Ветвящееся время. История, которой не было

Возникла бы, скрепленная общей германской опасностью мощная европейская держава, граничащая на западе с Польшей, а на юге – с Дешт-и-Кипчак? Вывели бы в конце концов походы новгородских ватаг и владимирских дружин в Зауралье, к Тихому океану?

Или развитие пошло бы в соответствии с более-менее классическим для остальной Европы путем – оформление городов как особой, осознающей себя силы, враждебной княжеским междоусобицам, их противостояние феодалам и удельным князьям, и в последующем – опора на них возрождающейся центральной власти? Для подобного сценария тоже существовали предпосылки – ведь в течение XII – XIII веков, до самого монгольского нашествия города, несмотря даже на непрерывные войны и смуты, крепли и богатели, умножаясь в числе, сохраняя и развивая вечевой строй, и уже начался процесс их эмансипации от княжеской власти. Более того, весьма распространенной практикой – не только в Новгороде и Пскове, было заключение договора («ряда») между князем и пригласившим его городом, когда князь брал на себя определенные обязательства, в случае нарушения которых горожане могли призвать другого князя. И от этого – всего один шаг до того, чтобы, осознав губительность дальнейшего разделенного существования, обратиться за покровительством к кому-то одному, отказав в повиновении остальным…

Ведь, несмотря на феодальную раздробленность, продолжало существовать осознание исторического единства всех русских земель, и все жители на пространстве от Карпат и Волхова до Волги, говорили на одном языке (в то время, как французский язык еще два века спустя был понятен только жителям Иль-де-Франса, а в Германии еще при Бисмарке не все немцы понимали друг друга).(22,339)

При подобном сценарии грядущему объединению могло способствовать и то, что все князья были, по сути, члены одной разросшейся семьи, и даже общим законом для всех раздробленных уделов являлась «Русская правда» Ярослава Мудрого.

И тогда, в свой черед возникла бы обновленная Киевская Русь, втягивающая в орбиту своего влияния степные народы, как в свой черед возникла на месте королевства Меровингов империя Карла Великого,

Невозможно дать точного ответа на все эти вопросы…

Нет ясности и в том, кто, какое из княжеств могло бы возглавить это собирание земли Русской. Не мог выступить в этой роли, несмотря на богатство и силу, эгоистичный и нестабильный Новгород, а тем более Киев, разоренный непрерывными войнами и смутами, неоднократно подвергавшийся набегам. Наилучшие шансы были, думается, у Великого княжества Владимирского, весьма благополучного экономически, защищенного от внешних врагов и включавшего в себя сравнительно небольшое число уделов. Вместе с тем, следует упомянуть и еще одного кандидата на эту роль, почти никогда не рассматривавшегося в подобном качестве. Речь идет о Галицком княжестве – весьма сильной и богатой земле на юго-западе Руси, протянувшейся от Карпат до Черного моря, граничившее с Венгрией, Польшей, Болгарией. Ее князья активно участвовали в европейской политике, роднились с правителями окрестных государств, заключая с ними союзы. Расположенное на перекрестке важных торговых путей, это княжество стало к двадцатым – тридцатым годам самым сильным на Руси, и – за исключением, пожалуй, Новгородской земли – самым богатым. Другой особенностью было наличие сильного боярства, по своему положению стоявшего выше своих собратьев в других землях, и в чем то сближавшегося по статусу с европейским рыцарством.

Княжество это было многонациональным – среди подданных галицких князей было немало греков, армян, южных славян, венгров, что способствовало развитию терпимости правителей – качеству весьма нелишнему, в условиях объединения разнородных частей в единое целое.(22,326)

Последний домонгольский правитель княжества – Даниил Галицкий успешно отбивает попытки венгров и поляков подчинить себе русские земли, одновременно борясь с боярским сепаратизмом. Он становится великим князем Киевским, получив власть над этой обширной и богатой землей, что вполне могло рассматриваться как первый шаг к утверждению своей власти над, по крайней мере, большей частью Киевской Руси.

