Идущие

И все его жители будут колдунами.

Мэри увидела, что он смотрит на нее в окно, улыбнулась и помахала рукой. Он помахал в ответ.

Дни здесь проходили в работе, в попытке укоренить жизнь в этом каньоне. По ночам они беседовали с духами. Раньше на этой земле жили другие, индейцы, и хотя они не всегда понимали этих духов – носителей иной культуры, их присутствие здесь было добрым и обнадеживающим знаком.

Особенно после прохода по Плохим Землям.

Плохие Земли.

Уильяма пробрала дрожь при одном воспоминании. Ему было известно, что поселенцы называли район вокруг Дэдвуда «плохими землями», но это иное, это просто характеристика плодородия почвы. А земля, по которой прошли они с Джебом...

Вот тобыли плохиеземли.

Это произошло уже после встречи с монстром в горах, но еще примерно за неделю пути до Территории Аризоны.

Они продвигались почти строго на юг, потом вдруг неожиданно пошли на запад, хотя и никуда не сворачивали. Оба почувствовали это почти сразу и остановились. Уильям огляделся и понял, что здесь вообще нетнаправлении.

Конечно, так не бывает. Солнце встает на востоке и садится на западе, и все можно вычислить относительно этого. Только...

Только и солнце здесь было другим. Небо над головой обладало какой-то неопределенной самостоятельной яркостью белесого оттенка, что обеспечивало освещение, но не имело какой-то конкретной формы. Они не могли вычислить положение солнца, следовательно, и не могли определить, в какую сторону двигаться.

Лошадь, идущая сзади, вдруг без предупреждения встала на дыбы, и пока Джеб с Уильямом оглядывались и соображали, она развернулась и умчалась прочь. Уильям звал ее, пытался успокоить, они даже погнались за ней некоторое время, но животное мчалось по полупустыне как обезумевшее и вскоре исчезло из видимости в неопределенном направлении.

Молча, не произнося ни слова, они собрали все, что могли, из тех небогатых припасов, что свалились со спины взбрыкнувшей лошади, и пошли дальше.

Идти становилось все труднее. Пересеченная, но относительно плоская местность постепенно превращалась в узкие расщелины, и вскоре они уже оказались между каменными стенами высотой в сотни футов, расстояние между которыми было едва достаточным, чтобы пройти одному человеку. Узкие каньоны причудливо петляли, заворачивали, как в настоящем лабиринте, и к вечеру они уже понятия не имели, где находятся и в каком направлении движутся.

Ночь здесь, как оказалось, тоже была другой.

Было полнолуние, но луны они не видели, довольствуясь лишь ее отраженным рассеянным светом, падающим от узкой ленты неба над головой. При этом большая часть света умирала на верхней части бороздчатых каменистых стен, а тот, что попадал на дно ущелья, странным образом преломлялся в рельефе, создавая тени там, где ничего не должно было быть.

Тени.

Они шли медленно, осторожно, молча. Казалось, что тени двигаются по своим собственным законам, казалось, что среди них возникают относительно более темные формы, которые перемещаются с места на место, прячутся – странной формы существа на странных когтистых лапах, которые сливаются с мраком и издают звуки, напоминающие завывания ветра.

Они решили не останавливаться на ночлег, продолжать идти, пытаться найти выход. Оба чувствовали себя здесь недостаточно комфортно, чтобы разбивать лагерь, не то чтобы спать, поэтому двигались дальше. Мимо облитых лунным светом силуэтов, которые напоминали каменистые осыпи, но таковыми не были. Мимо чернильно-темных луж, которые выглядели глубокими, мягкими, но при их приближении начинавших смещаться, обретать массу и объем и даже какую-то пугающую искорку жизни.

Больше всего потрясала Уильяма фундаментальная ненормальность этого места. Если каньон в горах, казалось, источал зло, если монстр, на которого они наткнулись, и мысль о том создании, которое могло его убить, вызывали страх, то ощущения, возникающие здесь, были просто ни с чем не сравнимы. Ибо эти узкие пересекающиеся каньоны были как преддверие ада и по мере углубления в них все труднее было не забыть, что на самом деле они находятся где-то на свободной западной территории Соединенных Штатов. Ужас давил со всех сторон. Они продолжали пробираться по бесконечным похожим одна на другую теснинам, и было такое ощущение, что уже сама земля восстала против них, стремясь запереть их в этом лабиринте навечно.

