Детектив с клубничкой - Ты маньячка, я маньяк, или А пес его знает

Он ответил:

– Как ни странно, но да. Вы гуляли.

– Это кошмар! – воскликнула Евдокия, поворачивая домой, но с ножом не расстоваясь.

– Куда же вы? – позвал незнакомец.

– Вы забыли, я – сон, – съязвила она.

– Да, вы мой сон.

– Тогда попробуйте меня остановите, – ответила ему Евдокия и… проснулась.

Глава 6

Отправляясь к Еве, Борис был настроен скептически. Если бы не болезнь сестры, он вообще не пошел бы, так Ева была ему неприятна. Пожалуй, даже была ему отвратительна.

И не потому, что она частенько врала – как умный мужчина, Борис не считал большим недостатком если женщина склонна ко лжи. У мужчин своя ложь, у женщин – своя.

И не потому, что Ева заносчива – он сам был заносчив.

И не потому, что фальшива – в этом он находил даже шарм.

И не потому, что сплетница и распущенна. И не потому…

Что отталкивало его в красавице Еве, на самом деле Борис не знал, но теперь, отправляясь к ней в гости, он вынужден был копаться в себе, чтобы определиться с тактикой поведения – хочешь-не хочешь, а придется с этой развязной девицей общаться.

Прекрасно образованный Борис был склонен и к самоанализу, и к анализу, и вообще, он любил философствовать.

«Раз уж сестрица приправила мне объект, постараемся с пользой потратить время, – решил он. – Что ж, посмотрим, побачим поближе, кто она, эта Ева. Выведем врушку на чистую воду, а заодно и простофиле Дуняшке глаза откроем. Хороший человечек сестренка моя, но слишком доверчивая…»

С такими мыслями Борис подошел к квартире и потянулся к звонку, но на кнопку нажать не успел – дверь распахнулась.

– Я на балконе поджидала тебя, – приветливо улыбнулась Ева и, делая шаг назад, пригласила: – Боб, прямо в обуви в холл проходи. Я тебе очень рада.

Бориса она ошеломила. Видел он фифочку эту не раз: и в группе и позже, у Евдокии. На пару с Майкой, обе они были из тех обольстительниц-женщин, у которых греховные мысли во всем: в походке, в прическе, в мимике, в жестах, в улыбке, в словах, не говоря уже об одежде. Такие не ходят, не сидят, не едят и не живут – они себя предлагают.

Но на этот раз Ева была другой. Встреть он подругу Дуняши не здесь, не в ее же квартире, мимо прошел бы, совсем не узнав – так она изменилась. Кокетства ноль. Потертые джинсы, мужская рубашка, волосы кое-как собраны в хвост и карандаш рассеянно грызется в зубах – задумчива и серьезна.

«Охотно сходил бы с ней в… библиотеку», – поймал себя на мысли Борис.

Ева же поймала на себе его взгляд и хищно отметила: «Впечатление произвела. Мой „ботаник“!»

Что-то вспыхнуло между ними, зажгло их сердца.

Она удивилась. Он смутился.

И подумал: «Что это я так грубо на подругу сестры упялился?»

И, чтобы скрыть свой конфуз, развязно спросил:

– Так что тут за ужасы?

И вновь сюрприз: Ева смутилась и покраснела – от нее он такого не ожидал. Всегда она казалась ему неисправимой нахалкой, а тут…

– Боб, может не надо? – с мольбой попросила Ева. – Дуська – сумасшедшая добрячка, и ты потрясный человек. Бросив свои дела, по первому зову примчался ко мне, а кто я тебе? Просто знакомая. Прости, Боб, что время твое заняла. И тебе, и Дуське, я вам за все благодарна, но лучше справлюсь с этим сама.

Таким заявление Ева окончательно отрезала Борису пути к отступлению.

– А в чем дело? – озадаченно поправляя очки, спросил он. – Почему ты, собственно, отказываешься от моей помощи?

– Ну-уу, мне неловко. Я знаю, ты занятой…

Он поспешил сообщить:

– У меня много лишнего времени.

– И потом, ты мужчина, а мужчины обычно в такие вещи не…

Она запнулась и опять покраснела.

