Леди из Миссалонги

Как привлекательно он выглядел! Просто, но привлекательно. И пахло от него не застарелым потом, как от многих о-очень уважаемых мужчин из семейства Хэрлингфорд, а ароматным и дорогим мылом; запах этот она сразу узнала, потому что, получая изредка в подарок такое мыло, леди из Миссалонги не тратили его на собственное тело (для этих целей вполне достаточно было и солнца!), а прокладывали им одежду, хранящуюся в шкафах. А его руки? Может быть, и грубые от тяжелого физического труда, но чистые, даже под ногтями. И то, как он следил за своими волосами, тоже выше всяческих похвал: никаких следов помады или масла, а лишь здоровый блеск, какой бывает у кошачьей шерсти сразу после кошачьего туалета. Уважающий себя и аккуратный человек Джон Смит.

Более всего ей нравились в нем глаза, такие прозрачно-золотисто-карие и такие веселые. Но поверить во все эти истории, намекающие на его нечестность и низость — поверить в это она просто и не могла, и не желала. Она жизнью поручилась бы, что он обладал внутренней цельностью и порядочностью. Она могла представить, что такой человек, доведенный до крайности, способен был совершить убийство, но мошенничать или воровать — никогда.

О, Джон Смит, я действительно люблю вас! И я от всего сердца благодарна вам за то, что вы пришли тогда в Миссалонги навестить меня.

Глава 6

По мере того, как приближалась свадьба, а до нее оставался всего месяц, Алисия Маршалл все более сравнивала себя с цветком, готовым окончательно распуститься, и даже этим последним суматошным месяцем она желала насладиться до конца. Дата свадьбы была назначена восемнадцать месяцев назад, и ей никогда не приходило в голову, что время года или погода могут оказаться неподходящими. Время от времени бывало, конечно, что весна в Голубые Горы приходила поздно, или было сыро, или слишком ветрено, однако на этот раз, послушная капризу невесты, погода стояла райски безмятежная.

— Разве посмела бы она быть другой? — По тону, с каким Аурелия сказала это Друсилле, можно было предположить, что, если б хоть раз у Алисии что-нибудь сорвалось, ее мать не слишком огорчилась бы.

Хотя Мисси и записали на прием к врачу в Сиднее, но не на тот день, на который планировалось, а неделей позже; для Мисси это оказалось удачным, так как в день, когда она, по расчетам доктора Хэрлингфорда, должна была ехать в Сидней, Алисия отменила свою еженедельную поездку. Это случилось потому, что в четверг Алисия устраивала прием гостей со стороны невесты, и это событие требовало серьезной подготовки, исключающей все остальные дела, даже и шляпные. Это не было обычной вечеринкой с простым угощением и веселой девичьей болтовней, напротив, это был официальный прием, на который приглашалась вся дамская половина родственников Алисии всех возрастов, где каждой гостье предоставлялась возможность увидеть и услышать, что потребуется от нее в Великий День. Во время празднования Алисия намеревалась огласить имена подружек невесты и продемонстрировать фасоны и ткани, а также украшения для церковной церемонии.

Единственным, что несколько испортило ей настроение, была реакция ее отца и братьев на попытку получить помощь с их стороны. Мужчины просто отмахивались от нее, грубо и бесцеремонно, чего раньше не замечалось.

— Ради Бога, Алисия, отвяжись от меня! — огрызался ее отец. Таким сердитым Алисия его еще никогда не видела.

— Устраивай свой несчастный прием, но, будь добра, не впутывай нас в это дело! Бывают моменты, когда эти ваши дамские дела просто вот где сидят, а сейчас как раз такой момент!

— Ну ладно же! — оскорбилась Алисия, и шнуровка ее корсета угрожающе скрипнула. Она повернулась и пошла жаловаться матери.

— Боюсь, дорогая, сейчас такая обстановка, что мы должны вести — себя очень осторожно, — отвечала Аурелия на возмущение дочери. Она выглядела встревоженной.

— Да что случилось-то, в самом деле?