Через какое-то время каньон расширился, они оказались на площадке, залитой голубоватым лунным светом. Тени исчезли, а вместе с ними и невидимые творения мрака, которые прятались за ними.

Но единственная тень, оставшаяся на закругленной каменистой стене впереди, оказалась еще хуже, чем все, что они видели до сих пор.

Это была тень его матери.

По коже Уильяма пробежали мурашки. Его было не так-то легко запугать – с учетом всех сил, которыми он обладал, но на сей раз ему стало по-настоящему страшно, гораздо страшнее, чем во время казни матери. Тень начала двигаться.

Она начала танцевать.

Его мать никогда не танцевала на публике, никогда на это не осмеливалась, но часто танцевала дома, перед ним. Это была форма ее самовыражения, ее любимый способ колдовства, ее движения были настолько индивидуальны и неповторимы, настолько необычны и характерны, что никому другому, пожалуй, было бы не под силу их повторить.

Но именно так сейчас танцевала ее тень.

Уильям почувствовал, что Джеб тоже испугался, но по иной причине. Спутник вряд ли мог понять всю глубину и основания его собственного страха. Уильям неотрывно смотрел на идеальные очертания ее фигуры, роскошные длинные прямые волосы, которые всегда развевались во время танца. Он застыл на месте, не в состоянии отвести глаз от этого неестественного зрелища.

Он быстро пробормотал заклинание – слова избавления и слова защиты, но извивающаяся тень не исчезла. И сам он не чувствовал безопасности и защищенности. Он чувствовал уязвимость и страх, слабость и беспомощность.

Джеб взял его за рукав и потащил в сторону, произнося свои собственные заклинания, слова силы, которые Уильям узнал, но был не в состоянии применить.

Какое бы ни таилось здесь зло, он понял, что оно намерено приложить все свои силы, чтобы не дать ему уйти. Он заставил себя отвернуться, сосредоточился и направил всю энергию на то, чтобы парировать мощное направленное на него воздействие.

Давление уменьшилось, злобная сила, направленная на них, определенно ослабла, и они быстро обошли скалу, двигаясь прямо от танцующей тени в направлении, которое они вдруг осознали как юг.

К немалому изумлению, они оказались на открытой местности. Звезды были там, где им полагается быть, луна скатывалась к горизонту, а небо на востоке, где через несколько часов должно взойти солнце, уже светлело.

Впереди, в уже не пугающем мраке, освещенная чистым и невинным лунным светом, паслась одинокая лошадь. Лошадь Уильяма. Они поспешили к небольшой рощице, где их ждало животное. Даже седельные сумки оказались на месте, лишь немного съехали набок.

Уильям отстегнул сумки. Впервые они с Джебом оба уселись верхом, взяли в руки поклажу, и животное быстро понесло их прочь от этой проклятой земли.

Лишь спустя некоторое время, когда лошадь, подустав, перешла с галопа на рысь, Уильям осмелился оглянуться. Сзади была лишь чернильная темнота. Ощутив леденящий холод, он отвернулся. Было полное ощущение, что если бы им не удалось уйти, они бы навсегда остались в этих черных землях, в каньонах, где никогда не кончается ночь и живут лишь одни тени.

Не прошло и недели, как они достигли гораздо более крупного каньона – широкого сурового ущелья, по дну которого текла спокойная река, на песчаных берегах которой сосуществовали сосны и кактусы, а в расщелинах скал щебетали невидимые птицы.

Это была земля, выделенная им правительством, земля одновременно далекая и доступная, суровая и спокойная, и в какой-то момент Уильям подумал, что никогда в жизни не видел ничего более прекрасного. В мыслях он уже видел город будущего, их собственный город, он даже видел, где будут стоять дома. Магазины. Таверны. Общественные здания.

Теперь это стало реальностью. У них был свой собственный поселок, их безопасность и суверенитет гарантированы правительством Соединенных Штатов Америки, и их становилось все больше. Ради этого стоило пройти через все страдания и гонения, пройти через земли кошмаров... Уильям отвернулся от кухонной раковины, вышел на улицу, поднял голову к синему-синему небу и расплылся в улыбке.

2

Прошла зима. Весна. Лето. И осень. Потом еще раз прокатилась зима, и прежде чем он успел заметить, снова наступило лето.

