Заклинательницы ветров (№1) - Пой вместе с ветром

Скажем, дитя, спящее у костра… Например, когда умер мой отец, мама напоследок показала его нам в юности – обнаженный по пояс, он таскает бревна, строя наш нынешний дом, все мускулы так и играют под кожей… Этот подарок я бережно храню и по сей день: таким видела отца только мама, а я – никогда. Вот почему, Ки, мы называем этот обряд Обрядом Отпущения. Мы отпускаем наших умерших. Мы освобождаем их, а вместо скорби делимся с друзьями мгновениями счастья, которые ушедшие нам когда-то дарили…

Ларс умолк. Ки тоже молчала некоторое время, пристыженно глядя в землю. Потом сипло выговорила:

– Наверное, он мог быть прекрасен, этот ваш… Обряд Отпущения… Вот только мне-то никто не растолковал загодя, что к чему. Ты мне сообщил только, что вы, мол, собираетесь разделить со мной его смерть… Вы, кажется, недоумевали, почему я не навестила вас сразу. Так вот, скажу тебе откровенно: если бы не моя свадебная клятва Свену, я бы вообще нипочем сюда к вам не поехала!

– Я знаю, – негромко ответил Ларс. – И если бы дело тем лишь и ограничивалось, Ки, мы с радостью простили бы тебя.

Он сорвал длинный стебель травы и принялся задумчиво мять его пальцами. Ветерок ласково трогал его волосы, разглаживал на груди рубаху.

– Мать сильнее всех это чувствует, – продолжал он. – Она во всей семье самая благочестивая, крепче всех держится за обычаи старины. Омовения и молитвы, которые большинство из нас то забудет, то пропустит, она блюдет свято. То, что стало для многих из нас суеверием, для нее по-прежнему глас Богов. Вот почему ей пришлось хуже всех, Ки. Ты показала ей ее веру в кривом зеркале, и это было жестокое зеркало. Ты оказалась очень сильна духом, сильнее ее. И когда она попыталась вернуть тебя обратно с того холма смерти, отвлечь твой разум, ты воспротивилась и удержала там всех нас. Кое-кто теперь говорит, будто ты совершила это намеренно, желая, чтобы мы увидели гарпий такими, какими видишь их ты, – сквозь призму ненависти, отвращения и страха. Ибо, разделив обрядовый напиток, мы чувствовали все то же, что и ты. Ты обрушила на нас ужасающий сумбур, выпячивая одно и скрывая другое, да еще густо замешав все это на своих собственных чувствах. Кора отдала все силы, чтобы вернуть нас назад. Все без остатка! Она еще очень слаба и не встает с постели. А Руфус… – Ларс не поднимал глаз от земли. – Руфус воспринимает случившееся не как святотатство, но как страшнейший позор, пятно на чести семьи. Словом, этим двоим пришлось всего больнее. Но и остальным, я думаю, до конца дней как следует не оправиться…

Сказав это, он пошевелился и хотел встать, но Ки удержала его за руку. Ларс озадаченно повернулся к ней.

– Но я как раз и не хотела, чтобы вы все видели! – сказала ему Ки. – Помнишь, когда мы ехали с тобой на фургоне, я соврала, будто они разбились из-за коня. Откуда мне было знать про обрядовый напиток и общность чувств! Будь моя воля, никто из вас не узнал бы, что это гарпии их растерзали…

Ларс покачал головой.

– Если бы ты с самого начала сказала нам правду, мы сумели бы это пережить. Мы даже не попросили бы тебя показать, дабы лишний раз не бередить твои раны. Вся беда, Ки, в твоей гордыне. Ты не желаешь ни на кого опереться и поверить, что другие сумеют тебя понять. Можно подумать, ты сомневаешься в том, что здесь тебя любят…

