Любовь и смерть Геночки Сайнова

      А Костька все больше летом на Байкал к деду с бабулей.
      Так дача на Карельском и не пригодилась. На ней мама Геннадия в основном жила.
      Там и скончалась шесть лет тому.
      А этот дом Гена построил как только они с партнерами приватизировали свое строительно-монтажное управление, да как только дела в середине девяностых крепко в гору пошли.
      Дом большой. Сто двадцать квадратных метров только нижний этаж. Семь комнат, три ванных, бассейн и биллиардная…
      Геннадию сильно хотелось показаться в этом доме.
      Показаться тестю – Николаю Александровичу, что он – Гена – не лыком шит и не лаптем щи хлебает.
      Тесть когда приехал поглядеть – долго молчал, хмыкал, мычал, хрюкал даже. А потом сказал, – Костькиным деткам раздолье здесь будет!
      В общем, решили с Настей, что пригласят всех к себе в Сиверскую.
      Настька – его Настюшка, ах, как к ней все шло!
      К ее фигурке…
      Ей сто сорок раз делали предложения самые раскрученные питерские и московские агентства – сняться в рекламе мехов, драгоценностей, дорогих автомобилей…
      Она была всегда на виду – балетмейстер питерского мюзик-холла.
      Настя Сайнова.
      И вот ей сорок.
      А разве скажешь?
      Двадцать восемь – больше не дашь!
      Он полюбил ее сразу вслед за тем, как полюбил их сына.
      Он полюбил ее, когда она грудью кормила их Костика.
      Полюбил и забыл ту – старую свою боль.
      И вот уже двадцать лет прошло.
      Двадцать лет…
      Настьке все шло.
      С ее ногами бы только мини носить, но на День Рожденья к приему гостей – надела Настя легкие свободные шелковые брюки.
      Спустилась из спальни по их любимой широкой лестнице в холл с камином, придирчиво оглядела паркет… Все вроде как хорошо. Полотеры потрудились на славу.
      Встала на цыпочки, даром что балетных туфель не надела.
      – Генчик! Генчик, посмотри на жонушку на свою!
      Ножкой взмахнула, еще, еще, потом фуэте, батман, еще батман…
      Муж хлопает.
      Обнимает.
      Целует…
      – Люблю тебя.
      – И я тебя.
      Первыми прикатили Боровские на своем новом американском джипе, что размером с небольшую однокомнатную квартиру будет.
      Огласили окрестности сиреной.
      Вышли – у Мишки в руках пакет огромный, а у Людмилки – охапка роз… Никак сорок штук? И дети с ними – Владик и Леночка. Тоже с цветами и с пакетиками.
      Настюша детей расцеловала, артистично изобразила приятное изумление, приняв и развернув подарки.
      Детей в игровую комнату с нанятой на этот вечер воспитательницей, а взрослых – в бар, с нанятым, тоже на один вечер – барменом.
      Потом прибыли Гуляевы.
      Потом Коровин Лешка.
      Потом еще подъезжали, подъезжали, всех и не сосчитаешь.
      Пили много, но никто не напился.
      Танцевали, смотрели в саду над рекою фейерверк, что устроили Леша с Геной, много и вкусно ели…
      А уже поздно за полночь, когда кое-кто из гостей, утомившись, все же предпочел празднику постель в гостевой комнате, наиболее стойкие собрались в холле у камина.
      Кроме хозяев – были Миша и Люда Боровские, Алеша Коровин и Вадик Снегирев со своей новой девушкой, имя которой Гена все никак не мог запомнить. Снегирев развелся два года назад и вот все теперь искал… Меняя каждые три месяца. Но приличий не нарушил – позвонил загодя Насте и спросил разрешения, удобно ли будет приехать с гёрлфрендом?
      А Настя на этот счет без комплексов.
      Пусть расстраиваются те, кто форму держать не умеет. Лично ее – присутствие в компании юной любовницы одного из приятелей мужа – не смущает. Это когда все жены старухи, а кто – то из мужчин приводит с собой молоденькую, вот тогда в женском стане случается смятение. А Настя – сама на двадцать восемь лет выглядит.