— Я толком ничего не знаю, но это как-то связано с акциями Байрон Ботл Компани. Я так понимаю, что они исчезают.

— Ерунда! — сказала Алисия. — Акции никуда не могут исчезнуть.

— Из семьи. Кажется, я это хотела сказать? — поправила себя Аурелия. — Ах, это совершенно мне недоступно, бизнес для меня все равно, что китайская грамота.

— Уилли мне ничего об этом не говорил.

— Он мог и не знать, дорогая. Ведь он пока еще имеет мало отношения к компании, не правда ли? Кроме того, ведь он только что закончил университет.

Алисии надоело это скучное обсуждение, и она, фыркнув, пошла отдавать распоряжения дворецкому на предмет того, что встречать гостей допущена только прислуга женского пола, поскольку прием был исключительно для дам.

Друсилла, конечно же, пришла и привела с собой Мисси; а вот бедной Октавии, которой до слез хотелось побывать на приеме, пришлось в самый последний момент остаться, ибо обещанный Аурелией экипаж для дам из Миссалонги так и не был подан. На Друсилле было ее коричневое в рубчик платье, и ей приятно было сознавать, что не приходится раньше времени демонстрировать свой новый наряд. Мисси тоже была одета в свое обычное коричневое льняное платье, а на голове у нее красовалась старая матросская шапочка, которую ее заставляли надевать всякий раз, когда правила требовали того, вот уже в течение пятнадцати лет, и в том числе на каждую воскресную службу. Новые шляпки предназначались на свадьбу, и, увы, были они вовсе не из магазина Ches Chapeau Alicia; заготовки для них были уже куплены в универсальном магазине дядюшки Херберта, а окончательная отделка будет закончена в Миссалонги.

Алисия выглядела потрясающе: на ней было изящное креповое абрикосового цвета платье, отделанное голубовато-лиловой вышивкой и пышной гроздью шелковых голубоватых цветов на плече. Ах, подумала Мисси, если бы я могла хоть раз надеть такое платье! Мне подошел бы этот абрикосовый цвет, я просто уверена! И тот голубоватый оттенок, почти бледно-лиловый, мне тоже был бы к лицу.

На празднество собралось более сотни женщин. Они прохаживались по дому, собирались небольшими кучками; мелькали лица, слышались и обрывки сплетен. А в четыре часа они, как курочки-несушки, чинно расселись в танцзале, где им подали чай; к чаю предлагались ячменные лепешки с джемом и кремом, птифуры, сэндвичи с огурцом, рожки с начинкой из спаржи, эклеры, сдобные булочки с кремом и тающий во рту Наполеон. Даже сорт чая можно было выбрать — Дарджи-Олинь, Эрл Грей, Лапсанг Сучонг или жасминовый.

Женщины фамилии Хэрлингфорд были традиционно светловолосы, традиционно высоки и традиционно не способны вести откровенный разговор. Поглядывая по сторонам и прислушиваясь к их болтовне, Мисси могла сама убедиться в справедливости этих наблюдений. Это был первый случай, когда Мисси оказалась приглашенной на событие такого рода, по-видимому, из-за того, что не пригласить ее было бы просто невежливым, коль скоро на приеме присутствовало множество более дальних родственниц. На воскресных службах эта внушительная масса хэрлингфордовских женщин разбавлялась примерно тем же количеством мужчин — Хэрлингфордов. Но здесь, в танцзале тетушки Аурелии, все это племя, собранное в чистом виде, просто ошеломляло.

Воздух вибрировал от поставленных на нужные места причастий, изысканно состыкованных инфинитивов и множества других словесных деликатесов, уже лет пятьдесят как вышедших из моды. Никто в этом оазисе великолепия и благородства не отваживался изъясняться на более современном языке, все блюли традиции. А еще Мисси заметила, что из всех присутствующих лишь она одна имела темные волосы. Да, мелькнуло несколько мышиных голов (обладательницы седых и почти белых волос вообще не выделялись), но ее черные как смола волосы были словно гора угля на заснеженном поле; теперь ей становилось — понятным настояние матери не снимать шляпку ни при каких обстоятельствах. Очевидно, когда кто-нибудь из Хэрлингфордов выбирал себе пару на стороне, предпочтение отдавалось светловолосому партнеру. Действительно, отец Мисси обладал весьма светлыми волосами, но вот его прадед, по словам Друсиллы, был черным, как какой-нибудь итальяшка.

