Мы - военные инженеры

Во время похода предстояло преодолевать всевозможные препятствия, а на заключительном этапе велась стрельба по мишеням; тут, признаюсь, нам трудно было тягаться с курсантами-общевойсковиками, у которых стрелковая подготовка являлась одним из основных предметов. Поэтому зачетные очки мы старались набирать за счет скорости движения и не щадили ног. Воодушевленные нашим спортивным руководителем Василием Александровичем Бекасовым, которого курсанты очень любили и уважали, мы добивались, как правило, неплохих результатов.
      Весьма интересными и полезными были состязания эрудитов, входившие в программу общих соревнований. Они проходили в Казанском Красноармейском дворце и заключались в следующем. От каждого военно-учебного заведения выделялся докладчик. Тема выступления заранее не сообщалась. Жюри называло ее только перед выходом докладчика на трибуну. Очередность выступающих определялась жребием. Естественно, для того чтобы отличиться в таком импровизированном докладе, нужны были обширные знания, умение логично излагать свои мысли, отвечать на вопросы.
      От Военно-инженерных курсов обычно выступал Петр Сухаревич, обладавший природным умом, завидным красноречием, глубокими разносторонними знаниями. Он пришел учиться, уже имея значительный опыт партийной работы в армии. Мы знали, что Петр был политруком пулеметной команды, принимавшей участие в разгроме банды Миронова, затем комиссаром бригады и помощником комиссара стрелковой дивизии. Его выступления на состязаниях поражали своей глубокой убежденностью, и, разумеется, политической зрелостью. В течение тех 25 - 30 минут, которые длился доклад, в зале стояла мертвая тишина. А затем, когда Сухаревич с достоинством, неторопливо спускался с трибуны, раздавался гром аплодисментов. Так слушатели приветствовали очевидного победителя состязаний. И нужно заметить, мнение жюри всегда совпадало с мнением аудитории.
      Мы глубоко уважали Петра Сухаревича. Он был для нас старшим товарищем, добрым советчиком, образцом человека и коммуниста. Таким он остался и в последующие годы. Уже после окончания Великой Отечественной войны я узнал о его дальнейшей судьбе. Будучи начальником инженерной службы армии, он попал в окружение, а затем в плен. Фашисты поняли, что перед ними крупный специалист, и предложили Петру работать на них. Он с негодованием отверг это предложение и вскоре был заключен в концентрационный лагерь. Там Сухаревич вошел в состав подпольной партийной организации, В июле 1944 года гестаповцы раскрыли группу. Некоторые из ее руководителей были тут же казнены, остальных перевели в другой лагерь, откуда, как это было известно, люди не возвращались. Не вернулся домой и Петр Сухаревич.
      Вспоминая годы учебы на Военно-инженерных курсах, я не могу не упомянуть об организации нашего досуга. Время, свободное от занятий, мы проводили весело и разнообразно. Эти часы в немалой степени способствовали формированию качеств, которые были нужны будущим командирам Красной Армии. Взять, к примеру, те же концерты художественной самодеятельности. Они носили не просто развлекательный характер. Готовя какую-либо программу, мы учились правильно оценивать то или иное стихотворение, песню, отрывок из пьесы. Ведь далеко не все, что выходило из-под пера наших современников, должно было звучать со сцены. В тот период создавались и весьма сомнительные "произведения", в которых делались попытки воспеть чуждые пароду идеалы. Суметь рассмотреть их за внешней красивостью, благозвучием, понять истинное содержание было не так-то просто. Не случайно нашими постоянными советчиками при составлении программы концерта были комиссар Гаук, поэт Безыменский и другие опытные, политически закаленные товарищи.
