Почему так тихо? – недоумевал он. Театр опустел уже давно, но почему вся эта индустрия развлечений в Сохо, которая находится всего в двух шагах отсюда, не наполняет все кругом шумом разъезжающихся такси и прогуливающихся компаний? И ни одного грузовика с фруктами, которые обычно с грохотом носятся по Шефтсберн-авеню по пути на Ковент-гарденский рынок.
Мэндел еще раз поднес к глазам бинокль и осмотрел здание, что стояло прямо через дорогу напротив. По сравнению с соседними оно, казалось, спит совсем уж беспробудным сном. Двойные двери портика были закрыты, из цокольного этажа не пробивалось ни лучика. Только на четвертом этаже из второго окна слева струился бледный свет; Мэндел знал, что там находится комната дежурного офицера – об этом его предупредил Смайли. Он на секунду вскинул бинокль вверх, направляя его на крышу, где целая плантация антенн образовывала на фоне неба причудливые узоры; затем на один этаж вниз, где чернели четыре окна узла связи.
«Ночью все пользуются парадной дверью, – говорил ему Гиллем. – Это было сделано, чтобы сэкономить на вахтерах».
За эти три часа только три события вознаградили Мэндела за его бдение: по одному в час.
В половине десятого синий «форд-транзит» доставил двоих мужчин, которые несли что-то похожее на ящик с боеприпасами. Они сами открыли дверь и, как только вошли, тут же заперли ее за собой, а Мэндел тем временем бормотал в телефонную трубку, комментируя происходящее. В десять часов прибыл «челнок»:
Гиллем и об этом его предупреждал. «Челнок» объезжал по очереди все периферийные подразделения Цирка и собирал там самые свежие документы, чтобы затем сдать их на выходные на хранение. Очередность, по словам Гиллема, была следующей: Брикстон, Эктон, Саррат и, наконец, Адмиралтейство; часам к десяти машина обычно прибывала в Цирк. В этот вечер они приехали минута в минуту; двое мужчин вышли изнутри, чтобы помочь разгрузить «челнока»; Мэндел передал и об этом, за что Смайли отблагодарил его терпеливым «спасибо».
Интересно, Джордж сейчас сидит в кресле? И в такой же темноте, как и он, Мэндел? Ему почему-то казалось, что да. Из всех чудаковатых типов, которых ему довелось встречать, Смайли, пожалуй, был самым колоритным чудиком. Посмотреть на него, кажется, он и дорогу-то сам перейти не в состоянии; но с таким же успехом можно предложить свое покровительство ежу.
Чудик, размышлял Мэндел. Всю жизнь гонялся за преступниками и до чего в результате дошел? Взламывает замок, проникает ночью в магазин, стоит здесь в темноте и шпионит за чудиками. Он никогда раньше не снисходил до общения с ними, пока не познакомился со Смайли. Считал, что все они – сборище любителей и вчерашних студентов, сующих нос везде, где их не просят; считал, что они действуют противозаконно; считал, что самое большее, до чего может снизойти его отдел, так это в интересах своего и общественного блага сказать: Да, сэр, нет, сэр" – и дальше этого в общении не заходить. Если подумать, то он и до сих пор так считал, правда, Смайли и Гиллем в его глазах представляли заметное исключение из общего правила.
Незадолго до одиннадцати, то есть около часа назад, подъехало такси.
Обычное лондонское такси, которое остановилось у театра. Даже об этом его предупредил Смайли: почти у всех в Цирке сложилась привычка не подъезжать на такси к самым дверям. Некоторые высаживались у магазина «Фойлз», другие на Олд-Комптон-стрит или где-нибудь рядом; в общем, большинство из них для отвода глаз объявляли таксисту при посадке какое-нибудь привычное место поблизости; для Аллелайна таким был театр. Мэндел ни разу до этого не видел Аллелайна, зато ему дали довольно подробный словесный портрет Перси, и сейчас, когда он поднес к глазам бинокль, то тут же без всяких сомнений узнал его: крупный неповоротливый мужчина в темном пальто; Мэндел разглядел даже, как у таксиста недовольно вытянулась физиономия в ответ на чаевые Перси, и он крикнул что-то ему вслед, пока Аллелайн рылся в карманах в поисках ключей.
