Я был воздушным стрелком

      Привожу выдержки из этого доклада:
      "...5 мая началась активная боевая деятельность противника с применением такого количества техники, что все, до того времени пережитое, не идет ни в какое сравнение.
      ...Из обещанного мы получили пополнение: 2 маршевых батальона (всего 1300 человек, 15 тяжелых противотанковых пушек, 10 мортир, 4 тяжелые полевые гаубицы, несколько пехотных орудий и минометов), что не покрывало даже частично постоянно растущие потери.
      Направление главного удара русских на участке вызвышенностей позиции "В" - Бельбек на севере, 400 орудий, большое количество реактивных установок, тяжелых реактивных снарядов, минометов - все это грохотало в течение 48 часов, а затем пошла в наступление 2-я гвардейская армия русских...
      Утром 7 мая северный фронт был очень ослаблен и имел в резерве всего 2 роты. Но этим же утром 7 мая противник начал наступление против 5-го армейского корпуса на участке от моря до Сапун-горы. Количество техники было еще выше, а применение русской авиации было потрясающим... Защитники позиций были умерщвлены прямо в их окопах и до середины дня вся позиция прорвана, кроме участка 186-го полка, но скоро и он был обойден с севера. Резервы (5 батальонов) таяли, как масло на солнце.
      Положение во второй половине дня: на берегу потеряны тяжелые батареи. Хутор Карань занят противником. Затем прорыв до высоты с ветряком седловина, которую удерживает 186-й пехотный полк. Танки противника здесь не прошли, на Сапун-горе незначительные боевые группы остатков 111-й пехотной дивизии. Через "серпантины" вдоль дороги на Ялту противник прошел и через развилку дорог у Думски. Положение тяжелейшее, и нет ни одной роты в резерве.
      Положение 17-й армии: или на следующий день наблюдать прорыв противника в Севастополь или снова создавать резервы за счет ликвидации северного фронта...
      Утром 8 мая противник начал сильную артиллерийскую подготовку и применил множества штурмовой авиации. В южной части противник отбросил 73-ю пехотную дивизию. Но фронт здесь не был прорван. Один командир полка и командир саперного батальона этой дивизии погибли. Противник прошел через Сапун-гору и занял Николаевку, винсовхоз "Николаевка", английское кладбище.
      Мы все еще не имели приказа об оставлении Крыма и не имели кораблей. Штаб армии принимает решение вести борьбу дальше и захватить снова Сапун-гору. Мы должны поставить на эту последнюю карту все, т. к. знаем, что в случае неудачи мы не сможем отвести остатки армии на позиции Херсонеса. Поэтому принимаем решение: снятые ночью части 50-й и 336-й пехотных дивизий с южного берега Северной бухты бросить в направлении Сапун-горы.
      9 мая в 2.15 армия получает приказ: "Фюрер разрешил оставить Крым". В развитие этого приказа принимается решение продолжать сопротивление южнее высоты с ветряком и позиций у Николаевки, т. е. речь идет о выигрыше времени. Ведь на 3 мая в Севастополе находилось еще 70 000 человек.
      В течение 9 мая возникла критическая ситуация: 73-я пехотная дивизия отброшена, сопротивление на южном участке разрознено. Севернее контратакуют: полковник Беетц (бывший комендант Севастополя, а теперь командир 50-й пехотной дивизии), а восточнее его части генерала Гагемана, но их силы иссякают.
      98-я пехотная дивизия, которая оставила позиции у Инкермана, прорывается с востока. Во второй половине дня принимается решение: занять последние позиции у Херсонеса. Многие группы пехоты, артиллерии, зенитные батареи оказывают сопротивление противнику.
      Остатки северных дивизий (50-я и 336-я пехотные дивизии) ведут бои с переправившимися через Северную бухту частями противника. Потери при этом значительные, командир дивизии Гагеман тяжело ранен, три командира полка убиты.
      Город и гавани Севастополя оставлены.
      На позиции Херсонеса вел бои 49-й горнострелковый корпус и отдельные батальоны 1-й румынской горнострелковой дивизии. Все отходящие и прорывавшиеся группы на этой позиции формировались в боевые группы.