      Сидели с раскрытыми в сад широкими дверьми… Воздух свежий – с реки.
      Когда музыку выключили, так тихо-тихо вдруг стало.
      И только поленья в камине – тресть-тресть!
      Настюшка привалилась спиной к Генкиному плечу. Ножки под себя на диване поджав…
      Люда Боровская – та вообще легла, пледом укрылась, и голову мужу – Мишке на колени положила.
      Вадик Снегирев свою… Не то Таню, не то Олю… обнял за плечи к себе прижимая.
      И только Лешка Коровин, как всегда – один.
      – Лешк, а Лешк! – сонным голоском пропела с мужниных колен Люда Боровская, – ты женишься когда? Почему мы ни на помолвке, ни на свадьбе, ни на крестинах не гуляем у тебя? Ты что, на нас экономишь что ли?
      – И верно, Леха! Ты чего? – подхватила Настя.
      – Чего пристали к человеку? – вступился за друга Миша Боровский.
      – Нет, пусть он нам теперь расскажет, – властно сказала Настя, – я на правах хозяйки сегодня буду распоряжаться нашей беседой, и я приказываю, пусть сейчас каждый по очереди откроет самую потаенную тайну своего сердца, и Леша будет первым…
      – Это почему я первый? – возмутился было Алексей, но его оборвал Мишка Боровский,
      – Разговорчики в строю! Приказы нашей королевы не обсуждаются.
      – И то верно, давай, Лешка, рассказывай, – поддержала мужа Людмила Боровская.
      Все притихли.
      Только последняя электричка вдали прогудела своими стальными колесными парами по мосту через Оредеж: ду-ду, ду-ду…
      – Ну, чего вам тут рассказывать то? – неуверенно начал Алексей, – я и не знаю, что вас вообще интересует?
      – Подробности! – выкрикнул Снегирев и его девушка прыснула – не удержавшись.
      – Смешливая тебе какая попалась на этот раз, – заметил Алексей.
      – Ага, – подтвердил Боровский, – помните, как у Хармса, Лев Толстой очень любил детей, бывало придут к нему писатели, он посадит каждому на колени по ребенку и все следит, чтоб все писатели гладили их по головкам, только Тургеневу все не везло – то вшивого приведут, то кусачий попадется.
      Девушка опять прыснула.
      – Это хорошо, когда женщина юмор понимает, – сказал Гена.
      – А что? Разве у нас с тобой в этом проблемы? – спросила Настя.
      – У нас с тобой, родная, никаких проблем, – ответил Гена наклоняясь и целуя жену, – только что же Леша не рассказывает?
      Алексей налил всем виски, поднялся с дивана, подал стаканы тем, кому было не дотянуться до столика.
      – Ну, извольте слушать. Извольте, извольте!
      Леша рассказывал долго.
      Взошла луна.
      В деревне все затихло и даже с шоссе не доносилось в ночи ни единого звука.
      И можно было бы подумать, что все давно уже спят.
      Но чья либо протянутая за сигаретами рука, чья либо чиркнувшая в полу-мраке зажигалка, выдавали…
      Не спят.
      Слушают…
      Я из школы девственником вышел.
      Время такое у нас целомудренное было тогда.
      Это теперь детям в школах презервативы раздают, а тогда у нас даже самые отъявленные ловеласы и те все больше трепались, нежели действительно какую то реальную практику любовную имели…
      Конечно, мечталось о своей девушке, хотелось женщину, но тогда даже с экономической точки зрения все эти любовные движения были обречены на единственный негативный результат. А мне жениться не хотелось. Я брака боялся, как таракан борной кислоты. Я всегда был уверен, что за свадьбой следует лишь нудная череда скучнейших обязанностей, заканчивающаяся старостью, пенсией и могилой. Даже тот знаменитый фильм одного из братьев Михалковых – Романс о влюбленных, он мне верной вешкой врезался в сознание, тем местом, что до свадьбы героя мир там был цветным, а после – стал черно-белым… Поэтому я всегда держал себя на самоконтроле. Не влюблялся. И уж в институте были у меня девушки, разумеется, но доводил я с ними отношения только до определенной черты, а там – стоп!
