Мэттью Хоуп (№4) - Красавица и чудовище

– Что?

– Позволь мне объяснить тебе кое-что, Сьюзен. Во-первых: мы разведены, мне совершенно ни к чему вторгаться в твою личную жизнь. И убедительно прошу тебя держаться подальше от моей. Во-вторых: у меня не вызывают восторга эти визгливые споры по телефону. Гнев – одна из форм близости, а я не хочу никакой близости с тобой. И наконец: у тебя есть выбор. Или Джоан на следующей неделе поедет со мной в Мексику, как она и собиралась, или же я, как только повешу трубку, посажу ее в машину и доставлю к тебе. Тогда тебе придется решать, хочешь ли ты остаться на этот уик-энд дома, или возьмешь ее с собой в Тампу, где будешь «заниматься прелюбодеянием», если пользоваться твоей лексикой, с мужчиной по имени Артур Батлер. Такие действия суд может определить как «недостойное поведение» женщины, под опекой которой находится четырнадцатилетний подросток.

– Это шантаж, – прорычала Сьюзен.

– Пусть так, что ты решила? Поедет Джоан со мной в Мексику или с тобой в Тампу? Или на этот уик-энд ты останешься здесь, в Калузе? Уверен, твоему дружку удастся подыскать тебе замену, чтобы не пропали билеты на футбол…

– Сукин сын, – сказала Сьюзен.

– Решай.

– Забирай ее в Мексику.

– Спасибо.

– Поганый сукин сын, – повторила она и повесила трубку. У меня было такое ощущение, будто я только что с блеском выиграл дело в Верховном суде страны.

Как это ни покажется странным, но именно моя дочь Джоан помогла мне принять решение относительно Джорджа Н. Харпера. После бурного взрыва радости при известии, что мать «пересмотрела» свои позиции и разрешила ей поехать в Мексику, Джоан почти тотчас же погрузилась в глубокую задумчивость, из чего я заключил, что голова ее занята чем-то гораздо более важным. Я уже давно усвоил, что нет смысла проявлять излишнее любопытство, пока Джоан размышляет над какой-то проблемой. Если у нее возникнет желание поделиться со мной, если ей понадобится мой совет или утешение, она в конце концов сама расскажет мне обо всем, часто совершенно неожиданно, как и произошло в тот вечер после обеда.

Даже в самые жаркие месяцы к вечеру в Калузе заметно холодает. А ноябрь – далеко не лучший месяц в году, хотя последние недели мы наслаждались блаженным теплом и безоблачно-ясным небом. Трудно представить, что дружки-приятели моего партнера Фрэнка мерзнут в это время в Нью-Йорке при десятиградусном морозе. Сегодня вечером у нас в доме было прохладно. Включив обогреватель, я налил себе коньяк, когда Джоан, без всякой предварительной подготовки, вдруг сказала:

– Как, по-твоему, Хитер – потаскушка?

На мгновение я опешил, судорожно вспоминая, кто же такая эта Хитер. Еще в те далекие времена, когда Джоан ходила в детский садик, в доме постоянно появлялись юные леди, все как одна с изысканно-вычурными именами: Ким, Дарси, Грир, Аллис (с двумя «л»), Кандейс, Эрика, Стейси, Кристал и… да, кажется, Хитер. Мне порой приходило в голову: а куда же подевались нормальные старомодные имена вроде Мери, Джин, Джоан, Нэнси, Алиса (с одним «л») и Бетти?

– Хитер? – переспросил я.

– Да, Хитер.

Я с трудом вспомнил пухленькую девчушку с мышиного цвета волосами и темно-карими глазами, которая, по крайней мере в возрасте лет шести, имела пренеприятную привычку проливать потоки слез каждый раз, как ей предлагали переночевать в нашем доме. Мне никак не удавалось представить эту рыдающую малышку в том образе, который возникает при слове «потаскушка». Это подозрительная личность, которая подпирает угол дома, помахивает атласной сумочкой и зазывающе подмигивает проходящим мужчинам, предлагая им поразвлечься.

