного поля и сразу же боль в левом полушарии по типу гемикранической. Я лежал плоский, как блин, сэр, — он подумал и добавил: — Даже блин не такой плоский, каким был я.
      — Огненные точки перед глазами называются не скотома, — заметил полковник.
      — У меня была скотома, — решительно возразил Наггет. — Это так интересно, сэр! И никакая это не малая мигрень, как вы думаете. Вот, например, если я смотрел на что-то большое, я видел совершенно нормально. Но если я сосредоточивался на маленькой частице большого предмета, например на ручке двери или на дырке в стене, я видел только левую половину ручки или дырки, а правая половина — не знаю, где! Не было ее, и все! Скотома, сэр.
      — Рядовой Джонс, — сказал полковник устало, — если бы ваши познания в военном деле хотя бы отдаленно приближались к вашим знаниям в симптоматологии, вы бы давно уже стали маршалом, и мы вошли бы в Токио еще в сорок третьем году. Когда вы вернетесь домой, я очень рекомендую вам заняться медициной.
      — Не получится, сэр, — с сожалением протянул Наггет. — Школу не закончил. Но я серьезно подумываю пойти в медбратья, сэр, в «Рипэт».
      — Ну что ж, хотя мир, возможно, и потеряет нового Пастера, но зато приобретет в вашем лице мистера Найтингейла. Думаю, у вас отлично получится, рядовой Джонс.
      Краем глаза полковник заметил, что Мэтт вернулся в палату без Бенедикта и теперь стоял в дверях и напряженно прислушивался.
      — Капрал Сойер, что бы вы могли сказать?
      — Ничего не видел, — вежливо ответил Мэтт. Губы полковника совсем исчезли, так что рот его превратился в щель, и ему пришлось сделать глубокий вдох, прежде чем продолжить.
      — Был ли кто-нибудь из вас, джентльмены, в душевой, после того как инцидент с нападением сержанта Даггетта на сержанта Уилсона закончился?
      — Боюсь, что нет, сэр, — сказал Нейл с виноватым видом. — Вы уж простите нас, что мы такие неумытые и небритые, но после того как мы так оплошали вчера вечером с виски, первое, что нам с утра понадобилось, это галлоны чаю.
      — Мне кажется, сестра, вы могли бы снабдить их раствором с АФК! — рявкнул полковник, поедая ее глазами.
      Брови ее поползли наверх, она слегка улыбнулась.
      — У меня все уже готово, сэр!
      Теперь наконец полковник добрался до развязки.
      — Полагаю, никто из вас еще не знает, что сержант Даггетт был найден сегодня в душевой мертвым, — коротко произнес он.
      Если полковник думал произвести сенсацию, то его усилия до обидного пропали впустую; никто из них не выразил ни удивления, ни потрясения, печали или хотя бы интереса. Они оставались сидеть или стоять в прежних позах с таким видом, будто полковник сделал какое-то незначащее замечание по поводу погоды.
      — И зачем это Льюсу понадобилось, Христа ради? — полюбопытствовал Нейл, чувствуя, что полковник ожидает какой-нибудь реакции на свое сообщение. — Вот уж не думал, что он так заботливо относится к своим товарищам.
      — Скатертью дорожка, — заметил Мэтт.
      — Лучшего подарка на Рождество я в жизни не получал, — отозвался Наггет.
      — А почему вы решили, что это самоубийство, капитан?
      Нейл, крайне удивленный, посмотрел на полковника.
      — А что, разве нет? Он, вроде бы, слишком молод, чтобы отправиться на тот свет по причине естественной смерти, правда?
      — Да, конечно, естественная смерть тут ни при чем. Но почему вы предположили, что это было самоубийство? — настаивал полковник.
      — Раз у него не было ни сердечного приступа, ни удара, ни чего-нибудь еще в этом роде, значит, он сам себя прикончил. То есть я не хочу сказать, что мы отказались бы помочь ему, наоборот, мы с радостью, но только вчерашняя ночь никак не подходила для убийства. Вчерашняя ночь была ниспослана, чтобы нам досталось по глоточку виски.
      — А как он умер, сэр? — нетерпеливо спрашивал Наггет. — Перерезал себе горло? Закололся ножиком? Может, повесился?
      — Уж тебе-то больше всех надо знать, вампирчик ты эдакий! — взорвался полковник, не выдержав; Для него уже это было слишком. — Он сделал то, что японцы, я полагаю, называют харакири.
