Высшая ценность (№1) - Высшая ценность

Хорошо расслабился… Удачно.

Хрустальный шар ментосканера все еще слабо светился

— На экране застыли причудливые переплетения. Их внимательнейшим образом изучал склонившийся над столом усатый врач. Старички-церковники заглядывали ему через плечо, нервно переминаясь на ногу.

А вот шеф смотрел исключительно на меня. И вроде бы он не делал ни единого движения и не произнес ни звука, но я сразу почувствовал, что он мной недоволен.

Неужели понял?..

Я поспешил отвернуться.

Майор тоже молчал. Сидел на стуле, рассматривал висевший на стене выцветший плакат времен до Гнева и молчал. Если он что и заметил, то виду не подавал. Два его обормота до сих пор стояли напротив двери. На их не обезображенные излишним интеллектом морды я даже не посмотрел. Мебель она и есть мебель.

И все-таки, заметили или нет?..

Ведающий обследованием доктор наконец-то отлип от монитора и спокойно кивнул мне:

— Ну ты как? На ногах стоять еще можешь?

Ни слова о результатах. Ни единого взгляда, который можно было бы истолковать так или иначе. Только спокойная доброжелательность. И чуточку юмора.

— Ничего, осталось недолго, — сообщил он. — Последняя проверка — и можешь быть свободен… Прошу.

Крестоносные старики за его спиной отложили в сторону выданную ментосканером распечатку и с каким-то нездоровым вожделением уставились на меня. А я в свою очередь смотрел на стоящий в дальнем углу комнаты гроб.

Кабинка теосоврестора на первый взгляд действительно больше всего была похожа на гроб.

Металлический ящик как раз соответствующего размера. Гроб на колесиках работы какого-то безумного ученого. Стойка с приборами, толстые высоковольтные провода, многочисленные индикаторы и переключатели. Клавиатура компьютера. Мерцающий ровной синевой экран.

Электроны, ненадолго открывающие дорогу к человеческой душе, а через нее — к Господу Богу. Машина, умеющая разделять добро и зло… то есть способная делать то, что недоступно человеку.

— Занимай вакантное местечко.

Я нервно сглотнул. И полез в этот механизированный гроб, на боку которого отчетливо виднелся неизменный золотистый крест — символ церкви. Внутри оказалось неожиданно удобно. Разве что чуть жестковато. Да и пахло немного непривычно: сухостью, перепрелым потом и все тем же ладаном.

Глубоко вздохнув, я постарался унять суматошно колотящееся сердце.

— Спокойно, спокойно, — бормотал усатый врач, непонятно для чего пристегивая мои кисти и лодыжки к специальным держателям мягкими ремнями. Наверное, для того, чтобы я в самый ответственный момент не выскочил из ящика… Или же чтобы не повредил себе чего, если вдруг начну биться.

Почему-то эта мысль мне откровенно не понравилось.

— Спокойно, — продолжал негромко бормотать врач. — Спокойно. Это совсем не больно. Ты даже ничего не почувствуешь.

Непонятно только было, кому он это говорит. Мне?.. Или самому себе?

С мягким металлическим лязганьем захлопнулась крышка, отрезая меня от всего остального мира. Сквозь маленькое окошечко, расположенное напротив глаз, я видел склонившегося надо мной врача. За его спиной тенями маячили святые отцы. На их лицах я отчетливо видел… нетерпение.

И с чего это они так суетятся?

— Ну, благословясь, поехали, — донесся до меня приглушенный голос усатого.

Интересно, можно ли обмануть теосоврестор? Не знаю. Ничего такого я раньше не слышал. Даже намеков не было… Но раньше я не встречал и людей, прошедших на нем проверку.

Во всяком случае, в Управлении я буду первым.

А насчет обмана… Так обмануть при желании можно кого угодно. Даже самого Господа. Нужно только знать как.

Попробую обойтись с ним так же, как и с ментосканером. Расслабиться и сосредоточиться… Сосредоточиться и расслабиться.

