Абсолютные новички

Я не видел его долгое время потому, что он где-то отсиживался. Это часто случается с Дином, ибо он нередко вламывается в аптеки, и так как он очень сильно страдает от того, что он отрезан от мира и от того, что этот мир ему может предложить, ему не нравится, когда начинается разговор про это. Но в то же время ему нравится слышать от вас, что его вновь рады видеть, так что действовать нужно по обстоятельствам.

— Приветствую тебя, эсквайр, — сказал я, — не видеть долгое время ты. Как твоя-моя поживает? Рассказать не хотеть?

Дин улыбнулся своей уставшей от мира улыбкой.

— Не правда ли, эта забегаловка воняет? — сказал он мне.

— Ну, конечно, Дин Свифт, так оно и есть, но что ты имеешь в виду — воздух или вообще атмосферу?

— И то, и другое. Единственная цивилизованная вещь здесь, — продолжил Дин, — это то, что можно сидеть.

Дин посмотрел на слонявшихся вокруг продуктов юности, словно надзиратель в концлагере. Я должен объяснить, что у Дина, несмотря на то, что сам он недавно был тинэйджером, по щекам струятся аллеи грусти, и он носит пару обрамленных сталью очков (он снимает их, когда позирует), поэтому Дин выглядит кисло и печально. (Свифтом его зовут из-за умения моментально исчезнуть при виде полиции. Ты разговариваешь с ним и вдруг — бац! Он исчезает. ) Я уже мог предвидеть, что Дин, тощий и язвительный, собирается вернуться к своей любимой теме под названием «кошмарные тинэйджеры».

— Погляди на этих безусых микробов! — провозгласил он достаточно громко, чтобы услышали все. — Погляди на существ из колясок, уже строящих планы и что-то замышляющих!

И действительно, в его словах была истина, потому что ребята, склонившиеся над столами, были похожи на каких-то заговорщиков, строящих планы уничтожения своих старших собратьев. Когда я расплатился, и мы вышли на улицу, даже здесь, в Сохо, оплоте взрослой мафии, можно было увидеть приметы небеззвучной тинэйджерской революции. Магазины пластинок с их чудесными обложками в витринах, самая оригинальная вещь в нашей жизни, а внутри — дети, покупающие гитары и тратящие целые состояния на песни из Лучшей Двадцатки. Магазины рубашек и бюстгальтеров, с кинозвездами, смотрящими из витрин, где продаются все те тинэйджерские шмотки, которые я вам описывал. Салоны причесок, где детей часами истязают завивкой. Магазины косметики, чтобы семнадцатилетних, пятнадцатилетних, даже тринадцатилетних девочек превратить в бледных, выскобленных, испорченных дам. Скутеры и пузатые автомобили, управляемые детишками, которые несколько лет назад толкали по асфальту игрушки. И куда бы вы ни попали — везде кофейные бары и затемненные подвалы, набитые детками, просто шепчущимися, словно пчелы в улье в ожидании прибытия великолепной пчелы-матки.

— Понимаешь, что я имел в виду? — сказал Дин.

И девчонки, в аллеях, в этот летний полдень! О, небеса! С каждым годом тинэйджерская девушка мечты все молодела и молодела. И наконец-то, вот они — словно дети, в лучших нарядах своих модных тетушек— и вдруг ты осознаешь, что это уже больше не игра, что эти девчонки действительно серьезно настроены. А свои стрелы они направляют не столько на тебя, одного из парней, пока их легкие, милые, энергичные ножки несут их по асфальту, а на гораздо более взрослых чуваков, вполне созревших, в чьи глаза они и смотрят самоуверенно, гордо давая понять, что здесь нет ошибки.

— Маленькие мадам, — сказал Дин.

— Попал в точку! — ответил я.

Вдруг Дин Свифт неожиданно остановился.

— Скажу тебе, — сказал он, натягивая на глаза свою бейсболку в полоску, как флаг США, — скажу тебе вот что. Эти тинэйджеры перестали быть рациональными, думающими человеческими существами, и превращаются в безмозглых бабочек совершенно одинакового размера и цвета, летающих вокруг одних и тех же цветков в одном и том же саду. Да! — произнес он группе ребятишек, щебетавших ломающимися голосами. — Вы всего лишь кучка бабочек!

