Дюна - Реквием по пилоту

— Может, и больше, кто их считал. Но ГАЛБЕЗ они себе накаркали — вот как раз этого Бартона-младшего.

— Есть и старший?

— Вот уж не представляю. О сути дела он, правда, ни сном ни духом не ведает, но о Скифовой музыке кое-что слышал.

— Так что же?

— А то, что если мы где-нибудь вслух скажем слово «Скиф», то сейчас же примчится Бартон и начнет нам задавать вопросы. На наше счастье, у него ума гораздо меньше, чем энергии, но зато есть кретинское везение появляться где и когда не надо.

— Послушайте, Джон, — сказал Эрликон, глядя на отражение своих ботинок в зеркальном полу. — Зачем вы мне все это говорите?

— От смущения, — ответил Дж. Дж. — Сейчас нам предстоит заниматься откровенной глупостью, а я в подобных случаях всегда смущаюсь.

Кромвелевский волчий оскал замерцал над столиком, и Эрлен усомнился в способности маршала смущаться по какому-либо поводу.

— Объясните, Джон, я же ничего не понимаю.

— Пока вы, юноша, спали, я заплатил кому надо, и сегодня нас примет официальный представитель «Дассо» на чемпионате. Его зовут коммерческий советник Реншоу, и вообще-то он в Стимфале глава торгового представительства.

— А что мы ему скажем?

— Не знаю! — вдруг прошипел Кромвель. — Возьмите нас, мы хорошие! Знаю только, что он нам скажет.

— Что?

— Подите к такой-то матери и такому-то отцу, я не дам вам несерийную машину. Вставай, пошли.

— К такому-то отцу?

— Вот именно.

По дороге в представительство — они взяли глидер — Эрликон спросил:

— Джон, а почему все-таки «Дассо»? Из-за того что у них тут резервные самолеты?

— Из тебя будет толк, — усмехнулся Дж. Дж. — Это тебе Дэвис так сказал? Резервные — попал пальцем в небо. У «Локхида» этих, как ты выражаешься, резервных, вдвое больше, а у «Мицубиси» — вчетверо. Нет, не будем строить иллюзий. Дэвис потому и заговорил о «Дассо», что знал: у них со Скифом какие-то интересные отношения. Какие, почему? Этого твой самоходный дядюшка сказать не пожелал.

Ведомая общим дорожным компьютером, исправно тормозя у светофоров, черная лепешка глидера влекла пилотов через центр города, через Гринвич-сиркус, где Эрлен недавно поджидал Ингу, и дальше, на сей раз — на север.

— Вообще в этой истории все непонятно, — продолжал Кромвель, с удобством разлегшись по диагонали салона. — Я начинаю думать, что Скиф что-то перемудрил, когда погнал нас в Стимфал. Если уж «Дассо», то отчего же не выяснить все прямо в Париже? Что ж, время-то он точно выиграл… Знаешь, как Понтий Пилат умыл руки?

— Ну, было что-то… При чем тут Понтий Пилат?

— Было, было… При том, что Скиф сейчас на Валентине и, ручаюсь тебе, увидим мы его не скоро… Ладно, это все присказка, теперь слушай сказку. О чем мечтало человечество на протяжении многих-многих лет?

— О счастье.

— Верно, а счастье заключается в том, чтобы построить многоцелевой универсальный истребитель-бомбардировщик, чтобы он дал и изоляцию района, и превосходство в воздухе, и для ПВО, и так далее. Правда, опыт все того же человечества показывает, что создать универсальную машину невозможно, но вспомним перпетуум-мобиле — соблазн велик. Короче, строят все — «Мессершмитт», «Боинг», «Сухой»… «Дассо», к которому мы едем, тоже строит уже, наверное, лет десять, если не больше.

— Джон, но ведь на Земле производство оружия запрещено.

— Оставь этот детский лепет и вникай. Что именно у них там вышло, никто не видел. В этом году они вроде бы испытали и закончили. Все ждали, что они выставятся весной в Бурже, а «Дассо» — молчок! — и ничего. Летом в Фарборо — хоп! — снова тишина. Вот какая загадка. Я боюсь, что именно эту Несси Скиф нам и подставляет.