— Милейшие Августа и Антония, в наших жилах есть и саксонская кровь, — так пела Друсилла сестрам, с которыми довольно редко встречалась.

Аурелия почти все время посвящала леди Билли, которую, не без протестов с ее стороны, на весь вечер оторвали от любимой лошади. Леди Билли сидела за столом с энцефалитно-равнодушным выражением , потому как собственных дочерей у нее не было и женщины ее вообще не интересовали. В целом обе хозяйки дома, и мать и дочь, вызывали у нее чувство брезгливости, а сама перспектива иметь Алисию Маршалл снохой была самым горестным событием в ее жизни. Тот факт, что ей приходится воевать в одиночку, не обескураживал леди Билли, и она открыто протестовала против помолвки Уилли-маленького с его троюродной сестрой Алисией, объявив, что им не суждено бежать в одной упряжке и что породистого приплода этот брак не даст. Сэр Вильям (называемый Билли), однако, деспотически грубо пресек все ее возражения, как, впрочем, он поступал со всяким; дело было в том, что он сам положил глаз на Алисию, и возможность ежедневно лицезреть за обеденным столом ее роскошную льняную головку и милое личико весьма радовала его. Было решено, что новобрачные первое время будут жить вместе с сэром Вильямом и его леди, по крайней мере в течение нескольких месяцев; свадебным подарком сэра Вильяма был превосходный участок земли в десять акров, однако строительство на нем нового дома было еще далеко от завершения.

Мисси, оказавшаяся предоставленной самой себе, оглядывалась в поисках Юны. Она обнаружила тетушку Ливиллу, но Юны нигде не было. Как странно!

— Что-то я не вижу здесь Юны, — сказала она Алисии, когда это восхитительное создание проплывало мимо с веселой и снисходительной улыбкой на устах.

— Кого? — спросила Алисия, останавливаясь.

— Юну, кузину тетушки Ливиллы, — она работает в библиотеке.

— Глупенькая, в Байроне нет никого из Хэрлингфордов с таким именем, — ответила Алисия. За чтением книг ее еще никогда не заставали. И отошла, чтобы вновь распространять вокруг свое величественное сияние таким же тонким слоем, каким намазывают джем на пудинг в частном пансионе.

Тут Мисси все стало понятно. Ну конечно! Юна ведь разведенная! Неслыханный грех! Крышу над головой своей кузине тетушка Ли-вилла предоставить еще могла, но дальше этого ее филантропический инстинкт не простирался, и ввести эту кузину — разведенную кузину — в байроновское общество не позволял. Так что похоже было, что Ливилла решила

и вовсе молчать о существовании Юны. А Юна меж тем сама была для Мисси единственным источником информации; в тех редких случаях, когда, уже после появления Юны, Мисси заставала в библиотеке саму тетушку Ливиллу, та ни разу ни словом не обмолвилась о Юне, и Мисси, побаивавшаяся тетушку Ливиллу, также не упоминала ее имени.

Друсилла, взяв на буксир сестру Корнелию, излишне суетилась.

— Ну, разве не роскошно? — спросила она, обращаясь к Мисси и строя фразу по всем правилам.

— Весьма, — отозвалась Мисси, перебираясь на диван, обнаруженный ею под огромной развесистой пальмой в кадке.

Друсилла с Корнелией, наконец, уселись, умиротворенные, по крайней мере, одним экземпляром каждого из предлагавшихся деликатесов.

— Как мило с ее стороны! Как продуманно! Душечка Алисия!