      Противник пытается прорвать позиции этой же ночью. При помощи всех средств воздействия удается позиции удерживать.
      Артиллерия русских показывает свое превосходство. Мы имеем еще 120 артиллерийских стволов на позиции. Авиация и артиллерия противника подвергают разрушению последний аэродром на Херсонесе. На летном поле 100 воронок, но вечером взлетают наши последние 13 истребителей в направлении Румынии.
      С прибытием первых морских переправочных средств появляется возможность переправить морем штабы армии, 5-го армейского корпуса и последние штабы румын. Командующий армией и я оставались при 49-м горнострелковом корпусе, который имеет приказ отходить последним. Два корабля, которые способны погрузить 9000 человек, прибыли утром 10 мая и стоят на рейде. Корабли находятся вне прикрытия нашей зенитной артиллерии, грузят 3000 человек и уходят в направлении Констанцы, но их настигает авиация противника и топит. Прикрытие с воздуха нашими истребителями отсутствует.
      10 мая продолжается отражение атак противника. Солдаты продолжают сражаться. Потери растут на всем неприкрытом пространстве среди боевых подразделений и среди раненых.
      Армия имеет намерение, если удастся, ночью с 10 на 11 мая погрузиться на корабли. Количество сражающихся на последней позиции составляет еще 30 000 человек.
      Командование военно-морского флота обещает, что ночью с 11 на 12 мая будет подано достаточное количество перевозочных средств для остатков армии. Предусматриваются порядок подачи плавсредств к местам погрузки, а также места сосредоточения войск.
      В течение дня 11 мая удается довести приказы до всех подразделений, несмотря на частые перерывы в связи. В 20 часов начался уничтожающий огневой налет противника со всех стволов по тылам и местам погрузки. Через некоторое время огонь был перенесен на передний край позиции и началось наступление на широком фронте, но атаки были отбиты. Тяжелые огневые налеты и атаки продолжались весь день 12 мая. Места сосредоточения для погрузки были прикрыты полукругом. И, наконец, начался последний день драмы.
      Флот для эвакуации находится на рейде, но огневое воздействие противника нарушило организованную связь морского командования. Из командного пункта морского командования не удается подавать суда к месту погрузки.
      Поздно вечером прибывает командующий флотом, чтобы личным вмешательством оказать влияние: подать суда к местам погрузки. В темноте это удается только частично, и части войск ждут напрасно. Отдельные командиры барж, которые обычно брали по 250 человек, погружали до 700 человек. Вывоз людей в дальнейшем также можно было осуществить, если бы был порядок.
      Теперь же свыше 10000 человек находились в местах погрузки и напрасно ждали корабли.
      Ужасно тяжелый исход. Следующей ночью прорывались скоростные катера, которые подбирали в море тех, кто ушел на подручных средствах..."
      Таково вынужденное признание противника о штурме нашими войсками Севастополя. Начальник штаба 17-й немецкой армии старается приукрасить действия командования: показать порядок и организованность немцев и в такой критической обстановке.
      Немецкие документы свидетельствуют, что командующий группой армий "Южная Украина" Шернер обвинил командование флотом в бездеятельности и трусости. Начато было расследование. Были допрошены свидетели панического бегства из Крыма. Адмирал К. Дениц - главнокомандующий ВМС Германии не согласился с этим и наградил рыцарскими крестами командующего ВМС на Черном море вице-адмирала Брикмана и морского коменданта Крыма контрадмирала Шульца, назвав их в своем приказе "организаторами эвакуации бойцов за Крым".
      Командующий 17-й армией генерал Альмендингер в телеграмме на имя Шернера пишет о "возмущении и горечи, которые охватили каждого солдата 17-й армии, узнавшего такую новость".
      В докладе вице-адмирала Брикмана от 23 мая 1944 года "Окончательный доклад об эвакуации крепости Севастополь" указано, что при этой операции немцы потеряли 11 военных кораблей и 35 судов торгового флота. И затем следуют слова:
      "...В последние дни эвакуации нас атаковали беспрерывно советские бомбардировщики, штурмовики, истребители, торпедоносцы. Они безнаказанно наносили удары по нашим караванам... У меня сложилось впечатление, что моральное состояние войск оказывать сопротивление противнику, который ввел такие силы, было недостаточным..."