      Выходило, что постоянной девушки не было у меня.
      Встречался с ними месяц – другой, а как начинали привыкать друг к дружке – я убегал. Я вообще то кот по годовому гороскопу. Так что вел я себя всегда как кот – эскейпист. Кота ведь, если ему что-то не нравится, никакому хозяину не удержать на месте. Уйдет кот искать себе чего то более мягкого и теплого.
      Многие девчонки хотели иметь меня насовсем.
      Но ни у кого не получалось.
      Не выходило.
      И вот однажды, пошел я в филармонию.
      Пошел вместо мамы, чтобы абонемент не пропадал.
      Мама слезно просила, а я ей отказать никак не мог, хоть и относился к симфонической музыке более чем пренебрежительно. Но только до той поры так относился, покуда не увидал в оркестре одну девушку. Скрипачку. Она на третьем стуле позади первой скрипки сидела.
      Я ее как увидал со своего пятого ряда, так и забыл сразу обо всем.
      Ни одного концерта потом у этого оркестра не пропустил.
      У мамы ее абонемент отобрал и еще себе других накупил…
      Ходил в филармонию, как на работу.
      Девушку эту караулил у дверей после каждого концерта. Но не решался подойти. Она то с подружками, то с каким то серьезным, который ее на машине увозил…
      Наконец, решился я, да и вышла она почти что одна – с подружкой какой то неважнецкой. Я за ними – в метро. Догнал. Извинился, смутился, попытался что-то сказать…
      Я ее проводил до ее дома на Чайковского…
      Я до сих пор помню тот мой восторг, когда она дала мне свой телефонный номер.
      Я думал тогда, что все ангелы с небес улыбаются мне…
      Я шел домой и пел.
      Да, да – пел!
      Мы встретились с ней три раза.
      На третье свидание наше я ее поцеловал.
      Поцеловал и понял, что умираю.
      И я умер.
      Потому что на наше четвертое свидание она рассказала мне о Вадиме Юрьевиче.
      Вадим Юрьевич был женат.
      Вера была нужна ему как удобная, на все и всегда готовая женщина, которая никогда ничего не требует… Он погубил ее.
      Веру.
      Мою Веру.
      Я влюбился раз и навсегда.
      А она уже не могла никого полюбить кроме Вадима Юрьевича.
      Она рассказывала мне.
      Она мучила меня своими рассказами.
      Она садистически понимала, что изводит меня. Но рассказывала.
      Рассказывала потому, что сама изводилась одиночеством и горем безысходности, когда Вадим Юрьевич уезжал в отпуск со своей благоверной…
      Потому во мне она находила объект мести, причем добровольно подставлявший себя под ее плетку. Плетку ее слов. Жестких жестоких слов о ее любви к Вадиму Юрьевичу.
      Если бы вы знали, сколько горестных полных боли минут и часов пережил я, выслушивая ее рассказы об их с Вадимом Юрьевичем встречах.
      Когда она голая играла ему на скрипке и танцевала на столе для него – экий изощреннейший однако стриптиз, господа! И представьте мою горечь в горле, когда она мне это рассказывала…
      Мы сидели с ней в ее комнатке в коммуналке на Чайковского, сидели далеко за полночь, не зажигая света, и она рассказывала, как Вадим Юрьевич унижал ее, как он обижал… Как однажды повез ее в Сочи и там бросил без денег в неоплаченном номере гостиницы… Как ее потом посадили в милицию в камеру с уголовницами, пока ее мама телеграфом не прислала денег… А Вадима Юрьевича тогда срочно в Москву в министерство вызвали, а о ней, о Вере он и не подумал… И она простила ему. И более того, и другое простила. И даже то, как он однажды подложил ее своему начальнику… Сперва напоил ее до бесчувствия у себя на даче, а потом подложил…
      И все это она мне рассказывала, рассказывала. Как безумно любила его.