И если монгольское нашествие толкнуло его (видимо, в приступе отчаяния) в объятия римской церкви, что способствовало в будущем глубокому отрыву Галицкой Руси от остальных русских земель и, в конечном счете, ее упадку и завоеванию, то в других обстоятельствах именно Галиция могла стать центром нового русского единства, а князь Даниил – его основоположником. (12,239)

Или, быть может, события пошли бы совсем в другую сторону? Центр консолидации, как и в нашей истории сместился бы на северо-восток, но то был бы не Владимир и тем более не Москва а, как полагает, например, Александр Буровский, Волжская Булгария (10,281). Именно она, со временем, могла бы начать присоединять к себе разрозненные, все более дробящиеся удельные княжества, как это позже станет делать Литва. В этом случае уже в XV-XVI веках возникла бы страна, где титульной нацией стали бы поволжские тюрки, а основную массу населения составили славяне, и включающее в себя, наряду с русскими землями Поволжье, Прикамье и Предуралье.

Быть может, в этом варианте истории, судьбу Евразии определяли бы войны между Великой Булгарией, говорившей по-русски, протянувшейся от Балтики до Охотского моря, и Великим Хорезмом, говорившим на персидском языке, чьей южной границей стали бы Гиндукуш и Индийский океан, а северной – Балхаш и Арал.

Да, собственно, могло произойти все или почти все. Не представляется мыслимым дать ответ – какие именно пути были суждены мировой истории ее естественным течением, грубо пресеченным саблей Тэмуджина.

И миллиарды жителей «тех» ХХ и ХХI веков, проживающие в странах, о самой возможности возникновения иных из которых мы, нынешние, не можем даже догадаться, даже не исключено – внутри цивилизации с совершенно неведомыми нам контурами, конечно не знали бы, что самим своим бытием они обязаны исключительно одному тому, что некий сын никому неведомого степного вождя за семь столетий до них умер в детстве или юности, а то и вообще не родился.

У последнего моря

Так получилось, что событиям, связанным с эпохой монгольской войны против всего мира (а именно так, по большому счету, и обстояло дело), посвящена не одна, как обычно, а целых три главы этой книги.

Впрочем, такое внимание не удивительно – ведь, как уже говорилось в предыдущей главе, мир, в котором мы живем, возник из развалин мира, разрушенного Чингисханом и его наследниками. Не будь этой личности, вся история последующих веков пошла бы совсем в ином направлении, современная цивилизация выглядела бы совсем по-другому и, что естественно, не было бы и нас самих.

Ныне о событиях, которым посвящена данная глава, толком помнят далеко не все жители стран, на территории которых они разворачивались семь с половиной сотен лет назад, не говоря уже о понимании того, что происходило тогда. А, между тем, вторжение монгольских войск в Центральную Европу – а именно оно будет сейчас рассмотрено под углом возможных исторических альтернатив, грозило ни много ни мало – тотальным разрушением и уничтожением европейской цивилизации. Кому-то подобное развитие событий может показаться невероятным – настолько в мозгу среднего современного человека засело представление об этой цивилизации, как о чем-то изначально заданном, извечном и несокрушимом. Между тем, никаких серьезных оснований думать так, не существует. Именно в те годы, как мы помним, была практически начисто стерта с лица земли такая высокоразвитая страна как Хорезм, уничтожены совсем немаленькие, насчитывающие не одну сотню лет государства киргизов и тангутов. Наконец, сокрушена держава чжурдженей, с ее миллионной армией, высокоэффективным государственным аппаратом и развитой экономикой – одним словом, заметно превосходившая тогдашнюю Европу по всем показателям. И не существует никаких объективных причин, по которым то же самое не могло бы произойти и с германо-романским миром.

Но все по порядку.

…Смерть Чингисхана вовсе не повлекла, как можно было бы ожидать, исходя из исторического опыта, немедленного распада созданной им военной империи.

Напротив, наследовавший отцу третий сын – Угэдей, или в другой транскрипции – Октай, всерьез намеревался достичь мирового господства, исполнив завет отца – дойти до «Последнего моря».(76,197)

Правда, приступить к этому сразу он не смог – требовалось вначале добить вышеупомянутых чжурдженей и тангутов, а заодно, возможно, разобраться с внутренней оппозицией.

Так что решение о новом походе в «вечерние страны», было принято только на курултае 1234 года.

