До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать

Севастополь, Одесса, Феодосия, Керчь, Новороссийск - везде был и все Черное море исходил. Яша Чубик ОТОВСЮДУ - И НИОТКУДА. И Федя земляк, потому ше я и с Севастополя; и в Киеве тоже был, за это я говорил когда-то, как меня с моря списали и в Днепровскую флотилию направили. Так и шлепнули меня ФРИЦЫ сухопутной крысой. - Почему сухопутной! Моряки и по рекам плавают,- решился вставить замечание Юра. Чубик смерял его презрительным взглядом и процедил: - Молчал бы, дважды сал-лага паршивая! Моряки не плавают, а ХОДЯТ, и не по рекам, а ПО МОРЮ. А речник - тьфу, а не моряк! Речник - все равно ше сухопутный. Мне партия сказала идти, я и пошел. Он насупился, уставился на стакан с водкой и стал тихонько наигрывать "Раскинулось море широко". - А где сам... хозяин? - поинтересовался Юра, косясь на портрет Федора Величковского. - Мало ли! Думаешь, ему не хочется побродить по земле? Миша блаженствовал. Руки гитариста гладили струны так же бережно и любовно. как Мышкины ладони гладили его волосы. В глазах застыло совершенно отрешенное выражение. - А ничего, что вы его водку нюхаете? - спросил Юра, остро ощутивший вдруг какую-то свою НЕУМЕСТНОСТЬ в этой компании. Юноше пришло в голову, что Миша и Мышка ЗАНЯТЫ ДРУГ ДРУГОМ, матрос совершенно пьян и потому не мешает им, Соня... еще туда-сюда, все же старая знакомая Чубика... но вот он лишний, как ни верти! - Федя не обидится,- уверенно сказала девица.- Какой водке убыток, если ее нюхают? Это как показать парню ножки ДО НЕЛЬЗЯ, а последняя сопливая шалава знает, что за показ денег не берут. И вообще Федя Величковский не куреневский жмот, как некоторые. Юра попытался сказать Мышке что-нибудь резкое (пусть знает, как обзываться жмотом!), но Чубик заорал: - Ах, Федя, Федя, тельняха-парень, душа-человек! - и довольно мелодично пробасил:
      - Раз вахту не кончил, не смеешь бросать! Механик тобой недоволен. Ты доктору должен пойти и сказать, Лекарство он даст, если болен.
      Его грубые толстые пальцы извлекали из баяна такие звуки, что всем хотелось рыдать над судьбой несчастного больного кочегара, тело которого через несколько куплетов должна была поглотить морская пучина. - Ну, заладил,- проворчал гитарист. - В самом деле, давайте повеселее, а то как-то грустно все выходит,встрепенулась Соня.- Миша, сыграй-ка нам что-нибудь смешное. - Ага, давай мою любимую: "В пещере каменной нашли наперсток водки," заказала Мышка. - Не получится,- возразил гитарист, помычал и хрипло запел:
      - Добры молодцы-менты рученьки выкручивают, Струны рвут, гитару топчут, не дают попеть. Зря вы, дяденьки сержанты, инструментик мучаете! Песня - друг и песня - враг, это как смотреть. Вы мне в душу наплюете я ее отмою Звуком чистым, нефальшивым серебристых струн. Вы мне глотку разорвете думаете, взвою? Нет, умею я молчать, пусть я и болтун...