Я глубоко вдохнул. Прикрыл глаза. Задержал дыхание. Собрался с силами… А потом, едва успев услышать донесшийся откуда-то снаружи сухой щелчок вдавленной кнопки, коротко дернулся. И вырубился. Начисто.

* * *

— Ты понимаешь, что это значит?

Еще раз торопливо пробежав невнятно-медицинский текст глазами, я бросил предоставленную церковниками копию врачебного заключения на стол. Желтоватый листок бумаги, выбравшись из моих рук, тут же попытался было ускользнуть на пол. Но не преуспел. Шеф, не глядя, решительно пришлепнул его ладонью, будто ставя еще одну, свою собственную, печать в дополнение к имеющемуся уже на листке официальному штампу Челябинской Епархии.

— Ну и что скажешь?

— А что тут говорить-то? — буркнул я. — Все ясно. Золоченые кресты ищут крайнего.

Шеф прищурился, в упор изучая меня. Пригладил волосы.

— Скажи еще, что знаешь, с какой целью.

— Не знаю, — отрубил я. — Но догадываюсь… Одно только непонятно: почему именно я? Может быть, поясните, Дмитрий Анатольевич?

— Почему, почему?.. Да потому, что кончается на «у», — ворчливо пробормотал шеф. — Я вообще не должен был тебе это показывать. И уж тем более что-либо тебе пояснять.

— Ну, раз уж показали, так доводите дело до конца. Поведайте мне, что за каша у вас там заваривается. Шеф резко и возмущенно вскинул голову.

— Ну, Суханов, ты совсем уже обнаглел!.. Не имею я такого права. Меня потом церковь живьем сожрет. Без соли и перца.

— А откупиться мной вы имеете право? Если бы я не знал шефа как облупленного, то сказал бы, что он пристыжен.

— Ты сам выбирал, на какую работу идти, — проворчал он. — Пойми, Суханов, речь идет о многих тысячах, а может быть даже и миллионах, человеческих жизней. Речь идет о приходе нового мессии… кстати, до сих пор непонятно, светлого или темного. Ты должен понимать: цена ошибки слишком высока. Я не могу рисковать.

— Ясно. — Я уверенно кивнул, стараясь подавить плещущееся в душе раздражение. — Зато я могу рисковать. Так?..

Ведущая в коридор дверь приоткрылась, явив улыбающееся личико то самой новенькой секретарши. Как там, бишь, ее звали?.. Ах да, Маргарита.

— Дмитрий Анатольевич, там…

— Закрой дверь! — сердито рыкнул шеф. Испуганно пискнув, личико тотчас же исчезло, а дверь моментально захлопнулась. — Говорил же ведь: не беспокоить…

Я молчал, опустив голову и разглядывая покрытый потертым ковром пол.

— Ты, Алексей, рисковать не можешь вдвойне, — как ни в чем не бывало продолжил шеф. — Тебе ныне придется сидеть дома и носа на улицу не показывать. Ни шагу за периметр. Слышал? Ни шагу! Максимум, что тебе позволено, — дойти до магазина за хлебом.

— Домашний арест? — невинно уточнил я.

— Именно, — не поддаваясь на мою нехитрую уловку, подтвердил шеф. — Именно домашний арест.

— Может быть, еще и охрану выставите?

— Не выставлю. Понадеюсь на твое благоразумие… В конце концов, ты видел рекомендации церкви и должен понимать, что это значит.

— Конечно… Если что — сразу в цепи и в подвал к инквизиции. Правильно?

— Да.

— Но почему? На основании какого-то там тестирования… Не понимаю.

— Ты же читал заключение медкомиссии. Проверка на теосовресторе выявила в твоей душе пятно зла.

— Ха! А вы, Дмитрий Анатольевич, покажите мне человека, у которого его нет. Все мы носим в груди метку ада. У кого-то она больше, у кого-то — меньше. Но чистых людей нет по определению. В Писании сказано…

Шеф молча пожал плечами, будто бы демонстрируя, что в вопросах теологии не силен.