В поход по покорению Запада было отряжено порядка ста пятидесяти тысяч всадников (а вовсе не четыреста или пятьсот тысяч, как писали иные историки и романисты).

Армия вторжения была в течение зимы 1235-36 годов сосредоточена в верховьях Иртыша, откуда весной 1236 двинулась на запад.

Вместе с ней шли огромные стада заводных (сменных) коней и скота, предназначенного для прокормления солдат, колоссальный обоз, тащивший, кроме всего прочего, и запасы пороха, и китайских специалистов по обращению с ним. Формально во главе похода находился хорошо известный нам Бату-хан.

Фактически же военными действиями руководил Субудай-баатур ^[42] – один из величайших полководцев мировой истории, имя которого куда менее известно.

Армия эта двигалась не быстро и не скоро. Лишь к декабрю следующего года,

походя разгромив Волжскую Булгарию, Субудай переправился через замерзшую Волгу, и вошел в русские земли.

С поразительной быстротой – буквально в течение одной зимы, несмотря на отчаянное сопротивление – ни один город не капитулировал и все пришлось брать штурмом, была покорена вся северо-восточная Русь – Рязанское, Владимирское, Суздальское, Тверское великие княжества. Покорена – слишком мягко сказано. Фактически, эти богатые и многолюдные княжества были уничтожены. Только в феврале в одном владимирском княжестве были взяты и сожжены четырнадцать городов. Объединенная рать северо-востока во главе с князем Суздальским Юрием вся полегла на Сити.

В боях пали пятнадцать только одних князей – погибла практически вся феодальная знать региона.

Нельзя сказать, что завоевание проходило беспроблемно – вспомнить хотя бы Смоленск, сумевший отбить нападающих, причем – в чистом поле. Или гибель под Коломной внука самого Темуджина – Кулькана – одного из двух Чингизидов, погибших в бою за все время существования монгольской державы. Но то были только лишь досадные мелочи на фоне общего успеха.

Разорив и разграбив все, что только можно, войска Батыя, заметно, надо сказать, поредевшие, ушли в донские степи, где отдыхали, набирались сил, пополняясь новыми контингентами, присылаемыми из Средней Азии и кипчакских степей. Вскоре численность изрядно поредевшего войска вновь поднялась до прежних пятнадцати туменов.

На этот раз основной удар пришелся по юго-восточным русским землям.

В начале лета 1240 года Батый грабит земли Переяславля, Чернигова, Новгород-Северского, подступает к стенам Киева.

12 июля после сорокадневной осады Киев взят, истреблены практически все жители. Затем монголы опустошают Волынь, Галицкое княжество – князья и знать бегут в соседнюю Венгрию; отряды беспощадных всадников рассыпаются по всей Южной Руси, методично превращая ее в пепел. Лишь нескольким городам – Каменцу, Холму, Данилову, оказавшимся в стороне от главного удара, удается отразить подошедшие к их стенам отряды.

Но покоряя Русь, монголы отнюдь не намеревались этим ограничиваться.

Они тщательно собирали информацию о Европе, и, прежде всего, о прилегающих государствах – Польше и Венгрии. Для этого использовались самые различные источники и методы – так, в венгерском походе, в роли военного советника (очевидно, против своего желания) выступал воевода Димитрий, взятый в плен в Киеве. В то же время, европейцы имели самое смутное представление о монголах и их целях – в основном то, что сообщили им беженцы и немногочисленные купцы.

Оставив порядка тридцати тысяч человек в русских землях (все цифры, разумеется, примерные), Субудай двинул оставшиеся двенадцать туменов на запад.

Венгрия, Польша, Силезия, Богемия, оказавшиеся на его пути, пусть и напрягая все силы, смогли бы выставить армию куда как более многочисленную. Могли попытаться перекрыть карпатские перевалы и долины, или, во всяком случае, заключить военный союз для противодействия вторжению. Но европейцы вовсе не видели особой угрозы в каких-то там кочевниках-язычниках, несмотря даже на десятки тысяч половецких беженцев, нашедших укрытие в Венгрии, и могущих многое рассказать о том – что ждет тех, кто окажется на пути орды.

