Свобода или смерть: трагикомическая фантазия (сборник)

1966–1967

Свадебный этюд

Полный снежным скрипом, конским храпом

И крахмальной свежестью рубах,

По утрам похрустывает Краков,

Как морозный пряник на зубах.

Пять саней подкатывают к месту,

Где пылает солнечный костел,

Пять парней несут в него невесту,

Будто ветку хвороста в костер.

А жених уже ступает следом,

А жених уже очами ест

Пахнущие ладаном и снегом

Губы самой лучшей из невест.

А невеста вздрагивает чутко:

И чего скрывать перед людьми! —

Как же свадьбу, этакое чудо,

Бог позволил сделать без любви?..

А в дому она опять все та же,

Смотрит, улыбается незло:

Кто сказал, что панночке Наташе

С женихом не очень повезло?

Полно, все ли сыты в этом доме,

Может, что забыто второпях?..

…Бестолково, как сверчок в ладони,

Мечется улыбка на губах…

1967

Чудеса всегда доверены минутам

Чудеса всегда доверены минутам,

Чудо трудно растянуть на полчаса.

Но минуты мы неряшливо минуем —

И поэтому не верим в чудеса.

Вот пузатая нарядная солонка.

Попытайтесь убедить себя на миг,

Что солонка – это тетушка Солоха,

А узоры – это вышитый рушник.

Не сумеют – ну и ладно, но при этом

Осмеют тебя на весь на белый свет!

Но природа не прощает непоэтам —

Мстя за каждый неразгаданный секрет.

И когда, предметы трогая неловко,

Мы разгадку задеваем впопыхах, —

Нам разгадка мстит, как та боеголовка,

И предметы разрываются в руках!..

1967

Песенка о собственных похоронах

Ангел стоял

Возле кровати —

Как санитар

В белом халате.

– Цыц! – убеждал, —

Что ты кричишь-то?..

Ты же у нас

Храбрый мальчишка.

Взял и унес

В звездные дали —

Только меня

Здесь и видали.

Это конец,

Это финита.

Был Леонид —

Нет Леонида…

Я уплывал

В душной сирени,

У трубачей

Губы серели.

Им недосуг —

Им бы удрать бы:

Кто-то их взял

Прямо со свадьбы.

Больно нужна

Им панихида, —

Был Леонид,

Нет Леонида…

Горный аул

Слушал «Аиду»,

Наш мюзик-холл

Плыл во Флориду.

В тысячный раз

Шел образцово

Детский спектакль

У Образцова.

Ни у кого —

Грустного вида, —

Был Леонид,

Нет Леонида…

Все как всегда,

Все по привычке —

Люди, мосты

И электрички.

Что за напасть?

Что за немилость?

В мире ничто

Не изменилось.

Значит – судьба,

Значит – планида.

Был Леонид —

Нет Леонида.

1967

Я заметил, что за мной шпионят вещи

Я заметил, что за мной шпионят вещи,

Смотрят так многозначительно и веще,

Будто молча обещают Страшный суд,

Будто что-то и куда-то донесут.

По квартире пробираюсь воровато:

Значит, в чем-то я виновен, вероятно?

Вон часы. На прежнем месте. На стене.

Почему ж от них мурашки по спине?

Я неведением просто измочален.

Перестаньте шантажировать молчаньем!

Но молчит и улыбается в ответ

Холодильник, ироничный, как Вольтер…

1967

Удача

День закончен – и кисть до утра

Остывает светло и натруженно…

Головешкой ночного костра

В темноте догорает натурщица…

Я гляжу на законченный труд

И, как это случается издавна,

Понимаю, что новый этюд —

Это в общем не новая истина.

Но я счастлив, как юный жених,

И танцуется мне, и хохочется:

Я сегодня остался в живых

На войне, именуемой творчество!..

Уцелевший, стою у холста,

Полный солнца, любви и смятенья.

…Уважайте удачу, когда

Неудача была бы смертельна!

1967

Компромисс

Я себя проверяю на крепость:

Компромиссы – какая напасть!

Я себя осаждаю, как крепость,

И никак не решаюсь напасть.