Ки выслушала его упреки, склонив голову. Да и что она могла ему возразить?.. Она влюбилась в Свена и пожелала его. И, чтобы завоевать его, она употребила все средства, которым научили ее семнадцать лет жизни в кочевой кибитке. Будь жив ее отец, Аэтан, не исключено, что он сумел бы отговорить дочь. Но Аэтана не было, и Ки мечтала заполучить Свена. Однако это значило заполучить вместе с ним и его семью с ее сложными и непонятными (с точки зрения Ки) воззрениями на родство. Вдвойне непонятна для Ки была культура этих людей. Она никогда не знала семьи, кроме Аэтана, и обычаев, кроме обычаев ромни, о которых отец время от времени вспоминал. А когда Свен стал ее мужем, они стали жить отдельно. Она увела Свена прочь от семьи, в свою жизнь. И вот результат. Ее невежество и заносчивость больно ранили их всех…

Ларс истолковал ее молчание и опущенный взгляд как разрешение удалиться. Он снова начал вставать, но Ки схватила его за рукав и заставила посмотреть себе прямо в глаза. Она сама рада была бы все это прекратить, тем более что в голове у нее как будто натянули струну от одного виска до другого и эта струна становилась все туже и беспрестанно звенела.

– Ты еще не все мне объяснил, – сказала она. – Я поняла только, что вчера испакостила вам Обряд. Я очень сожалею о том, что причинила вам боль, хотя бы и ненамеренно. Но скажи, каким образом я могла осквернить вашу веру? Совершить святотатство?.. Ты сам говорил, вы все знаете про гарпий. Как они убивают… чем питаются… Я повторяю – я изо всех сил старалась вам этого НЕ ПОКАЗЫВАТЬ! Поверь, отсюда и путаница в картинах, которые вы видели. Я только и делала, что пыталась отвратить себя и вас от этого воспоминания. Неужели ты думаешь, что я по своей воле стала бы переживать все это заново, обряд там или не обряд?..

Ларс немного подумал и медленно покачал головой.

– Наверное, нет, – проговорил он. – И я могу поверить, что ты действительно ничего не знала. Свен и сам до такой степени пренебрегал нашими верованиями, что был в семье едва ли не чужаком. А когда он уехал с тобой, то, видно, и вовсе от них отказался. Они и дома-то для него мало что значили. Он и гарпиям ни разу жертвы не приносил, даже тогда, когда умер отец. Маму это так огорчало…

При упоминании о жертве в зеленых глазах Ки вспыхнули искры. Тем не менее, она упрямо покачала головой:

– Давай, Ларс. Представь, что рассказываешь о своей вере ребенку. Пойми же: я ощущаю какие-то подводные течения, о которых раньше и не подозревала. И недоброе чувство подсказывает мне, что вчера я совершила нечто неописуемое. Говори же, Ларс! Так, будто имеешь дело с человеком, который вообще обо всем первый раз слышит! Тем более что это недалеко от истины…

– Боги! – простонал Ларс. – Чем дальше, тем хуже. Не удивляюсь, что многим померещился злой умысел: кто мог поверить, что бывает на свете подобное незнание!.. Если бы можно было исправить…

– Нельзя, – перебила Ки. – Ничего исправить нельзя. Так помоги хоть мне в полной мере представить, что я такого натворила!

Ларс поскреб широкой пятерней щеку… Когда он поднял голову, солнце высветило юношеский пушок, которым понемногу обрастало его лицо. Борода у него будет как у Свена – такая же поздняя… и такая же шелковистая на ощупь.

Ларс между тем посмотрел Ки в глаза и начал:

– В давно прошедшие времена это место звалось вовсе не Арфистовым Бродом, как ныне. Годы исказили его настоящее имя: Гарпийский Брод. Тогда еще не строили мостов, и на много миль в обе стороны другой переправы через реку не существовало. Гарпии, как и люди, отлично знали об этом и облегчали себе охоту. Ты видела возвышения, устроенные на каменных насыпях прямо в реке, возле перевоза? Люди, желавшие благополучно пересечь реку, оставляли там приношения – убитых животных – и тем откупались от гарпий. Они мирно переправлялись вместе с семьями, пока гарпии кормились. Им не надо было бояться, что внезапно просвистят крылья и детский крик заглушит шум переката… – Голос Ларса дрогнул, юноша поспешно провел рукой по глазам. – Вот видишь, Ки, как подействовали на меня твои видения? До вчерашнего вечера мне и в голову не пришло бы подобным образом говорить о гарпиях… Как бы то ни было, именно так все начиналось. По крайней мере, так говорят… Время, однако, шло своим чередом, и простые обычаи усложнялись. Случалось, что гарпии слетали на возвышения, поджидая там несущих жертву людей. Они начали разговаривать друг с другом. Постепенно мой народ познакомился с гарпиями поближе и открыл для себя их удивительные способности. Так зародилась религия… Я знаю, Ки, ты по-прежнему в это не веришь, но гарпии… они выше нас. Ты скажешь, что высшие существа не могут быть настолько жестоки. Но для гарпии разорвать человека – все равно что для человека зарезать теленка. Это не жестокость. Это простой порядок вещей…

