Ветвящееся время. История, которой не было

«Мексику завоевать, англичан выгнать, а Россию вытеснить на другую сторону Берингова пролива» – лозунг этот, существовавший как политическое кредо весьма влиятельных сил с начала сороковых годов, как минимум, довольно активно претворялся в жизнь. Во всяком случае, Россию удалось без проблем «освободить» от ее аляскинских владений, а от Мексики – отторгнуть почти половину территории. И вот теперь пришел черед осуществить вторую часть этой программы.

Американские войска вторгаются в Канаду, без труда разромив малочисленные английские гарнизоны. Тем более, что у армии вторжения могли найтись многочисленные союзники – прежде всего квебекские французы. Кроме них, на стороне США могли выступить метисы и некоторые индейские племена западных территорий Канады – ведь всего за два десятка лет до того в тех районах существовало мощное движение за независимость, под руководством Луиса Риля. (78,377)

Одновременно, десантные отряды занимают карибские владения Соединенного королевства – Ямайку, Багамские острова, Малые Антилы, подняв над ними звездно-полосатые флаги.

События мировой войны могли подтолкнуть к активным действиям Японию. На пять лет раньше, чем в нашей истории (1895 г.), японская армия захватывает Тайвань (Формозу), вторгается в Корею, а может быть, и в Китай.

Не исключено, что за этим последовало бы вовлечение Японии в войну на стороне одной из коалиций.

Какую позицию заняла бы Россия в разразившейся войне?

Вопрос достаточно сложный.

С одной стороны, у власти в Санкт-Петербурге находится Александр III, прозванный Миротворцем. Будучи, несмотря на все недостатки, человеком трезвомыслящим и презрительно относящимся ко всяким «высоким материям», вряд ли он так просто дал втянуть себя в большую войну, непонятно из за чего. Хотя на определенном этапе вступления Российской империи в войну начали бы, вероятно, добиваться обе противоборствующие стороны.

Известно высказывание императора: «Во всем свете у нас есть только два верных союзника – наша армия и флот. Все остальные при первой же возможности сами ополчаться против нас».

Тем более, что на тот момент, русская армия была достаточно слаба. Начальником Генерального штаба был скудоумный Драгомиров, отрицавший новейшую технику, военную науку, и даже необходимость щитов на орудиях.

Материальная часть войск тоже уступала снаряжению возможных противников. Армия еще не была полностью перевооружена на новейшие винтовки Бердана, значительная часть войск имела устаревшие винтовки Карле и Кренка с картонным патроном и игольчатым воспламенением. (23,Т.2,190) На вооружение артиллерии состояли устаревшие орудия с клиновыми затворами образца 1867, уступавшими европейским в скорострельности и дальнобойности.

С другой – Англия на тот момент имела статус «вероятного противника», сохранившийся еще с Крымской войны, и в случае, если бы ее дела пошли неважно, у многих в Петербурге возник бы соблазн воспользоваться ситуацией.

Тем более, как раз незадолго до этого обострились отношения с Англией из-за русского продвижения в Туркестан.

За пять лет до описываемых событий, в 1884 году, произошел серьезный русско-английский конфликт из за Мервского оазиса.

Можно даже сказать – русско-англо-афганский. Хотя серьезных боевых действий не велось, тем не менее, Англия, перед этим дважды (в 1841 и 1879 годах) воевавшая с Кабулом, вдруг стала на его сторону, требуя некоего «третейского» разбирательства, и даже угрожая войной. (23,Т2,301)

Кроме того, имелось еще одно обстоятельство. Хотя времена тесного союза с Германией (1863-75), давно закончились, и наметилось сближение с Парижем, тем не менее симпатии высшего света были на ее стороне, а не на французской. Опять таки причин этому немало – тут и упоминавшаяся Крымская война, и то, что именно с Францией и Англией у России были сильные трения по поводу польского восстания 1863 года. Ведь, по воспоминаниям военного министра Российской Империи В. Милютина, тогда в английских и французских газетах «писали… о восстановлении Польши по Смоленск…и даже… превращении России в государство подобное Китаю…». Более того, есть сведения, что подобные идеи даже в тайне обсуждались политиками обеих стран.

