Радамехский карлик (№1) - Радамехский карлик

— «Кричалыцики» говорят нам об этом, и вся толпа повторяет за ними то же самое! — уверяла Фатима.

— Нет, это невозможно!.. Генерал Гордон без войска, без всякого уведомления! Нет, это совершенно невероятно!

— Да поглядите сами! — нетерпеливо воскликнула Фатима, — посмотрите сами, если не верите мне!..

Мужчины вышли на террасу, где почти в тот же момент появилась и Гертруда. Все соседние балконы и окна были полны народом. Громадная толпа запрудила почти все улицы города и, по-видимому со всех концов устремлялась к одному пункту.

«Возможно ли, что это действительно Гордон? — спрашивал себя консул. — Вот еще новая перипетия в нашей драме и новый фактор в этой сложной задаче!.. Но нет, не может быть никакого сомнения, что это просто ложная тревога, которая впоследствии повергнет всех местных обывателей в еще большее уныние и отчаянную безнадежность».

Вдруг в толпе послышались громкие крики, и в конце улицы, возвышаясь над многочисленной толпой, показался верблюд, всего только один верблюд, на котором ехал человек небольшого роста, с бледно-голубыми глазами, белокурыми волосами и баками, в парадном мундире главнокомандующего. И по мере того, как он медленно двигался вперед, все руки протягивались к нему и все голоса, сливаясь в один общий хор, взывали к нему, все колена преклонялись перед ним на его пути…

Целое население, как один человек, приветствовало его криками:

— Да живет Гордон! Да живет великий герой!.. Да живет отец наш, спаситель Кордофана!

Шествие прошло мимо, генерал Гордон подъехал к губернаторскому дворцу и, сойдя с верблюда, свободной, спокойной походкой поднялся на крыльцо и вошел в дом, точно он только что вчера вечером вышел из него. А между тем прошло уже четыре года с тех пор, как генерал Гордон добровольно покинул свой пост, который он теперь, в минуту крайней опасности, явился занять снова.

Когда он скрылся в доме, то люди, не переставая взывать к нему, стали кидаться друг другу в объятия, обнимать и поздравлять с великой радостью прибытия генерала Гордона, приплясывая от радости. Можно было подумать, что этот человек, приехавший один на верблюде из глухой пустыни, точно упавший с неба, стоит один, сам по себе, целой армии. Никто уже не думал о грозящей опасности, никто не верил в силу и могущество великого Махди, перед которым еще час назад все они трепетали. Теперь Гордон был здесь, — и этого был достаточно. Хартум мог вздохнуть свободно, мог надеяться, что избежит страшной опасности…

Вечером весь город был иллюминирован, и генерал Гордон принимал у себя весь дипломатический корпус, представителей гражданских властей и военное начальство Хартума, а также и наиболее именитых горожан. Он выразил твердую уверенность в том, что сумеет справиться с Махди, объявил, что город немедленно будет приведен в оборонительное состояние, дисциплина будет соблюдаться со всей строгостью и деморализация войск окончательно исчезнет. Он объявил, что явился от имени английского правительства усмирить Судан. Через несколько дней, или через несколько недель, британская армия должна подняться вверх по Нилу, или же, разбив инсургентов близ Суакима, явиться сюда, чтобы окончательно покончить с ними.

Все удалились вполне обнадеженные, за исключением, быть может, одного только французского консула, который, несмотря на все эти речи, не мог сильно обманываться.

— Я еще сегодня говорил вам, — сказал господин Керсэн, выйдя из губернаторского дворца, — что нам не доставало смелого энергичного человека, — теперь он, то есть именно такой человек, явился к нам в лице Гордона, но я боюсь, что у него не найдется достаточного числа достойных помощников. Если та английская армия, о которой он говорил нам, успеет явиться вовремя, то, конечно, все может кончиться благополучно. Но весь вопрос в том, успеет ли она подойти, или вообще, придут ли эти войска когда-нибудь сюда: ведь от Каира до Хартума путь не близкий, а для европейского войска это путь еще более дальний, еще более затруднительный, чем это кажется с первого взгляда. Впрочем, поживем — увидим!

