На реках Вавилонских

В 1912 году, – сообщают газетные объявления, – «гимназия и реальное училище Штемберга переехали в новый, специально выстроенный по проекту архитектора С. А. Данини, дом по адресу Звенигородская ул. № 10. Для наглядности преподавания здесь устроен школьный научный кинематограф».

Это было первое в России учебное заведение, которое ввело кинопоказы в программу классных занятий и открыло двери своего «синема» для учащихся других школ. Отбоя от желающих не было – ведь приказом попечителя учебного округа посещение гимназистами и реалистами коммерческих кинематографов было строго запрещено.

15

Столичный ритм захватывает Михаила Савича. Он работает в Коммерческом училище 4-го товарищества преподавателей, у Штемберга на Звенигородской, в Ларинской гимназии на 6-ой линии и в гимназии Е. И. Песковской на Среднем проспекте Васильевского острова.

В этом сером угловом доме между Средним проспектом и Шестой линией еще в 1780-х располагалась съестная лавка, а в середине XIX века – винный погреб. На рубеже XIX и XX столетий его сменили чайный магазин, сливочная лавка и магазин фруктов. С ними соседствовали колбасная, мясная, зеленая и мелочная лавки, суровский и белошвейный магазины, мастерская белья и магазин дамских шляп, посудная и свечная лавки. Весной 1943 года большая фугасная бомба разрушила центральную часть фасада. Столовая, которая работала во время блокады, существует и сегодня. Торговые помещения угловой части занимает кондитерский магазин «Белочка».

«Белочка» – это любимые мамины конфеты. Не надо ломать голову над тем, что подарить ей – смело иди и покупай коробку с быстроглазым зверьком на ветке, тем более что и ходить далеко не надо: мимо этого угла я каждый день шла от метро до Первой линии, в Университет и обратно. Окна столовой, куда мы часто забегали с однокурсниками, украшали витражи с петухами. Я приехала сфотографировать здание, куда мой прадед приходил каждый день, чтобы учить гимназистов русской словесности, и на вывеске «Пирогофф» над входом в кафе увидела красный гребешок. Мне упаковали в картонный пакет пирог с брусникой. Дойти до угла, купить коробку «Белочки» – теперь можно и в аэропорт…

Осенью 1913 года в черной тужурке, стянутой лакированным ремнем с блестящей пряжкой, на которой выбит номер гимназии (четверка), в синей фуражке с белым кантом и посеребренным гербом из скрещенных листьев лавра с той же цифрой посередине, отправился девятилетний Борис Савич в школу. За спиной – новенький сверкающий ранец. Потом-то, дело известное, будет носить его под мышкой: ремни оборвутся, кожа потреплется – ведь у гимназистов ранцы не только для книг и тетрадок, но и для катания по крутым ступеням лестницы. Уселся на ранец и с ветерком вниз, в шинельную!

16

– Поздравляю, Саша, – прямо с порога радостно закричал приятелю Владимир Герд, – педагогический совет одобрил твою кандидатуру! Гордись! В Выборгском училище случайных людей не бывает! По протекции тем более не возьмут. Не хуже, чем в царской охранке, изучали твои документы, хотя тебя сам Петр Андреевич Герман рекомендовал.

Наступал малоизвестный ныне период бурного учительского движения. Педагогические общества, учительские съезды, конференции преподавателей физики и химии – то, что сейчас кажется рутинным и очевидным, в те годы было наполнено реальным поиском новых форм. «Образование в том виде, в каком оно предусмотрено Министерством народного просвещения, не отвечает потребностям модернизации общества», – признавал министр финансов С. Ю. Витте. Университетская профессура осознавала потребность в средней школе нового типа, которая могла бы готовить учеников для поступления в высшую. Требовалось преодолеть многоступенчатость школы, дать ей автономность и самоуправление, ввести совместное обучение, усилить преподавание естественных и точных наук.

Выборгское коммерческое училище, совет которого утвердил кандидатуру нового преподавателя Александра Савича, было школой нового типа. Стать «коммерческим» решил сам педагогический коллектив, чтобы тем самым оказаться под началом Министерства торговли и промышленности, предоставляющего своим учебным заведениям больше свободы, чем «ретрограды от просвещения». Возглавил училище знаменитый педагог Петр Андреевич Герман.