— без умолку рассыпалась в похвалах Корнелия, считавшая великой привилегией возможность за гроши работать в салоне Алисии. Она и представить себе не могла, насколько цинично Алисия использует ее благодарность и доверие. До этого Корнелия работала у своего брата Херберта, в примерочной, поэтому почва для ее иллюзий все-таки имелась; Херберт был настолько прижимистым, что по сравнению с ним даже Алисия выглядела щедрой. Точно так же, как и Октавия, и с тем же результатом, Корнелия когда-то продала Херберту свой дом вместе с пятью акрами земли, только в ее случае это понадобилось для того, чтобы помочь сестре Джулии расплатиться за чайную, которую Джулия купила у того же Херберта.

— Тише, — выдохнула Друсилла, — Алисия будет говорить.

Алисия, щеки которой пылали, а глаза сверкали, будто обесцвеченный аквамарин, провозгласила имена десяти подружек невесты, кои были встречены восторженными криками и хлопками; главная подружка невесты, не выдержав таких почестей, свалилась в обморок, и пришлось приводить ее в чувство с помощью нюхательной соли. Из слов Алисии следовало, что платья девушек ее свадебной свиты должны быть пяти оттенков розового — от бледно-розового до темно-цикламенового, чтобы с каждой стороны одетой во все белое невесты стояло бы по пяти девушек, платья которых плавно меняли бы цвет от бледно-розового со стороны невесты до насыщенно-розового на дальнем крае.

— Все мы примерно одного роста, все очень светлые и одинакового сложения, — объяснила Алисия. — Думаю, эффект будет замечательным.

— Ну разве не великолепно задумано? — спросила шепотом Корнелия, чьей привилегией было участие в планировании всего хода свадьбы. — А шлейф у ее платья будет кружевной и длиной в двадцать футов.

— Потрясающе, — вздохнула Друсилла, вспоминая, что шлейф ее собственного свадебного платья тоже был кружевным и даже еще длиннее, но решила не говорить об этом.

— Я заметила, что Алисия остановила свой выбор исключительно на девственницах, — сказала Мисси. Колотье в боку не давало ей покоя с тех самых пор, как они вышли из Миссалонги, а сейчас становилось все сильнее. Выйти из комнаты было невозможно, но сидеть неподвижно и молчать хотя бы еще одну минуту она тоже не могла; чтобы отвлечь себя от боли, она начала говорить. — С ее стороны это очень ортодоксально, — продолжала она, — вот я, например, совершенно определенно девственница, и все же меня не выбрали.

— Шшшш! — зашипела Друсилла.

— Милочка моя, Мисси, ты слишком низкая и слишком темная, — тихо сказала Корнелия, переполнившись сочувствием к племяннице.

— Ростом я пять футов и семь дюймов, когда в чулках, — возразила Мисси, даже не пытаясь говорить тише. — Маленьким ростом это можно назвать только находясь среди этого скопища Хэрлингфордов.

— Шшшш! — снова зашипела Друсилла. Тем временем Алисия перешла к вопросу о цветах и сообщила своей завороженной аудитории о том, что каждый букет будет состоять из десятков розовых орхидей, которые в охлажденном виде в ящиках прибудут на поезде из Брисбейна.

— Орхидеи! Какая вульгарная показуха! — громко сказала Мисси.

Со стороны Друсиллы вновь послышалось отчаянное шипение.

В это мгновение Алисия умолкла, сказав все, что хотела.

— Можно было бы спросить , с какой это стати она раскрывает все карты так рано, — сказала Мисси, не обращаясь ни к кому конкретно, — но я полагаю, что , не сделай она этого, никто бы не обратил внимания и на половину всех этих штучек, которыми она так гордится.

И вот Алисия сошла к ним со сцены, смеющаяся и сияющая, обласканная всеобщим восхищением, держа в руках образцы тканей и бумажки с записями.

— Какая жалость Мисси, что ты такая темная и низенькая, — сказала она очень любезным тоном. — Я бы с удовольствием тебя выбрала, но ты сама должна понимать, что не подходишь на роль невестиной подружки.