— В таком случае мало у нас шансов.

— Я же сказал: делаем глупость. Впрочем, говорят, что дуракам везет…

Северный Стимфал — преддверие Портового Стимфала с его роскошными рыбными рынками — никакими достопримечательностями не блещет, и туристы сюда заглядывают редко. Это типичный стеклянно-бетонно-алюминиевый деловой район офисов, банков, биржи и дневных закусочных — после шести вечера улицы вымирают.

Представительство фирмы «Дассо Бреге» отличалось от прочих разве что скромной мраморной рамкой портала. Глава отделения располагался на пятом этаже в подобии аквариума с торцовой стеной из малахита; в самом центре этой стены висел миниатюрный морской пейзаж с полосатым спинакером. Почтенный Реншоу сидел на красном вращающемся стуле возле низкого стола, на котором стояла пепельница и больше ничего не было.

— Прошу вас, садитесь, — вежливо предложил он. Полномочный представитель «Дассо» был мал ростом, лыс, толст, носил очки в черепаховой оправе, и на носу его росла внушительная скульптурная бородавка. В голосе Реншоу звучало неподдельное добродушие, но с оттенком совершеннейшей безнадежности, так что Эрлен успел подумать: «Кромвель прав, дело плохо», однако сам маршал, практически невидимый в свете дня, устремился вперед с боевым задором.

— Дорогой господин Реншоу, — начал он с наигранным подобострастием и даже несколько вкрадчиво, — жестокая судьба заставляет меня заниматься крайне неблагодарным делом, и единственное, на что я рассчитываю, — это на вашу снисходительность и сочувствие, известные всему летающему миру.

В ответ Реншоу ласково улыбнулся и сложил руки на животе.

— В недобрый час, — тягуче гнул Кромвель, — я принял предложение «Хевли Хоукерс» и поплатился за это. Вы слышали мою печальную историю. Позвольте мне теперь обратиться к вам с вопросом: не поможет ли мне ваша уважаемая фирма, имея в виду, что до второго этапа осталось двенадцать дней?

Сочувственно склонив голову набок, советник ответил:

— Молодой человек, ваш случай, эта авария вызвала у нас живое участие, все мы очень рады, что вы остались живы, ваша профессия… вы понимаете. Я очень рад, что могу вас лично поздравить, но увы, увы. У фирмы в настоящий момент нет никаких возможностей хоть сколько-нибудь вам посодействовать.

И господин Реншоу грустно улыбнулся.

— У вас доброе сердце, — произнес Кромвель задумчиво. — Но хорошо ли вы подумали? Скоро полгода, как в Стимфале простаивают ваши экспериментальные модели. Нет ли возможности напомнить о них руководству компании и не поможет ли мой приход некоторому ускорению вашей карьеры?

Советник сразу перестал улыбаться:

— Молодой человек, я не знаю и не намерен…

— Придется, — сказал Кромвель чрезвычайно мягко. — Послушайте меня, Реншоу. Я знаю, что прошу невозможного, но постарайтесь напрячь мозги и не возмущаться, а уразуметь, что я говорю. Фирма платит вам шесть тысяч в месяц. Что бы вы сейчас ни натворили, вашей пенсии ничто не угрожает. У меня есть все шансы выиграть этап на той машине, о которой идет речь, и превратить ваши шесть тысяч в двенадцать. Сделайте хоть однажды решительный шаг. О вас напишут все газеты. Чего вам регулярно желают? Дерек, будь же мужчиной!

Бог весть что маршал имел в виду, но на Реншоу это явно произвело впечатление.

— Я… — каркнул он. — Я…

— Знаю, знаю. Вы это не решаете. Но слово замолвить вы можете, а только это от вас и требуется.

Реншоу запыхтел, как древняя паровая машина, потом вдруг заявил:

— Вы не понимаете, о чем просите. Машина несерийная и даже не внесена в каталог.

— Внесена, — возразил Кромвель. — В экспресс-каталог «Дассо». Этот год, С-270.

— Я имею в виду фарбороский каталог.