Выпускником новой школы станет сын экономиста и политика Глеб Струве. Достигнув весьма почтенного возраста, он, знаменитый литературовед, профессор Калифорнийского университета, вспоминал: «Большую роль в моей жизни сыграла школа – в частности, в развитии литературных (а отчасти и художественных) интересов и увлечений. Моя мать была сторонницей всего «передового», потому и отдали меня в Выборгское коммерческое училище».

Никаких оценок: «Для воспитания в учащихся серьезности и сознательного отношения к занятиям формальные побуждения к учению – переводные экзамены и оценка успехов отметками – отменяются». Разумеется, внимание к мелочам: «Училище просит родителей снабдить детей по возможности удобной, легко снимающейся обувью, чтобы избежать траты времени на переодевание при пользовании площадкой для игр и гимнастики». Само собой, стремление к разносторонности: «В целях эстетического развития учащихся раз в три недели устраиваются литературно-музыкальные утра».

«В училище работал преподавателем литературы старших классов А. Л. Савич», – пишет Вера Романовна Лейкина-Свирская. «Вера Лейкина, – рекомендует ее Струве, – впоследствии стяжавшая себе некоторую известность в советской науке, была моей коллегой по редакции «Школьной газеты»»; позже она стала известным историком и источниковедом.

Из ее мемуаров мы узнаем, что Александр Савич был горячим сторонником реформы языка, отменяющей букву ять, десятеричное i, ижицу с фитой и в окончании слов мужского рода – твердый знак. «Запомнился он всем как скромнейший человек, – продолжает Лейкина-Свирская. – Александр Людвигович увлекательно и разносторонне дополнял разговор о произведении и писателе наблюдениями над реальной жизнью. Учебниками по истории литературы пользовался мало, поощрял работу над рефератами. Разбор этих сочинений в классе был настоящим праздником».

Слова Лейкиной-Свирской подхватывает Елена Александровна Павлова, выпускница 1914 года: «Долго я буду помнить своего самого любимого учителя Александра Людвиговича Савича. Уроки Савича я всегда посещала с особым удовольствием и интересом. Он настолько увлекал всех нас, что мы жалели, что звенит звонок и урок надо заканчивать».

17

Центробежная сила родства стягивала их всех в близкий круг. Новую квартиру Александр выбрал поближе к семье старшего брата, причем удалось найти прямо на Гатчинской, буквально через пару домов.

Павел Трофимович Магдебург, как свидетельствует справочник «Весь Петербург» за тот год, также перебрался на Петроградскую сторону – Колпинская, дом 8, и часто вечерами заходил к сестре на чай. Случалось, скучал полковник, слушая педагогические перепалки, которые вели братья Савичи.

– Мы с Германом водили жен посмотреть модную «босоножку» – Айседору Дункан, – принимая у Евгении Трофимовны чашечку из сервиза «Голубые мечи», сказал Александр, – Петр Андреевич так увлекся, что в училище теперь введены занятия пластикой. А наши дамы-преподавательницы ставят музыкальный спектакль.

– Босыми будут танцевать по классу? Подходящее занятие.

– Знаем-знаем твой скептицизм.

– Не строй из меня ретрограда. Женщина-мать должна быть образованна. Но женщина-преподавательница, прости, Шурочка. Видишь ли, мужчина выходит на кафедру к слушателям, встав из-за письменного стола. А женщина? От пеленок, от корыта.

– Михаил, я добросовестно к урокам готовлюсь и предмет свой знаю хорошо, – запальчиво возмутилась Шурочка. – А с Игорьком няня сидит!

– Непозволительно мало для учителя хорошо знать свой предмет. Он должен быть самостоятельным в своих суждениях. Не обижайся, Шурочка, я знаю, что ты при желании нас легко заменишь, но беда-то в том, что мы с Сашей тебя в твоем самом главном деле заменить никак не сможем, – он улыбнулся и слегка покосился на заметно располневшую талию невестки.

– На Путиловском заводе жена одного фабричного инженера открыла прямо у себя в квартире детский сад и начальную школу, – Александр поспешил перевести разговор на другую тему. – Сейчас собирают средства среди служащих завода, чтобы открыть училище. Герда приглашают взять на себя руководство. Он и меня зовет на начальные классы.

– И что ты думаешь?

– Согласился уже. Пока, правда, беру сверхштатно несколько уроков. Но мне крайне интересно. Герд собирается набирать детей рабочих Путиловского завода.