— Какая мне разница, что сказано в Писании? У нас конкретная проблема — вот этот вот приказ… Не крути головой. То, что на верху листа написано «рекомендации», в данный момент ничего не значит. Это именно приказ. И понимать его нужно именно так.

— Отстранить оперативника Управления внешней разведки и зачистки Алексея Суханова от исполнения служебных обязанностей, — по памяти процитировал я строки из «рекомендации». — Временно препроводить его под стражу. До выяснения дополнительных подробностей ограничить передвижение. Лишить возможности контакта с представителями темного мира… Дмитрий Анатольевич, вы только вслушайтесь. Формулировка-то какая дурная. «Лишить возможности контакта…» Да какой, к Дьяволу, может быть контакт с нечистью? Шеф чуть заметно поморщился.

— Алексей, ну ты же понимаешь, что я от этого всего тоже не в восторге. Передать Управление фактически в подчинение Епархии. Кинуть лучшего сотрудника в руки церкви. Позволить церковникам связать себя по рукам и ногам дурацкими уставами и предписаниями. Практически подписать отказную… Но, самое плохое, у меня нет выбора. У нас всех нет выбора. Грядет новый День Гнева. Ни Управление, ни армия не способны совладать с этим. Только у церкви есть план.

— И это значит, что можно позволить церкви подмять и Управление, и армию? — Я недовольно фыркнул. — Кстати, Дмитрий Анатольевич, а откуда вы знаете, что у церкви есть план? Готов поклясться, святые отцы даже от вас скрывают подробности. Да и что они могут противопоставить самому Господу Богу? Что вообще все мы способны Ему противопоставить? Молитвы? Или мечи?

Опустив глаза, шеф скромно промолчал.

— Единственное, что я могу придумать: это собраться с духом и, дождавшись, когда Всевышний в очередной раз проредит свою паству, попытаться спасти хоть что-то из былого. Для этого нужно Управление. Нужна армия… И совсем даже не нужна церковь.

Облокотившись на стол, я подался вперед.

— Зачем она вообще нужна людям, эта церковь? Все эти купола и важного вида священники в белых хламидах с золотыми крестами на груди. Зачем они нам? Все мы платим налог на их содержание. Не маленький налог. И куда, спрашивается, он уходит? На то, чтобы белорясые могли мягко спать и вкусно кушать? Да половина из них и так уже поперек себя шире!

Поджав губы, шеф молчал. Видимо, хотел, чтобы я выговорился и остыл.

— Святые отцы. Духовные наставники. Белые одежды как символ божественной чистоты и незапятнанности… Ага. Как же! Чистота, незапятнанность, безгрешность. Наши святые отцы грешат ничуть не меньше всех остальных. Едят, пьют, спят, старательно предаются тем или иным порокам, после чего каются и отпускают друг другу грехи. Человек-де грешен, а в Писании, мол, сказано, что Господь истинно раскаявшихся простит. Уж не знаю, так ли считает сам Бог или нет, но служители его для себя любое оправдание сыщут. И ссылочками на Библию подтвердят.

Я перевел дух.

— Людям не нужна церковь — по крайней мере, такая церковь. Людям нужна вера. Подлинная вера, а не та, которую предоставляют им старики в белых хламидах… «Покайся, сын мой, и пожертвуй нам на кусок хлеба с маслицем и икоркой…» Тьфу.

Махнув рукой, я обречено откинулся назад. Старый, помнивший еще дни до Гнева стул протестующе заскрипел подо мной.

— Все сказал?

— Почти. Шеф кивнул.

— Хорошо. Тогда иди. И радуйся, что тебя не слышала инквизиция.

— А что, свободу слова уже отменили? — ядовито осведомился я.

— Свобода слова — свободой слова, — прозаически отозвался шеф, — а только ересь у нас дело подсудное. И давно уже.

— Так разве это ересь?

— Что есть ересь, тебе те же самые святые отцы объяснят… Иди домой. Сиди и не высовывайся. Если что, звони. Мобильник свой заберешь у диспетчера. — Дмитрий Анатольевич слабо улыбнулся. — Оружие не возвращаю — сам понимаешь, оно тебе теперь без надобности. Я иронически поклонился. Крутанулся на каблуках. И прогулочным шагом направился к двери.