Не решаюсь. Боюсь. Проверяю.

Вычисляю, тревожно сопя,

Сколько пороху и провианту

Заготовил я против себя.

Но однажды из страшных орудий

Я пальну по себе самому,

Но однажды, слепой и орущий,

Задохнусь в непроглядном дыму…

И пойму, что солдаты побиты,

И узнаю, что проигран бой,

И умру от сознанья победы

Над неверным самим же собой…

1967

В наш трехдневный краткосрочный отпуск

В наш трехдневный краткосрочный отпуск,

Презирая жалкую корысть,

Мы в бюджетах пробиваем пропасть,

Что ничьим наследством не покрыть.

Отпуск! Мы хмелеем и хмуреем,

Нас бросает в холод или в пот,

Мы не сознаем, за коим хреном

Нас несет в ночной аэропорт…

Пензенцы, клинчане, одесситы,

Знаю, что на родине, что там

Мчат вас одинокие таксисты

К беспокойным аэропортам…

…Я толкусь в малаховских буфетах,

Лопаю икру и огурцы…

Немо, как у пушечных лафетов,

У прилавков стынут продавцы.

Дрыхнут, не добравшись до калиток,

Жертвы необузданных страстей,

И рычат цепные монолиты

На подворьях дачных крепостей…

Я, как блудный сын из старой притчи,

Получить прощение хочу.

Я лечу в Москву на электричках,

На попутных «газиках» качу.

Я с тобой не виделся два года —

Понимаешь, целых долгих два…

Плюнь ты на нелетную погоду —

Смилуйся, прими меня, Москва!..

1967

Ипподром

…Вот впереди, других сминая,

Сосредоточенно смурная

Несется лошадь, чуть дыша!

Она летит по чьим-то судьбам,

И дребезжит ларьком посудным

Ее усталая душа…

А некто, толстый и вспотевший,

Азартно машет тюбетейкой:

Мол, кто же первый, как не ты!.

Толпа и впрямь теряет шансы,

И разверзаются, как шахты,

До легких высохшие рты.

Она не знает, эта лошадь,

Зачем ей нужно облапошить

Своих зачуханных подруг,

Одно известно ей покуда:

Необходимо сделать чудо —

И дотянуть последний круг!..

…Люблю пустые ипподромы,

Когда неспешны и подробны

Они вершат свои дела…

Жокей расседлывает лошадь

И тихо, чтоб не потревожить,

Снимает нимб с ее чела…

1968

Рекрутская песня

Разбойная пирушка,

Измятая подушка, —

Случайная подружка

Уснула, как сурок…

И с первыми лучами —

С котомкой за плечами —

В тревоге и печали

Ты выйдешь за порог!..

Ать-два!

Ать-два!

Ать-два!

Капрал тебе, бедняге,

Поднес ведерко браги,

Перо и лист бумаги, —

Адье – и был таков…

А утром – взятки гладки,

Печать – и все в порядке,

И ты уже в десятке

Таких же дураков!..

Ать-два!

Ать-два!

Ать-два!

И нет к семье возврата,

И нет к стрельбе азарта,

Сегодня жив – а завтра

Сколачивают гроб…

В казарме ждут к обеду,

И ты кричишь: приеду! —

И в полдень, в ту же среду

Получишь пулю в лоб!

Ать-два!

Ать-два!

Ать-два!

1968

Подарок Андерсена

Ты не веришь в таинственность радуги

И загадок не любишь совсем.

Ты сегодня сказал мне, что яблоки —

Это тот же коричневый джем.

И глаза у тебя улыбаются,

И презрительно морщится нос.

Ведь у взрослых ума не прибавится,

Если к ним относиться всерьез.

Ты не числишься в сказочном подданстве

На седьмом от рожденья году.

Это яблоко – самое позднее

Из оставшихся в нашем саду.

Это яблоко – солнечной спелости,

Как последний счастливый обман,

Дарит Вашей Взрослеющей Светлости

С уважением – Ганс Христиан.

1968

Человек начинал говорить

…А началом явился испуг

От нечаянно хрустнувшей ветки…

И дремучий немыслимый звук

Шевельнулся тогда в человеке…

Человек начинал говорить!..