      Я уже рассказывал о начальнике курсов Малашинском. Всегда подтянутый, аккуратно одетый, требовательный и строгий, он был для нас олицетворением военного-профессионала, настоящего командира. И вдруг на концертах наш начальник выходил на сцепу и приятным, мягким басом пел лирические песни, старинные романсы. Особенно любили мы слушать в его исполнении романс "Горные вершины", который он исполнял очень проникновенно, задушевно. В эти минуты Тит Теофилович становился особенно простым и близким. И мы еще больше уважали его, на его примере учились строить свои отношения с подчиненными.
      Большое воспитательное значение имел и тот факт, что все средства, вырученные курсантами за концерты, спектакли, выступления духового оркестра, шли на оказание помощи голодающему населению Поволжья, в пользу раненых и больных красноармейцев. Выступали мы не только у себя, но и в рабочих клубах, перед студентами. Так что суммы собирались немалые. Таким образом мы хоть в какой-то мере отдавали свой долг молодой Советской Республике.
      Время бежало необыкновенно быстро. Не успели оглянуться, и уже вьюжный февраль бушует во дворе. Помню, в 1921 году выдался он суровым, капризным. Лютые морозы то и дело сменялись непродолжительными оттепелями, обильными снегопадами. Порой за несколько часов наметало такие сугробы, что мы вынуждены были браться за лопаты, чтобы расчистить строевой плац, пробить узкие, как траншеи, тропинки к служебным помещениям, складам, воротам.
      В ту памятную февральскую ночь я стоял часовым у Красного знамени и денежного ящика. Пост этот считался самым ответственным и размещался в главном здании курсов на лестничной площадке между первым и вторым этажами. За окнами завывал ветер. А здесь, за толстыми стенами, было тепло. Я чувствовал, как сами собой слипаются глаза. Но спать было нельзя. Чтобы разогнать дремоту, чуть сгибаю в колене и вновь выпрямляю сначала правую, потом левую ногу...
      Неожиданно гулко, мне даже почудилось, что это выстрел, ударила входная дверь. Весь занесенный снегом человек быстро прошел в комнату дежурного. Затем донесся телефонный звонок. А вскоре в дверях появился и сам Тит Теофилович Малашинский в наскоро наброшенной на плечи шинели.
      Что произошло? И тут под сводами старинного здания разносится требовательный, зовущий сигнал горниста! боевая тревога! Мне, разумеется, со своего места мало что видно, но я представляю себе, как в спальных помещениях вихрь подбрасывает с коек одеяла, как молниеносно одеваются мои товарищи, разбирают оружие, выбегают строиться.
      Вот уже, кажется, построились. А я не имею права покинуть пост. Слышу знакомый голос адъютанта курсов (так именовался начальник штаба). До меня доносятся лишь отдельные фразы, но я понимаю, что сейчас там, наверху, зачитывается какой-то важный, необычный приказ. "Реввоенсовет Республики... Долг каждого гражданина..." - долетает до меня.
      Лишь после того как меня сменили с поста, я узнал, что из числа курсантов приказано сформировать боевое подразделение, которое в составе стрелкового полка примет участие в подавлении контрреволюционного мятежа. А рано утром те, кому выпала честь попасть в список, уже сдавали учебники. В числе этих курсантов, к моей радости, оказался и я.
      - Эх, братцы, так и не познали мы тайны синусов-косинусов! - с горечью произнес Петр Хаустов, беря со стола стопку книг.
      - Не горюй, Петя! Вернемся - наверстаем упущенное! - подбадривал его наш староста Иван Волынский.
      Курсантов разделили на две команды: кто хорошо ходил на лыжах - в разведчики, остальных - в связисты. Я попал в связисты. Получены вещевые мешки, сухой паек, теплые портянки. Последние напутственные слова тех, кто оставался в Казани. Короткий митинг, на котором выступили Малашинский и Гаук...
      Еще не догорела вечерняя заря, когда раздался хриплый гудок старенького локомотива. Эшелон тронулся в путь.