Гиллем объяснил Мэнделу, что у парадной двери нет охраны, она просто запирается на замок. Охранники сидят внутри, сразу за поворотом налево в конце коридора. Кабинет Аллелайна – на пятом этаже. Мэндел не мог со своей позиции видеть свет в его окне, но там был еще и люк в потолке, так что отблеск света должен попасть на трубу дымохода. И верно; через несколько минут Мэндел увидел, как желтое пятно упало на закопченную кладку: Аллелайн вошел к себе.
А молодому Гиллему нужно отдохнуть, подумал Мэндел. Он уже сталкивался с этим раньше: такие стойкие и крепкие иногда надрываются к сорока годам.
Они прячут это где-то внутри себя, делают вид, что ничего не происходит, пытаются найти поддержку у более взрослых и опытных, которые в конце концов вдруг оказываются не такими уж взрослыми и опытными; и в один прекрасный день на них все сваливается, а их кумиры рассыпаются на глазах, и им ничего больше не остается, кроме как сидеть за столом у себя в кабинете и лить слезы, вытирая их промокательной бумагой.
Трубка телефона лежала на полу. Подняв ее, он сказал:
– Похоже, Кузнец прибыл на место.
Он назвал номер такси и снова стал ждать.
– Как он выглядел? – пробормотал Смайли.
– Озабоченно, – ответил Мэндел.
– Что ж, немудрено.
А вот этот никогда не надорвется, с удовольствием решил Мэндел; этот Смайли – один из тех самых хилых дубов. Ты думаешь, что он свалится от первого же дуновения, но, когда дело доходит до урагана, он оказывается единственным, кто выстоял до конца. В этот момент его размышления прервал шум второго такси, которое остановилось прямо у парадного входа, и высокая фигура неторопливо и аккуратно стала подниматься по ступенькам, шагая осторожно, как человек, который бережет свое больное сердце.
– Приехал ваш Скорняк, – пробормотал Мэндел в трубку. – Постой-ка, а вот и Солдатик тут как тут. Прямо собрание почтенных старейшин, ни дать ни взять. Только не бери это близко к сердцу.
Старенький «Мерседес-190» выскочил из-за угла Эрлам-стрит, повернул прямо под окном, у которого стоял Мэндел, и, с трудом вписавшись в поворот, остановился у начала Чаринг-Кросс-роуд. Грузный рыжеволосый молодой человек выбрался из машины, хлопнул дверцей и тяжело зашагал через улицу к входу в здание, не потрудившись даже вытащить ключи из замка зажигания. Минутой позже еще одно окно зажглось на четвертом этаже: к компании присоединился Рой Бланд.
Все, что нам теперь остается узнать, это кто выйдет оттуда, подумал Мэндел.
Глава 36
Улица Лок-Гарденс, которая, по-видимому, получила свое название от Кэмден и Хэмпстед-роуд-Локс, пролегавших неподалеку, представляла собой ряд из четырех домов девятнадцатого века с плоскими фронтонами, выстроенных полукругом. В каждом из них было по три этажа плюс цоколь, а позади тянулся сад, обнесенный оградой и спускающийся к каналу Регента. Отсчет шел со второго по пятый; номер один либо уже снесли, либо его вообще никогда не существовало. Дом под номером пять замыкал ряд с северной стороны, и в качестве конспиративной квартиры лучший вариант придумать было трудно: примерно в тридцати метрах от дома расходились в разные стороны три подъездные дороги, а тропинка, что шла вдоль канала, предоставляла, по сути дела, еще две возможности подхода к зданию. Севернее пролегала Кэмден-Хай-стрит, оживленная транспортная магистраль, на юге и западе парки и Примроуз-Хилл (Небольшая возвышенность в северной части Риджентс-парка (букв. – холм примул)). Кроме того, этот район не нес на себе признаков какой-то определенной социальной принадлежности и не требовал этого от своих обитателей. Некоторые дома здесь перестроили под многоквартирные; почти все квартиры были однокомнатными, а у входа было столько звонков, что панель смахивала на клавиатуру печатной машинки. Другие дома явно относились к разряду более шикарных; там перед дверью красовалась всего одна кнопка, В номере пятом их было две: одна для Милли Маккрейг, другая для ее постояльца мистера Джеффсрсона.
