Комментарий к роману А С Пушкина 'Евгений Онегин'

      Жилеты, хотя и были известны в XVIII в. (гвардейские модники екатерининских времен нашивали по семи жилетов один поверх другого), но, как и фраки, подвергались гонению при Павле I. В дневнике кн. Дарьи (Доротеи) Ливен - родной сестры Бенкендорфа и многолетней подруги Гизо читаем: "Жилеты запрещены. Император говорил, что именно жилеты совершили французскую революцию. Когда какой-нибудь жилет встречают на улице, хозяина его препровождают в часть" (E. Daudet, Une vie d'ambassadrice au siиcle dernier. La princesse de Liиven. Paris, 1909, p. 27, оригинал по-фр.). В сезон 1819-1820 гг. в моде были жилеты, о которых хлопотал А. Тургенев, писавший в Варшаву Вяземскому: "Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее" (Остафьевский архив, т. II. СПб., 1899, с. И). А получив, уведомлял с удовольствием: "Весь пост и здесь, и в Москве буду щеголять в твоих жилетах" (там же, с. 23).
      Цвет фраков в 1819-1820 гг. еще не установился окончательно. Свербеев вспоминал: "...черных фраков и жилетов тогда еще нигде не носили, кроме придворного и семейного траура. Черный цвет как для мужчин, так и для дам, считался дурным предзнаменованием, фраки носили коричневые или зеленые и синие с светлыми пуговицами, - последние были в большом употреблении, панталоны и жилеты светлых цветов" (Свербеев Д. Н. Записки, т. I. M., 1899, с. 265). Черный цвет связывался с трауром. Еще в 1802 г. в "Письме из Парижа" говорилось о бале, на котором "мужчины, казалось, все пришли с похорон [...] ибо были в черных кафтанах" ("Вестник Европы", 1802, № 8, с. 355-356; ср. у Мюссе: "...во всех салонах Парижа - неслыханная вещь! мужчины и женщины разделились на две группы - одни в белом, как невесты, а другие в черном, как сироты, - смотрели друг на друга испытующим взглядом [...] черный костюм, который в наше время носят мужчины - это страшный символ" (Мюссе А. Исповедь сына века. Новеллы. Л., 1970, с. 24). Ощущение черных фраков как траурных сделало их романтическими и способствовало победе этого цвета уже в 1820-е гг.
      Комментируемые стихи воспринимаются как ирония в адрес иноязычной лексики и европеизированного быта русского денди. Однако то, что П выделил курсивом "слов" (это подчеркиванье встречается уже в ранних черновых вариантах строфы), позволяет предположить, что здесь допустимо видеть и противоположную иронию в адрес шишковистского лексического ригоризма (ср. стихи В. Л. Пушкина: "И, бедный мыслями, печется о словах!" - или: "Нам нужны не слова - нам нужно просвещенье" - Поэты 1790-1810-х годов, I, с. 666).
      Стих Слов на русском нет нельзя воспринимать как непосредственное выражение мнения П: ему, например, конечно, были известны строки И. И. Дмитриева из шуточного "Путешествия NN в Париж и Лондон, писанного за три дни до путешествия" (1803):
      Какие фраки! панталоны!
      Всему новейшие фасоны!
      (Дмитриев, с. 350).
      Комментируемый стих представляет собой указание на отсутствие этих слов в Словаре Академии Российской и, следовательно, на отсутствие их в языке, с точки зрения авторов словаря. Словарь Академии Российской (академический словарь) - 1-е изд. 1794 г., 2-е (в алфавитном порядке) в шести частях 1806- 1822 гг. - имел характер толкового нормативного и был ориентирован на лингвистический пуризм. Показательно, что слова эти вошли в "Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту" Н. Яновского, часть I. СПб., 1803, стб. 781-782; часть III. СПб., стб. 196- 197, 1059). Словарь этот был толковым словарем иностранных слов. Это свидетельствует, что "панталоны", "фрак" и "жилет" ощущались в начале века как иностранные слова.