      Да, действительно, трудно было непрошеным грабителям вести борьбу с нашими войсками, с партизанами, но еще труднее им было выбираться из Крыма. И хотя какой-то части войск противника удалось вырваться, враг здесь был разгромлен.
      Об этом рассказывал нам и очевидец, оказавшийся в эти дни среди немцев в Севастополе,- Петр Иванович Гурьев.
      В расположении нашего полка он появился неожиданно. Он летел с лейтенантом Самаринским. Их самолет был сбит зенитным огнем противника 7 мая во время штурма Сапун-горы.
      Он рассказал, что, находясь в самолете, внимательно наблюдал за воздушной обстановкой. Вдруг сильный взрыв выбросил его из кабины самолета, падая, он дернул кольцо парашюта и, едва приземлившись, сразу же попал в лапы фашистов.
      Немцы потащили Гурьева по ходам сообщения внутрь своей обороны. Грохот артиллерии, взрывы авиабомб, стрельба, большое количество наших самолетов в воздухе, вокруг много убитых и раненых, искаженные от страха лица врагов. Немцы буквально шарахались от него, услышав, что он летчик-штурмовик.
      Наконец его притащили на КП 5-го армейского корпуса, где он предстал перед группой немецких офицеров, а затем и генералов. Его даже не обыскали: при нем остались солдатская книжка и медаль "За отвагу". Куда девалась немецкая аккуратность?
      Немецкий генерал через переводчика задаж вопрос:
      - Какую задачу имеют ваши войска здесь, под Севастополем?
      Гурьев ответил:
      - Задача одна: как можно быстрее очистить нашу землю от захватчиков!
      Затем задавали вопросы о том, что он знает об открытии второго фронта нашими союзниками в Европе.
      Гурьев ответил, что он не знает, когда будет открыт второй фронт, но Германия проиграла войну еще 22 июня 1941 года, когда напала на Россию.
      Ночью его перевезли в штаб 17-й армии, на мыс Херсонес.
      Здесь тоже задавали подобные вопросы, и он ответил:
      - Вы задаете мне такие вопросы, на которые может ответить только наш командующий. А поскольку вам из Крыма не уйти, то вы имеете такую возможность...
      Гурьев говорил нам, что терять ему, как говорится, было нечего, знал, что фашисты его все равно расстреляют. Поэтому он так и отвечал врагу. Но немцы, видно, понимая, что их ждет, потеряли спесь. Мы верили своему товарищу, так как знали его характер: он всегда говорил правду любому в глаза.
      На Херсонесском аэродроме, куда доставили Гурьева, находились еще несколько пленных летчиков, спасшихся на парашютах. Немцы собирались вывезти их на самолетах в Германию.
      Наша авиация периодически наносила бомбовые и штурмовые удары по аэродрому. Тем истребителям противника, которым удавалось взлететь, приходилось вступать в бой с нашими истребителями. Их сбивали на виду у всех, и это деморализующе действовало на немцев.
      Это была агония обреченных. На аэродроме были бетонированные убежища. Здесь скопилось много раненых летчиков, обслуживающего персонала и высших офицеров, которые стремились скорее выбраться в Румынию.
      Особенно сильное впечатление произвело событие: на аэродром с ходу на посадку пошли шесть немецких транспортных самолетов "Ю-52". Не успели они зарулить в капониры, как налетели "илы" нашего полка. Все шесть "Ю-52" были подожжены, убитых и раненых немцев добавилось.
      Голос Гурьева дрогнул:
      - И надо же: никто из наших пленных не пострадал! Как будто видели нас! А я смотрю и вижу: там Саша Паршиков с Папкой, там Витя Марченко с Вадимом Курманиным, Ежов, Кравченко, Ишмухамедов... Немцы меня в укрытие тянут, а я стою, думаю: лучше погибну от своих, чем плен!
      Вторая волна наших машин завершила дело. Когда последняя уцелевшая от разгрома группа немецких истребителей улетела и аэродром прекратил свое существование, пленных перевели в лагерь, что размещался на месте каких-то бывших мастерских...