Миссис Маккрейг была женщиной богомольной и постоянно собирала разные пожертвования, что, помимо прочего, предоставляло ей отличную возможность приглядывать за местными жителями, которые, однако, вряд ли могли в полной мере оценить ее усердие. О Джефферсонс, ее постояльце, знали мало: вроде бы иностранец, вроде бы занят в нефтяном бизнесе и часто бывает в разъездах.
Лок-Гарденс был для него чем-то вроде pied-a-terre (Временное, непостоянное жилище, пристанище). Te из соседей, кто удосуживался обратить на него внимание, нашли его скромным и респектабельным. Точно такое же впечатление, пожалуй, они составили бы и о Джордже Смайли, если бы случайно заметили его в тусклом свете крыльца в девять часов того самого вечера, когда Милли впустила его в гостиную и задернула свои пуританские занавески.
Это была сухая и жилистая шотландская вдова: она носила коричневые чулки и коротко стриглась, а ее морщинистая кожа была, как у многих стариков, словно отполирована. В интересах Господа и Цирка она в свое время вела занятия в христианских школах в Мозамбике, а также занималась миссионерской деятельностью среди моряков Гамбурга, и хотя с тех пор вот уже двадцать лет работала профессиональным «слухачом», до сих пор была склонна считать весь мужской род грешниками. Для Смайли оставалось загадкой, что она думает по поводу его прихода. Ее поведение с самого начала было проникнуто глубоким скорбным спокойствием; она показывала ему дом, словно смотритель замка, обитатели которого уже давным-давно умерли.
* * *
Сперва она провела его по цокольному этажу, сплошь заставленному комнатными растениями, там жила она сама; старые открытки, попадающиеся на глаза то тут, то там, медные столешницы, черная резная мебель – все это с некоторых пор, кажется, стало характерным для обиталищ повидавших мир англичанок определенного возраста и социального положения. Совершенно верно, подтвердила она, если Цирку требуется связаться с ней ночью, они звонят ей по телефону, установленному здесь, в цокольном этаже. Совершенно верно, наверху есть отдельный телефон, но он предназначен только для исходящих звонков. К телефону внизу дополнительно подключен еще один аппарат в столовой наверху. Затем они поднялись на первый этаж, где вся обстановка будто нарочно была подобрана так, чтобы продемонстрировать дурной вкус администрации, преклоняющейся перед дорогими вещами: кричащие полосатые портьеры в стиле ампир, золоченые стулья под старину, древние плюшевые диваны с бахромой по углам. Кухня хранила свою изначальную убогость: судя по всему, хозяйка сюда почти никогда не заходила. Оттуда они вышли на застекленную террасу – что-то среднее между буфетной и оранжереей, из окон которой был виден неухоженный сад и канал. На кафельном полу вперемешку стояли старый отжимной каток для белья, медные тазы и ящики с тоником.
– А где «жучки», Милли? – Смайли вернулся в гостиную.
– Они установлены попарно под обоями, – пробормотала Милли. – По две пары на каждую из комнат первого этажа и по одной – на каждую из верхних комнат. Каждая пара подключена к отдельному магнитофону.
Смайли поднялся вслед за ней по крутой лестнице. На верхнем этаже мебели не было совсем, за исключением того, что в спальной комнате на чердаке стоял стальной стеллаж с восемью ленточными магнитофонами в два яруса.
– А Джефферсон знает обо всем этом?
– С мистером Джефферсоном, – поджав губы, сказала Милли, – сотрудничают на основе взаимного доверия. – Это было самым сильным для нее способом выразить Смайли свое неодобрение либо свою приверженность христианской этике.