      На пятые сутки прибыли в Екатеринбург. Очень хотелось познакомиться с этим замечательным уральским городом. Но выход за пределы железнодорожной станции был категорически запрещен. Нарушить же дисциплину, уйти от эшелона самовольно никому и в голову не приходило. Не на экскурсию едем, не развлекаться. Кстати, только здесь стало окончательно известно, что мы направляемся в район Тюмени.
      Узнали мы наконец и некоторые подробности о мятеже. Он вспыхнул около двух недель назад в селе Ярково, которое расположено на Тюмень-Тобольском тракте. Местное кулачество, подстрекаемое эсерами и офицерами-колчаковцами (последним удалось бежать из омской тюрьмы), взялось за оружие. Мятежники разгоняли местные Советы, расправлялись с коммунистами и теми, кто поддерживал их. Вскоре в руках бандитов кроме Ярково оказались и другие крупные села, расположенные вдоль тракта: Покровское, Караульноярское, Иевлево и другие. Нужно было принимать решительные меры. Для этого и прибыли в Тюмень воинские части, в том числе и 1-й Казанский стрелковый полк, в состав которого входили наши курсантские команды.
      Прежде всего было решено штурмом овладеть Ярково - главной базой восставших. Однако из этого ничего не вышло. Укрывшись в ледяных окопах, окаймлявших село со всех сторон, мятежники вели точный огонь. С колокольни длинными очередями бил пулемет. Нам же приходилось двигаться по открытой местности, чуть ли не по пояс в снегу. Особенно большие потери в первых боях понесли курсанты-лыжники, которые шли в первой цепи.
      Среди погибших был наш Петя Хаустов. Так и не довелось ему постичь тайны синусов и косинусов. Одно можно сказать: не уронил он курсантской чести, до конца выполнил свой долг. А произошло это так. Увидев, как, скошенный пулей, упал командир роты, Петр с высоко поднятой в руке винтовкой бросился вперед. "Слушай мою команду!" - разнеслось над заснеженной степью. Но Хаустов успел сделать лишь двадцать - тридцать шагов. Его сразила вражеская пуля, и он тяжело повалился на снег. Когда к Пете подбежали товарищи, он уже не дышал.
      Через пару дней на подмогу к нам пришла артиллерийская батарея в составе... одной трехдюймовки. И хоть не велика была огневая сила, настроение в ротах сразу же поднялось. А когда эта единственная пушка несколькими снарядами начисто снесла колокольню, а затем шрапнелью ударила по ледяным окопам, началась решающая атака. Неудержимой лавиной хлынули красноармейцы вперед. Не выдержав стремительного натиска, враг начал поспешно отходить.
      Однако взятие Ярково не означало полного разгрома мятежников. Они были еще достаточно сильны. Вскоре к северу от Тюмень-Тобольского тракта против мятежников начал действовать территориальный полк под командованием Козленко. Со стороны Омска против банд двинулись части, прибывшие с Севера. Батальоны 1-го Казанского полка продолжали наступать вдоль тракта.
      Курсанты-разведчики проникали в районы, где еще хозяйничали мятежники. Курсанты доставляли ценные разведывательные данные, устанавливали контакты с людьми, преданными Советской власти, вели широкую агитационную работу, рассказывали крестьянам о положении в стране. В частности, большое впечатление произвело сообщение о ликвидации Кронштадтского мятежа. Оказалось, что в селах распространялись слухи о том, что с большевиками, с красным Петроградом будет вот-вот покончено. Поэтому разъяснительная работа, которую вели курсанты, имела первостепенное значение.
      Самоотверженно несли боевую службу и курсанты-связисты. Телефонные линии в то время обеспечивали более или менее удовлетворительную слышимость всего километров на тридцать. Это вынуждало создавать промежуточные посты. На них обычно находились три курсанта. Один дежурил у двух телефонов, принимая и передавая дальше сообщения. Второй выполнял роль линейного надсмотрщика и мастера по совместительству. Третий, как мыслилось, находился в резерве и мог отдыхать. Но на практике этого не получалось: линия, протянутая по шестам, а то и просто по ветвям деревьев и кустарнику, часто выходила из строя.
