Высшая ценность (№1) - Высшая ценность

Фокусирую на ней свой взгляд и вижу, сразу же вижу: у нее есть то, чего нет у меня.

Воровка! Она украла это. Она украла это у меня.

Я должен это вернуть!

С трудом поднимаюсь на ноги и пускаюсь в погоню за не перестающей визжать даже на бегу женщиной. Она бежит не очень быстро, но я почему-то никак не могу ее догнать. Мешает бестолково шлепающая по асфальту подгибающаяся нога. Ступня болтается, как привязанная на ниточках. Очень неудобно. И сильно мешает передвигаться…

Женщине удается скрыться.

Останавливаюсь, потеряв ее из вида, и рычу в небо. Небо, подлое небо, как ты смеешь смотреть на меня так спокойно. Я пуст внутри. Я выжат, как лимон. Во мне нет того, что я не ценил, не берег раньше. Нет того, о чем я раньше даже не думал.

Но я верну пропажу. Я ее верну! Нужно только поймать кого-нибудь из этих подлых, наглых, бесчестных воров.

Принюхиваюсь. И чувствуя близость потери, срываюсь с места, ковыляя в сторону соседнего дома. Там… Он там. Я вижу его. Вор!

Мальчишка лет тринадцати осторожно прикрывает дверь подъезда, стараясь сделать это бесшумно… глупец, как будто мне нужно слышать, чтобы понять, что он там. В руках у него мешок, в котором топорщится что-то угловатое. На шее — тонкая ниточка. На ниточке болтаются два или три десятка колец из презренного желтого металла, который воры почему-то ценят выше того, что есть у них, но чего нет у меня.

Маленький вор, занятый своим делом, не видит моего приближения. А когда он все же оборачивается — уже поздно. Его глаза успевают расшириться — и только. В следующее мгновение моя рука хватает его за горло.

Вор! Проклятый вор! Ты ответишь за свои преступления.

Я трясу, ударяю и молочу его о стену до тех пор, пока не чувствую, как нечто, что отличает его от меня, не выходит наружу. Тогда я отбрасываю тело и пытаюсь поймать невидимую эфемерную субстанцию. Но это также легко, как схватить руками ветер.

Оно ускользает, оставив меня ни с чем.

Бессильно реву, колотя мертвое тело вора руками и ногами. Оно дергается, но из него больше ничто не выходит. Теперь он так же пуст, как и я.

Они снова обманули меня… Они говорили, что им нужны те цветные бумажки, что лежали у меня в столе, и бесполезные кусочки желтого металла. Но они обманули! Они забрали их, а потом убили меня. И взяли нечто куда более ценное…

Пустота жжет меня изнутри.

Смерть вора не смогла ее заполнить. Но, может быть, если я помещу это жалко скорчившееся у моих ног тщедушное тело внутрь, то мне станет легче?

Я киваю самому себе и сажусь на корточки…

* * *

Ухватившись трясущейся рукой за резную деревянную спинку, я рывком сел. Подождал, пока исчезнут плывущие перед глазами разноцветные круги. Жадно втянул сухой, пахнущий пылью воздух. Повернув голову, тупо посмотрел в окно… И вздрогнул.

Сквозь грязновато-мутное стекло пробивались тусклые лучи солнца, успевшего в своем каждодневном путешествии взобраться уже довольно высоко.

Господи… Сколько же я спал?.. И что за дрянь мне опять снилась?

Резко, так, что аж закружилась голова, я спрыгнул с кровати. Выдернул из прислоненных к изголовью ножен меч. И первым делом крадучись обошел квартиру, на всякий случай заглядывая под столы и открывая дверцы обросших пышной бахромой пыли шкафов… Зряшное, конечно, занятие. Бестолковое. Если бы какая-нибудь тварь пролезла сюда в то время, как я валялся в отрубе, вряд ли мне довелось проснуться… Но мало ли. Потерявшие осторожность или ставшие слишком самоуверенными чистильщики гибнут очень быстро. Лучше уж перестраховаться.

