Так вот, к чему это я. Простой анализ тех событий показывает, что если бы в ту звездную ночь я не ответила живо на сексуальные притязания Антона и позывы своей сладострастной гидры, а напротив, занялась бы рубкой голов, то мы бы не поженились. И Гришка бы не родился. Антон признался, что если бы я «не дала ему в первый же день», то у него не возникло бы желания увидеться со мной еще раз.
Мобильник мужа равнодушно сообщил, что «абонемент не отвечает или временно недоступен». Позвонила на работу – курлыкающий женский голос сказал, что «Антон вышел часа на два».
– Когда? – спрашиваю.
– Два часа назад.
Достойный ответ. Я бы ввела обязательный экзамен по вранью в школах секретарш и безжалостно срезала бы не умеющих лукавить. Не можешь нормально отбрехаться – «незачет»! Подставила начальника или просто коллегу – на второй год оставить без права пересдачи. Понабирают дилетанток, а потом удивляются, почему семьи рушатся.
Я побрела в редакцию.
– Маша, ну как вам психолог? – поинтересовалась Марина, как только я появилась на месте.
– Ужас! Она посоветовала рубить гидру поголовно.
– У нее двадцать пять лет опыта работы с нашими читательницами, она – профессионал, – подняла Марина указательный палец строго вверх, – а ваш юношеский максимализм, Маша, доведет вас до дурного конца.
– Пришел мой конец, – послышался в коридоре трогательный акцент, и на пороге возник Ганс.
По нелепой манере одеваться ему не было равных во всем издательском доме. Сегодня он был в облегающей фосфоресцирующей салатовым водолазке и в белоснежных байковых брюках.
Немец направился к Марине строевым шагом, но, увидев меня, сделал крутой поворот и притормозил, интимно дыша мне в лицо мятным ополаскивателем:
– Я на вас возложил надежду. Очень большую и толстую.
Надька захихикала, наклонив голову к клавиатуре. Лидочка смерила Ганса недобрым взглядом.
За куратором следовала Сусанна Ивановна, и ее мрачный вид не предвещал ничего хорошего.
– Мой конец такой, что все будут петь и танцевать, – громко обратился Ганс ко всему коллективу.
Все тревожно зашушукались.
– Кто не может танцевать, будет плясать и смеяться, – продолжал немец, сжав пальчики «замочком».
Лидочка потрогала грудь, под которой предположительно хранилось сердце.
– Кто знает русскую народную песню? – вопросил меж тем куратор.
– Какую? – неуверенно подала голос Надюха.
– Оставьте, Ганс, – вздохнула Сусанна Ивановна, – лучше я объясню.
– Мой русский восхитителен, – почти без акцента сказал он.
– Конечно, конечно, – по-матерински улыбнулась Сусанна Ивановна. – Ганс имел в виду, что приближается традиционная корпоративная вечеринка. В программе – танцы, фуршет и художественная самодеятельность.
При слове «танцы» главный редактор посмотрела на Надьку, «фуршет» – на Лидочку, а упомянув художественную самодеятельность, к моему ужасу, уставилась на меня.
– Калинка и малинка, – закивал улыбчивый Га н с .
– В прошлом году уже был такой шабаш, – зашептала Лидочка, – меня заставили танцевать канкан.
Я живо представила толстую Лидочку, которая машет перед жующей публикой полными целлюлитными ногами.
– Я не пою… – пропищала я.
– Научим, – строго сказала Сусанна Ивановна.
– И не танцую, – добавила я шепотом.
– Заставим, – припечатало начальство.
– Может, вы еще и не едите, Маша? – злорадно осведомилась Лидочка.
Воспоминания о прошлогоднем позоре с канканом, видимо, всколыхнули в ней недобрые чувства.
– Петь и танцевать будут все. – Сусанна Ивановна обвела властным взглядом притихших сотрудников. – Корпоративная солидарность!
Ганс радостно захлопал в ладоши.