Но они не обратили никакого внимания на Дина, потому что именно в этот момент…. В своей машине ручной работы, со своими инициалами на номере, мимо промчался самый последний из певцов-любимцев тинэйджеров, вместе со своим братом, своим композитором, своей девчонкой и своим Личным Менеджером, так что не хватало только его Мамы. И все детки махали ему руками, и юный талант помахал им, в свою очередь, и все на несколько секунд попались в сети славы.

— Певец! — прокричал Дин ему вслед. — Ха-ха!

Он стоял на проезжей части, жестикулируя вслед удаляющемуся автомобилю. Внезапно он свернул за угол, и мне пришлось догонять его. Дин посмотрел назад через плечо, схватил меня за руку и ускорил шаг. «Ковбои», — объяснил он.

Я тоже посмотрел назад.

— Они не показались мне похожими на ковбоев, — сказал я Дину.

Но сказать такое было равноценно тому, чтобы сказать какому-нибудь эксперту в Хаттон Гарден, что эти камни вряд ли являются бриллиантами.

— Вот что я тебе скажу, — с жаром начал Дин. — Я могу учуять легавого в темноте, в ста футах от меня, с завязанными глазами. И, кстати, — снисходительно продолжал он, — те не видел? Те двое были в штатском, но ботинки-то у них были залатанные!

Это очень много значило для Дина.

— Не нравятся тебе легавые, не так ли? — спросил я его.

Дин несколько замедлил свой шаг.

— Единственное, что в этих ублюдках есть хорошего, — сказал он вежливо, — это то, что они сплотились в одну силу. Только представь, во что превратился этот мир, если бы эти монстры крутились бы среди нас без всяких отличительных знаков!

Бедный старый Дин! Он действительно ненавидит закон, но в отличие многих из нас он не боится его, на самом деле не боится, хотя с ним не раз обходились как со спичечным коробком. Естественно, все его занятия всегда приводили его к конфликту с ковбоями, — т. е. чудо-целитель, инструктор по танцам, вышибала в клубе, консультант по частной собственности и сиделка для пожилых леди.

К этому времени мы уже достигли «Фронта», как девчонки, занимающиеся бизнесом, называют самую оживленную улицу города, и здесь Дин прошептал:

— Мне нужно как можно скорее вмазаться, и мне нужно новое кое-что для моего кое-чего.

Так что мы вошли в ближайшую же аптеку.

За прилавком стояло существо женского пола, ей не понравился вид Дина и она сразу начала ту самую бодягу, что владельцы магазинов в королевстве отшлифовали до безупречия. Она заключается в следующем — они сразу начинают заниматься какими-то делами, суетятся, выполняя сверхнеобходимые задания, и когда ты кашляешь или еще как-нибудь привлекаешь их внимание, они смотрят на тебя так, будто ты вломился в их спальню. А когда они говорят с вами, то используют новый вид вежливости, очень распространенный у нас в городе, т. е. говорят добрые и учтивые слова, но немного по-сучески, противно, поэтому они сначала тебя обезоруживают, а потом сбивают с ног. Для начала она естественно спросила: "Могу ли Вам чем-нибудь помочь? "

Ах! В случае с Дином она встретила достойного соперника, потому что он отработал до блеска и почти запатентовал стиль ужасно вежливого поведения. Это совершенно ничего не означает и является самым настоящим издевательством над тем, с кем он так вежлив. Хотя это отследить не очень уж и легко, ибо Дин ведет себя настолько серьезно и честно, что никто не может даже допустить и мысли, что это может быть сарказм.

— Да, Мадам, — ответил он, — конечно, вы можете помочь мне, если позволите и если на это не потребуется слишком много вашего времени.