«Боится моего скептицизма, боится, что врушкой ее назову», – догадался Борис и неожиданно понял какая черта настораживала его всегда в Еве. Настораживала и даже отталкивала.

«Она же болезненно самолюбива, – прозрел он. – Самолюбива до умопомрачения и так же обидчива».

Борис опасался таких людей: никогда не знаешь где их ущемишь. Будучи человеком наблюдательным, он сделал вывод: обидчивость – самая опасная в человеке черта. Не подлость, не жадность, не зависть и не безнравственность даже – все эти качества быстро себя обнаруживают, а вот болезненное самолюбие и обидчивость так умеют маскироваться, что узнаешь о них только тогда, когда уже слишком поздно. Еще наивно держишь человека в друзьях, а он давно уже ненавидит тебя лютой ненавистью и только того и ждет, когда ты спиной к нему повернешься – мгновенно с радостью всадит нож.

Вот что Борис знал с высоты своего двадцатишестилетнего опыта. Опираясь на этот опыт, он проницательным взглядом окинул Еву – она была смущена, теребила рубашку дрожащей рукой и боялась. Явно боялась, но не маньяка, а самого Бориса, его насмешек, неверия…

Он еще раз отметил: «Жутко самолюбива. Самолюбива и обидчива. Несомненно».

Но это его почему-то уже не отталкивало.

«Глаза у нее очень добрые, значит отходчива. Чрезмерное самолюбие и злопамятство, вот какое сочетание опасно», – успокоил себя Борис и сказал:

– Я тебе верю. Показывай.

Ева облегченно вздохнула и развела руками:

– А показывать-то и нечего. Я вытерла клавиши.

– Тогда покажи свой рояль.

– Пожалуйста, пойдем в кабинет.

Войдя в комнату, Борис первым делом обратил внимание на открытый балкон. Он действительно уже поверил Еве, но в чудеса все еще поверить не мог.

– Я живу в этом доме давно и всех своих соседей знаю, – упредила она его вопрос. – Если маньяк и проник через балкон, то или тайком, или зайдя к тете Маше в гости.

– Почему к тете Маше? – удивился Борис.

– А с другой стороны живет инвалид. Он даже дверь никому не открывает.

– Но кто-то за ним ухаживает?

Ева кивнула:

– Да, его дочь, но она всего два раза в неделю заходит и всегда одна.

– Ладно, давай осмотрим рояль.

Осмотр рояля не дал ничего – следов крови нигде не было. Борис даже начал уже сомневаться, была ли вообще эта кровь, но, вспомнив про обидчивость Евы, он спохватился и, деловито потирая руки, сказал:

– Надо понаблюдать.

– Боб, мы что, будем здесь сидеть?

– А почему бы и нет?

– А может лучше пойдем в столовую и выпьем по чашечке кофе, – предложила Ева.

– Так поздно я кофе не пью, а вот от стакана сока не отказался бы.

Она обрадовалась:

– У меня есть сок!

– Да-а? Какой?

– Выбор огромный, фрукты из нашего сада. Мама стряпуха отменная.

Ева оказалась гостеприимной: к соку нашлись и варенье ореховое, и прочие сладости маминого приготовления. Борис сладкого не любил, но ел, опасаясь обидеть хозяйку, а Ева радушно его угощала.

– Ой, я же забыла! – вдруг хлопнула она себя по лбу. – У нас же еще есть варенье из роз. Боб, ты когда-нибудь пробовал?

– Из роз?

Он задумался: «Не стошнит ли?»

– Боб, из розовых лепестков, я сейчас принесу, у нас три банки осталось в кладовке. Если понравится, одну тебе подарю.

Не успел он ей возразить, как оживленная Ева вспорхнула из-за стола и умчалась. Борис вскочил с намерением ее остановить – столько сладкого ему не осилить – но напоролся на жуткий визг. Бросился в кабинет – там визжала Ева. Визжала, пятясь от рояля.

– Боб! Кровь! Снова кровь!

Он придирчиво смерил глазами расстояние от девушки до рояля и до книжных шкафов: «Да нет, я вылетел сразу за ней: разрыв был три-четыре секунды. В руках у нее не было пузырька и зацепить его было негде. Она едва-едва успела добежать до рояля…»

– Ева, а почему ты мимо рояля прошла? – заглушая ее визг, прокричал он.