      Идешь, бывало, по снежному насту с винтовкой, контрольным телефонным аппаратом, катушкой провода за спиной, а впереди ночь, метель. Хочется остановиться, сесть прямо в снег, чтобы передохнуть. Но знаешь, что нельзя. И снова бредешь вперед, теряя представление о времени и расстоянии. Наконец находишь место обрыва, деревенеющими пальцами скручиваешь провод, подключаешься к линии и вызываешь ближний пост.
      - Тебя слышу хорошо, а с соседом связи нет. Иди дальше, где-то еще обрыв...
      Случалось, связисты - линейные надсмотрщики - не возвращались. А бывало, что, вернувшись на пост, находили там искалеченные тела товарищей. Конные группы бандитов налетали неожиданно. Поэтому курсанты всегда берегли для себя последний патрон. Но мятежники измывались и над мертвыми: выкалывали глаза, вырезали на груди звезды.
      Мне довелось побывать и на промежуточных постах, и в подразделениях, с которыми мы поддерживали связь. Потом меня включили в состав группы, которая обслуживала штаб полка, располагавшийся в большом и богатом селе Покровском. Должен сказать, что именно тут коренным образом изменилось мое представление о Сибири. Да и не только мое.
      Многие из нас, кому раньше не приходилось бывать в этих краях, считали, что Сибирь - глухомань, запустение. И вдруг, зайдя на огонек в одну из крестьянских изб, мы застали там человек десять юношей и девушек, которые по очереди читали вслух роман Мельникова-Печерского. Оказалось, что коллективные чтения - давняя традиция в селе. И корни ее уходили в те времена, когда по Тюмень-Тобольскому тракту гнали ссыльных. Останавливаясь на ночлег в крестьянских домах, некоторые из них читали хозяевам, а потом оставляли книгу на память. Отсюда и возникла привычка собираться по вечерам, появилась любовь к книге. Несомненно, такие чтения приносили молодежи большую пользу.
      Запомнилось мне Покровское и по другой причине. Здесь родился и некоторое время жил со своей семьей Распутин. Много раз я заходил в его дом, где был развернут лазарет, видел жену, сына и дочь Распутина. Как-то не верилось, что отсюда пришел в Петербург человек, оказавший столь сильное влияние на деятельность придворных кругов и самого царя.
      События в те дни развивались очень стремительно. Главным для нас была, конечно, работа - обеспечение бесперебойной связи. И нужно сказать, что казанские курсанты оказались на должной высоте. Требовалось - не спали ночами. Возникала критическая обстановка - первыми поднимались в атаку. Командование полка, в состав которого входили наши группы, неоднократно поощряло курсантов за мужество, самоотверженность, исключительную стойкость. Наиболее отличившихся наградили ценными подарками. Начальники курсантских команд были удостоены ордена Красного Знамени - высшей награды того времени.
      Шли последние дни апреля. С кулацким мятежом наконец было покончено. Мы собирались в обратный путь. Освобождалась от снега земля, вскрывались ото льда полноводные сибирские реки. На деревьях появились первые листочки. Издалека казалось, что леса покрыты легким зеленым пухом. Вот сейчас дунет ветер - и бесследно улетит весна. Но она с каждым днем набирала силу, утверждаясь в своих правах. В одно такое ласковое, солнечное утро наш эшелон двинулся на запад.
      Пользуясь отличной погодой, мы, разумеется, выбрались из тесных теплушек на открытые платформы, груженные фуражом для лошадей. Леса, поля, деревеньки, полустанки проносились мимо. Тяжелым грохотом откликались мосты...