Затем, после минутного молчания, он продолжал: «Во всяком случае, это неожиданное появление Гордона может служить для нас с вами прекраснейшим шансом убедить мою дочь уехать отсюда без меня. Нынче ветер подул в благоприятную для нас сторону. Сегодня все полны самых радужных надежд, воспользуемся же этим счастливым настроением умов для наших целей, призвав на помощь моего друга, доктора Бриэ!»

И вот господин Керсэн вместе с Норбером Моони зашли к добродушному доктору, чтобы попросить его к обеду. В здравом размышлении и обсуждении данного вопроса, было решено разыграть в присутствии Гертруды небольшую комедию, которая и была как нельзя лучше разыграна на следующий день за столом в доме французского консула, в присутствии его дочери.

— Признаюсь, — сказал доктор, садясь к столу, — я весьма охотно соглашусь принять ваше любезное предложение, милый господин Моони, и не могу представить себе ничего лучшего, как отправиться вместе с вами на недельку-другую в Тэбали!

— Мы с дочерью также очень охотно отправились бы с вами, — продолжал тотчас же господин Керсэн, — тем более что несколько дней отдыха были бы крайне полезны для обоих нас, не говоря уже о том, что нам было бы особенно приятно полюбоваться успехами ваших работ. Но, к сожалению, если прибытие генерала Гордона совершенно удалило от нас всякую мысль об опасности для Хартума, благодаря тем энергичным мероприятиям, какие он тотчас же по своему приезду произвел, и тому подкреплению, какое мы ежечасно можем ожидать из Каира, по его словам, — тем не менее, самый его приезд принуждает меня временно оставаться в Хартуме, чтобы сообщить моему правительству о новом положении дел. Вот почему нам нечего и думать о возможности ехать с вами на Тэбали!

Легкая тень огорчения и разочарования промелькнула на милом личике Гертруды Керсэн, но она, конечно, ни единым словом, ни единым звуком не высказала своих чувств.

— Очень, очень жаль, — сказал на это доктор Бриэ, — племяннице моей безусловно необходимо переменить климат, и маленькая поездка на Тэбали была бы ей очень полезна!

— Да, но что же делать! — вздохнул господин Керсэн. — Долг и обязанность всегда прежде всего! Для меня положительно невозможно уехать в настоящее время из Хартума — это несомненно!

— Но, может быть, будет возможно совместить и интересы долга, и интересы здоровья нашей милой девочки? Скажите, милый друг, когда вы рассчитываете освободиться и приехать на Тэбали?

— Недельки через две, никак не позже!

— А в таком случае, почему бы вы не доверили мне мою племянницу и ее маленькую служанку на этот короткий срок? Они поехали бы с нами туда прежде вас, Гертруда скоро бы поправилась там, вернула бы свой прекрасный румянец, который ей так к лицу и, когда вы приедете к нам в Тэбали, вы застали бы ее вполне бодрой и здоровой. Я, как врач, настаиваю на том, что для нее положительно необходимо уехать отсюда, и притом как можно скорее!

— Ах, дядя! — воскликнула укоризненно молодая девушка, — мне бы вовсе не хотелось уезжать отсюда без папаши, я так не люблю оставлять его одного!

— Дело вовсе не в том, что ты любишь или не любишь, — насколько только мог, строго и сурово произнес доктор, — но в том, что безусловно необходимо для твоего здоровья!

Глаза всех присутствующих обратились на господина Керсэна.

— Этот план кажется мне довольно подходящим, — сказал консул. — Я буду гораздо спокойнее составлять мои доклады нашему правительству, когда буду знать, что здоровью моей дочери не грозит никакой опасности, и, кроме того, готов поручиться, что отъезд моей дорогой Гертруды заставит меня гораздо скорее приехать на Тэбали, чем я думал. Ну, что ты скажешь на это, Гертруда?