Глава 17
В засаде «У подружки»
Гришка встретил меня в коридоре радостный и сопливый. Задрал на голову байковую рубаху с головастым зайчиком:
– Мама, мама, смотри! Я – человек-паук! Я на животике паутинку нарисовал!
Действительно, на бледном пузе, вокруг пупка, неровные круги с линиями-лучиками. – Эскиз отдаленно напоминает контуры паутины.
– Красота какая, мыться еще неделю не будем… – восхитилась я, снимая ботинки.
Малыш попытался было повторить паутинный орнамент на щеке, но в это время появилась в двери свекровь:
– Что ж ты делаешь?
– Я буду человек-паук! – сообщил Гришка, продолжая чертить кривые линии на щечках.
– Маша, ты-то куда смотришь? Нельзя! – рассердилась свекровь. – Больно будет, прыщи появятся.
– Перестаньте говорить чушь и пугать ребенка, – возмутилась я.
– Это же химия! – взвилась свекровь. – Будет потом как у этого… Как его… у того политика, у которого все лицо больное.
«А может, она права?» – подумала я, убирая шнурки во чрево ботинок. – Может, тот политик рисовал себе шариковой ручкой паутину на лице, кто знает? Кто свечку держал? И вот результат. А теперь медицинские светила разных стран теряются в догадках. Им бы к моей свекрови за советом, она бы всех научила, как жить и что делать».
Между тем Гришка продолжал хвастаться достижениями прошедшего дня:
– Мама, а я говорил грубые слова…
– Фу, как нехорошо! И что же это были за слова?
– Грязная жопа… Это Дима в садике так говорит.
– Да, – опять встряла свекровь, – действительно, Гриша употреблял плохие слова. Но мы с ним все обсудили. Я ему сказала, что если будет так выражаться, то с ним никто не станет дружить и игрушки все заберут. И в темной комнате запрут. Или в клетку посадят.
Гм… И это за невинную «грязную жопу»? Что же тогда будет с теми, кто использует в речи мат? Нет, я все-таки ничего не понимаю в воспитании, мне кажется, что за «грязную жопу» сажать в клетку непедагогично. Хотя, с другой стороны, свекрови видней. У нее большой опыт работы учителем, она заслуженный педагог Москвы.
– Маша, – строго продолжала свекровь, переполненная чувством собственной значимости (еще бы, она сегодня целый вечер сидела с ребенком, потому что наши няни опять пересдают свои двойки). – Гриша ничего не ест, пьет только «Буратино»!
– Как «Буратино»?! Отобрали бы и спрятали!
– Я не смогла отобрать, он не отдал.
Понятно. Она в свои шестьдесят не смогла отнять у четырехлетнего ребенка пластиковую бутылку лимонада.
– И еще, Маша, он не хочет убирать свою постель.
– Дайте ему по жопе!
– Он говорит, пусть будет как мамина и папина.
Так, в мой огород покатился большой тяжелый булыжник. Я постель по утрам застилаю с одной целью – чтоб пылищу, что поселилась под кроватью, днем никто не беспокоил. А то как ошкерятся пыльные клубочки и превратятся в лупоглазых зубастиков из одноименного фильма ужасов, как выскочат на волю и начнут громить квартиру – вот и застилаю. А сегодня забыла.
Зазвонил телефон.
– Маша? – Антон говорил быстро и сбивчиво. – Я сегодня задержусь.
– Опять? Как вчера?
– Нет, сегодня больше.
– Ты взял на себя работу всего отдела?
– Нет. Понимаешь, у коллеги день рождения. Мы тут зашли в ресторанчик…
– И когда ты будешь?
– Я пока не знаю, но, похоже, очень поздно.
– Вы опять в «Пескаре»?
– Не совсем. Рядом с ним… Ну, ладно, пока.
Короткие гадкие гудки.
Гришка подбежал к дивану, наклонился к подлокотнику, прижался к нему носом и – вжик! – вытер сопли об аляповатую обивку.
– Гриша!!!!
– Мама, ну у меня же насморк!
И все объяснение. Весь в отца. Где были мои глаза?