– Все говорят, что она – потаскушка, – заявила Джоан.

– Кто – эти «все»?

– Все.

На языке Джоан «все» означало – все девочки восьмого класса.

– А ты сама как думаешь? – спросил я.

– Ну, она, может, и приударяет кой за кем, так что из этого? И остальные – тоже.

На языке Джоан «приударять» означало – быть в дружеских отношениях с существом противоположного пола; «все остальные» – группа не по летам развитых девиц.

– Только не я, – поспешно добавила моя дочь, усмехнувшись, но тут же посерьезнела. – Дело совсем не в том, потаскушка она или нет, просто мне не нравится, когда о ней говорят, что она – потаскушка, а наверняка ничего не знают, – вот я о чем.

– Эта Хитер – твоя близкая подружка?

– Совсем нет.

– Но все же подружка?

– Вообще-то говоря, совсем даже не «подружка». Понимаешь, мы просто здороваемся при встрече, вот и все. Видишь ли, она не очень-то привлекательная, пап. Она толстая и… ну, в таком заведении, как «Святой Марк», куда так трудно попасть, пусть даже это и не «Бедлоу», к ней относятся как к дурочке. А уж как она разговаривает! Жуть как ругается, даже больше других девчонок, – в «Святом Марке» этим никого не удивишь, ругаются почем зря, только и слышишь: «дерьмо», «сучка», «трахаться», «ссать», – это все нормально, понимаешь? Но Хитер уж слишком перебарщивает, как будто старается всем доказать, какая она взрослая, понимаешь, что я хочу сказать?

Я еще не пришел в себя от потока ругательств, мимоходом вставленных в рассказ моей четырнадцатилетней дочерью.

– Папа? – позвала она.

– Угу.

– Понимаешь, что я хочу сказать?

– Конечно, она…

– Она просто из тех, кто занимается показухой, понимаешь меня?

– Угу.

– Но ведь от этого она не стала потаскушкой, верно?

– Необязательно.

– Я хочу сказать, даже если она и встречается кой с кем, – ведь наверняка никто ничего не знает.

– А «кой с кем» – это сколько же?

– Ну… не с одним мальчиком. Не только с тем мальчиком, с которым встречается постоянно, может, с двумя или с тремя. Или даже с четырьмя.

– Понятно. – Я не отважился спросить, что же в таком случае означает: «с кем попало».

– Пап? С тобой все в порядке?

– Да, я в полном порядке, – ответил я.

– Так ее все бойкотируют, как какую-то… парию. Так?

– Так.

– Ага, парию. Пусть она не такая шикарная, как некоторые девчонки, пусть все время ругается и всякое такое, – это же еще не повод обращаться с ней так, будто она – ничтожество, правда? Или называть ее за глаза потаскушкой, а иногда и прямо в лицо. Гарланд сегодня прямо при всех назвала ее потаскушкой.

– Гарланд.

– Ага. Гарланд Мак-Грегор. Ты ведь знаешь Гарланд, она как-то ночевала у нас.

– Помню, Гарланд.

– Которая, кстати сказать, вовсю приударяла за мальчиками, когда ей было еще тринадцать. Гарланд, я имею в виду. За этим мальчишкой из «Бедлоу», пусть даже он и вправду был потрясный. Я прямо чуть не разревелась, когда сегодня это случилось, – когда Гарланд прямо в лицо назвала Хитер потаскушкой. Я хочу сказать, она ведь не кукла, она переживает, правда? Я про Хитер.

– Да, дорогая, она тоже переживает, – согласился я.

– В понедельник подойду к ней и посоветую не обращать внимания на всех этих задниц, пусть себе болтают, что хотят.

– Прекрасно, – одобрил я.

– Как, по-твоему, я правильно решила? Ты понимаешь, ведь она мне даже не нравится; пап. И допустим… ну… она на самом деле потаскушка, как все говорят?