      В Казань мы прибыли в воскресенье. В честь возвращения полка на центральной площади города были выстроены части гарнизона. Состоялся торжественный митинг. Затем нас, курсантов, привели на территорию курсов и построили на том самом месте, откуда в феврале мы уходили на выполнение ответственного задания. Тит Теофилович Малашинский и комиссар Гаук тепло поздравили нас с возвращением. Минутой молчания почтили мы светлую память тех, кто навсегда остался в сибирской земле. А таких было немало. Тридцать четыре наших товарища сложили голову в боях с врагами революции.
      Затем все направились в парк, где прямо под деревьями на самой широкой аллее были накрыты столы. Во время праздничного обеда комиссар сообщил нам, что наши курсы реорганизованы в четвертую Военно-инженерную школу комсостава РККА с трехлетним сроком обучения. Радости нашей не было предела. Во-первых, теперь мы получим более глубокие знания. Ведь изменяется не только название, но и программа. А во-вторых, и это весьма знаменательно, менялся и сам принцип подготовки командных кадров для Красной Армии. Отпала необходимость в сокращенных сроках обучения. Значит, самые трудные дни остались позади.
      За три с лишним месяца, которые мы отсутствовали, наши однокашники ушли далеко вперед. Нужно было наверстывать упущенное. Нас освободили от несения караульной службы, внутренних нарядов. Заниматься и еще раз заниматься - такую задачу поставило перед нами командование. И мы ее решили. К осени отставание было ликвидировано.
      На втором году учебы мы штудировали электротехнику, изучали двигатели внутреннего сгорания, паровые машины, прожекторное дело. Вечерами к нам часто заходил комиссар Гаук.
      - Как жизнь, товарищи краскомы? - по обыкновению спрашивал он.
      - Будущие краскомы, товарищ комиссар.
      - Выходит, еще не допеклись? Корочка не затвердела?
      И незаметно начинался неторопливый разговор о нашей учебе, предстоящей службе, о положении в стране.
      - Трудная ситуация сейчас, - вроде бы ни к кому не обращаясь, рассказывал комиссар. - Вот у нас в Казани, например, на железнодорожной станции десятки неразгруженных вагонов стоят. Людей не хватает... Прикидывали мы тут с товарищем Малашинским, да ничего не получается. Экзамены скоро, каждая минута на счету.
      - Но ведь нужно помочь! Давайте, товарищ комиссар, завтра субботник организуем. А учебники и ночью никуда не денутся.
      И мы шли на железнодорожную станцию. До сих пор не могу понять, как это ладно все у комиссара получалось. Вроде бы и пламенных речей не произносил, и резолюций мы никаких не принимали. Люди сами предлагали пойти на разгрузку составов. Разгружая вагоны, мы видели перед собой не ящики и тюки, а всю страну, которая нуждается в нашей помощи. Мысль об этом отгоняла усталость, заставляла назавтра снова садиться за книги и конспекты.
      А субботники с той поры стали регулярными. Когда требовалось, мы разгружали железнодорожные составы, баржи на Волге, скалывали лед на железнодорожных и трамвайных путях.
      Запомнились мне и практика на городской электростанции, в трамвайном депо, поездка в Самару на окружную спартакиаду и насыщенные до предела лагерные дни. Весьма поучительным для меня было последнее пребывание в лагерях. Оно завершилось участием нашей группы радистов-электромехаников в корпусных учениях Приволжского военного округа.
      Наша учеба близилась к концу. Несколько месяцев - и прощай, город, с которым связана юность. Конечно, порой становилось грустно. Пройдет совсем немного времени, и разлетимся мы по всей стране. Понимали, что судьба, быть может, уже никогда не сведет нас всех вместе. Но это была особая, дорогая сердцу грусть, без которой не обходится ни одно расставание. Уверенность же в том, что мы нужны Красной Армии, что нас, молодых краскомов, с нетерпением ждут в войсках, вселяла в нас радость, энтузиазм. С огромным душевным подъемом работали мы с технической литературой, всевозможными справочниками и таблицами. Преподаватели старались теперь приучать нас самостоятельно мыслить, разбираться в схемах и чертежах.