И не в силах бороться с искусом

Обнаружил великую прыть

В овладении этим искусством.

Он придумывал тысячи тем,

Упиваясь минутным реваншем.

Говори-и-ть! – А о чем и зачем —

Человеку казалось неважным.

Он смолкал по ночам, но и тут —

Что ни утро – в поту просыпаясь,

Он пугался безмолвных минут

И ничем не заполненных пауз.

Но однажды случилась беда:

Он влюбился и смолк в восхищенье.

И к нему снизошла немота

И свершила обряд очищенья.

Он притих, и разгладил чело,

И до боли почувствовал снова

То мгновение, после чего

Станет страшно за первое слово…

1969

Однажды утром

Белым-бело! – И в этом белом гимне

Явилась нам, болезненно остра,

Необходимость тут же стать другими,

Уже совсем не теми, что вчера.

Как будто Бог, устав от наших каверз,

От ссор и дрязг, от жалоб и нытья,

Возвел отныне снег, крахмал и кафель

В разряд святых условий бытия.

И вдруг шаги и разговоры стихли,

И тишина везде вошла в закон

Как результат большой воскресной стирки

Одежд, религий, судеб и знамен.

1969

Бизоны

В степях Аризоны

В горячей ночи

Гремят карабины

И свищут бичи.

Большая охота.

Большая беда.

Несутся на запад

Бизоньи стада.

Их гнали, их били,

Их мучили всласть —

Но ненависть к людям

Им не привилась.

Пусть спины их в мыле

И ноги в крови —

Глаза их все так же

Темны от любви.

Брезгливо зрачками

Кося из-под век,

Их предал лукавый

Изменчивый век.

Они же простили

Его, подлеца,

Как умные дети —

Дурного отца.

Какое же нужно

Испробовать зло,

Чтоб их отрезвило,

Чтоб их проняло,

Чтоб поняли черти

У смертной черты,

Что веку неловко

От их доброты!..

1969

Последняя песенка старого дуэлянта

Бонжур, месье! Ну вот я вышел,

Покинув праздничный обед.

В одной руке – кулечек вишен,

В другой – нескромный пистолет.

А день прекрасен и торжествен,

И нам стреляться – неужель?

Прошу прощения у женщин

За эту глупую дуэль.

Друзья не крикнут мне: куда ты?

Они суровы и честны.

И нервно стынут секунданты,

И громко тикают часы.

И жизнь моя уже конкретна

Для пистолетного огня,

И санитарная карета

За поворотом ждет меня.

И вскоре медики измерят

Мое холодное чело,

И жизнь тихонько мне изменит —

Но не изменит ничего.

Когда б вернул мне жизнь Всевышний

И вновь вручил мне пистолет, —

Я б точно так же лопал вишни

И целил – просто в белый свет!..

1969

Провинциалка

…А здесь ни наводненья, ни пожара,

И так же безмятежна синева,

И под конюшни отдана хибара

С заносчивым названьем «Синема».

О милый городок счастливых нищих,

Здесь жизнь всегда беспечна и легка!

И вдруг – печаль в распахнутых глазищах

Молоденькой жены зеленщика…

За кем бегут мальчишки и собаки,

Куда они спешат в такую рань? —

Столичный клоун в белом шапокляке

Опять приехал в вашу глухомань!

Не ты ль его когда-то целовала —

С ума сойти! – и, кажется, при всех!

Должно быть, не одна провинциалка

Отмаливает тот же самый грех…

Как ты была тогда неосторожна,

Как ты неосмотрительна была!..

Тебе его хохочущая рожа

И год спустя по-прежнему мила.

На нем все тот же фрак и та же пудра,

И он все так же нравится толпе…

Но – дурочка! – опять наступит утро,

И он уйдет, не вспомнив о тебе.

А утро будет зябким, как щекотка,

И заорут над ухом петухи.

И будут нам нужны стихи и водка.

Стихи и водка. Водка и стихи.

Гляди, а твой супруг, смешон и жалок,

Сейчас преподнесет ему цветы!