      В первой публикации первой главы строфа имела примечание: "Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской Академии. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот, что говорит Карамзин в своей речи: "Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения счастливая, судьба, во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентинской и Парижской. Екатерина Великая... кто из нас и в самый цветущий век Александра I может произносить имя ее без глубокого чувства любви и благодарности?.. Екатерина, любя славу России, как собственную, и славу побед, и мирную славу разума, приняла сей счастливый плод трудов Академии с тем лестным благоволением, коим она умела награждать все достохвальное, и которое осталось для вас, милостивые государи, незабвенным, драгоценнейшим воспоминанием". Примеч. соч. (VI, 653-654). Для осмысления текста примечания необходимо учитывать, что в нем П сопровождает стихи, содержащие осуждение карамзинской лексики с позиций шишковизма, высокой оценкой шишковской Академии, данной в форме цитаты из речи Карамзина. Смысл цитаты также достаточно сложен: признавая заслуги пуристов, Карамзин не только положительно оценивает самый факт быстрых изменений в русской культуре (против чего резко выступал Шишков), но и широко использует слова типа "автор", "феномен", употребление которых означало отказ строить свою речь по нормам Словаря Академии Российской. Показательно и противоречие, с которым П в конце строфы утверждает, что он лишь "встарь" заглядывал в Академический Словарь, а в примечании сетует, что "наши писатели слишком редко справляются со словарем". Существенно, что если в других случаях П составлял примечания с позиции некоего вымышленного "издателя" - даже ссылаясь в третьем лице на мнение А[лександра] П[ушкина] (см. с. 118), то здесь он демонстративно снабдил текст примечания пометой, указывающей на единство авторства поэтического и прозаического текстов. Таким образом, П, касаясь остро дискуссионной темы, дает сложное переплетение разнонаправленных высказываний и оттенков мысли, ни одно из которых в отдельности не может быть отождествлено с его позицией.
      XXVII, 3 - Куда стремглав в ямской карете... - См. с. 107.
      5 - Перед померкшими домами... - Балы начинались (см. с. 84), когда трудовое население столицы уже спало. Фонари в пушкинскую эпоху давали весьма скудный свет, и улицы освещались в основном светом из окон.
      7 - Двойные фонари карет... - См. с. 107.
      10 - Усеян плошками кругом... - Плошки - плоские блюдца с укрепленными на них светильниками или свечками. Плошками, расставленными по карнизам, иллюминировались дома в праздничные дни.
      12 - По цельным окнам тени ходят... - Цена стекла определялась его величиной. Использование для окон огромных стекол, делавших излишними оконные переплеты, составляло дорогостоящую новинку, которую могли позволить себе лишь немногие.
      14 -...и модных чудаков. - Господствовавший в петербургском свете "французский" идеал модного поведения требовал отказа от резко выраженных индивидуальных особенностей. Правильно вести себя означало вести себя в соответствии с правилами, В конце 1810 - начале 1820-х гг. в поведении франта начала сказываться "английская" ориентация, требовавшая "странного" поведения (она совпадала с бытовыми клише романтизма - "странный человек" сделался бытовой маской романтического героя). Таким образом, "странным человеком", "чудаком" в глазах общества, на вершинах культуры оказывался романтический бунтарь, а в прозаическом, бытовом варианте - петербургский денди, тень от прически которого мелькает на освещенных стеклах петербургской залы.
      XXVIII, 7 - Толпа мазуркой занята... - См. с. 86- 88.
      9 - Бренчат кавалергарда шпоры... - Кавалергард - офицер кавалергардского полка, привилегированного полка гвардейской тяжелой кавалерии, созданного при Павле I в противовес уже существовавшему конногвардейскому полку. Обязательный высокий рост и белый расшитый мундир делали фигуры кавалергардов заметными в бальной толпе. В черновом варианте к тексту полагалось примечание: "Неточность. - На балах кавалергард[ские] офицеры являются также как и прочие гости в виц мундире в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И. В." (VI, 528). Попытка снабдить поэтический текст оспаривающим его комментарием в прозе примечательна, поскольку создает картину диалогического спора между автором-поэтом и автором-прозаиком. А. И. В. Анна Ивановна Вульф (Netty) (1799-1835) в замужестве - Трувеллер, приятельница П, предмет его неглубокого увлечения.
      Для "игровой" природы пушкинских примечаний характерно соединение важного тона сурового критика, под маской которого выступает Пушкин, со ссылкой на мнение никому не известной тригорской барышни как на мнение третейского судьи между поэтом и комментатором.