И чудовищно трагическая судьба самой Руси их опять – таки ничему не научила. Напротив – можно смело предположить, что кое-кто откровенно злорадствовал, слыша о бедах русских схизматиков, а в Риме уже прикидывали – не удастся ли присоединить ослабленную русскую православную церковь к римской?

Несомненно, тут сыграло главную роль европейское высокомерие, с каким обитатели Запада всегда смотрели на восток: если всякие там русские и половцы в ужасе бежали прочь от непонятного противника, то к ним это отношения не имеет – ведь все это очень далеко. А если эти неведомые монголы все-таки сунуться в пределы католических земель, то, разумеется, будут незамедлительно уничтожены.

Более того – не думая о внешнем враге, Европа как раз вступила в очередную полосу войн.

На южном фланге Венгрия, совместно с Эпиром и Болгарией пыталась раздавить Сербию. При этом Болгария весьма агрессивно посматривала на своего греческого союзника и, одновременно, лелеяла завоевательные планы в отношении Латинской империи – жалкого уродца, созданного крестоносцами за четыре десятилетия до того на обломках разгромленной Византии. С юга Латинской империи угрожала империя Никейская, мечтавшая о возрождении Восточного Рима со столицей в Константинополе, которой, в свою очередь, в затылок дышал Конийский султанат.

Фридрих II Гогенштауфен, император Священной Римской Империи воевал в Италии, при этом активно конфликтуя с папским престолом. Англия боролась с Францией, отбиравшей материковые владения Плантагенетов.

И вот, по Европе распространяется вселяющая в сердца ужас весть – монголы идут!!

Их отряды мчатся по польским и немецким землям, захватывая город за городом, оставляя после себя трупы и пепел.

Когда всего два передовых монгольских тумена вторгаются в Силезию, то жители ее убеждены, что на них идет двухсоттысячная армия.

Тем не менее, воля к сопротивлению еще не покинула европейцев. Силезский герцог Генрих II во главе спешно собранного войска, насчитывавшего до сорока тысяч всадников – немцев, тевтонов и поляков, двинулся навстречу врагу, заняв позицию у местечка Легнице.

На соединение с ним форсированным маршем шел богемский король Вацлав I, прозванный Железным, у которого было тридцать тысяч закованных в броню всадников и пехотинцев. Трудно сказать, как бы развивались события, успей они соединиться. Но монголы ударили по Генриху, когда чехи были в двух днях пути от Легнице.

На поле битвы сошлись две армии: с одной стороны – войско блестящих европейских рыцарей, кичащихся своими гербами и родословными, в великолепных доспехах работы искусных оружейников Милана и Толедо, вооруженных мечами, с одного удара способными разрубить человека буквально пополам.

Противостоял им – как казалось – какой-то жалкий степной сброд на мелких лошаденках, в панцирях из кожи и копытных пластин, с легкими саблями, которыми нечего и думать пробить европейскую броню.

Христиане предвкушали, надо полагать, если и не легкую, то быструю, и уж точно – несомненную победу.

Действительность оказалась совсем иной.

Без особого труда монголы опрокинули и обратили в бегство лучшее в Европе польское и немецкое рыцарство. Сам Генрих Силезский пал в бою.

Помогла все та же стандартная и беспроигрышная тактика – монголы окружили куда менее маневренную тяжелую конницу со всех сторон, и просто расстреляли ее из своих дальнобойных луков, искусно уклоняясь от отчаянных контратак.

По одним данным, под Легнице осталось двадцать тысяч рыцарей, по другим – тридцать с лишним. Есть предание, что монголы заполнили десятки мешков отрезанными у трупов ушами.(15,280) Вацлав Железный, узнав о судьбе армии Генриха, в беспорядке отступил. Монголы не преследовали бегущих, занявшись разорением и грабежом беззащитной Силезии и западной Польши.

Один из туменов, под началом нойона Хайду, дошел до Балтийского моря, но повернул назад, к основным силам. Монголы, форсировав Эльбу и Одер, появляются уже в Тюрингии.

На юге дела монголов так же идут великолепно. В начале марта монголы беспрепятственно переходят Карпаты, и венгерский король Бела IV, только-только созвавший знать своего королевства для обсуждения нависшей опасности, с ужасом обнаруживает, что монгольский авангард уже появился на противоположном берегу Дуная, буквально напротив столицы.