— Ты знаешь, я думаю, что сожалеть как раз надо о том, что ты не темная и слишком высокая, — не менее любезно отвечала Мисси. — Если все вокруг тебя будут одинакового роста и такие же светлые да плюс еще оттенки розового, переходящие друг в друга, — в итоге, Алисия, тебя будет просто не видно на фоне обоев!

Алисия окаменела. Друсилла окаменела.

Корнелия окаменела.

Мисси неторопливо поднялась со стула и попыталась резким движением, как бы стряхивая что-то, разгладить свою помявшуюся коричневую юбку.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сообщила она жизнерадостно. — Приятная была вечеринка, Алисия, правда, ничем особенно не примечательная. Ну почему все подают эту старомодную еду? Я б с удовольствием попробовала обычный сэндвич с яйцом, приправленный кэрри для разнообразия.

Она вышла прежде, чем присутствующие успели прийти в себя от ее неслыханной дерзости; тут Друсилле пришлось подавить улыбку и притвориться, будто она не слышит требований Алисии о том, что Мисси следует вернуть и заставить извиниться. Поделом тебе, Алисия! Ну разве не могла она один единственный раз проявить доброту и взять бедную Мисси в свою брачную свиту, пусть даже и нарушив ее безукоризненность. Наблюдение Мисси попало в самую точку: Алисия действительно будет неразличима на фоне обоев, точнее, на фоне всех этих розовых и белых бантов, букетов и драпировок, которыми она собирается украсить церковь. Как только Мисси вышла за порог Mon Repos, ее пронзила жуткая боль, и стало не хватать воздуху.

Решив, что уж если умирать, то в укромном и приятном месте, Мисси сошла с посыпанной гравием дорожки и рванулась за угол дома. Воззрения Аурелии Маршалл насчет того, каким должен быть сад, ясное дело, не оставляли Мисси никаких надежд, что ей удастся найти какой-нибудь глухой уголок, так что схорониться было почти и негде. Ближайшим таким местам оказались кусты рододендронов под одним из окон, куда Мисси и заползла, в самую гущу, и там полусела, полулегла, прислонившись к кирпичной стене. Боль была невыносимой, и все же надо было терпеть. Она закрыла глаза и приказала себе не умирать — ведь рядом не было Джона Смита, который заключил бы ее в объятия, как это было с той девушкой из романа «Беспокойное сердце». Мисси страдала от мысли, что именно здесь, в кустах рододендронов тетушки Аурелии, найдут ее окоченевшее тело.

Но она не умерла. Спустя какое-то время боль стала отступать и Мисси смогла пошевелиться. Совсем рядом слышались голоса, и, так как кусты после осенней обрезки оставались еще довольно голыми, ей вовсе не хотелось, чтобы кто-нибудь, выйдя из-за угла дома, обнаружил ее. Поэтому она встала на колени и начала подниматься. В этот момент она поняла, что голоса доносились из окна прямо над ее головой.

— Нет, вы видали когда-нибудь столь чудовищно уродливую шляпку? — спросил голос, обладательницей которого Мисси признала младшую дочь тетушки Августы, Лавинию; конечно же, Лавиния была одной из невестиных подружек.

— И даже очень часто, а именно каждое воскресенье, в церкви, — ответил немелодичный резкий голос Алисии. — Хотя, по-моему, владелица шляпки — гораздо большее уродство.

— Она такая серенькая! — раздался третий голос, принадлежавший главной подружке невесты, дочери тетушки Антонии Марсии. — По правде говоря, Алисия, ты очень высоко ее ставишь, называя уродством. Ничтожество — вот самое подходящее слово для Мисси Райт, хотя шляпка, это ух точно, истинное уродство.

— Наверное, ты права, — уступила Алисия, все еще чувствуя себя уязвленной замечанием Мисси о том, что на фоне обоев ее не будет видно. .Конечно, она была не права! И все же Алисия сознавала, что теперь уже не сможет быть до конца удовлетворенной цветовым дизайном своей свадьбы: колкость, отпущенная Мисси, проникла гораздо глубже, чем она могла подозревать.