…Это легче сказать – набирать детей рабочих. Кому из них заводская зарплата позволяла отправить мальчишку в училище? В Ларинской гимназии, где учились, как известно, «купеческие» дети и стоимость обучения считалась довольно приемлемой, и то приходилось собирать на стипендии деньги и даже куртки на благотворительных танцевальных вечерах. Герд убедил руководство завода помочь школе и помещением для занятий, и полноценной годичной субсидией. Недействующую деревянную церквушку выделили под театр.

Традиционно об обучении девочек из фабричной среды никто и не помышлял, их уделом было либо домашнее хозяйство, либо работа по найму в прислугах или на той же фабрике. Введенное Гердом совместное обучение вырывало их из замкнутого круга между корытом и ткацким станком. Пожалуй, труднее всего было преодолеть многоступенчатость в образовании – Путиловское училище стало первым опытом слияния начальных классов и старших, прообразом «восьмилетки». Современная система образования, по существу, базируется на достижениях педагогической науки и опытах выдающихся педагогов «новых передовых школ»: Владимира Герда, Петра Германа, Александра Савича, Виктора Сороки-Росинского и многих других.

Горячо увлеченный социал-демократическими идеями, впоследствии член фракции меньшевиков РСДРП, Владимир Герд был активистом учительского движения, одним из создателей Учительского союза…

Евгения Трофимовна в спор не вступала. Она достоверно знала, что идея женского образования в их семье не приветствуется. Муж был категорически против ее желания поступить на акушерские курсы. Не помогла в дискуссии и история однокашника Михаила Людвиговича, Павла Королева, чей развод стал в Нежине притчей во языцех. По окончанию института Павел Яковлевич получил назначение в Житомир, куда поехал с молодой женой Марией, дочерью известного торговца соленьями Москаленко, поставщика знаменитых нежинских огурцов. Мария Николаевна, хорошая, кстати, знакомая Евгении Трофимовны, с которой она училась вместе в гимназии Кушакевич, оставив мужа, уехала в Киев учиться на высших женских курсах. Сынишку, четырехлетнего Сережу Королева, бросила на руки родителям. Так старики и воспитывали его, пока дочь снова не вышла замуж. Водили на полеты Уточкина смотреть.

Впрочем, Тамару Савич сверх гимназической программы учили французскому и музыке. К музыке относились особенно серьезно, успехи девочка делала необыкновенные, и учитель поговаривал, что ее пора показывать в консерваторию.

Был Михаил Людвигович пунктуален и строг, в суждениях категоричен. Вся семья знала, когда у него заканчивается последний урок, сколько потребуется времени, чтобы дойти от гимназии до дома – шел он всегда пешком, для моциона. Когда в передней коротко и звучно звенел звонок, жена и дети чинно сидели в столовой у накрытого стола, из-под начищенных приборов топорщились крахмальные салфетки, а горничная отворяла дверь.

…Когда мы жили на Климове, Тамара Михайловна, высокомерно пренебрегая коммунальным убожеством, из всех потерь и осколков, уцелевших после конфискаций и эвакуаций, пыталась удержать и воссоздать ритуал, который был принят в доме отца. Дети сидели за столом, не смея перебивать старших, около приборов лежали вышитые салфетки, суп из кастрюли с облупленной эмалью переливали в фарфоровую супницу…

…В коммунальных квартирах долго доживали растерявшие своих мужчин по баталиям века питерские старушки. Неуверенными шагами они брели по длинным, как трамваи, коридорам в ботиках с галошами и в маленьких фетровых шляпках. В комнатушках, отрезанных от барских квартир, заставленных мебелью красного дерева с подвязанными ножками, под высокими картинами в тяжелых бронзовых рамах, они серебряными щипчиками клали в японские чашки сахар из хрустальных сахарниц и размешивали, придерживая фарфор белыми птичьими лапками. Кружевные вязаные шали, желтые полуслепые фотографии, книжные полки, уходящие в потолок, и низенькие складные лесенки к ним. Даже не «осколки разбитого вдребезги» – истертые в пыль крошки; мучительные потуги что-то удержать – подшивки журналов «Столица и усадьба», правильная петербургская речь, прямые спины.

Мы протискивались мимо шкафчика, в котором плотно прижимались друг к другу томики «Тысяча и одна ночь» и чашки с таинственным названием «Голубые мечи», мимо резного буфета с вырванными при обыске замками. Полкомнаты занимал рояль. Под ним на раскладушке спал мой младший брат.