В течение месяца, неимоверными усилиями удается помешать монголам переправиться на другой берег, а за это время Бела собирает армию в которой более шестидесяти тысяч венгров и немцев.

11 апреля – через два дня после сражения при Легнице, у реки Шайо происходит битва, ставшая роковой. Заманив мадьяров ложным отступлением, их затем окружают и принимаются истреблять стрелами.

Чудом вырвавшихся из кольца преследуют и методично уничтожают, не вступая в рукопашную. Уцелели очень немногие, и их рассказы ввергают жителей еще не захваченных районов в панику, уничтожая саму мысль о сопротивлении.(15,280)

Бела IV, бросив королевство на милость Божию, сбежал сначала в Германию, а потом – в Далмацию, где некоторое время скрывался на одном из островов Адриатики, подобно хорезмшаху Мухаммеду. В течение каких-то четырех месяцев монголы стали хозяевами всей Восточной и Центральной Европы от Балтики до Дуная. За это время они выиграли несколько крупнейших сражений, наголову разбив противников, намного превышающих их по численности.

Но это еще не все. Несколько туменов под водительством братьев Батыя, Байдара и Орду, в марте 1241 опустошили Великую Польшу, за короткое время взяв и разрушив главные польские города – Люблин, Сандомир и, наконец, столицу – Краков.(12,161) При этом активно используются метательные машины, стреляющие горшками с горючими веществами – упомянутые в русских летописях «сосуды на взятье града». Захват этих городов ознаменовался необыкновенно жестокими расправами с жителями, и особо – со всем духовными лицами. Их предавали изощренным мучительным казням.

Рейдовые группы захватчиков свирепствуют в Трансильвании, Валахии, Буковине, Моравии и Словакии.

Лето 1241 года. Монголы, собрав основные силы в венгерской пуште, как два года назад – в донских степях, готовятся к новому походу.

Европа замерла в ужасе, но ни летом ни осенью новое нашествие не началось.

Монголы двинулись в поход в декабре. Это, кстати, еще одно «секретное оружие» степняков: европейцы совершенно не способны вести войну зимой, в то время как кочевники великолепно умеют это (европейская военная наука не предусматривала самой возможности широкомасштабных боевых действий в зимнее время практически до начала ХIХ века).

Их передовые отряды беспрепятственно перешли восточные отроги Альп, выйдя на подступы к Венеции и Триесту, в то время как другая часть войска двигалась на Вену.

Предстоял решающий штурм «Крепости Европа», исход которого был предрешен.

И именно в этот момент из Каракорума пришло известие о смерти кагана Угедея.

В соответствии с «Ясой» – основным законом монголов, при выборах нового правителя должны были присутствовать все без исключения члены династии.

И армия под знаменем с серым кречетом ^[43] повернула на восток.

Правда, отступая, монголы еще успели пройтись частым гребнем по Далмации с Сербией и разорить северную Болгарию, но на этом все и кончилось.

Почему же монголы не вернулись?

Долгое время в отечественной историографии, да и не только в ней, господствовала точка зрения, что монголы опасались оставить в тылу разбитую, но не побежденную до конца Русь.

Вспомним ставшие классическими слова А.С. Пушкина «России определено было высокое предназначение… ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Россию и возвратились на степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией»

Примерно то же самое утверждает и Поликарпов, уточняя, что «…хан Батый…под влиянием побед Александра Невского над шведами и датчанами захотел вернуться от берегов Адриатики в низовья Волги, ибо опасался иметь у себя в тылу столь выдающегося полководца». (13,259)

Отчасти, вышеизложенное соответствует действительности – несмотря на все монгольские победы, просторы Восточноевропейской равнины сыграли роль своеобразного амортизатора: как бы там ни было, русские дружины не один воздух рубили мечами. Но куда большее значение имело то, что после внезапной смерти наследника Чингисхана – Угедея (кстати, довольно-таки своевременной), начался активный процесс раздела великой монгольской орды между его наследниками. А получивший ее западные земли Бату-хан вовсе не стремился к новым завоеваниям, предпочитая войне и победам, вопреки мнению Чингисхана, – наслаждение разнообразными радостями жизни.

В конечном счете, именно смерть Угедея спасла западный мир.