…От Индии русские войска отделяло 150 миль афганских гор, и вполне возможно, соблазн – повторить то, что собирался сделать Павел I с помощью казаков Платова, и нанести воистину смертельный удар по британскому могуществу, мог бы оказаться сильнее всех прочих соображений и доводов разума. (23,Т.2,302)

Хотя в Индии на тот момент было порядка 200 тысяч войск, но на девять десятых то были местные уроженцы, и как знать – как бы они себя повели в случае чего.

Тем более что всем еще памятно было бы восстание сипаев 1857 года. Англичане и в самом деле боялись подобного оборота событий, хотя численность войск в Туркестане была немногим более двадцати батальонов.

Случись война, скорее всего, русская экспедиционная армия погибла бы еще Афганистане. В лучшем случае, отступила бы от перевалов Гиндукуша с огромными потерями. Но все могло измениться, случись афганцам стать на сторону России, против нелюбимых им бриттов, с которыми, как уже говорилось, у них было две тяжелых и кровопролитных войны, последняя из которых закончилась заключением кабального мира.

Вряд ли у англичан нашлось бы достаточно сил, чтобы противостоять совместной афгано-русской армии, и вообще – вести против России полномасштабную войну. Кроме, разве что, обстрелов и разрушений русских прибрежных городов британскими кораблями – как это происходило в Крымскую войну.

Поскольку отношения с США были как раз не столь плохи – Россия не так давно оказала активную помощь Вашингтону в период Гражданской войны между Севером и Югом ( (главным образом, в противовес Англии, негласно поддерживавшей конфедератов), могло случиться и так, что, объявив войну Англии, Россия при этом могла бы и не оказаться в состоянии войны с Америкой. По крайней мере, на начальном этапе.

Что же касается дальнейшего, тот тут автор вынужден сдержать полет фантазии – просто нет возможности что-то внятно предположить.

С течением времени в круговерти разгоревшейся мировой войны могло произойти все что угодно.

Быть может, американские броненосцы обстреливали бы Владивосток и Петропавловск – Камчатский, русские и британские корабли бороздили бы океаны под единым командованием, а немецкие и французские солдаты сражаясь плечом к плечу сбрасывали бы в море английские десанты.

Наверняка широкое боевое применение получил бы пулемет, незадолго до войны (1886 год) изобретенный американцем Хайремом Максимом, приведя в глубочайший ужас участников боев; и весьма возможно – на крепости и города обрушились бы бомбы с тоже совсем недавно изобретенных дирижаблей.

Тяготы войны могли бы спровоцировать революционные взрывы в странах-участницах – как франко-прусская война породила Парижскую коммуну за восемнадцать лет до того, и «наша» Первая Мировая, менее чем через три десятка вызвала к жизни целый букет революций и смут.

И после кровопролитно, продлившейся не один год бойни, уложившей в землю не один миллион человек, превратившей в руины и пепел цветущие прежде города и земли, наступил бы долгожданный мир… чреватый новой войной, подобно Версальскому миру 1919 года.

И быть может, человечеству суждено было бы пережить не две, а три (если не больше) мировых войны.

Имена германского консула Кнаппе, полинезийского короля Матаафы, адмирала Кимберли и капитана Клейна вошли бы в историю, и попали бы в школьные учебники, как попали туда имена Гаврилы Принципа и эрцгерцога Франца-Фердинанда. А название крошечного городишки Апиа (от которого, скорее всего, не осталось бы даже развалин), произносилось бы с тем же чувством, что в реальной истории – Сараево.

И будущие поколения точно так же не понимали – из-за чего возникла большая война, унесшая миллионы жизней – неужели эти крошечные островки на краю света стоили того? И так же исписывались бы тома, чтобы вскрыть подлинные причины войны, которые были бы отысканы в реальных экономических, политических, территориальных противоречиях.

И высокомудрые ученые доказывали бы – и доказали бы – неизбежность именно этой войны и именно в тот момент.

И гуляла бы из книги в книгу фраза вроде: «Если бы самоанского кризиса не было, его бы выдумали». И потомки, вероятно, сочли бы именно этот путь развития – путь, порожденный этой войной и ее последствиями, которые даже приблизительно просчитать невозможно – неизбежным и единственно мыслимым.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕТВЯЩЕЕСЯ ВРЕМЯ – ВЕК ХХ

(некоторые страницы виртуальной истории)

Историю прошедшего – ХХ столетия следует рассматривать особо, и подходы к историческим альтернативам должны здесь быть несколько иными, нежели при рассмотрении предшествующих столетий.