Когда они снова сошли вниз, старуха показала ему, как управляется вся система. В каждый настенный выключатель света вмонтированы дополнительные контакты. В любое время, когда Джефферсон или кто-нибудь из ребят, как она выразилась, хотели записать что-нибудь, им достаточно встать и повернуть вниз левый рычажок выключателя света. С этого момента система начинала работать в режиме акустической активации: иными словами, катушки вращались только тогда, когда кто-нибудь говорил.
– А где обычно находитесь в это время вы, Милли?
Она остается внизу, сказала она так, будто только там и положено всегда быть женщине.
Смайли начал выдвигать разные ящики комодов, открывать шкафчики, переходить из комнаты в комнату. Затем он снова вышел на террасу, откуда открывался вид на канал. Достав из кармана фонарик, он коротко мигнул в темноту сада.
– Каковы сигналы безопасности? – спросил Смайли, вернувшись в гостиную и сосредоточенно ощупывая выключатель у двери.
Ее монотонный ответ прозвучал как заупокойная проповедь:
– Две полные бутылки с молоком на крыльце – можно входить, все в порядке. Нет бутылок с молоком – входить нельзя.
Из глубины террасы донеслось едва слышное постукивание. Вернувшись туда, Джордж открыл застекленную дверь и после торопливого приглушенного диалога появился вместе с Гиллемом.
– Вы ведь знаете Питера, не так ли, Милли?
Может быть, и знает, а может, и нет; ее маленькие колючие глаза презрительно сверлили новоприбывшего. Он осматривал крышку выключателя, шаря при этом в кармане.
– Что он делает? Он не имеет права этого делать. Остановите его.
Смайли сказал, что, если у нее есть какие-то опасения, пусть позвонит Лейкону из своей цокольной комнаты. Милли Маккрейг не пошевелилась, но на ее словно задубелых щеках вдруг проступили красные пятна, и она в гневе начала нервно щелкать суставами пальцев. Гиллем осторожно вывернул винтики по обе стороны пластмассовой крышки и, сняв ее, стал пристально изучать проводку.
Потом очень аккуратно поменял контакты, перекрутив между собой проводки, и прикрутил крышку на место, оставив остальные выключатели нетронутыми.
– Давай попробуем, – сказал Гиллем, и, когда Смайли поднялся наверх, чтобы проверить работу магнитофона, Питер зарычал низким хриплым голосом Поля Робсона его знаменитую песню о Миссисипи.
– Спасибо, – с содроганием произнес Смайли, снова сойдя вниз, – этого больше чем достаточно.
Милли спустилась в свою комнату, чтобы позвонить Лейкону. Смайли же начал устанавливать декорации. Поставил телефон рядом с креслом в гостиной, затем расчистил себе путь отхода на террасу. Он принес две бутылки молока из холодильника, что стоял на кухне, и выставил их на крыльцо, чтобы обозначить, как эклектично выразилась Маккрейг, что можно входить, все, мол, в порядке. Он разулся, оставив туфли на террасе, и, выключив везде свет, занял свой пост в кресле. Как раз Мэндел сделал пробный звонок.
Тем временем Гиллем возобновил свое дежурство у тротуара рядом с каналом. Эта пешеходная дорожка закрывается для публики за час до наступления темноты; после этого она может превратиться во что угодно: начиная от места свидания для влюбленных и заканчивая ночным пристанищем для бродяг; и тех и других по разным причинам привлекала кромешная тьма под мостом. В эту холодную ночь, однако, Гиллем никого не заметил. Время от времени мимо, грохоча, пролетал пустой поезд, оставляя после себя еще большее ощущение пустоты. Нервы Питера были так напряжены, а ожидания так разнообразны, что на какое-то мгновение все предметы этой ночи предстали перед ним в каком-то зловещем обличье: семафоры на мосту превратились в виселицы, железнодорожные склады, расположенные в зданиях викторианской эпохи, – в гигантские тюрьмы с зарешеченными сводчатыми окнами, высившиеся на фоне туманного неба. Где-то рядом слышалось шуршание крыс и воняло застоявшейся водой. Затем огни в гостиной погасли; теперь весь дом погрузился в темноту, и лишь узкие желтые полоски светились по краям занавесок в цокольной комнате Милли. С застекленной террасы, пробившись через запущенный сад, ему мигнул узкий лучик. Вытащив из кармана фонарик, Гиллем снял дрожащими пальцами серебристый колпачок, направил фонарь так, чтобы с террасы было видно, и посигналил в ответ. С этого момента им оставалось только ждать.