— Зачем? — спросил Кромвель. — Почему вы его имеете в виду? Где, в каких правилах записано, что машина должна обязательно числиться в фарбороском каталоге? Это традиция, не спорю. Но традиции иногда полезно менять.

— А коллегия? — уперся Реншоу.

— А заводские испытания? Машина прошла заводские испытания.

— Это к делу не относится, — заметил коммерческий советник. — Все равно у нее нет ни серии, ни номера… И если ваша осведомленность так велика, то вам должно быть известно, что машина не гоночная и вообще не спортивная.

— На это я вам отвечу вот что: у «Дассо» в этом году на стендах остались две заявленные модели и вместе с ними — изрядный кусок репутации. Господин Реншоу, вы не хотите его оттуда достать? У меня есть все основания для уверенности.

Советник снял очки и бережно притронулся к своей бородавке.

— Руководство выразило недоверие к С-270.

— Кто бы мог подумать, — огрызнулся Дж. Дж. — Я и предлагаю вам рискнуть.

— Я не уполномочен.

— Господин Реншоу, — Кромвель даже не зашипел, а засвистел, сцепив призрачные зубы, — я же сказал с самого начала: рассчитываю только на ваше сочувствие. Вы уполномочены взять телефонную трубку и сказать, что приходил пилот Терра-Эттин, производящий хорошее впечатление, и предложил то-то и то-то? Кстати, кому это вы будете говорить?

— Директору Бэклерхорсту.

Тем временем пилот Терра-Эттин сидел, чувствуя себя абсолютно не в своей тарелке: за все время разговора ему не пришлось сказать ни слова, а все реплики Реншоу адресовались к нему, несмотря на то что Кромвель, махнув рукой на условности, говорил на расстоянии полуметра от Эрлена.

— Я надеюсь, директор Бэклерхорст человек душевный, — выразил надежду Дж. Дж.

— Без сомнения, — уверил его Реншоу, нехотя сменив гнев на милость. — Я даже думаю, что ваша история заинтересует его, он любит… м-м-м… нечто подобное.

— Во всяком случае, был счастлив познакомиться, — заключил Кромвель поднимаясь, и поостывшие собеседники даже пожали друг другу руки.

Из представительства друзья вышли в молчании, прошли по улице, свернули под арку и оказались в краснокирпичном дворе со стрижеными кустиками и пирамидой расписанных под трафарет ящиков. Кромвель и Эрликон уселись на тронутое солнечным теплом дерево, помолчали еще немного, затем Дж. Дж. скомандовал:

— Закуриваем.

Эрлен достал пачку «Сансдейла» и зажег длинную коричневую сигарету.

— Не затягивайся, — сказал Дж. Дж., — успеется.

— Да я курил, — ответил парень. С минуту Кромвель наслаждался эрленовскими ощущениями, потом заговорил:

— Да-с, лобызаний с порога не получилось. Бэклерхорст. Я когда-то был знаком с одним Бэклерхорстом — милый, интеллигентный человек, феодал, завоеватель… Кстати, превосходный фотограф.

— Как это — фотограф-завоеватель?

— Жизнь заставила, — туманно пояснил Кромвель. — Нет, все равно ничего не могу придумать.

Он поднялся и встал перед Эрликоном. Тот уже научился различать маршала в деталях в любое время суток и сейчас ясно видел его белую косматую гриву, сквозь которую проглядывала стена и свежестриженая зелень акации, морщинистую черепашью шею и глаза с сумасшедшинкой и вечным шальным издевательством.

— Мне не нравится, как вы одеты, юноша, — объявил Дж. Дж. — Ботинки, правда, ничего, брюки…

— Вельвет, — промолвил Эрлен с достоинством — ему неожиданно стало легче.

— Сам красил.

— Против брюк тоже не возражаю. Но, во-первых, рубашка должна быть черной, а во-вторых, что это за синий баллон?

— Куртка как куртка. Все носят. Между прочим, мода.

— Ты не все. Ты — пилот. Пилот должен выглядеть соответственно. Что я подразумеваю под словом «соответственно»? Я подразумеваю старую летную куртку с потертыми сгибами и белыми швами и к ней — темную водолазку либо рубашку.

— Первый раз про такое слышу, — ответил Эрлен.