      Затем он рассказал, что в лагере были в основном гражданские лица, согнанные в Севастополь. Их должны были отправить в Германию. К Пете подошел мальчик и стал расспрашивать, с какого аэродрома он летал на Севастополь. А когда тот ответил, что с Тумая, сообщил, что он тоже оттуда. Оказалось, что это сын той женщины, с которой мы беседовали в первый день посадки в Крыму. Она плакала и показывала фотографию своего сына, которого немцы вместе с другими угнали перед приходом наших войск.
      Мальчишка предложил Гурьеву спрятаться в трубу, которую он приметил на территории лагеря. Расчет был прост: немцы грузили людей на корабли ночью, соблюдая светомаскировку, а поэтому обыскивать все закоулки не станут. Так и получилось: ночью погрузили людей на пароход, а утром наши солдаты ворвались на территорию лагеря. В суматохе боя Гурьев мальчишку потерял.
      Командир полка предложил Гурьеву сходить в деревню и рассказать матери, что ее сын жив, скоро они встретятся.
      Воздушный стрелок Паршиков ходил вместе с Гурьевым. После он рассказывал, что мать не поверила этой истории, плакала, спрашивала: "Если это правда, то где же он?"
      Прошло несколько дней, а мальчишки не было. Тут уже мы начали сомневаться в правдивости этой истории. Гурьева направили на спецпроверку при отделе контрразведки 4-й воздушной армии.
      Относительно плена.
      В то время мы были воспитаны в духе, что плен - это позор. Плен несовместим с присягой, воинским долгом и честью. Знали и требование Устава внутренней службы: "Ничто, в том числе и угроза смерти, не должно заставить воина Красной Армии сдаться в плен".
      Известны были нам и слова Сталина, что у нас нет пленных, а есть предатели. Однако реальная действительность показывает, что во время любой войны бывают пленные с обеих воюющих сторон.
      Другое дело - добровольная сдача врагу. Это предательство, а наказание предателям может быть только одно: позорная смерть и презрение.
      В нашем полку дело обстояло так. Возвратившиеся после выполнения боевого задания члены экипажей докладывали на КП, что сделали и что видели. Если наш самолет вынужденно садился на занятую противником территорию, обычно докладывали: "Видел: такой-то был сбит, упал там-то". Знали, что такая судьба может постигнуть каждого из нас.
      Мы верили, что наши боевые друзья, если это в их силах, будут и на земле отбиваться до последнего патрона.
      Я слышал, как Соколов говорил старшему лейтенанту, уполномоченному СМЕРШ:
      - Кто может поверить, что наш Петя Гурьев двадцать пять лет был украинцем, а за пять дней плена стал немцем? Чепуха!
      Гурьев через пару дней возвратился из штаба армии в полк, а мальчишки все не было. И вот дней через десять на аэродром приходит мать со своим сыном. У мальчика забинтована голова. Увидев Гурьева, просиял и бросился ему на шею.
      Рассказал, что побежал вместе с солдатами, которые наступали, оказывал им помощь и сам был ранен в голову. Его забрали в госпиталь, подлечили, а затем уже на попутных машинах доставили в село...
      Мальчик просил командира взять его в полк.
      - Рано тебе воевать. Помогай матери. Скоро откроют школу. Учись хорошо, тогда станешь летчиком. Призовут в армию - просись в авиацию! сказал командир.
      В боях за Севастополь мы потеряли трех человек: заместителя комэска капитана Шкребу с его стрелком сержантом Замай и летчика Самарского.
      Вспоминая эти бои, хотелось бы подчеркнуть, что авиационное наступление здесь было организовано исключительно умело, удары были хорошо спланированы, выполнялись четко и эффективно.
      - Все расписано, как по нотам: кому, когда, сколько времени быть над целью! - восхищались летчики.
      Сюда была стянута авиация двух воздушных армий. Интервалы между группами сохранялись незначительные. Только одна отштурмуется, за ней уже вторая.
      И так целый день.
      Управление в целом нашими войсками под: Севастополем было чрезвычайно четким и эффективным, что признает и противник.