* * *
Tapp швырнул Бену пришедшую в ответ шифровку из Лондона, прихватив заодно из сейфа одноразовый шифроблокнот.
– Давай, – сказал он, – отработай свою зарплату. Разгрызи этот орех.
– Это лично для вас, – возразил Бен. – Посмотрите: «Тарру от Аллелайна, расшифровать лично». Я не имею права прикасаться к этому. Здесь гриф сверхсекретности.
– Делай, что он говорит, Бен, – сказал Макелвор, наблюдая за Тарром.
За десять минут ни один из них не проронил ни слова. Tapp стоял в противоположном конце комнаты и очень нервничал из-за того, что приходится ждать. Он засунул пистолет за пояс рукояткой внутрь. Его пиджак лежал на стуле. Рубашка взмокла от пота и прилипла к спине. С помощью линейки Бен считывал группы цифр и затем аккуратно выписывал то, что у него получалось, в разграфленный блокнот, лежащий перед ним на столе. Сосредоточившись, он уперся языком в кончики зубов и, закончив работу, легонько прищелкнул им.
Отложив в сторону карандаш, он вырвал листок и протянул его Тарру.
– Читай вслух, – сказал Рикки.
Голос Бена звучал мягко и слегка взволнованно:
– "Тарру от Аллелайна расшифровать лично. Я настоятельно требую разъяснений и/или образцы материала прежде чем ответить на ваш запрос.
Цитата информация жизненно важная для жизнедеятельности Службы конец цитаты не соответствует квалификационным нормативам. Позвольте напомнить о вашем тяжелом положении ставшем результатом вашего позорного исчезновения запятая приказываю немедленно перейти в подчинение Макелвору повторяю немедленно запятая Шеф".
Бен еще не успел дочитать до конца, как Tapp начал как-то странно нервно смеяться.
– Вот так так, ну, Перси, ну, молодец! – воскликнул он. – Да, да, повторяю – нет! Знаешь, почему он увиливает, дорогуша Бен? Он, паразит этакий, примеривается, как бы мне в спину выстрелить! Так он и мою русскую девушку угробил. Он хочет проделать со мной тот же фокус, сукин сын. – Он ерошил Бену волосы, кричал и смеялся. – Смотри, Бен, в этой чертовой конторе есть несколько вшивых ублюдков, так что не доверяй одному из них, предупреждаю тебя, или никогда не будет из тебя толку!
