Плат Святой Вероники - Преддверие неба

– Ну, в свое время они, конечно, в какой-то мере были правы, – сказал он примирительно, – да и нам они оставили кое-какие методы, но в конечном итоге все относительно…

Она энергично покачала головой: она не верила ни одному его слову. Да и как она могла поверить! Мы обе были воспитаны в почтительном уважении к непогрешимой науке.

– Помоги же мне! – сказала она нетерпеливо, обращаясь ко мне. – Ведь это просто невозможно – то, что утверждает этот юный невежа. По-моему, он нас не принимает всерьез.

– Увы, Марианна, это возможно , – ответила я. – В ту ночь, во время бомбежки, я поняла, что все, абсолютно все, что мы имеем и являем собой, – преходяще.

Она совершенно растерялась.

– Но тогда… – медленно произнесла она, – тогда весь судебный процесс над учителем был совершенно бессмысленным, да и судьба бедной Дианы и ее друга – тоже! Получается, что Церковь, осудив их, совершенно напрасно взяла на себя тяжкий грех…

– Нет, черт возьми, совсем не напрасно! – воскликнул доктор. – В том, чего добивалась Церковь, был определенный смысл. Я говорю не об этих инквизиторских методах, я говорю о видении кардинала: оно-то было верным! Этот человек знал людей, он уже тогда, триста лет назад, точно знал, что с нами будет. Диана еще хотя бы могла сказать: «Есть только вечные законы и человек»; сегодня же нет ни вечных законов, ни человека.

– Но ведь мы же верим в добро, и мы христиане… – пролепетала Марианна.

– Вот как? Мы – христиане?.. Как интересно! Что-то я не замечал этого в последнее время. Мне казалось, что бомбежки все окончательно прояснили. А вам этого, похоже, недостаточно. Но ничего, подождите: Хиросима – всего лишь детские забавы в сравнении с тем, что нас ждет впереди.

В соседней комнате проснулся и заплакал ребенок Марианны, и она вышла на минутку, чтобы успокоить его.

Я поняла, что он имел в виду; слово «Хиросима» вспыхнуло в моем сознании, как молния.

– Вы не должны ехать в Америку, – сказала я. – Вы не должны участвовать в этом и приближать этот кошмар!

На его напряженном лице появилось выражение серьезной сосредоточенности.

– Я вижу, вы понимаете, чем мне придется заниматься за океаном, – сказал он. – Но теперь уже поздно что-либо менять, и не только потому, что я уже подписал контракт. В конце концов, что изменилось бы, останься я здесь, – вместо меня поехали бы другие. Почему я должен дарить им свой шанс? Развитие – процесс необратимый, его никто не в силах остановить.

Он произнес все это непринужденно-уверенным тоном, но теперь эта непринужденность уже не могла обмануть меня. Теперь все было наоборот: я испыты­вала по отношению к нему чувство превосходства, которое поражало меня самое; я впервые почувствовала необычайную, почти трогательную дисгармонию его житейской, человеческой незрелости и незаурядной интеллектуальной силы ученого, которой он, несомненно, обладал; я вдруг ощутила его молодость как своего рода крик о помощи – боже, ведь я могла бы быть его матерью! И мне следовало бы ему помочь, но я не знала как.

– Даже если вы в своей науке все видите по-новому, – неужели вам никогда не приходит в голову мысль о возможности существования Бога?.. – в отчаянии воскликнула я.

– Приходит, – ответил он спокойно. – Эта мысль вновь приходит нам в голову, впервые за много-много лет. Становится все труднее объяснять Вселенную, у которой нет Творца, но мысль о Нем дается нам нелегко: мы слишком долго обходились без Него – мы должны были обходиться без Него, нам не оставалось ничего другого. Вспомните сгоревшую рукопись! Впрочем, в вопросах о Боге вы, должно быть, разбираетесь лучше меня.

Ах, я, в сущности, разбиралась в них не лучше него: Бог не играл в моей жизни большой роли, и я даже не ощущала это как недостаток. Да, конечно, все мы ходили в церковь, принадлежали к тем или иным христианским организациям и в Сочельник дарили подарки беднякам. Но вот теперь даже это более чем скромное служение Богу оказалось в списке утрат, понесенных нами той ночью во время бомбежки. Я тщетно искала ответ на его слова.

Тем временем вернулась Марианна, и мы принялись за восстановление содержания погибшей рукописи.

Была уже глубокая ночь, когда доктор ушел от нас. Марианна простилась с ним в гостиной и ушла в спальню к детям, потому что кто-то из них опять заплакал во сне. Я вызвалась проводить гостя до машины. Мы молча шли через двор. Звезды величественно мерцали в вышине, как когда-то над Дианой и ее юным другом в «преддверии неба»: там, на небесах, этот промежуток времени с тех пор до наших дней был лишь крохотным мгновением, там, наверху, все наши открытия и лжеоткрытия были чем-то вроде вспыхивающих и гаснущих метеоров. А здесь, на земле, они означали крушение надежд и гибель…

Он завел мотор; еще несколько минут, и он будет далеко, – что же мне сказать ему на прощание? Он спас мне жизнь, а теперь отправляется за океан, чтобы участвовать в уничтожении множества других жизней. Разве он – не отражение мира, колеблющегося между гуманностью и бесчеловечностью, разве я – не отражение всего совокупного бессилия этого мира?

– Что же вы умолкли? Все еще думаете о Боге? – спросил он небрежно.

Я наконец собралась с духом и ответила:

– Я вспомнила, как Диане было страшно в «преддверии неба» оттого, что Бога больше нет во вселенной. Мне кажется, сегодня вам тоже страшно: вы боитесь вновь обнаружить Его там.

Он помедлил несколько секунд, потом ответил уже совершенно другим тоном (в первый раз! Последняя маска спала. Или, может быть, и этот тон был всего лишь своего рода маскировкой?):

– Да, может, это и так. Мы боимся, потому что во всем достигли последних пределов, и если мы и в самом деле придем к Богу, то уже не сможем включить Его в наши законы причинности – это будет Бог, за которым действительно последнее слово. Но до этого еще далеко, так что воспользуемся пока нашей свободой!

Он по-товарищески пожал мне руку, мотор взревел, и машина рванулась с места…

Я смотрела ему вслед, пока звук мотора не стих. Да, надо, чтобы за Богом опять было последнее слово – и в отношении меня тоже. Мы, в сущности, оказались перед одним и тем же вопросом. Каким-то будет ответ?..

1954

Примечания

1

В средневековой западноевропейской архитектуре деревян­ный брусчатый остов (каркас) малоэтажных зданий.

2

Теократическое государство в 1756-1879 гг. в Средней Ита­лии.

3

Название по имени Клары Ассизской(1194-1253) – осно­вательницы ордена.

4

Иисус Навин, 10:12.

5

См.: Матфей, 13:24-30.

6

Откровение Святого Иоанна, 11:7.