Когда мы перебрались в Москву и привезли в новую квартиру «икеевскую» мебель, Аня, расставляя керамические кружки, взмолилась: «Мама, только ради Бога, не везите из Петербурга картины. Я этой нищеты больше видеть не могу»…

19 апреля 1913 года у Александра Савича родилась дочь Галина. Единственная женщина в «мужской» породе Александра Людвиговича, она станет военным врачом; всю войну, от Москвы до Манчжурии, будет оперировать в санитарном поезде. Так и не выйдет замуж.

Боря Савич, выпускник первого класса, принес похвальную грамоту – богатую, с репродукциями, посвященными 300-летию дома Романовых: портреты Михаила Федоровича, Александра Павловича, Николая Александровича, Александры Федоровны и царевича Алексея, все в золотых округлых рамках.

18

– Тома, Томочка, Боря! – позвала детей Евгения Трофимовна. – Бегите скорее, посмотрите, что вам дядя Володя прислал.

Маленькие ручки проворно развязывают узелки на крученой бечевке, разворачивают коричневую бумагу, разнимают серые комки ваты и извлекают из коробки – о, чудо! – резную деревянную лошадку с взаправдашней тележкой и две куклы-закрутки. Такие игрушки делают только в Тотьме: невеста в клетчатом платье, туго повязанная платком и жених в красной шелковой рубахе, подпоясанной желтым шнурком, в черной шапке – оба с белыми тряпочными личиками.

– Ой-ой-ой, – верещит Тамара, – мама, можно я их завтра в гимназию возьму?

Владимира Магдебурга перевели из Глухова в Тотемский уезд Вологодской губернии становым приставом.

– Вот бы собраться и съездить к Володе! – размечталась Евгения Трофимовна, любуясь подарками: берестяной шкатулкой и зеркальцем с расписной ручкой, – племянников даже ни разу не видела.

– Съездим, – рассеянно пообещал Михаил Людвигович.

…Он вспомнит свое обещание, вспомнит, глядя из крохотного мутного оконца на студеную дорогу – всего несколько верст – ведущую в Тотемский уезд. Как непреодолимы они будут, как невозможны.

Во второй половине 18 века двадцать экспедиций на Аляску снарядили на свои средства тотемские купцы – и это ни много, ни мало, а пятая часть всех экспедиций в Русскую Америку. Один из галиотов, совершающих плавание на Аляску, так и назывался: «Тотьма». Два других, известных современному читателю по опере, поставленной в прославленном «Ленкоме», носили имена «Юнона» и «Авось». Капитаном на «Юноне» шел выдающийся русский мореход Иван Кусков, уроженец Тотьмы.

В 1789 году вместе со своей командой, состоящей из восьмидесяти алеутов и двадцати русских мореходов, (среди которых и был капитан Рязанов, вошедший в русскую литературу трогательным романом с дочкой калифорнийского губернатора), Кусков достиг берегов Америки, а в 1812 году вблизи Сан-Франциско основал крепость. Форт Росс – самое знаменитое русское поселение в Калифорнии и поныне охраняется как памятник истории, а в России нет человека, у которого не захолонит сердце, когда он слышит сорванный голос Николая Караченцова: «Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь». Иван Кусков похоронен в Тотьме на территории Спасо-Суморина монастыря.

Разбогатели тотемские купцы, да и сам город после того, как на берегу реки Ковды в XV веке были найдены соляные источники. Русские цари наделяли северные монастыри правом беспошлинного производства соли и торговли ею. Иоанн IV Васильевич особой грамотой «пожаловал старца Феодосия Суморина, инока Спасо-Прилукского монастыря, освободил ему церковь воздвигнути Преображения Господа Бога и строити на Тотьме меж речками Ковды и Песьи Денги».

Преподобный Феодосий основал Спасо-Суморинскую обитель, наладил монастырское хозяйство: мельницы, амбары, кирпичные печи, четыре соляные варницы с одиннадцатью трубами, торговые лавки в городе, речные суда для перевозки соли. Закрепилось за поселением название Соль Тотемская.

Оживленный торговый путь вел из реки Сухоны по Северной Двине к Белому морю. По нему московское государство посылало корабли, груженые пушниной, медом, пенькой и льном, в заморские страны.