— Какое нам вообще дело до этой Мисси Райт? — это уже был голос более дальней родственницы, кузины Порции.

— Ее мать — самая любимая сестра моей матери, Порция, так что, боюсь, есть дело, — голос Алисии зазвенел. — По-моему, мама упорно жалеет тетю Друси, не знаю почему, но отучить ее от этого я уже потеряла всякую надежду. Полагаю, что ее благотворительность весьма и весьма странна, но могу вам сказать, что я старалась не бывать дома по утрам в субботу, когда тетя Друси приходит сюда обжираться малиновыми пирожными.

Едок она превосходный, доложу я вам! В последний раз мама заказала испечь две дюжины пирожных, так вот, когда тетя Друси уходила, на блюде не осталось ни единой штучки. — Алисия громко рассмеялась. — Это уже стало притчей во языцех в нашем доме, даже среди прислуги.

— Она ведь бедна, как церковная мышь, не правда ли? — спросила Лавиния, которая в школе хорошо успевала по истории, и, решив показать свои знания, ввернула: — Меня всегда поражало, как во Франции чернь отправила Марию-Антуанетту на гильотину, и только из-за того, что она сказала им, чтобы они ели пирожные, раз у них нет хлеба. Мне кажется, что любой с удовольствием ел бы пирожные, для разнообразия, я хочу сказать, — посмотрите на тетушку Друси!

— Бедные они, — сказала Алисия — и боюсь, бедными и останутся, ведь кроме Мисси им надеяться не на кого.

Раздался общий смех.

— Жаль, что нельзя просто наглухо заколотить человека, как заколачивают двери или окна в доме, — послышался новый голос, принадлежащий троюродной или даже пятиюродной сестре, по имени Юния; ее не взяли в команду подружек невесты, и вся злоба, присущая ее характеру, естественно, излилась теперь убийственным ядом.

— В такой день, Юния, и в нашем возрасте, мы для этого слишком добры, — сказала Алисия. — Поэтому нам придется и впредь принимать у себя тетю Друси, и тетю Окти, и кузину Мисси, и тетю Джули, и тетю Корни, и всю остальную братию вдовушек и старых дев. Возьмем мою свадьбу. Они же все испортят! Но мама говорит, и совершенно правильно, что их нужно пригласить; конечно же, появятся они раньше всех, а уйдут самыми последними. Замечали, наверное, что прыщики и фурункулы обычно появляются, когда их меньше всего ждешь? Но мамочке, правда, пришла в голову блестящая мысль, как избавить нас от лицезрения их жутких коричневых нарядов. Она купила для меня у тетушки Друси постельное белье за двести фунтов. Должна вам сказать, сделано все весьма и весьма умело и изящно, так что мамочкины деньги, слава Богу, не пропали. Наволочки все вышитые, застегиваются на маленькие обшитые тканью пуговицы, и еще на каждой пуговке, представляете? — вышит крошечный розовый бутончик! Прелестно! Короче говоря, мамин план сработал, потому что дядя Херберт недавно обмолвился, что к нему в магазин приходила Мисси и купила три отреза ткани — сиреневую для тети Друси и голубую для тети Окти. Кто угадает, какого цвета был материал для сестрички Мисси?

— Коричневого! — заорали все в один голос, и послышался взрыв смеха.

— У меня есть идея! — закричала Лавиния, когда веселье стихло.

— Почему бы тебе не отдать Мисси одно из своих старых платьев подходящего цвета?

— Да я лучше подохну, — презрительно сказала Алисия. — Чтобы мое хорошенькое платье надевало это неумытое страшилище? Если тебе это прямо покоя не дает, почему бы тебе самой не выделить что-нибудь из своего старья?

— Потому, — едко отвечала Лавиния, — что я не в таком уютном финансовом положении, как ты, Алисия, — вот почему! Подумай над этим, если уж тебя так раздражает ее вид. Ты часто носишь янтарный цвет, абрикосовый, цвет старого золота. Думаю, что-нибудь из этого диапазона на Мисси смотрелось бы прекрасно.