Она замолчала и, упав к Борису на грудь, разрыдалась. Плакала, обхватив его шею руками. Это было так неожиданно, что он растерялся. Ее била нервная дрожь; его мучал вопрос: что она делала в кабинете? Зная ее обидчивость, Борис с вопросом повременил – гладил ее по плечам, приговаривая:

– Успокойся, я здесь и в обиду тебя не дам.

– Я от с-страха у-умру, – всхлипывала она.

Так продолжалось довольно долго: Ева убирать свою голову с груди Бориса не спешила. Он уже начал было подумывать как бы потактичней ей объяснить, что пора бы и к роялю приблизиться да рассмотреть эту странную кровь, как вдруг Ева сама прекратила поливать его грудь слезами и, отходя на шаг, прошептала:

– За роялем кладовка. Мы часто ходим туда.

Борис внимательно присмотрелся и обнаружил дверь. Он сразу ее не заметил потому, что дверь была оклеена теми же обоями, что и стены.

– Ты крышку рояля не закрывала? – спросил он.

Ева испуганно потрясла головой:

– Нет. Вообще-то, я аккуратная и раньше всегда закрывала, чтобы клавиши не пылились, но с тех пор, как эта кровь появляться стала, я почему-то перестала рояль закрывать. Это будто гипноз. Всякий раз, проходя мимо, смотрю на клавиши и ничего не могу поделать с собой.

Объяснение показалось ему логичным, и недоверие снова ушло.

– Понятно, – кивнул Борис, склоняясь над роялем и разглядывая крупные багровые пятна. – Похоже на кровь, но может быть и что-то другое. Ты говорила Дуняше, что раньше здесь была лужица.

– Да, сначала была капля, потом – много капель, а потом лужица и целая лужа.

– А теперь снова капли. Почему? С чего такая экономия? У маньяка кончается кровь? – Борис с улыбкой взглянул на Еву.

Она нахмурилась:

– Боб, мне не до шуток.

– А по-моему, надо просто закрыть балкон, что я прямо сейчас и сделаю. Не возражаешь?

Ева не возражала. Тщательно (на все шпингалеты) закрыв балконную дверь, Борис озорно подмигнул и сообщил:

– Говорят, что сладкое аппетит перебивает, но лично я зверски проголодался, отведав твоих варений. Надеюсь, в доме найдется немного еды?

– Ой, я ужин сейчас приготовлю, – всплеснула руками Ева.

Глава 7

Всякий раз, пообщавшись с братом, Евдокия попропитывалась его скептицизмом. Здравомыслие, трезвая логика Боба, его умение подбирать аргументы опускали ее на землю. Недавно еще она верила в то, что Ева не лжет, но, послушав рассказ брата, уже усомнилась – так эта история с кровью была похожа на розыгрыш.

– Боб, а Ева не дурит тебя? – спросила она и удивилась, услышав в ответ:

– Нет, не дурит. Во-первых, она от страха дрожит и даже рыдала у меня на плече…

Евдокия напомнила:

– Боб, она артистка. Если ей надо, она какой угодно прикинется: и напуганной, и счастливой.

Борис, морщась, вынужден был признать, что ему неприятно слышать такое про Еву. От сестры он скрыл этот факт, но от себя-то не скроешь. Поэтому его возражение прозвучало слегка раздраженно:

– Дуняша, ты не права, здесь все гораздо сложнее. Согласен, в первый раз она как-то могла успеть капнуть кровью на клавиши, но во второй-то раз я глаз с нее не спускал. Она хлопотала на кухне, ужин готовила…

– Что-о?

– Ужин готовила.

– Да-а?

Сообщение брата потрясло Евдокию – пожалуй, даже больше истории с кровью. Ева была известной лентяйкой и неумехой. Единственное, что она сносно умела делать, так это выколачивать своими длинными пальцами из рояля какие-то звуки. Порой, даже волшебные звуки – в остальном же Ева полный профан.