Поморы, жители русского Севера, не знавшие ни татарского ига, ни крепостничества, ни чиновьего засилья, говорили на своем диалекте, цокая и напирая на букву «о»; охотились на зверя – черную лисицу, медведя и волка; строили в хвойных лесах шестистенные избы с цветными наличниками; ловили в быстрых реках мелкий жемчуг для своих красавиц; на крутых берегах Сухоны возводили голубые храмы, – тотемское барокко – которые парили в ледяном тумане над замерзшей рекой; вырезали из сосны игрушечных лошадок и прятали в дремучих чащах раскольничьи скиты.

Навел на них порядок Великий государь Петр Алексеевич. «То не город, то тьма», – говаривал он, однако со свойственной ему пытливостью изучал работу соляных варниц, собственноручно поднимая бадьи с рассолом; ссылал в соляной уезд опальных бояр, воеводой же назначил отца первой жены – Федора Лопухина и пил чай в походном шатре на розовом береговом граните.

Полицейские в северных волостях появились сразу после земельных реформ Царя-Освободителя. Тогда была основана уездная полиция во главе с исправником и полицейские станы, каждый из которых объединял по 5–6 волостей. После постройки железной дороги из Петербурга в Вологду на каждой станции, даже таких небольших, как Кадуй, Уйта и Сеуч, появились служащие железнодорожной охраны.

Пристав третьего стана Тотемского уезда коллежский асессор Владимир Магдебург прибыл к месту службы с женой и тремя сыновьями в середине февраля 1914 года и поселился в казенной квартире.

«На становом приставе лежат дела исполнительные, следственные, судебно-полицейские и хозяйственно-распорядительные. Он – местный исполнитель предписаний уездного полицейского управления и непосредственный блюститель общественной безопасности, спокойствия и порядка в стане».

Погляди-ка, мать, в окошко —

С посиделок сын идет:

Весь побитый он немножко,

А из морды кровь идет!

Эту и следующие частушки мы извлекли из сборника, вышедшего из печати в 1914 году и посвященного народному творчеству Вологодской губернии.

Я гуляю, как мазурик,

И умру, как сукин сын,

Похоронят как собаку,

Девки скажут: «Леший с ним!»

Как сказали бы в наши дни, обстановка в молодежной среде была криминогенной. Подтверждение тому можно найти в незаурядном документе, хранящимся в Тотемском краеведческом музее – дневнике крестьянина А. А. Замораева. Это несколько толстых переплетенных тетрадей, в которые он из года в год чуть ли не каждый день спокойно и рассудительно записывал внятным и даже красивым почерком, почти не делая ошибок, свои впечатления.

«22 февраля, четверг. Память праведного Никифора. Народа у обедни много. Потом игрище у Петрухи, но дрянь. Ребята все хулиганы, одни матюки только и есть».

«15 марта. Был по делу о перерасходе средств бывшим старшиной Кокшаровым в правлении у станового».

«Кокшаров согласился уплатить добровольно 41 руб. Потом ездили в город. На ярмарке купили диван – 1 р. 35 коп., полотна 5 аршин – 75 коп., гороху полпуда – 60 коп. и кой-какой мелочи. Ходили в кинематограф. Очень хорошо!»

«20 апреля. С 13 по 19 все время провел на свадьбе. Дурацкая мода такие свадьбы, одно разорение. Денег издержали уйму, а после свадьбы скотину кормить нечем».

«16 мая. В Голодайке нашли какого-то мертвеца. Говорят, что умер там еще осенью».

«20 и 21 мая. Небывалое здесь явление – летело много саранчи».

«29 мая. Дождев все нет и нет. Ходу ничему нет, ни траве, ни яровым, везде черно, все иссохло».

Чем дальше, тем тревожнее становится тон автора дневника: «9 и 10 июня. Оба дня жары, ночи же очень холодные. Кажется, приходит черный год. Оводу много. Днем нельзя работать. Леса горят».

«28 июня. Убили австрийского наследника Фердинанда с женой, в городе Сараево».

«19 июля. Как громом ударило вестью о мобилизации всего запаса сил. Предвидится война с коварной Австрией. В разгар самого сенокоса увели с пожней всех солдат: Серова, Кутова, Макарова. Эти сено косили близко от нас».

Ухожу я во солдаты.

Куда милую девать?

Попрошу я станового:

– Разреши с собою взять!