      — Кто же обнаружил его? — спросил Мэтт, по-прежнему стоя в дверях.
      — Сестра Лэнгтри.
      На этот раз их реакция была именно такой, какую он ожидал увидеть, когда объявил им о смерти Льюса: стало до жути тихо, и все повернули головы в сторону сестры Лэнгтри. У Наггета был такой вид, будто он вот-вот заплачет, Мэтт выглядел оглушенным, на лице Нейла было написано отчаяние и безнадежность.
      — Дорогая, нам очень жаль, — выговорил наконец Нейл.
      Она покачала головой, ласково глядя на него.
      — Ничего страшного, правда. Как видите, я жива и здорова. Не надо так расстраиваться, пожалуйста.
      Полковник Чинстрэп тяжело вздохнул и сокрушенно развел руками. Ну что можно поделать с людьми, которым совершенно все равно, что их товарищ умер, но которые немедленно впадают в отчаяние при мысли о том, что их драгоценной сестре Лэнгтри пришлось увидеть не очень приятное зрелище? Он поднялся на ноги.
      — Благодарю вас за внимание и за чай, джентльмены. Всего доброго.
 
      — Они знали, — сказал он, выходя из отделения в сопровождении сестры Лэнгтри. — Эти заносчивые черти знали, что он мертв!
      — Вы так полагаете, сэр? — холодно спросила она. — Так вот имейте в виду, что вы ошибаетесь. Они просто пытались вывести вас из себя, сэр. И вам не следовало позволять им добиваться своего — от этого они только еще больше расходятся.
      — Мадам, когда мне понадобятся ваши советы, я сам у вас их попрошу! — прошипел он, сгорая от ярости, но тут же вспомнил, что его позиция в данной ситуации весьма неустойчива, в то время как сестра Лэнгтри была хозяйкой положения. Тем не менее он не смог отказать себе в удовольствии позлорадствовать и добавил: — Придется провести расследование.
      — Разумеется, сэр, — невозмутимо согласилась она. Все, он уже сыт по горло, учитывая, какую ночь он провел.
      — Преступления как будто здесь нет, — утомленно проговорил полковник. — Надо думать, сержанту Уилсону повезло, что у него железное алиби, да еще подкрепленное заявлением такой персоны, как вы. Тем не менее я воздержусь от каких бы то ни было решений до тех пор, пока труп не осмотрит полиция. Если они придут к выводу, что оснований подозревать преступные деяния нет, то думаю, они ограничатся формальным расследованием. Однако решать все будет полковник Сет. Я предполагаю уведомить его немедленно, — он вздохнул и долго искоса смотрел на нее. — Да, в самом деле, как удачлив оказался юный сержант Уилсон! Право же, было бы чудесно, если бы сестры всех моих отделений так пеклись о благополучии больных.
      Сестра Лэнгтри остановилась сразу же за жестяной занавеской, размышляя, почему все так устроено на свете, что есть люди, которых другим хочется непременно обидеть, но эти же самые другие удивляются, когда получают в ответ то же. Именно такие отношения установились между ней и полковником Чинстрэпом. С первой же их встречи они примеривались друг к другу, и все это время между ними шла борьба, кто ударит больней. Вот и теперь, следуя установившейся традиции, она не собиралась проявлять благожелательность и дать ему так просто уйти после его язвительных замечаний по поводу Майкла. И она произнесла шелковым голоском:
      — Я думаю попросить мужчин воздержаться от дальнейших разглагольствований по поводу их алкогольных возлияний, как вы думаете, сэр? Я действительно не понимаю, зачем нужно вообще упоминать об этом, раз уж полиция сочтет, что смерть сержанта Даггетта, без сомнения, самоубийство.
      Полковника передернуло. С какой бы радостью он отдал все, что у него есть, только бы швырнуть ей в улыбающуюся физиономию, что пусть она хоть всем на свете, черт возьми, расскажет, как он дал виски психам, но он прекрасно понимал, что не может это сделать. Так что он просто сухо кивнул.
      — Как считаете нужным, сестра. Разумеется, я не упомяну об этом.