Джеб никогда в жизни не испытывал такого счастья. Работа была тяжелой, все дни были заполнены хозяйственными заботами для обеспечения повседневных нужд, но сама возможность вести такую нормальную жизнь вызывала восторг. Ему не надо было скрываться. Никому не надо было скрываться. Они могли быть самими собой, не оглядываться постоянно через плечо, не беспокоиться о том, что малейший неверный шаг может вынудить спасаться бегством.

И Волчий Каньон рос на глазах.

Он не понимал, как распространяются слухи, тем не менее колдуны с Востока потянулись на Запад, как пилигримы к святым местам. Многие плакали, увидев город. Многие кричали от радости.

Они решили назвать город по его местоположению. В этих местах это было вполне принято, и название «Волчий Каньон» казалось достаточно неброским, чтобы не привлекать излишнего внимания.

Вместе с тем они с Уильямом усматривали тонкий намек в значении слова «волчий» и втайне посмеивались.

Здесь уже было две улицы – главная и поперечная, а через год, пожалуй, появится и еще одна. Все это выглядело как настоящий город, и этот вид – более чем что-либо – всегда вызывал у него чувство глубокого удовлетворения. Он помнил то время, когда Волчий Каньон был всего лишь листом бумаги от правительства и идеей в голове Уильяма, и видеть, как он постепенно обретает форму, участвовать в его основании и развитии было воистину вдохновляюще.

Джеб посмотрел на полуденное солнце, потом встал с кресла, потянулся и пошел через пыльную улицу к бару, где заказал себе виски.

– Как дела, Джеб? – поинтересовался бармен, наливая порцию.

– Как обычно, только больше. – Джеб звякнул по стойке монетой.

– Сдачу давать?

– Нет, оставь на потом.

Один из прибывших в прошлом году, старый лозоходец, известный под именем Герман, обследовал район со своим прутиком и заявил, что обнаружил значительные запасы серебряной руды. Они вырыли шахту, нашли людей, которые согласились у них работать, и таким образом впервые в общине появились деньги. Руду они продавали государству, и теперь, вместо того, чтобы заниматься бартером для приобретения товаров и услуг, у них были банкноты, были монеты, они получили возможность пользоваться валютой, как весь цивилизованный мир.

Джеб улыбнулся. Того и гляди, скоро у них появится и оперный театр.

Скрипнули навесные петли двери, и через несколько секунд на соседний стул опустился Симон.

– Мне то же, что и Джебу! – заявил он.

Бармен подал ему стакан, Джеб приподнял руку со своим, приветствуя друга, и они одним махом осушили свои порции.

Теперь у него было много друзей.

Симон. Мартин и Оливия. Клетус. Джордж и Джимми. Хейзл, Джун и Мэри. Мэдсен. Поначалу их сблизила общая судьба, общий опыт угнетения и преследований, и эта связь помогла им пережить первые непростые дни, дала возможность сформироваться чувству общности.

Но теперь они уже узналидруг друга. И, что более важно, полюбили друг друга.

Уильям по-прежнему оставался его лучшим другом, и хотя никакой официальной иерархии не существовало, все ответственные решения де-факто принимали они вдвоем – в силу того, что появились здесь первыми. Уильям был главным – в конце концов, благодаря его идее и его инициативе все сдвинулось с мертвой точки, а Джеб – вторым после него. Они обсуждали идею проведения выборов, но реального смысла в этом не было, и в итоге от нее отказались, решив, что лучше все оставить как есть – по крайней мере пока.

Сначала он задумывался, каково будет жить среди таких, как он сам. Не возникнут ли враждебность, ссоры? Не станут ли люди читать мысли друг друга, пытаться колдовством убрать с дороги соперников, разжигать мелочную ревность, которая всегда возникает среди людей, живущих столь тесным сообществом?

К счастью, этого не произошло. И даже если случайный путник забредал в каньон и останавливался у них на несколько дней, он даже не мог догадаться, что находится среди колдунов. Они не прятали свои силы, но и не эксплуатировали их. И он, и другие жили той жизнью, какой всегда хотели жить – как самые обыкновенные люди. Магией пользовались при необходимости, но она была лишь одним из инструментов и применялась только в подходящих условиях.

На улице послышались женские голоса и смех, звук шагов по деревянному тротуару. Группа женщин направлялась в парк, разбитый на окраине города.