      - Если тебе глотку разорвать, ты просто НЕ СМОЖЕШЬ издать ни звука,рассудительно заметила Соня. Миша нехотя возразил, что для искусства сложения песен это не имеет принципиального значения. Но его бесцеремонно прервала девица: - Да на кой ляд ты вообще завел про ментов?! Менты - суки все до единого! Н-ненавижу их. - Я тоже не очень-то люблю, но это непринципиально,- спокойно сказал гитарист. Мышка отреагировала на его возражение довольно странным образом. Она вскочила, словно подброшенная скрытой пружиной и принялась сыпать отборнейшей руганью в адрес милиции и "всяких пижонистых умников", которые понахватались ученых слов и которым плевать с высокой колокольни на нее и ей подобных... м-м-мать их растакую! Устав наконец ругаться, девица побежала между могилами не разбирая дороги. Было странно видеть, как ее туфельки с отломанными каблуками мелькают в воздухе, совершенно не касаясь земли. - Что это с ней? - не понял Юра. - Так, ерунда. АТАВИЗМ земной жизни. Рецидивчик. Но и я хорош,- гитарист потянулся и сел. Теперь стало особенно заметно, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО утратил прозрачность, так как заслонил худыми плечами лежащие ниже по склону братские могилы. - Я тоже хорош, потому что косынка на ее голове ГОВОРИТ САМА ЗА СЕБЯ,многозначительно добавил Миша. - О чем говорит? - переспросил Юра. Гитарист посмотрел на него с жалостью, вздохнул и объяснил: - Если бы об этом спросила Соня, ничего странного в этом не было бы, а так... Ты же знаешь, чем Мышка кормилась. А наше идиотское ГОСУДАРСТВО ОБЫВАТЕЛЕЙ не просто молчаливо осуждает такой способ зарабатывания денег, но изобретает также весьма оригинальные методы борьбы с КРОШКАМИ. Потому однажды, в одну прекрасную ночь Мышку, В ПОТЕ ЗАДНИЦЫ СВОЕЙ ОТРАБАТЫВАЮЩУЮ ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ БЕЗ МАСЛА, мент и лва дружинника застукали прямо под забором и тут же НАГОЛО, "ПОД НОЛЬ" постригли, вернее, побрили. Поэтому она все время в платочке. - А у тебя они тетрадку со стихами отобрали,- понимающе сказала Соня. Взревел баян, но Чубик не проснулся, а мешком повалился на левый бок вместе с инструментом. - Гораздо хуже,- Миша задумчиво поцокал языком.- Это было, когда меня брали. Я удрал на небольшую свалку. Мне оставалось сунуть тетрадь в мусорную кучу, но я... не мог. Просто не мог, чтобы... Он помолчал и пояснил: - Рожать детей - ПРИВИЛЕГИЯ женщин. (Юра постарался НЕ СЛЫШАТЬ этих слов.) Мужчины не смиряются однако с этим и тоже стремятся РОДИТЬ, только уж каждый на свой лад и в меру своих способностей. "Не мышонка, не лягушку, А неведому зверушку," - Миша нервно засмеялся.- Я все эти песни... тоже будто рожал. Это были - МОИ ДЕТИ,- голос гитариста дрогнул.- Пусть ублюдочные, никчемные, но - ДЕТИ. И я не мог допустить, чтобы ТРУПЫ МОИХ ДЕТЕЙ плавали в ядовито-зеленых лужах и ЗАЖИВО ГНИЛИ! Сначала я подобранным там же осколком оконного стекла РЕЗАЛ ИМ ГОРЛО... - Кому?! - ужаснулся юноша. - Стихам,- тихо сказала Соня. - Стихам,- так же тихо подтвердил гитарист, потом перевел дух, словно запыхавшись после долгого бега. - Я брал тремя пальцами: большим, указательным, средним,- каждую страницу и несколькими взмахами кромсал ее,- Миша чеканил слово за словом.- Когда же увидел, что дело продвигается слишком медленно, а меня вот-вот накроют, принялся резать сразу по пять страниц. Затем скомкал все эти БУМАЖНЫЕ ТРУПЫ и поджег их. Надо сказать, все сгорело неожиданно быстро, лишь вот эта песня, уже подожженная, непрерывно взмывала в небо в потоке горячего воздуха. Пламя тронуло листок по краям, однако несколько раз гасло. Вот что там было... Миша запрокинул голову и продекламировал:
      - А люди - две половинки Разорванного сердца. А им бы соединиться, Чтоб вместе друг с другом биться. А им бы не расставаться Даже и после смерти. Но боги, жестокие боги За ними шпионят строго, И люди ищут вслепую. И очень часто - напрасно...