      — Вы еще не встречались с сержантом Уилсоном, сэр. Когда я уходила, он еще спал, но с ним все в порядке. Вполне готов поговорить с вами, я в этом уверена. Я пройду вместе с вами в корпус прямо сейчас. Я хотела поместить его в одну из свободных комнат, рядом с моей собственной, но они все были закрыты. Впрочем, оказалось, что это только к лучшему, не правда ли? Так что я вынуждена была оставить его у себя, так сказать, под непосредственным присмотром. Очень неудобно, поскольку там только одна узенькая кровать, но что поделаешь.
      «Сука, проклятая сука! Если рядовой Джонс — потенциальный Пастер, то она — настоящий потенциальный Гитлер». Но он не мог не признать, что даже в лучшие времена сестра Лэнгтри побивала его в словесных стычках. Слишком он устал, а уж это событие и вовсе сбивает с ног.
      — Я встречусь с сержантом Уилсоном попозже. Всего доброго.

Глава 3

      Сестра Лэнгтри подождала, пока полковник удалился на достаточное расстояние по направлению к дому, а затем спустилась по ступенькам вниз и пошла по дорожке к своему корпусу.
      Если бы только события происходили так, чтобы потом было время все обдумать! К несчастью, так не бывает, и единственное, что ей остается, это держать темп и успеть первой. Она не верила ни одному слову полковника. Мчится сейчас в свою конуру, как таракан, а затем поскорее к Старшей, чтобы она сделала за него грязную работу — отправилась к ней в комнату. Вот это будет как раз в его духе. Следовательно, Майкла нужно срочно увести. Но как же ей необходимо сейчас время, несколько драгоценных часов, чтобы подыскать нужные слова, обдумать и найти выход. Несколько драгоценных часов… Да тут и дней не хватит!
      Дух разрушения носится в воздухе. Циники, конечно, приписали бы это приближающемуся сезону дождей, но сестра Лэнгтри знала, что муссон здесь ни при чем. Что-то создается само по себе, а затем рушится до основания в одно мгновение, и становится ясно, что на самом деле ничего и не было. Так произошло с ней и Майклом. Как она могла надеяться, на что-то серьезное и длительное, если все основывалось на совершенно искусственной ситуации? Разве не потому она отказалась от дальнейшего развития отношений с Нейлом Паркинсоном? Когда доходит до постели, человек обычно если и не знает, с кем он имеет дело, то, по крайней мере, думает, что знает. Но Майкл ничего толком не мог знать об Онор Лэнгтри, что бы он ни думал, все было лишь иллюзией, плодом его воображения. Единственное реальное знание о ней было то, что она — сестра Лэнгтри. С Нейлом ей все-таки хватило здравого смысла понять это и сдержать свои чувства до тех пор, пока оба они не вернутся в естественную среду обитания, до тех пор, пока у него не появится возможность встречаться с Онор Лэнгтри, а не с сестрой Лэнгтри. Но с Майклом — с Майклом не было ни раздумий, ни здравого смысла, ничего, кроме страстного стремления найти любовь — с ним, здесь и сейчас и наплевать на последствия. Как если бы в самой глубине души, подсознательно, она знала, насколько все бесплотно, насколько нежизнеспособно.
      Много лет назад, когда она училась на подготовительных курсах при сиднейской больнице, одна из сестер прочитала им лекцию об эмоциональных опасностях, связанных с работой медицинской сестры. Онор Лэнгтри была на этой лекции. «Среди прочего, — говорила лекторша, — для медсестры существует опасность влюбиться в больного. Но уж если вам так хочется, — сказала она, — то пусть это будет больной с острым заболеванием. И ни в коем случае не хронический. Любовь может продолжаться и оказаться прочной при остром воспалении брюшной полости или переломе бедра. Но любовь к припадочному, паралитику или туберкулезнику не будет, — вещал этот размеренный голос, — жизнеспособным предприятием». Жизнеспособное предприятие. Эти слова она никогда не забудет.
      Не то чтобы Майкл был болен. И во всяком случае уж не хронически. Но встретились они в условиях длительной ситуации «больной — медсестра», окрашенной мрачными тонами, свойственными жизни в отделении «Икс». И даже если предположить, что на него не повлияла нездоровая атмосфера отделения, но на нее-то она, безусловно, подействовала. Ее первейший и единственный долг состоял в том, что она должна была воспринимать Майкла как больного отделения «Икс» — и только. С Нейлом Паркинсоном ей это удалось, но Нейла она не любила, так что долг благополучно возобладал над чувствами, и все шло своим чередом.