Началась вторая серия художественного фильма «Унесенные ветром». В телевизоре зарыдала Скарлетт, Эшли произнес монолог о своих страданиях.
Гришка смотрел и слушал внимательно:
– Мама, а что он говорит?
– Он говорит, что не знает, что делать.
– Почему?
– Скарлетт хочет, чтобы он на ней женился. Но у него уже есть жена. И он не представляет, что делать с двумя женщинами.
Ребенок ответил не задумываясь:
– Одну бросить, вторую полюбить!
– Да? Не все так просто, малыш…
– Не, мама. Это просто. Очень просто!
Действительно, как я раньше не поняла. Ведь все очень просто – одну бросить, другую полюбить. Или наоборот. Другую полюбить и тогда первую бросить. Так думает сын Антона, моего мужа.
Закапала Гришке в нос масло туи, забрызгала туда же «Антинасморк», запихала в рот шарики аскорбинки и залила все это горячим молоком с маслом и медом. Гришка возмущался как мог, но я была неумолима. Сын за отца ответит!
На ночь повесила к малышачьей лампе пластмассовую капсулу от киндер-сюрприза с дырками, заполненную резаным чесноком. Пару недель назад я изучила сайт про фитотерапию, и такое нехитрое средство настоятельно рекомендовалось от насморка и кашля. Через пять минут спальня наполнилась ядовитым чесночным запахом. Если и жил в платяном шкафу какой-нибудь безобидный вампир, то в эту ночь точно помер.
– Мама, что-то нюхается… – пропищал Гришка, завернутый куколкой в одеяло.
– Это хорошо, что «нюхается», значит, нос все-таки пробило.
– Мама, у меня и кашель…
– Да, я слышу… Очень плохо…
– Это меня папа заразил? Он вчера кашлял, я слышал.
– Может быть, и папа. В любом случае, кашель – это очень плохо.
– А тебя папа заразил?
– Нет, слава Богу.
– Это потому что он ко мне пристает. Целоваться лезет… А к тебе не пристает.
Устами младенца… Интересное наблюдение.
Гришка, пропотев, быстро уснул. Времени – одиннадцать. Антон не возвращался…
Свекровь мирно похрапывала за стеной, Гришка легко дышал свободным от козявок носом в густом чесночном воздухе спальни. Я тихонько оделась, пересчитала деньги в кошельке, освободила от зарядки мобильник и, свернув на всякий случай отвлекающую кишку из одеяла на своей кровати, вышла в коридор.
В полумраке кривошеей лампы из зеркала на меня взглянула безумными глазами тетка средних лет. Время летит непростительно быстро. Где мои чудные длинные волосы, где мои веселые беззаботные глаза, где тощие коленки и длинные ярко-красные ногти? Волосы, впрочем, я сама отрезала. Во всем сама виновата. Хотя если прислушиваться к мнению практикующих психологов, то дело не во мне, ибо я – непогрешимая звезда. Надо, ой как надо рубить пятиголовую гидру. Вот сейчас доеду до ресторана и оттаскаю гидру за патлы. И прямо по полу, прямо по полу мерзкую сволочь. Дайте мне только за волосенки ее подержаться…
Я не стала ждать автобуса. На мою несмело поднятую руку немедленно остановился обглоданный жизнью жигуленок, и из его темного нутра послышался голос с характерным акцентом:
– Дэвушка, тэбэ куда?
– В центр, ресторан «Премудрый пескарь», я покажу дорогу, – решительно сказала я и села на переднее пассажирское сидение.
– С вэтерком или как? – поинтересовался немолодой водитель в блестящих трениках и офисной рубашке в тонкую полоску.
– Лучше без ветерка. – Я попыталась нащупать железный язык ремня безопасности.
– Ай, дэвушка, – обиделся водитель, – зачем сэрдишься? Не надо привязываться, поедем как скажешь.
– Привычка, – миролюбиво объяснила я. – У меня муж очень быстро водит, я с ним всегда пристегиваюсь.
– Я не муж, – ласково взглянул водитель.