* * *
Одиноко сидя в темноте гостиной, в неудобном, по милости хозяйственников, кресле, Смайли продолжал ждать, неловко прижав плечом к уху телефонную трубку. Иногда он бормотал что-то, и Мэндел бормотал ему в ответ; но большую часть времени они хранили молчание. Настроение у Джорджа было подавленным, даже немного мрачным. Подобно актеру, он испытывал разочарование перед выходом на сцену, ощущение того, что какие-то вещи, казавшиеся когда-то значительными и великими, в конце концов становятся маленькими и ничтожными; как и сама смерть казалась ему теперь чем-то маленьким и ничтожным после всех ударов и столкновений, которые принесла ему жизнь. Он уже не испытывал того желания завоевать, покорить, которое он знал когда-то. Его мысли, как это часто случалось, когда он чего-то боялся, были заняты людьми. У него не было суждений или мнений относительно какого-то отдельного человека. Ему просто хотелось знать, как воспримут то, что должно произойти, и потому он чувствовал небывалую ответственность. Он думал о Джиме и Сэме, о Максе, Конни и Джерри Уэстерби и о том, что, вероятно, какие-то личные отношения будут безвозвратно утеряны. Особое место в его воспоминаниях занимала Энн, он думал о безнадежной неразберихе того разговора среди утесов Корнуолла; ему было интересно, может ли вообще существовать такая любовь между двумя разумными существами, которая не основывалась бы так или иначе на самообмане; он бы многое отдал за то, чтобы сейчас встать и уйти до того, как все произойдет, но это было невозможно. Он переживал за Гиллема, и в этом чувстве было даже что-то отеческое; он не знал, как тому удастся перенести запоздалые трудности взросления. Он снова думал о том дне, когда он хоронил Хозяина. Он думал о предательстве, и ему стало интересно, существует ли на свете бездумное предательство в том смысле, в котором существует, скажем, бездумное насилие. Его беспокоило то, что он чувствовал себя лишенным чего-то очень существенного, что те интеллектуальные и философские заповеди, которых он придерживался, терпят полный крах, когда он сталкивается с конкретной человеческой ситуацией.
– Что-нибудь есть? – спросил он Мэндела по телефону.
– Парочка каких-то пьяниц, – ответил тот, – распевают: «Перед глазами джунгли, стоит лишь пойти дождю».
– Ни разу не слышал.
Переложив трубку на левую сторону, он достал из внутреннего кармана пистолет, который уже успел испортить отличную шелковую подкладку пиджака.
Он нащупал предохранитель и какое-то мгновение не мог сообразить, в каком положении он находится, что его очень позабавило. Он выдернул магазин и потом снова его вставил, вспомнив, как проделывал это совершенно механически сотни раз на ночном стрельбище в Саррате еще до войны; он вспомнил: «вы всегда стреляете двумя руками, сэр, одной держите пистолет, а другой магазин, сэр», и как среди новичков Цирка существовала легенда: якобы настоящий профессионал должен класть указательный палец вдоль ствола, а средним нажимать на спусковой крючок. Но когда он попробовал так сделать, ощущение было довольно необычным, и он тут же забыл об этом.
– Пройдусь немного, разомну ноги, – пробормотал он, и Мэндел ответил:
– Валяй.
Все еще держа в руке пистолет, он вернулся на террасу, прислушиваясь, не скрипят ли половицы, что могло подвести его в решающий момент; однако под плохоньким ковриком, скорее всего, был бетон; оказалось, что он может даже попрыгать, не вызывая никакой вибрации. Подойдя к окну, он посигналил фонариком: две короткие вспышки, длинная пауза, затем еще две. Гиллем тут же ответил тремя короткими.
– Я на месте.
– Понял, – ответил Мэндел.
Он постарался сесть поудобнее, обуреваемый тоскливыми мыслями об Энн: ему хотелось помечтать о невозможном. Он положил пистолет обратно в карман.
Со стороны канала донеслось завывание гудка. Ночью? Разве ночью там ходят суда? Должно быть, автомобиль. Что, если у Джералда на случай чрезвычайной ситуации есть какая-то особая процедура, о которой он, Смайли, и не подозревает? Скажем, связь между двумя телефонными кабинами, а затем подсадка в автомобиль? Что, если у Полякова, в конце концов, есть такой связной или помощник, которого Конни не вычислила? Ему уже приходилось с этим сталкиваться. Та система создается таким образом, чтобы она не давала осечек, чтобы обеспечивала встречу при любых непредвиденных ситуациях. Что касается профессиональной тщательности, то тут Карла просто-таки педант.
А его навязчивая идея о том, что за ним следят? Что с этим делать? Что делать с этой тенью, которую он ни разу не видел, а только ощущал, да так, что его спина, казалось, начинала ныть под взглядом его преследователя; он ничего не видел, ничего не слышал, он только чувствовал. Но он слишком стар, чтобы просто так отмахнуться от этого. Скрип лестницы, которая никогда до этого не скрипела; скрежет ставня, когда ветра и в помине нет; автомобиль с другим номерным знаком, но с той же царапиной на правом крыле; лицо в метро, которое ты видел уже где-то раньше: на протяжении долгих лет эти признаки помогали ему выжить; любой из них был достаточным поводом для того, чтобы сорваться с места, переехать в другой город, поменять документы. И все потому, что в этой профессии не существовало такой вещи, как простое совпадение.