– Но ты же в этом не уверена?

– Нет.

– И другие не знают наверняка.

– Это точно: наверняка они не знают, папа.

– Что же, тогда ты права.

– Да, и мне так кажется, – согласилась Джоан.

К этому времени я твердо решил взять на себя защиту интересов Джорджа Н. Харпера.

Глава 4

В разделе 905.17 законов штата Флорида ясно указано, кто имеет право присутствовать в зале во время заседания Большого жюри: «На заседании Большого жюри имеют право присутствовать: свидетель, которого допрашивают, окружной прокурор и его помощник, лица, предусмотренные в пункте 27.18: судебный писец или стенографист и переводчик».

Такой порядок может показаться несправедливым по отношению к обвиняемому, но на самом деле обвиняемый может отказаться давать свидетельские показания, если таково его решение, а если его вызовут для дачи показаний (при условии, что он даст согласие), ему должны тотчас же снова зачитать его права, и он в любой момент может прервать допрос, чтобы с глазу на глаз проконсультироваться со своим адвокатом, который ожидает его за дверями зала заседаний.

В понедельник утром 23 ноября я ждал в коридоре суда, а Джордж Харпер в это время в зале судебных заседаний выслушивал свидетельские показания доктора, который проводил вскрытие тела Мишель; служащего заправочной станции, который продал Харперу пустую пятигаллоновую канистру, а затем по его просьбе наполнил ее бензином; сотрудника лаборатории, который обнаружил отпечатки пальцев Харпера на канистре; офицера полиции, который показал под присягой, что утром 16 ноября принял от Мишель жалобу на жестокое обращение с ней мужа; рыбака, без колебаний опознавшего в Харпере человека, которого он видел в ту же ночь на пляже острова Уиспер, когда этот черный избивал белую женщину. Харпер ни разу не вышел ко мне в коридор за помощью или советом, так как я запретил ему давать показания.

Большое жюри закончило слушание окружного прокурора и его свидетелей в 10.15 и удалилось на совещание. Когда Харпер вышел ко мне в коридор, я спросил:

– Как дела?

– Меня хотят поджарить, – ответил он.

– Ладно, посмотрим. Мы ведь еще не знаем, как проголосует Большое жюри, верно?

– И в какую копеечку мне это выльется? – спросил Харпер.

– Мы обсудим этот вопрос позднее.

– Я не богатей. Мне неохота сидеть по уши в долгах, пока я не сдохну.

– Обещаю, что этого не случится.

– А как с этим, другим законником, про которого вы говорили, ну с тем, что собирались взять себе на помощь? В какую копеечку он мне обойдется?

– Для начала мне предстоит его найти.

– Вы скажите ему, что я не богатей.

– Не беспокойтесь, скажу.

* * *

В 11.15 обвинительный акт был утвержден и подписан председателем суда: окружной прокурор получил предписание готовить обвинительное заключение против Харпера в убийстве первой степени без смягчающих вину обстоятельств. Джорджа Харпера отвезли в окружную тюрьму, а я отправился на встречу с Джеймсом Уиллоби, адвокатом по уголовным делам, который когда-то работал в отделе окружного прокурора, а затем занялся частной практикой в фирме «Петерсон, Полинг и Меррит», которую в Калузе называют «Петер, Пол и Мери».