Для этого есть целый ряд значимых причин.

Именно в ХХ веке человечество стало, как бы к этому не относится, единым организмом.

И не только происходящее в Европе стало влиять на мир, как происходило целые века до того, и даже не только ее периферия – каковыми были, например, Россия и Турция.

Но уже и то, что происходило на противоположном краю Азии, или в Африке, начало влиять на Европу и Северную Америку.

События в любой стране могли стать действительно судьбоносными – вспомнить хотя бы кубинскую революцию, в числе последствий которой был и Карибский кризис 1962 года.

Как бы к этому не относились, это век социализма – учения, в колоссальнейшей степени изменившего ход истории. Учения, в соответствии с которым, несмотря на события последних десятилетий, живет одна пятая часть населения Земли – Китай, которому по мнению значительного числа авторитетных экспертов принадлежит честь стать первой, а весьма вероятно – и единственной – супердержавой нынешнего столетия.

Одним словом, это век, когда буквально каждый день мог стать судьбоносным, каждое решение даже частного вопроса – перевернуть всю историю человечества. А с какого-то момента – последним днем истории если и не для рода людского, то для значительной части его, и уж во всяком случае – для цивилизации.

Короче говоря, цивилизация настолько усложнилась, что нелинейность и непредопределенность процессов, происходящих в ней, особенно остро поставили вопрос о роли случайности и закономерности в истории.

К сожалению автору пришлось отказаться от мысли рассмотреть очень многие весьма и весьма интересные альтернативные возможности, вытекающие из исторических развилок прошедшего столетия.

Так, вопреки первоначальному намерению автора, он был вынужден убрать из окончательного варианта книги главу, посвященную тому, как мог бы выглядеть мир, где не состоялась бы Первая мировая – ибо она слишком радикально изменила все течение истории. Так же не удалось пока внятно просчитать все возможные альтернативы, которые вытекали из обстановки, сложившейся к октябрю 1917 года – они образуют самый настоящий веер.

Одним словом, чтобы описать все альтернативы, которые могли бы стать реальностями в ХХ веке – а при ближайшем рассмотрении, их куда больше, чем кажется на первый взгляд, потребуется отдельная книга. Возможно, в не очень далеком будущем автор ее представит на суд читателей. А пока он позволит себе лишь представить свои скромные соображения на тему нескольких временных развилок века минувшего.

Гибель Европы

Честно говоря, автор долго колебался, прежде чем взяться за эту главу. И дело тут совсем не в том, что скорее всего, именно она вызовет больше всего возмущенных откликов. Просто тот вариант истории, о котором пойдет речь, в глазах его выглядит достаточно сомнительным и вместе с тем вполне отвратительным.

Но, в конце концов, если сочинения псевдоисториков вроде Суворова-Резуна и Бунича издаются громадными тиражами, а писатели-фантасты кропают книги о том, как хорошо бы жилось русскому народу под властью великого германского рейха, то почему бы не показать читателю другую альтернативу. Куда более реальную, в отличии от вышеупомянутых.

В этой главе автор вовсе не пытается утверждать, что де наша страна воевала не на той стороне. Подобную постановку вопроса он считает не просто кощунственной, но бессмысленной – этот вопрос за нас решила история.

Да и речь, собственно пойдет не о событиях июня 1941 года, а о более раннем времени.

Еще раз повторюсь – автору не доставит удовольствия описываемый сценарий.

Но написать о возможности данного развития событий он считает необходимым – хотя бы из любви к истине, которая, по его глубокому убеждению, имеет самостоятельную ценность.

Но сначала некоторое отступление.

Вокруг начала Второй мировой войны в последние десять лет было нагромождено едва ли не больше мифов, чем в предшествующие времена.

От столь широко известного мифа «Ледокола» созданного В. Резуном, в соответствие с которым Красная Армия была наиболее сильной и подготовленной в мире, а вермахт – сборищем скверно вооруженных неумех, руководимых тупицами и шизофрениками, и до мифа Бунича, о Красной Армии, как о стаде трусов, только и мечтавших поднять руки перед непобедимой германской армией. От мифа о 150 тысячах летчиков и миллионе советских десантников (того же Резуна), до мифа о миллионах долларов, будто бы вложенных Сталиным в НСДАП.