      Крымская операция 1944 года свидетельствовала о возрастающей мощи Красной Армии и Военно-Морского Флота. Она вошла в историю как одна из самых успешных, искусных по воинскому мастерству.
      За ратные подвиги двум полкам нашей дивизии - 7-му гвардейскому и 210-му было присвоено наименование "Севастопольские".
      Полки дивизии готовились к перелету на 2-й Белорусский фронт. Нам предстояли новые бои вплоть до окончательной победы.
      Вместо послесловия
      Время летит стремительно, многое уходит в прошлое, но в памяти человечества остаются боль, горе тех лет. Страницы истории, написанные кровью и слезами миллионов сражавшихся за свободу и независимость Родины, перечитываются вновь и вновь.
      Испокон веков живет в ветеранах потребность - рассказать потомкам о прожитом и пережитом, передать им крупицы своего опыта, приобщить к боевым традициям, предостеречь от ошибок и промахов, чтобы память о тех, кто навсегда остался на полях сражений, не погибла.
      Каждый год 9 мая, в День Победы, мы собираемся в Москве на нашу традиционную встречу. На одной из таких встреч было принято решение поставить памятник друзьям-однополчанам в Керчи, ибо за весь период войны нигде так долго не сражалась 230-я Кубанская штурмовая авиационная Краснознаменная ордена Суворова 2-й степени дивизия. Бои здесь были очень тяжелыми, кровопролитными. Мы штурмовали артиллерийские позиции и скопления вражеских танков, поддерживали десантников Эльтигена, сражались в небе Керчи. В боях погибли наши товарищи, молодые, красивые.
      На открытии памятника 9 мая 1968 года бывший командир дивизии генерал-майор С. Г. Гетман вложил в нишу две капсулы: со списком погибших летчиков и с завещанием людям 2000 года. Из многих городов страны ветераны и родственники погибших привезли с собой землю и высыпали ее к корням платанов, посаженных рядом.
      На двух плитах, закрывающих нишу в южной стенке,- надписи: "Памятник сооружен на средства ветеранов Великой Отечественной войны, семей погибших и благодарных граждан г. Керчи"; "Воинам-авиаторам 230-й Кубанской штурмовой авиационной Краснознаменной ордена Суворова 2-й степени дивизии, павшим в боях за Родину в 1941 - 1945 гг. Товарищи по оружию". И стихи:
      Ваш грозный строй летит в века,
      Сердца волнуя вечным зовом.
      Крыло к крылу, к руке - рука
      В военном воздухе суровом.
      Такова символическая братская могила без малого тысячи воздушных бойцов дивизии, павших на воздушных дорогах войны Украины, Северного Кавказа, Крыма - до самого Берлина.
      Основанием памятника служит возвышенная площадка, на северной стороне которой выступает пятиконечная звезда. На нее опираются пять стилизованных крыльев самолета. Их пять, по числу полков, входивших в 230-ю дивизию:
      7-й гвардейский штурмовой авиационный ордена Ленина Краснознаменный полк;
      43-й гвардейский штурмовой авиационный Волковысский Краснознаменный полк;
      103-й штурмовой авиационный Гродненский Краснознаменный ордена Суворова 3-й степени полк;
      210-й штурмовой авиационный Севастопольский Краснознаменный ордена Кутузова 3-й степени полк;
      979-й истребительный авиационный Волковысский Краснознаменный ордена Суворова 3-й степени полк.
      Нет, наверное, ни одного фронтовика, который бы не сказал доброго слова о штурмовиках, ибо Ил-2 был незаменимым самолетом авиационной поддержки наземных войск. "Работали" эти самолеты-солдаты без перерывов из-за непогоды или из-за неполадок. От первого и до последнего дня войны они были воздушным тараном для взламывания вражеской обороны, истребителями танков, достойными помощниками наземных войск.
      Война - это ежедневная, без выходных, тяжелая работа. Смерть неизбежный спутник войны. В душе каждого воина искрилась надежда, что она его минует. Он верил в победу. Верил, что эта война будет последней в жизни человечества. И погибал во имя веры. Будем же достойны памяти стоявших насмерть.