— Скажу, что сделаю так, как вы пожелаете, дорогой папаша! — немного нерешительно вымолвила молодая девушка, видимо колеблясь между страхом оставить отца одного и желанием сделать ему приятное.

— В таком случае, принимая в соображение все условия данного вопроса, я положительно высказываюсь за твой отъезд!

— Во всяком случае, вы, доктор, ручаетесь мне за все, не так ли? — добавил консул, делая над собой усилие, чтобы казаться веселым и довольным.

— За все решительно! Стоит вам сказать только еще одно слово, и я отправлюсь к нотариусу, чтобы подписать в его присутствии законный акт относительно возлагаемой на меня ответственности! — шутил доктор.

Таким образом дело было улажено. Решено было ехать в этот же вечер; господин Керсэн намеревался проводить путешественников за три-четыре мили от города и подтвердил еще раз свое обещание приехать за дочерью на Тэбали никак не позже двух недель.

Утро и день ушли на приготовления к отъезду. Около семи часов маленькая группа тронулась в путь. В восемь часов, то есть немногим более часа спустя, господин Керсэн простился с дочерью и со своими друзьями и решил вернуться обратно в Хартум.

— Я доверяю вам их обоих!.. Дай Бог, чтобы нам суждено было вскоре свидеться! — опять почти шепотом сказал господин Керсэн Норберу Моони, крепко пожимая его руку. — Прощайте, доктор!.. Прощай, дорогая моя девочка! — добавил он, сжимая в своих объятиях горячо любимую им дочь.

И затем, быстро повернув коня, он галопом поскакал в обратный путь по направлению к городу, не оглядываясь из опасения, чтобы не заметили его слез, против воли выступивших на глаза.

— Увижу ли я ее еще когда-нибудь? — думал он, несясь по пути в Хартум.

У Гертруды также тяжело было на сердце, хотя сама она не могла себе объяснить, почему именно ей было так грустно и так тяжело при этой разлуке. Но ей почему-то казалось, что она была не права, согласившись на этот отъезд, что было бы в сто раз лучше поупорствовать в этом деле, и, вопреки всем уговорам, остаться с отцом. Но теперь было уже поздно! Теперь уже нельзя было изменить своего решения — все было улажено, сделано, оставалось только покориться последствиям своей уступчивости. Как бы то ни было, но она была настолько опечалена и огорчена, что только через силу отвечала на вопросы Норбера Моони и доктора Бриэ, старавшихся развлечь и развеселить ее.

В полночь наши путники сделали привал, как это всегда водится. Все они расположились под двумя большими палатками, которые проворно раскинули арабы, вожаки верблюдов, под руководством Мабруки-Спика, близ небольшого пригорка, мимо которого проходила большая дорога.

На другое утро, около пяти часов путешественники расположились позавтракать перед отправлением в дальнейший путь, когда бедная поселянка, гнавшая перед собой маленького ослика, нагруженной? свежими винными ягодами, проходя мимо них по дороге, немного приостановилась и спросила путников:

— Не желаете ли вы купить моих плодов?

Путешественники не только купили их целую корзинку, но еще тут же полакомились ими, дополнив фруктами свой ранний завтрак.

Не прошло еще трех минут после того, как наши путники покушали этих плодов, как непреодолимая сонливость овладела ими. Прежде других поддалась этому странному влиянию Фатима и, как сноп, повалилась на землю подле своей госпожи. Вскоре и Гертруда последовала ее примеру. За ними и Норбер Моони, и доктор. Вожаки верблюдов также один за другим засыпали крепким сном. Только старый Мабруки еще кое-как боролся против одолевавшей его сонливости и какого-то отупения, в котором, однако, все еще удерживалось смутное сознание, что его долг приказывает ему бодрствовать, что ему нельзя спать, когда все остальные спят. Но под конец и он не мог устоять и подпал под влияние этой необъяснимой сонливости, как и все, растянувшись во всю свою длину на земле, объятый крепким сном.