      И я тогда понял, что настоящая психически здоровая красивая умом и телом женщина – может полюбить только один раз… И я понял, что мне не повезло. Что этот один раз моя Вера растратила не на меня. А на Вадима Юрьевича.
      Я хотел убить его.
      Но она сказала, что если он умрет, она тут же ляжет с ним в гроб, чтобы и ее закопали вместе с ним.
      В ту ночь.
      Под самое утро у нас была близость.
      У нее это вышло от отчаяния, как часть процедуры катарсиса – она выговорилась и ей надо было испытать оргазм, согреться… Согреться и испытать оргазм, так она мне сказала. Так объяснила.
      А у меня это тоже было от отчаяния.
      От отчаяния, что она не моя.
      Она страстно овладела мной.
      Без прелюдии, без подготовки, без поцелуев…
      Она набросилась на меня, как безумная.
      Она кричала.
      Она кричала, и мне было страшно, потому что она бредила наяву.
      Она кричала, – Вадим, Вадим, милый, родной Вадим, трахни, трахни меня сильнее, я твоя шлюха, трахни меня, Вадим. Вадим, родненький, сильнее! Сильнее!
      Я потом не помню как убежал.
      Я не мог там оставаться.
      Я понял, что никогда, никогда мне больше не светило заполучить ее – мою Веру в свои объятия…
      И больше я не видел ее.
      Но это не значит, что я забыл ее.
      Потом три года прошло, четыре, пять лет…
      А я всех женщин сравнивал с ней, примерял к ней, и сами понимаете, в чью пользу всегда были эти сравнения…
      Больше я ее никогда не видел, хоть и знаю, что живет она в Купчино вместе с дочерью, которую зовут Инна. И дочка эта у нее родилась через семь месяцев после нашей с Верой близости… Грешен – по милицейской базе данных я это подсмотрел и прописку, и адрес и даты рождения… Так что, моей дочерью она может быть. Моей дочерью…
      Но в тоже время и не моей, потому как кричала она в моих объятиях не мое имя, а Вадима Юрьевича. И значит, даже если и мое семя тогда пролилось в нее, не я отец, а он – Вадим Юрьевич…
      Леша закончил рассказ.
      Никто не спал.
      Люда, закутавшись в плед, курила.
      Оля или Таня уже не прыскала и не хихикала. Сидела, как мышка, зажав ладонь Снегирева между своими коленками.
      Настя молча встала, подошла к Алексею и взяв его за уши, поцеловала в темечко.
      – Теперь будет рассказывать мой муж Гена, – сказала она с однозначно повелевающей интонацией.
      – У меня так не получится, – сказал Гена, – мне ведь повезло больше чем Леше, меня моя жена любит, а я люблю мою жену…
      И тут в кармане у Гены зазвонил мобильный телефон.
      – Наверное, Настю хотят с Днем Рождения поздравить, – пробормотал Гена, подслеповато глядя на дисплей, – Але!
      От внимания Насти не ускользнуло смущение, которое охватило ее мужа, когда он услыхал голос на том конце провода.
      Ее Гена был смущен.
      Да и как не смутиться, если звонила ему Алла Давыдович.
      Впервые за последние двадцать пять лет звонила. …
      Последний крестовый поход.
      Все рыцари жили грабежом.
      Поэтому Костя не стыдился своих новых занятий.
      Бизнес шел легко.
      Партнеры называли Косте адреса, на которые надо было делать покупки в Интернете и в конце недели расплачивались с ним увесистой пачкой долларов.
      Костя не был наивным человеком.
      Он понимал, что рано или поздно – его выследят.
      Но он продолжал воровать, продолжал, потому что ему были нужны деньги, и потому что у него была цель. И целью этой была Инна.