Случись так, что Угедей прожил подольше и умер бы после начала войны, Европе это уже не помогло бы – завоевание все равно продолжилось, разве что несколько притормозилось. Прекратить победоносный поход для монголов – все равно что волкам бросить уже загнанную добычу.

Итак, представим, что спасительная весть не приходит (всего-то и надо было кагану прожить еще годик-другой!), и поход монголов на запад продолжается.

Нельзя сказать, что европейцы вовсе не предпринимают никаких усилий по совместной обороне.

Император Фридрих II спешно рассылает всем европейским монархам письма, с призывом сплотиться во имя защиты веры и своей земли. Но уже поздно – династия Гогенштауфенов давно успела зарекомендовать себя далеко не с лучшей стороны, и в этих призывах видят лишь стремление подчинить себе Европу, воспользовавшись благоприятным предлогом. Более того – широко распространяются слухи, что сам император тайно сносится с монголами, рассчитывая с их помощью сокрушить папский престол. Да и времени для организации отпора уже, по большому счету, нет.

Монголы по прежнему ведут наступление по двум направлениям – на северо-запад, в сторону Вены, на Мюнхен и дальше – на Бургундию, и на юг, против Италии.

А впереди них наступает неодолимый страх, практически полностью парализующий волю к сопротивлению. Каждая новая победа умножает силу монголов.

Свою лепту вносят и монгольские лазутчики, старательно сеющие слухи о непобедимости монголов, их чудовищной многочисленности и жестокости.

Только тут власть имущие осознают, как слепы они были и, должно быть, стены дворцовых покоев услышали бы немало бесполезных сетований и проклятий судьбе…

Охваченные ужасом, люди день и ночь возносят молитвы в храмах, бросая повседневные дела, и моля: «Господи, избави нас от ярости татар».(15,280) Все шире распространяется убеждение, что происходящее – несомненный признак приближающегося конца света – тем более, что, по сути, средневековье непрерывно жило во мнении, что он недалек. В народных массах утверждается мнение, что монголы – упомянутые в Библии народы Гог и Магог, чье нашествие должно предшествовать Страшному Суду.(73,164)

И все то, что творится в Италии, когда на ее территорию вторгаются свирепые азиатские захватчики, лишь способствует утверждению подобного мнения. Словно бы вернулись времена падения Рима, когда такие же неисчислимые орды обрушились на беззащитную, погрязшую в смутах и разложении империю.

Италия – самый высокоразвитый и богатый регион тогдашней Европы.

Огромное количество городов – процент городского населения так же выше всех на континенте. И в каждом, даже в самом маленьком городке, есть чем поживиться – сокровища церквей и монастырей, богатства феодалов, купцов, городская казна…

Население же не слишком воинственно – уже давно основная масса местных властителей привыкла полагаться на иноземных солдат – кондотьеров.

Правда, города защищены, вполне казалось, надежными стенами… Но разве защитили такие же стены Краков, Сандомир и Буду? А до того – Пекин, Самарканд, Балх?

В течение буквально считанных недель один за другим берутся приступом, грабятся и сжигаются города северной Италии – Венеция, Милан, Флоренция…

Иные города (та же Генуя, сумевшая в нашей истории неплохо наладить сотрудничество с золоордынскими ханами), пытаются договориться с завоевателями, откупиться золотом. Иногда им это даже удается – ограбленные дочиста, пережившие появление наглых захватчиков на своих улицах и массовое насилие над женщинами, они все же избежали тотальной резни и уничтожения.

Закончив грабить север полуострова, поздней весной 1242 года монголы идут на столицу христианского мира. Вместе с папскими отрядами на защиту Рима выступают войска королевства Обеих Сицилий – ленного владения старого врага Святого Престола – Фридриха II.

Сильно запоздавшее, и уже по одному этому бесполезное прозрение! Рим взят и разорен не хуже (вернее не лучше) чем при вандалах. Римский папа, возможно, незадолго перед этим успевший объявить всеобщий крестовый поход в защиту веры, пленен и стоит на коленях перед каким-нибудь из монгольских царевичей, тщетно вымаливая пощаду. Алтарь оскверненного собора Святого Петра превращен в стойло для коней завоевателей. В течение двух-трех следующих месяцев максимум, монголы проходят из конца в конец весь Итальянский сапог. За войском движется громадный обоз с награбленным – взятую добычу можно сравнить только с той, что досталась армии Чингисхана в китайских землях.