Ки рывком вскочила на ноги, но еще быстрее рука Ларса метнулась вперед и сомкнулась у нее на запястье. Его хватка, впрочем, не причинила ей боли. С мягкой настойчивостью Ларс усадил ее обратно рядом с собой. Она не могла найти слов, но он все видел и так по ее участившемуся дыханию, по мучительной дрожи губ.

– Не сердись, Ки, – сказал он. – Я знаю, ты рада была бы влепить мне затрещину за эти слова, а то и вовсе удрать. Послушай меня. Тебе Свен был мужем, а мне – братом. И тем не менее, я сказал то, что сказал. И мы не просто приносим гарпиям жертвы, но и очень многое получаем от них взамен. Между прочим, вчерашний напиток доставили нам они: это выделения каких-то желез. Он устанавливает связь между людьми и заново связывает их с гарпиями…

Ки отвернулась прочь – желудок скрутила судорога отвращения. Она пошевелила рукой, и Ларс разжал пальцы, не пытаясь ее удержать.

– Когда кто-нибудь умирает, – продолжал он, – особенно если Обряд Отпущения прошел хорошо, они позволяют нам… понимаешь, это очень трудно объяснить, если не испытал сам. Ну… например, если я приведу на жертвенное возвышение барашка и перережу ему горло, обязательно прилетит гарпия. И, пока она кормится, я смогу повидаться с умершим отцом. Мы поговорим с ним, я спрошу совета… мы вспомним что-нибудь из того, что вместе пережили… Гарпия откроет ради меня двери между мирами. Так оно и было… до вчерашнего вечера.

Смутное предчувствие шевельнулось в душе Ки.

– Так вот, вчера ты отгородила нас от гарпий, – сказал Ларс. – Всех, начиная от того старца, моего двоюродного прадеда, и кончая маленькой девочкой, дальней моей племянницей. Ты так и не подарила нам подходящего воспоминания о Свене и детях. Мы не сможем вспомнить о них, когда пойдем к гарпиям в следующий раз. То есть теперь Свен потерян для нас… умер по-настоящему, навсегда. Мать никогда больше не увидит своего среднего сына, а я – старшего брата. Умерли!.. Теперь мы понимаем, что разумеют под этим другие люди. Только лучше было бы нам этого не знать…

– Ну и?.. – спустя некоторое время подтолкнула его Ки, нарушая затянувшееся молчание.

Ларс поднял на нее полные муки глаза:

– Мне очень тяжело говорить об этом… Руфус хотел пойти к тебе сам, но я его удержал. Уж если наказывать тебя таким образом, будет лучше, если это сделаю я. Я не хочу быть жестоким с тобой, но вчера ты нанесла нам страшный удар, и я должен показать тебе рану. Как я уже сказал, ты отгородила нас от гарпий. Это значит, что по твоей вине нам предстоит полоса одиночества. Никто из нас не сможет видеться с мертвыми до тех пор, пока размышление и покаяние не очистят наши души от чувств, которыми ты их осквернила. Кое для кого из нас это, верно, растянется надолго. Другие, как та девчушка, будем надеяться, скоро позабудут и исцелятся. Понимаешь, пока я полностью не уверился, что очистил свой дух от твоих воспоминаний, я не смогу посетить гарпий и повидаться ни с отцом, ни с бабушкой, ни с дедушкой. Тот ужас, отвращение и гнев, которые ты питаешь к гарпиям за их деяния, – все это воздвигает между мною и гарпиями непреодолимую стену. Я-то, может, без этого как-нибудь проживу. И Руфус проживет, и другие. Но моя мать – совсем другое дело. Мы и сами не знаем, как часто она приносит жертвы, чтобы еще раз свидеться с отцом. Это, конечно, сказывается на овечьих отарах, и время от времени я вижу в глазах Руфуса ярость, когда он недосчитывается то лучшей овцы, то пухленького ягненка. Но мы не говорим ей ни слова. Мама стара, а для старых людей обычаи значат особенно много. Теперь ты сама видишь, что ты наделала. Мой отец умер много лет назад, но только теперь он для нее ДЕЙСТВИТЕЛЬНО умер. Стал недосягаемым. Она не может вызвать его, не может на него опереться. Те чувства к гарпиям, которые ты нам внушила, отняли у нас право на их волшебство. Вчера в пылу гнева кое-кто договорился до того, что ты заново убила для нас всех наших мертвых. Оттого, что Свен и дети мертвы для тебя, ты сделала то же и с нашими усопшими…