Сегодня был День независимости, Четвертое июля, и хотя раньше праздники не имели для Джеба никакого значения, здесь, в Волчьем Каньоне, все оказалось иначе. Наконец-то они обрели свою собственную независимость, наконец-то они получили свободу быть теми, кто они есть. Он первым предложил прервать работы в этот день и отметить праздник, направить все свои таланты на создание самого великолепного торжества, какого еще никому не доводилось видеть.

В прошлом году они отмечали его впервые. Они устроили магические фейерверки, каких не видели даже в Китае, а также шоу духов и впечатляющее зрелище земного свечения, которое они создали совместными усилиями, сосредоточившись на едином эффекте.

В этом году все должно было быть еще лучше. Джеб не знал, что придумал Уильям – его друг хранил это в тайне от всех,но разговоры об этом всегда вызывали на его лице улыбку.

– Симон, – обратился он к соседу, – что тебе нравится больше всего на свете?

Симон на мгновение задумался.

– Немытые интимные места взрослой женщины.

Ответ оказался столь неожиданным, что Джеб просто несколько мгновений молча смотрел на него и лишь потом захохотал во все горло. Вскоре смеялись оба, хлопая друг друга по спине, и решили по этому поводу заказать еще по рюмочке.

Потом Джеб вышел на улицу и неторопливо двинулся по городу, чтобы проветрить мозги. Парк был полон народу, Женщины пришли с едой, мужчины – с аппетитом. Из кухни Джун доносился теплый ароматный запах свежего хлеба. Одно из преимуществ колдовства – умение готовить без топлива или огня. Он прошел мимо дома Марты и, увидев ее в окне, помахал рукой. Та как раз выкладывала пирог на подоконник, и он предложил помочь донести его в парк, но она сказала, что пирогу надо немного отлежаться.

Настроение было прекрасным. Мимо прошла пара, держась за руки, и он некоторое время смотрел им вслед. Единственное, что его не совсем устраивало в этой жизни, – то, что до сих пор не нашел себе женщину. Многие мужчины нашли. Многие колдуны обоих полов встретились здесь, образовали семейные пары, и хотя он неизменно радовался за них, не мог не испытывать некоторой жалости по отношению к себе.

Конечно, никто из встреченных особо не интересовал его.

Потому что он до сих пор любил Бекки.

Даже спустя столько времени он часто думал о ней. Ему снилось, что она приходит в Волчий Каньон. Иногда она оказывалась колдуньей, которая лишь сейчас обнаружила в себе силы. Иногда – нет, но проделала мучительный путь через половину континента, потому что соскучилась и хотела быть с ним. Но всегда сны заканчивались тем, что они оставались вместе, и хотя он отдавал себе отчет, что все это не более чем глупые фантазии, это мешало ему начать думать о ком-нибудь другом.

– Джеб!

Он обернулся на звук знакомого голоса и увидел Уильяма, который спешил к нему через пыльную улицу, улыбаясь от уха до уха.

– Я тебя ищу.

– Зачем? – остановился Джеб.

– Нужна твоя помощь.

– В чем?

– Ну, в том, над чем я сейчас работаю, – с улыбкой уклончиво ответил Уильям.

– К вечеру?

– Предпочел бы не говорить об этом здесь. – Положив руку на плечо друга, Уильям продолжил: – Пойдем пока на пикник сходим. Поговорим потом, дома.

Джеб усмехнулся, кивнул, и они двинулись по улице в сторону парка.

Сейчас

1

Предыдущим вечером он позвонил сестре и рассказал ей об отце.

Дольше оттягивать было нельзя, и Майлс не стал ходить вокруг да около, а просто изложил Бонни все, что случилось. Она выслушала в полном молчании, единственный, наверное, раз в жизни не прервала его, а когда он договорил, просто спросила:

– Где он сейчас?

– По-прежнему у коронера. – И, предваряя ее следующий вопрос, добавил: – Они держат его связанным, но он до сих пор... движется.

– Ты уверен, что он мертв?

– Уверен. Мы все уверены. Мы просто не понимаем... что это.

Сестра молчала.

– Думаю, тебе надо приехать, – сказал Майлс.

– На похороны?

– Понятное дело, – начал сердиться Майлс, – дату похорон мы еще не определили, но отец умер, и мне кажется, ты могла бы проявить...

– Хорошо, – быстро ответила Бонни. – Выезжаю. – По голосу можно было понять, что она и раздражена, и растеряна одновременно. Пообещав позвонить, как только закажет билет, сестра положила трубку.