      И вот теперь она оказалась между двух огней, между любовью и долгом, и то и другое по отношению к одному человеку. К одному больному. Ее работа требовала относиться к нему как к больному. И неважно, что он не подходит под это определение. Речь идет о ее долге, всегда и только о долге. И никакая любовь на свете не в силах изменить то, что стало ее второй натурой за многие, многие годы.
      «Так какой же огонь мне потушить: любовь или долг? — спрашивала она себя, медленно, куда медленнее, чем обычно, поднимаясь по ступенькам на веранду, чтобы войти наконец в свою комнату. — Оставаться мне его возлюбленной или продолжать быть сторожем и нянькой? Кто же он? Мой любовник или мой больной?» Внезапный порыв ветра приподнял край ее косынки, и она затрепетала над шеей.
      «Ответ готов, — подумала она. — Любви надлежит угаснуть».
      Когда она открыла дверь, Майкл сидел на стуле, одетый в пижаму, которую она взяла для него в отделении «Би», и терпеливо дожидался ее прихода. Стул он отодвинул почти в другой конец комнаты, далеко от кровати, которую уже аккуратно застелил, и она выглядела так, что никакое самое воспаленное воображение не смогло бы представить, что прошлой ночью эта кровать была ареной страсти более дикой, радости более полной, боли мучительной и сладкой, чем на любом, самом огромном и роскошном ложе сладострастника. И странным образом это спартанское целомудрие ее кровати подействовало на нее как удар хлыста. Еще проходя через веранду, она представляла себе их встречу, в которой мысленно нарисовала его, нагого, в ее кровати.
      Будь это так, она снова стала бы мягкой и нежной, упала бы на подушку рядом с ним, смогла бы, несмотря на горевший в ней огонь долга, набраться мужества и сделать то, что она хотела больше всего на свете: обнять его, подставить губы для неистовых поцелуев, окрасить новыми яркими красками впечатления этой ночи, так страшно помрачневшие оттого, что на них упала тень смерти человека, распростертого на полу в душевой.
      Она остановилась в дверях в полном изнеможении, не в состоянии улыбаться, двигаться или говорить, совершенно без сил. Но, вероятно, выражение ее лица сказало ему больше, чем она предполагала, потому что он сразу встал и подошел к ней поближе, но не настолько близко, чтобы коснуться ее.
      — Что случилось? — спросил он. — Что? Что произошло?
      — Льюс покончил с собой, — сказала она и замолчала. Усталость навалилась на нее, словно ком.
      — Покончил с собой?! — Майкл застыл, пораженный, но его изумление и отвращение испарились значительно быстрее, чем следовало бы в подобных случаях, уступив место странному жутковатому оцепенению, как если бы Он сам сделал что-то ужасное.
      — Господи, о Господи! — медленно произнес он. Казалось, он почувствовал приближение собственной смерти. На лице его явственно проступили вина и страдание; затем он проговорил: — Что я наделал?! Что я наделал?! — голос его, казалось, принадлежал не ему, а какому-то очень старому дряхлому человеку.
      Душа ее рвалась навстречу ему, и она подошла близко-близко, стиснула его руку в своих и умоляюще посмотрела ему прямо в глаза.
      — Ты ничего не сделал, Майкл, совсем ничего! Льюс сам себя уничтожил, слышишь? Он использовал тебя, чтобы отомстить мне. Ты не можешь винить в этом себя! Не ты подвел его к этому, не ты вдохновил его на самоубийство!
      — В самом деле? — резко спросил он.
      — Перестань! — в ужасе закричала она.
      — Я должен был быть там, с ним, а не здесь с тобой. Я не имел права оставлять его.
      Сестра Лэнгтри в страхе смотрела на него, словно с трудом узнавала его, но потом откуда-то из глубины тайника ее сознания, где хранились отражения эмоций на все случаи жизни, она извлекла легкую насмешливую улыбку и размазала ее по губам.
      — Вот как! — воскликнула она. — Право же, это восхитительный комплимент!
      — Сестренка, я совсем не это имел в виду! — проговорил он, совершенно несчастный. — Я ни за что в жизни не смог бы вас обидеть!
      — Ты до сих пор не можешь запомнить, что меня зовут Онор?