ГЛАВА XIII. Князь тьмы

Проснувшись, Гертруда увидела себя в большой круглой зале с высоким потолком, освещенной семью медными светильниками.

Все стены были изукрашены скульптурой, изваяниями, резьбой и живописью, удивительно художественной и оригинальной.

Базальтовые колонны, статуи из порфира опоясывали всю залу. Гертруда Керсэн недаром была дочерью выдающегося, страстного археолога: она с первого же взгляда поняла, что находится в пещере или подземелье лучшей эпохи процветания египетского искусства.

Как ни велико было ее изумление, тем не менее она предалась с увлечением и любопытством, свойственным прирожденному знатоку такого рода вещей, рассматривать и разглядывать окружавшие ее сокровища древнего искусства. В промежутках между колоннами и каменными изваяниями стены залы, казалось, были убраны яркими драпировками. Но, в сущности, эти драпировки были не что иное, как превосходнейшие фрески, сохранившие всю яркость и весь блеск своих красок в течение тринадцати веков.

Художник, которому были поручены эти дивные украшения стен, начал с того, что разукрасил их предварительно своим высокохудожественным резцом, начертив тесно сплоченные ряды и батальоны суровых воинов, диковинных животных, птиц, богов и богинь, акроцефалов, киноцефалов и ибиоцефалов наряду с нежными и яркими цветами и растениями, символическими чашами и урнами, с глобусами, парящими между двумя широко распростертыми крыльями, и украшениями в виде длинных и стройных пальмовых листьев или стрелок. Затем уже принялся за дело живописец и своей мягкой, нежной кистью наложил живые краски и вдохнул жизнь во все эти фигуры и образы, созданные резцом скульптора. Вокруг всей фрески, писанной на красном фоне, шла довольно строгая бледно-зеленая полоса, оттенявшая ослепительную белизну остальной части стен. Поэтичные цветы лотоса, точно живые, открывали свои таинственные чашечки и, казалось, покачивались на своих стройных длинных стеблях. Золотые пальмовые листья и стрелки оттеняли фриз, заканчивающий вверху эти мнимые драпировки.

Теперь Гертруда вдруг заметила, что лежит на роскошном фантастическом ложе, разукрашенном с невероятно затейливым вкусом.

Ложе это изображало собой большого бронзового тигра, лежащего, вытянувшись во всю свою длину, а на спине его, широкой и ровной, положен был кожаный тюфяк, который должен был служить постелью. Казалось, оно только что было изготовлено для какой-нибудь сказочной царицы. Тут же рядом стояло покойное кресло из слоновой кости, такой тонкой резьбы, что казалось положительно кружевным, и серебряный стол. Драгоценный металл, послуживший для него материалом, представлял собой наименьшую долю ценности этой вещи. Полированный, точно зеркало, диск этого стола покоился на голове коленопреклоненной фигуры раба-негра дивной скульптурной работы. Превосходная львиная шкура, разложенная на мраморных плитах пола, довершала роскошь обстановки того алькова, в котором проснулась Гертруда.

Взглянув на эту львиную шкуру, молодая девушка вдруг заметила, что Фатима лежит у ее ног и все еще крепко спит.

Каким образом могли обе они очутиться в этом странном здании? Сколько времени прошло с тех пор, как они уснули? Вот вопросы, на которые Гертруда не знала, как ответить. Она взглянула на свои часы, но они стояли.

— Фатима! — воскликнула она, вдруг объятая необъяснимым ужасом, и вскочив со своего ложа, опустилась на ковер подле своей маленькой служанки.

Та раскрыла глаза, но, по-видимому, не могла дать себе отчета в том, что происходит с ней, однако машинально поднялась на ноги и стала озираться кругом. Гертруда тоже встала.

В этот момент потайная дверь в стене с шумом и грохотом откатилась в сторону и на пороге ее показался громадного роста негр в богатом, великолепном наряде.

— Господин! — громко крикнул он и, отступив влево, распростерся на каменном полу залы.