И потом они начали свою дуэль вежливости, их глаза светились ненавистью друг к другу. Пожалуйста, вот, что происходит, когда люди с возрастом начинают думать, что вежливость (хорошая штука, кстати) — это некая форма слабости. И когда Дину удалось выманить из старой шлюхи все те продукты, в которых он не очень то уж и нуждался, он неожиданно сказал: «Спасибо, мад-а-а-а-м, большое спасибо», — отсалютовал ей своей бейсболкой, и вышел на солнце со словами: «Один из моих друзей-страдальцев в „Подозрительном“ одолжит мне то, в чем я нуждаюсь».

Я должен пояснить, что «Подозрительный» — это один из тех кабаков, что гноятся в Сохо, тот, что всегда в моде у самых клевых типов. И, естественно, когда я вошел туда вместе с Дином, среди других я увидел М-ра Зови-Меня-Приятелем и его подругу экс-Дебютантку-Прошлого-Года: он бы шишкой с телевидения из заморских колоний, а она с легкостью перескочила со страниц глянцевых социальных журналов на страницы ежемесячников моды. И, кстати, экс-Деб. была довольно-таки милой, чего нельзя сказать о Зови-Меня-Приятелем, ибо он порет слишком много этой австралийской чуши, хотя по телеку это выглядит потрясающе, так искренне.

Когда Дин уполз в темные углы, я щелкнул эту подвыпившую парочку, поставив свой Роллейфлекс на стойку бара.

— О, здорово, рептилия, — сказала экс-Деб. — Может, ты поможешь моему возлюбленному с его новым проектом?

— Он называется, — сказал Приятель, — Несчастные Любовники, и мы ищем тех, кто влюблен и от кого отвернулась удача.

— Ты слишком молод для слез, я думаю, — сказала мне экс-Деб., — но, может быть, среди твоих старших знакомых…

Я предложил Хоплайта на роль Несчастного Любовника Года.

— А в кого он влюблен? — спросил Зови-Меня-Приятелем. — Мы хотим устроить помешанной парочке очную ставку перед камерой, да так, чтобы они не знали, с чем им придется столкнуться.

— Он влюбился в Американца, — сказал я.

— Хороший поворот дела, хоть нам и придется выплачивать гонорар в долларах…. Да, сведем эту парочку и нокаутируем их.

— Будет сенсация, — сказал я.

— Его проблема, — сказала экс-Деб., указывая мундштуком на своего любовника, — это его успех. С той самой первой великолепной программы про Сердитых от него ожидают только лучшее.

— И они свое получат! — воскликнул Зови-Меня-Приятелем. — это моя цель, моя миссия и мое достижение — нести высококачественный культурный материал поп-массам.

— Он слуга культуры всех времен и народов, — сказала его дама после того, как они глотнули огненной воды, а потом попытались поцеловать друг друга.

Зови-Меня-Приятелем осмотрел помещение, где веселящиеся вжались в пластиковые сидения и тусклый розовый свет отражался от паркета прямо им в глаза.

— Сегодня, — объявил он, — любой человек — будь то мужчина, женщина или ребенок — в Соединенном Королевстве может стать личностью, звездой. Кем бы вы ни были, мы можем поставить вас перед камерой, и вы будете жить для миллионов.

Но никто не заинтересовался этим предложением в клубе «Подозрительный», так что Зови-Меня-Приятелем сполз со стула и исчез в поисках туалета. И экс-Деб. переключила все свое внимание на меня и неожиданно становилась все более и более материнской. Потому что женщина, когда она расстроена и немного пьяна, а ты молод, очень хочет показать тебе, что она «понимает» — хотя что именно она понимает, ты так и не можешь осознать, и это довольно конфузно.

— Расскажи мне про свою камеру, — сказала экс-Деб., опираясь на меня, теребя мой Роллейфлекс и дыша спиртом мне в лицо. Хотя выглядела она, доложу я вам, просто обалденно.

— Что ты хочешь знать о ней? — откликнулся я.

— Как ты научился ей пользоваться? — спросила она загадочно.

— По ошибке, случайно.

— Ах!

Я не понял этого "Ах! ".

— Когда ты был маленьким мальчиком? — спросила она.