Похоже, что мужья провинциалок

Искусство ставят выше суеты…

1960

Память

Давай поглядим друг на друга в упор,

Довольно вранья.

Я – твой соглядатай, я – твой прокурор,

Я – память твоя.

Ты долго петлял в привокзальной толпе,

Запутывал след.

Ну вот мы с тобою в отдельном купе,

Свидетелей нет.

Судьба мне послала бродить за тобой

До самых седин.

Ну вот мы и встретились, мой дорогой,

Один на один.

Мы оба стареем: ты желт, как лимон, —

Я лыс, как Сократ.

Забудь про милицию и телефон,

Забудь про стоп-кран.

Не вздумай с подножки на полном ходу

Нырнуть в темноту.

Мы едем с тобою не в Караганду

И не в Воркуту.

Чужие плывут за окном города,

Чужие огни.

Наш поезд отныне идет в никуда,

И мы в нем одни.

…Как жутко встречать за бутылкой винца

Синюшный рассвет

И знать, что дороге не будет конца

Три тысячи лет…

1970

Вино из одуванчиков

Меня сочтут обманщиком,

Да только я не лгу:

Вином из одуванчиков

Торгуют на углу.

Уж если одурачивать —

То как-нибудь хитро:

Вино из одуванчиков —

Да это же ситро!

Нашли же чем попотчевать

Доверчивый народ, —

А очередь, а очередь,

А очередь – растет!

Закройте вашу лавочку,

Не стоит тратить пыл:

Вино из одуванчиков

Никто еще не пил.

Алхимики, не вам чета,

Тузы и короли —

Вина из одуванчиков

Придумать не смогли.

Напрасно вы хлопочете,

Товар у вас не тот, —

А очередь, а очередь,

А очередь – растет.

Название заманчиво,

Однако не секрет:

Вина из одуванчиков

На белом свете нет.

Меня сочтут обманщиком,

Да только я не лгу:

Вином из одуванчиков

Торгуют на углу.

Вино, понятно, кончилось,

Киоск давно закрыт, —

А очередь, а очередь,

А очередь – стоит!

1970

Мгновение тишины

В сошедшей с ума Вселенной —

Как в кухне среди корыт —

Мы глохнем от диксилендов,

Парламентов и коррид.

Мы все не желаем верить,

Что в мире истреблена

Угодная сердцу ересь

По имени тишина.

Нас тянет в глухие скверы —

Подальше от площадей, —

Очищенные от скверны

Машин и очередей.

Быть может, тишайший гравий,

Скамеечка и жасмин —

Последняя из гарантий

Спасти этот бедный мир.

Неужто, погрязши в дрязгах,

Мы более не вольны

Создать себе общий праздник —

Мгновение тишины?

Коротенькое, как выстрел,

Безмолвное, как звезда, —

И сколько б забытых истин

Услышали мы тогда!

И сколько б Наполеонов

Замешкалось крикнуть «пли!»,

И сколько бы опаленных

Не рухнуло в ковыли…

И сколько бы пуль напрасных

Не вылетело из дул,

И сколько бы дам прекрасных

Не выцвело в пошлых дур!

И сколько бы наглых пешек

Узнало свои места —

И сколько бы наших певчих

Сумело дожить до ста!..

Консилиумы напрасны.

Дискуссии не нужны.

Всего и делов-то, братцы, —

Мгновение тишины…

1972

Вот вы говорите, что слезы людские – вода?

– Вот вы говорите, что слезы людские – вода?

– Да.

– Все катаклизмы проходят для вас без следа?

– Да.

– Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас – лабуда?

– Да.

– И вам все равно, что кого-то постигла беда?

– Да.

– И вам наплевать, если где-то горят города?

– Да.

– И боли Вьетнама не трогали вас никогда?

– Да.

– А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?

– Да…

– Но вам удается ее усмирить без труда?

– Да.

– А если разрушили созданный вами семейный очаг?

– Так…

– Жестоко расправились с членами вашей семьи?

– И?..

– И вам самому продырявили пулею грудь?

– Жуть!

– Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?

– Нет!

– А вы говорите, что слезы людские вода?

– Нет…

– Все катаклизмы проходят для вас без следа?