      Ради нее он был готов идти на любой риск.
      Но в жизни всегда получается не так, как предполагаешь.
      Человек предполагает, а Бог располагает, – эту сентенцию Костя часто слыхивал от бабули – Марины Евгеньевны.
      Костя в страхах своих предполагал, что его выследит служба безопасности какого либо из банков, с электронных счетов которого он воровал электронные деньги.
      Но получилось иначе.
      Выследили не его, а его незадачливых партнеров, которые сбывали купленные Костей товары.
      И выследила не полиция, не служба безопасности банка Чейз Манхэттен, а выследили такие же бандиты, только рангом покрупнее.
      Большая собачка решила отнять косточку у маленькой собачки. Такое в бандитском мире и в бандитской стране – случается сплошь и рядом.
      К Косте приехали прямо на его квартирку в Бронксе на Грин-лэйн…
      Он сидел за компьютером и как раз разбирался с чеками от банкоматов, которые ему поставляли партнеры по бизнесу. С этих чеков Костя списывал номера кредиток, по которым потом и делал покупки в Интернет-магазине.
      Они даже не постучали в дверь. Они просто вошли.
      Сгребли его и вместе с ноут-буком, понимая, что без компьютера Костя как без рук, засунули его в большой черный автомобиль и повезли.
      Судя по всему, главный бандит приказал не бить Костю. Особенно по голове. Эта голова еще должна была кое-кому послужить.
      Перевербовка заняла пять минут.
      Костю привезли в какой то гараж.
      Там уже стояли две дорогие машины, вроде как "лексус" и "шевроле", и возле них стояли пять или шесть человек. А один сидел на складном стульчике. По всей видимости, это был его новый босс.
      Босс велел, чтобы Костя называл его просто "боссом".
      К Косте тоже обращались просто – "русский".
      – Теперь будешь работать на меня, Русский, – сказал Босс, -… Но масштабы будут другие. Мне не нужны три десятка холодильников и полторы дюжины телевизоров в неделю, как это ты делал с твоим прежним хозяином. Это мелочь, забудь о таких масштабах. Мне нужны трейлеры и вагоны… И даже пароходы с товарами. Понял? И мы с тобой будем проворачивать такие дела…
      Забавно!
      "Дела" и "деловой" по английски звучали так же, как и по русски…
      Ди-и-ил…
      То есть, сделка – по рукам!
      Косте причитались проценты.
      Причем система процентного премирования Кости была продумана таким образом, чтобы ему было выгодно искать быстрые и крупные схемы электронного грабежа.
      На техническое обеспечение Босс не скупился.
      Ежедневная смена жилья для Кости, чтобы его нельзя было выследить по выходу в Интернет. Неограниченная закупка сим-карт для выхода в сеть через систему сотовой связи… Машина, шофер и телохранитель… Причем, телохранитель скорее не для того, чтобы охранять Костю от внешней опасности, а для того, чтобы Костя просто не убежал…
      Когда Босс спросил, не надо ли в чем либо помочь? Нет ли у Кости каких-либо личных проблем? – Костя благоразумно воздержался от того, чтобы попросить у бандитов помощи в его главном деле…
      В деле спасения его принцессы – расковать, расколдовать, освободить прикованную к скале. …
      Боли в бедре усилились.
      Теперь, чтобы убедиться, что рак не отстал, уже не надо было долго надавливать на это место пальцами. Теперь боль уже отдавалась выше коленки и при ходьбе и при надевании чулок…
      И кто придумал эти чулки с поясом?
      Кому пришло в голову, что Инна выглядит в этих чулках сексуальнее, чем без них?
      Все эти потребители порнографии в плену каких то стереотипов.
      Голая женщина должна быть обязательно на шпильках.
      А почему не в валенках?
      Для всех деловых контактов у нее есть антрепренер.
      Дядя Альберт.