Я предпочла промолчать, и какое-то время мы ехали в тишине. Когда свернули на Садовое, он вежливо осведомился:
– На работу?
– Поздно уже для работы, – тоном учительницы младших классов ответила я. – Мне… э… по делам надо. Вернее, на встречу. С подругой.
– Подруга молодой? Красивый как пэрсик? – развеселился водила.
– Почти, – уклончиво сказала я. – Она серьезная дама, директор ресторана. К ней на работу я и еду.
– Ресторан – хорошо. Шашлык-машлык, вино, песни… Ресторан – очень хорошо. У меня был ресторан.
– Был? А куда делся? Прогорели?
– Да, прогорели. Конкурент сжег, сабака.
– Ужас какой. Никто не пострадал?
– Пастрадал… Сабака и пастрадал. Я его сильно бил потом.
У меня в кармане похотливо завибрировал телефон.
– Маша? – Антон пытался перекричать гремевшую рядом с ним музыку. – Я, наверное, не приеду.
– Не поняла?
– Я встретил однокурсника. Представляешь, такое совпадение, у него тоже сегодня день рождения. Я его сто лет не видел. Мы выпили, за руль уже не сяду.
– Вызови такси, – прошипела я.
– Маш, ну не злись. Он живет тут рядом, мы скоро к нему пойдем. Посидим. Стариной тряхнем…
– Чем ты тряхнешь?
– Маш, перестань. Помнишь, как ты напилась у Варьки и не пришла ночевать? Я же не устраивал истерик.
– Антон, это было два года назад и один-единственный раз в нашей семейной жизни.
– Так и я не каждый день у друзей ночую. Ладно, не удобно кричать на весь ресторан. А то еще подумают, что у меня с женой плохие отношения.
– Действительно, какой ужас!
Антон отключился. Черноволосый водитель сочувственно посмотрел на меня:
– Гуляит? Ничего, пусть гуляит, пока молодой. Мужчина должен быть джигитом!
– Да какой он джигит, он офисная крыса, – разозлилась я.
– Нельзя, дэвушка, так про джигита говорить. Какой же он крыса, если он ночью в ресторане шашлык кушает?
Машина завернула в переулок и остановилась перед темными окнами «Премудрого пескаря».
– Тут подруга живет? – кивнул водитель на печально мерцающую вывеску.
– Подруга-то? – мрачно переспросила я. – Подруга тут, но мне надо в другой ресторан. Он должен быть где-то рядом…
Мы медленно проехали еще один квартал. На углу призывно засверкал искусственными огнями бар-ресторан «У подружки», донеслись возбуждающие звуки ламбады, и пьяный женский голос завизжал с открытой веранды:
– Антоша!!!
– Кажется, мне сюда. – Притормозите-ка…
Горец бесшумно остановил своего железного коня и взял меня за локоть:
– Дэвушка, хочешь с тобой пойду?
– Зачем? – удивилась я.
– Ты молодой, горячий… Можешь дров наломать.
– Нет, спасибо. Я сама, – расчувствовалась я из-за такого рыцарского поведения незнакомого человека в трениках. – Вы меня лучше здесь подождите. Я только дров наломаю – и обратно. Я вам простой оплачу.
– Деньги – пыль! – отрезал горец. – Если помощь надо – кричи. Вахтанг, кричи, Вахтанг. Поняла?
– Ага, – кивнула я и сжала его шершавую ладонь, – буду кричать.
Бар «У подружки», похоже, был довольно дешевым заведением, несмотря на то, что к нему и прилепили гордое «ресторан». Сквозь кусты распускающейся сирени был виден угол веранды, где веселились полуночные посетители. Ближе всего к моему наблюдательному пункту располагалась компания молодежи. Судя по крикам «сессию – в жопу!», студенты дневного отделения. Чуть дальше спал под столом человек в алом революционном свитере. И, наконец, за третьим столиком, который был виден только наполовину, сидела тощая девка в люрексовой кофте и орала пьяным голосом:
– Антоша! Антош-а-а-а-а-а-а!