Кажется, все в порядке. Незваных гостей на моей временной жилплощади вроде не появилось… Хотя могли бы. Ох как могли. И то, что я специально выбрал место для ночевки на шестом этаже десятиэтажного дома, чтобы никто не смог запрыгнуть в окно или спуститься с крыши на балкон, что железную входную дверь с ходу не сможет высадить даже вампир, что на окнах есть наспех кем-то наваренные, очевидно уже после Дня Гнева, кустарные решетки — все это было бы практически бесполезно, если б кто-нибудь из здешних тварей вдруг почуял запах человека, в то время пока я спокойно спал…

Пристроив меч на стоящий возле окна пыльный столик, я взгромоздился на подоконник. Сорвал обертку с конфискованного вчера у Димки Осипова пакетика армейского сухого пайка. Задумчиво постучав твердым как кирпич брикетом по ладони, на всякий случай пощупал затылок… Нет, шишки вроде бы не было.

И тем не менее половина ночи из моей памяти таинственным образом испарилась… Странно.

Что я вообще помню?..

Опустившаяся на землю непроглядная темнота. Плывущие вдали отблески озаренного тысячами электрических огней нового города. Вой оборотня, пронзивший небеса холодной жестокостью и неизбывной болью. Подозрительное шебуршание, доносящееся от подножия дома… Обычная ночь в живущем своей вечно голодной нежизнью старом городе. Ничего особого.

Как обычно, когда приходилось ночевать за городом, спал я весьма чутко. Вполуха. Вполглаза… Вполноса. Часто приподнимался и, держа ладонь на рукояти меча, вглядывался в танцующие во дворе угольно-черные тени, вслушивался в далекий сухой треск автоматных очередей и вой вышедших на ночную охоту оборотней, внюхивался в тонкую струйку просачивающегося через приоткрытую форточку воздуха… То есть сначала это была совершенно обычная ночь.

А потом — как будто кто-то пыльным мешком по затылку врезал.

Я вырубился. Начисто. Провалился в сон и продрых без задних ног чуть не до полудня. Нехорошо. Ох как нехорошо.

А тут еще этот сон… Кстати, на это раз что-то новенькое. Такого я еще не видел. И на все сто уверен, что не хотел бы увидеть его вновь.

Эх, сны, сны — зеркала реальности… Раньше, до Дня Гнева, к ним относились как к чему-то несерьезному.

Изучали, анализировали, выстраивали цепочки предположений и домыслов, спрашивали друг друга: «А ты веришь в сны?» И снисходительно улыбались, услышав в ответ «да».

Сейчас все совсем иначе. Никто уже не улыбается, никто не кивает свысока. После столетий насмешек и осторожных попыток толкований сны наконец-то приняли всерьез. Даже более чем всерьез. Да и как иначе, если новейшая теология, которая после Дня Гнева моментально стала главнейшей наукой человечества, затмив занимавшую это почетное место доселе физику, считает вполне и недвусмысленно доказанным, что именно во сне человеку легче всего прикоснуться к высшим силам и увидеть мир их глазами?

Сны — это очень, очень серьезно. Посредством снов с нами общается Господь. Посредством снов нам шлет свои послания Люцифер.

Знать бы только, кто из них решил наградить меня сегодняшним кошмариком? И зачем?.. Впрочем, последний вопрос с повестки дня можно снять…

Что бы там не говорила церковь, у владык верхнего и нижнего миров все-таки есть некая общая черта: оба они больше всего на свете не любят, когда их спрашивают: «Зачем?» И карают за это беспощадно.

А что касается первого вопроса… Разве это для меня столь важно?

Лениво отщипывая и кидая в рот безвкусно-солоноватые крошки, я теребил переплетенную кожаными ремешками рукоять меча. А еще я думал.

Думал не о прошлом — нет смысла сожалеть о прошедшем, его все равно не изменить. И не о настоящем— оно мимолетно и по своей сути является всего лишь отвлеченным философским понятием. Нет. Я думал о будущем, о том, что принесет мне этот день.

Наверное, ничего, кроме очередных неприятностей…

Меня ищет церковь, меня жаждет заполучить инквизиция, по указке все тех же святых отцов меня выслеживает Управление. За что?.. Какая разница? Если поначалу я и не видел причины, то теперь-то уж точно повод найдется.