Ки устало и медленно подняла голову. Она не плакала, но в глазах ее было столько горя, что Ларсу невольно подумалось – этого не смыть никакими потоками слез.

– Теперь все? – бесцветным голосом спросила она. – Или потом выяснится, что я сотворила что-то еще?

– Есть еще одна причина, по которой мама так носится с Обрядом Отпущения, – медленно и неохотно, так, будто слова липли к языку, проговорил Ларс. – Души, освобожденные Обрядом, вольны отправиться в рай… в лучший мир. Те же, что не изведали Отпущения, обречены скитаться по этому миру. Бездомные, одинокие, они вечно бредут сквозь холод и тьму. Вчера она долго плакала по Свену и малышам…

– Этого уже не поправить, – сказала Ки.

– Это будет заживать очень долго и медленно, – ответил Ларс. – Ты причинила нам величайшее зло.

Он взял ее за руку, пытаясь облегчить боль, которую благодаря ему она испытывала.

– Уже не поправить, – повторила Ки. – Такие раны, даже зажив, оставляют страшные шрамы… – Она потихоньку высвободила руку. – Знаешь, мне, наверное, лучше уехать. Я не хочу, чтобы ты считал это трусостью, Ларс. Если хоть кому-нибудь полегчает оттого, что я останусь и буду приносить извинения, – я останусь. Но мое пребывание здесь обернется постоянным стыдом для Руфуса и мучением для твоей матери. Лучше будет, если я уеду и не буду мешать вам… исцеляться.

Ларс потупился. Зачем-то поднял руку ко рту и только тогда сказал:

– Я так и знал, что ты захочешь уехать. Вот только ни матери, ни Руфусу это не понравится. Их очень заботит, как все выглядит со стороны. Я – другого мнения. И по гораздо более серьезной причине. Дело в том, Ки, что мой народ… он не привык сносить обиды от чужаков. Вчера им нанесли великий ущерб, и они захотят поквитаться. Им нужен будет кто-то, на ком можно сорвать зло и на кого возложить вину за недовольство гарпий. А рассердятся гарпии непременно, ведь все то время, что нам придется воздерживаться от жертв, они станут хуже питаться. Мы ведь не только одно из самых многочисленных семейств долины, но мы поколениями еще и жертвовали крылатому народу куда щедрее прочих. Им будет не хватать наших подношений… Хотел бы я, чтобы ты осталась, Ки. Чтобы ты мирно жила здесь, среди нас. Но подумай сама, кто поручится теперь за твою безопасность? Мой разум говорит одно, а сердце – другое. Оно мне подсказывает, Ки, что тебе необходимо уехать. Причем как можно скорее. Сегодня же ночью. И – тайно. Не говори о своем намерении никому. Гони изо всех сил и лучше всего направься в Карроин. Туда ведет отличный большак, широкий и ровный, как раз то, что надо для быстрой езды. Не останавливайся ни в коем случае. Я позабочусь о том, чтобы как следует снарядить твой фургон. Я потихоньку сделаю это в течение дня… Почему я? Потому, что за тобой будет следить слишком много глаз. Повторяю, не говори никому! И Коре с Руфусом в особенности!