«25 июля. Верно, большая выйдет война. Кажется, вся Европа сошла с ума, все лезут друг на друга».

26 июля в Петербурге, в Зимнем дворце, собрались члены Государственной думы и Государственного совета. Обращаясь к ним, император Николай Александрович сказал:

«Германия, а затем Австрия коварно объявили России войну.

Тот огромный подъем патриотических чувств, который, как ураган, пронесся по всей земле Нашей, служит ручательством в том, что Наша великая Матушка-Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до победного конца. В этом же единодушном народном порыве любви и готовности на любые жертвы, вплоть до жизни, Я черпаю возможность поддержать свои силы и спокойно и бодро взирать на будущее.

Я уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете Мне перенести ниспосланные испытания и что все, начиная с Меня, исполнят свой долг до конца. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага!

Велик Бог Земли Русской!»

Глава третья

ЗОЛОТОПОГОННИКИ

1

Река Нева, август 1914

Угнездившись чесучевыми костюмами на кожаных трамвайных сидениях, два интеллигента, разнящиеся самым пустяком: толстый в круглых очках, а тонкий – в пенсе на длинном крючковатом носе, печалились о судьбах родины.

– Я, милостивый государь, никак не могу в толк взять – немцы, цивилизованная, культурная нация.

– Шпионы! Господа, у нас в трамвае шпионы, – завизжала дама с соседнего кресла и вцепилась в чесучевый воротник.

– Вожатый! Остановите вагон!

– Хватайте их!

– В участок!

Пассажиры повскакивали со своих мест. Растопырив, как при ловле курицы, руки, они двинулись к болтунам и навалились на них дружной толпой.

– Не мните пиджак, господа, – отмахиваясь тростью, верещал столп культуры.

Объятые национальным подъемом, пассажиры отконвоировали «шпионов» в ближайший участок для установления личности. Дамы всю дорогу патриотично тыкали «задержанных» зонтиками.

Михаил Людвигович с Евгенией Трофимовной, проехав в опустевшем вагоне еще остановку, сошли у Манежной.

Над Исаакиевской площадью подымался клуб дыма, искры сверкали в нем, будто над собором пускали фейерверк. С набережной, с Малой Морской, из-под арки Сената сбегался разношерстый люд. Рядом с Савичами придержал лошадь извозчик.

– Будем ехать, барин?

– А что там за шум?

Мужичок почесал кнутом спину и кивнул равнодушно:

– Свержение статуев.

– Поехали домой, Женечка, – поморщился Михаил Людвигович. – Мы это представление уже в Кишиневе видели.

Евгения Трофимовна, урожденная Магдебург, покрепче ухватила мужа за локоть.

Гигантские бронзовые статуи тевтонов, удерживающих коней, долго сопротивлялись ударам топоров и кольев. Скульптуры раскачивались и, наконец, рухнули на площадь, распавшись на копыта, хвосты, головы. Голого тевтона с отбитым носом поволокли к Мойке с криками «долой швабов!». Эскадрон конных жандармов гарцевал на тротуаре перед входом в германское посольство, не делая попытки остановить возбужденную толпу, которая прорвалась уже на первый этаж. Веером летели из окон бумаги, хрустальная посуда, стулья.

Из пылающей парадной залы вынесли портреты Николая II и Александры Федоровны и с пением гимна направились в сторону Австрийского посольства.

Заглянув в Публичную библиотеку – эта дурная привычка еще отзовется в его судьбе – Михаил Людвигович взял полистать новый толковый словарь французского языка. После «pognon – звонкая монета, металлические деньги, обычно высокого достоинства» и перед «poids – тяжесть, большой отягчающий груз» повисло знакомое слово: «pogrom». Пометка – rus.

Разгромили редакцию газеты «St. Peterburger Zeitung». Побили стекла в кафе Рейтера на углу Невского и Садовой. Не пропустили и другие немецкие кофейни. Заведения с «неправильными» вывесками срочно поменяли названия. Знаменитая на весь город «Вена» превратилась в «Ресторан общества официантов».

18 августа появился высочайший указ о переименовании Санкт-Петербурга. Всеобщий восторг.

– «Чуждая кличка спала, как чешуя, с российской столицы, и возник перед нами исконно русский славянский город – Петроград», – прочитал Михаил Людвигович вслух за завтраком. – Послушай, Женечка, что пишет Борис Садовский, известный, кстати, поэт и критик. «Петербург (особенно Санкт-Петербург!) не укладывается в стих и не имеет никакой рифмы. Иное дело – Петроград».