— Так точно.

Она уставилась на меня, будто я только что вышел из приюта Св. Бернарда.

— У тебя было тяжелое детство, я понимаю, — сказала она сочувственно.

— Нет, я бы так не сказал, — а я бы и в самом деле не сказал.

— Ах, но я знаю, что так оно и было! — настаивала она.

Я сдался.

— Что ж — твоя взяла, — сказал я ей.

— Твоя мать, сдается мне, была порядочной стервой, — предположила она.

Теперь, хоть я и был согласен с этим, я просто разозлился! Кем она себя возомнила, эта фотомодель, — Миссис Фрейд?

— Скажу тебе кое-что про мою мать, — сказал я. — У нее есть свои недостатки — у кого их нет? — но у нее много отваги, она здорово сохранила свою внешность и выглядит обалденно!

— Ты слишком лоялен, парень, — сказала экс-Деб., ее шикарная юбочка так и скользила по стулу.

— Может, и так, — сказал я, вновь поддаваясь ей.

Она взяла меня за руку и сказала:

— Расскажи мне какой-нибудь секрет про вас, тинэйджеров. У вас очень активная сексуальная жизнь?

Они просто не могут удержаться.

— Нет, — ответил я, — не очень.

А сказал я, кстати, чистейшую правду, потому что, хоть вы и видите тинэйджеров, перемешанных друг с другом и ведущих себя легко, свободно и интимно, довольно нечасто это достигает точки, откуда нет возврата. Но в королевстве, где мы проживаем, все почтенные граждане твердо уверены, что если вы видите деток, наслаждающихся самими собой, то это означает, что — основа всего этого — плотские грехи, а не то, что на самом деле это — просто резвость и веселье, праздник.

Но так как это не касалось экс-Деб., я сменил тему и спросил ее:

— Куда поедешь в отпуск в этом году, Мисс Шеба?

— Кто, я? О, не знаю… Я всегда езжу в такие места, где есть пляжи, скандалы и чтобы лететь было недалеко…. А ты, дитя? Я слышала, что вы, словно отщепенцы, теперь колесите автостопом по всему Континенту?

— Нет, уже нет, — твердо отрезал я.

— Почему уже? — спросила она, пытаясь сфокусировать свой взгляд на мне.

— Автостоп давно уже вышел из моды. Нам надоело, что над нами надругаются, и мы прибываем вовсе не туда, куда планировали. Мы теперь покупаем билеты, как все остальные, и, кстати, кучи новых туристических компаний целиком зависят от нас, юных путешественников.

— Так, значит, ты ездил на Континент, бывал во всех этих местах?

Да, забавно… а почему я должен стыдиться того, что никогда не покидал наш остров? Почему? Потому, что, хоть у меня и было полно возможностей (например, не далее, как прошлым летом, марксисты пытались переправить меня к Молодежи в Болгарию — только представьте себе это! ), я просто не хотел… или скорее…. Ладно, чего уж там, я даже не выезжал за пределы Лондона, кроме одного раза, воспоминания о котором у меня остались самые расплывчатые. Меня вывезли на один день в Брайтон, к морю, это было как-то связано с маневрами моей Ма, и все, что я могу вспомнить, это как мы парковались, а потом меня оставляли на пляже и в баре, за столиком с ячменным пивом, пока Ма исчезала, чтобы пофлиртовать с сопровождавшим ее парнем, у которого водились легкие деньги. А что касается сельской местности, этой огромной зеленой штуки со зверьми, что раскинулась вокруг нашей столицы, — я никогда не видел ее. Даже во время войны, когда падали бомбы, моя Ма отказывалась покидать свое имение, и не хотела, чтобы нас с Верном эвакуировали, будь что будет. И все, что я помню о самом путешествии в Брайтон и обратно, это то, как я входил и выходил из вагонов, а все остальное время я либо лежал на горячем и вонючем сидении или блевал.