С этими словами Ларс поднялся. Ки осталась сидеть. Ее сердце билось медленными, болезненными толчками. Голова шла кругом. Меньше всего ей хотелось уезжать тайно, удирать, подобно нашкодившему ребенку. Ей так нужно было обелить себя в их глазах. Заставить понять, что она вовсе не желала им зла…

– Не говори никому! – еще раз предостерег ее Ларс. – Кора сделает все, чтобы уговорить тебя остаться, не думая, чем это грозит ей самой. Жена Свена должна чувствовать себя в ее доме как родная дочь, а остальное – дело десятое. В том числе и ее собственная безопасность. А сколько народу было против вашего брака со Свеном!.. Каждый из них теперь вовсю языком болтает…

И Ларс зашагал прочь, оставив Ки наедине с захлестнувшим ее чувством грозящей беды.

5

Зябкий холодок прополз по спине Ки и постепенно охватил все ее тело. Как ни натягивала она одеяло, как ни закапывалась в пухлый тюфяк, спастись от него не удавалось. Тогда она кое-как продрала глаза и увидела, что Вандиен уже стоит около лавки и скребет пальцами жесткую бороду.

– Светает, – негромко сказал он, видя, что Ки зашевелилась. – Пора в путь.

Ки потянулась, разминая так и не отошедшее после вчерашнего тело, и боязливо высунулась из-под мохнатого одеяла. Даже внутри кабинки чувствовалось, как окреп снаружи мороз. Казалось, гигантская рука медленно сжимала фургон в ледяном кулаке. Ки торопливо натянула теплый плащ. Вандиен потянулся мимо нее к постели, забрал свой и накинул на плечи.

Ночь принесла не только мороз, но и ветер; было слышно, как он шумел и посвистывал в устье каньона. Колею, проложенную с вечера, почти совсем занесло. Серые жались друг к дружке, забившись между фургоном и скальной стеной. Оба стояли с опущенными головами, лишь ветер шевелил подрезанные хвосты. Вандиен поглубже надвинул на лицо капюшон и плюнул на снег.

– Вот незадача! Только ветра нам для полного счастья и не хватало!..

Ки обвела небеса наметанным взглядом.

– А может, ветер нам как раз и поможет переправить фургон…

Она таинственно улыбнулась Вандиену и легко соскочила с подножки. Сигурд приветствовал ее тонким, пронзительным ржанием. Кони отнюдь не пришли в восторг оттого, что с них стащили теплые попоны и одеяла. Ки утешила их небольшой порцией зерна и стала помогать Вандиену грузить оставшиеся дрова. Их оказалось не так-то и много. Вандиен выделил всего одно полено на то, чтобы оживить вчерашние угли и вскипятить котелок. Люди позавтракали одним пустым чаем; холодный воздух студил кружки прямо в руках. Они без промедления свернули лагерь: Вандиен подносил вещи, Ки упаковывала. Кожаная упряжь одеревенела от мороза так, что ремни с трудом вправлялись в обледенелые пряжки. Сигурд долго упрямился и мотал головой, не желая брать в рот промороженное грызло, потом все-таки сдался и мрачно притих.

– Поехали! – скомандовала Ки и почувствовала, что губы успели пересохнуть и потрескаться от мороза. Фургон заскрипел, с треском обломал колесами ледяную корку и покатился вперед.

Внутри каньона снег был неглубок, но, стоило им выбраться наружу, как его сразу стало больше. Коням пришлось развернуться мордами против ветра и ломиться сквозь сплошную толщу сугробов. Ветер нес тонкую ледяную пыль, которая то опадала, то взвивалась вихрями, заставляя тяжеловозов пригибать головы и покрывая лицо Ки морозными поцелуями. Вандиен как можно ниже опустил капюшон плаща и отвернулся в сторону. Ки себе позволить такой роскоши не могла. Кто-то же должен был присматривать за дорогой и конями, хотя лицо и застывало на жалящем ветру, который задувал в рукава и под капюшон, холодя шею. Руки Ки, державшие вожжи, стали неметь.