Я искоса взглянул на спокойно лежащий на пыльном столике тряпичный сверток. Поморщился, ощутив ползущее по комнате зловоние тьмы. Странно… Я уже почти не обращал на него внимания. Чувствовал, только если специально принюхивался.

Наверное, тьма уже настолько глубоко въелась в мою душу, что я уже ее не замечаю, как не замечают нечто ставшее привычным и обыденным. Не замечают до тех пор, пока это нечто вдруг не обернется своей новой, кошмарной стороной и не пожрет мое испуганно вопящее «я».

Печальная перспектива. Она стала неизбежностью после того, как я принял решение и взял в руки излучающий волны иномирового зла инструмент. Но, самое страшное, я об этом ничуть не сожалею. И, в конце концов, именно это отсутствие раскаяния низвергнет меня в ад, к вящей радости Аваддона.

Почему-то, даже после увиденного в глазах демона преддверья, меня это почти не пугало.

Может быть, потому, что в глубине души я до сих пор еще не могу поверить в реальность навалившегося на меня? Может быть, потому, что я, сам того не осознавая, все еще живу в полудетском, простом и понятном мире, где существуют четко разделяемые добро и зло?..

Что же мне делать? Господи, услышь меня… Подскажи. Направь.

Тишина. Абсолютная, давящая на нервы тишина в ответ. Всевышний, как и всегда, не отозвался на мои искренние молитвы.

И это хорошо. Потому что если бы я сейчас услышал беззвучно грохочущий в ушах голос создателя нашего… Вот тогда я бы по-настоящему испугался. И вероятно, решил бы, что у меня крыша поехала. Потому что другой вариант — тот, в котором Господь и в самом деле вдруг захотел со мной пообщаться — это гораздо страшнее. Во много-много раз страшнее.

Уж лучше быть сумасшедшим, чем слышащим глас Божий.

Что же мне делать, Господи?.. Только не отвечай!..

Одно ясно — в город мне сейчас соваться нельзя. Там меня ищут, там меня ждут. Единственное спасение— оставаться за городом, где у меня есть хоть какие-то шансы.

Вот только интересно, сколько я смогу продержаться вне периметра, безо всякой помощи, без отдыха, без пополнения запасов? Неделю? Месяц? Или, может быть, год?.. Нет, год — это навряд ли. Зима быстро расставит все по своим местам. Холод, снег и изголодавшаяся нечисть неизбежно до меня доберутся.

Впрочем, о чем я думаю? Какая зима?. Конец света наступит гораздо раньше… Или я надеюсь пережить второй День Гнева?

Смешно. Смешно и грустно.

Зачем? Зачем Ему все это?..

Можно, конечно, пойти и сдаться на милость белорясых, понадеяться на их прощение. Наказания, конечно, не избежать, но «кающихся да простят». А епитимью я отработаю. После этого работы в Управлении мне, конечно, не видать, как собственных ушей без зеркала. Ну и что? На истреблении нечисти да беготне по пустым улицам свет клином не сошелся. Тем более что света-то этого осталось недели на две — вряд ли больше.

Зачем?..

Есть и еще один вариант — самый, можно сказать, радикальный: уйти. Просто уйти. Не один же город Челябинск на свете остался. Есть еще и другие. Тот же Магнитогорск, к примеру, откуда к нам в город караванами везут металл. Миасс. Златоуст. Или, если брать подальше, Екатеринбург, Курган, Уфа. Можно уйти туда. Трудно будет, конечно. Но я дойду. Наверняка дойду. Ходят же как-то между городами сумасшедшие пилигримы-богомольцы. Бродят туда-сюда, вооруженные одним только окованным серебром посохом да словом Божьим. И ничего с ними не случается. Так неужели я не дойду?

Правда, вряд ли меня там примут с этой вот штукой за пазухой. Да и радиосвязь тоже никто не отменял. Наверняка челябинские власти сообщат во все окрестные города: вот, мол, есть тут такой, напакостил, сбежал, ловим теперь, а вы там у себя посматривайте и всяких подозрительных типов не пускайте.