      14 - Ревнивый шопот модных жен. - Модная жена - выражение, почерпнутое из сатирической литературы XVIII в.; см. анонимное стихотворение "Модная жена" (Сатирические журналы Н. И. Новикова. М.-Л., 1951, с. 154). П имел в виду в первую очередь сатирическую "сказку" И. И. Дмитриева "Модная жена" (1791). Модная жена - щеголиха.
      XXX, 8 - Люблю их ножки; только вряд... - Об источниках символики "ножки" см.: Томашевский Б. В. Маленькая ножка. - Пушкин и его современники, вып. XXXVIII-XXXIX. Л., 1930, с. 76-78.
      XXX-XXXIII - Строфы отмечены сменой целой гаммы разнообразных интонаций и тонкой игрой стилями. В конце XXX строфы сочетание лексики элегической и уже ставшей штампом позы условного разочарования ("грустный, охладелый") с рассуждением о "ножках" создает эффект иронии. Строфа XXXI переносит повествование в интимный, как бы биографический план и звучит лирически. Строфа XXXII нагнетает условно-литературные и уже в ту пору банальные образы ("Дианы грудь, ланиты Флоры", "мой друг Эльвина"), резко обрывающиеся высоко романтическим стихом "У моря на граните скал", который, в свою очередь, служит переходом к XXXIII строфе - одной из наиболее патетических и напряженно-лирических строф романа.
      XXXII, I - Дианы грудь, ланиты Флоры... - Диана (древнеримск.) богиня Луны, девственница, в традиции условно-аллегорического иконизма изображалась в образе юной девы. Флора (римск.) - богиня цветов, изображалась в образе румяной женщины.
      3 - Терпсихора - См. с. 149.
      9 - Эльвина - условно-поэтическое имя, связанное в карамзинской традиции с эротической лирикой.
      XXXIII - Строфа введена в текст главы значительно позже создания основного корпуса, в разгар работы над третьей главой романа. П сознательно придал ей характер непосредственного и страстного признания в реальном чувстве. Однако установление биографической основы строфы затруднительно. Литературоведческая традиция связывает ее с именем M. H. Раевской (по мужу Волконской, 1805-1863) - дочери генерала H. H. Раевского, в будущем "декабристки", последовавшей за мужем в Сибирь). Основанием служит следующее место из ее мемуаров: "Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта картинка была очень грациозна, и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет" (Пушкин в воспоминаниях современников, 1, с. 214 215). Однако существует возможность и иной биографической трактовки строфы: из письма В. Ф. Вяземской из Одессы мужу от И июля 1824 г. следует, что стихи могут быть отнесены и к Е. К. Воронцовой: "...иногда у меня не хватает храбрости дожидаться девятой волны, когда она слишком приближается, тогда я убегаю от нее, чтобы тут же воротиться. Однажды мы с гр. Воронцовой и Пушкиным дожидались ее, и она окатила нас настолько сильно, что пришлось переодеваться" (Остафьевский архив, т. V, вып. II. СПб., 1913, с. 123, оригинал по-франц.). Интересно, что осенью 1824 г., посылая В. Ф. Вяземской в Одессу, видимо, эту строфу, П писал ей: "Вот, однако, строфа, которою я вам обязан" (XIII, 114, 532. Ср.: Салупере М. Из комментариев к текстам А. С. Пушкина. - "Русская филология", I. Тарту, 1963, с. 49 - 51). Об отношении П. к М. Н. Раевской см.: Щеголев П. Е. Из жизни и творчества Пушкина. Изд. 3-е. М. - Л., 1931, с. 222 - 243; Лотман Ю. М. Посвящение "Полтавы", с. 40-54, Об отношении П к Е. К. Воронцовой см.: Цявловская Т. Г. "Храни меня, мой талисман". - "Прометей", т. 10. М., 1974, с. 12-84. К сожалению, последняя статья страдает известными преувеличениями и содержит ряд малообоснованных утверждений. Основной смысл строфы, видимо, не в обращении ее к какому-либо реальному прототипу, как мы видели, проблематичному и, вероятно, собирательному, а в художественной необходимости контрастно противопоставить строфам, проникнутым литературно-условными образами, стихи, которые звучали бы как голос непосредственного чувства.
      XXXIII, 10 - Лобзать уста младых Армид... - Армида - главная героиня поэмы Торквато Тассо (1544 - 1595) "Освобожденный Иерусалим", зд.: волшебница.