— Да, Алексей. Еще одно.

— Что? — Я на мгновение придержал шаг.

— Я за тебя поручился. Дал слово, что ты не собираешься сбегать. Ты понял?

— Угу, — после недолгой паузы неразборчиво проворчал я. — Не сбегать. Все понял… Что уж тут непонятного.

* * *

Вновь, как и несколько дней назад, я молча брел по улочке. Проходил мимо жилых домов. Мимо пивных баров и магазинов. Мимо многочисленных церквей и церквушек.

Домой я пока не торопился. Успею еще насидеться в четырех стенах. Лучше прогуляюсь, пока это еще возможно. Наслажусь последними каплями своей свободы.

На улицах, как обычно и бывает в это время, было многолюдно. По тротуарам тек сплошной людской поток. Усталые после долгого рабочего дня горожане расходились по домам, торопясь укрыться от жестокостей этого мира в относительной безопасности своего жилища. Пешком. Городской транспорт не справлялся с таким наплывом пассажиров, а свои личные автомашины в наши дни имели лишь немногие избранные: слишком уж дорого обходилась ввозимое аж из Тюмени топливо.

Попав в поток, я спокойно плыл по течению. Не пытался как-то протестовать или проталкиваться, хотя подобная ситуация для меня, честно говоря, была непривычна. Чистильщикам редко приходится ощущать вколачивающиеся в бока чужие локти. От этого надежно защищают болезненное уважение горожан и их затаенный страх.

Нас боятся…

Хотя кого это «нас»? Я ведь больше не чистильщик.

Где вы видели чистильщика без его пояса? Без оружия? Без меча, наконец? Чистильщик без меча — уже не чистильщик.

Сегодня я — обычный городской оболтус, каких тысячи. Ничем не примечательный парень. Разве что одет немного необычно. Да еще по сторонам глазами шарит, словно все время высматривает кого-то. А так — ничего особенного. Никто. Человек из толпы.

Я шел по вечернему городу. Просто шел, не выбирая дороги и позволяя человеческой реке нести меня туда, куда она пожелает. А когда шумный поток рассеялся, вдруг неожиданно оказался стоящим напротив дверей того же самого кафе, в котором уже провел несколько минут в раздумьях о судьбе мира и моем в нем месте.

Ну что, сделаем это традицией — предаваться тяжелым раздумьям в окружении заварных пирожных и кремовых тортиков?

Пожав плечами, я мягко толкнул беззвучно открывшуюся дверь.

Народу оказалось заметно больше, чем в прошлый раз. Но все равно добрая треть столиков были пустыми. Я, как и тогда, сел в углу, постаравшись отделиться от весело поглощающих сладости людей. Не хотелось мне сейчас компании.

Есть не хотелось тоже. Так что я просто сидел и смотрел на то, как за большим, чуточку мутноватым стеклом по улице идут люди. Разные люди. Молодые и старые. Злые и добрые. Бодрые и усталые. Веселые и грустные. Живые. Просто живые.

Зачем?.. Ах, как я хотел бы это знать: зачем Господу понадобилось устраивать детям своим такую перетряску? Зачем нам был дарован День Гнева?

Я не спрашиваю, за что — ответ на этот вопрос можно найти в каждой церковной книге. Каждый младенец знает его… Но зачем? Кто может ответить на этот вопрос?

Церковь?..

Когда я учился в школе, моим любимым предметом было именно богословие. Я знал назубок все необходимые современному человеку молитвы. Мог часами цитировать Библию. Наш школьный батюшка Авдий не мог нарадоваться успехам своего лучшего ученика, пророчил мне карьеру священнослужителя, готовил к поступлению в высшую духовную семинарию.

Но однажды я спросил его: зачем? Задал этот глупый-глупый вопрос… И выслушал пространный монолог, в котором батюшка Авдий мягко попрекал меня за незнание основ и подробно объяснял, за что именно человек удостоился божественного наказания.