– Один вышел, – вдруг сказал Мэндел. – Алло?
– Я здесь.
Кто-то только что вышел из Цирка, сказал Мэндел. Через парадную дверь, однако, он не может точно определить, кто именно. В плаще и шляпе. Большой, двигался быстро. Скорее всего, заранее вызвал такси к самому подъезду, потому что сразу сел в машину.
– Уехал в северном направлении, туда, где ты.
Смайли посмотрел на часы. Дадим ему десять минут, подумал он. Дадим двенадцать, он должен будет по дороге остановиться и позвонить Полякову.
Затем он подумал: не будь идиотом, он сделал это еще в Цирке, – Я кладу трубку, – сказал Смайли.
– Пока, – ответил Мэндел.
По-прежнему стоя у пешеходной дорожки, Гиллем принял сигнал из трех длинных вспышек. «Крот» едет сюда.
* * *
Смайли еще раз проверил пути отхода через террасу, отодвинул в сторону какие-то шезлонги и прикрепил к отжимному катку нитку, чтобы она служила ему неким ориентиром: он плохо видел в темноте. Нитку он протянул в открытую дверь кухни; две двери оттуда, расположенные рядом, вели в гостиную и столовую. Кухня представляла собой довольно длинную комнату, раньше она, по сути дела, была пристройкой к дому, пока не появилась застекленная терраса.
Он подумал о том, не воспользоваться ли столовой, но решил, что, это слишком рискованно, и, кроме того, из столовой он не сможет подавать сигналы Гиллему. Так что он остался ждать на террасе, чувствуя себя довольно нелепо в одних носках и то и дело протирая очки: его лицо просто пылало, и они все время запотевали. На террасе было гораздо холоднее по сравнению с жаркой и душной гостиной, что, в общем-то, и немудрено: наружные стены сделаны из стекла; да еще бетонный пол, прикрытый тонким ковриком, отчего ноги стали совсем сырыми. «Крот» приедет первым, подумал Смайли; «крот» играет роль хозяина дома: это протокол, часть всей легенды, по которой Поляков является агентом Джералда.
Шум такси в Лондоне похож на падающие бомбы. Это сравнение пришло ему на ум не сразу, оно медленно поднималось из глубин его воспоминаний.
Нарастающий гул, по мере того как машина приближалась по изогнутой улице, равномерное «тик-так» вместе с постепенным повышением звука. И внезапный обрыв: где она остановилась, у какого дома, когда мы все здесь ждем, затаившись в темноте улицы или зажав в руке конец нитки, у какого дома?
Затем хлопает дверца, подобно взрыву, приносящему разрядку: если ты слышишь, то это не к тебе.
Но Смайли слышал, и тем не менее это к нему.
Он услышал, как по гравию кто-то быстро и энергично шагает. Затем шаги смолкли. Это не та дверца, нелепо подумал Смайли, уходи отсюда. Он сжимал в руке пистолет, теперь уже сняв его с предохранителя. Он продолжал прислушиваться, но ничего не слышал. А ты подозрителен, Джералд, подумал он.
Ты старый, опытный «крот», наверное, ты уже почуял что-то неладное. Милли, вдруг подумал он, Милли убрала бутылки с молоком, предупредила его, не дала ему шагнуть в капкан. Милли испортила всю охоту. Потом он услышал, как поворачивается ключ в замке: один раз, другой; это же замок «Банэм», вспомнил он, Боже мой, неужели у нас не нашли ничего получше, чем «Банэм»?