Но все-таки когда-нибудь я должен буду поехать посмотреть мир. Не просто этот Континент, о котором все говорят — Париж, Рим и вся эта дребедень, — а на что-нибудь огромное, как, например, Бразилия или Япония, и вот почему надо будет умудриться скопить немного деньжонок и спокойно забраться на борт какого-нибудь самолета. Так что я ответил:

— Нет, не во всех. Мне больше нравится в своем поместье, принимать солнечные ванны в Гайде, или прыгать с самой высокой доски в пруды Хэмпстеда.

Она уставилась на меня, ее глаза были залиты жидкостью, что она поглощала.

— Ты, ребенок, в каком-то смысле даже поэт, правда, по-своему.

— О, насчет этого не уверен, — ответил я ей.

Пока продолжался этот смехотворный разговор между мной и экс-Деб., в «Подозрительном» начали лабать какие-то музыканты, ибо тип по имени Телега-С-Двумя-Большими-Пальцами, играющий на басу, устраивал прослушивание для концерта за городом, что мог бы состояться лишь в том случае, если бы он набрал команду. Там, в «Подозрительном», находившемся, как я уже говорил, в подвале, инструменты звучали просто громоподобно, и пока я слушал эти милые и успокаивающие звуки, я еще раз убедился в том, как мне повезло, что я родился в эпоху джаза. А что вообще было бы, если бы приходилось слушать только баллады да вальсы? Джаз — это такая штука, заставляющая тебя чувствовать уютно в этом мире, и мысль о том, что ты — человеческое существо, кажется отличной.

Кот за стойкой бара сказал: «Очень мило, но они вряд ли сыграют „Бьюли-Ули“». Другой ответил: «А кого это волнует? Эта вечеринка для отморозков и Горлопанов Генри, в любом случае». Третий просто сказал «Здорово», с мягким мечтательным взглядом, — но наверняка это было из-за того, что он только что выкурил здоровенный косяк в туалете.

Из этого же туалета, наконец уладив все дела, появился австралийский чувак Зови-Меня-Приятелем, он посмотрел на исполнителей так, будто он был М-р Гранц собственной персоной, как делают все эти теле-знаменитости, строя из себя этакого универсального импресарио для всего человечества. И после испытанного мной блаженства от прослушивания игры ребят в приличном обществе, вид австралийца мне немного подпортил настроение, потому что в джазе аудитория — это половина кайфа, даже, возможно, больше, чем половина.

— Мило, — выдал он свое мнение, — но они промазали задницей мимо двух стульев. Это не попсово и не престижно.

— Мимо таких двух стульев не грех промазать, — сказал я и уже собрался их покинуть.

Экс-Дебютантка-Прошлого-Года схватила меня за карман пиджака.

— Ты идешь к Мисс Ламент? — спросила она меня.

— Да, может, увидимся там, — сказал я ей, пытаясь отцепить ее ярко-красные когти.

— Ты бросаешь нас?

— Всего лишь на миг, девочка из Найтсбриджа, — сказал я.

Потому что я увидел, что в кабак уже вошел Уиз, и хотел перекинуться словечком со своим братом по крови.

На Уизе был гладиаторский ремень Lonsdale с жеребцами, и когда он вошел в «Подозрительный», он расстегнул его, будто солдат, освобождающийся с поста часового. Но все равно он выглядел настороженным, как и всегда, даже, наверняка, и во сне, будто весь мир в одном углу ринга, где происходит бой, а он сам, одинокий охотник в джунглях Лондона — в противоположном. «Давай перейдем через музыку», — сказал я ему, и мы перебрались за сцену, на которой выступали исполнители, так что их звуки превратились в барьер, отделявший нас от посетителей, поглощавших алкоголь у стойки бара.

— Что нового? — спросил я Уиза.

В Уизе хорошо то, что он полностью забывает о ссорах. Борьба необходима ему, как пища, и когда она заканчивается, он просто о ней больше не думает. Он посмотрел на меня с одобрением, и я понял, что вновь стал его старым надежным приятелем, может быть, единственным, на кого он мог бы положиться в этом тысячелетии.

— У меня есть для тебя новости, — сказал он.

Я должен сказать, что немного побаивался, ибо новости Уиза смывали тебя в море, и ты барахтался в нем до тех пор, пока не свыкался с ними.