Так что или придется топать куда-нибудь совсем уж далеко… или выбраться за пределы пригородной зоны и осесть в какой-нибудь деревушке. Селянам люди нужны. Им все равно, явился незваный пришелец из света или выполз из тьмы. Если хочешь помочь — всегда добро пожаловать. И буду я там учиться пахать на стареньком, наспех обшитом стальными листами тракторе, со стороны больше похожем на танк, чем на мирную сельскохозяйственную машину. Целых две недели буду учиться…

Зачем?..

Докончив сухой паек, я снял с пояса фляжку. Встряхнул, вслушиваясь, как бултыхается внутри немного помятой полулитровой посудины теплая, отдающая хинной горечью вода. Сделал пару экономных глотков. Медленно завинтил крышку.

Бесполезны все мои размышления. Пустая трата времени, сил и мозговых клеток. Никуда я от конца света не денусь. Не убежать мне от него, не скрыться. А вот в город вернуться придется. Хотя бы для того, чтобы раздобыть что-нибудь из еды.

Да и с водой не мешало бы разобраться. До речки сбегать хотя бы. Или к водохранилищу. Вода там, конечно, не ах, и пить ее без крайней необходимости не рекомендуется. А, ерунда. Сыпану марганцовки — ее у меня много, не то что на фляжку — на пару бочек хватит.

А вообще-то у меня есть еще и бутылка коньяка, обнаруженная здесь же, в квартире в подвесном шкафчике. Двадцать пять лет выдержки, гласила потемневшая этикетка. Плюс еще тридцать со Дня Гнева. Значит, уже больше полувека.

Коньяк в наши дни редкость. У нас здесь свой не делают, а завозить — слишком дорого. Так что стоит одна эта бутылочка больше, чем я за месяц зарабатываю.

Продать бы. Да некому. И выпить — тоже нельзя. Мне только напиться не хватало.

Говорят, вампиры чуют запах алкоголя за полета шагов, а оборотни так и вовсе метров за двести. Говорят, потому что на самом деле никто из наших ни разу не пробовал шататься по старому городу в пьяном виде, а из городских если и нашелся такой идиот, то вернуться назад и поделиться опытом он так и не сумел. Так что все это не более чем слухи.

Вот только не бывает дыма без огня. И потому бутылку я не то чтобы пить, даже открывать не буду. Поставлю обратно в шкафчик, и пусть себе стоит. Выдержку набирает.

За окном, приволакивая перебитую ногу, медленно проковылял мертвяк. Я спокойно проводил его взглядом, лишь на секунду стиснув рукоять меча, когда странным эхом аукнулся в памяти мой сегодняшний сон. Пусть идет, страдалец. Мне он сейчас не опасен, а бегать по всему городу и безжалостно истреблять всякую заблудшую нечисть — не самый лучший способ решения моих проблем…

В город действительно возвращаться придется. Что-то словно тянуло меня туда. Что-то непонятное и не относящееся ни к Богу, ни к Дьяволу, ни даже к здравому смыслу. Я просто знал, что должен быть там. Знал, и все тут.

Ладно. И без того ясно, что я сумасшедший камикадзе. Но в город я все-таки вернусь. Не сегодня — пусть они там поостынут немного, пусть энтузиазм схлынет, пусть Управление вернется к своим прямым обязанностям.

Завтра.

А пока… Я резко выхватил меч и, соскользнув с подоконника, крутанул обратную восьмерку. Молнией расцветила комнату мгновенная вспышка солнечного света, отразившегося от отполированного лезвия. Тонко запел разрезаемый холодной сталью воздух… А пока есть время немного потренироваться, еще раз отработать бой в ограниченном пространстве и заодно привыкнуть к новому мечу.