Я пригляделась. На столе грязная посуда с рваными листьями зеленого салата, которым устилают тарелки для красоты. Полная щедрых окурков пепельница. Волосы девки собраны в пучок и зафиксированы модной заколкой-раковиной, сейчас такие рекламируют по телевизору. Шея тощая, бугристая от позвонков. Гидра… Она…
Интересно, а куда Антон делся? Я вытащила из кармана мобильник и набрала номер мужа. В трубке похабно затрещало, включился автоответчик.
«Я все знаю, ты сволочь» – тихо сказала я в телефон и дала отбой.
Студенты подняли тост за настоящую мужскую дружбу и «чтоб сопромат сдох». Гидра за дальним столиком смачно почесала задницу и снова заголосила:
– Антоша!!!!
Я еще раз набрала номер мужа. На столе у девки зазвонил телефон. Она потянулась к нему тощей лапкой, посмотрела на табло и вдруг, привстав, размахнулась и швырнула мобильник ко мне в кусты сирени. Я встрепенулась и, ломая ветки, бросилась туда, где, утонул в траве дорогостоящий аппарат моего супруга.
– Ребя, там кто-то есть! – начали вскакивать с мест студенты.
Гидра заверещала и метнулась за угол, сверкнув на свету пошлой люрексовой кофтой.
– Держи гомиков! – вдруг закричал один из двоечников по сопромату и сиганул через низкую плетеную ограду веранды. За ним с радостными воплями устремились товарищи. Я ойкнула и, круто сменив направление, побежала к дороге.
Завидев меня, несущуюся, как антилопа, по тротуару, джигит взревел мотором своего скакуна.
Я, с трудом вписавшись в распахнутую дверцу машины, завалилась на заднее сиденье, и автомобиль, сорвавшись с места как в кино, понесся по переулку к Садовому кольцу.
Нам вслед полетели вилки и пара пивных бокалов. Студенты отстали.
– Маладца! Ай, маладца! – восхищенно сказал джигит. – Такие дэвушки у нас в армии служат. Уважаю! Ай, уважаю!
Дома было темно и душно. Свекровь звонко храпела, тихо тикали ходики на кухне. Через открытую форточку в спальне доносились яростные соловьиные трели. Гришка разметался по кровати, свалив на пол одеяло в гномиках.
Я потрогала его лоб. Температуры, кажется, не было.
– Мама, я тебя люблю, – сказал ребенок во сне.
Я села на пол возле детской кроватки и заплакала.
Глава 18
Безумие стихии
Будильник-пищалка настойчиво взывал к совести, но горячая мягкая подушка с наволочкой в лебедях не отпускала. Помнится, Варька возмущалась, что после ссоры мужчины быстро и легко засыпают, а женщины мучаются бессонницей, снова и снова прокручивая в голове обидные слова, которые не успели сказать любимому. На поверку оказалось, что я после детективных приключений с погонями и выяснением деталей мужниной измены засыпаю моментально и сплю безмятежно и крепко.
– Мам, ну мам… – ныл Гришка, – мне твой будильник спать мешает…
Рыжий кот, утеряв всякий стыд, запрыгнул на кровать и потерся головой о мою голую пятку, выглядывающую из-под одеяла.
Послышались полушаркающие шаги свекрови:
– Мария, ты не заболела?
– Нет, конечно, – пробубнила я, силясь выкопаться из одеяла, – не имею такого права.
Мария Петровна шумно понюхала воздух в спальне:
– Маша, а где Антон?
– Он уже уехал, – моментально, не задумываясь, соврала я. – А вчера очень поздно вернулся.
– Бедный мальчик, – покачала головой свекровь, – все работает, работает. Не высыпается совсем. Вставай уже, Маша. – И свекровь, скроив недовольное лицо, удалилась.
Антон позвонил, когда я засыпала мясистые зерна «Арабики» в кофемолку.
– Маша, я сейчас все объясню…
Кто бы сомневался! Классическая фраза.
– Хочешь, я сама все придумаю, – сказала я, пнув очень кстати подвернувшегося кота.