Уиллоби было чуть больше сорока, у него хитрое выражение лица и голубые глаза, умные и проницательные, – это единственный адвокат, который, – если верить прогнозам юридических кругов нашего города, – мог бы со временем занять место Бенни Фрейда и возглавить группу адвокатов по уголовным делам. В отличие от Бенни Уиллоби делился со своими подзащитными сведениями о том, каким образом окружной прокурор – его прежний работодатель – подготавливает дела. Он охотно распространял при каждом удобном случае эту секретную информацию, движимый неослабным желанием унизить своего прежнего хозяина. («Этого сукина сына», как издевательски называл его Уиллоби.) По уверениям Уиллоби, окружной прокурор всячески пакостил ему и не давал продвинуться на государственной службе, потому что опасался, как бы в один прекрасный день Уиллоби не лишил его парламентского мандата на выборах. С неутомимостью терьера, преследующего крысу, Уиллоби не оставлял в покое отдел окружного прокурора и получал громадное удовольствие, разбивая в пух и прах дело, старательно подготовленное каким-нибудь обвинителем, «этим сукиным сыном», – будь то убийство, отравление, поджог, вооруженное нападение или просто нарушение общественного порядка. Такой человек мне как раз и был нужен.

– Только я не желаю, чтобы вы сели в лужу, – заявил он мне сразу же.

– О чем вы?

– О том, что возьмусь за это дело только в том случае, если пообещаете не путаться у меня под ногами. Не хочу проиграть этому сукину сыну только из-за того, что какой-то адвокат, занимающийся недвижимостью…

– Я не веду дел по вопросам недвижимости.

– У вашей фирмы уйма дел, связанных с урегулированием вопросов недвижимости.

– Наша фирма также ведет дела…

– Но вы ведь не занимаетесь уголовными преступлениями?

– Нет, но…

– Выступление защиты закончено, – прервал меня Уиллоби и, ухмыльнувшись, – издевательски, как мне показалось, – развел руками. – Откровенно говорю вам, Мэттью: как бы уважительно ни относился я к вашему опыту в самых разных областях законодательства, не позволю вам путаться под ногами там, где на карту поставлена жизнь человека.

– Именно по этой причине я и обратился к вам, – возразил я. – Совсем необязательно читать мне нотации.

– Извините, я и не думал читать нотаций.

– Я прекрасно осознаю пределы своих возможностей.

– Тогда все в порядке. Просто не забывайте, что вы играете на моем поле.

– Это понятно, – заверил его я. – Больше того: если вы возьметесь за это дело и будет согласие моего клиента, я совсем выйду из игры.

– Нет, нет, – поспешно возразил Уиллоби.

– Почему же «нет»?

– Из того, что вы рассказали, ясно, что у вашего клиента за душой ни гроша…

– Да нет же, он вполне платежеспособен. У него собственное дело по сбору и продаже подержанных вещей.

– И он в состоянии оплатить услуги лучшего адвоката по уголовным делам в Калузе?

– В Калузе лучший адвокат по уголовным делам – Бенни Фрейд.

– Это удар ниже пояса, Мэттью. Если Бенни такой замечательный, так и отправляйтесь к Бенни.

– Он мне дал от ворот поворот.

– Можно узнать, почему?

– Считает, что Харпер виновен.

– Ну и что? Извините меня, Мэттью, но это совершенно непрофессионально. Какое имеет значение, виновен или нет ваш подзащитный? Вопрос в том, согласны ли вы сами сыграть роль гладиатора. Хватит ли у вас мужества выйти на арену и рискнуть своей репутацией, – даже если не уверены в исходе процесса. Иначе заплывете жиром, обленитесь, и этот сукин сын в свое удовольствие станет отправлять людей за решетку или на электрический стул. Мне наплевать, пусть хоть тысяча людей видела, как ваш парень мясницким ножом кромсал свою жену на мелкие кусочки…

– Ее сожгли заживо.

– А кого интересует, что именно с ней сделали: зарезали, застрелили, удавили, повесили, – кого все это интересует? Фокус состоит в том, чтобы убедить присяжных, что ваш парень ни сном ни духом не замешан в этом деле. В этом-то вся загвоздка, Мэттью.

Мне показалось странным, что моя попытка спасти жизнь Харпера вызывает такое необузданное веселье, но я промолчал. Я нуждался в помощи Уиллоби, и он это прекрасно знал.

– Но чтобы ответить на ваш вопрос, – продолжал он, – причина…

– Я уже успел позабыть, какой был вопрос, – прервал его я.