Вслед за ним медленной, торжественной поступью входил Радамехский карлик. На нем был индейский костюм ослепительной белизны, эффектно выделявшийся благодаря красному поясу, унизанному драгоценными каменьями, на котором болталась его сабля в таких же пунцовых ножнах, изукрашенных драгоценными камнями. Его громадный тюрбан был на этот раз также украшен высоким султаном из конского волоса, каждый волосок которого был унизан бриллиантами. Его мерзкое черное лицо казалось еще более отталкивающим, еще более отвратительным в этом пышном изысканном наряде, а его уродливая фигура еще более безобразной и неуклюжей.

Однако, нисколько не подозревая, что ему чего-либо недостает в смысле красоты, изящества и грации, он с торжествующим видом приблизился к Гертруде и улыбаясь остановился перед ней.

— Чего вам надо? — спросила она с надменной холодностью.

Карлик воздел обе руки кверху, приветствуя ее по арабскому обычаю, не произнеся ни слова. Но во взгляде его было столько надменной гордости, столько самоуверенности и самомнения, что Гертруда не могла устоять против непреодолимой потребности немного унизить его.

— Ах, да, я помню, вы немой, бедное жалкое создание! вы не можете отвечать мне!.. Вы, вероятно, присланы ко мне вашим господином с каким-нибудь посланьем. Вы раб Радамехского Могаддема… Я знаю, помню, что видела вас распростертым ниц перед этим старцем… Вероятно, ему я обязана этим похищением и тем насильственным заключением, которого я стала жертвой? Но вы понимаете по-французски?..

Карлик утвердительно кивнул головой.

— Вы меня слышите и понимаете? — снова спросила Гертруда.

Карлик еще раз повторил свой утвердительный жест.

— В таком случае, — сказала молодая девушка, выпрямившись во весь рост, — идите и скажите вашему господину, что он совершил неслыханное, мерзкое дело, такое дело, которому нет даже имени… Конечно, он хочет денег, ему нужен выкуп; пусть только он назначит цифру и обратится к моему отцу, или же пусть он меня немедленно вернет в Хартум, — и я даю ему слово, что его посланному будет уплачена полностью та сумма, какую он назначит!.. Идите!.. Я хочу как можно скорее вырваться отсюда!

Но вместо того, чтобы исполнить это повеление, карлик опустился на колени перед Гертрудой Керсэн, взял подол ее платья, поднес его к своим губам. В то же время он смотрел на нее с умоляющим видом и такой униженностью, которая как нельзя более противоречила его недавней надменности. Гертруда была девушка с добрым, чутким сердцем, ей стало жаль, что она, быть может, напрасно обидела и без того уже несчастное, обездоленное существо, а потому она продолжала более мягким тоном.

— Что могу я сделать для вас?.. Кажется, вы просите моей жалости, моего снисхождения. Быть может, Могаддем дурно обращается с вами? в таком случае мне вас жаль! Приезжайте в Хартум, отец мой там лицо влиятельное и уважаемое, он сумеет защитить вас и сделать что можно для вас!..

Горькая, ироническая улыбка заиграла на губах безобразного карлика. Он поднялся и, подбоченясь, откинув назад корпус, встал перед Гертрудой и, глядя ей прямо в глаза, сказал сильным, властным голосом:

— Я не раб и никогда не был рабом. Я не нуждаюсь ни в чьем покровительстве, и если я склонился перед тобою, то склонился только перед твоей красотой… Я пришел предложить тебе, счастливое дитя, разделить со мной трон Судана. Я царь и властелин этой земли и тебя избрал быть ее царицей!..

А так как пораженная точно громом Гертруда не в силах была что-либо ответить ему на это, то он продолжал с насмешливой, злобной улыбкой.