За что, но не зачем…

Позднее я много раз так или иначе повторял этот вопрос. На уроках, в церкви, на школьных собеседованиях. И неизбежно слышал различавшиеся только деталями ответы: «За грехи человеческие».

Столкнувшись со столь непробиваемым непониманием, я пытался думать сам. Не знаю, успешно или нет, но когда на том же богословии я в коротком сочинении изложил свои выводы… Это была моя первая двойка по этому предмету. Первая, но отнюдь не последняя.

В семинарию я так и не поступил.

«За грехи человеческие. За то, что люди отступили от божественных заветов и оставили веру».

Говорят, пути Господни неисповедимы и понять его деяния смертным не дано никогда. Но все-таки я очень-очень хотел бы понять. Разобраться. Поверить. Ответить на вопрос «зачем?» Ответить хотя бы для себя лично.

Потому что еще говорят, что сила — удел глупцов и силовое решение проблемы выбирают только те, кто не видит иного способа поправить ситуацию.

Так зачем же Господь избрал именно эту дорогу, в одночасье истребив девять десятых населения Земли? Зачем он устроил нам День Гнева? На что рассчитывал, открывая всяческой нечисти дорогу в мир? Я не верю, что все это было задумано только для того, чтобы отделить зерна от плевел и агнцев от козлищ. Не верю, что понадобилось убрать миллиарды душ для того, чтобы у горсточки выживших пробудить истовую веру.

Может быть, я смог бы понять, если бы знал, по какому принципу Всевышний отбирал тех, кому предстояло остаться на земле. Но я не понимал и этого, хотя смотрел подробнейшие списки. Казалось бы, логично вычистить из человеческого общества всех негодяев. Или же забрать в райские кущи праведников. Но нет. Остались в нашем мире подлецы, остались и святоши. И просто обычные люди остались тоже. Маленький срез человечества. Уменьшенная ровно в десять раз и брошенная на произвол судьбы в условиях нового мира копия прежнего общества.

По какому принципу Господь производил отбор, мне непонятно. Может быть, он руководствовался при этом какими-то своими высшими соображениями, а может быть, просто рассчитал человечество по алфавиту. Я не знаю. И, думаю, этого никто не знает.

Но как бы то ни было, после безмолвного исчезновения прямо посреди бела дня девяноста процентов населения оставшаяся часть человечества застыла в ужасе и недоумении… А потом ударилась во все тяжкие, не понимая, что времена изменились, что каждый убитый, каждый замученный и несправедливо обиженный неизбежно вернется вновь и будет мстить. Мстить всему человечеству без разбора.

«И вскрылись гробницы. И мертвые поднялись из могил. И оставшихся в живых стало еще вдвое меньше, прежде чем они поняли, в чем их спасение…» Так говорит о тех ужасных днях Новейший Завет. А дальше он говорит, что ключ к спасению кроется не где-нибудь, а исключительно в вере.

Вот только я так не думаю.

Веру можно было заронить и более простым способом. Без глобальных перетрясок.

Зачем?..

Может быть, если бы я понял первопричины, то знал бы, для чего Господу понадобилось готовить второй День Гнева. И не стал бы противиться грядущему. Но я не понимаю. И потому обещаю сделать все, что только в моих силах, чтобы этого не допустить.

Смешно… Бывший чистильщик, отстраненный отдел и фактически попавший под следствие, против всемогущего Господа Бога. Действительно смешно.

Что я могу сделать? Что?..

Мрачно улыбнувшись своим мыслям, я медленно оторвал взгляд от испещренной мелкими царапинами столешницы и…

Практически у самой двери за три столика от меня сидела она. Спасенная. Та самая замарашка, которую я всего два дня назад тащил за собой по улицам старого города. Сидела и, позабыв о поднесенной к губам сдобной булочке, исподлобья смотрела на меня.

Теперь она совсем даже не выглядела замарашкой. И испуганной тоже не выглядела. Сменивший грязные лохмотья аккуратный джинсовый костюмчик выгодно гармонировал с причудливой, чуточку нарочито небрежной прической. Двумя искорками изумрудов блестели глаза.