– Боб, не ешь у нее ничего, – испуганно предостерегла Евдокия. – Еву я очень люблю, но не доверю ей даже пожарить глазунью. Даже укроп не доверю с грядки сорвать. Она совершенно не умеет готовить. Она вообще ничего не умеет.

Теперь удивился Борис:

– Да ну! А мне она сказала, что любит шить, вязать, а в стряпне просто фанатка.

– Не может быть! – поразилась Евдокия.

Борис рассердился:

– Выходит, я лгу?

– Не ты…

Она растерялась и, заподозрив неладное, настороженно спросила:

– Боб, а как Ева все это время себя вела?

Борису вопрос не понравился.

– Как порядочная женщина, – буркнул он.

– Это как?

Он понял, к чему сестра клонит, и окончательно разозлился:

– Ты не знаешь как ведут себя порядочные женщины?

– Откуда мне знать?

– Они провоцируют, но не дают, – рявкнул Борис, чем окончательно Евдокию расстроил.

– Значит я непорядочная, – пропищала она.

Ему стало смешно:

– Что, совсем не даешь?

– Нет, не провоцирую.

– Не провоцируешь? Нужели сразу даешь? – шутливо испугался Борис, поддразнивая Евдокию.

– Иди ты к черту, пошляк! – рассердилась она. – Что ты себе позволяешь?

– Что?

– Ты не забыл? Я твоя младшая сестра, а ты меня гадостям учишь.

– Гадостям?! Ха! Учитывая, что я не женат, а ты давно уже замужем, нужно подумать кто кого раньше научит. Как раз брак и кишит всеми гадостями, – парировал Боб и миролюбиво добавил: – Ладно, Дуняша, хватит нам цапаться.

– Никто и не цапается, всего лишь хотела предостеречь тебя, братец: смотри в оба, как бы дурака из тебя не слепили. Кое-кто это очень умеет, хоть и не скульптор, а музыкант.

– Я понял, о ком идет речь, но Ева ведет себя скромно. И ей не до меня. Говорю тебе, кровь действительно появляется на этих чертовых клавишах. Уже третий раз. Когда Ева готовила ужин…

Евдокия фыркнула, но промолчала.

– Когда Ева готовила ужин, – настойчиво повторил Борис и мягко продолжил, – я сделал вид, что хочу помыть руки, но завернул в кабинет вместо ванной.

– И что?

– На клавишах снова была кровь.

Хмыкнув, Евдокия спросила:

– А балконная дверь?

– Закрыта.

– Ужас какой! – против своего желания содрогнулась она.

Борис согласился:

– В том-то и дело. Кстати, Ева об этом не знает. Кровь я вытер, ничего ей не сказав.

– А потом? Что было потом? – нетерпеливо воскликнула Евдокия.

– Потом мы ужинали.

– Ха-ха!

Борис раздраженно повторил:

– Да! Мы ели!

– Что?

– То, что она приготовила!

– И как?

– Очень вкусно! – бодро заверил Борис.

Евдокию передернуло.

– Брр! Может скажешь, что это было? – брезгливо поинтересовалась она.

– Котлеты по-киевски. И ты, сестренка, совсем неправа: Ева отлично готовит.

– Ева отлично дурит тебя, – не скрывая торжества, сообщила Евдокия. – Даже обезьяне под силу достать готовую котлету из вакуумной упаковки и сунуть ее в микроволновку.

– Выходит, и Ева что-то умеет, – рассмеялся Борис, – выходит, и она на что-то способна.

– Тебе виднее, – ядовито заключила Евдокия.

– Сестренка, ты злючка.

Евдокия подумала: «Вижу, вы спелись, мои котлеты ты никогда не хвалил».

Но упрекнуть брата вслух она не решилась – не посочувствует, засмеет.

– Это странно, – удивился Борис, – не даешь мне сказать ни слова. Вот и пойми этих женщин. Речь о жутких вещах, а сестрицу мою беспокоя котлеты. Почему ты всегда зависаешь на пустяках? Тебе что, не интересно про кровь?

– Уже не интересно!

– Почему?!

– Я абсолютно уверена, что Ева всех нас искустно дурит, – отрезала Евдокия. – Осталось выяснить, зачем ей это понадобилось.

– Так давай выяснять.