А ввод Красной Армии на территорию агонизирующей Польши объявляется иными уже едва ли не крупнейшим (куда там Бабьему Яру и Освенциму!) преступлением за всю Вторую Мировую Войну.

И почему-то никто в той же Польше, и среди отечественных полонофилов, не вспоминает, как сама Речь Посполита, всего за год до трагического сентября охотно и без колебаний приняла участие в четвертовании беззащитной Чехословакии, захватив область Заольже.

На все лады повторяют идею, уже почти забытую на исторической Родине – в Европе, – что Сталин пактом о ненападении «спровоцировал» Гитлера на мировую войну (фюрера, оказывается еще нужно было провоцировать!).

Выходит, не будь пакта 1939 года, Германия немедленно распустила бы армию, а Гитлер ушел бы в отставку, уехал в Зальцбург и занялся живописью?

Если уж на то пошло, то как раз именно западные союзники, очень легко могли бы малой кровью предотвратить Вторую мировую, если бы в 1935 году, после скандального выхода Германии из Версальских соглашений, двинули бы на нее свои войска.

На тот момент Франция располагала армией мирного времени в количестве трехсот тысяч человек, и могла легко развернуть массовую армию, в случае, если бы наличных сил не хватило бы для сокрушения стопятидесятитысячного рейхсвера, не имеющего танков, бронемашин и приличной артиллерии. А британский флот без труда превратил бы побережье Северного и Балтийского морей в руины, уничтожив Гамбург, Киль, Росток. И это не говоря об абсолютном превосходстве союзников в воздухе. (82,5)

На эту тему, надо сказать, проводились консультации между Англией и Францией, но Англия не проявила особого беспокойства и отказалась что-либо предпринимать.

Самостоятельно французское руководство действовать не захотело, похоже, оно и не стремилось к каким – то действиям. (61,91)

К слову сказать, в этом умиротворении гитлеровской Германии готов был принять участие и СССР (руководство которого якобы – по утверждениям всех отечественных демократов, и привело Гитлера к власти).

В качестве доказательства приведем слова из официального выступления наркома Литвинова в Лиге Наций, в 1936 году: «В тот день, когда хоть один вооруженный германский солдат ступит на чужую территорию, три тысячи советских самолетов появятся над Берлином».

Но Запад, как известно, предпочел подобным, единственно правильным действиям, «умиротворение» по Чемберлену и Деладье, состоявшее в уступках бесноватому фюреру, в надежде толкнуть его к войне с Советским Союзом.

И в этих условиях возлагать ответственность за развязывание Второй Мировой на СССР и персонально Сталина, значит проявлять элементарную историческую несправедливость. Даже самый закоренелый преступник имеет право на то, чтобы не быть обвиненным в том, чего не совершал.

Но ближе к обсуждаемой теме.

…Считается, что СССР был главной мишенью германской агрессии изначально, с самого момента прихода Гитлера к власти.

Это и так, и одновременно не так.

В германском руководстве и германском общественном сознании идея «Дранг нах Остен» вовсе не была подавляющей, во всяком случае – единственной возможной точкой зрения.

Более того, к противникам войны с Советской Россией принадлежали многие высшие чиновники рейха. Так, активным ее противником был граф Шуленбург – посол в Советском Союзе. Против нее активно выступал и сам шеф германского МИДа – Риббентроп. Профессор Рейхвейн, в будущем – один из лидеров заговора июля 1944 года против Гитлера, по сообщению одного из его участников – Георга Мольтке, искренне полагал, что «Россия великая и мощная страна будущего, располагающая значительными сырьевыми и людскими ресурсами. Без России или против нее невозможно вести европейскую политику». (27,146)

По воспоминаниям одного из основоположников НСДАП Германа Эссера, большинством немецкой элиты пакт «Молотов -Риббентроп» был воспринят как величайшая дипломатическая победа.