Она перезвонила через час и сказала, что вылетает в Лос-Анджелес дневным рейсом. Он спросил номер рейса и время, но она отказалась назвать и то, и другое.

– Как же я тебя встречу? – удивился Майлс.

– Не надо. Я возьму такси из аэропорта. Мне нужно время подумать.

– А тебе не хватит времени подумать в самолете? Перестань, Бонни, это просто глупо. Зачем тратить деньги на такси, когда я могу запросто за тобой приехать? Аэропорт в пятнадцати минутах от моего дома.

– Я хочу побыть одна.

– Бонни!

– Хватит мной командовать! Мне нужно кое в чем разобраться. Ты это понимаешь?

Она уже была готова бросить трубку – он это понял по тону – поэтому отступил, и они распрощались, если не тепло, то по крайней мере дружески.

Теперь она позвонила ему из такси, сообщила, что все в порядке и уже едет, из чего он сделал вывод, что сестра обзавелась сотовым телефоном. Она никогда об этом не говорила, но они с Гилом были достаточными яппи, чтобы вкладывать деньги в столь очевидные символы собственного положения, и он напомнил себе не докучать ей, не мешать вести себя по-своему. Все-таки это трагедия для них обоих.

Точнее, трагедия – для него.

И неудобство – для нее.

При звуке подъезжающей к дому машины он выглянул в окно и увидел за своим «бьюиком» желтый кузов такси. Поклявшись себе, что не станет ее провоцировать, не допустит ссоры, Майлс пошел встречать сестру.

Она выглядела усталой. Лицо бледное, под глазами – мешки, и он понял, что действительно жалеет ее. Он обнял ее, помог таксисту вынуть вещи из багажника и понес их в дом. Сестра шла следом.

Поставив сумки в комнате для гостей, он вернулся в гостиную.

Бонни сняла пальто и устроилась на диване.

– Хочешь что-нибудь выпить? Воды? Чаю? Коки?

– Нет, спасибо.

Он кивнул и сел в шезлонг справа от дивана.

– Как жизнь?

– Замечательно, – пожала она плечами.

Глядя на сестру, он вдруг понял, что она до боли похожа на мать. Она была худее, движения были другими, но черты лица и особенно мимика были просто копией матери. Это было смешно, потому что у Бонни с матерью никогда не было особо теплых отношений. Возможно, потому что были слишком похожи. Обе очень нервозные, эгоцентричные, обидчивые, всегда готовые дать отпор, ни одной никогда не хватало сочувствия или хотя бы терпения для того, чтобы попытаться понять другую. Они так и не нашли общего языка вплоть до смерти матери. Майлс подозревал, что сестра при этом не испытала особого сожаления.

Бонни натянуто улыбнулась, он тоже ответил улыбкой. Он понял, что ему не о чем с ней говорить. Он лихорадочно перебирал в голове общепринятые в таких случаях вопросы, фразы, но все они казались жалкими копиями вульгарных кинокомедий – «Как Гил? Как дети?»Ему хотелось говорить с ней, общаться по-настоящему, но он не знал как. Она тоже казалась растерянной, в итоге они неловко сидели рядом – чужие родные люди.

Первой нарушила молчание Бонни.

– Так где отец... то есть тело?

– В центре. В офисе коронера.

– Считаешь, мне нужно его увидеть?

– А ты хочешь?

– Не знаю.

– Дело твое.

Снова неловкое молчание.

– Пожалуй, я чего-нибудь выпью, – проговорила сестра. – Воды, пожалуйста.

– Со льдом?

Она кивнула, и он направился на кухню, довольный тем, что можно чем-то заняться и придумать, о чем говорить дальше. Они с сестрой никогда не были слишком близки, но до сего момента он не понимал, какую большую роль играл отец в их беседах, когда они собирались вместе. Налив воды и положив пару кубиков льда, Майлс вернулся в гостиную.

– Спасибо, – кивнула Бонни, отпив глоток. – А что случилось с сиделкой? Ты мне не рассказывал.

– С Одрой? – Майлс пожал плечами. – Она по-прежнему работает в хосписе, но общаться со мной не хочет. Я пытался несколько раз. Думаю, у нее уже новый пациент. – Он вздохнул. – Меня она может избегать сколько угодно, но если с ней захочет общаться полиция – этого ей не избежать.