Завернутый в тряпицу кинжал безропотно остался лежать на столике. Я же горным козлом скакал по комнате, вскакивая на стулья, столы, диваны, выделывал самые невероятные коленца, полосуя клинком воздух и изредка оставляя на обросшей пылью мебели и на стенах неровные царапины-зарубки. Но сколько бы я ни прыгал, сколько бы ни крутил мечом, взгляд мой, коему надлежало неукоснительно фиксировать гипотетического врага, нет-нет да и возвращался к лежащему на столе кинжалу. И он будто бы это чувствовал. Невидимые волны излучаемой им тьмы лениво ползли по полу, обвивались вокруг ножек столов и стульев, прятались в темных углах, следя за мной оттуда, будто дорвавшиеся до дармовой сметаны черные коты.

* * *

Нет, зря я, все-таки остался на ночевку в той же самой квартире. Зря. Никогда нельзя ночевать два раза подряд в одном и том же месте, сколь бы безопасным и удобным оно ни казалась. Нельзя, и все тут. Я это неписаное правило нарушил. Ну и, естественно, результат не замедлил сказаться…

Из полудремы меня вырвал какой-то невнятный звук, доносившийся из коридора. Я моментально приподнялся. Одна рука на пистолете, который я, как обычно, положил под голову, другая — на рукояти меча. Сна — как не бывало.

Сквозь пыльное стекло в комнату тягуче просачивались лучи набирающей силу луны. На безоблачное небо сотнями ярких точек высыпали звезды. Вдали тысячами невидимых отсюда светлячков горели огни нового города. Сквозь чуть приоткрытую форточку просачивался пахнущий ночной свежестью воздух.

Я сидел, наполовину выдвинув меч из ножен, и внимательно прислушивался.

Со стороны далекого периметра доносились едва различимые щелчки выстрелов. Глухо рявкнул далекий взрыв. Будто бы в ответ на него, перебивая тонкий писк вьющегося где-то над головой комара, всего в двух-трех кварталах отсюда громко завыл оборотень. И тишина.

Зловещая давящая тишина, в которой может таится все что угодно.

Я терпеливо ждал… И дождался.

Тихий, едва уловимый скрип повторился. Нужно быть чистильщиком, чтобы услышать его сквозь сон, и иметь за плечами опыт многих десятков проведенных в старом городе ночей, чтобы почувствовать в нем угрозу.

Стараясь не производить лишнего шума, я мягко поднялся на ноги. Тихо прошипела освобожденная от тесного плена ножен холодная равнодушная сталь. Прощупывая взглядом тени, лениво плывущие по освещенному тусклым лунным сиянием коридору, я осторожно скользнул вдоль стены и замер. В двух шагах от меня угольно-черным прямоугольником виднелся в полумраке силуэт наглухо запертой входной двери. И там, на лестничной клетке, кто-то был.

Я стоял, держа меч наготове…

И снова звук. Будто чьи-то когти мимолетно скользнули по железу. Просто скользнули, не пытаясь за что-нибудь зацепиться, не раздирая металл и не царапая, а всего лишь ласково его поглаживая. Потом мягкий толчок, словно находящийся за дверью кто-то навалился на дверь плечом. И вновь тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом моего собственного дыхания.

Простояв в коридоре без единого движения минут пятнадцать и не услышав больше ничего подозрительного, я, стараясь уподобиться плывущему в ночи призраку, бесшумно вернулся в комнату. Медленно опустился в кресло.

Высоко-высоко над городом плыла в ночном небе луна. Подмигивали с высот звезды. Ровно мерцала в полумраке лежащая у меня на коленях полоска стали. Поблескивали в лунном свете чешуйки серебряных накладок. Практически неощутимые, плыли по комнате тягучие волны тьмы.

Посторонних звуков больше не было. Что бы ни пыталось войти сегодня ночью во временно занятую мной квартиру, оно ушло… Ушло или затаилось.

Помня о прошедшей ночи и не желая попасть в лапы ночного гостя беспомощно спящим, я до самого рассвета больше не сомкнул глаз. Но никто так и не пришел.

Невероятное это все-таки зрелище: солнце, встающее над старым городом. Первые лучи его ползут по крышам брошенных домов, нежно касаются стоящих прямо посреди улицы ржавых автомобилей, поглаживают растрескавшийся грязный асфальт, выхватывают из тьмы сваленный в кучи старый, никому не нужный хлам, смешиваются с витающим над улицами тонким, едва уловимым ароматом опасности, пронизывают лучами света невидимое облако окутывающего все вокруг зла…

Эпицентр бесконечной борьбы между жизнью и смертью.