– Нет!

– Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда?

– Да! Да. Да…

1972

Про Клавочку

Клавка – в струночку, лицо белей бумаги,

И глядит – не понимает ничего.

А кругом – все киномаги да завмаги,

Да заслуженные члены ВТО.

Что ни слово – Мастроянни да Феллини,

Что ни запись – Азнавур да Адамо!..

Так и сяк они крутили да финтили,

А на деле добивались одного:

«Клавочка, вам водочки

Или помидорчик?

Клавочка, позволите

Вас на разговорчик?»

Как сомы под сваями —

Вкруг твоей юбчонки

Крутятся да вертятся

Лысые мальчонки.

А снабженец Соломон Ароныч Лифшиц —

В дедероновом костюме цвета беж —

Обещал сообразить японский лифчик

И бесплатную поездку за рубеж.

Говорил ей, как он хаживал по Риму,

Как в Гонконге с моряками пировал…

Ой, глушили Клавку так, как глушат рыбу, —

Без пощады, чтобы враз и наповал!

«Клавочка, вам водочки

Или помидорчик?

Клавочка, позволите

Вас на разговорчик?»

Как сомы под сваями —

Вкруг твоей юбчонки

Крутятся да вертятся

Лысые мальчонки.

И сидел еще один лохматый гений,

Тот, которого «поймут через века», —

Он все плакал возле клавкиных коленей

И бессвязно материл Бондарчука.

Все просил и все искал какой-то «сути»,

Все грозился, что проучит целый свет,

А в конце вдруг объявил, что бабы – суки,

И немедленно отчалил в туалет.

«Клавочка, вам водочки

Или помидорчик?

Клавочка, позволите

Вас на разговорчик?»

Как сомы под сваями —

Вкруг твоей юбчонки

Крутятся да вертятся

Лысые мальчонки.

Ну а третий все развешивал флюиды

Да косил многозначительно зрачком,

Намекал, что, мол, знаком с самим Феллини, —

А по роже и не скажешь, что знаком.

Клавка мчится вкругаля, как чумовая,

Задыхаясь и шарахаясь от стен:

«Друг Сличенко», «сын Кобзона», «внук Чухрая»

И «свояченик самой Софи Лорен»!

«Клавочка, вам водочки

Или помидорчик?

Клавочка, позволите

Вас на разговорчик?»

Как сомы под сваями —

Вкруг твоей юбчонки

Крутятся да вертятся

Лысые мальчонки.

Клавка смотрит вопросительно и горько —

Ей не слышится, не дышится уже

В этом диком и цветном, как мотогонка,

Восхитительном и жутком кураже!..

Но опять шуршит под шинами дорога,

И мерцает дождевая колея…

Едет утречком на лекцию дуреха,

Ослепительная сверстница моя.

1973

Двор

Вечером мой двор угрюмо глух,

Смех и гомон здесь довольно редки —

Тайное правительство старух

Заседает в сумрачной беседке.

Он запуган, этот бедный двор,

Щелк замка – и тот, как щелк затвора.

Кто знавал старушечий террор,

Согласится – нет страшней террора.

Пропади ты, чертова дыра,

Царство кляуз, плесени и дуста! —

Но и в мрачной пропасти двора

Вспыхивают искры вольнодумства:

Якобинским флагом поутру

Возле той же старенькой беседки

Рвутся из прищепок на ветру

Трусики молоденькой соседки!

1974

Письмо Сергею Образцову

Все мы куклы, Сергей Владимирович,

В нашей крохотной суете,

Но кому-то дано лидировать,

А кому-то – плестись в хвосте.

И когда нам порой клинически

Изменяют чутье и такт —

Вы подергайте нас за ниточку,

Если делаем что не так.

Как Вы властвуете шикарно!

Нас – до черта. А Вы – один.

Вы – единственный папа Карло

Над мильенами Буратин.

Если вдруг Вам от наших штучек

Станет грустно и тяжело,

Если вдруг Вам вконец наскучит

Ваше трудное ремесло

Или если Вам станет тошно

От кучумов и держиморд, —

Вы отдайте нас всех лотошнику

И закройте мир на ремонт!