Тот прижал уши и ретировался в коридор.
– Только не начинай! – предупредил Антон.
– Не начинать чего?
– Истерик, – деловито ответил Антон. – Они совершенно беспочвенны.
– Это подозрения бывают беспочвенны, истерики обычно необоснованны.
– Не буду спорить, ты же у нас художник слова.
– Итак, – я крепко прижала крышку кофемолки к ее краснобокому телу, – ты потерял мобильник…
– Откуда ты знаешь? – опешил Антон.
– У меня третий глаз, – сообщила я, на всякий случай бросив взгляд в маленькое зеркальце, которое висело в кухне возле похабного календаря с котятами. – А еще ты познакомился с удивительным человеком.
– Не с женщиной, – тут же уточнил Антон.
– Ну, какая же она женщина. Женщина – это ординарно, она – фея и принцесса. Она – само совершенство.
– Маша, я просил не начинать! – В голосе Антона послышались нотки неподдельного раздражения.
– Или не так… Ты спасал товарища, который попал в беду. Например, выбросился в Москву-реку с десятого этажа, предварительно выпив крысиного яду.
– Не яду, а водки, что, впрочем, почти одно и тоже, – поправил Антон. – И не выбросился, а упал случайно. И не в реку, а в клумбу напротив мэрии. И это бы еще ничего, но он нагрубил милиционеру, попытавшемуся поднять его с этой клумбы. Короче говоря, вспомнили студенческую юность – попали в милицию. – И муж засмеялся весело и радостно, как двоечник-первоклассник, которого старшие курящие товарищи признали за своего.
На кухне возникла Мария Петровна, вся в бигудях и в волнующем жабо.
– Вы куда-то собираетесь? – насторожилась я, забыв про Антона.
– Сегодня конференция по обмену опытом с молодыми преподавателями истории и литературы, – сообщила свекровь с таким видом, как будто помнить эту чушь – моя прямая обязанность.
– Мария Петровна, а как же Гришка? Он кашляет…
– Машенька, – входя в роль матроны, передающей бесценный педагогический опыт, медленно произнесла свекровь, – я вырастила Антона без бабушек и тетушек. И вообще я никогда ни на кого не надеялась.
В такие минуты мне отчаянно хочется ее задушить. И мне кажется, что технически сделать это несложно. Несмотря на бодрый вид и все еще активный возраст, Мария Петровна представляется мне простым объектом для удушения. Впрочем, если начать немедленно здесь же, на кухне, то, возможно, придется преодолеть некоторое сопротивление, а вот если подождать, пока она уснет, то при помощи обычной подушки можно сотворить настоящие чудеса.
– Я надеюсь, ты понимаешь, Маша, – продолжала между тем свекровь, поправляя печенинки на блюде, чтоб лежали симметрично, – что обижаться на меня не следует.
– Ну что, вы, – процедила сквозь зубы я, – давно уже перестала на вас обижаться.
– Вот и хорошо, – медово улыбнулась Мария Петровна и уплыла в ванную.
За окном сгущались серые тяжелые тучи, как пить дать – к сильному дождю. На плите зашипел, завонял и выплюнул порцию коричневой жижи на блестящий бочок турки мой утренний бодрящий кофе. Я взяла турку за черный хвост и с чувством опрокинула содержимое в раковину.
Мобильный телефон няни Кристины не отвечал. Пришлось звонить полногрудой Ангелине и петь сладкую песню о ее незаменимости. Ангелина была сдержанна в ответах:
– Да… Нет… Даже и не знаю… Мне так неудобно добираться вечером домой… У вас там парк…
– Антон вас проводит, – решилась я на крайние меры, здраво рассудив, что вполне могу пожертвовать гулящим мужем. Какая теперь разница.
Я надеюсь, сегодня наш герой-любовник соизволит добраться после работы домой без заходов в милицию или по бабам. Почему бы ему не пожамкать няню в парковых кустах, от этого хоть польза семье будет.