– Вопрос, в сущности, такой: зачем вы мне нужны? Я нуждаюсь в вас потому, что мое обычное вознаграждение намного больше той суммы, которую в состоянии заплатить ваш нищий клиент.

– Если это дело кажется вам таким «занятным», он должен назначать цену.

– Опять вы язвите, Мэттью. Может, вам стоило бы превратить свою фирму в благотворительную организацию…

– Вы нашли бы общий язык с моим партнером.

– Он разделяет мою точку зрения? Главная загвоздка в том, что Большое жюри вынесло обвинительное заключение. Поскольку Большое жюри вынесло решение о привлечении Харпера к уголовной ответственности и передаче дела в суд, у нас в запасе две-три недели, чтобы подготовиться к процессу. На суде мы, конечно, заявим: «Не виновен» и будем просить рассматривать это дело в суде присяжных. Если учесть, сколько дел назначено к слушанию, наше будут рассматривать не раньше первой половины января. Но главное, Мэттью, вот в чем, если мое вознаграждение не будет соответствовать затраченным мною усилиям, я не смогу уделять этому делу столько времени и энергии, сколько необходимо для подготовки наступательной защиты. Поскольку номинально это дело ваше, я возьмусь за него только в том случае, если вы займетесь всей подготовительной работой…

– Постойте…

– Конечно, под моим наблюдением. Я объясню, что нам нужно, а вы добудете это. Согласны?

– Но…

– Придется вам принять мои условия, Мэттью. Иначе на мою помощь не рассчитывайте. Не предлагаю вам взять на себя всю черновую работу. Наймите сыщиков, которые отыщут нужных нам свидетелей, может, у себя в конторе найдете подходящего служащего, чтобы снять с этих свидетелей показания под присягой… это, конечно, в том случае, если не предпочтете делать все сами, – тогда рассматривайте эту работу как профобучение без отрыва от постоянного места службы.

– Весьма признателен, – поблагодарил я.

– Я определю самую умеренную ставку своего гонорара, которая будет зависеть от того, сколько часов уйдет у меня на это дело до суда, плюс то время, которое проведу в суде.

– А сколько времени, по-вашему, продлится процесс?

– В суде? По обычному убийству? Неделю, дней десять.

– А каков ваш почасовой гонорар, Джим?

– Уверен, не больше вашего.

– Мне кажется, Харпер это не потянет.

– Тогда найдите другого защитника, – предложил Уиллоби.

– Давайте договоримся так, – предложил я, – если вы вытащите Харпера…

– Никаких договоров, – отрезал Уиллоби. – Это не благотворительный базар, это дело об убийстве. – Он посмотрел на часы. – На двенадцать у меня назначена встреча, – сказал он. – Мы договорились? Ваша фирма берет на себя всю подготовительную работу, – под моим наблюдением, – а в суде дело буду вести я сам. Мне будет выплачен мой обычный почасовой гонорар за все то время, которое затрачу на это дело до суда и во время суда, как бы долго он ни продлился. Устраивает вас это?

– А у меня есть выбор?

– У нас в городе есть и другие адвокаты, – сухо ответил Уиллоби. – Может, и не такие блестящие, как Бенни Фрейд…

– Ладно, ладно, – поспешно прервал его я.

– Договорились, – сказал он. – Так вот с чего мне хотелось бы начать.

– Начать? Харперу ведь даже не вручили обвинительного заключения.