      XXXV, 4 - Уж барабаном пробужден. - Сигналы утренней побудки и вечернего сбора в казармах подавались в начале XIX в. барабанной дробью. Казармы гвардейских полков были расположены в разных концах города, и барабанная дробь, разносясь в утренней тишине по пустынным улицам, будила трудовое население города.
      6-7 - На биржу тянется извозчик,
      С кувшином охтинка спешит...
      Биржа зд.: "уличная стоянка извозчиков" (Словарь языка Пушкина, I, с. 114). См. с. 107. Охтинка - жительница Охты, окраинного района в Петербурге, зд.: молочница. Охта была заселена финнами, снабжавшими жителей столицы молочными продуктами.
      13-14 - ...нераз
      Уж отворял свой васисдас.
      Т. е. продал уже не одну булку: купцы в небольших лавочках на окраинах города арендовали помещения с одним окном, через которые и вели торговлю. Васисдас (искаж. франц. - форточка, германизм во французском языке, зд.: игра слов между значением слова "форточка" и русской жаргонной кличкой немца: Was ist das? - Что это? (нем.)
      XXXVII-XXXVIII - Строфы вводят тему байронического разочарования Онегина и "преждевременной старости души" (XIII, 52) в том иронически-сниженном освещении, которое было типично для наиболее радикальных деятелей тайных обществ, в частности кишиневского окружения П. Ср. характерное высказывание: "Байрон наделал много зла, введя в моду искусственную разочарованность, которою не обманешь того, кто умеет мыслить. Воображают, будто скукою показывают свою глубину, - ну, пусть это будет так Для Англии, но у нас, где так много дела, даже если живешь в деревне, где всегда возможно хоть несколько облегчить участь бедного селянина, лучше пусть изведают эти попытки на опыте, а потом уж рассуждают о скуке" (Декабрист М. И. Муравьев-Апостол. Воспоминания и письма. Пг., 1922, с. 85 - письмо И. Д. Якушкину от 27 мая 1825 г.).
      XXXVIII, 9 - Как Сhild-Harold, угрюмый; томный... - Чайльд-Гарольд герой поэмы Байрона "Странствование Чайльд-Гарольда" (1812-1818). П в период работы над первой главой EO читал поэму во французском прозаическом переводе: Oeuvres complиtes de lord Byron, traduites de l'anglais par A. E. Chastopallis. Paris, 1820.
      Чайльд-Гарольд стал нарицательным именем для обозначения разочарованного байронического героя.
      XXXIX-XLI - Пропуск ряда строф в тексте романа, как отмечено выше (с. 136), носил фиктивный характер: данные строфы вообще никогда не были написаны. Пропуск имеет структурно-композиционный смысл, создавая, с одной стороны, временной промежуток, необходимый для обоснования изменений в характере героя, а с другой - эффект противоречивого сочетания подробного повествования ("болтовни", по определению П) и фрагментарности.
      Пропуски строф были существенным элементом создаваемого П нового типа повествования, построенного на смене интонаций и пересечении точек зрения, что позволяло автору возвыситься над субъективностью романтического монолога. Однако современники воспринимали это часто именно как проявление романтической отрывочности текста. Это имел в виду Грибоедов, когда иронически начал письмо к Булгарину так:
      "Строфы XIII, XIV, XV
      Промежуток 11/2 месяца".
      Публикуя это письмо, Булгарин сопроводил его примечанием: "Эти строфы поставлены Грибоедовым в шутку, в подражание модным Поэмам" (Булгарин Ф. Полн. собр. соч., т. VII. СПб., 1844, с. 255).
      Ср. также пародию П. Л. Яковлева, брата лицейского друга Пушкина, под названием: "Вместо романа в стихах - рассказ в прозе". Здесь после "главы первой", занимающей несколько строчек, идет: II, III, IV, V, VI, VII, VIII, IX, X, XI, XII. "Я очень знаю, что теперь не в моде большие главы и что не надобно порядка в нумерации глав. Знаю - зато вдруг глава XII! Это право лучше старинного порядка" ([П. Л. Яковлев]. Рукопись покойного Климентия Акимовича Хабарова... М., 1828, с. 7-8).
      XLII, 6 - Толкует Сея и Бентама... - Сей (Сэ) Жан-Батист (1767-1832) французский публицист и экономист, последователь Рикардо и А. Смита, автор "Курса политической экономии". Бентам Иеремия (1748-1832) - английский либеральный публицист.