— Бог тебя простит, ты в этом не виноват. Итак, сегодняшний день мы посвящаем решению следующих проблем: экипируем тебя сообразно положению, потом звоним в службу Скифа, сообщаем о наших успехах и, кстати, узнаем, что поделывает проклятый Пиредра, после чего идем в военный музей — ты был там?

— Нет.

— Тем более, а вечером посещаем какой-нибудь театр. Какой здесь сейчас лучший театр?

Эрлен пожал плечами:

— Наверное, опера.

— Опера… — протянул Кромвель. — С удовольствием послушал бы Вебера… Но нет, сейчас нам нужно что-нибудь современное. Я бы согласился даже на мюзикл. Надеюсь, Пиредра завел в этих краях какое-нибудь варьете?

Когда они уже выходили на улицу, Эрликон спросил:

— Джон, а кто это говорит Реншоу: «Дерек, будь мужчиной»?

— Его секретарша.

— Когда это ты слышал?

— Когда они думали, что их никто не слышит. Пойдем, вон автобус.

Стимфал был не просто столицей, но и признанным духовным центром национального возрождения, так что слава кромвелевских дел напоминала о себе на каждом углу. Как ни парадоксально, но именно Дж. Дж., великий фрондер, занял на патриотическом знамени то место, которое по праву должно было принадлежать основателю и вождю Стимфальской империи Элу Шарквисту.

Да, удивительную шутку сыграли с покойным диктатором время и политические страсти. Три десятилетия послевоенной оккупации и в последующую эпоху владычества землян его имя было под строжайшим запретом, и для нескольких поколений он превратился в фигуру абсолютно нереальную, призрачную, вдобавок донельзя противоречивую и обклеенную ярлыками. Зато легендарный главнокомандующий в мученическом каторжном венце на роль символа подходил идеально. Он Пронес По Вселенной Огненный Меч Стимфальского Воинства. Он Первым Ступил На Землю Солдатским Сапогом. Он До Последнего Мига Удерживал Рубежи Отчизны. Он В Трудные Послевоенные Времена Не Поддался Посулам И Угрозам. Нелишне также вспомнить, что и цензура к его личности придиралась меньше.

Следует учесть еще и то, что основной тон в политике противодействия с самого начала задавали именно кром-велевские ветераны. Один из них, Саша Брусницын, в прошлом — генерал-артиллерист, и основал — еще в то время, когда все и вся было запрещено, — таинственную авиационно-экологическую партию, смысл которой, впрочем, был вполне ясен и заключался в двух словах: Сопротивление и Реванш.

Ныне, спустя более полувека, она именовалась национал-демократической и по численности быстро догоняла правящую либеральную; в кабинете председателя, Дитриха Гесса, висел громадный портрет Кромвеля в полный рост, в парадном облачении, с кортиком и именным оружием. Дни рождения Дж. Дж. партия отмечала митингом и факельным шествием на центральной площади Кинг-Фридрихсплац. Кромвель взирал с мемориальных досок и страниц школьных учебников; молодежь, хлынувшая в партию, щеголяла именно в таком кожаном облачении, которое Дж. Дж. иронически рекомендовал Эрликону, щедро разукрашенном хромированным железом; в память о своем кумире юнцы обесцвечивали прядь волос и носили шнурованные десантные сапоги на подковах, которые уж и вовсе непонятно почему тоже назывались кромвелевскими. Биографии же маршала всевозможных интерпретаций пестрели в каждом киоске.

Одно такое роскошное девятисотстраничное издание с портретом Дж. Дж. в фуражке со шнурами и орлом оттягивало карман потертой летной куртки невысокого юноши, около часа дня вошедшего в стимфальский военный музей.

— Предлагаю послать экскурсию к черту, — произнес голос рядом с ним. — Просто пойдем и посмотрим все подряд.