А вот слова Бальдура фон Шираха, руководителя «Гитлерюгенда». «Какой день был самым счастливым днем моей жизни? День, когда Германия и Россия заключили между собой пакт. Это могло стать поворотным днем истории человечества… Только тупая ограниченность и самонадеянность Гитлера привели к крушению…самых светлых надежд». (38,156)

Вот еще один, весьма интересный эпизод, из воспоминаний военного переводчика, служившего в лагере для пленных немецких офицеров. Среди его «подопечных» оказался племянник министра иностранных дел Германии, Риббентропа, и вот что он поведал на допросе. «Мой дядя Иоахим всегда был другом России…Дядя Иоахим всегда сочувствовал русским…с русскими надо жить в мире». И наконец – «Если бы мы были вместе, никто бы не смог нас победить (выделено мной – Авт.)» (17,210) Правда, это как будто противоречит репутации Риббентропа, как сторонника сепаратного мира с Англией. В частности его инструкции, направленные в конце 1944 года послу в Ватикане фон Вайцзеккеру содержат рекомендации по налаживанию контактов с представителями Запада, в соответствии с которыми он призывает внушать Англии и Америке страх перед СССР. В частности перед тем, что Красная Армия может выйти к Суэцу (??). С другой стороны это отчасти может считаться и подтверждением того, что Риббентроп, признавая силу Советской России, вполне мог прийти к выводу, что ее можно использовать против европейских противников Германии.

И в военном руководстве оппозиция идее войны с Россией была, скажем так, весьма велика. Так, к противникам войны принадлежали фельдмаршалы Теодор фон Бок и Георг Рундштедт.

А вот, например, запись в дневнике начальника германского генерального штаба Гальдера, сделанная в конце января 1941 года.

«Операция „Барбаросса“… Смысл кампании неясен. Англию этим мы никак не заденем, наша экономическая база от этого никак не улучшиться. Если мы будем скованы в России, наше положение может стать еще более тяжелым» (59,440)

И это при том, что Гальдер считал реальной задачей разгром Красной Армии в течение нескольких недель.

Но, что интересно, также и в массе младших офицеров мысль о походе на Восток особого энтузиазма не вызывала.

Об этом свидетельствуют хотя бы записанные в шестидесятые годы воспоминания бывшего офицера оперативного отдела германского генштаба. «Мы были удивлены, когда нас вдруг привлекли к участию в штабных играх „Ведение боевых операций в условиях большого пространства“…мы спрашивали – неужели он (Гитлер – Авт.) имеет в виду Россию?»

Да, в конце концов, и сам фюрер, как личность психопатическая и крайне неуравновешенная, мог менять свою точку зрения буквально на сто восемьдесят градусов буквально за какую-то минуту. Известно, что Гитлер заявлял не раз о своем желании… объединится с Англией, чтобы с ее помощью «наказать Америку».

По воспоминаниям группенфюрера СС Карла Вольфа, в беседе с ним в апреле сорок пятого, Гитлер высказал надежду, что при встрече войска западных союзников и СССР начнут боевые действия, и тогда пробьет его (Гитлера) час.

На чьей стороне вы хотите завершить войну, мой фюрер? – спросил его Вольф.

Я присоединюсь к тому, кто мне больше предложит, – таков был ответ бесноватого австрийца. (27,138)

Потом он добавил, – Или к тому, кто со мной первый свяжется.

Но вернемся в осень 1939 года.

В полном соответствии с политикой «канализации» германской агрессии на восток, Франция и Англия всерьез надеялись, что Гитлер, разгромив Польшу, двинется дальше на Восток. За этим должно было последовать быстрое сокрушение вермахтом красного «колосса на глиняных ногах», а потом добивание ослабевшей Германии свежими отмобилизованными войсками из за «Линии Мажино». Либо же, если СССР все-таки свернет шею Гитлеру (во что мало кто верил), можно было бы точно также покончить с ослабленной Россией, или дождаться ее «закономерного краха». В любом случае победа должна была достаться западным союзникам, и следствием ее должно было стать восстановление Британией статуса главной мировой державы (со времен Первой Мировой ее с высшей ступеньки пьедестала все больше, хотя и без резких движений начала теснить Америка), а для Франции – вернуть себе почетное второе место в мировом первенстве, преодолев с помощью войны затяжной перманентный кризис Третьей республики. И, разумеется, «восстановление цивилизации на одной шестой части суши». (24,Т.167;27,397)

Когда же Гитлер всерьез начал воевать против Франции и Англии, в штабах и высоких кабинетах Лондона и Парижа возникла абсурдная, как очевидно теперь всякому, мысль – нанести удар по СССР. Как минимум, разбомбить нефтепромыслы Баку и Грозного. (24,Т.1,77)

Расчет был двоякий. Первое – что, в случае объявления войны западными союзниками СССР, Германия также сделает «естественный шаг», и объявит войну нашей стране, заключив временное перемирие с западными союзниками, то есть ситуация пойдет по описанному выше сценарию. А даже если этого и не произойдет – Германия лишится сырья и материалов, получаемых из СССР, а наша страна если и не рухнет, то во всяком случае заметно ослабеет.