— Я — немой!.. Я — раб!.. Нет, ты жестоко ошибаешься. Неужели ты могла поверить в этот обман? Ты говоришь о каком-то выкупе, бедное дитя! Но что такое может значить для меня тот выкуп, какой может предложить твой отец, сравнительно с теми несметными богатствами, какими я владею! Знай, что целый мир — мой данник и власть моя неограниченна настолько, насколько она таинственна. Ты говоришь о Могаддеме, подле которого ты видела меня в роли раба. Да знаешь ли ты, что этот Могаддем и этот Махди — оба они не что иное, как жалкие орудия в моих руках; да и не они одни, а еще многие другие, которые и сами того не подозревают… Я властелин Судана, но вскоре я стану властелином целой Африки и всего света! Когда я говорю тебе о престоле, то говорю так только из скромности, потому что у меня не один престол, а целых десять, сто, и я могу положить их к твоим ногам, если захочу. Скажи мне только одно слово, и весь мир падет к твоим ногам, как только что сделал я… Я — Каддур, всемогущий маг и чародей, Князь Тьмы. Радуйся же, дитя мое, потому что я избрал тебя, чтобы разделить с тобой и мою славу, и все мое могущество!..

— Довольно! — гневно и повелительно воскликнула Гертруда. — Низкий раб, неужели ты думаешь, что обольстишь меня этими россказнями, что они могут внушить мне какое бы то ни было другое чувство, кроме пренебрежения?

Но карлик не счел себя побежденным.

— Опять ты произнесла это мерзкое слово раб! — воскликнул он. — Я уже сказал тебе, что я не раб, а властелин, которому все здесь повинуются, здесь и повсюду! Но ты не хочешь этому верить!.. Может быть, ты хочешь, чтобы я доказал тебе это?.. Если только черный цвет моей кожи заставляет тебя ставить меня в разряд презренной расы, то я мгновенно могу изменить ее! Смотри!

И между тем, как Фатима и Гертруда смотрели на него с все возрастающим недоумением, уродливый карлик стал меняться на их глазах. Кожа его стала мало-помалу, но заметно бледнеть, приняла сероватый мутный оттенок, затем этот серый оттенок сменился зеленоватым, а из зеленоватого перешел в желтый, который в свою очередь стал постепенно бледнеть. Лицо его искажалось быстро сменяющимися конвульсиями, но наконец он вышел после этих судорожных усилий хотя все тем же безобразным уродом, но уже совершенно белым!

Фатима вне себя от ужаса громко вскрикнула и упала лицом на землю. Гертруда Керсэн чувствовала, что сердце ее усиленно бьется, но ни за что на свете не согласилась бы обнаружить тот страх и волнение, которые начинали овладевать ею.

— Не старайся запугать меня этими фокусами и проделками! — презрительно сказала она. — Будь ты белый или черный, ты для меня останешься все тем же шарлатаном, каким ты есть! И если это ты меня завлек сюда, то дай мне скорее уйти отсюда! Ты ничего не выиграешь тем, что будешь медлить. И только возвратив мне немедленно свободу, ты можешь заставить меня простить тебе твою смешную попытку. Помни, что я принадлежу к такому могущественному народу, который умеет заставлять уважать своих детей.

— Что ты мне говоришь о твоем народе, о разных нациях! — воскликнул громовым голосом карлик. — Я уже сказал тебе и повторяю еще раз, что моя власть не знает границ, что действия народов и советы царей и государей зависят от меня. Я тот, который держит в своих руках все невидимые нити судеб народов и людей. В моих руках люди — те же куклы, которыми я могу играть как мне вздумается… Ты мне не веришь?.. Тебе нужны доказательства моих слов?.. Ты будешь их иметь!