Биографию велел купить сам Кромвель. «И еще вот такую книгу, — распорядился он в супермаркете и пояснил: — Вечером посмеемся». Очевидно, что посмертная слава маршала волновала мало, но Эрликону все же было любопытно: что же заинтересует Кромвеля в этом хранилище военных реликвий — документы? Какие-нибудь планы или схемы-реконструкции? Пересчитанные варианты хода событий? Дж. Дж. шел от стенда к стенду не спеша, но и нигде не останавливаясь. Ни оружие, ни карты, ни овеянные легендами знамена у него, казалось, никаких чувств не вызывали. Возле целой стены фольмеровских «скорчеров» на кронштейнах он проворчал, ни к кому не обращаясь: «Труха», и Эрлен не понял, что же он имеет в виду.

Наконец, в верхнем зале третьего этажа размером с небольшой стадион — его регулярно арендовали национал-демократы — «торнадо» и «спитфайры» поднимали к потолку, все пространство заполнялось креслами, и с трибуны под гранитной кромвелевской головой Дитрих Гесс произносил свои зажигательные речи. Здесь маршал задержался у фотографии — любительского снимка, увеличенного до исполинских размеров. На фоне серого рассветного неба спиной к зрителю стояли пять фигур в шинелях и фуражках, устремив взгляды куда-то за неразличимый горизонт. Подпись гласила: «Штаб генерала Кромвеля за час до начала второй мировой войны».

— Штаб одиннадцатой бригады, — сказал Дж. Дж. — Кто же это снимал? Слева, конечно, Маккензи… А остальные? Высокий — наверное, Брусницын, рядом — Волхонский… Или нет?

Впервые Эрликон увидел Кромвеля загрустившим.

— Память… Вот уж думал, чего я никогда не забуду…

— И что произошло через час?

— Через час мы начали войну. Высадились на Ригль-19. Вторжение. Пошли.

Сидя в крохотной закусочной за стейком и очередным коктейлем среди наворота искусственной кожи и зеркал, Кромвель сказал:

— Сегодняшний день не в счет, пролетел, в нашем распоряжении осталось двенадцать. Через двенадцать дней мы должны, хоть тресни, выйти на этап. Положение мудреное, хуже не бывает, но возможна же и здесь какая-то догадка! Все думаю, не с ума ли мы спятили, что вцепились в этого «Дассо», как алкаш в «однорукого бандита».

— Бывает, что везет, — заметил Эрлен с набитым ртом. Кромвель с сомнением покачал головой:

— На Реншоу надежда слабая. Уж очень он, знаешь ли, туповат, хотя у него есть свои положительные стороны… Вот что. Доедай и давай-ка сходим к «Грифу» — есть такой аэродромный ресторанчик, поищем там какого-нибудь парня из «Дассо», пусть он нам расскажет ситуацию поподробней. Пиредра обязательно бы так поступил на нашем месте.

«Гриф» оказался вполне приличной гостиницей в двух шагах от космопорта, с длинным залом ресторана, где, судя по всему, царило оживление в любое время суток. В основном здесь собирались пилоты-каботажники, меньше — трассовики, редкие транзитники в Стимфал-Главный и всевозможная техническая обслуга всех компаний — начиная от гигантов типа «Трансгалактик интернешнл лайнз» и кончая загадочными по названию и, очевидно, контрабандистскими по сути «Калгари вояджерс».

Не тратя времени на достопримечательности, друзья пересекли зал и спустились в тихий для этого времени полумрак бара. Тут за стойкой лихо управлялась статная дама, одаренная природой обильно и со вкусом; обилие это было заключено в синюю мужскую рубашку с закатанными рукавами и перехваченную узорными подтяжками. Возраст дамы, перешагнувший за тридцать, исчез как таковой вообще, а пышность волос, оттенок кожи и разрез глаз недвусмысленно утверждали, что кто-то из ее предков некогда охотился на антилопу среди высокотравных африканских равнин.

При виде этого зрелища Кромвель даже приостановился:

— Ах, черт возьми!

Эрликон тоже замедлил шаг, но совсем по другой причине. На всем облике и повадках экзотической барменши лежал отпечаток такого непередаваемого жизненного опыта, а из ее глаз — кстати, таких же восхитительно синих, как у Эрлена, — исходило такое спокойствие и ледяное презрение ко всему сущему, что пилот оробел. В присутствии людей, излучающих подобную несокрушимую уверенность, он неизменно казался себе маленьким и ничтожным и от смущения часто говорил то, что вовсе не следовало.