Михаил Людвигович сложил газету и задумчиво помешал ложечкой сахар в чашке:

– То-то теперь рифмовать примутся. А ведь немцы здесь ни при чем! Петр Великий назвал столицу на голландский манер – Санкт-Петербурхъ, и если уж переводить, то по-русски наш город должен называться Святопетровск.

Газеты 1914 года полны проектами топонимических новаций. Возвратить Шлиссельбургу старинное новгородское название Орешек, даровать Ораниенбауму народное имя Рамбов, а Ревель пусть зовется, как когда-то, Колывань…

2

В июне 134-ый Феодосийский полк вышел из Екатеринослава. До первых выстрелов у реки Збруч, по которой проходила государственная граница, оставался месяц.

Император Всероссийский Николай II Александрович, всеми силами старавшийся остановить грядущую европейскую бойню, был вынужден ввести «предмобилизационное положение», а 8 июля подписать указ о всеобщей мобилизации. Офицеры возвращались из отпусков в свои части, войска стягивались из лагерей на стоянки – к 24 июля армия стояла по всему фронту развертывания.

Границы от Балтийского моря до Румынии ощетинились русскими штыками. Эта подвижная, колючая дуга будет упруго сгибаться внутрь, и, пружинясь, выбрасывать пришельцев, выпячиваться и отступать; ни разу не разорвется. Не сдвинется таинственная, налитая царской волей, офицерским долгом и солдатской верой, линия – и через три года растворится, словно стертая резинкой с контурной карты, исчезнет вместе с Империей.

…Ставка прибыла в Барановичи; два фронта – Северо-Западный и Юго-Западный – заняли свои позиции.

Командующим 8-ой армией, куда входил 134-ый Феодосийский полк, был назначен Алексей Алексеевич Брусилов, генерал от кавалерии, отличившийся при взятии крепостей в последнюю Турецкую кампанию, военный педагог, обучавший будущего маршала Маннергейма. Генерал Брусилов освободит Галицию, выиграет Карпатскую битву, будучи назначен главкомом Юго-Западного фронта, развернет отступление, вытащит армию из ковельских болот; после позора самсоновского поражения восстановит славу русского оружия, отобьет Балканы, Литву, Буковину; к 1917 году Русская Армия будет стоять в 50 верстах от Вены. Прорвав позиционный фронт одновременным наступлением всех армий, Брусилов вырвет из немецкой пасти победу, которая будет уже никому не нужна…

Российское законодательство, начиная с милютинского устава 1874 года, фактически избавило образованные классы от долга защищать Отечество. Патриотический подъем первых дней войны осел в кабинетах загородных ресторанов пеной шампанского и исполнением гимна стоя. Впрочем, не будем сбрасывать со счетов и щедрые посылки кисетов с табаком для «окопных героев».

Феномен Большой войны, как называли Первую мировую современники, заключался в том, что правительству никак не удавалось вызвать «атмосферу 1812 года». Эх, не были потомки Рюрика эффективными менеджерами! Пустил бы Император немцев, ладно до Волги – хотя бы до Москвы, позволил бы обложить Санкт-Петербург (а! – уже Петроград) блокадой, сжечь белорусские деревни – и народная война (что там 1812, даже 1943!) – была бы обеспечена. Может, и скипетр бы удержал. Увы, Император и Русская Армия берегли не власть, а страну, защищая русскую территорию и мирных жителей. А мирные жители обворовывали свою армию, по три раза перепродавая одни и те же партии сапог, сшитые для солдат, которые стояли цепью по пояс в карпатском снегу.

3

Королева Мария Английская говорила, потеряв континентальные владения, что после смерти найдут начертанным на её сердце слово «Кале». На скольких русских сердцах высечена карта Галиции?

Река Стрыпа, 8 августа 1914

Розовый рассвет расточил туман над холмами, откатил его по пологим скатам в лощины, в болотистую пойму Стрыпы. Генерал от инфантерии, граф Федор Артурович Келлер отчетливо различил белый георгиевский крест на груди есаула, несущегося к нему впереди казачьего разъезда. Спешит офицер-разведчик, хлещет коня нагайкой, но, опережая его, оповещают о подходе австрийских войск орудийные выстрелы со стороны деревни Ярославице…