      XLIV, 2 - Томясь душевной пустотой... - Реминисценция стиха Карамзина "Осталась в сердце пустота..." (Карамзин, с. 199); ср. о Татьяне:
      Плоды сердечной полноты
      (III, Х, 8).
      XLV-LX - Работа над строфами приходится на октябрь 1823 г. - время тяжелого идейного кризиса П. Разгром кишиневского ("орловского") кружка декабристов сопровождался протекавшим на глазах П арестом В. Ф. Раевского, преследованиями и отставкой М. Ф. Орлова и ссылкой самого поэта в Одессу. П был свидетелем неудач европейских революций от Испании до Дуная. Однако все это было лишь одной из причин, побудивших П к трагическим размышлениям о слабых сторонах передового сознания и о пассивности народов, которые "тишины хотят" (II, I, 179). Не менее существенны были другие. Распад Союза Благоденствия сопровождался разочарованием в его тактической программе, связанной с установкой на относительно длительный период мирной пропаганды и переходом к тактике военной революции. А это совершенно по-новому ставило вопрос о роли и участии народа в своем собственном освобождении. Трагическое чувство оторванности от народа и в связи с этим обреченности дела заговорщиков было пережито в 1823-1824 гг. наиболее решительными участниками движения. Боязнь революционной энергии крестьян сложно сочеталась при этом с горьким сознанием политической инертности народа.
      Как истукан, немой народ
      Под игом дремлет в тайном страхе...
      - писал В. Ф. Раевский ("Певец в темнице", 1822). - В кн.: Раевский В. Стихотворения. Л., 1967, с. 156). Период трагических сомнений пережили Грибоедов, Пестель (См.: Восстание декабристов, IV, 1927, с. 92), Н. С. Бобрищев-Пушкин и многие другие. П в этот период пишет стихотворения "Демон" и "Свободы сеятель пустынный", связанные с размышлениями этого же рода (см.: Томашевский, I, с. 548-554). Представление об "умном" человеке начинает ассоциироваться не с образом энтузиаста и политического проповедника (Чацкий), а с фигурой сомневающегося Демона, мучительно освобождающего поэта от иллюзий. Новое осмысление получила и тема скуки. Весной 1825 г. П писал Рылееву: "Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа" (XIII, 176). В этих условиях скука Онегина и его отношение к миру авторских идеалов получают новую оценку. В строфе XLV впервые происходит сближение автора и героя. Одновременно Онегин наделяется новыми характеристиками: ему приписывается оригинальность ("неподражательная странность") и высокий интеллектуальный уровень ("резкий, охлажденный ум"). Последнее - в противоречии с характеристиками его в начале главы.
      XLV, l-2 - Условий света свергнув бремя,
      Как он, отстав от суеты...
      Тема замены большого света дружеским кругом разрабатывалась в поэзии П этих лет и отражает биографическую реальность. Ср. "Послание к кн. Горчакову" (II, 1, 114).
      XLVI, 1-7 - Кто жил и мыслил...
      Того раскаянье грызет.
      Строфа принадлежит к наиболее пессимистическим в творчестве П. Она связана с пересмотром в ходе идейного кризиса 1823 г. концепции Руссо об исконной доброте человека. П пришел к убеждению о связи торжества реакции и исконного эгоизма человеческой природы:
      И горд и наг пришел Разврат,
      И перед [?] ним [?] сердца застыли,
      За власть [?] Отечество забыли,
      За злато продал брата брат.
      Рекли безумцы: нет Свободы,
      И им поверили народы.
      [И безразлично, в их речах]
      Добро и зло, все стало тенью
      Все было предано презренью,
      Как ветру предан дольный прах
      (II, I, 314).
      Стихи имеют прямое соответствие в черновой редакции "Демона":
      [И взор я бросил на] людей,
      Увидел их надменных, низких,
      [Жестоких] ветреных судей,
      Глупцов, всегда злодейству близких.
      Пред боязливой их толпой,
      [Жестокой], суетной, холодной,
      [Смешон] [глас] правды благо[родны]й,
      Напрасен опыт вековой
      (там же, с. 293).