      Он составил все бумаги таким образом, что сама Инна теперь не могла сделать никаких телодвижений в плане самостоятельного выбора – где и с кем работать…
      Поэтому она была крайне удивлена, когда дядя вдруг сказал, что в понедельник они едут в студию "Пэйпер-лэйс", которую арендовал журнал Плейбой…
      – Я буду сниматься для обложки Плейбоя? – изумилась Инна.
      – Да, и это хороший бизнес, – подтвердил дядя.
      – Но ведь это совсем другое дело, ведь когда мы с тобой говорили о моем ангажементе, ты обещал, что мои зрители будут столь малочисленны, что это позволит стопроцентно обеспечить конфиденциальность моего позора… Но теперь ты предлагаешь Плейбой с его миллионными тиражами…
      – Это бизнес, детка, – сказал дядя, – тебе пора приступать к интенсивному лечению, а денег еще недостает… Плейбой же сразу даст пятнадцать тысяч за обложку и за внутренний разворот…
      – А сколько возьмешь себе ты? – в упор глядя на дядю спросила Инна.
      – А это не твой вопрос, – ответил дядя.
      А бедро болело.
      Болело, когда Инна снимала и надевала чулки.
      И надо было ехать ложиться в клинику.
      А денег еще недоставало.
      – Хорошо, мы поедем в студию, – согласилась Инна.
      – Вот и ладушки! – совсем по русски пропел дядя Альберт…
      Где же отец?
      Где же жених?
      Где муж, который мог бы спасти?
      Инна вдруг вспомнила Костю…
      А он мог бы?
      Мог бы спасти? …
      Алла предложила встретиться, оставив за Геной право выбора времени и места.
      Он попросил тайм-аута чтобы подумать.
      Подумал и предложил пообедать в ресторане "Царская рыбалка" что на островах.
      – Its up to You, – по английски ответила Алла.
      – Я заеду около трех и снизу позвоню с мобильного, – сказал Гена.
      – А какая у тебя машина? – поинтересовалась Алла.
      – Серебристая "тойота – лэндкрузер" большой внедорожник такой, – ответил Гена – Любите вы в России все большое, – игриво заметила Алла Она остановилась у родителей.
      Гена помнил этот дом.
      Здесь, под ее окнами когда то он бывало стоял часами.
      И в дождь мок и в мороз мерз.
      Глядел, не дернется ли занавеска, не зажжется ли свет в ее комнате.
      Как давно это было!
      Но уже стерлась из памяти нервных клеток их биологическая память, заставлявшая сердце жалобно ныть, когда он, случалось, проходил или проезжал под этими окнами.
      Теперь уже ничего не сжималось и не ныло…
      Старость это что ли?
      Подъехал, позвонил.
      Она не заставила себя ждать – американская выучка!
      Он наблюдал за ее парадной через зеркальце заднего вида, и когда она вышла, а это была точно она – на все сто процентов! Тогда и он вылез из машины и шагнул к ней на встречу.
      Она почти не изменилась.
      Только лицо стало худее.
      Острее.
      И глаза стали больше.
      Он боялся что не узнает ее, а она, оказалось, совсем акая же как и сто лет назад.
      Алка Давыдович!
      Красавица их класса…
      Его любовь на все времена.
      – Загорела!
      – Да, так Калифорния же! Сан-Диего – слыхал про такой городок?
      – Чай не дикари, тоже кино американское смотрим!
      – Это мне?
      Алка заметила букет, что Гена положил на переднее сиденье.
      – Тебе.
      – Очень мило, мерси!
      Сперва ехали молча.
      Краем глаза Гена видел, что Алка сидит как то неестественно прямо и как то неестественно прямо глядит перед собой, словно в одну точку на горизонте.
      И улыбается.
      – Рада, что приехала?
      – Ага, рада – радешенька…
      – Как родители?
      – На пенсии, болеют, вот и приехала их заодно проведать.
      – Заодно? А основная цель?
      – На тебя поглядеть.
      – А если серьезно?
      – А если серьезно, то по России соскучилась, пора такая приспела мне пожить здесь немного.
      – А муж?