Одно утешение – серые покамест доблестно вспахивали снежную целину и шутя одолевали сугробы, несмотря на то что колеса фургона то и дело застревали и, не вращаясь, скользили вперед по снегу. Ки напрягала зрение, пытаясь разглядеть дорогу сквозь клубящуюся поземку. Сугробы по всему склону выглядели решительно одинаковыми. Делать нечего, Ки ткнула Вандиена локтем и прокричала, преодолевая шум ветра:

– Ты уверен, что не собьешься с дороги даже в метель?..

Он кивнул капюшоном. Потом вытянул закутанную руку, указывая, что надо принять немного правее. Ки повиновалась. Весь предыдущий день они путешествовали извилистыми каньонами и между холмами предгорий, постепенно подбираясь к Сестрам, нависшим над узкой тропой. Теперь дорога перестала петлять и взбиралась все выше и выше. Когда Ки взяла направление, указанное ей Вандиеном, ветер перестал забивать коням глаза снегом, зато подъем стал еще круче прежнего. Сменяли шило на мыло, подумала Ки. К тому же и ветер никуда не делся, просто теперь они были к нему боком. Да и сугробы казались мельче, ведь теперь ветер относил снег в сторону, а не бросал его прямо навстречу…

По правую руку мало-помалу вырастал крутой и голый утес, а по левую – открывался такой же обрыв. Если утром упряжка взбиралась на склон, то к полудню фургон катился практически поперек него, вдоль совершенно отвесной стены, на которой едва задерживался снег. Не залеживались сугробы и на дороге; опушенные копыта тяжеловозов лязгали по обнаженным камням, а колеса фургона, недавно увязавшие в снегу, с хрустом подминали мелкую гальку. Время от времени ветер воздвигал перед ними очередной сугроб, но только для того, чтобы мгновением позже разрушить его и унести прочь. И надо ли говорить, что теперь Ки не сбилась бы с пути и без указаний Вандиена.

Между тем перед их взорами разворачивалась панорама горной страны, исполненная разительных контрастов. Сколько хватало глаз, расстилались серовато-белые льды и снега; но вот дорога делала поворот, и открывались столь же необозримые пространства голого черного камня. Других цветов здесь не было и в помине, и на этом фоне яркий расписной фургон выглядел попросту неприлично. Кроме него да несомого ветром снега, в застывшем горном мире не двигалось более ничто. Дорога, однако, скоро сделалась такова, что Ки поняла: если навстречу попадется фургон, едущий с той стороны, разминуться при всем желании не удастся. Ки, впрочем, не особенно опасалась, что это вправду случится.

Трудно было даже представить, что в этих местах бывает весна и мертвый снег лежит здесь не вечно. Но кое-где нависшие скалы украшали тяжелые голубые сосульки – немое свидетельство того, что оттепель на перевале все же случалась. Потом Ки показалось, будто эти сосульки блестели в мутном солнечном свете несколько ярче, чем следовало. Наконец они проехали мимо одной, свисавшей достаточно низко, чтобы как следует ее рассмотреть. По мере приближения лед не только не утрачивал голубого оттенка, но, наоборот, делался ярче. Приблизившись вплотную, Ки разглядела в прозрачной толще крохотные копошащиеся создания…

– Ледяные личинки! – перекрывая шум ветра, прокричал Вандиен.

Фургон осторожно объехал застывший водопад, перекрывший половину дороги. Вандиен ничего больше не стал говорить о личинках, лишь безразлично пожал плечами, но на Ки странные существа произвели двойственное впечатление. Они завораживали ее и одновременно отталкивали. При этом у нее и мысли не возникало, что от них могла исходить какая-либо опасность, – до тех пор, пока непосредственно позади фургона не обрушилась огромная ледяная глыба. Она с треском разбилась о камни дороги, осыпав осколками корму фургона. Ки оглянулась: дорога была завалена крупными кусками синеватого льда. Еще чуть-чуть, и глыба в щепы разнесла бы фургон. Или еще хуже – убила бы коней.

– Это те маленькие создания отъели ее, – без ненависти заметил Вандиен.