Чудесное превращение Золушки в принцессу. Я бы ее даже не узнал, если бы… Если бы в тот миг, когда я взглянул на ее лицо, меня что-то не кольнуло изнутри.

Господи… Она-то как здесь оказалась? Ей ведь предстояло как минимум полтора месяца карантина. С вирусом ликантропии шутить нельзя. Только оборотней у нас по городу еще не бегало.

Почему же ее выпустили?

Заметив, что я тоже обратил на нее внимание, девушка громко фыркнула и демонстративно отвернулась, предоставив мне возможность любоваться обтянутой синей джинсовой курточкой спиной. Что я, и весьма невежливо, и делал…

— Разрешите присесть? — Чья-то тень мягко нарисовалась рядом со мной. Я вздрогнул, безмолвно ругнувшись про себя за то, что проморгал ее появление… Потом поднял глаза на стоящего возле столика мужчину и вздрогнул еще раз.

На первый взгляд ничего угрожающего в незнакомце не было. Обычный, ничем не примечательный мужчина средних лет. Свободный темный костюм. Черные, коротко подстриженные волосы. Невыразительное лицо.

И колючий лед в спокойных темно-серых глазах…

От незнакомца буквально веяло злом. Злом того масштаба, который земными средствами достичь невозможно, даже если ежедневно воскрешать по пять мертвяков и убивать ровно столько же младенцев. Нет, это было нечто посильнее.

Например, душа, проданная нижнему миру в ответ на некую толику взятой взаймы силы.

Заметив мою реакцию, мужчина обезоруживающе улыбнулся, пододвинул стул. Сел.

Прежде чем я вспомнил, что безоружен, моя рука инстинктивно метнулась к поясу, где раньше привычной тяжестью висела кобура. Теперь же там было пусто, и потому схватил я всего лишь воздух. И не только рукой, но и ртом.

Мужчина молча следил за мной. Можно было поклясться, что от его холодного взгляда не ускользнули ни мои застывшие глаза, ни потянувшаяся за отсутствующим оружием рука. Но все же он ничего не сказал.

Заставив себя разжать намертво стиснутый кулак, я медленно оторвал руку от пояса. Положил налившуюся свинцовой тяжестью ладонь на стол, за что удостоился спокойной поощрительно-дружелюбной улыбки.

Он еще улыбается мне! Он… Да как он вообще сюда попал?! Куда, спрашивается, смотрит инквизиция? И почему я заранее не почувствовал его приближения, хотя обязан был? Неужели так глубоко задумался? Или эта девчонка за соседним столиком так на меня подействовала? С этим надо будет разобраться…

Мужчина молчал, спокойно и чуточку иронично глядя на меня. Я тоже не горел желанием начинать разговор. В воздухе медленно расползался неощутимый запашок тьмы. И от него мир вокруг будто бы выцвел, превратился в старую черно-белую фотографию. И, что примечательно, не только я это чувствовал. Даже далекие от нынешних реалий люди тоже что-то ощущают. Вон, какая-то весьма упитанная тетенька прошла к прилавку, огибая наш столик по широкой дуге. Уверен, если спросить ее, почему она это сделала, внятного ответа не будет.

Просто глубоко запрятанные инстинкты подсказали ей, что так будет лучше.

А еще лучше будет, если и вовсе из кафе убраться. Вон, как та троица. Или как Ирина-спасенная, которая, оставив недоеденную булочку, медленно отступает в сторону двери.

Неужели чувствует? Нет, если бы чувствовала, знала бы, откуда исходит эта неуловимо-мрачная аура. А она смотрит прямо на меня… Будто это именно я во всем виноват.

Чуть слышно скрипнула закрывающаяся дверь. Синяя джинсовая курточка мелькнула за окном, торопливо удаляясь вниз по улице. И тотчас же, будто этого и дожидаясь, незваный гость заговорил:

— Ну что ж, позвольте представиться. Леонид Иванович Еременко. А вы, я так полагаю, Алексей Суханов из Управления внешней разведки и зачистки. Правильно?