— Я думаю, — начал он, — открыть дело с девкой.

— О, вот как. Умница. Я навещу тебя в Брикстоне, — сказал я с отвращением.

— Ты не одобряешь?

— Как я могу? Ты же не тот тип сутенера.

— Все в жизни надо попробовать…

— О, конечно. О, конечно, о, конечно. Дальше будут ограбления со взломом.

Я пошел за напитками и заодно получил время все хорошенько обдумать. Потому что я всегда представлял себе, что Уиз однажды встанет на эту дорожку, но всегда успокаивал себя тем, что у него достаточно мозгов придумать что-нибудь получше, а не попасть в кулак какой-нибудь девицы из будуара. Потому что, согласны вы с этим или нет, при таком раскладе дел женская сторона берет бразды правления в свои руки, даже если она отдает всю выручку мужчине, и он забавляется с ней воскресными вечерами, после еженедельного посещения Одеона. Просто причина в том, что ее действия, что бы вы об этом ни думали, легальны, а его — нет, и если развязывается какой-то спор, все, что ей нужно сделать, это набрать номер ближайшего детектива-сержанта Такого-то.

— Здоровье, богатство и счастье, — сказал он саркастично.

— Счастье! Молчал бы!

Наступила тишина.

— Ну же, — сказал затем Уиз. — Давай драться.

— Зачем, если ты уже все решил?

— Все равно давай.

Я зарычал, действительно зарычал.

— Просто, Уиз, дело в том, что это не твой род занятий. Назови мне хоть одного сутенера, у которого есть мозги.

— Я знаю некоторых.

— Я не имею в виду хитрость или опыт, я имею в виду мозги. Конструктивные мозги.

Уиз сказал:

— Я могу тебя познакомить с несколькими букмекерами, владельцами клубов и прокатов машин, основавшими свой бизнес на деньгах, заработанных на улице.

Я сказал:

— Я могу познакомить тебя с несколькими парнями в субботу вечером в аптеке, несколькими зеками, и несколькими трупами, которые тоже так думали.

— А, ну что ж, наши мнения разошлись.

Я сказал лунатику:

— Это, может быть, и нормально для существ, молодых сердцем, неважно, какого возраста, но посмотри в глаза правде, Уиз, ты уже слишком зрелый. Ты слишком много знаешь о том, что делаешь.

Уизард улыбнулся, если это можно было так назвать.

— И это я слышу от парня, — сказал он вежливо, — прославившегося на весь район продажей порнографических фото.

Ну, знаете ли, черт возьми!

— Во-первых…, — сказал я.

— И не забудь про «во-вторых» и «в-третьих»…

— Во-первых, — продолжал я, ты отлично знаешь, что лишь некоторые из моих снимков порнографические, и я занимаюсь этим как ради смеха, так и ради бабок. Во-вторых, как ты говоришь, я как можно скорее брошу это дело, — я часто говорил тебе. И, в-третьих, опять же, ты сравниваешь сутенерство и то, чем занимаюсь я?

— Да нет, вообще-то, — сказал Уизард, — ибо мое занятие более честное и лучше оплачивается.

— О, как скажешь, Спортсмен.

Наступила еще одна пауза передышки между раундами.

— И кто же эта счастливая девка? — спросил я его.

— О, одна знакомая. Конечно, ты понимаешь, — сказал он, — что не очень умно говорить, кто именно, особенно тем, кто не одобряет.

— Насколько же ты прав, юный Уизард. В любом случае — кем бы она ни была, мне ее жаль. У тебя будет дюжина таких в тот момент, когда тебя посадят.

— Я не удивлюсь, — сказал Уиз.

Я осушил свой безалкогольный напиток.

— Ну ладно, вот что я тебе скажу, гений, — начал я. — Две вещи, просто послушай их. Первое — может, ты и симпатичный чувачок, но ты не подходишь на роль сутенера, потому что ты слишком восхищаешься этой забавой, и не воспринимаешь ее достаточно серьезно. Другое, и ты это отлично знаешь, и должен стыдиться этого — у тебя на самом деле есть мозги, и если бы ты получил хотя бы кусочек образования, то сейчас бы ворочал большими вещами, парень, и еще не поздно. Действительно, не поздно, почему бы тебе не поучиться?