Но покамест Вам аплодируют

Хоть один-два-три пацана, —

Вы держитесь, Сергей Владимирович,

Потому что без Вас – хана!..

1974

Игра в «Замри»

Должно быть, любому ребенку Земли

Знакома игра под названьем «Замри».

Орут чертенята с зари до зари:

«Замри!..»

«Замри» – это в общем-то детский пароль,

Но взрослым его не хватает порой.

Не взять ли его у детишек взаймы —

«Замри?»

Нам больше, чем детям, нужны тормоза,

Нам некогда глянуть друг другу в глаза.

Пусть кто-нибудь крикнет нам, черт побери:

«Замри!»

Послушай-ка, друже, а что если вдруг

Ты мне не такой уж и преданный друг?

Да ты не пугайся, не злись, не остри —

«Замри!»

Противник, давай разберемся без драк —

А что, если ты не такой уж и враг?

Да ты не шарахайся, как от змеи, —

«Замри!»

О, как бы беспечно ни мчались года, —

Однажды наступит секунда, когда

Мне собственный голос шепнет изнутри:

«Замри!»

И память пройдется по старым счетам,

И кровь от волненья прихлынет к щекам,

И будет казаться страшней, чем «умри», —

«Замри».

1975

Песня о чилийском музыканте

Чья печаль и отвага

Растревожили мир?..

Это город Сантьяго

Хрипло дышит в эфир!..

Был он шумен и весел,

И по-южному бос,

Был он создан для песен

И не создан для слез.

В этом городе тесном

Жил, не ведая бед,

Мой товарищ по песням,

Музыкант и поэт.

Он бродил по бульварам

Меж гуляющих пар

И сбывал им задаром

Свой веселый товар…

И когда от страданий

Город взвыл, как в бреду, —

Он в обнимку с гитарой

Вышел встретить беду.

Озорной и беспечный,

Как весенний ручей,

Он надеялся песней

Устыдить палачей…

Но от злого удара,

Что случилось в ответ, —

Раскололась гитара,

Рухнул наземь поэт…

Нет греха бесполезней,

Нет постыдней греха,

Чем расправа над песней,

Чем убийство стиха.

Песня полнится местью

И встает под ружье…

Посягнувший на песню —

Да умрет от нее!

1977

Июль 80-го

Памяти Владимира

…И кому теперь горше

От вселенской тоски —

Лейтенанту из Орши,

Хиппарю из Москвы?..

Чья страшнее потеря —

Знаменитой вдовы

Или той, из партера,

Что любила вдали?..

Чья печаль ощутимей —

Тех, с кем близко дружил,

Иль того, со щетиной,

С кого списывал жизнь?..

И на равных в то утро

У таганских ворот

Академик и урка

Представляли народ.

1980

Високосный год

Памяти ушедших товарищей

О високосный год, проклятый год, —

Как мы о нем беспечно забываем

И доверяем жизни хрупкий ход

Все тем же самолетам и трамваям.

А между тем в злосчастный этот год

Нас изучает пристальная линза,

Из тысяч лиц – не тот, не тот, не тот —

Отдельные выхватывая лица.

И некая верховная рука,

В чьей воле все кончины и отсрочки,

Раздвинув над толпою облака,

Выкрадывает нас поодиночке.

А мы бежим, торопимся, снуем —

Причин спешить и впрямь довольно много —

И вдруг о смерти друга узнаем,

Наткнувшись на колонку некролога.

И, стоя в переполненном метро,

Готовимся увидеть это въяве:

Вот он лежит. Лицо его мертво.

Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.

Переменив прописку и родство,

Он с ангелами топчет звездный гравий,

И все, что нам осталось от него, —

Полдюжины случайных фотографий.

Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг —

И смерть бы проиграла в поединке:

Она б его взяла за воротник —

А мы бы ухватились за ботинки.

Но что тут толковать, коль пробил час!

Слова отныне мало что решают,

И, сказанные десять тысяч раз,

Они друзей – увы! – не воскрешают.

Ужасный год! Кого теперь винить?

Погоду ли с ее дождем и градом?

…Жить можно врозь. И даже не звонить.