      Помню, курс радиотехники вел у нас инженер А. Г. Шмидт. Он же руководил и практическими занятиями, которые проходили в классах казанского радиобатальона. Однажды на столе появилась новая, совершенно незнакомая нам ламповая станция АЛМ, разработанная Александром Львовичем Минцем ц только что поступившая на вооружение войск связи. Вместо того чтобы рассказать об ее устройстве, Шмидт развернул перед нами схему и сказал:
      - Разбирайтесь самостоятельно. Из класса не выпущу, пока не будете знать аппаратуру назубок!
      Сказал - и вышел. Мы, разумеется, восприняли его слова как шутку. Прошел час, другой, а Шмидт все не появлялся. Решили пойти узнать, когда он придет. Однако выяснилось, что дверь снаружи закрыта на ключ.
      - Вот так номер! - возмутился кто-то. - Это, пожалуй, уж слишком!
      Тем не менее факт оставался фактом. Немного поворчав, мы снова засели за схему. А часа через полтора в коридоре послышались шаги. Звучно щелкнул замок.
      - Ну как, разобрались? - с трудом пряча улыбку, спросил Александр Генрихович. - Вот и отлично! Сейчас проверим, на что вы способны.
      Впоследствии я неоднократно с благодарностью вспоминал нашего мудрого педагога, потому что без самостоятельности, инициативы, умения мыслить и логически рассуждать не может быть настоящего инженера, командира.
      Самое серьезное внимание на заключительном этапе уделялось методической подготовке курсантов. Некоторым, не скрою, это казалось совершенно лишним. Дескать, не в учителя пойдем. Наше дело командовать людьми, эксплуатировать и ремонтировать технику. А провести занятие, беседу - велика ли здесь премудрость? Но вскоре мы убедились, что это действительно премудрость.
      Почти перед самым выпуском пришел к нам читать курс партийно-политической работы в войсках Алексей Михайлович Колосов. Каждое его занятие обогащало нас, раскрывало новые горизонты. И суть была не только в содержании. Алексей Михайлович обладал удивительной способностью властвовать над аудиторией. Вроде бы о самых обыкновенных, давно знакомых вещах шла речь на его лекциях, однако слушали мы его затаив дыхание. А он, то повышая голос, то переходя почти на шепот, вел нас за собой. Конспектом или какими-либо другими записями Колосов никогда не пользовался.
      - Нужно в совершенстве знать свой предмет, - любил повторять он. Тогда никакие шпаргалки не потребуются. Старайтесь постоянно поддерживать контакт с аудиторией, чувствовать, как воспринимаются ваши слова. А если станете поминутно заглядывать в бумажки, связь со слушателями мигом оборвется, и восстановить ее вновь будет не так-то просто...
      И вот наконец последние дни в Военно-инженерной школе. Началась подготовка к прощальному вечеру. Много хлопот доставила нам краскомовская экипировка: надо было подобрать обмундирование, подогнать, тщательно отгладить.
      Командование школы и наши непосредственные начальники смотрели на нас, курсантов, уже как на равных себе. Требовательность не снижалась, но это были уже иные отношения. Навсегда запомнилась мне одна из последних бесед с Титом Теофиловичем Малашинским. Он зашел к нам в ротное помещение незадолго до отбоя, а расстались мы с ним поздно ночью. О чем только ни шел разговор: о будущей службе, о взаимоотношениях с товарищами на новом месте, о поведении краскомов в быту, о том, как правильно строить семейную жизнь. Словом, это был большой душевный разговор отца с сыновьями, которых он провожал в самостоятельную жизнь.
      Наш выпуск был шестым по счету. Однако ему придавалось особое значение: Красная Армия впервые получала молодых командиров, прошедших трехлетнее обучение.
      По этому случаю церемония выпуска должна была состояться одновременно по всей Республике. Специальный циркуляр политического отдела Главного управления военно-учебных заведений гласил: "...Провести выпуск торжественно и содержательно, как заключительный акт кампании по ударной работе с выпускным классом, которая должна подготовить краскомов к тому, чтобы они прибыли в свою часть полные революционной бодрости и сумели бы внести в ее жизнь новую струю..."