Кромвель этих опасений никак не разделял.

— Вперед, — сказал он, — вот кто нам поможет. Они припали к стойке, и маршал начал речь, время от времени заставляя Эрликона судорожно и не синхронно открывать рот. Впрочем, сперва Дж. Дж. обошелся вообще без слов.

— М-м-м-м… Мммммм-мм-мм-мммм! — промычал он. — Красавица, тебе никто не говорил, что у тебя не шея, а национальное достояние? Из-за такой шеи может быть еще одна мировая война!

— Все? — спросила дама.

— Нет, не все. Обо всем остальном я бы тоже сказал, но у меня нет слов. Ни у кого нет. Таких слов еще просто не придумали.

— Давай к делу, — сухо предложила дама.

— С такой женщиной и говорить о делах… О Господи, куда катится этот мир. Но ладно, хорошо, давай о деле, — миролюбиво согласился Кромвель и Эрленовой рукой вручил ей четвертную бумажку с портретом Стояна Второго.

— Значит, так. Ищем человека. Из «Дассо». Видимо, инженер или механик. Приехал примерно полгода назад. В чемпионате не участвует и вообще болтается без дела. Расплачивается кредитной карточкой.

Вид у дамы стал еще более отрешенный. Тыльной стороной ладони она постучала по стойке. Эрликон растерялся, но Кромвель тут же вложил в эту ладонь еще червонец.

— На фараона ты не похож, — в задумчивости произнесла барменша.

— Я — пилот, моя прелесть, лучший в мире пилот. А тебя, наверное, зовут Вулкан?

— Все вы тут лучшие. Есть такой, какой тебе нужен, Вертипорох его зовут. Живет здесь, в 802-м. Чокнутый. Сейчас дома.

— Пьет?

— Еще как.

— Тогда дай мне вон ту лошадку.

Ухватив «Белую лошадь» за крутой бок, Эрлен уже было с облегчением решил, что разговор закончен, но не тут-то было.

— Послушай, Вулканчик, — продолжал неугомонный Кромвель, — так как же тебя по-настоящему зовут?

— Шейла меня зовут.

— Шейла… Имя у тебя такое же красивое, как ты сама. Как видишь, нас с другом гнетут заботы, но я забыл про них, когда увидел тебя. Сжалься и ответь: с тобой вообще, в принципе, можно встретиться где-нибудь в другой обстановке?

— Ты это серьезно? — спросила Шейла, звеня чем-то скрытым стойкой от приятелей.

— Уж куда серьезнее. Мои чувства самые искренние, посмотри сама — совсем растерялся, слов не нахожу.

Надо сказать, что за время этого краткого разговора под черным облаком Шейлиных волос произошел процесс, точно предсказанный Скифом: внешность Эрлена, прекрасного, но отверженного ангела, имела сильнейшее действие на женские сердца. Для Эрликона, ушедшего в свой обыкновенный зажим, беседа была привычной мукой, а тем временем его романтический вид вкупе с раскованной маршальской манерой произвел в душе красавицы барменши нечто подобное тому, что производит ключ, поворачиваясь в замке; к полному изумлению Эрлена, она ответила гораздо более теплым тоном:

— На этой неделе не получится. Зайди в понедельник.

Кромвель, который как раз ничего удивительного в ситуации не находил, сказал:

— Надеюсь, что ты тоже не шутишь. — И с тем друзья отправились дальше.

Пока они поднимались сначала по лестнице, а потом в лифте, маршал вполне оправился от чар темнокожей хозяйки бара и пожаловался:

— Докатились мы с тобой, Эрли, рыщем по притонам, теперь вот сумасшедшего подсунули; не Пиредре ли все тут продались…

За его шутовской горечью трудно было что-нибудь разобрать, и Эрлен без всякого воодушевления постучал в дверь с бронзовыми цифрами 802. С третьего раза их услышали, и дверь отворилась.