– А я чем, по-твоему, занимаюсь? Это ты зависаешь на мелочах: капли, лужицы – все ерунда. Истина только в котлетах!

– Вот она, женская логика! – поразился Борис. – Убей, не пойму о чем идет речь. Дуня, куда ты клонишь?

– Если дашь мне два-три часа, я тебя просвещу, – заверила Евдокия, чем привела брата у ужас.

Он завопил:

– Нет-нет! Не сейчас! Давай, лучше я тебя просвещу.

– Бесполезно, – не согласилась она. – Твой разум молчит, после котлет в тебе остался только самец.

Борис обиделся:

– Почему это?

– Мясо способствует созданию адреналина, а уж Ева знает на какие подвиги направить этот гормон.

– Слишком ты стала начитанная.

– Не забывай: мой муж медик, – напомнила Евдокия. – Поэтому я могла бы продолжить, каким непоправимым химическим изменениям теперь подвергнется твой организм после злосчастной котлеты.

– А может быть лучше продолжу я, ведь я начал первым.

– Так и быть, попробуй, – сжалилась сестра.

– А тут и пробовать нечего. После ужина раздался телефонный звонок…

– Соседка!

– Соседка.

Евдокия немедленно вставила:

– Представляю чего ты наслушался.

– Да, женщины немного поговорили, – мягко согласился Борис.

– Немного? Ах да, минут сорок болтали, не больше, меня же ты упрекать начинаешь уже в первые секунды разговора с подругой.

– Ева отправилась открывать дверь соседке, – не обращая внимания на очередную ремарку сестры, деловито продолжил Борис, – я же времени не терял. Заметь, перед этим мы с Евой находились в одной комнате и ни на секунду не расставались. Так вот, Ева пошла к соседке, а я снова метнулся к роялю.

– И что?

– Опять кровь на клавишах.

– А Ева?

Борис рассердился:

– Что – Ева?

– Ева-то где?

– Сейчас?

– Ну конечно!

– Она в столовой, с соседкой беседует, а я, пользуясь этим, тебе звоню. Дуня, здесь чертовщина какая-то: опять (уже в третий раз!) на клавишах кровь. Заметь, Ева снова об этом не знает.

– Это ты так думаешь, – ехидно вставила Евдокия.

– А как еще я думать могу, если мы с ней не расставались? Дуня, пойми, Ева на кухне была, потом в столовой. Она стопроцентно в кабинет не ходила.

– Боб, не хочу тебя обижать, но иногда ты бываешь ужасно рассеянным…

– Не смей делать из меня дурака! – вспылил Борис. – Или ты забыла, что я здесь по твоей просьбе?! Сначала ты впутываешь меня, а потом… Ты что, издеваешься?

Евдокия пошла на попятную:

– Ладно-ладно, пусть так, как ты говоришь, но от меня-то чего ты хочешь? Ведь не за тем же ты мне звонишь, чтобы впечатлениями поделиться.

– Само собой, не за тем. Дуняша, мне нужен совет врача.

Она испугалась:

– Речь о муже?

– Да, я хочу эту кровь сдать на анализ. Чья она: животного или человека? Или это вообще не кровь. Короче, Леня рядом?

– Да.

– Тогда передай, пожалуйста, трубку ему.

Затея совсем не понравилась Евдокие.

– Об этом не может быть речи! – закричала она, с ужасом представляя, что Лагутин узнает о деятельности, которую жена развернула за мужней спиной, нарушив все свои обещания и его запреты.

Борис удивился:

– Не может быть речи? Почему?

– Сейчас объяснить я тебе не могу, но поверь (умоляю!) на слово: у меня от этого могут быть неприятности. И очень большие. Вплоть до развода, – воскликнула Евдокия, нарочно сгущая краси.

Но разве этим Бориса проймешь – каким-то разводом. В развод-то он и не поверил:

– Глупости, пустяки. Леонид Палыч поймет. Он трезво мыслит, тем более, что я сам ему все объясню.

«Ха! Трезво мыслит и потому в кровь на клавишах непременно поверит – вот она, хваленая мужская логика!» – подивилась Евдокия и заявила:

– Как раз твоего объяснения мне слышать и не хотелось бы. Я не позволю с ним говорить.