Ну, конечно, «крот» ведь просто ощупывал перед этим свои карманы в поисках ключа. Нервный человек уже держал бы его наготове, сжимал бы его своей рукой, перебирал пальцами всю дорогу, пока они ехали в такси; кто угодно вел бы себя именно так, но только не «крот». «Крот» может волноваться, но он никогда не станет нервничать. В тот самый момент, когда поворачивался ключ, зазвенел звонок – очередное свидетельство вкуса хозяйственников: высокий звук, низкий, потом снова высокий. Это должно означать, что это один из наших, говорила Милли, кто-то из ребят: ее ребят, ребят Конни, ребят Карлы.
Парадная дверь открылась, и кто-то вошел в дом; он услышал шуршание шагов по коврику, услышал, как закрылась дверь, услышал, как щелкнули выключатели, и увидел, как под кухонной дверью появилась бледная полоска света. Он положил в карман пистолет и вытер ладонь о пиджак, затем снова достал его. и в этот самый момент услышал звук второй падающей бомбы: подъехало второе такси и раздались быстрые шаги. Поляков тоже не держал наготове ключи, видимо, его рука была занята деньгами, которыми он расплачивался с таксистом.
«Интересно, русские дают чаевые, – подумал Смайли, – или это считается недемократичным?» Снова зазвенел звонок, открылась и закрылась парадная дверь, и Смайли услышал, как дважды звякнули бутылки с молоком, когда тот поставил их на стол в прихожей, исходя из профессиональных соображений о порядке.
«Господи помилуй, – в ужасе подумал Смайли, когда взгляд его упал на стоящий рядом старый холодильник, – это мне и в голову не пришло. Вдруг он снова захочет поставить сюда молоко?»
Полоска света над кухонной дверью внезапно стала ярче: в гостиной включили свет. Дом погрузился в какое-то невероятное оцепенение. Держась за нитку, Смайли подошел поближе, ступая по ледяному полу. Потом он услышал голоса. Поначалу невозможно было ничего разобрать. Они, должно быть, все еще в дальнем конце комнаты, подумал он. Или, может быть, они всегда вначале говорят тихо. Теперь Поляков подошел поближе: он стоял у сервировочного столика, наливая выпить.
– Какое у нас прикрытие на тот случай, если нас потревожат? – спросил он на хорошем английском.
«Приятный голос, – припомнил Смайли, – бархатный, как у тебя. Я часто дважды прокручивала пленку, только чтобы послушать, как он говорит». Конни, Конни, слышала бы ты его сейчас.
Из дальнего конца комнаты по-прежнему доносился приглушенный голос, отвечающий на вопросы. Смайли ничего не мог разобрать. «Где перегруппируемся?», «Каковы запасные варианты?», «Есть ли у вас при себе что-нибудь такое, что вы предпочли бы отдать мне на время нашего разговора, имея в виду мою дипломатическую неприкосновенность?».
Должно быть, это стандартная прелюдия, подумал Смайли, дань заведенному порядку, разработанному Карлой.
– Выключатель стоит в нижнем положении? Не будете ли так добры проверить? Спасибо. Что вы будете пить?
– Виски, – ответил Хейдон. – Самую большую порцию, черт бы ее подрал.
Отказываясь верить своим ушам, Смайли слушал, как знакомый до боли голос вслух читает ту самую телеграмму, которую Смайли сам написал для Тарра всего сорок восемь часов назад.
Затем на какое-то время одна половинка его естества в открытую восстала против другой. Волна яростного недоумения, которая охватила его еще тогда, в саду у Лейкона, и все это время, подобно могучему течению, мешала ему продвигаться вперед, швырнула его о скалы отчаяния; сознание взбунтовалось: я отказываюсь. Уничтожение другого человеческого существа ничем не может быть оправдано. Долгий путь страданий и предательства должен где-то закончиться. Но пока этого не случилось, будущего не было; было только казавшееся бесконечным соскальзывание ко все более ужасным предположениям относительно настоящего. Этот человек был моим другом и любовником Энн, другом Джима и, насколько я понимаю, его любовником тоже; измена, не человек, а именно измена, относилась к области общественных явлений.