Когда-то в детстве, читая и слушая сказки, Эрликон был необыкновенно заинтересован таким выражением: «ростом со столетний дуб, голова — что пивной котел». Эрлен спрашивал тогда — что это за котел? Сейчас он сам внезапно понял, о чем шла речь. Котел упирался в притолоку и до глаз зарос рыжей бородищей с завитками по краю — где та часть, которая росла на шее, соединялась с растущей на подбородке, так что вся борода получалась как бы двухэтажной, причем был еще и балкон — полукруглый участок, шедший от нижней губы, и, когда Вертипорох ее закусывал длинными желтыми зубами, этот фрагмент становился дыбом, словно полк древних пехотинцев наставлял копья.

Спутанные волосы падали на голые плечи — похоже, механик поднялся, еще не проснувшись: в одних джинсах, а левый глаз его упорно не желал расклеиваться.

— Ну? — сипло спросил Вертипорох, привалившись для вящей твердости к косяку.

Несмотря на рост, голова была самой массивной частью его тела, и было ясно, что многодневный хмель сидит в ней плотно, как гвоздь. Тем не менее, глядя из-под зарослей своих бровей, как тать из логова, Вертипорох явственно переводил взор с Эрлена на Кромвеля — пилот изумился: значит, механик видел маршала! Вот так штука! Но что же этой диковине сказать?

— Эй, дядя, — дружелюбно предложил Дж. Дж., — ты бы нас пустил — видишь, мы с бутылкой.

Вертипорох сказал «хм», откачнулся от двери и пошел внутрь, а Эрликон с Кромвелем вошли следом. Это был первоклассный двухкомнатный номер, украшенный кожаным занавесом и батареей пустых бутылок. Войдя, Вертипорох направился к столу и привычным движением взгромоздил на нос очки в металлической оправе а-ля Рэй Тэнго. За время этого отработанного годами движения Эрлен успел угадать по открывшейся картине всю историю вынужденного человеческого безделья: радость от синекуры в первой фазе, загул во второй и, наконец, депрессия в третьей.

Без разговоров появились стаканы, хрустнула пробка, стекло забренчало о стекло, и Вертипорох неожиданно заговорил:

— Я тебя знаю. Ты Эрлен Терра-Эттин. Вертипорох. Одихмантий. Ну, по чуть-чуть.

Эрликон новыми глазами взглянул на литр «Белой лошади» и с ужасом уставился на Кромвеля. Тот остался непреклонен; Вертипорох же мялся, в тоске жевал губу, но в конце концов решился и спросил:

— Слушай, а ты тоже его видишь?

— Ага, — ответил Эрлен, не очень зная, что говорить.

Вертипорох шумно сглотнул:

— Ты давно пьешь? С самой аварии? Слушай, надо нам с этим завязывать — видишь, что делается? — Он кивнул на Кромвеля.

— Вы не очень-то вежливы, молодой человек, — отозвался Дж. Дж. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Одихмантий… инженер-механик… двигателист…

— Чрезвычайно приятно. Джон Кромвель, маршал авиации.

Расширенные зрачки Вертипороха перекатились на Эрликона.

— Ты посмотри, — зашептал Одихмантий, — вот ты пилот, я инженер, и вот не черт какой-то нам является, а, что характерно, сам Кромвель. Нет, давай тормозить, а то завтра кто-то похуже может прийти.

— А кто хуже? — спросил Эрлен.

— Не знаю, — пробормотал Вертипорох.

Он храбрился, но было ясно, что механику здорово не по себе, и он дорого бы дал, чтобы это наваждение как можно скорее сгинуло. Но наваждение и не собиралось исчезать, а, напротив, подступало все решительней.

— Скажи-ка мне, механик Одих… Одихмэн…

— Можно просто Дима, — белыми губами вымолвил Вертипорох.

— Да, — согласился Кромвель. — Скажи-ка мне, Дима, что это ты здесь все сидишь и сидишь и в чемпионате не участвуешь? Может, по какому-то приказу твои самолеты не летают?

— По приказу… не летают…

— А что это, Дима, у тебя за самолеты такие?