      - Мои стихи НЕ ХОТЕЛИ сгорать! Они корчились в пламени, задыхались в дыму, задыхались перерезанным горлом... Особенно эта. Собственно, это песня тоже, просто я так и не успел положить стихи на музыку. Я сделал это перед самым КОНЦОМ ВОЛИ и никому еще не успел спеть. Так и не успел... Гитарист склонился так, что коснулся лбом струн, прошептал: - Это было страшно. СТРАШНО! Вы не поймете. УБИТЬ ИХ, чтоб не достались, кому не надо. САМОМУ ЗАРЕЗАТЬ И СЖЕЧЬ СОБСТВЕННЫХ ДЕТЕЙ... Не поймете,- и умолк. Спустя некоторое время Соня осторожно тронула юношу за рукав и показала жестом: мол, пойдем отсюда. - А ты говоришь: любить ментов! Суки они. Мышка вышла из-за гранитного памятника хмурясь и поправляя немного сбившуюся косынку. Юра остался сидеть и промолчал. Вообще-то он не говорил, что милицию надо ЛЮБИТЬ, хотя и не совсем был согласен с девицей. Причина тому была чрезвычайно проста: за время работы на стройке его дважды посылали "на дружину" вместе с Колькой Моторчиком. Правда, ничего особенного там не происходило, никаких чрезвычайных происшествий. Посидели в дежурке, вяло покалякали, попили чаю (Юра жалел, что с ними не было Веньки; уж тогда бы время прошло гораздо интереснее!). Нацепив красные повязки прошлись по улицам. И все. Но вдруг Миша и Мышка узнают, что он... ну, тоже вроде дружинника. Тоже СУКА. Юра недовольно засопел. - И тем не менее НЕ НАДО раздражаться по поводу ментов, как ты. Они тоже люди, и жить им чем-то надо. Конечно, СПОСОБ ИХ ЖИЗНИ их не оправдывает, но не оправдывает и тебя твоя ненависть,- глухо сказал гитарист. Девица странно посмотрела на него и протянула: - Чи-во-о-о? - Ругаться, говорю, не надо. И презирать их нечего,- голос Миши окреп, он смотрел теперь прямо в глаза Мышке. Та сказала с сожалением: - От кого я все это выслушиваю! Они упрятали тебя в дурдомчик, загнали в угол, заставили сжечь стишки - и ты говоришь ТАКОЕ. Да тьфу на тебя после этого!.. Между прочим, раньше ты говорил по-другому. - Ну и дурак был! - огрызнулся гитарист.- И если из-за этого (да, именно ИЗ-ЗА ЭТОГО! Что ты на меня уставилась?!) подох как собака, значит, туда и дорога. И дурак был, что не успел ничего сделать, кроме как позубоскалить. Соня вновь подала юноше знак, однако он не двинулся с места, удивленный словами Миши не меньше его подруги. - Кого-то ты мне напоминаешь,- девица подозрительно смотрела на гитариста. Тот устало вздохнул. - Слушайте, у вас есть великолепная возможность пообщаться с Борухом Пинхусовичем и с его знакомыми, а вы ею не пользуетесь. Да поймите вы наконец... - Мне и так все ясно. Вот от кого ты набрался,- девица зло зыркнула на Соню.- Ну спасибочки тебе огромное, моя дорогая! Я-то как дура радовалась, что вот, мол, приличная девка, а ты... ПОЗНАКОМИЛА! И за дедушку твоего спасибо, и за Старого Сему, и за эту... ну, которая тоже стихи писала... Телега, что ли? Видно, накатали на нее "телегу", вот и назвалась. Тоже мне, высшие обитатели в белых шмотках. Тьфу! Ни презирать, ни ненавидеть толком не умеете. А я вот буду. Буду, хоть кол на голове теши! Юре очень не нравилось, что Мышка столь яростно напустилась на Соню. Однако он почему-то не решался вступиться за девушку. Не то чтобы боялся разбушевавшуюся девицу (хотя, если честно, то боялся тоже). Однако нечто неопределенное НЕПРЕОДОЛИМО УДЕРЖИВАЛО его в гораздо большей степени, нежели страх... Взглянув на Соню и на Мишу юноша все понял: эти двое были на удивление спокойны! Словно весь гнев Мышки предназначался не им, а кому-нибудь другому, совершенно постороннему. Соня даже доброжелательно УЛЫБАЛАСЬ. Девицу это лишь еще больше бесило. Но гитарист справился с ней на удивление легко. Он щелкнул пальцами (словно на ВСТРОЕННЫЙ В МЫШКУ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ ЗВУКА нажал) и заговорил медленно и тихо: - Ты путаешь две абсолютно разные