Затем, оставив один-два тумена на полуострове, монголы уходят на север, куда перемещаются основные боевые действия. Они атакуют южные границы Французского королевства, обращая в пепел только-только пришедший в себя после катарских войн начала века Лангедок и Прованс.

Европа в глубоком страхе внимает сообщениям о уничтожении древних городов и разорении богатейших провинций, а известие о взятии Вечного Города и сокрушении святого престола повергает христиан буквально в смертельный ужас.

Зато константинопольские патриархи и греческие владыки Малой Азии и Пелопоннеса, наверняка радуются падению римской церкви, будучи убеждены, что это – божья кара римским еретикам.

Впрочем, они как раз имеют шансы уцелеть – покорение южных земель монголы наверняка бы отложили до окончательной победы на западе.

Наступление северной группы монгольских войск, которым лично руководит престарелый Субудай-баатур, разворачивается столь же успешно. Первой в чреде городов Священной Римской Империи, обреченных в жертву степному богу войны Сульдэ, становится Вена. На ее защиту, во главе отборного войска выступает сам император Фридрих Гогенштауфен, к которому присоединяется Вацлав I. И у стен бывшего римского Виндабона повторяется трагедия Легницы и Шайо. Войско Священной Римской Империи разбито, император гибнет, или взят в плен – чтобы быть казненным.

Читателю может показаться, что описывая стремительное триумфальное шествие степных воителей по Европе, автор чрезмерно сгущает краски. Ничуть не бывало.

На том этапе монголы были действительно практически непобедимы. Ведь в это время в распоряжении европейских армий еще не было огнестрельного оружия, которое через несколько столетий обеспечило доминирование Запада во всемирном масштабе, а стены большинства европейских городов уступали аналогичным оборонительным сооружениям Китая и Средней Азии.

Что касается тяжелой рыцарской конницы, то она терпела не одно поражение от арабских всадников, которых, в свою очередь, монголы много раз жестоко били. И, как это показал пример той же Легницы, против монголов рыцарство оказалось весьма малоэффективно, точнее говоря – неэффективно совсем.

Чтобы более-менее успешно бороться с завоевателями, нужно было иметь таких же метких конных лучников и хотя бы в сопоставимом количестве. Стрелков же подобных, напомню, нужно было готовить не один год, а лучше всего – с раннего детства. Положение, в котором оказываются европейские рыцари при столкновении с «татарами», можно сравнить разве что с тем, что творилось с конницей в Первую Мировую войну, когда навстречу атакующим кавалерийским лавам извергали свой смертоносный огонь пулеметы.

Наконец, общая численность рыцарей (в смысле – вообще подготовленных тяжеловооруженных всадников) во всей Западной Европе вряд ли много больше восьмидесяти – ста тысяч, в то время как даже первый эшелон армии вторжения далеко превышает это число. Вдобавок, это войско спаянно даже не железной, а стальной дисциплиной и взаимовыручкой (не пришедших на помощь соседу просто казнили – иногда целыми подразделениями), трусость и невыполнение приказа были явлениями неслыханными – смерть была карой и за несравненно меньшие проступки.(76,205)

Солдатам монгольской армии строжайше запрещалось грабить взятый город до окончания боя – нарушителей полагалось даже не казнить, а убивать на месте. В то же время европейцы тех времен зачастую терпели поражения, именно потому, что не окончив сражения, предавались грабежам и мародерству, а иногда даже – вступали в схватки между собой, пытаясь поделить еще не взятую толком добычу. ^[44] 22,229)

И это не говоря уж о том, что по своей организации и управляемости эта армия просто не знает себе равных, тем более в тогдашней Европе, где понятие какого бы то ни было управления частями на поле боя просто отсутствовало. В соответствии с тогдашними тактическими канонами, сражение представляло собой хаотичное множество схваток между отдельными бойцами и небольшими отрядами. И, естественно, не предусматривалось ничего подобного фланговым охватам и окружению – воинские обычаи считали зазорным даже преследование бегущего противника.