Он ударил в ладоши своих громадных рук, — и в тот же момент задняя стенка одного из альковов отошла, открыв нечто вроде сцены. Но вместо декораций из размалеванного холста, перед глазами удивленных девушек явилась великолепная длинная галерея, освещенная множеством серебряных светильников, изливавших свой свет на драгоценный мрамор, стройные колоннады и редкостные по красоте и ценности украшения. Впереди этой галереи возвышался золотой трон на особого рода возвышении, или подмостках, вокруг которых на их глазах собрался блестящий двор, почтительно кланявшийся этому трону, как будто на нем сидел какой-нибудь государь, между тем как трон этот был пуст в данный момент. В этом многочисленном собрании важных сановников были, казалось, представители всех наций и народностей, всех рас и всех племен: тут были и китайцы сузкими глазками, и японцы в лаковых панцирях, индейцы, арабы в белых бурнусах, канадцы в меховых куртках, зулусы с их ассагаями, буры с их короткоствольными ружьями, татуированные индейцы и сотни других со всеми своими типичными атрибутами и свойственной им физиономией. Когда вся эта пестрая толпа, шествуя перед троном, разместилась по обе стороны галереи, тот же громадного роста негр, который возвестил о приходе Каддура, появился на авансцене и, очевидно, ожидал приказаний своего господина.

— Позови посланного из Канады! — сказал карлик. Одетый с ног до головы в котиковые шкуры метис американец приблизился почтительно к Каддуру и сказал:

— Повелитель, Риель ожидает только твоих приказаний, чтобы устроить восстание среди своих братьев канадцев против владычества Англии!

— Посланного буров! — крикнул карлик. Тяжело выступая, грубый, загорелый на солнце мужик снял почтительно свою соломенную шляпу, достал из нее запечатанное письмо и вручил его негру, сказав по-голландски:

— Буры Капланда шлют привет Каддуру и восстанут все разом по первому его знаку!

Карлик любезно перевел эти слова для Гертруды на французский язык, затем скомандовал:

— Индусов!

На этот раз выступила из рядов молоденькая девушка в костюме баядерки, окутанная прозрачным газовым покрывалом, затканным серебром, и чистым, тонким голоском проговорила:

— Индия как будто заснула теперь, но она только выжидает. У нее сто миллионов человек, готовых служить Каддуру всемогущему, чтобы отомстить за себя и возвратить себе свободу!

— А дочь моя, представительница Ирландии здесь? — осведомился карлик.

Молодая ирландка с удивительной белизной кожи и черными печальными глазами, в глубоком трауре, отозвалась на этот вопрос Каддура.

— Непобедимые на все готовы! — сказала она по-английски. — Они взорвут Лондон, если властелин найдет это нужным для блага нашего отечества!..

— А сын Махди? — потребовал карлик.

— Каддур велик, Махди его пророк! — сказал тотчас же появившийся молодой араб.

— Довольно!.. — сказал Каддур. — Пусть все они исчезнут!

Стена алькова задвинулась, и все это видение исчезло в тот же момент.

— Ты сама видишь теперь, кто я такой? — сказал карлик, обращаясь к Гертруде Керсэн.

И сложив на своей уродливой груди безобразно длинные руки, он устремил на девушку полный иронии взгляд.

Но она ответила ему тем же.

— Я вижу только, что ты имеешь в своем распоряжении хорошо обученных актеров, которые прекрасно знают свои роли! — сказала она после непродолжительного молчания.