– Ладно, обойдусь без тебя, – разозлился Борис и чертыхнулся: – Черт возьми, зря только время потратил! И это моя родная сестра! – сокрушился он и вопросил: – От кого же еще мне ждать помощи?

– Боб, миленький, ты пойми…

Но Евдокия не успела оправдаться перед братом: он прекратил разговор, не стал ее слушать. Трубку она укладывала в карман с таким рассеянным видом, что Лагутин тревожно спросил:

– Что-то случилось?

– Нет-нет, все в порядке, – вздрогнув, поспешила ответить она и нервно оглянулась на пса.

Пес не шевелился и почти не дышал.

В его желудке (тесном от частого голода) тяжелел ресторанный ужин. Ничего подобного пес не едал даже во времена своего младенчества – когда он не ходил, а катался толстым смешным клубком и с изумлением пробовал взрослую пищу. Он тогда был прелестным молочным щенком, забалованным щедрым братом-туристом.

Теперь же, когда пес запаршивел – редко еда ему перепадала, все больше тычки, тумаки…

«Не начал бы он храпеть, – с опаской подумала Евдокия. – Обожрался и вот-вот заснет. Эх, и зачем я только с ними связалась: и с псом этим шелудивым, и с чокнутой Евой? Плохо вышло и там, и там. Того и гляди нарвусь на скандал! Ох нарвусь!»

В лад ее мыслям Лагутин спросил:

– Если я правильно понял, Боб сейчас у твоей подруги?

– Вроде, да.

Он удивился:

– Вроде? Ты что, не уверена?

– Я уверена! Да! Боб у Евы! – взвизгнула Евдокия.

– А почему ты злишься? – поразился Лагутин. – Часами по сотовому болтаешь, разоряешь меня, я молчу, а ты еще злишься? Даша, где справедливость?

Она сникла:

– Я устала, Леня, прости.

– Устала и поругалась с Бобом, – догадался он.

– И поругалась.

Лагутин усмехнулся:

– Оказывается, моя доброта тебе впрок не идет, оказывается, по телефону болтать не всегда полезно.

Едва успел он это промолвить, как сотовый вновь зазвонил.

– Кто же на этот раз? – нервно спросил Лагутин.

Евдокия вздохнула:

– Ирина-аа. Из Парижа. Что мне делать? – Она воззрилась на мужа. – Если ты против, я не отвечу.

Он отмахнулся:

– Делай как знаешь, мне все равно.

– Но потом не говори, что я тебя разоряю, – проворчала Евдокия, извлекая из кармана трубку.

Ирина подробно про всех распросила. Особенно Майя почему-то заинтересовала ее, точнее, очередная интрижка подруги.

Евдокия, чтобы не выглядеть дурой, не стала рассказывать про ужасы Евы – кто его знает как там оно: что правда, что неправда, пойди, разберись. Поэтому и она с охотой напирала на Майю, расписывая ее новый успех. Когда же дело дошло до «экстремальной страсти-корриды», Ирина ее удивила.

– Майка что же, к себе в дом привела полузнакомого мужика? – строго спросила она. – А на маньяка нарваться Майка уже не боится?

– Майка шутит: «Где он, этот маньяк! Дали бы мне его!» – рассмеялась в ответ Евдокия. – Помнишь тот анекдот, где за групповое изнасилование грузина судили? Судья интересуется: «Подсудимый Чавадзе, вы признаете свое участие в групповом изнасиловании?» Грузин: «Нэт!» Судья: «Группа изнасилованных, встаньте!» Вот так и наша Майка. Дай ей волю, она всех маньяков враз изнасилует. Ой! Я, кажется, увлеклась! – опомнилась Евдокия.

Испуганно покосившись на мужа, она прикусила язык, Лагутин же усмехнулся и покачал головой:

– Ну у вас, девочки, и разговоры. Ладно ты, но Ирина, сорокалетняя женщина.

– Ленечка, ты прости, но подслушивать тоже нехорошо.

– Подслушивать? Ты так громко кричала, что я начал переживать за свои перепонки.

– Больше кричать не буду, – Евдокия виновато пожала плечами и перешла на шепот, обращаясь уже к подруге:

– Ты не волнуйся, Майка ночует в гостинице.