– Если бы не личинки, постоянно подгрызающие лед, перевал был бы намного безопасней. Нет, останавливаться незачем. Да и вверх смотреть – тоже. Если покатится еще глыба, нам все равно некуда будет уворачиваться…

Ветер неумолчно посвистывал среди скал и шуршал снегом на разные голоса. Он казался живым существом, совавшим холодный нос в любую щель одеяний. Он то и дело менял направление и бросался навстречу из-за поворотов, ударяя в лицо.

– Ты, может быть, в кабинку бы лучше пошел? – сказала Ки скукожившемуся на сиденье Вандиену. – Какой смысл обоим здесь мучиться? Тем более что и дорогу указывать больше не надо…

Вандиен не ответил, только молча покачал обмотанной плащом головой, и Ки втайне порадовалась, что, по крайней мере, не придется сидеть одной на леденящем ветру. Ее удивляло только, зачем ему понадобилось торчать с нею снаружи.

Когда солнце подобралось к полудню, ветер начал стихать. Снежные вихри еще завивались вокруг копыт тяжеловозов, но уже не с такой силой, как прежде. Дорога, и та перестала ползти вверх; насколько было видно впереди, она горизонтально тянулась по склону, ни дать ни взять из жалости к притомившимся коням. Ки остановила фургон, давая им передышку. Она не стала распрягать их, только укрыла обоих попонами. Ширина дороги едва-едва позволила ей протиснуться к громадным животным, чтобы обтереть иней с мохнатых морд и скормить любимцам по пол-яблока. Грызла мешали им жевать, железные удила звенели. Ветер ощутимо подталкивал Ки, когда она залезала обратно на сиденье. Она обратила внимание, что к его шуршанию снова добавился посвист. Неужели усиливается, подумалось ей. Она хотела дать серым как следует собраться с силами, но долгая стоянка на подобном ветру могла кончиться плохо. Ки забралась в кабинку и затворила за собой дверь.

Вандиен уже сидел внутри. Здесь было не теплее, чем снаружи, но хоть не дуло, и он откинул с лица капюшон. Всклокоченные волосы стояли дыбом над обожженным морозным ветром лицом, темные глаза казались совсем черными и блестели больше обычного. Он улыбнулся Ки, и она улыбнулась в ответ, тоже стаскивая капюшон. Оба чувствовали себя победителями: забраться в подобную погоду так высоко – это вам не шутка. Это победа над горами и ветром, пусть маленькая и временная, но настоящая и оттого немного хмельная.

Ки вытянула одну колбаску из связки, подвешенной на стене, вынула поясной нож и нарезала ее на деревянном откидном столике. От промерзшего мяса сразу заныли зубы. Путники принялись жевать, чувствуя, как тихонько подрагивает фургон под напором свистящего ветра…

Неожиданно поднявшись, Вандиен приоткрыл дверцу кабинки, высунулся наружу и указал на крохотную точку в небесах:

– То-то я и слушаю – слишком уж чистый звук для простого ветра! Ага, вот опять!.. С ума сойти! Чтобы гарпии летали в такую погоду!.. Этот самец, правда, не как все. Это изгнанник, да я тебе, кажется, уже говорил. Интересно, справится ли он с ветром?..

Живот Ки так и перевернулся вверх дном. Она подошла к Вандиену и посмотрела, куда он показывал. Гарпия была слишком далеко, чтобы как следует рассмотреть цвет. Он коричневый, твердо сказала она себе. Ну, может, темно-фиолетовый…

…ИЛИ БИРЮЗОВЫЙ, хмыкнул из темного уголка сознания насмешливый голос…

Самец-гарпия парил очень высоко в небе, как бы сторожа какое-то место дальше на дороге. Время от времени он пошевеливал крыльями, описывал круг и, легко справляясь с яростным ветром, возвращался на то же место. Его ясный свист был отчетливо слышен даже сквозь шум ветра.