      – Я два года как вдова.
      – Сочувствую.
      – Принимаю…
      Снова помолчали.
      – Дети у тебя есть? – спросил Гена.
      – Своих нет, а от мужа падчерица есть младше меня всего на пять лет, – ответила Алла, – а у тебя?
      Гена не ответил.
      Но не из невежливости своей, а от того что вдруг снова припомнил притчу о смоковнице, не приносящей плодов.
      – А у тебя дети есть? – снова спросила Алла.
      – Сын… Сын родной. Кирилл. В Америке сейчас. Математик-программист.
      – Ты счастлив?
      – Да, счастлив, – уверенно кивнул Гена, поймав себя на мысли, что там в БАМовской тайге, тогда в семьдесят седьмом он мечтал об этом моменте, когда Алла спросит его, счастлив ли он… И как то все вроде и так, да и не так…
      Просто, когда долго ждешь, приз уже теряет свою первоначально назначенную цену.
      Они долго и вкусно ели.
      Болтали о том – о сем, вспоминали одноклассников – Васильева, Перю, Розена, Бэлу Сергеевну…
      Потом он отвез ее назад – туда где взял.
      – Мы должны еще раз увидеться, – сказала Алла, подавая руку.
      Она не из тех, кто делает что-либо без тайного на то умысла, – сказал Гене его внутренний голос.
      И еще внутренний голос пропел ему:
      She s not a girl who misses much…
      Doo-doo, doo-doo, doo, oh yeah!
      She s got aquainted with the touch of a velvet hand Like a lizerd on a window pane… …
      Наперегонки с таймом.
      Босс запугивал не из личной к нему к Кириллу неприязни.
      Обещая, – я убью тебя, русский, – Босс лишь механистически выполнял свою формальную функцию, словно леопард пожирающий лошадь на картине великого французского примитивиста… И Кирилл, как и та умная лошадь на картине Руссо, понимал, что и на леопарда, и на Босса обижаться нельзя, как нельзя обижаться на явление природы – на молнию, на землетрясение, на селевый поток…
      Босс запугивал не напрасно. Он слов на ветер не бросал, и Кирилл трезво давал себе отчет в том, – что "этот" убьет и не поморщится… Однако он еще понимал и то, что угрожать, шантажировать и убивать – это такие же жизненные функции босса, как и у львов или тигров – охота за живым мясом парнокопытных…
      Можно было бы при желании и соскочить с боссова крючка…
      Рыпнуться в российское посольство, попросить помощи в экстренном отбытии на родину…
      Но тогда как же Инна?
      Кто ее тогда мог бы спасти?
      И Кирилл решил для себя, что он будет играть с Боссом на его правилах, покуда не соберет необходимой суммы денег…
      Однако, не смотря на то, что опыт общения с такими людьми как Босс, ограничивался у Кирилла только фильмами режиссера Тарантино, он понимал, что по всей видимости, планировать что либо в такой ситуации – бессмысленно.
      Это все равно как на войне – летчику истребителю, который по статистике живет три – четыре боевых вылета, жениться и планировать семью…
      Боссу можно было обещать верность и послушание…
      Но глубоко внутри необходимо было затаиться и ловить свой шанс – ухватить куш опережая тот момент, когда либо Босс убьет его, либо его поймает полиция… А Босс или его люди уже убьют его – Кирилла там – в тюрьме.
      За то, что слишком много знал…
      Какая смешная, однако, формулировочка!
      Какой смешной, однако, диагноз!
      Но теперь, сознательно становясь в позу низкого старта, когда по соседней дорожке должны были бежать такие соперники, как Судьба и Время, Кирилл вдруг обрел полное спокойствие…
      У него была цель.
      У него была Инна…
      Ах, эти несчастные люди, которые счастливы лишь своим покоем!
      Чему они радуются?
      Жизнь – она приобретает осмысленную и от осмысленности – видимую ценность, когда ты движешься к цели.
      А движение – это скорость. И чем скорость выше – тем эффективнее и результативнее это движение.