      Близость этих стихов к XLVI строфе показывает духовное сближение автора и Онегина, что подготавливало появление П в тексте романа уже не в качестве носителя авторской речи, а как непосредственного персонажа. Черновые варианты этих строф свидетельствуют о тесной близости их с "Демоном". Эти семь стихов "по своему строю соответствуют началу онегинской строфы. Возможно, что они предназначались для характеристики Онегина:
      Мне было грустно, тяжко, больно,
      Но одолев меня в борьбе
      Он сочетал меня невольно
      Своей таинственной судьбе
      Я стал взирать его очами,
      С его печальными речами
      Мои слова звучали в лад...
      Этот набросок не нашел себе места в "Евгении Онегине". Вслед за ним был написан "Демон" (Томашевский, I, с. 552-553). Сближение Онегина и Демона дало основание комментаторам (см.: Бродский, 107-108) сблизить Онегина с якобы прототипом Демона А. Н. Раевским. Однако поскольку отождествление А. Н. Раевского и поэтического Демона (несмотря на устойчивость такого сближения, восходящего к воспоминаниям современников поэта) на поверку оказывается произвольным, основанным лишь на стремлении некоторых современников и исследователей непременно выискивать в стихах "портреты" и "прототипы", параллель эту следует отвергнуть как лишенную оснований. И образ Онегина, и фигура Демона диктовались П соображениями гораздо более высокого художественного и идеологического порядка, чем стремление "изобразить" то или иное знакомое лицо. Это, конечно, не исключает, что те или иные наблюдения могли быть исходными импульсами, которые затем сложно преломлялись и трансформировались в соответствии с законами художественного мышления автора.
      XLVII, 3 - Ночное небо над Невою... - Приведенный в примечании к этому стиху обширный отрывок из идиллии Гнедича "Рыбаки" (см.: VI, 191-192) должен был уравновесить отрицательный отзыв в строфе VII ("Бранил Гомера, Феокрита") и одновременно подчеркнуть включенность "нового" Онегина, в отличие от предшествующих характеристик, в мир поэтических ассоциаций ("Мечтам невольная преданность" - I, XLV, 5).
      5 - Не отражает лик Дианы... - Диана зд.: луна. Отсутствие луны на небосклоне для пушкинского пейзажа - характерный признак петербургских белых ночей:
      Твоих задумчивых ночей
      Прозрачный сумрак, блеск безлунный...
      (V, 136).
      11 - Как в лес зеленый из тюрьмы... - Автореминисценция из "Братьев разбойников". Показательно, что этому стиху в контексте романа придан символический смысл, который, видимо, отсутствовал в структуре самих "Братьев разбойников", но вычитывался романтически настроенным читателем. "Один современник, иностранец, очевидно, передавая русские отклики на поэму "Братья разбойники", формулируя понимание ее русскими читателями, писал: "Не является ли именно эта живая любовь к независимости, столь яркая печать которой свойственна поэзии Пушкина, тем, что привлекает читателя сочувственным обаянием. Пушкина любят всей силой любви, обращенной к свободе [...] Без сомнения, в стихе: "Мне тошно здесь... Я в лес хочу", заключено глубокое политическое чувство" (Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965, с. 221-222).
      XLVIII, 4 - Как описал себя Пиит. - Пиит зд.: Муравьев Михаил Никитич (1757-1807) (см.: VI, 192) - поэт, один из основоположников русского сентиментализма. Пиит (церковносл.) - "поэт", зд. имеет иронический оттенок.
      Текст строфы насыщен конкретными топографическими намеками, создающими атмосферу зашифрованности по принципу: "понятно тем, кому должно быть понятно".
      5-6 -... лишь ночные
      Перекликались часовые...
      Намек вводит в смысловую картину образ Петропавловской крепости со всем кругом вызываемых ассоциаций.
      8 - С Мильонной раздавался вдруг... - Намек на возвращающегося в этот час из театра в свою квартиру на Миллионной (ныне ул. Халтурина), в казармах Преображенского полка, П. А. Катенина. Катенин писал П о первой главе: "Кроме прелестных стихов, я нашел тут тебя самого, твой разговор, твою веселость и вспомнил наши казармы в Миллионной" (XIII, 169). Стихи включали П и Онегина в атмосферу споров на квартире Катенина, который в эту пору был и одним из теоретиков литературной группы "архаистов", и лидером конспиративного Военного общества.