вещи. НЕ УМЕЮТ ненавидеть низость, подлость и лицемерие одни только блаженненькие да БЕЗЗУБЫЕ от природы олухи царя небесного. Мы же УМЕЕМ ненавидеть, но ПОНИМАЕМ, что ненавидеть просто НЕЛЬЗЯ. Это ВРЕДНО. - Кому? Сукам? - ехидно спросила Мышка. Однако юноша почувствовал скрытую НЕУВЕРЕННОСТЬ в ее голосе. Так отличается звук треснувшего колокольчика от ясного заливистого звона целого. - В первую очередь тебе самой. Но и остальным не менее. Сонин дедушка (спасибо ему!) говорит очень умные вещи, однако зачастую НЕ ДОСКАЗЫВАЕТ их до конца. Мне тяжело судить, почему он так делает: то ли НЕ ХОЧЕТ, НЕ ЖЕЛАЕТ додумывать; то ли ему попросту НЕИНТЕРЕСНО ломать голову над такими мелочами, которые на наш взгляд ОЧЕНЬ ДАЖЕ НЕ МЕЛОЧИ; то ли НЕ НАХОДИТ НУЖНЫМ говорить всего, чтобы мы могли хоть немножко развить наши мозги. - Поехал морали читать, как в детской комнате милиции,- Мышка шумно вздохнула и отвернулась. Гитарист продолжал как ни в чем не бывало: - Да какая разница, КТО КОГО ненавидит: ты - или тебя?! Важно, что ненавидит ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК. Ненависть КОПИТСЯ В ВОЗДУХЕ, как зависть, подлость, тупость. КАК ВСЯКОЕ ЗЛО. В конце концов это и приводит к беде, к ужасу! Вот в этом и состоит правда, такая простая и элементарная, что мы, разумные болваны, никак не можем додуматься до нее, пока нас не нагонит пуля или не утопит в грязи! Юра задрожал и медленно, чрезвычайно медленно встал. Это была разрядка копившегося с момента ВЫХОДА НАВЕРХ душевного напряжения. Он знал, чувствовал, что не все еще произошло, что впереди САМОЕ-САМОЕ на сегодня. И вот это САМОЕ-САМОЕ пришло со словами Миши: - Мы перестали учиться на чужих ошибках, а СУДЬБЕ это надоело. И теперь она отыгрывается на каждом поколении, примерно раз в двадцать лет. Нет, вы слушайте! - воскликнул он, видя, что Юра пятится, а Мышка пытается зажать ладонями уши.- Слушайте. Бабий Яр начался в сорок первом, это СОНИНА беда. НАША беда случилась ровно через двадцать лет, в шестьдесят первом. И все это в одном и том же городе, более того - В ОДНОМ МЕСТЕ! Хотите проверить, отбросьте еще двадцать лет. Что выходит? Гражданская война, когда отец шел на сына, брат на брата, разруха, засуха на Украине и конечно же голод. Попробуйте после этого сказать, что я не прав! Никто не возражал Мише, настолько страстно и убедительно он говорил. И никто не ожидал ТАКОГО окончания праздничных посиделок над стаканчиком водки у памятника Федору Величковскому. Всеобщая подавленность выразилась в грустном вопросе Сони: - Ты сам до этого додумался или как? Гитарист как-то неопределенно улыбнулся и ответил: - Разумеется сам. Тут и думать нечего, все яснее ясного. - А кому-нибудь еще говорил? Хотя бы дедушке... - Нет, пока только вам. Но думаю, что К СОЖАЛЕНИЮ я прав. На голове у Юры зашевелились волосы. Да как они могут преспокойненько рассуждать обо всех этих кошмарных вещах! Как они СМЕЮТ говорить спокойно!.. - А что стрясется еще через двадцать лет, по-твоему?! - выкрикнул он в самое лицо Мише, подскочив к нему и нелепо жестикулируя. И получил тяжелый, точно пощечина ответ: - Абсолютно то же самое, если ЖИВЫЕ не одумаются... На некоторое время юноша как бы отключился от всего внешнего мира. Он не видел меланхолично устремленных в небо глаз гитариста, не слышал льющейся из-под его длинных пальцев мелодии старинного сентиментального романса. Он просто поплыл вперед мимо Мышки, пытавшейся разбудить отругивающегося со сна матроса. Как долго он путешествовал по кладбищу и где бродил, не мог сказать никто... кроме верной Сони, конечно. Именно от прикосновения ее пальцев, более осторожного и беглого, чем прикосновение к разогревающемуся утюгу намусленного пальца домохозяйки, Юра очнулся. Светало. Бледная луна едва угадывалась за буйной кроной старого клена. В том углу кладбища, куда они попали, царило полнейшее запустение: тут и там зияли провалившиеся могилы, похожие на оставшиеся в челюсти на месте вырванных коренных зубов дыры, торчали замшелые покосившиеся памятники, напоминающие уцелевшие сточенные клыки, лежали сгнившие деревянные и проржавевшие металлические кресты. И нигде не единой надписи: ни фамилий, ни имен, ни дат жизни. Так сказать, безымянно-интернациональная кладбищенская свалка. - Зря я НАВЕРХ вышел. Нечего ТУТ делать,- проговорил наконец Юра. - Да, плохо как-то все получилось. Как-то... не так,- согласилась Соня.