Это была последняя и наиболее авантюристическая ставка в политической игре Запада, начатой Мюнхенскими соглашениями. И с этого момента игра эта превратилась, без преувеличения, в подобие «русской рулетки», только уже планетарного масштаба.

И западные историки, и их отечественные последователи, всегда утверждали, что подобные планы явились не более чем следствием советско-финской войны, и стремления защитить суверенитет Финляндии. Но факты опять-таки свидетельствуют, что это не так. Идеи эти возникли в умах западных руководителей едва ли не с самого начала войны с Германией.

В конце октября 1939 года, комитет начальников штабов Великобритании обсуждал вопрос, с очаровательной прямотой именовавшийся: «О положительных и отрицательных сторонах объявления Англией войны России». Напомним – до начала войны с Финляндией – почти месяц. (24, Т.1, 66)

При обсуждении перспектив «новой русской кампании» (старая – это война Наполеона, или интервенция 1918-20 г. г? – Авт.), надежды на успех связывались не только с верой в непобедимость армий Запада, но и со «слабостью» СССР, и с надеждой на «антикоммунистическую революцию».

Упоминающий об этом в своих мемуарах тогдашний начальник французского генштаба Гамелен, сообщает, что «Эта концепция, распространенная во французских политических кругах, приводила к убеждению, что для вооруженной интервенции против России не будет никакой серьезной помехи». (24,Т.1,70)

Позднее, правда, мемуаристы и ученые, пытались задним числом дезавуировать эти планы, видимо, осознавая, что во всей этой истории умственные способности и деловые (не говоря уже о моральных) качества тогдашней политической элиты двух ведущих стран Запада, проявляются не лучшим образом.

Так, историк Бэзил Лиддел Гарт, говоря о них, утверждает: «это был конгломерат фантазий, напрасных мечтаний союзных лидеров, пребывавших в мире иллюзий до тех пор, пока их не привело в чувство наступление Гитлера».

То, что англо-французское руководство пребывало в состоянии «напрасных мечтаний» – отрицать смысла нет, но при этом западные союзники сделали все, чтобы претворить их в жизнь, и в том, что этого не произошло, меньше всего их вины.

Советско-финская война лишь подстегнула англо-французов, но никоим образом не вызвала эту идею к жизни.

19 декабря объединенный военный совет союзников вынес решение о форсированной подготовке к нападению на Советский Союз.

5 февраля следующего, 1940 года совет постановил уже отправить англо-французские войска в Финляндию. Предполагалось, что численность их составит сто пятьдесят тысяч человек – сто тысяч англичан и пятьдесят – французов (можно только представить, насколько эффективными бы оказались эти части в карельской тайге при сорокаградусных морозах!).

Один из планов, разработанных британским штабом, предусматривал высадку англо-французов в Петсамо (Печенге), уже занятой Красной Армией, с последующим наступлением на Кандалакшу, чтобы перерезать дорогу на Мурманск, одновременно создавая угрозу Ленинграду с севера.

Второй – десант в Северной Норвегии, с захватом Нарвика, Тронхейма и Бергена, и ее оккупацию, с последующим возможным вторжением на север Швеции, с целью лишить немцев крайне необходимых им поставок железной руды. Таким образом, кроме всего прочего, планировалась самая обычная агрессия против двух нейтральных государств, безобидных и ничем не угрожающих западным союзникам. Которым, в отличие от «идеологически чуждого» СССР нельзя было даже предъявить обвинений в тоталитаризме и вынашивании зловещих планов в отношении свободного мира. Кстати, против монархий, состоявших в родстве с английским королевским домом.

Одновременно шли приготовления к удару на южном направлении.