– Полиция? Она тоже задействована?

– Пока нет, но может, – Он покачал головой. – Кто знает?

Опять молчание.

Майлс задумался. Он был честен с ней по телефону, но оставалась одна тема, которую он еще не затрагивал. Попросив подождать, он сходил в отцовскую спальню и вернулся с картонной коробкой, в которую сложил все предметы из банковской ячейки.

Поставив картонку на кофейный столик, он стал рассказывать ей об отцовских снах, о повторяющемся кошмаре с огромной волной и последующей поездке в библиотеку за книгами по оккультизму. Майлс предполагал, что отец знал, что должно произойти, что он каким-то образом готовился к этому или даже, может, пытался это предотвратить. Потом он объяснил происхождение предметов, находящихся в картонном ящике.

Бонни не выказала ни малейшего удивления тем, что он рассказал, и это вызвало у Майлса подозрения.

– Тебя это не шокирует?

– Отнюдь, – качнула она головой.

– И как ты в таком случае это объяснишь? – указал он на картонную коробку.

– Что «это»?

– Это! – Он извлек склянку с серым порошком и поднес к ее лицу. Потом поставил флакон на место. – Что все это значит? Зачем отец хранил все эти... колдовские причиндалы в банковском сейфе?

– Откуда мне знать?

– Я подумал, вдруг он тебе об этом говорил что-нибудь.

– Мне? Если он мог с кем-нибудь об этом говорить, так только с тобой. Если ты не обратил внимания, у нас с ним были не лучшие отношения.

– Я имел в виду – раньше. Когда мы были маленькими.

– Послушай! – воскликнула она, вставая. – Я ничего обо всем этом не знаю и не понимаю, почему это тебя так волнует.

– Потому что наш отец в морге, он умер, но до сих пор продолжает ходить! Это тебе достаточно ясно?

Бонни опустилась на диван.

Они посмотрели друг на друга – зыркнули, точнее, но во взглядах было больше страха, чем злости, и они не испытывали друг к другу враждебных чувств. Бонни сломалась первой. Она протянула руку, он принял ее, и они обнялись.

– Прости меня, – пробормотала Бонни.

– И ты меня прости, – откликнулся Майлс.

Они обнялись еще крепче. Она начала плакать. Сначала – всхлипывая, потом – в голос, а он укачивал ее и шептал успокоительные слова, пока она рыдала ему в плечо, как ребенок.

* * *

Утром Бонни уже не было. Она оставила длинное извиняющееся письмо, хаотичную статью на шести исписанных с обеих сторон страницах, в которой объясняла, что в настоящий момент не в состоянии с этим справиться, что ей нужно время, что она обязательно приедет на похороны, если таковые состоятся, но в данный момент ей лучше находиться с семьей, с Гилом и детьми, как можно дальше от всего этого.

Он хотел разозлиться на нее, но не смог. Она не была виновата в том, что случилось, и хотя было бы легче возненавидеть ее за трусость, он не мог найти в себе сил осудить ее. После всего, что было сказано и сделано, она все равно оставалась его сестрой, и не было никаких реальных причин сидеть здесь и ждать, пока ее реанимированный мертвый отец перестанет ходить и в конце концов умрет, как ему и положено.

Никому этого не надо.

Майлс отсутствовал на работе с понедельника, поэтому решил, что лучше поехать на службу, чем еще один день просидеть в четырех стенах.

Поднимаясь на лифте, он почувствовал, как вспотели ладони. Он механически выслушивал соболезнования от сотрудников, поблагодарил Хала за предложение стать жилеткой, но лишь устроившись в своем кресле за столом, заваленным кипами бумаг, он наконец смог расслабиться.

Он даже не сознавал, насколько тяжко, оказывается, было находиться дома. Здесь он ощутил облегчение, почти счастье. Такое ощущение, словно огромный груз свалился с плеч, и хотя Наоми сказала, что он может взять еще несколько дней в связи с тяжелой утратой, Майлс был рад, что принял решение выйти. Работа может помочь забыть, отвлечься от личных проблем.

Затем наступило время ленча.