– Вручат. Так почему бы не опередить окружного прокурора? Поверьте мне, Мэттью, это не пустая трата времени. Любой выигрыш будет стоить затраченных усилий. Обвинительное заключение, несомненно, основывается на следующих фактах: а) Мишель Харпер подала в полицию жалобу, обвинив своего мужа в том, что он избил ее в ночь накануне убийства; б) Харпер купил пятигаллоновую канистру для бензина и наполнил ее бензином за два дня до убийства; в) на этой канистре обнаружены его отпечатки пальцев; и г) какой-то человек опознал в нем того мужчину, который избивал его жену в ночь, когда было совершено убийство. Уверен, что служащий заправочной станции действительно продал Харперу канистру и по его просьбе залил в нее бензин, – парню незачем врать, но почему на канистре не оказалось отпечатков пальцев этого служащего вместе с харперовскими? Поговорите с этим служащим, Мэттью, выясните во всех подробностях, что он делал с этой канистрой, как заливал в нее бензин и так далее. Потолкуйте также с Харпером, выясните, взял ли он эту канистру с собой, когда поехал в Майами. Если взял, это нам в минус, это означает, то канистра была при нем, а не валялась в каком-то месте, где ее мог подобрать любой желающий. Отпечатки пальцев всегда производят впечатление на присяжных, Мэттью, они прочитали слишком много детективных романов и насмотрелись детективных фильмов. Поэтому займитесь этой канистрой и выясните, откуда она появилась и куда исчезла и сколько народу могло бы прибрать ее к рукам до того момента, как она закончила свое существование на пляже, рядом с телом убитой.

Я посмотрел на него и тяжело вздохнул.

– Что касается рыболова, как там, черт побери, его имя…

– Лютер Джексон.

– Белый или черный?

– Белый.

– Неважно. Главный вопрос – действительно ли он видел Харпера на пляже, или нам удастся доказать, что к его опознанию нельзя относиться с доверием. Он первый, с кем вам надо поговорить. Мэттью.

– Ладно, – сказал я и снова вздохнул.

– Теперь что касается Мишель, – продолжал Уиллоби, – у которой, к несчастью, ни о чем не спросишь. Она утверждала, что ее зверски избил муж. Но откуда нам известно, что это был он?

– Так она явилась в мой кабинет…

– Да, и вы отправились с ней в полицию. Но на чьи свидетельства, кроме слов самой Мишель, можем мы опереться, ведь теперь Мишель мертва. Откуда мы знаем, может, ее избил какой-то другой парень? И, между прочим, не он ли прикончил ее следующей ночью?

– Мишель обратилась за советом к соседке, – сказал я. – Эта соседка, очевидно, и направила ее ко мне.

– Выслушав сначала историю Мишель, верно?

– Верно.

– Только одной Мишель, и никого другого. Зайдите, потолкуйте с этой соседкой. Напомните, как ее имя?

– Салли Оуэн.

– Салли Оуэн, верно. Расспросите ее, выясните абсолютно точно, что рассказала ей Мишель в то утро, в понедельник, после того, как муж якобы избил ее до полусмерти, о чем нам известно только со слов Мишель. Может быть, Мишель рассказала что-то еще, чего мы не знаем.

– Сделаю, – пообещал я.

– Но прежде всего найдите этого парня, Лютера Джексона, и расспросите его, что он видел и слышал на том пляже. Он свидетель номер один со стороны обвинения, Мэттью. Не будь его, все остальное можно было бы спустить в унитаз.

– Хорошо, хорошо, – повторил я.

– Все это нам нужно для того, чтобы раздолбить в пух и прах обвинительное заключение, – объяснил Уиллоби, – но это только половина дела. Наша защита целиком и полностью строится на алиби. Харпер утверждает, что он был в Майами, – он только ненадолго съездил в Помпано и Веро-Бич, – итак, он был в Майами с какого-то часа в воскресенье утром до какого-то часа утра во вторник. Хорошо, если он действительно был в воскресенье ночью в Майами, тогда он просто физически не мог находиться здесь, и, следовательно, Мишель избил кто-то другой, а не он, как она написала в своей жалобе. А если он действительно был в Майами и в ночь на понедельник, тогда здесь, на пляже, с ней был кто-то другой, а не Харпер, как утверждает мистер Лютер Джексон. Если алиби Харпера нельзя будет опровергнуть, мы победили. Поговорите с Харпером, Мэттью, потрясите его хорошенько, пусть вспомнит все, что может, о тех днях, которые он провел на Восточном побережье. Найдите какого-нибудь парня, который бы видел, что в воскресенье ночью Харпер писал с пирса; найдите какую-нибудь бабенку, с которой он провел ночь на понедельник, переверните все вверх дном, но добудьте факты и найдите людей, – особенно людей, – нам необходимо доказать, что Харпер не мог находиться в городе, не мог влипнуть в эту заварушку, так как был в это время совсем в другом месте. Понятно?