19 января 1940, спустя месяц после решения союзников, французскому генштабу поручено разработать план «непосредственного вторжения на Кавказ». Возглавивший французское командование в Сирии генерал Вейган, советник Пилсудского в 1920 году, силами своих восьмидесяти тысяч солдат, всерьез намеревался «сломать хребет СССР». И это опять – таки не стариковская блажь (Вейгану было 73 года). По воспоминаниям военного представителя в Финляндии Пьера Стелэна, начальник штаба ВВС Франции Бержере ознакомил его с планом, в соответствие с которым, «из районов Ближнего Востока» начнется наступление на Баку с целью захвата основных источников советской нефти. А затем оно будет продолжено в северном направлении «навстречу армиям, наступающим из Финляндии и Скандинавии, на Москву (!!! – Авт.)». (24,Т1,67)При этом предполагалось, что в войну против СССР должны также вступить Югославия, Румыния и Турция.

Как и позже – в гитлеровской Германии, во Франции началась подготовка к формированию «украинского легиона», а в ближневосточной армии Вейгана – частей из представителей кавказских народов, служивших во французских войсках. Одновременно в прессе разворачивалась полным ходом идеологическая подготовка войны. Французский праволиберальный журналист и историк А. Кериллис, вспоминает о том времени: «Дух крестового похода повеял отовсюду… Раздавался только один клич: „Война России!“ Те, кто требовал полной неподвижности за линией Мажино, теперь требовали послать армию сражаться к Северному полюсу… Горячка…достигла своего пароксизма, и приняла форму эпилепсии». (108,69)

При этом, что пожалуй, наиболее удивительно и показательно, в расчет не принималось ни превосходство СССР в сухопутных войсках, ни наличие у советской стороны тысяч истребителей и зенитных орудий, но даже то, что, коль скоро до советской территории могут долететь англо-французские бомбардировщики с ближневосточных баз, то тем более до этих баз смогут долететь и советские машины. Союзники словно никогда не слышали ни об успехах советской авиации, ни о сотнях новых заводов, производящих вооружение ни, наконец, о разгроме японцев на Халхин-Голе и Хасане. Англо-французское командование ведет себя так, словно им предстоит сражаться с какой-нибудь Эфиопией или тем же Ираном.

Короче говоря, создается впечатление, что для Лондона и Парижа Красной Армии словно и не существовало.

Возможно, над ними довлели давние стереотипы о «лапотной России» и новые – о «большевистских варварах», а быть может, свою роль сыграли не очень успешные действия вооруженных сил СССР в финской войне (в данном вопросе стоит, пожалуй, согласиться с Резуном – любая другая армия в аналогичных условиях вряд ли достигла чего-то большего).

С одной имела место совершенная политическая слепота, и тупая готовность начать войну с превосходящим их в живой силе и технике противником, уже находясь в состоянии войны с Гитлером, с другой – не менее слепая и безумная надежда сокрушить Советский Союз жалкими тремястами тысяч солдат. Гитлер, по крайней мере, в 1941 сосредоточил на Восточном фронте три четверти своей армии и две трети ВВС.

Пожалуй, в этой ситуации ярче всего проявляется то, о чем сказал Лидл Гарт (см. выше).

Кстати, на это никто из историков не обратил внимания – насколько неадекватно воспринимали происходящее в мире политические элиты буквально всех стран Европы.

На протяжении всех предвоенных лет руководство государств, позже ставших союзниками во борьбе с гитлеризмом, демонстрировало совершенно непонятную наивность, удивительным образом сочетающуюся с полнейшей беспринципностью и неспособностью трезво оценивать ситуацию.

Можно вспомнить, как польское правительство, буквально за считанные дни до сентября 1939 года, будучи прекрасно осведомлено о гитлеровских приготовлениях, запрещало выдвигать войска к границе даже небольшими отрядами, и строить полевые укрепления. Более того, намеченная на 29 августа (слишком поздно – за три дня до войны) всеобщая мобилизация была тут же отменена. (79,14) Или то, что в августе 1939 года британский кабинет не собирался ни разу, члены правительства хранили поразительную беспечность и благодушие, несмотря на сигналы о неизбежно надвигающейся войне. Только 22 августа министры собрались на внеочередное заседание, но ничего конкретного не предприняли, даже не распорядились объявить повышенную готовность в армии.

Поневоле на ум придет сталинское «Не раздражать немцев»… «Не поддаваться на провокации»…