— Актеров?.. Ты называешь актерами всех этих агентов моей власти, которых я показал тебе, и всех тех, которых я еще мог бы показать тебе, если бы захотел?.. Нет, не смей так думать, дитя! Это не актеры, а орудия, послушные и могущественные орудия в моих руках, которые, служа мне телом и душой, воображают, что служат исключительно своим страстям и своему мстительному чувству. Во всех концах света эти люди устраивают заговоры, вооружаются и готовятся, сами не зная друг друга, к чему-то такому, чего и сами они еще не знают, понуждаемые взаимной ненавистью злобой, завистью и алчностью. Но я один правлю ими. Я один могу разжечь в удобный момент их ярость и их бешеные страсти. Стоит мне сказать только слово, и завтра, если атого захочу, весь мир будет одной сплошной развалиной, завтра я один буду царить при свете дня, как царю теперь во мраке!.. Кто же, как не я, обессиливаю теперь могущественную Великобританию?.. Этот Махди, как сама ты видишь, не более как мой подчиненный. Если я захочу, восстанут и Индия, и Канада, во всем послушные мне. Буры и зулусы, все благодарны мне за то. что я доставлял им победу за победой. Сам Ситтивайс разве не был победителем до тех пор, пока довольствовался ролью моего подчиненного?! Но за то, в тот же день, как он захотел уйти от меня, был разбит наголову! А Ирландия? Разве она не готова в каждый любо! момент поджечь те фитили, какие я готовлю ей? Мои соглядатаи и тайные агенты рассеяны по всей земле. Случись только в мире какое-нибудь более или менее значительное событие, — и оно тотчас же делается мне известным. А этот глупый ребенок, этот Моони, воображает, что он сумеет утаить от меня свой безумный замысел. Не успел он и сам еще выработать его, как я уже знал весь его план во всех мельчайших подробностях… Да и сама ты отправлялась в Тэбали, а, видишь, очутилась здесь!..

— Да, благодаря какому-то подлому, изменническому поступку! — гневно воскликнула Гертруда. — Но несмотря на все эти твои проделки, карлик, все же не верю в твою власть, которой ты так похваляешься передо мной!

— Ты все еще не веришь? Чего же тебе надо, чтобы ты могла убедиться? — спросил карлик. — Хочешь ли, я покажу тебе, что пишет в настоящий момент Гордон, этот бедный, но славный воин, своему правительству?

Карлик еще раз ударил в ладоши. Другой альков открылся так же, как и первый, но в нем виднелась не богатая, роскошная тронная зала, а простое телеграфное бюро.

— Я отвел проволоку из Хартума, — сказал со злобной усмешкой карлик, — и теперь депеши Гордона не могут достигнуть Каира, не пройдя предварительно здесь через мои руки. Поди и прочти вот эту, если она тебя интересует! — добавил он, обращаясь к Гертруде.

Но так как та оставалась невозмутимой и не трогалась с места, то он продолжал:

— Ну, так я сам прочитаю ее тебе! Слушай!

«Генерал Гордон сэру Эвелину Барингу,

генеральному агенту ее Британского

Королевского Величества в Каире.

Хартум, второго Марта.

Чтобы все спасти, достаточно двинуть на Хартум всего один батальон английских солдат по пути Нила. Важно не число, а только престиж. Восстание падет само собой, если только я получу поддержку, хотя бы даже только мнимую, видимую поддержку, состоящую из европейских войск. В противном случае все погибло! Не пройдет трех дней, как мы будем блокированы.

Подпись: Гордон»

— Я передам эту депешу по назначению, — продолжал карлик со злобной усмешкой, — но слегка изменив ее, например, в том смысле, что Гордон вовсе не нуждается ни в какой поддержке со стороны европейских войск!.. Что ты на это скажешь, дитя?.. Веришь ли ты теперь в мою власть?..

— Я верю только в то, что ты страшный мерзавец и негодяй! — отвечала Гертруда, сохраняя все то же высокомерное, презрительное отношение к безобразному карлику и не уступая ему ни в чем.

ГЛАВА XIV. Белая и черная магия

На этот раз карлик побледнел от бешенства. В проолжение нескольких минут он оставался погруженным в какую-то мрачную задумчивость.

— Безумная! — проговорил он наконец с тяжелым вздохом, — что же в таком случае нужно, чтобы убедить тебя?.. Неужели ни чувство робости, ни чувство страха не знакомы тебе?.. Как смеешь ты шутить гневом того, чья власть, как сеть, охватывает со всех сторон весь этот земной шар, которым я играю, как мячом. Вижу, что всего того, чего ты до сих пор была свидетельницей, мало для тебя. Ведь молодые девушки вообще любопытны. Быть может, ты хочешь видеть доказательства моей сверхъестественной силы, власти и могущества? Я могу позабавить тебя и этим! Хочешь, я покажу тебе сейчас того, кем в данный момент заняты твои мысли?..