Впрочем, я не раз звала тебя. Надо было уйти, и все. Ты сам решил остаться. Юноша сконфуженно посмотрел под ноги, потому что это было действительно так. - Тебе тоже не понравилось? - спросил он. - Не люблю пьяных. От них так и жди глупостей. Вот когда ты только вышел, тоже был не лучше их, между прочим. ОПЬЯНЕЛ ОТ ЗЕМЛИ. Потом, правда, угомонился. Ну, Чубику я не удивляюсь, ему стоит только подумать о поминальном угощении...- девушка поморщилась, и Юре неизвестно почему пришло в голову, что ТЕ САМЫЕ немецкие солдаты, которые оборвали жизнь Сони, наверняка были пьяны, и может именно поэтому она почти все время молчала на посиделках; однако он благоразумно промолчал. - Но Миша! И эти его намеки... Юноша резко обернулся, в отчаянии схватил Соню за плечи и заглядывая ей в глаза быстро-быстро зашептал, захлебываясь словами: - Так это неправда? Скажи: неправда! Ему все это мерещится, да? Он выдумал? Конечно же выдумал! Это не может быть правдой, не может все повториться через двадцать лет, чтоб еще кто-то так же вот мучался в этой клятой темноте... Девушка отвернулась и заговорила невпопад: - Знаешь, что со мной приключилось в прошлый Духов день? Я тоже летала по кладбищу, только совсем одна, и вдруг наткнулась на воровку. Старая такая бабка, грязная, будто кто ее пожевал, выплюнул и вывалял в преогромнейшей луже. Она собирала еду и цветы с могил, чтобы потом продать, а как меня увидела... Соня натянуто улыбнулась. Юра встряхнул ее и повторил: - Нет, скажи мне: Миша соврал? Не увидивай. Девушка медленно повернула к нему лицо и медленно, мучительно медленно выдавила из себя: - Не похоже... Просто говорить такое... ТЕБЕ... ему не стоило... В ветвях клена отрывисто просвистела пробудившаяся ото сна пичужка. Рассветное небо помрачнело, искривилось, заколебалось, завертелось. Опустившись на колени и закусив губу Юра ныл. Соня стояла над ним с потерянным видом, ласкала его как маленького, изредка наклоняясь целовала в темя и непрерывно твердила: - Не думай об этом. Ты ничего не сможешь сделать, ничего не сможешь... Громкий петушиный крик зазвучал откуда-то ИЗНУТРИ. Не было петухов на кладбище и быть не могло. Вот разве у куреневских частников... Но радостное звонкое кукареканье повторилось, и теперь было яснее ясного: рождается оно не во внешнем мире, а именно в груди, где-то под ложечкой. Рождается, КОГДА БЬЕТ НАЗНАЧЕННЫЙ ЧАС. Свет ясного утра окончательно померк. Над головой сомкнулся черный потолок, утыканный мочалковидными корешками трав. - А я не хочу сидеть сложа руки! Все равно не хочу... - Ты не сможешь... - ЧТО я должен смочь? ЧТО сделать? ЧТО?..
      * * *
      За дверью грохнуло, Аня пронзительно завизжала. Запахло паленым. Тяжело затопали взрослые, загалдели. Сжимая в руках выпускную фотографию, Света вышла в коридор. Оказалось, мальчишки во главе с Ростиком устроили не совсем удачный запуск самодельной космической ракеты, за что были несильно (ради праздничной встречи родителей) отшлепаны и водворены в детскую "под домашний арест". Ничего страшного. Тетя Рита и дядя Игорь в четыре руки вымакивали тряпками воду, оставшуюся на полу после скоростного тушения микропожара. Девочка терпеливо дождалась, пока они освободятся, не зная с чего начать, без обиняков спросила мужа тети Риты: - А кто это