Надеюсь, на лице мои чувства не отразились… Вроде бы нет. Во всяком случае, я старался…

— Что тебе надо?

Тон мой был настолько далек от дружелюбного, что даже последний идиот понял бы, что он здесь персона нежелательная и лучшее, что может предпринять, — сей же момент удалиться. Господин Еременко же всего лишь улыбнулся, шутливо вскидывая руки. Хотя глаз его улыбка так и не коснулась — во взгляде продавшего душу все так же царил колючий черный лед.

— Поговорить. Всего лишь поговорить, и ничего более. — По-видимому, при этих словах на моем лице все же что-то промелькнуло, потому что он тут же торопливо добавил: — Поверьте, Алексей, я вам зла не желаю. Более того, я целиком в вашей власти. Если вы сейчас схватите меня за шиворот и приметесь звать инквизицию… — Продавший душу зябко повел плечами, скосив глаза на видневшиеся за окном купола ближайшей церквушки, будто бы уже представлял себе, как святые отцы волокут его в свои подвалы.

Я промолчал. Но вовсе не потому, что был с ним целиком и полностью согласен. Скорее уж наоборот…

То, что физически я был сильнее его, сомнений вроде бы не вызывало. Но ведь, кроме силы физической, есть еще и сила другая.

Представляю, хватаю я этого типа за шкирку, зову инквизиторов. А потом — бабах. И косточек не соберешь… Хотя, нет. Косточки, скорее всего, никуда не денутся. Но вот душу из тела вышибить — это вполне возможно, несмотря на всю мою трижды хваленую сопротивляемость…

В итоге продавший душу смывается, а я остаюсь здесь в виде бездыханного тела. Позднее, конечно, опросив свидетелей и изучив мои скорбные останки, святые отцы уяснят картину событий, поднимут страшный вой, начнут планомерно прочесывать город и, вполне возможно, поймают-таки убийцу. Но мне-то ведь от этого легче не станет.

И все-таки мой собеседник тоже рискует. Возможно, даже больше меня. Ведь мне необязательно хватать его живым. И оружие мне тоже необязательно иметь. Кулаком в висок. Пальцами в горло. Ногой в подбородок… Да мало ли существует способов убить человека одним ударом? И не факт, что он успеет хотя бы встать.

Другое дело, что подраться мы всегда успеем. А вот поговорить…

Ладно. Выслушаю я его.

Нет, все-таки этот тип читал меня, как раскрытую книгу. Я еще сам не осознавал, что принял решение, а он уже кивнул и, расслабившись, откинулся на спинку стула. И сразу же приступил к делу.

— Алексей, похоже, что у нас с вами появилась общая проблема.

Серые глаза спокойно смотрели в мою душу.

— Я, конечно, понимаю, что ты можешь мне не верить. В конце концов, мы служим разным силам и стоим у разных полюсов. Я сражаюсь за Тьму. Ты, хотя и не хочешь в этом признаваться даже самому себе, борешься на стороне божественного Света… Никак не могу понять, почему ваш Бог так любит идеи крестоносцев. — Продавший душу насмешливо тряхнул головой. — Служить делу добра с мечом в руке и по пояс в крови — это так иронично. Это почти по-нашему… Ты, Алексей, никогда не задумывался, в чем именно различие между нашими силами?

Усилием воли я заставил себя разжать челюсти.

— Разве ты пришел сюда, чтобы поговорить со мной о силах, целях и методах? Или чтобы обозвать кровавым убийцей?.. Скажи-ка лучше, сколько душ ты самолично уже сгубил?

Темно-серые глаза на мгновение закрылись. Незримый напор темной, источающей ощутимое зловоние силы ослаб. И на мгновение — всего лишь на мгновение, не больше — мне показалось, что рядом на стуле, чуть сгорбившись, сидит самый обычный не имеющий никакого отношения к иномировым силам человек.

— Извини, Алексей, занесло. — Еременко медленно поднял руки. Помассировал виски. Потом скосил пустые, ничего не выражающие глаза куда-то в сторону и коротко, будто бы даже извиняюще пояснил: — Давит.