Тем временем Мисси удалось встать на четвереньки и выбраться из кустов, а затем на дорожку. Она передвигалась таким манером до тех пор, пока из окна ее уже нельзя было заметить, затем встала на ноги и пустилась бежать. Слезы заливали ей лицо, но она не собиралась останавливаться, чтобы вытереть их, — злость и стыд были слишком велики, чтобы думать об этом.

Никогда она не представляла себе, что кто-нибудь когда-нибудь может говорить о ней такие обидные вещи. Тысячи раз прокручивала на все лады слова сочувствия и жалости, какие только могли бы сказать о ней. На самом-то деле обидно вовсе и не было. Ножом в сердце, скорее, были ужасные слова Алисии и ее подружек о ее матери и обо всех этих бедных тетушках, старых девах, безобидных и милых, зарабатывающих свой хлеб нелегким трудом. Как благодарны они бывают за любое проявление внимания, и в то же время гордость не позволяет им принять ничего, в чем можно заподозрить милостыню. Как она только посмела говорить об этих достойных бесконечного восхищения женщинах в таком пренебрежительном тоне, с такой бездушностью! Как бы Алисия запела, если б ее саму поставить в такие условия!

Пробегая через Байрон и снова чувствуя, как жгучая боль вонзается в бок, Мисси взмолилась, чтобы библиотека была открыта — тогда на месте была бы Юна. Ох, как Юна была ей сейчас необходима! Но за шторами было темно, а табличка на дверях просто сообщала: ЗАКРЫТО.

Октавия, уже переодевшаяся в каждодневное платье, сидела на кухне Миссалонги, а на плите тихонько булькала в горшке их вечерняя трапеза — тушеное мясо. Спицы в искалеченных руках тетушки проворно мелькали, рождая на свет замечательную по своей ажурной тонкости вечернюю шаль, предназначенную в подарок неблагодарной Алисии.

Когда Мисси вошла в кухню, Октавия отложила работу в сторону и сказала:

— Ты приятно провела время, дорогая? Мать пришла вместе с тобой?

— Отвратительно я провела время, поэтому я ушла раньше, — коротко ответила Мисси и, схватив ведро для молока, тут же испарилась. Корова терпеливо ожидала, когда ее заведут в сарай, Мисси, протянув руку, погладила бархатистую темную коровью морду и заглянула в большие добрые глаза.

— Ты, Лютик, гораздо милее Алисии, и я просто не понимаю, почему, если женщину называют коровой, это считается таким смертельным оскорблением. Теперь всех женщин, которых называют коровами, я буду всегда называть Алисиями, — ласково разговаривая с коровой, Мисси завела ее в сарай, и корова сама зашла на доильный станок. Доить Лютика было всегда легче, чем остальных коров, она никогда не сопротивлялась и никогда не жаловалась, если вдруг руки у Мисси оказывались холодными, а бывало это частенько. Поэтому и молоко от нее было таким хорошим; приятные коровы всегда дают приятное молоко.

Когда Мисси вернулась со двора, Друсилла была уже дома. Молоко обычно наливалось в большие широкие кастрюли, которые обитали на веранде, на задней стороне дома, где было попрохладнее; разливая молоко, Мисси слышала, как ее мать во всех деталях описывает Октавии все, что происходило на вечеринке.

— Я так рада, что одной из вас все-таки понравилось, — сказала Октавия. — Все, что мне удалось добиться от Мисси — это что она отвратительно провела время. Было бы у нее побольше друзей…

— Это правда, и я-то жалею об этом больше, чем кто-либо. Смерть дорогого Юстиса свела на нет все шансы на то, чтобы у Мисси появились братья и сестры. Да и дом этот так далеко от Байрона, на отшибе, вот никто и не хочет топать такую даль, чтобы навестить нас.