такой? - ткнула пальцем в нижний ряд группового фото и виновато пояснила: - Я там "Пионер" смотрела, достала случайно. Дядя Игорь окинул Свету с фотографией торопливым взглядом, сказал: "Айн момент!" - вымыл в ванной руки, вернулся, посмотрел на портрет Юрия Петриченко уже гораздо более осмысленно и ответил почти не скрывая неприязни: - Это Юрка. Только я с ним не дружил особо, да и никто из наших, кажется, не дружил. Хлюпик он был, этот Юрик-жмурик. Что называется, соплей перешибить можно, извини за грубость. - А что с ним стало? - спросила девочка. Из кухни тетя Рита крикнула, чтобы дядя Игорь шел помогать ей. Он прокричал в ответ: "Сейчас бегу!" но вместо этого опустился на корточки перед Светой, внимательно посмотрел ей в глаза и спросил: - Почему ты решила, что с ним что-нибудь СТАЛО? Света молчала, не зная, что ответить. Дядя Игорь покусал немного нижнюю губу и задумчиво сказал: - Но ты права, как ни странно. С ним действительно СТАЛО. Он погиб. Девочка широко раскрыла разом забегавшие глазки и прошептала: - Где? Когда? - А ты что, знала его? - с сомнением спросил дядя Игорь. Света упрямо молчала. Из кухни донесся отчаянный крик тети Риты: "У меня чайник крутого кипятка, я не могу так стоять!" Дядя Игорь взял ладони девочки левой рукой, правой погладил их и морщась тихо проговорил: - В общем вот что. Положи на место фотографию. Сегодня не у нашего класса вечер встреч, и нечего приплетать сюда моих ребят. Сейчас будет чай с тортом... Света посмотрела на него жалобно. Тетя Рита на кухне была близка к тому, чтобы начать ругаться. - Иди в детскую... Ах да, там же Ростик с ребятами! Они наказаны и должны быть одни,- дядя Игорь всплеснул руками, неожиданно признался: - В общем, погиб Юрка. При КУРЕНЕВСКОЙ ТРАГЕДИИ... А мне некогда, не приставай! Сейчас торт будет,- и умчался на кухню. Торт действительно был, и не один. И в снежки они потом все вместе играли, родители и дети. Дядя Игорь к Свете не подходил, более того, почему-то ИЗБЕГАЛ ее. Девочка наслаждалась чаепитием (кофе детям все же не дали, зато большие куски "Киевского" и "Космического" с лихвой компенсировали этот досадный недостаток), хохотала, швыряя в лицо дяде Яше и дяде Севе (и с особым удовольствием - противному толстому дяде Славе) пригоршни пушистого снега... и однако некий ЧЕРВЯЧОК точил ее подсознание весь остаток дня. Поэтому сидя рядом с папой в полупустом троллейбусе она после долгих раздумий все же отважилась спросить: - Папка! А, па-ап... А что это за Куреневская трагедия? Отец посмотрел на нее таким же точно мутным взглядом, как торопившийся на кухню дядя Игорь, пьяно ухмыльнулся и сказал: - До чего ж ты настырная, Светка! Вся в меня. И охота тебе про всякую гадость расспрашивать?! Пятнадцать лет, понимаешь ты, пятнадцать лет сегодня, а ты мне все настроение портишь! Едем, и хорошо. Дома вот "Кабачок" покажут, пани Монику, пана Спортсмена, пана Директора. Может, пан Зюзя про зайцев что-нибудь отмочит. А, Светик? Помнишь, как в прошлый раз: "И тогда заяц подскочил к волку и произвел укушение в нижнюю часть спины". Отец слишком громко захохотал, немногочисленные пассажиры начали оборачиваться и неприязненно смотреть на подвыпившего мужчину, то есть на папу. Девочка поняла, что толку сейчас от него никакого, по-взрослому вздохнула и спросила: - А когда в следующий раз вы соберетесь? Отец хитро подмигнул ей, погрозил пальцем. - Что, охота опять со мной пойти? То-то! Ладно, возьму. Кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон. Заметано, беру. - Так когда, папка? - Света обняла отца, прижалась щекой к мокрой от растаявших снежинок ткани его пальто и доверчиво заглянула в глаза. - На двадцатилетие, через пять лет. Девочка только вздохнула. Целых пять лет ждать, чтобы вновь поговорить с дядей Игорем! Раньше бы это устроить, но... вряд ли удастся. А жаль...