После ее сообщения, Ирина окончательно разволновалась.

– Что-о? В гостинице? В какой? – запричитала она.

– Не знаю, в каком-то отеле. А ты на сотовый ей позвони, – посоветовала Евдокия.

– Именно так я и сделаю! – сердито пообещала Ирина. – И, уж поверь, сладко ей точно не станет! Нет, ну надо же! Бесшабашность какая!

И, продолжая ругаться, она повесила трубку, чтобы наверняка тут же набрать номер Майки.

«Вот кто получит сейчас разгон, – мысленно позлорадствовала Евдокия. – Вот пускай Майка Ирке теперь и расскажет какая у них там „коррида“. Степенную Ирку такими страстями никак не проймешь».

Глава 8

– О! Это то, что нам нужно! – радостно сообщил Лагутин, жадно поедая глазами убегающую вдаль ленту дороги. – Кажется, придорожный рынок. Даша, ты видишь?

– Где?

– Там, впереди показался.

– Ты хочешь остановиться? – встревожилась Евдокия.

– А почему бы и нет? Даша, ты же любишь дорожные рынки. Это здорово! Купим меду, фруктов, орешков, – начал было уговаривать Лагутин жену, но спохватился: – Ах да, я забыл, ты теперь на диете…

– Именно, – уныло подтвердила она.

– Но ничего, – вновь приободрился Лагутин, – купим в дорогу воды. Про воду-то мы забыли.

– Ну почему, я бутылку взяла…

Он отмахнулся:

– Что такое одна бутылка.

– Хорошо, давай остановимся, – вынужденно согласилась Евдокия и в который раз тревожно оглянулась на пса: «Как там, бродяга?».

Бродяга приоткрыл один глаз. Ошеломленный ее щедростью и гостеприимством, пес в счастье свое плохо верил и старался не подкачать, отзывчиво понимая озабоченность своей покровительницы: она нервничает и явно побаивается мужчину, сидящего за рулем.

Пес догадывался, что этот мужчина не подозревает о нем.

Более того, пес предполагал, что мужчина ему и не обрадуется.

Незаметным кошмарным комком пес лежал в прохладе автомобиля, среди чистейших велюров, среди верблюжьих подушек, среди запахов изобилия…

Он прекрасно знал как пахнут туристы и ценил свой успех. Куда везут его, было ему все равно. Его хозяином мог стать любой, кто не поскупится на ужин. Евдокия не поскупилась, и теперь пес готов был умереть за нее. Разумеется, не сейчас. Потом, позже, когда переварится рыбка и барашек под мятным соусом. Теперь же пес засыпал – сладкая томная дрема окутывала его.

«Только этого мне не хватало, точно сейчас захрапит, – встревожилась Евдокия. – Или Леня заметит бродягу, когда будет садиться в машину».

– Хорошо, остановимся, – вздыхая, сказала она, – но, Ленечка, я тебя умоляю, давай вплотную к прилавкам подкатим и не надо, не надо, пожалуйста, выходить. Из машины по-быстрому скупимся и дальше поедем.

Леонид Павлович удивился:

– Почему?

– Ночь на носу. Если ты выйдешь, выйду и я, не утерплю, а уж как меня вытащить с рынка ты, милый, знаешь.

– Знаю, – мгновенно согласился Лагутин. – Хорошо, скупимся, не бросая руля.

Автомобиль, шурша колесами, медленно подкатился к прилавку.

– Здравствуйте, люди добрые! Чем можете нас побаловать? – жизнерадостно поинтересовался Лагутин.

Он любил иногда побалагурить на рынке. Спеша на его призыв, «люди добрые» устремились к машине: кто с орехами, кто с овощами, кто с горячими блюдами.

«Вот орешки! Ядреные! – А вот помидорчики, только что с грядки! – А вот пицца, с мясом и сыром, пахучая да вкуснючая! – А вот картошечка в маслице! С лучком и укропцем!» – перебивая друг друга, кричали они.

Увидев румяную пиццу, картошечку да укроп, Евдокия сглотнула слюну и подумала: «Боже, какая же я голодная!»