Мисси ожидала, что сейчас последует разглашение ее грехов, но мать ни словом о них не обмолвилась. Мужество вернулось к Мисси, и она зашла в дом. С того самого дня, как с ней приключился сердечный приступ, Мисси стало легче защищать свои права, и, похоже, также и матери становилось легче воспринимать эти проявления независимости. На самом-то деле причиной этого поворота был совсем и не приступ. А Юна — вот кто! Да, все началось с появления Юны: решительность Юны, откровенность Юны, нежелание Юны, чтобы кто-либо садился ей на голову, впечатлили Мисси. Юна бы непременно послала в задницу этого надменного грубияна Джеймса Хэрлингфорда. Юна сказала бы Алисии, если б вообще снизошла до нее, что-нибудь такое, что та надолго запомнила бы, Юна заставила бы людей уважать себя. И каким-то непостижимым образом умение Юны постоять за себя начало передаваться и Мисси.

Когда Мисси вошла, Друсилла вскочила с места, широко улыбаясь:

— Мисси, ты только представь! — радостно кричала она, доставая из-за спинки своего стула довольно большую коробку и поставила ее на стол.

— Когда я уже уходила с вечеринки, ко мне подошла Алисия и передала для тебя вот это, чтобы ты одела это на свадьбу. Она уверила меня, что этот цвет будет тебе к лицу, и, по правде сказать, сама я об этом никогда не думала. Взгляни только.

Мисси стояла, будто громом пораженная, пока ее мать, порывшись в коробке, достала кипу помятого и слежавшегося органди и, встряхивая и расправляя, предъявила для инспекции Мисси, которая глядела на все это круглыми глазами. Великолепное платье цвета тоффи, не желтое, и не цвета дубовой коры, и не то чтобы янтарного; люди с наметанным глазом сразу бы определили, по оборочкам на юбке и по вырезу, что такие фасоны носили лет пять-шесть назад, но все равно — это было великолепное платье. Поработав над ним, можно было превратить его просто в чудо.

— А шляпка, ты посмотри, какая шляпка! — кудахтала Друсилла, доставая из коробки большую шляпу с широкими полями цвета тоффи и встряхивая ее, чтобы привести в божеский вид. — Ты видела когда-нибудь более красивую шляпу? Мисси, дорогая, тебе обязательно нужны туфельки, пусть это даже и непрактично!

Наконец Мисси вышла из состояния оцепенения; она шагнула вперед, протянув руки, чтобы принять дар Алисии, и мать вложила в них и платье, и шляпку.

— Я надену свое новое коричневое платье и свою шляпку, которую мы сшили сами, и добрые крепкие ботинки! — проговорила Мисси сквозь зубы и, развернувшись на месте, направилась к задней двери. Масса органди вздымалась вокруг нее, будто диафрагма плывущего трепанга.

Еще не совсем стемнело; Мисси побежала к сараю, слыша где-то позади истошные вопли Друсиллы и Октавии, но когда им удалось догнать ее, было уже слишком поздно. Платье и шляпка быть втоптаны в навоз подле доильного станка, а Мисси, с лопатой в руках, занималась тем, что сооружала навозную кучу, набрасывая на королевский подарок Алисии весь навоз, какой только могла отыскать.

Друсилла обиделась до глубины души:

— Как ты только могла? Ну, как же ты могла? Единственный раз в жизни у тебя была возможность выглядеть настоящей красавицей!

Мисси прислонила лопату к стене и отряхнула руки с видом полнейшего удовлетворения.

— Уж вы-то, матушка, должны были бы понять, как это я могла! — отвечала она. — Никто так не оберегает свою гордость, как вы, никто, кого я знаю, не относится с такой щепетильностью к подаркам, .в которых можно увидеть хоть намек на подачку. Почему же вы отбираете у меня право на свою собственную гордость? Неужели вы сами приняли бы такой подарок? Зачем же вы тогда взяли его для меня? Вы что, в самом деле считаете, будто Алисия подарила мне все это из добрых чувств? Конечно, нет! Алисия озабочена тем, чтобы ее свадьба была безупречной, а я — я все портила! Нет, пусть уж я лучше останусь со Своим суконным рылом, но в ее калашный ряд я соваться не хочу! Ни за какую цену. И я ей так и скажу!