Невероятное зрелище. Нереальное. Фантастическое… Красивое.

Только мало кто видит эту красоту. И еще меньше тех, кто может ее, понять. И уж совсем мало у кого найдется время спокойно насладиться ею…

Игнорируя танцующее над горизонтом многоцветье красок, я некоторое время молча смотрел в окно, разглядывая пустой захламленный двор в поисках возможной опасности. Никого и ничего не обнаружив, безуспешно подергал оконную раму. Окно, три десятилетия не знавшее прикосновения человеческих рук, естественно, не открывалось. Тогда я пожал плечами и, отступив на шаг в сторону, нащупал за спиной рукоять меча.

С веселым звоном посыпались вниз осколки, разбиваясь об асфальт, разбрызгиваясь тысячами ослепительно сверкающих на солнце крупинок. Я моментально отступил назад и замер. Но на поднятый мною шум, слава Всевышнему, так никто и не явился.

Выждав для верности минут десять, я вновь обратил свое внимание на окно, которое теперь перегораживала одна лишь решетка, некогда выкрашенная в темно-красный цвет, а ныне облезлая и ржавая. Видимо, для удобства хозяев, обожающих выходить из расположенной на шестом этаже квартиры через окно, решетка эта была оборудована шарнирами и могла открываться. А для того, чтобы держать ее закрытой, был предусмотрен большой амбарный замок… висящий, как ни странно, снаружи.

Искать ключ было бесполезно, да и замок давно уже проржавел насквозь. Поэтому я просто просунул лезвие меча под петли и подналег, истово надеясь, что меч окажется все-таки крепче, чем эта ржавая кустарщина.

Огласив мертвую тишину улицы оглушительным скрежетом, решетка поддалась, и, вывернувшись со своего исконного места, повисла на одной петле, медленно покачиваясь и скрипя.

Я замер. Потом протянул руку, чтобы придержать эту железяку, нависшую над шестиэтажной пропастью в опасной неустойчивости… Не успел.

Вывернув из подгнившего дерева последний крепивший ее ржавый гвоздь, решетка ухнула вниз и с оглушительным грохотом, слышимым, наверное, в другом конце города, врезалась в землю. Между тесно стоявшими домами испуганно метнулось эхо.

А я так хотел спуститься тихо и незаметно…

Ладно, чего уж теперь. Не идти же по лестнице. Тем более что там меня вполне может ждать таинственный ночной скребун. И что-то мне подсказывает, что так оно и есть. Действительно ждет… Вообще-то теперь, после устроенного мной грохота, он может ждать меня и снаружи. Да и еще кто-нибудь под шумок заглянуть в состоянии. Но если я спущусь удачно, у меня, по крайней мере, будет пространство для маневра. А на лестничной клетке не больно-то мечом помашешь.

Подхватив со столика завернутый в грязную тряпицу кинжал и заткнув его за пояс, я выглянул в окно. В последний раз посмотрел вниз. Нагнулся над шестиэтажной пропастью. И, ухватившись за подоконник, повис, нащупывая ногой подходящую опору.

Какой только дурак придумал стеклить балконы… Спускаться ведь неудобно.

* * *

То, что я задумал, можно назвать разве что только форменной глупостью. Идиотизмом в квадрате. Выбраться из города неузнанным и не пойманным очень сложно. Но во много-много раз сложнее на этих же условиях в город войти. Периметр — железобетонная стена, опутанная колючкой и патрулируемая отрядами городской армии — изначально задуман как сооружение, препятствующее проникновению внутрь охраняемой зоны нежелательных элементов, как то: мертвяков, оборотней, вампиров и попавших в немилость чистильщиков. Часть экскурсантов, выбирающихся наружу с целью полюбоваться красотами старого города и при случае подправить свое материальное положение с помощью «валяющихся там прямо на улице богатств», которая выживает, возвращается обратно самым простым и незатейливым способом: через ворота. Их впускают. Помучив проверками и расспросами, навешав подзатыльников, заставив просидеть по полтора-два месяца в карантине, им все же разрешают вернуться к обычной городской жизни. Редко кто из беглецов находит путь внутрь, минуя недремлющее око часовых периметра. Таких путей очень и очень мало. А те, что есть, давно и надежно перекрыты.