      Работая над архивными документами, относящимися к четвертой Военно-инженерной школе, я разыскал оригинал пригласительного билета, который позволю себе привести здесь:
      ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ
      4-я КВИШ просит Вас пожаловать на торжества по случаю VI выпуска Красных командиров.
      Порядок празднования:
      16 сентября
      в 11 ч. парад на Театральной площади;
      в 14 ч. обед в здании школы;
      в 18 ч. концерт и танцы в здании школы.
      17 сентября в 16 ч. торжественное заседание в здании школы.
      18 сентября
      в 18 ч. торжественное заседание Горсовета в Красноармейском Дворце.
      Администрация школы.
      Точно в соответствии с намеченным планом утром 16 сентября на Театральной площади построились курсанты нашей школы, 7-й Пехотной школы комсостава, Центральной тюркской военно-политической школы, Объединенных мусульманских курсов, части Казанского гарнизона. Командовал парадом Тит Теофилович Малашинский. Четкий рапорт - и вот уже зачитывается приказ Реввоенсовета Республики о присвоении курсантам звания "красный командир". Начальник гарнизона тепло поздравляет нас. Дружное троекратное "ура!" гремит в ответ. Звучит гимн. Солнце, радуясь вместе со всеми, золотистыми искрами отскакивает от медных труб, от блестящих наконечников боевых знамен. Мне чудится, что и от наших сияющих лиц отражаются солнечные зайчики, когда мы, старательно чеканя шаг, проходим мимо трибун.
      Вот уже получено удостоверение, в котором значится: "Дано сие красному командиру Лобанову Михаилу Михайловичу, окончившему курс нормальной 4-й Казанской Военно-инженерной школы комсостава РККА по электромеханическому отделению, в том, что он за время своего пребывания в школе прослушал полный курс подготовительного и специального классов..." Далее идет перечисление предметов, подписи, печать - все, как полагается. А я все еще не могу поверить, что кончилась учеба. Впрочем, кончилась ли? Почему-то вспоминаются слова Тита Теофиловича Малашинского о том, что мы преодолели лишь первые ступени.
      На другой день мы получали назначения. В зале за длинным, покрытым красной скатертью столом заседает комиссия: начальник и комиссар школы, командиры батальонов и рот, ведущие преподаватели. А мы, собравшись в коридоре, ждем. Есть что-то неуловимо общее между этими минутами и теми, через которые мы прошли при поступлении. Волнение? Безусловно! Неизвестность? В какой-то степени. Тогда могли принять или не принять. Теперь, правда, обязательно назначат, но куда...
      Нам предоставлялось право выбора. Перед входом в зал был вывешен список, в котором фамилии выпускников располагались с учетом среднего балла успеваемости. Рядом - перечень воинских частей, куда распределялись молодые командиры. Первыми, естественно, выбирали те, кто закончил школу с лучшими оценками.
      Вот и моя очередь. Распахиваю дверь, печатая шаг, подхожу к столу, докладываю:
      - Красный командир Лобанов за получением назначения в часть прибыл!
      - Еще раз поздравляем вас, товарищ Лобанов, с успешным окончанием Военно-инженерной школы. Желаем успехов в дальнейшей службе. Где бы вы ни были, свято берегите честь и достоинство командира Красной Армии. Куда хотели бы получить назначение?
      - Прошу направить меня в Киев, в 6-й отдельный радиотелеграфный батальон.
      Короткое совещание... Чувствую, как гулко стучит сердце. Наконец слышу:
      - Ваша просьба удовлетворяется.