– Ну ладно, – согласилась та. – Скоро буду…
– Не опаздывайте, пожалуйста, моя свекровь через полчаса уходит, – попросила я.
Осталась одна радость в жизни – физкультура по утрам. Несешься словно лошадь по движущимся ступенькам эскалатора и чувствуешь, как целлюлит из задницы плавно перемещается в мозоли на пятках.
Из-за переговоров с Ангелиной я опаздывала на работу, поэтому мчалась не разбирая дороги, не глядя на людей. Сейчас уйдет редакционная маршрутка от станции метро, только пукнет на прощанье колечком выхлопного газа – и уйдет. А следующую ждать полчаса, не меньше. Или идти пешком до редакции, что приятно в хорошую погоду, а сейчас, наверное, дождь: навстречу идут мокрые люди с капающими полузакрытыми зонтами.
Подземный переход длинный, с низким потолком, темный и сырой, как катакомба в Великую Отечественную. В таких прятались враги народа и государства – попеременно. Народу много, всем жарко, все потные и воняют. Все бегут, как будто вместе собрались догнать мою маршрутку. Вдруг авангардные ряды где-то там далеко впереди притормозили – оказывается, прямо по курсу глубокая лужа с Каспийское море. Пока я тряслась в метро на улице прошел сильный ливень.
– Я не умею плавать, – сердито говорит дама в платье в горох, мокрая юбка которого нежно облепила ее кривые ноги.
Шутки шутками, а воды выше щиколоток. И не обойти никак: затопило, похоже, весь переход. Мне в моих тряпичных шлепанцах-полосках в лужу ну совсем нельзя. Вдруг заметила, что сбоку, прямо из чрева стены хлещет серая звонкая вода, рядом с источником болтается на толстом проводе самодельная розетка… Много лет назад учитель физики пытался мне что-то объяснить насчет электропроводимости, не припомню точно что. Но чувствую, надо делать отсюда мокрые ноги, и побыстрее. Путь один – в обход, в составе группы идущих на железнодорожную платформу. Однако и тут дорогу преградили мутные лужи. Делать нечего. Закатала штаны, сказала тихо неприличное слово и ступила в холодную тяжелую воду…
– Девушка, а это дорога куда? – Веселый румяный мужик с полосатой сумкой попытался меня обогнать, заглянуть в лицо и прочитать в нем участие.
– Это? Это дорога в мир!
И ведь даже не выругалась, вот что значит – книжек в детстве начиталась: то про д’Артаньяна, то про доктора Паскаля, да еще про этого… Мастера с его Иешуа.
– Девушка, а можно с вами? – не унимался мужик, бодренько семеня рядом.
– Куда со мной? – рассердилась все-таки я.
– В мир… – Лицо спутника принимает жалостливое выражение, бровки собираются к переносице, сжимая кожу в розовую упитанную гармошку. – Понимаете, я не местный… Если я опоздаю, у меня вся жизнь разрушится.
– Думаете, я вам помогу? В моей жизни уже все разрушилось напрочь!
– Что вы говорите?! – Мужик на бегу взялся за сердце.
– Да! У меня муж дома не ночует! У ребенка сопли, а у свекрови дележка опыта. А у няни – четвертый размер груди!
– Не может быть! – восхищенно воскликнул мой спутник.
– Ну, третий. С половиной.
Я резко повернула влево, мужик отстал и остановился, беспомощно разводя толстенькими ручками.
Новое препятствие – земляная лестница, идущая вверх. Скользкая от дождя, усеянная старым и молодым мусором, с ржавой трубой слева – держаться. Народ пыхтит, сопит – устремляется. Полезла и я… Взглянула на ноги и ужаснулась. Пальцы грязные, ногти черные, прямо как в детстве на огороде.
Синяя редакционная маршрутка была переполнена, корректор сидела на руках у курьера, откуда-то сзади доносился сдавленный голос Лидочки:
– Девушка, не жмите мне на сердце, не жмите мне на сердце…
Я втиснулась четвертой на переднюю лавку рядом с водителем, рассчитанную на двух пассажиров. Маршрутка тронулась в дождевой пруд, и в ту же секунду полило. Заплясали крупные жирные капли на переднем стекле, застучали в ржавеющую синюю крышу. Сверкнула в сером небе молния, и крякнул гром, откашлявшись раскатом.