И тем не менее я должен их найти. Я должен найти выход… Вернее, вход.

Ворота отпадают сразу. Проверки, перепроверки, звонки в штаб и заломленные за спину руки… Нет, официальный путь не для меня.

Можно дождаться каравана — в это время года с юга их приходит довольно много. Но караванщики — люди недоверчивые. Они не будут подбирать незнакомого типа всего в нескольких километрах от города. А даже если и подберут, то, согласно правилам, они обязаны докладывать обо всех случайных попутчиках на городском пропускном пункте.

Смешаться с караваном и проникнуть таким способом за периметр не удастся.

Река? Да, по реке, при определенном везении, пробраться можно. Но только если знать схему установки сетей, решеток, заградительных сооружений, кроме того, хорошо уметь плавать и нырять. На лодке, даже если бы она у меня и была, проскочить невозможно.

Отпадает.

Последний более-менее реальный вариант (не считая силового решения) — подземелья: канализация и технические тоннели. Но и здесь все не так просто. Во-первых, без фонаря туда соваться бесполезно. Во-вторых, карты подземных коммуникаций у меня тоже нет. В-третьих, любого сунувшегося под землю, вероятно, очень порадуют установленные там повсюду преграды. И если с решетками, памятуя о своей недавней эскападе, я, возможно, справлюсь, то наглухо затыкающая проход бетонная пробка разом поставит крест на всех моих подземных подвигах. В-четвертых, почти все канализационные люки внутри периметра давно уже заварены. Есть еще в-пятых, в-шестых, в-седьмых, но вспоминать о них мне и вовсе не хочется.

Тем не менее особого выбора у меня нет…

Торопливо проскочив узкую, заваленную слежавшимся мусором улочку, я вышел на бывший проспект Победы. Не выходя из тени и стараясь держаться как можно незаметнее, огляделся. Вроде бы ничего подозрительного не было. Брошенные дома и громоздящиеся бесформенными кучами ржавые автомобили хранили полное безмолвие. Но тем не менее…

Тем не менее я что-то чувствовал. Не опасность, нет. Скорее, чье-то присутствие. Снова, впервые после встречи с Аваддоном, вернулось ощущение уперевшегося в спину взгляда.

И никого. Ни единой души в радиусе доброй сотни метров. Пусто и тихо. Неестественно тихо.

На всякий случай я обнажил меч. И почти сразу же почувствовал, как истаял чужой взгляд, до того упорно сверливший мне спину.

Медленно-медленно, будучи готовым в любой момент встретить холодной сталью любого врага, я выскользнул на середину улицы. Обогнул перевернутый набок фургон, на руле которого, довольно усмехаясь, устроился человеческий череп. Пробежал между двумя стоящими нос к носу ржавыми автобусами… И замер, глядя на распростершуюся в тени когда-то въехавшего в столб грузовика человеческую фигуру.

Не было никаких сомнений в том, что этот человек мертв. Как не было сомнений и в том, что он — один из моих коллег по Управлению. Все еще намертво стиснутый побелевшей рукой меч и коричневая кожаная куртка чистильщика говорили об этом вполне очевидно и недвусмысленно.

Но кто?.. И кто?..

Настороженно глядя по сторонам, я носком сапога перевернул тело. Вгляделся в искаженное предсмертной судорогой белое лицо.

Эдик Рязанов… Как же это ты так?

Еще раз внимательно осмотрев окрестности, я осторожно присел на корточки рядом с телом, предварительно уперевшись острием меча ему в горло — мера предосторожности на всякий случай. Пощупал остывшую уже руку. Вгляделся в широко раскрытые глаза, в глубине которых навек застыл ужас.

Вчера под вечер, очевидно. Часов десять-двенадцать назад. Но кто?