– Понятно, – ответил я.

– Тогда все в порядке, – улыбнулся Уиллоби, протягивая руку. – Удачи вам, – пожелал он мне на прощание.

У меня было такое ощущение, что я пожимаю руку дьяволу.

* * *

Согласно закону отдел окружного прокурора обязан предоставить в распоряжение защиты имена и адреса всех свидетелей, которых должны вызвать в суд для дачи показаний. И хотя я приступил к делу раньше положенного срока, у меня не было причин опасаться, что мне станут чинить препятствия. Что бы там ни говорил Уиллоби, не было в городе ни одного адвоката, который усомнился бы в честности Скайя Баннистера, – не слишком удачное имя[17] для окружного прокурора, – и не испытывал бы уважения к этому человеку, давшему клятву защищать законы этой страны. В отделе окружного прокурора мне незамедлительно сообщили название лодки Лютера Джексона и сказали, на каком причале ее можно найти, а затем с той же готовностью дали имена и адреса Ллойда Дэвиса и матери Харпера в Майами. Как ни странно, и тот человек, который говорил со мной по телефону, пожелал мне удачи, прежде чем положил трубку. Все сегодня желали мне удачи. Я начал и сам думать, что удача мне не помешала бы.

В тот же день, около часа, я оказался на причале Санди-Пасс. Предварительно я позвонил в контору администрации, но человек, взявший трубку, не был уверен, сумеет ли сообщить Джексону о том, что я приеду. Он обещал «попытаться», а мне хорошо известно, что тот, кто так говорит, на самом деле собирается идти на ленч. Но лодка (с символическим названием «Молот Лютера» – вероятно, перефраз слов, выбитых на дверях церкви Всех Святых в 1517 году в Виттенберге) оказалась на причале, в одном из слипов, и какой-то мужчина, по моим предположениям сам Джексон, сидел на корточках на корме, ремонтируя сеть. Когда я подошел к лодке, он поднял глаза.

– Мистер Джексон? – спросил я.

– Да, – ответил он.

– Мэттью Хоуп. Я представляю интересы Джорджа Харпера, человека, которого вы…

– Подымайтесь на борт, – предложил он, выпрямившись. На мой взгляд, ему было между шестьюдесятью и семьюдесятью, кожа его лица, казалось, задубела под воздействием солнца, моря и ветра, нос по форме напоминал луковицу и весь был в сизых прожилках, его колючие голубые глаза глубоко запрятались в складках жесткой, как подошва, кожи. Он не протянул мне руки. Вместо этого потянулся к трубке, лежавшей на транце, вытряс за борт остатки табака, набил ее и закурил, а я в это время вскарабкался на палубу.

– Если вы заявились сюда, чтобы доказать, будто я его не видел, – начал Джексон, – так это все впустую: я его видел – и точка.

– Вот об этом-то мне и хотелось поговорить с вами, – сказал я.

– Пустая трата времени.

– Это же мое время, – возразил я.

– И мое – тоже. Сегодня утром уже потратил почти два часа на Большое жюри. Тратить еще два часа на вас нет смысла.

– Мистер Джексон, – сказал я, – в этом деле ставка – жизнь человека.

– Не собираюсь менять своих показаний, я уже рассказал, что видел и слышал. Сначала – в полиции, а потом – Большому жюри. Не вижу причин возвращаться к тому, что уже сказано.