– Ты только посмотри на него, Ки! Какой летун! И как упрямо держится над одним и тем же местом! По-моему, он даже понимает, что его относит порывами вон из-за той скалы…

Ки не ответила. Мысленно она вслушивалась совсем в другой голос. Хафтор снова стоял рядом с нею, облитый звездным светом, высокий и грозный. «Кора не сможет сохранить это в тайне, – крепко держа ее за руку, говорил Хафтор. – С теми гарпиями расправилась ты, а такие долги оплачивают только кровью. Ни время, ни расстояние тут не помогут. Долга крови гарпии не прощают. Как и люди, которые гарпиям служат…»

Вандиен с любопытством оглянулся на Ки, удивляясь, почему она не разделяет его интереса к странной гарпии. Съежившись по-кошачьи, женщина смотрела в дверь из-за его плеча. Ее взгляд так и прикипел к далекой точке, посвистывавшей и кружившейся, кружившейся в небесах…

– Ки! – Она почему-то вздрогнула, когда он назвал ее по имени. – Нам пора двигаться, – продолжал Вандиен. – Между этим местом и собственно Сестрами есть только одно укрытие. Если мы сумеем добраться туда до темноты, возможно, завтра нам удастся миновать Сестер. Потом еще два дня, и мы спустимся с перевала на ту сторону. С фургоном и со всем прочим, как ты и хотела.

Ки затравленно оглянулась на него… Почем было знать Вандиену, какое усилие духа потребовалось ей для того, чтобы вылезти из кабинки под открытое небо навстречу зависшей там смерти. Ки почти надеялась, что гарпия тут же спикирует на нее и ветер переломает ей крылья о скалы. Но самец такой попытки не сделал. Для этого он был слишком умен. Он висел в небе, чуть покачиваясь в воздушных потоках, только свист сделался продолжительней и громче. Он торжествовал и смеялся над Ки.

Стащив с коней попоны, Ки вскарабкалась на сиденье. Она двигалась как деревянная. Фургон тронулся в путь. Уклон теперь был невелик, да и со снегом и ветром сражаться больше не приходилось. Ветер снова переменил направление и поддувал сзади. Кони охотно взяли с места. Они не обращали внимания на крылатую тварь, оглашавшую горы свистом и криком. Оба родились у Арфистова Брода и выросли на пастбищах, по которым то и дело скользили тени гарпий. Как же хотелось Ки, чтобы разразилась метель и укрыла ее от этих золотых глаз, чтобы обезумевший ветер унес гарпию подальше, а лучше всего – вовсе расшиб, сбросив с небес. Но небо знай себе прояснялось, а ветер еле шептал. Даже скрип фургона не мог заглушить посвиста, производимого вовсе не ветром в камнях…

Ки ссутулила плечи и поглубже натянула на лицо капюшон. Был ужасный момент, когда она зажмурилась и почувствовала, как приливает к лицу кровь, а к глазам – слезы. Неужели, спросила уцелевшая часть ее разума, неужели я сейчас разревусь и начну громко жаловаться на судьбу, столь жестоко и несправедливо загнавшую меня в угол?.. Всхлипнув, Ки втянула в себя порцию морозного воздуха, и это отрезвило ее.

– Слышала ли ты когда-нибудь песнь об охотнице Сидрис? – громко и совершенно не к месту спросил сидевший подле нее Вандиен. – О том, как она отправилась добывать черного оленя с алыми рогами?

Ки изумленно обернулась к нему, и Вандиен, не дожидаясь ответа, открыл рот и запел. Голос у него оказался довольно низкий; пел он не ахти как здорово, но зато громко. Ки рада была простить ему и фальшивые ноты, и «пам-пам-пам» в тех местах, где он забывал слова. Пока он пел, она не слышала свиста гарпии, – и на том спасибо.

Песня была балладой, по-видимому, сочиненной его народом на мотив, бытовавший у тех, кто пользовался Общим языком. В самом начале шел длинный припев из лишенных всякого смысла слогов, на протяжении песни Вандиен повторил его несколько раз. Баллада была длинная и душераздирающе романтическая. Повествовалось в ней об охотнице, пустившейся за таинственным оленем и в поединке с ним принявшей благородную гибель. В другое время Ки, вероятно, немало поиздевалась бы над всеми этими ахами и охами по поводу двух бессмысленных смертей. Теперь же, как ни странно, они ее по-настоящему захватили. А когда, наконец, отзвучал последний куплет и Вандиен немного смущенно умолк – видно, сам понимал, что петь не мастак, – Ки, к своему немалому удивлению, обнаружила, что свист гарпии стих.