Стихия настолько органично вписалась в мое настроение, что я улыбнулась. Вспомнился безногий капитан, друг Форреста Гампа из одноименного фильма, что с безумием радовался шторму.
– Нравится? – спросил водитель.
– Разумеется, – ответила я.
Хорошее слово – «разумеется». Редкий собеседник будет продолжать болтать, когда ему скажут «разумеется» вместо человеческого «да». Проверено.
В редакции все мокрые и возбужденные. Особенно странно вела себя наша почтенная Инна Владиславовна.
– Это было ужасно, ужасно, – непрерывно моргая, рассказывала корректорша, – мы еле проникли в маршрутку. Вы же знаете, я всегда хожу пешком от метро, но когда все это гремит и неистовствует… Это так пугает, пугает…
Марина энергично кивала, подтверждая – да, так пугает, так пугает.
– И вы представляете, Мариночка, я была вынуждена, у меня просто не было другого выхода… Я не хотела, мне пришлось… Вы знаете, я просто навалилась на этого несчастного молодого человека. И так провела весь путь до редакции.
Потрепанный курьер, двоечник-заочник Института печати, нервно теребил в углу листочек с заданиями, время от времени поглядывая на Инну Владиславовну.
– Да, да, я вас понимаю… – Марина участливо смотрела на корректора. – Не волнуйтесь, только не волнуйтесь…
Лидочка разложила веером на столе мокрые бумаги.
– Так… И это намокло… И справка из ЖЭКа… И доверенность в суд… О боже! И заявление на раздел имущества…
Появилась Надюха с пустым чайником в руках:
– Маш, ты представляешь, на нашем этаже нет воды.
– Как нет?! – возмутилась я, уставившись на свои черные пальцы. – Только на нашем или во всем здании?
– Говорят, что в мужских журналах есть.
Замечательно, помоемся там. Однако выяснилось, что в «Алексе» в женском туалете воды тоже нет. Я повертела яростно синюю и красную ручки у всех кранов по очереди – результата ноль. В сердцах пнула корзину для использованных салфеток и вышла в коридор. Из комнаты для джентльменов послышалось благостное урчание унитаза, и на пороге появился неизвестный по имени сотрудник дружественного издания.
– Извините, – обратилась я к нему, по-птичьи поджимая грязные пальцы на ногах, – а у вас там, в заведении, вода есть?
– Да, – приветливо улыбнулся молодой человек, – милости просим.
– Да мне бы только.. это… ополоснуться.
– Заходите, заходите, – распахнул дверь, ведущую на запретную территорию, коллега, – там все равно никого нет.
– Думаете, это удобно?
– Конечно. Я уже ухожу.
Когда попадаешь в мужской туалет по жестокой необходимости, то даже прекрасно понимая, что никто тебя тут ловить и насиловать не будет, все равно воровато озираешься, как будто совершаешь нечто непристойное. Нет, надо быть свободной от предрассудков. Я же не на вокзале, в конце концов, а в родной редакции. Здесь нет врагов и маньяков, максимум – появится коллега, который все поймет правильно.
Перламутровый лак поблескивал на ногтях сквозь слой вязкой грязи. Попытка привести себя в порядок салфетками не принесла ожидаемых результатов. Я закатала немнущиеся штаны до колен, задрала ногу в раковину и аккуратно вымыла ее. Промокнула интеллигентно салфеточками и придирчиво осмотрела. Получилось неплохо.
Только я водрузила в раковину вторую ногу, скрипнула дверь, и на пороге появился Леша.
Я так и знала.
– Маша, – расплылся он в идиотской улыбке, – а что вы тут делаете?
– Черт, Леш, простите меня, пожалуйста, – я попыталась элегантно вынуть ногу из раковины, – в женском туалете нет воды…