Искоса взглянув на маячившие за окном золоченые купола, я неопределенно мотнул головой. И, не сумев удержать любопытства, спросил:

— Ты в саму-то церковь зайти сможешь? Продавший душу неопределенно повел плечами.

— Ненадолго. Извини, Алексей. Правда, больше не повторится… Ничего, что я на «ты»?

— Ничего.

Так вот тихо и незаметно такие, как он, и втираются в доверие. А потом сам не замечаешь, как оказываешься на поводке.

— Вот и хорошо.

Продавший душу поднял на меня взгляд. Обычный взгляд обычного человека. Ничего сверхъестественного. Никакого льда. Правда, зловоние тьмы вокруг него никуда не делось, потихоньку выметая народ из кафе. Люди просто вставали и уходили. Новые посетители, потоптавшись пару минут на пороге, тоже предпочитали убраться восвояси. И даже буфетчица за прилавком явно испытывала неосознанное желание сбежать куда-нибудь подальше. Впрочем, надо отдать ей должное, дамочка держалась на удивление стойко. Наверное, тоже обладала некоторой сопротивляемостью. Или просто боялась за свое рабочее место.

Нет, это же какую силу надо иметь, чтобы вот так фонить? У него же аура почти столь же сильная, как у Матери Ефросиний. Только с другим знаком. Откуда только такие люди взялись в нашем тихом и спокойном городе?

И почему я тут сижу развесив уши вместо того, чтобы немедленно бить тревогу, звонить по трем девяткам, звать инквизицию?..

— Вот и хорошо, — негромко повторил продавший душу. — Тогда, Алексей, перейдем непосредственно к делу. Я так полагаю, ты уже знаешь о том, какие беды нас ждут в ближайшем будущем?

— Не понимаю, о чем ты. — Всеми силами я постарался не выказывать своих чувств.

Губы Еременко тронула чуть заметная улыбка.

— Хорошо, тогда я поясню. Приближается очередной катаклизм, по масштабам сравнимый разве что только с Днем Гнева. Или с пришествием Христа. Всевышний снова готовит нам всем большой сюрприз. Уже второй за последние тридцать лет… И мне это не нравится.

— Как человеку не нравится? Или как представителю нижнего мира? — Язвительность в моем голосе можно было черпать ведрами. Только вот пропала она зря. Еременко ее попросту проигнорировал.

— Я никогда не мог понять вашего Бога, — вполголоса сознался он. — Почему Всевышний действует столь… топорно? Почему Он не бережет детей своих, созданных по образу и подобию? Испокон веков люди обвиняли нас в жестокости и презрении к общечеловеческим ценностям. И может быть, даже по праву. Да, мы убиваем. Да, мы ввергаем в искушение и крадем души. Но почему никто и никогда не обращает внимания на то, что и Господь тоже не слишком-то жалует установленные им же самим заповеди? Вспомни Писание, если не веришь. Там ты найдешь все что угодно, начиная с разрываемых медведями детей и заканчивая массовой торговлей своими женами. И все это по воле Божьей. Великий потоп. Долина Сиддим. День Гнева… Все правильно. Гораздо легче стереть свои ошибки с лика земли, нежели вникнуть в корень проблемы и попытаться как-то исправить ситуацию.

— Ты еще скажи, что к этим «ситуациям» ваша адская братия не приложила свою загребущую лапу, — прошипел я сквозь зубы.

— Приложила, — неожиданно спокойно согласился продавший душу. — Конечно, приложила. Но, можешь мне поверить, это было совсем маленькое вмешательство. Крохотное. Незначительное по сравнению с масштабами катастроф, обрушенных рукой вашего Бога на своих заблудших детей.

— Незначительной искры достаточно, чтобы поджечь стог сена.

— Чтобы сено вспыхнуло от искры, его сначала нужно хорошенько просушить, — спокойно парировал Еременко. — Подготовить. И ты знаешь, кто готовил его. Прекрасно знаешь…

Я промолчал.