      XLVIII, 12 - Рожок и песня удалая... - Мнение Бродского, согласно которому имеется в виду роговая музыка крепостного оркестра трубачей (Бродский, с. 112), видимо, ошибочно: "Роговая музыка в России просуществовала только до 1812 года" (Пыляев М. И. Старый Петербург. СПб., 1903, с. 74). Имеется в виду обычай богатых жителей Петербурга в начале XIX в. кататься по Неве, сопровождая прогулку хором песельников и игрой духового оркестра. Ср.: "Хоры песенников, т. е. гребцы и полковой хор, то сменялись, то пели вместе, а музыканты играли в промежутки. Шампанское лилось рекой в пивные стаканы, громогласное "ура" ежеминутно раздавалось" (Пыляев М. И. Забытое прошлое окрестностей Петербурга. СПб., 1889, с. 114).
      13-14 - Но слаще, средь ночных забав,
      Напев Торкватовых октав!
      Как и три последующих строфы, - намек на планы П бежать за границу. Зашифрованный характер строфы связан был с упорным желанием П приложить к ней иллюстрацию, на которой, как он настаивал, должны были быть изображены не только поэт и Онегин, но и Петропавловская крепость, расположение же героев делало очевидным, что они находятся на равном расстоянии от "гнезда либералов" на Миллионной и Зимнего дворца. В первых числах ноября 1824 г., готовя главу к печати, П писал брату Л. С. Пушкину: "Брат, вот тебе картинка для Онегина - найди искусный и быстрый карандаш.
      Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно" (XIII, 119). На обороте письма - рисунок с точным указанием места Петропавловской крепости. Рисунок, выполненный А. Нотбеком (гравировал Е. Гейтман), П не удовлетворил не только потому, что был технически слаб, а самому поэту была придана другая поза, но, видимо, и поскольку место действия было перенесено к Летнему саду, то есть удалено от Миллионной и дворца. Октава - строфа из восьми стихов (Ав Ав Ав СС).
      XLIX-LI - Строфы посвящены планам побега за границу, обдумывавшимся П в Одессе. В начале 1824 г. П с "оказией" писал о них брату: "Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича [условное наименование имп. Александра I. Ю. Л.] о своем отпуске чрез его министров - и два раза воспоследствовал всемилостивейший отказ. Осталось одно - писать прямо на его имя такому-то, в Зимнем дворце, что против Петропавловской крепости, не то взять тихонько трость и шляпу и поехать посмотреть на Константинополь. Святая Русь мне становится не в терпеж" (XIII, 85-86). В планы П была посвящена В. Ф. Вяземская и, возможно, Е. К. Воронцова. Маршрут, намеченный в XLIX строфе, близок к маршруту Чайльд-Гарольда, но повторяет его в противоположном направлении.
      XLIX, 1-2 - Адриатические волны,
      О Брента! нет, увижу вас...
      Брента - река, в дельте которой стоит Венеция.
      6 - По гордой лире Альбиона... - Зд. имеется в виду творчество Байрона. Альбион - Англия.
      14 - Язык Петрарки и любви. - Петрарка Франческо (1304-1374) итальянский поэт. Образы условно-романтической Венеции с обязательными атрибутами: гондольерами, поющими Тассо, венецианками и пр. - были широко распространены. Кроме IV-й песни "Чайльд-Гарольда" П мог запомнить слова Ж. Сталь: "Октавы Тассо поются гондольерами Венеции" ("О Германии"), а также строки А. Шенье, К. Делавиня и многих др. Примечателен контраст между топографически точной, основанной на личном опыте, понятной лишь тем, кто сам ходил по этим местам Петербурга, строфой XLVIII и составленной из общих мест условно-литературной топографией строфы XLIX, ср. также строфу L, вводящую тему двух родин - России и Африки - и поэта - двойного изгнанника, обреченного на одной родине тосковать о другой.
      L, 3 - Брожу над морем, жду погоды... - К этому стиху П сделал примечание: "Писано в Одессе" (VI, 192), превращающее условную формулу поговорки в интимное и небезопасное признание - намек на план бегства за границу, вынашивавшийся П в Одессе.
      11 - Под небом Африки моей... - В первом издании главы П сопроводил этот стих обширным автобиографическим примечанием:
      "Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь" (VI, 654 - 655).
      В изд. 1833 г. П сократил это примечание, заменив его ссылкой: "См. первое издание Евгения Онегина" (VI, 192).
      LI, 11 - Наследство предоставил им... - См. с. 41 - 42.