– Учтите только одно обстоятельство: если мы вызовем вас повесткой, чтобы снять письменные показания, вы должны будете рассказать нам все, о чем собираетесь говорить в суде.

– Это с какой же стати?

– Таков закон, мистер Джексон. Так у нас в стране защищают невиновного.

– К вашему парню это не относится, – возразил Джексон. – Я его видел и слышал, что он говорил. Это он убил ее, все правильно.

– Пусть так. Можете вы рассказать мне сейчас, что, как вам показалось, вы видели или слышали той ночью?

– Не «мне показалось», мистер Хоуп. Я это знаю.

– И все же: что именно?

– Если вы собираетесь брать у меня письменные показания, зачем мне рассказывать все это сейчас?

– Мистер Джексон, вы могли бы уже все мне рассказать, мы больше времени потратили на споры.

– Так ведь я вам и рассказываю, – возразил он.

– Вот как? Значит, мне больше не надо тащить у вас слова из глотки? Я по профессии адвокат, а не зубодер.

Джексон улыбнулся.

– Ладно, – согласился он, – что вам надо?

– Я хочу знать, что вы видели и слышали шестнадцатого ночью. Прежде всего, скажите мне, в котором часу это было?

– Где-то около десяти.

– Где вы находились?

– Встал на якорь неподалеку от берега.

– Около острова Уиспер?

– Ага. Услыхал, как морской окунь плескался на мелководье. Забросил крючок и закинул в лодку две штуки.

– А какая это была ночь?

– Полнолуние, так что не думайте, что не видел берега. Можете проверить по газетам. Там написано, что в ту ночь было полнолуние.

– На каком расстоянии от берега вы встали на якорь?

– Сразу же за мелью. Может, футах в двадцати от берега. Не больше.

– И вы утверждаете, что хорошо видели пляж?

– Так же отчетливо, как вас в эту минуту.

– И что же именно увидели, мистер Джексон?

– Черный мужчина и белая женщина бежали по пляжу. Женщина была голая.

– Как она выглядела?

– Длинные черные волосы, кожа белая, как лунный свет.

– А мужчина?

– Здоровенный громила. И черный. Я такого черного ниггера еще не встречал.

Я взял себе на заметку, что когда будем брать показания у Лютера Джексона, следует задать ему несколько вопросов об его отношении к «ниггерам». Также отметил для себя, что надо проверить у Мори Блума, какой оттенок кожи был у тех пятерых полицейских, которых поставили в один ряд с Харпером: был ли среди них хоть один такой же черный, как Харпер. Или же Джексон опознал его на том основании, что Харпер был самым черным из всех?

– Рассмотрели вы лицо мужчины? – спросил я.

– Я его ясно видел, можете не беспокоиться.

– На расстоянии двадцати футов?

– У меня прекрасное зрение, мистер Хоуп. Если я могу заметить в трехстах ярдах от лодки косяк рыбы, то, будь проклят, если не разгляжу лицо человека в двадцати футах от берега.

– Какие у него были волосы? – спросил я.

– Такие же, как у Харпера.

– А какого цвета глаза?

– Глаз не видел. У большинства ниггеров глаза карие, – такие, как у Харпера.

– Когда вы говорите: «здоровенный громила»…

– Как Харпер.

– По-вашему, какого роста?

– Как Харпер.

– Как вы думаете, сколько он весил?

– Столько же, сколько Харпер.

– Так у вас нет ни малейших сомнений, что человек, которого вы видели на пляже, был Джордж Харпер?

– Ни малейших.

– И вы говорите, что видели его здесь в десять часов вечера или около того?

– Около того. Его и женщину, обоих. Поначалу-то заметил женщину, потому что она была голая. Ниггера в темноте нелегко увидеть, понимаете? – сказал он, фыркнув. Я не стал возражать, но для себя отметил вернуться к этому вопросу, когда Джексон будет давать показания под присягой, расспросить его поподробнее относительно того, как трудно разглядеть «ниггера» в темноте.