Повинуясь какому-то импульсу, он поехал в Палм-Спрингс, к Хьюберту П. Ларсу, пятому человеку из списка Лиэма, у которого оказался отключенным телефон. Как он и подозревал, дом был пуст, а расспросив соседей, он выяснил, что Хьюберт скончался полгода назад. От естественных причин, сказали ему. Во сне. Но Майлс сомневался в этом. Теперь ему каждая смерть казалась подозрительной и, возвращаясь в Лос-Анджелес мимо полей с гигантских размеров ветряными мельницами, которых было видимо-невидимо на всей продуваемой горячими ветрами пустыне Сан-Горгонио, он пытался придумать какую-то причину или логическое объяснение, которое не включало бы элемент иррационального вмешательства.

Но не смог.

Он опять подумал об отце. Было ощущение, что рухнула стена реальности, словно мир сдвинулся со своей логической, физически объяснимой позиции, которую он знал и понимал.

Никаких сообщений на столе по возвращении он не обнаружил, поэтому решил позвонить Лиэму. За несколько секунд, которые выделил ему старик, прежде чем бросить трубку, Майлс успел выпалить, что Хьюберт П. Ларе умер. Потом послышались короткие гудки, но он не сомневался, что Лиэм услышал и понял его, и надеялся, что новая информация не останется без внимания. Люди из списка были либо уже мертвы, либо умирали, и если у Лиэма осталась хотя бы крупица здравого смысла, ему лучше бы пойти на сотрудничество и начать говорить, если он хочет избежать аналогичного конца.

Конечно, нельзя исключить, что он считает это неизбежным. Лиэм был явно испуган и не хотел умирать, но, возможно, полагал, что судьба его уже решена и грядущее неотвратимо.

Так же, как Боб?

Параллель показалась слишком очевидной для душевного спокойствия, и Майлс постарался отогнать эту мысль. Он хотел заниматься этим делом, но не хотел думать про отца, поэтому сменил фокус с общего к частному, снова погрузившись в поиск адресов и телефонов.

По дороге домой он думал заехать в офис коронера, но не смог заставить себя это сделать. Он три раза объехал вокруг квартала, пообещав себе, что если найдет, где припарковаться, то расценит это как добрый знак и последует ему. Но когда на третьем круге место действительно освободилось, он не воспользовался им, а, наоборот, прибавив газу, поехал домой.

Разогрев замороженные макароны и сырный пирог, он уселся перед телевизором ужинать. Дом казался пустым и холодным. Неизвестно по какой причине вспомнилась Клер. Странно, но в последние дни он довольно часто думал о ней, думал о том, что надо бы сообщить ей о смерти отца.

Но все время себя останавливал. Конечно, можно уговорить себя и сделать вид, что хочет просто поставить ее в известность, но в глубине души таилась иная мысль – ему просто хочется поговорить с ней, услышать ее голос, и Майлс отказывался использовать трагедию смерти отца в личных целях.

Он не станет звонить Клер.

Но идея застряла в мозгу. Он посмотрел новости, потом – бульварное шоу, потом дешевую комедию, и при этом неоднократно – во время передач и во время рекламных пауз – ловил себя на мысли о том, что думает о ее реакции на это известие, о том, как она расстроится и опечалится...

Он посмотрел на часы. Половина девятого. Клер всегда категорически негативно относилась к тому, чтобы отвечать на телефонные звонки после девяти вечера, мотивируя это тем, что человек, звонящий так поздно, скорее всего сообщит плохие новости, а она лучше поспит спокойно и все узнает наутро.

Надо ли звонить? Нужно ли ей это? Он не был уверен. Она всегда любила его отца, но расставание получилось горьким, было наговорено много резких слов, и почти пять лет Майлс никаким образом не общался со своей бывшей женой.

Он даже не был уверен, есть ли у него ее нынешний телефонный номер.

Но чувствовал себя обязанным хотя бы сделать попытку связаться с ней. Смерть важнее всего остального; она перекрывает все проблемы, существующие между ними.

А такая смерть...

Чтобы найти ее телефон, пришлось порыться в старой записной книжке. Если этот неправильный, можно подключить ресурсы его агентства, чтобы найти новый, хотя Майлс сомневался, что очень этого хочет.

Он набрал номер. В трубке послышался один гудок. Второй. Третий. Посередине четвертого трубку сняли.

– Алло.

Клер.

Тембр голоса показался ему несколько иным, чем он помнил, – мягче, ниже, менее резким, но узнал он его сразу и на одно какое-то странное мгновение показалось, что время вернулось вспять, что они по-прежнему вместе и он просто звонит узнать, как дела.

– Здравствуй. Это Майлс.