      СОН ЧЕТВЕРТЫЙ. Парадная экзекуция
      - Ось тут, диты, й поховано вэлыку дочку украинського народу, нашу выдатну спиввитчызныцю, поэтэсу Лэсю Украинку, справжне имья якои Ларыса Пэтривна Косач-Квитка. Школьники стояли полукругом перед невысокой черной оградой, в которой кроме Леси Украинки спали вечным сном Михаил Петрович Косач, Петр Антонович Косач и Ольга Петровна Косач (она же Олена Пчилка), а учительница украинского языка и литературы Ольга Васильевна рассказывала им о жизни и деятельности поэтессы, о вкладе семьи Косачей в развитие культуры украинского народа, не забывая цитировать выдержки из работ Ленина. Свете могила не понравилась. Нет, все здесь было очень торжественно, выдержано строго в черном и золотом тонах, около памятника - букетики живых цветов, дорожки чисто подметены, везде расставлены указатели: "К могиле Леси Украинки". Однако чрезмерная торжественность претила. Девушка не могла отделаться от мысли, что эти вот четыре человека вовсе не рассчитывали на то, что учительницы украинского языка и литературы станут водить к ним оболтусов-школьников и пэтэушников. Не желали этого и похороненные вокруг. Все они просто хотели навеки успокоиться и мирно почивать на Байковом кладбище, куда не долетал шум большого города, кроме разве скрипа трамваев и негромкого перестука железнодорожных составов. Впрочем, если "чугунка" в начале века, возможно, здесь уже была, то трамваи вряд ли ходили... А может и ходили, Света не знала наверняка. Во всяком случае, такие вот экскурсии точно не проводились. Вообще-то, Ольга Васильевна молодец. Если украинская литература даже не стояла в расписании последним уроком, она менялась с какой-нибудь учительницей и раз-другой-третий в году водила ребят по всяким интересным местам. В прошлом году, когда по программе было "Слово о полку Игореве", Ольга Васильевна прокатила их класс на фуникулере, провела по Андреевскому спуску в маленький садик на Красной площади и вдруг сообщила, что Андреевский спуск назывался давным-давно Боричевым взвозом, а в земле садика под скамеечками, под огромными каштанами, травкой и увенчанной облупленным гипсовым бюстом Мичурина клумбой находятся остатки церкви Богородицы Пирогощей; значит, именно этим путем и именно сюда шел князь Игорь молиться после неудачного своего похода и побега из половецкого плена. Минувшей осенью, когда они начали проходить произведения классиков демократической литературы дооктябрьского периода, первым из которых был Нечуй-Левицкий, учительница водила ребят во Флоровский монастырь и рассказывала, куда бежала героиня "Кайдашевой семьи" Мелашка после одного из диких семейных скандалов. "Конотопскую ведьму" и "Сто тысяч" они смотрели в театре имени Ивана Франко, "Наталку-Полтавку" слушали в Оперном. Молодец Ольга Васильевна, что и говорить! Только вот с кладбищем... Впрочем, у Светы просто было ОСОБОЕ отношение к кладбищам, связанное с (неудобно говорить!) ВИДЕНИЯМИ, случавшимися у нее во время каких-то странных припадков. Их было всего два или три в ее жизни. Насчет первого, самого раннего Света сомневалась, было ли оно вообще, так давно это произошло и так мало девушка помнила. Просто ночью ей приснился кошмар (либо подчиняясь прихоти странной детской фантазии она ВБИЛА СЕБЕ В ГОЛОВУ, что приснился), и если бы во второй и в третий раз действующие лица не были теми же самыми, Света вряд ли что-либо вспомнила. Однако самое худшее заключалось вот в чем:
      В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ВСЕ ПРОИСХОДИЛО НА КЛАДБИЩЕ.
      Прошлым летом папа заезжал в гости к тете Рите и по ее просьбе взял дочку с собой (Чтобы похвастать лишний раз, как девочка вымахала). Света не упустила шанс и потихоньку расспросила дядю Игоря о Юре Петриченко. Да, был такой. Никто в классе с ним однако не дружил, с этим мямлей, нюней и слабаком; не знали даже толком, где он жил. Впрочем, узнавать и не стремились. "Классные" подлизы, носившие по домам записочки учителей о плохом поведении детей и о плохих оценках, и те не могли бы назвать адреса Юры, потому что и учился, и вел он себя средненько, так что домой к нему никто никогда не ходил. Мать Юры приехала в Киев из какого-то села то ли сразу после того, как фашистов прогнали, то ли некоторое время спустя. Известно лишь, что она всеми правдами и неправдами втиснулась с тремя детьми и матерью в битком набитую коммуналку, утверждая, что они погорельцы. Позже они перекочевали в другую коммуналку, так как бабушка, а затем и мать Юры переругались в первой со всеми соседями. Так что КОРЕННЫМИ ЖИТЕЛЯМИ Куреневки эти люди не были. Вдобавок, на несчастье тихони Юры в