      — Я бы очень хотел. Это имя так подходит вам — правда, очень подходит. Но я всегда думал о вас, как о сестренке — даже сейчас. И я ни за что в жизни не смогу причинить вам боль. Но если бы я остался там, среди тех, к кому я принадлежу, этого никогда бы не случилось. Он остался бы жив, а я — я был бы свободен. Это моя вина!
      Его мучения ничего не значили для нее, потому что она не знала, в чем их источник. Кто он? Что он такое? Тяжелое отвращение и великая безымянная печаль поднялись откуда-то изнутри и незаметно затопили ее сознание, проникли повсюду, от кончиков пальцев до широко раскрытых непонимающих глаз. Да кто же он такой, если после всех этих часов, отданных самой страстной, самой неистовой и нежной любви на свете, он мог стоять здесь и жалеть о том, что это было, и отвергать все ради Льюса?! Ужас, горе, боль — все это были вещи, с которыми она в состоянии была справиться, но только он-то испытывал их из-за Льюса, и здесь она была бессильна. Никогда в жизни она не чувствовала себя до такой степени униженной как женщина, как личность. Он швырнул ей в лицо ее любовь ради Льюса Даггетта.
      — Теперь я вижу, — натянуто сказала она, — что очень сильно ошибалась в отношении многих вещей, не так ли? Ох, и глупо же это было с моей стороны! — горький смех вырвался у нее совершенно непроизвольно и казался настолько убедительным, что он дернулся, как будто она уколола его. — Побудьте еще минутку, хорошо? — попросила она, отворачиваясь от него. — Мне надо быстренько умыться. Потом я отведу вас обратно в отделение. Вам хочет задать несколько вопросов полковник Чинстрэп, а я весьма предпочла бы, чтобы он вас здесь не видел.
      На полочке под дальним окном стояла оловянная миска, в которой было немного воды. Пряча лицо, сестра Лэнгтри торопливо подошла к ней и сделала вид, что оживленно плещется, чтобы скрыть слезы, а затем прижала полотенце к глазам, щекам и носу и, призвав на помощь всю свою железную волю, остановила этот бессмысленный, постыдный плач.
      Майкл такой, какой он есть, но означает ли это что ее любовь к нему напрасна? Что в нем нет ничего достойного любви, хотя он и предпочел Льюса ей? О Майкл, Майкл! Никогда еще она не чувствовала себя до такой степени преданной, обесчещенной, в самом деле. Честь без чести, и все-таки почему она должна так себя чувствовать? Он такой, какой он есть, и это прекрасно, иначе она не любила бы его. Но между доводами рассудка и ее чувствами — чувствами оскорбленной женщины — лежала пропасть, глубина которой не поддавалась измерению. Если бы он предпочел ей другую женщину, и то это не было бы так больно. Льюс. Взвешена и найдена легкой — и в чью пользу? В пользу Льюса.
      Какой же идиот полковник Чинстрэп, если он подозревает Майкла в убийстве Льюса! Жаль, что он не присутствовал при этой сценке. Его подозрения развеялись бы в прах! Уж если когда-нибудь человек и горевал о смерти другого, то нельзя было это сделать сильнее, чем горевал Майкл Уилсон о смерти Льюса Даггетта. В сущности, он имел возможность убить Льюса, ведь ночью ее довольно долго не было в комнате, так что он успел бы вернуться в душевую, сделать дело и к моменту ее прихода снова возвратиться назад. Но он не делал этого. Ничто уже не смогло бы поколебать сестру Лэнгтри в своей убежденности. Бедный Майкл. Вероятно, он прав. Если бы он остался в отделении «Икс», Льюсу не понадобилось бы убивать себя. Его победа над ней была бы полной.
      Господи, что за путаница! Что за переплетение желаний, смесь побуждений и причин! Зачем она забрала Майкла из отделения? В тот момент ей казалось, что это будет самым правильным и единственным, что нужно сделать. Но, может быть, подсознательно она искала возможность зацепиться за любое обстоятельство, которое позволило бы ей остаться с Майклом вдвоем? В отделении такой возможности никогда не было: все они ревностно следили, чтобы она никому из них не уделяла времени больше, чем остальным. Но мужчины есть мужчины. И поскольку она фактически повисла у него на шее в тот момент, когда он испытывал определенные физические страдания, после того как его свидание с Льюсом в душевой прервали, как же можно теперь порицать его, что он воспользовался ею и удовлетворил себя?