— Школа жизни, — ответил Уизард.

— Класс Брикстон.

— Ну и что? Во всем есть риск.

— Дурак.

— Что? А, ладно…

Уизард уставился в потолок, потому что группа остановилась. А я, я действительно чувствовал, что должен сказать хоть что-нибудь, чтобы отговорить его: не потому, что я не одобрял этого, а потому, что знал — если Уиз займется этим, я его потеряю.

Но он начал первым.

— Я скажу тебе вот что. Я все тщательно обдумал — и я в полной безопасности. Смотри! — и я посмотрел на него. — Представь меня на скамье подсудимых! Какой простак — даже судья, не говоря уже о присяжных, — поверит, что дитя вроде меня может быть сутенером?

Я помедлил немного, а потом сказал:

— Если бы ты увидел сейчас себя в зеркале, ты понял бы, что вовсе не выглядишь, как дитя. Вообще не выглядишь молодым, Уиз, абсолютно — ты выглядишь чертовски старым.

— Ах, так? — сказал Уиз. — Тогда я скажу тебе еще кое-что. Этому бизнесу со шлюхой, сутенером и клиентом очень, очень много лет. Со времен А. и Евы, всегда существовали женщина, посетитель и местный мужик.

— Будь тогда посетителем.

— Согласен, никто не любит парней, срубающих легкие деньги. Но, детка, причины, по которым их не любят, очень лицемерны. Клиент перекладывает свой стыд на сутенера, и сутенер согласен нести его — дайте же ему чистое, социальное, уважительное алиби. Потом, ни одному мужчине не нравится платить за то, за что сутенер получает деньги. И самое главное, парень, мир завидует сутенеру! Да, и есть из-за чего, — и он улыбнулся огромной улыбкой — «ну-не-умный-ли-я».

— Прекрасно, прекрасно, — воскликнул я. — Будешь отстаивать свои убеждения перед типами из Вульфендена.

— Ах, они, — сказал Уизард. — Самым последним человеком, кого они когда-либо захотят спросить про шуры-муры, будет кто-либо в курсе дела… шлюха, сутенер, или даже клиент. Знаешь, для чего нужен Вульфенден? — спросил он, наклонившись над столом и ухмыляясь. — Это как заниматься гомосексуализмом в нашей стране и прикрываться сутенерами. Чтобы перепутать и то, и другое, и запудрить мозги лохам, чтобы они не знали, на кого сыпать серу.

— Не так громко, Уиз, — воскликнул я, ибо команда уже закончила играть, а джук-бокс еще никто не включил.

Так что вот так. Я уже говорил с Уизом тайно, чего со мной не случалось никогда, я стал частью его мерзкого плана, и поверьте мне, я не мог этого так оставить.

— Господи! — провозгласил я. — Что со мной происходит? От меня ушла девушка к Пикам и педикам, а теперь мой друг уходит к девушкам.

— Не сравнивай меня с Пиками, — сказал Уиз.

— Ну, будь умницей, я сравнивал тебя с Сюз.

— Мило! Похоже, что больше всего об этом беспокоишься ты, мой маленький спаситель.

— О, похоже на то!

— Ну, тогда, — сказал Уиз, делая вид, что встает из-за стола, — когда ковбои меня схватят, я сразу же позвоню тебе, чтобы ты внес за меня выкуп.

— Не говори так со мной, Уиз, пожалуйста!

— О, я знаю, ты прибежишь с высунутым языком… ты меня обожаешь!

Это явно был предел, и я встал и отвесил Уизу мощную пощечину. Мощную, действительно мощную. Он вовсе не выглядел удивленным и не ответил никак на это. Просто потер щеку и пошел к бару, поэтому я понял, что именно этого он и хотел. О, блядь, подумал я.