      Но чем выше скорость, тем выше и риск свернуть себе шею.
      Это было понятно, как дважды два.
      И вдруг ступив на эту дорожку, Кирилл почувствовал себя счастливым.
      Еще вчера, еще вчера – ничто не угрожало его жизни, разве только уличный наркоман-грабитель, если ему не дать заранее приготовленной двадцатки… Или автомобиль с пьяным за рулем, что в Америке так же актуально, как и в России…
      И обладая этим спокойствием, как неким капиталом, Кирилл мог по праву причислить себя к золотому или платиновому миллиарду глупых обывателей, гордящихся фетишем покоя…
      Как это ОНИ говорят?
      "Зато я сплю спокойно"…
      Кириллу теперь было смешно.
      Теперь он спал еще более спокойно, чем прежде, когда его жизни ничего не угрожало.
      Он спал спокойно, как воин в походе.
      Спокойно – без снов.
      У него была цель.
      Убежать от ВРЕМЕНИ и спасти Инну.
      Вот в этом и была НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ.
      Настоящая жизнь последнего рыцаря. …
      В сокровищнице мыслей у Салтыкова – Щедрина была одна воистину блестящая находка – меткий эпитет, с исчерпывающей краткостью дающий полную характеристику русской жизни, русской способности жить и выживать…
      Талантливость…
      Но не та талантливость, какая подразумевается у усидчивого в учении еврея или утонченного потомка Греко-римской цивилизации.
      Талантливость русского в декорациях русских ширей и высей по Салтыкову состоит в его душевной способности браться за все…
      За то в особенности, за что ни один здравомыслящий европеец никогда не возьмется, хотябы и из элементарного инстинкта самосохранения.
      А вот русскому – дано!
      Талантливость русского позволяет с ломом наперевес идти на штурм регулировки и наладки самых сложных импортных электронных систем, особенно когда описания и инструкции потеряны или позабыты в приложении.
      Прикажут быть акушором, будем акушорами, – говорил замечательный театральный критик Кукольник.
      Научившись различать стодолларовую ассигнацию от двадцатки, иной талантливый русский человек по-праву уже считает себя экономистом, а опыт разглядывания голых женщин в Интернете, уже дает иному основания полагать, что тот – разбирается и в гинекологии…
      Кирилл тоже был русским человеком.
      Но он был не просто талантлив, он был неизбывно талантлив.
      А Босс, толи он чувствовал эту талантливость Кирилла на уровне своих животных ощущений прайда… То ли Босс попросту апостериори знал эту особенность русских.
      Но так или иначе, но Босс потребовал от Кирилла результата, выражаемого простой бухгалтерской цифрой с шестью нулями после значащей…
      Босса не интересовало – КАК?
      Босса интересовал конечный результат.
      Не хотим знать как, но к концу месяца – укради для нас два миллиона…
      Не то – убьем!
      Босс не шутил.
      Убивать – была его профессия.
      Для него убить – было как для Кирилла установить в новом ноутбуке систему Виндоуз… Даже еще проще.
      Но Босс не стремился к убийствам ради простого удовольствия.
      Убивал он только в крайнем случае.
      А это значило, что Босс верил… Верил в то, что убивать Кирилла не придется – русский успеет за месяц придумать способ, как при помощи компьютера и Интернета украсть два миллиона.
      Верил в это и Кирилл.
      И более того, он верил в то, что украдет гораздо больше чем два миллиона, и при этом еще и убежит.
      Убежит от Времени и от Судьбы.
      И спасет Инну. …
      Философская суть хакерства состоит в том, что в отличие от вульгарного грабежа, когда банковский служащий под угрозой пистолета отдает налетчикам мешок наличных, при компьютерной краже – используется факт того, что электронными деньгами распоряжается не человек, а машина. А на машину не надо наставлять пистолета и кричать на нее – давай деньги, а не то убью! Машине не свойственен страх за свою жизнь. Потому что машина – изначально философски – неживая.