А Лагутин в ответ замахал руками:

– Спасибо-спасибо, я сыт!

– Сыты вы – купите жене! – бойко последовало в ответ.

Евдокия воспряла и оживилась, но муж отклонил и это аппетитное предложение:

– Нет-нет, жена моя на диете. Она не ест ничего, кроме меня, – повторил он уже имевшую успех шутку и добавил: – Но зато меня уж ест поедом.

Продавцы рассмеялись и вопросили:

– Так чего ж вам тогда, господин?

Лагутин локонично ответил:

– Воды.

Нашлась и вода – пару бутылок в бардачок загрузили и продолжили путешествие.

«Мама моя дорогая, есть-то как хочется!» – подумала Евдокия, провожая пиццу прощальным, полным трагизма взглядом.

Аромат сыра и лука распространялся такой, что даже пес взволновался. Однако, не слишком – носом повел и опять задремал.

«Конечно, – вдруг обиделась на него Евдокия, – слопал рыбку мою, барашка, попробуй теперь пиццей его удиви, а я рада была бы и пицце. Даже корочке хлеба была бы рада, да какой там…»

Впрочем, тут же она и порадовалась: «Слава те, господи, что не разоблачили меня и тебя, бродяга. Леня, бедный, сойдет с ума, если увидит, кто с нами едет».

Но радость Евдокии была преждевременна, как выяснилось чуть позже.

Леонид Павлович вдруг спросил:

– Почему ты все время оглядываешься?

Евдокия подпрыгнула, фальшиво икнула и зарделась:

– Я оглядываюсь? Тебе показалось.

– Ну да, по-твоему я дурак и слепой, – проворчал Лагутин и сам оглянулся, но пса не заметил. – И что она там нашла? – поинтересовался он незнамо у кого. – Все оглядывается и оглядывается. Вертлявая ты девчонка, вот-вот себе шею свернешь.

– Да нет же, нет, это не так, – стояла на своем Евдокия. – Может однажды назад поглядела, а ты уже сразу рад и придраться.

Леонид Павлович опять оглянулся.

– Вот, сам и оглядываешься, – надувая губы, констатировала она.

– Да, я смотрю хорошо ли ты повесила мой новый костюм.

Евдокия насторожилась:

– А в чем дело?

– Утром он мне пригодится. Я в нем на работу пойду. Важная встреча на завтра у меня запланирована; не хотелось бы, чтобы помялся мой новый костюм.

Она удивилась:

– Да у тебя же костюмов тьма! Именно этот понадобился?

– Да, именно этот. Уж мне виднее.

– Тогда и не говори, что капризная я.

– Зачем? Об этом и так все знают. Из-за чего, по-твоему, мы так припозднились? Да-аа. Придется нам ехать ночью, – сердито пробурчал Леонид Павлович, бросая озабоченный взгляд на «брегет» – наследство от деда.

Часы утверждали, что вечер поздний, однако было еще светло. Остывающее солнце торопливо уносило гаснущие лучи за горы, но сумерки создавались пока лишь листвой деревьев, раскинувшихся пышными кронами над петляющей лентой дороги. Казалось, день продолжается, тем ни менее близилась черная южная ночь. Солнце еще разбрызгивало свои, спешащие на запад лучи, то тут то там, но из горных лесов уже выползал влажный таинственный холодок.

Этот холодок наполнил вдруг Евдокию плохими предчувствиями.

«Зачем я Ленечку злю? – ежась, удивилась она. – Зачем придираюсь? Надо мне паинькой быть».

Она робко спросила:

– Может, остановимся в ближайшем мотеле?

Лагутин рассердился:

– Зачем это?

– Чтобы ночью не ехать.

– Еще чего. Я только что тебе толковал: у меня завтра важная встреча. К тому же, ночью только и надо ехать: не жарко и дорога пустая. А ты, если устанешь, ложись на заднее сиденье и спи.

– Нет-нет, я спать не хочу, – бросилась заверять Лагутина Евдокия, и вот тут-то случилось ужасное.

Случилось то, чего она страшно боялась.

Случилось даже хуже! Гораздо хуже!

Пес дремал и видел сон. В этом сне его звали Бродяга, часто ласкали и вкусно кормили…