На теле не было ни единой раны, ни даже царапины. Совершенно не похоже ни на мертвяков, которые неизменно рвут тело, ни на оборотней. Я осторожно отодвинул меч и, потихоньку поворачивая бессильно откинутую голову, осмотрел шею. Характерных ранок не было тоже. Что ж, значит, и не вампир…

Но не сердечный приступ же!..

Я осторожно высвободил из мертвой руки меч. Закостеневшие пальцы никак не хотели разжиматься. На рукояти осталось темное пятно. Вытащил из кобуры пистолет, забрал запасную обойму, расстегнул и стащил пояс.

Мертвому все это уже не нужно. Мне, собственно, тоже. Тащить двойной груз — такое удовольствие ни к чему. Но и бросать снаряжение я не вправе…

Впрочем, я, кажется, знаю, как поступить.

Пошарив в карманах Рязанова, я извлек на свет пластмассовую коробочку сотового телефона. На крошечном дисплее беззвучно мигало изображение телефонной трубки — индикатор вызова. Как кстати.

Ткнув пальцем в слабо подсвеченную изнутри кнопку, я поднес телефон к уху.

— Эдик! Ну наконец-то! Я звоню, звоню, а ты все не отвечаешь… Что-то случилось?.. Эдик, ты почему молчишь? Где ты? Эдик?

— Его нет, — хмуро оглядываясь на едва коснувшийся уха различимый шорох, буркнул я. Голос в телефоне на мгновение замолчал, чтобы через секунду неуверенно переспросить:

— Эдик?..

— Эдик мертв.

Минута тишины, а потом осторожный и вполне закономерный вопрос:

— А с кем я говорю?

В самом ли деле мелькнула вон за той кучей мусора тень, или мне показалось?..

— Как там тебя?.. Маргарита?.. Бери ручку и записывай адрес, — я зашарил глазами, выискивая номерные таблички на стенах домов. — Высылайте машину. Пусть заберут тело и амуницию. Поняла?

— Д-да… Кто это? —

— Какая разница?.. Извини, мне пора.

Отключать телефон я не стал. Просто размахнулся и от всей души впечатал его в камень. Во все стороны брызнули пластмассовые обломки. Весело перемигивающиеся огоньки погасли.

Ну вот. Плюс еще одно преступление, за которое мне придется ответить в случае поимки. Не такая уж это и мелочь на самом деле — разбитый телефон. Особенно если вспомнить, сколько в наши дни стоит любая мало-мальски сложная электроника.

Пристроив снятое с покойного снаряжение так, чтобы его можно было видеть с дороги, я медленно выпрямился. Посмотрел в сторону города. Потом вновь перевел взгляд на искаженное печатью неизбывного ужаса лицо своего бывшего коллеги. Вздохнул.

Неважно, придет за ним машина или нет. Неважно, хочу я этого или нет. Все неважно… Но свой последний долг я ему отдам.

— Прости, друг, — прошептал я. — Прости и прощай.

Взлетел к небу ярко сверкнувший в солнечном свете меч. Взлетел и опустился. А я вновь присел на корточки, вздохнул и потянул из кармашка на поясе флакончик с солью.

Когда я наконец выпрямился, загроможденная старыми автомобилями улица встретила меня гробовым молчанием. Глазницы домов, местами еще сохранившие стекла, смотрели на человека, мрачно вытиравшего испачканный в густой красно-черной жидкости клинок с нескрываемым презрением. Разбитые фары машин беззвучно осуждали каждое мое движение. И только сверлящий мои лопатки взгляд щедро источал липкие волны нескрываемого довольства.

Будь ты проклят! Будь ты навек проклят, враг рода человеческого!

На ходу вернув меч в ножны, я обогнул старый, опасно накренившийся грузовик и перешел на неторопливый экономный шаг. Выгоднее было бы, конечно, бежать, но, с другой стороны, надо было беречь силы. Мне предстояло преодолеть по этим улочкам еще добрых десять километров, дабы, обогнув новый город по дуге, выйти к восточному сектору периметра. И не факт, что эти десять километров обойдутся без неожиданных и малоприятных встреч. Возможно, придется драться.