их классе учился парень, с которым они жили через стенку в первой квартире и который его презирал. Этот парень был заводилой в классе, так что понять причину отчужденности Юры было нетрудно. Особой ненависти к нему не испытывали, но и держали на расстоянии. Про сель шестьдесят первого года дядя Игорь говорить почему-то наотрез отказался. Света однажды поехала на Куреневку и попробовала разыскать все места, виденные во сне. Дом Юры не нашла; при этом было такое чувство, словно ходишь совсем рядышком, словно проклятый дворик здесь, за углом... Но за углом стоял совершенно другой дом, новый, белый и не было никакого одичавшего садика с покосившимися деревянными лавочками. Птичий рынок она нашла, нашла и дорогу к кладбищу. Только за забор зайти не решилась, посмотрела издали на серые ряды памятников - и отступила, попятилась. Девушке казалось, что если она УВИДИТ МОГИЛЫ Зиночки Савенко, Федора Величковского, Юрочки Мойсеенко, случится... НЕЧТО НЕХОРОШЕЕ. СТРАШНОЕ. А на стене склепа Л.Я.Винницкого - сделанная вкривь и вкось надпись, безобразная надпись и шестиконечная звезда... Света дала себе слово НИКОГДА В ЖИЗНИ не ходить на кладбища, но нельзя же было сегодня удрать с ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО урока ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЙ Ольги Васильевны. Может, она бы и удрала, но кто же знал, что учительница повезет их на Байковое! Света предприняла отчаянную попытку отстать от класса, для вида заинтересовавшись длиннейшей надписью (почти поэмой!) на могилке некой Софьи Григорьевны Лейтцингер. Девушке было не по себе, она слегка дрожала, потому как венчавший памятник ЯКОРЬ живо напоминал Чубика, имя похороненной - Соню Ставскую, а все вместе - песню о РЫБАЧКЕ СОНЕ. Золотые буквы расплывались и плясали перед глазами... - Светланонька, почему ты не идешь со всеми? Ну, скорее,- услышала она голос Ольги Васильевны и поплелась вслед за ребятами. Они перешли через Байковую улицу, миновав ворота с башенкой очутились на широкой аллее. - А это, дети, мемориальная алея Байковского кладбища. Здесь похоронены выдающиеся деятелиукраинской и советской науки, культуры и искусства. Я не буду вам ничего рассказывать. Просто пройдем по алее, а после обменяемся впечатлениями. Света опередила остальных, которые шли толпой, останавливались около каждого памятника и шумно обсуждали его, тыча пальцами в привлекшие внимание детали. Девушка заметила в конце аллеи маленькую церковь, узнала у Ольги Васильевны, что это мемориальный зал и что делать там внутри совершенно нечего, но решила побыстрее дойти туда и по пути собраться с мыслями. Сделать это было необходимо, ибо смутный, неопределенный страх, охвативший ее в начале экскурсии, сейчас окреп и стучал чугунным кулаком в самое сердце. Света с трудом переставляла ноги, однако решила во что бы то ни стало добрести до церквушки. Богатые памятники на могилах писателей, композиторов, актеров и ученых, охраняемые различными Союзами, не привлекали внимания, ВОЗДВИГНУТЫЕ ДЛЯ ПОМПЫ, В ПОКАЗНОМ ПОРЯДКЕ "от благодарных потомков - гениальным предкам". Пышность бронзово-гранитно-базальтовых монументов не притягивала, а с первого же взгляда ОТТАЛКИВАЛА, потому что всем этим ПАРАДНЫМ захоронениям не доставало одной-единственной "мелочи": ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЧУВСТВА. Вот почему из всего ряда могил Света обратила внимание лишь на последний приют доктора медицины, ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО СТАТСКОГО СОВЕТНИКА (и как только не стерли ТАКОЙ БЕЗОБРАЗНЫЙ ШТРИХ с картины ОБРАЗЦОВОЙ центральной аллеи!) Константина Григорьевича Соколова и на МИЛЕНЬКОГО БЕЛЕНЬКОГО АНГЕЛОЧКА на памятнике Любови Васильевне Склядневой (что тоже в общем непонятно: кладбищенскую церковь переделали в мемориальный зал, а АНГЕЛОЧКА не тронули, даже КРЫЛЫШЕК не спилили). Памяти последней "скорбящие мама и брат Саша" посвятили выразительные строки:
      "Тропинка к тебе травой зарастет, Надгробная надпись сотрется, Слезы уймутся и горе пройдет, Но счастье назад не вернется."
      Надписи все были старинные, дореволюционные еще, с буквами "ять". Рассеянно глядя на могилы Юрия Яновского и Днепровой-Чайки, девушка думала, до чего ж это верно: все проходит, даже горе. А СЧАСТЬЕ НЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ. С другой стороны, вот лежат два писателя (хотя имя Днепровой-Чайки для нее - ОТКРЫТИЕ), которых наверняка хоронили писатели же - а ни единой столь же ТЕПЛОЙ, ПЕЧАЛЬНОЙ и ПРАВДИВОЙ строчки на их памятниках НЕТ! Да что же это за маститые писатели тогда, если им нечего сказать В ТАКОЙ МОМЕНТ!