И я вышел из «Подозрительного», подышать летним вечерним ветерком. Вечер был великолепным. Воздух был сладок, как прохладная ванна, звезды с любопытством пялились на неоновые огни, и граждане Королевства, в джинсах и пиджаках, плыли по каналам Шефтсбери Авеню, словно гондолы. У всех были деньги, и их можно было тратить, все уже приняли ванны с вербеновыми солями, и ничье сердце не было разбито, а созревало для легкого летнего вечера. С каучуконосов в бистро стерли пыль, и мягкие белые огни китайских ресторанов нового стиля — не старые, категории Ма Джонг, а самые новейшие, с широкими стеклянными фасадами, дакроновыми занавесками и бежевыми коврами внутри — светились ослепительно, словно какие-то гигантские телеэкраны. Даже эти ужасные старинные англосаксонские трактиры — картофельные чипсы, выдохшийся, несвежий эль, лужи и харкотина на стойке бара — выглядели довольно заманчиво, при условии, что вам не придется толкать эти двухтонные двери, отхватывающие половину зада, и заходить туда. Одним словом, столица была мечтой для ночных плэйбоев. И я подумал: "Боже мой, одно я знаю точно — наверняка когда-нибудь сделают мюзикл о шикарных 1950-х. " И я подумал, о небо, еще кое-что я знаю точно — я жалок.

И тут, кого я вижу, шляющегося по главной улице Сохо, как не Парня-Из-Открытого-Космоса, он не знает, что его так зовут, потому что я ему этого еще не сказал. Этот парень экстремально мил, и я знаю его со школьных времен и даже со времен изобретения Бадена-Пауэлла. Он полностью принадлежит Другому Миру, т. е., как я уже объяснял, чужим мирам, где не врубаются в происходящее, хотя во многом именно благодаря им мы и существуем. Этот парень из Открытого Космоса работает в городском управлении, делая всякие дела, и каким-то образом я встречаю его раз в год, всего лишь раз, когда случайно, как сегодня, он выбирается из своего квартала в мой, или, vice versa, так поступаю я. И мы встречаемся, словно путешественники, и я рассказываю ему про чудеса своего района столицы, настоящие и выдуманные, а он рассказывает мне про свои достижения в спорте, про то, как откладывает деньги на скутер, и как в муниципальном управлении записывают дебет или кредит. Он мил, но слишком скучен, хотя и не зануда.

— Какой узел ты бы использовал, — сказал я, подойдя к нему и говоря из уголка своего рта в его ухо, — чтобы связать две веревки разной толщины вместе?

— Ох-хо-хо, это ты, Маугли, — сказало это существо из открытого космоса, останавливаясь и хлопая меня по плечу, покуда я не увяз на четыре фута в тротуар Сохо.

— Я, я! Как там с национальными проблемами? Давай, выкладывай мне все слухи от бухгалтеров из ратуши.

— Бюджет сбалансирован, — сказал парень из О. К., — но деньги, благодаря которым он сбалансирован, стоят лишь одну треть себестоимости.

— Надо же! А как поживает скутер? Сколько коленных чашечек ты разбил, кроме своих собственных?

Парень из О. К. погрустнел.

— У меня нет скутера, — ответил он, — потому что моя Ма предпочла телик.

— Парень, ты что, предатель? Ты позволил своей Ма распоряжаться собственными сбережениями?

— Ну, сынок, она настаивала, правда.

— Любит сидеть в кресле-качалке и смотреть рекламу?

— Не будь таким саркастичным. Ты, что, из-за чего-то переживаешь?

— Точно, ты прав. О, да!

— Не распространяй тогда это вокруг себя. Только не на меня.

— Хорошо, полковник, я придержу это при себе.

— Говори что угодно, но благодаря телевидению можно многое узнать. Я знаю, что это все ради денег, но это в своем роде большое универсальное образование.

— Наконец-то люди видят сквозь стены, так?

— А что, нет? Скажи!

— Все, что они видят, это дайджесты, тенденции и точки зрения.

— Что же тогда, все они нас дурят? Все эти профессоры и авторитеты?