      В радиотелеграфном батальоне
      Мой отъезд из Арзамаса, где я проводил свой первый командирский отпуск, предоставленный после окончания Военно-инженерной школы, неожиданно задержался на двое суток. Причиной тому был необычно ранний и обильный снегопад. В течение одной ночи выпало столько снега, что город совершенно утонул в нем. Люди с большим трудом пробирались от дома к дому, многие учреждения не работали. Естественно, что в особенно тяжелом положении оказалась железная дорога. Сотни рабочих и служащих были брошены на расчистку путей, но справиться с заносами удалось не сразу. Лишь к концу второго дня через Арзамас прошли первые составы. Вначале пропустили эшелоны с продовольствием, углем, лесом. Затем настала очередь и нашего, пассажирского, поезда. Гулко ударил колокол, и мы наконец двинулись в путь. Впереди меня ждал Киев... Почему же я все-таки выбрал именно этот город, а, допустим, не Ленинград или Москву? Трудно сказать. Не исключено, что сыграла роль детская мечта побывать в Киеве. Помню, в доме наших знакомых на стене висела картинка: синее-синее небо, золотистые маковки церквей, море зелени, а на переднем плане широкая, величавая река. Мне хотелось смотреть и смотреть на этот рисунок.
      Потом, когда стал постарше, много раз слушал рассказы о Киеве приятельницы моей матери. Она, выиграв по лотерее серебряный кубок, продала его и отправилась на экскурсию в этот город.
      Чем ближе мы подъезжали к Киеву, тем больше я волновался. Действительно ли он окажется таким, каким мне представлялся? Или, быть может, меня ждет разочарование? Впрочем, гадать оставалось недолго. Вот уже Дарница, последние километры... И за окном вагона показалась панорама города, круто сбегающего к Днепру. Честное слово, в те минуты мне представилось, что я снова рассматриваю дорогую моему сердцу картинку.
      Узнав, что 6-й отдельный радиотелеграфный батальон, в котором мне предстояло служить, размещается в Печерском районе, возле Лавры, я решил отправиться туда пешком. Заботу о моих чемоданах взял на себя паренек с двухколесной ручной тележкой. Мы неторопливо шагали по широким, обсаженным деревьями улицам, которые то незаметно спускались вниз, то круто поднимались в гору. Какие-то светлые, необыкновенно солнечные и веселые здания, бесконечные бульвары и парки, мостовые из брусчатки...
      Миновав Лавру, мы подошли к массивным воротам, над которыми я увидел надпись: "6-й отдельный радиотелеграфный батальон". Рассчитавшись с пареньком, я подхватил чемоданы. А еще через несколько минут красноармеец с повязкой дежурного на рукаве привел меня в штаб, размещавшийся в приземистом кирпичном здании. Представился командиру батальона Леониду Викторовичу Баратову.
      - Как добрались, товарищ Лобанов? Устали в дороге? Какое впечатление произвел Киев?
      Серые, мягкие глаза внимательно рассматривали меня. Голос звучал негромко и тепло. Леонид Викторович усадил меня рядом и долго расспрашивал. Его интересовали мои знания по математике, физике, радиотехнике. Особенно обрадовало командира, что я знаком не только с армейской радиостанцией "Телефункен", которая в то время являлась наиболее распространенной, но и с новой ламповой станцией АЛМ, лишь начавшей поступать на вооружение.
      - Очень хорошо, что в школе умеют смотреть вперед! - сказал он, довольно потирая руки.
      Я был назначен командиром взвода во вторую роту. Однако к исполнению своих прямых обязанностей меня допустили не сразу. Имелся приказ, в соответствии с которым выпускники военных школ, окончившие их в 1923 году, должны были пройти шестимесячную стажировку в должности командира отделения. Я знал об этом и раньше, но в глубине души надеялся, что для меня будет сделано исключение. Ведь, будучи курсантом, я в течение полутора лет командовал отделением, был помощником командира взвода. Определенные навыки руководства людьми у меня уже были. Однако Баратов, который так тепло и дружески беседовал со мной при первой встрече, в этом вопросе был непреклонен.