В жизни Эрликон не видел подобной бледности. Вся кровь отхлынула у Вертипороха от лица, даже виски вроде бы начали западать, и отвечал он неживым голосом:

— Это коммерческая тайна… тайна фирмы…

Было ясно: привстань теперь Кромвель, протяни к механику призрачные, в зеленых огнях руки — и Вертипороху придется выбирать между изменой долгу и параличом. И Дж. Дж. даже как будто немного качнулся вперед, чтобы осуществить это намерение, но вдруг раздумал, решив, видимо, не пугать будущего соратника насмерть, и сменил тон:

— Пилот, разлей-ка с механиком еще по одной… Я, Дима, выпытывать у тебя ничего не стану… потому что сам все знаю. Машина твоя называется С-270.

— "Милан-270", — видимо отчаявшись, еле слышно прошелестел Вертипорох.

— Да, и сказал мне это не сатана в чистилище, а советник Реншоу. Это истребитель-бомбардировщик крейсерского класса, тебе велено тут, в Стимфале, за ним присматривать до приказа, а приказа полгода как нет, ты заскучал и со скуки загулял. Так все было?

— Так.

— Ну вот, радуйся, Бог услышал твои молитвы, привалило тебе счастье.

— Где? — в ужасе спросил Вертипорох и оглянулся.

— Да вот оно, перед тобой, — ласково проворковал Кромвель. — Пришли к тебе замечательные пилоты, великой души люди, а ты выпучился на них, как рыба-пугало, и все толкуешь о каком-то приказе. Это Бэклерхорст должен отдать приказ?

— Да, через Реншоу.

— Видишь, от нас ничего не скроешь.

Похоже, Вертипорох, решив, что все кончено, уже и не собирался ничего скрывать; в отличие от Эрлена, которого разбирал смех, механик еще не научился разбираться в маршальских интонациях.

— Расскажи-ка нам про Бэклерхорста, ведь это не коммерческая тайна? Старый он, молодой, давно ли работает в фирме, даст нам самолет или не даст… и все такое.

Вертипорох отрешенно уставился в стену:

— Человек Бэклерхорст не старый. А даже почти молодой. Пришел он в компанию простым фотографом…

Тут настал черед Кромвеля удивляться. Он откинулся в своем кресле, на некоторое время его лицо утратило всякое выражение.

— Как? — переспросил он. — Фотографом? Ты ничего не путаешь?

Но тут Вертипороху изменили душевные силы, и он смолк, будто зачарованный.

— Биспорамин в доме есть? — зарычал Кромвель, мгновенно возвращаясь в норму. — Что? Где? Эрлен, посмотри в шкафу. Есть? Одну таблетку себе, две механику. Водкой не запивать! И под душ, живо. Эрли, ну-ка, подхвати его.

Начались мытарства на кафельном полу и скользком уступе бассейна. Вертипорох с мокрой головой и бородой стал похож на кошмарного водяного из омута. Застоявшийся хмель упорно сопротивлялся химии и холодной воде. Наконец Эрликон с трудом вывел Одихмантия из ванной в комнату. Снова увидев перед собой мерцающий силуэт Кромвеля, Вертипорох заревел и попятился.

— Стой, дурья голова! — скомандовал Дж. Дж. — Пилот, объясни механику, в чем дело.

Эрликона самого вместо протрезвления крутила какая-то муть, и объяснения его тоже вышли до крайности невразумительными.

— Ты не бойся, старик, ты не спятил, и это не привидение, а научный факт — настоящий Кромвель… такое техническое достижение, с ним можно общаться… Ты только помалкивай, это дело секретное, а мы на службе…

— Ладно, достаточно, — вмешался маршал. — Потом объяснишь в деталях.

К слову сказать, никаких дальнейших пояснений потом не потребовалось, теперь же Кромвель, подойдя к Вертипороху вплотную и склонив голову набок, вопрошал с гримасой почти страдальческой:

— Дима, сокол ты наш золотой, не каждому в жизни выпадает такой шанс, как тебе… Точно Шелл Бэклерхорст — фотограф?

Мягкая и податливая натура механика в краткий срок безропотно поддалась маршальскому натиску.

— Ну вот, чтоб мне… я не знаю что, — поклялся Вертипорох.

— Так… Портрет его, фотография где-нибудь есть? Может, у Реншоу?

Вертипорох вновь закусил губу, вздыбив рыжую бороду, и вновь невидящим взглядом уставился в стену. Пробыв так недолго, он очнулся: