Команда Смайли

      – Она хочет, чтобы вы вернулись, Джордж, – сурово произнесла с порога Хилари непререкаемым тоном человека, ухаживающего за умирающим.
      Но когда он вернулся в комнату, все было в полном порядке.

Глава 15

      Все было в полном порядке. Конни сидела в своей качалке, напудренная и строгая, и, стоило ему войти, посмотрела на него в упор, как и в тот момент, когда он только что появился. Хилари успокоила ее, Хилари помогла ей протрезветь и теперь, стоя позади нее, большими пальцами осторожно массировала ей шею.
      – Припадок смертельного страха, мой дорогой, – пояснила Конни. – Лекарь прописал валиум, а старая дура предпочитает горячительное. Вы уж не упоминайте про это в отчете Солу Эндерби, хорошо, душа моя?
      – Нет, конечно нет.
      – А когда вы будете писать отчет, мой хороший?
      – Скоро, – брякнул Смайли.
      – Сегодня вечером, когда вернетесь домой?
      – Все будет зависеть от того, что я смогу рассказать.
      – А вы знаете, Джордж, Кон все это уже передала наверх. Старая дура изложила дело во всем объеме. Очень подробно. Очень обстоятельно – для разнообразия. Но вы этого материала не видели. – Смайли молчал. – Отчет потерян. Уничтожен. Съеден червяками. Вы просто не успели. М-да. А ведь вы чертовски хорошо управляетесь с бумагами. Выше, Хилс, – приказала она, не отводя сверкающих глаз от лица Смайли. – Выше, милочка. В том месте, где позвонки соприкасаются с железами.
      Смайли плюхнулся на старый диванчик.
      – В свое время я любила эти двойные игры, – мечтательно призналась Конни, перекатывая голову под ласкающими пальцами Хилари. – Верно, Хилс? Вся человеческая жизнь вырисовывалась перед тобой. Теперь с таким уже не сталкиваешься, правда? После того, как отыгрался. – Она повернулась к Смайли. – Хотите, чтобы я продолжила, дорогуша? – спросила она тоном проститутки с Ист-Энда.
      – Если можно, изложите все вкратце, – попросил Смайли. – А если нет...
      – На чем мы остановились? Да, знаю. Рыжий Боров летит на самолете. Направляется в Вену, своих мальчиков на побегушках он оставил наслаждаться пивом. Поднимает он глаза, и кто же перед ним немым укором. Дорогой его старый дружок двадцатипятилетней давности, маленький Отто, стоит и улыбается. Как почувствовал себя при этом братец Киров, урожденный Курский, задаемся мы вопросом при условии, что он вообще способен что-то чувствовать. «Отто знает, – мелькает в голове Кирова, – что это я предал его и засадил в ГУЛАГ?» И что же Киров делает?
      – Что он делает? – переспрашивает Смайли, не принимая ее ерничания.
      – Он решает, дорогуша, разыграть дружелюбие. Верно, Хилс? Со словами: «Слава Богу!» – свистнул, чтоб подали икру. – Она что-то шепнула, и Хилари пригнулась, чтобы лучше услышать, затем хихикнула. – «Шампанского!» – требует он. И шампанское, ей-Богу, появляется, и Рыжий Боров платит за него, и они пьют, а потом вместе едут на такси в город и даже быстренько выпивают по рюмашке в кафе, прежде чем Рыжий Боров отправляется по своим темным делишкам. Киров любит Отто, – настаивала Конни. – Он обожает его, верно, Хилс? Настоящая парочка ошалевших психов, совсем как мы. Отто одержим сексом, Отто забавный, Отто компанейский и ненавязчивый, и легкий на подъем, и... словом, все, чем Рыжий Боров никогда не станет даже через тысячу лет! Почему на пятом этаже всегда считали, что людьми двигает только одно?
      – Ну уж во всяком случае, не я, – горячо опроверг ее Смайли.
      А Конни все говорила и говорила, обращаясь к Хилари, а вовсе не к Смайли.
      – Кирову все на свете обрыдло, душа моя. Отто был для него как дыхание жизни. Вот как ты для меня. Я по-молодому начинаю шагать, верно, любовь моя? Что, конечно, не помешало ему посадить Отто, но такова уж человеческая природа, верно?
      Продолжая покачиваться за спиной Конни, Хилари слегка кивнула в знак согласия.
      – А как Отто Лейпциг относился к Кирову? – поинтересовался Смайли.
      – Он его ненавидел, мой дорогой, – не колеблясь, ответила Конни. – Чистой, неразбавленной ненавистью. Настоящей черной ненавистью. Ненависть и жажда денег. Два мотива, двигавших Отто. Отто всегда считал, что ему причитается за все те годы, что он провел в каталажке. Он хотел подсобрать деньжат и для девчонки тоже. Его великой мечтой было в один прекрасный день продать Кирова, урожденного Курского, за большие деньги. Большие, пребольшие, пребольшущие. И потратить их.
      «Злость официанта», – подумал Смайли, вспомнив снимок. Вспомнив комнату с обоями в клетку возле аэропорта и тихий лающий по-немецки голос Отто с ласковыми интонациями. Вспомнив его карие, немигающие глаза, которые напоминали распахнутые окна его кипящей ненавистью души.

* * *

      – После встречи в Вене, – продолжила Конни, – мужчины условились вновь встретиться в Париже, и Отто мудро решил не торопить события. В Вене Отто не задал ни одного вопроса, который насторожил бы Рыжего Борова. Отто как-никак профессионал, – невзначай заметила Конни. – «Киров женился?» – спросил он. Киров в ответ всплеснул руками и громко расхохотался, давая понять, что и не собирается жениться. «Женат, но жена – в Москве», – сообщил Отто, что делало ловушку еще эффективнее. Киров, в свою очередь, поинтересовался, чем теперь занимается Лейпциг, и тот великодушно сообщил: «Импортом-экспортом», выставив себя этаким воротилой – сегодня в Вене, завтра в Гамбурге. Так или иначе Отто выждал целый месяц – после двадцати пяти лет, – тут же резонно обронила Конни, – он мог и не спешить, – и за этот месяц французы, следившие за Кировым, установили, что он трижды подбирался к пожилым русским эмигрантам в Париже – к таксисту, лавочнику, владельцу ресторана – у всех троих остались семьи в Советском Союзе. Он предлагал взять адрес, передать письмо, поручение, даже предлагал передать деньги и подарки, если не слишком громоздкие. И оттуда привезти что-то им. Никто не принял его предложения. На пятую неделю Отто позвонил Кирову домой и со словами: мол, только что прилетел из Гамбурга, – предложил развлечься. За ужином, улучив момент, Отто заявил, что платит за вечер: он, дескать, только что заработал большой куш на поставках в одну страну и у него завелись лишние деньги. – Эту наживку мы разработали специально для него, мой дорогой. – Конни обратилась наконец непосредственно к Смайли. – И Рыжий Боров клюнул, как клюют все они, дай им Бог здоровья, – лосось всякий раз заглатывает блесну, верно?
      «Что за поставки? – насторожился Киров. В какую страну?» Вместо ответа Отто приставил к носу палец крючком и расхохотался. Киров тоже расхохотался, но был явно заинтересован. «В Израиль? – начал гадать он. – Если да, то что за поставки?» Лейпциг нацелил тот же палец на Кирова и сделал вид, что нажимает на спусковой крючок. «Оружие Израилю?» – удивленно спросил Киров, но Лейпциг ведь профессионал, а потому не сказал ни слова. Они выпили, затем отправились в стриптиз и потолковали о старых временах. Киров даже вспомнил, как они делили одну девчонку, и поинтересовался у Лейпцига, что с ней стало. Лейпциг ответил, что не знает. Под утро Лейпциг предложил подобрать компанию и поехать к нему на квартиру, но Киров, к сожалению, отказался: мол, только не в Париже, здесь слишком опасно. Вот в Вене или Гамбурге – другое дело. Но не в Париже. Напившись, они расстались, когда время подходило к завтраку, а Цирк стал на сотню фунтов беднее.
      Тут началась чертова междоусобица. – Конни внезапно полностью изменила направление рассказа. – Великие дебаты у начальства, не как-нибудь. Вы отсутствовали, Сол Эндерби ударил разок своим наманикюренным копытцем, и все разом упали в обморок – вот что произошло. – И продолжила тоном аристократа-барона: – Отто Лейпциг нас дурачит... Мы еще не закончили операцию с Лягушками... Форин-офис обеспокоен последствиями... Киров – «подсадная утка»... При разработке тактической задачи такого масштаба на Рижскую группу никак нельзя полагаться. А вы где в то время были? В этом чертовом Берлине, да?
      – В Гонконге.
      – Ах там, – неопределенно произнесла Конни и поникла в своем кресле, закрыв глаза.

* * *

      Смайли послал Хилари готовить чай, и она зазвенела посудой в другом конце комнаты. Он бросил в ее сторону взгляд, раздумывая, не позвать ли ее, и увидел, что она стоит точно так, как стояла в Цирке в тот вечер, когда послали за ним, – приложив костяшки пальцев ко рту, подавляя беззвучный крик. Он поздно засиделся за работой – да, как раз в то время он готовился к отъезду в Гонконг, – как вдруг на столе зазвонил внутренний телефон и послышался мужской голос, очень напряженный; его просили немедленно явиться в шифровальную: мистер Смайли, сэр, это очень срочно. Через секунду он уже спешил по пустому коридору, где стояли два взволнованных охранника. Они распахнули перед ним дверь, он вошел в помещение, а они остались снаружи. Он увидел разбитые аппараты, карточки, указатели картотеки и телеграммы, разбросанные по всей комнате точно обертки и бумажные стаканчики на стадионе, увидел грязные надписи губной помадой на стене. И посреди всего этого увидел Хилари, повинную в случившемся, – она стояла как сейчас и разглядывала сквозь толстую сетку занавесок вольное белое небо, – Хилари, наша весталка, с хорошими манерами, Хилари, наша невеста.
      – Черт, что ты там колдуешь, Хилс? – грубо крикнула Конни со своего кресла-качалки.
      – Готовлю чай, Конни. Джордж просил чашечку.
      – Плевать на то, чего хочет Джордж, – закипая, произнесла Конни. – Джордж – это же пятый этаж. Джордж накрыл крышкой дело Кирова, а теперь пытается исправить положение, задумав выступать соло, в его-то возрасте. Верно, Джордж? Верно? Даже соврал мне насчет этого старого черта Владимира, напоровшегося на пулю на Хэмпстедской пустоши, если верить газетам, которые Джордж, по-видимому, не читает, как и мои отчеты!
      Они стали пить чай. Накрапывал дождь. Первые тяжелые капли забарабанили по дранке крыши.

* * *

      Смайли обхаживал ее, Смайли льстил ей, Смайли подталкивал ее. Она уже взялась за спасательный круг. Он был преисполнен решимости заставить ее бросить его.
      – Я должен знать все, Кон, – повторил он. – Услышать все, что вы помните, даже если под конец станет больно.
      – Конец действительно тяжело слушать, – подтвердила она.
      Но ее голос, лицо, сама ее память уже затухали, и Смайли понял, что нельзя ждать ни минуты.
      – Теперь настало время Кирову разыграть классическую карту, – устало продолжила она. – На следующей их встрече, в Брюсселе месяц спустя. Киров заговорил про поставки оружия Израилю и как бы вскользь заметил, что рассказал об их беседе одному приятелю из торгового представительства, который занимается изучением израильской военной экономики и даже имеет фонды для исследований. Не сочтет ли Лейпциг возможным – нет, я серьезно, Отто, – встретиться с ним, а еще лучше – изложить все старому приятелю Олегу прямо сейчас: ведь он сможет на этом даже немного заработать? Отто согласился при условии, что за это заплатят и никто не пострадает. Затем он с важным видом преподнес Кирову кучу всякой ерунды, которую подготовили ему Конни и ребята, занимающиеся Ближним Востоком, – все это было, конечно, правдой, хотя и бесполезной, а Киров все торжественно записал, несмотря на то, что оба они, по словам Конни, отлично знали, что ни Кирова, ни его хозяина, кто бы это ни был, не интересовали ни Израиль, ни поставки, ни военная экономика страны – по крайней мере в данном случае. Киров, как показала их следующая встреча в Париже, нацелился на то, чтобы вовлечь Отто в конспиративные отношения. Киров изобразил великий восторг по поводу сделанного Отто сообщения и стал настаивать на том, чтобы Отто принял от него за это пятьсот долларов. Правда, соблюдя небольшую формальность в виде расписки. Когда же Отто это исполнил и уже болтался на крючке, Киров, со всей своей беспардонностью – вот уж чего ему было не занимать, – начал выпытывать Отто, а хорошие ли у Отто отношения с местной русской эмиграцией.
      – Кон, пожалуйста! – прошептал Смайли. – Мы уже подошли к самому главному! – Рассказ и вправду близился к концу, но он чувствовал, что ее относит все дальше и дальше.
      Хилари лежала на полу, положив голову на колени Конни. Конни рассеянно перебирала руками в рукавичках ее волосы, полузакрыв глаза.
      – Конни! – повторил Смайли.
      Конни очнулась и несколько устало улыбнулась.
      – Это был всего лишь танец одноклубников, мой дорогой, – усмехнулась она. – Он-знает-что-я-знаю-что-ты-знаешь. Обычный танец одноклубников, – снисходительно повторила она и снова закрыла глаза.
      – А что ответил Лейпциг? Конни!
      – Ответил, как мы бы ответили, дорогой мой, – пробормотала Конни. – Ушел от прямого ответа. Признал, что в хороших отношениях с эмигрантскими группами и втихаря дружит с генералом. Потом стал увиливать, заметив, что не так уж часто бывает в Париже «Почему бы вам не нанять кого-нибудь из местных?» – спросил он. Понимаешь, Хилс, душенька, Отто его поддразнивал. Затем уточнил: разве кому-то будет от этого плохо? И еще задал вопросы: а все-таки какую надо выполнять работу? Сколько это принесет? Дай-ка мне выпить, Хилс.
      – Нет, – возразила Хилари.
      – Принеси.
      Смайли плеснул ей виски, она глотнула.
      – А что, по замыслу Кирова, должен был делать Отто среди эмигрантов?
      – Кирову требовалась легенда, – ответила Конни. – Ему нужна была легенда для девушки.

* * *

      Смайли ничем не выдал, что слышал эту фразу от Тоби Эстерхейзи всего несколько часов назад. Четыре года назад Олег Киров нуждался в легенде, повторила Конни. Точно так же, как Песочник – если верить Тоби и генералу, задумался Смайли, – жаждет иметь легенду сегодня. Кирову требовалась легенда для женщины-агента, дабы внедрить ее во Францию. В этом суть, подвела итог Конни. Киров об этом, конечно, не докладывал – он представил все иначе. По его словам, Москва якобы издала секретную инструкцию, которую разослали во все посольства и в которой сказано, что при определенных обстоятельствах разрозненные русские семьи могут воссоединиться за границей. Стоит только найти достаточно семей желающих, значилось в инструкции, как Москва объявит об этом во всеуслышание и тем самым выправит международное представление о позиции Советского Союза в области прав человека. В идеале им хотелось бы, чтобы воссоединялись семьи, вызывающие сострадание: скажем, дочери живут в России, а родители на Западе; одинокие девушки брачного возраста. «Необходимо соблюдать секретность, – предупредил Киров, – пока не наберется несколько подходящих, – только представьте себе, какой поднимется вой, – наставлял Киров, если все это преждевременно выплывет!»
      – Рыжий Боров так плохо сделал свой заход, – прокомментировала Конни, – что Отто вынужден был отклонить его предложение просто из-за неправдоподобия: слишком все это нелепо, слишком скрытно – тайные списки, что за глупости! Почему Киров не обратится непосредственно к эмигрантским организациям и не заставит их дать клятву хранить сие в тайне? Зачем использовать человека совсем стороннего для выполнения грязной работы? По мере того как Лейпциг подкусывал Кирова, тот все больше выходил из себя «Не дело Лейпцигу высмеивать тайные указания Москвы», – рассердился и начал кричать Киров. Каким-то образом Конни нашла в себе силы крикнуть или по крайней мере повысить голос, шевелить губами уже не так устало, произнося слова с гортанной интонацией, какая, по ее мнению, присутствовала в речи Кирова. «Где ваше чувство сострадания? – воскликнул тот. – Неужели вы не хотите помочь людям? Почему вы издеваетесь над гуманной инициативой только потому, что она исходит из России!» Киров поведал Отто, что и сам пробовал поговорить с некоторыми семьями, но обнаружил полнейшее недоверие и никуда не продвинулся. Он принялся давить на Лейпцига – сначала используя их личные отношения: «Неужели вы не хотите помочь моей карьере?», а когда это окончилось безрезультатно, намекнул, что коль скоро Лейпциг уже поставлял посольству тайную информацию за деньги, разумнее продолжить взаимовыгодное сотрудничество, а не то западногерманские власти ненароком узнают об этом и вышвырнут его из Гамбурга да и вообще из Германии. И наконец, – перевела дыхание Конни, – Киров предложил деньги, и вот тут-то и таился главный сюрприз.
      За каждое успешное воссоединение семьи – десять тысяч долларов США, – провозгласила она. – За каждого подходящего кандидата, вне зависимости от того, произойдет воссоединение или нет, – тысяча долларов США на руки. Наличными.
      – Услыхав такое, – опять усмехнулась Конни, – на пятом этаже, конечно, решили, что Киров не в своем уме, и велели немедленно прекратить это дело.
      – А я тогда только что вернулся с Дальнего Востока, – перебил ее Смайли.
      – Вернулись, мой дорогой, как бедный король Ричард из крестового похода! – воскликнула Конни. – И обнаружили, что крестьяне взбунтовались, а ваш мерзкий братец уже на троне. Поделом вам. – Она громко зевнула. – Дело отправили в мусорную корзину, – объявила она. – Немецкая полиция потребовала, чтобы французы выдворили Лейпцига, мы вполне могли бы уговорить их и помешать этому, но мы ничего не предприняли. Никаких ловушек, никаких дивидендов, никаких подслушиваний. Все отменила.
      – А как ко всему этому отнесся Владимир? – Смайли так удивился, будто впервые об этом слышал.
      Конни с трудом открыла глаза.
      – К чему – этому?
      – К тому, что все отменили.
      – О, взбесился от ярости, а как же иначе? От ярости, от ярости. Намекнул, что мы упускаем возможность забить самую крупную дичь века. Поклялся, что продолжит войну другими средствами.
      – Забить какую дичь?
      Она не расслышала вопроса.
      – В этой войне, Джордж, теперь уже не стреляют. – Она вновь прикрыла глаза. – В этом-то вся и беда. Она серенькая. Полуангелы сражаются с полудьяволами. Никто не знает, где линия фронта. Никакого пиф-паф.

* * *

      Перед мысленным взором Смайли снова всплыл гостиничный номер с клетчатыми обоями и два черных пальто рядом и голос Владимира, умолявшего возобновить расследование: «Макс, выслушайте нас еще раз, послушайте, что произошло с тех пор, как вы приказали все прекратить!» Они прилетели из Парижа на свои деньги, так как Финансовый отдел, по приказу Эндерби, перестал давать средства на это дело. «Вчера поздно вечером Киров вызвал Отто к себе на квартиру. Произошла еще одна встреча между Отто и Кировым. Киров напился и наговорил поразительных вещей!»
      Смайли увидел свой старый кабинет в Цирке – за его столом тогда уже восседал Эндерби. Было это в тот же день, всего несколькими часами позже.
      – Похоже, это последний рывок маленького Отто, дабы избежать лап гуннов, – равнодушно бросил Эндерби, выслушав Смайли. – За что они так преследуют его – за воровство или за изнасилование?
      – За мошенничество, – безнадежно отозвался Смайли, и это было печальной правдой.

* * *

      Конни что-то напевала себе под нос. Попыталась сочинить песенку, потом шуточное стихотворение. Она хотела выпить еще, но Хилари отобрала у нее стакан.
      – Я хочу, чтобы вы ушли. – Хилари глядела прямо в лицо Смайли.
      Не вставая с диванчика, Смайли подался вперед и задал свой последний вопрос. Казалось, он спросил нехотя, даже с каким-то отвращением. Мягкое лицо его сделалось жестким, и тем не менее он очень мучился, решившись на такой шаг.
      – Помните то, что рассказывал нам Владимир, Кон? То, чем мы ни с кем никогда не делились? Запрятали поглубже в памяти, как свое личное сокровище? Что у Карлы была любовница, женщина, которую он любил?
      – Его Энн, – вяло произнесла она.
      – Что во всем мире он дорожил только ею единственной, что она толкала его на безумства?
      Голова Конни медленно поднялась, и он увидел, как разгладилось ее лицо, – он заговорил живее, энергичнее.
      – Как слух этот разошелся по Московскому Центру, среди людей посвященных? О создании Карлы, его творении, Кон? Как он нашел ее во время войны, когда она бродила ребенком по сожженной деревне? Подобрал, воспитал, полюбил?
      Смайли, наблюдая за Конни, уловил, как, несмотря на выпитое виски, несмотря на смертельную усталость, она в последний раз пришла в возбуждение, словно последняя капля выкатилась из бутылки, и лицо ее медленно засветилось.
      – Он находился в тылу у немцев, – добавила она. – В сороковые годы. Их группа работала среди прибалтов, подстрекая к сопротивлению. Создавались агентурные сети, группы за линией фронта. Это была крупная операция. Руководил ею Карла. Эта девочка стала своего рода их талисманом. Они перевозили ее с собой с одного места на другое. Ребенка. Ох, Джордж!
      Он старался не дышать, чтобы не упустить ни одного ее слова. Дождь стучал по крыше все громче и громче. Он в не меньшем возбуждении, чем она, так подался ей навстречу, что даже чувствовал ее дыхание.
      – А что потом? – спросил он.
      – А потом он ее убрал, мой дорогой. Вот что потом.
      – Почему? – Смайли еще сильнее приблизился к ней, словно боялся, что в решающий момент она окажется не в состоянии произнести ни слова. – Почему, Конни? Почему он убил женщину, которую так любил?
      – Он сделал для нее все. Нашел ей приемных родителей. Дал образование. Сделал все, чтобы она стала для него настоящим злым гением. Он был для нее папочкой, любовником, Господом Богом. Она оставалась его игрушкой. А затем наступил день, когда она взбрыкнула, вообразив, что может себе позволить абсолютно все.
      – Что именно?
      – Чуть ли не бунт. Стала общаться с чертовыми интеллигентами. Выступать за ликвидацию государства. Задавать вопросы «Почему?» с большой буквы и «Почему нет?» тоже с большой буквы. Карла велел ей заткнуться. Она не слушалась. В нее словно черт вселился. Он запер ее в каталажку. Стало только хуже.
      – Там ведь был ребенок, – подсказал Смайли, взяв в свои руки ее ладонь в варежке. – Он ведь наградил ее ребенком, помните? – Ее рука колыхалась меж ними, меж их лицами. – Вы откопали это, верно, Кон? Было такое дурацкое время, когда я дал вам полную свободу. «Покопайте тут, Кон, – попросил я. – Проследите до конца». Помните?
      Усиленно поощряемая Смайли, она принялась рассказывать с таким пылом, точно речь шла об ее последней любви. Заговорила быстро, глаза заслезились. Она возвращалась в прошлое, память петляла.
      – У Карлы появилась эта ведьма... да, мой дорогой, такова история, вы меня слышите?
      – Да, Конни, продолжайте, я вас слушаю.
      – Тогда слушайте. Он ее воспитал, сделал своей любовницей, у них родился ребенок, и по поводу этого ребенка начались ссоры. Джордж, дорогой мой, вы меня любите, как раньше?
      – Бросьте, Конни, оставьте меня в покое, да, конечно, я вас люблю.
      – Карла обвинял ее в том, что она забивает голову девочки опасными идеями, вроде идеи о свободе. Или о любви. Девочка, которая как две капли воды походила на мать, говорят, была красавицей. Под конец любовь старого деспота переросла в ненависть, и он приказал увезти и ликвидировать свой идеал – все. Сначала мы услышали это от Владимира, потом появились какие-то обрывочные сведения, но выяснить все до конца так и не удалось. Имя ее неизвестно, мой дорогой, потому что Карла уничтожил ее досье и всех, кто мог бы поведать об этом, таковы уж методы Карлы, да простит его Господь, верно, мой дорогой, он всегда действовал такими методами! Правда, некоторые говорили, что она вовсе и не умерла, слухи о ее ликвидации были якобы дезинформацией с целью замести следы. Ну вот, все-таки она свое дело сделала, верно? Сумасшедшая старуха все вспомнила!
      – А ребенок? – не давал передышки Смайли. – Ребенок, как две капли воды похожий на мать? Поступила информация от одного перебежчика – о чем?
      Конни ответила сразу же. Она и это вспомнила: мысли опережали друг друга точно так же, как голос опережал дыхание.
      – Да, какой-то преподаватель из Ленинградского университета, – торопилась Конни. – Он утверждал, что ему приказали заниматься по вечерам политическим воспитанием таинственной девушки, дочери какого-то большого начальства, которая отличалась антиобщественными высказываниями. Татьяна – он знал только ее имя: Татьяна. Она черт-те что творила в городе, но ее отец был большой шишкой в Москве и трогать ее запрещалось. Девчонка пыталась соблазнить его и, по всей вероятности, соблазнила, а потом рассказала, как папочка убил мамочку за то, что она не слишком верила в исторический процесс. На другой день этого преподавателя вызвал профессор и предупредил, что если он когда-нибудь повторит хоть слово из того, что услышал от девчонки, он поскользнется на очень большой банановой кожуре...
      Конни мчалась дальше, касаясь ключей к разгадке, которые ничего не открывали, рассказывая об источниках, тотчас же исчезающих. Казалось просто невероятным, чтобы ее изможденное, пропитанное алкоголем тело столь мобилизовалось.
      – Ох, Джордж, дорогой, возьмите меня с собой! Вы же за этим и приехали, я поняла! Кто убил Владимира и почему? Я сразу это увидела по вашему искаженному лицу, как только вы вошли. Теперь я понимаю, в чем дело. У вас вид охотника на Карлу! Владимир снова вскрыл жилу, и Карла велел его убить! Вот он, ваш стяг, Джордж. Я вижу, как вы несете его. Возьмите меня с собой, Джордж, ради всего святого! Я оставлю Хилс, все оставлю и клянусь: ни капли спиртного. Заберите меня в Лондон, и я найду вам эту ведьму, даже если она не существует, даже если это будет последним, что я сделаю!
      – Почему Владимир прозвал его Песочником? – выуживал Смайли, уже зная ответ.
      – Это он в шутку. Влади слышал в Эстонии от одного из своих немецких предков такую сказку. «Карла – наш Песочник. Стоит только приблизиться к нему, как он засыпает песком глаза, и человек погружается в сон». Мы ведь толком никогда ничего о нем не знали, верно, мой дорогой? На Лубянке кто-то познакомился с мужчиной, который познакомился с женщиной, и эта женщина познакомилась с этим кем-то. Некто другой знал кого-то, кто хоронил ее. Карла боготворил эту ведьму, Джордж. И она предала его. Мы называли вас с Карлой городами-близнецами, двумя половинками одного яблока. Джордж, дорогой мой, не надо! Пожалуйста!
      Она умолкла, и он вдруг осознал, что она в страхе уставилась на него снизу вверх, а он горящими от гнева глазами нижет ее сверху вниз. Хилари со своего места у стены крикнула:
      – Прекратите! Прекратите!
      А он возвышался над Конни, выведенный из себя ее дешевым и несправедливым сравнением, зная, что ни методы Карлы, ни деспотизм его не были ему присущи. Он как во сне услышал свой голос: «Нет, Конни!» – и обнаружил, что пытается что-то вдавить ладонями в землю. Только тут ему вдруг стало ясно, что его вспышка до смерти напугала ее, что он никогда прежде не выказывал при ней такой убежденности или такого прилива чувств.
      – Старею, – пробормотал он и сконфуженно улыбнулся.
      Напряжение спало, тело Конни постепенно обмякло, и воображение умерло. Руки, всего пару секунд назад крепко державшие его, теперь безжизненно лежали у нее на коленях, как трупы в траншее.
      – Все это треп, – мрачно изрекла она. Глубокая и безысходная апатия овладела ею. – Скучающие от безделья эмигранты, плачущие за рюмкой водки. Оставьте это, Джордж. Карла наголову вас разбил. Он обдурил вас, заставил попусту терять время. Наше время. – Она выпила, не заботясь уже о том, что говорит. Голова ее снова упала на грудь, и Смайли решил, что она заснула. – Он задурил голову вам, задурил мне, а когда вы почувствовали неладное, велел этому чертову Биллу Хейдону задурить голову Энн и сбить вас со следа. – Она с трудом приподняла голову и снова посмотрела ему в лицо. – Поезжайте домой, Джордж. Карла не вернет вам прошлого. Живите, как здешняя старая дура. Раздобудьте себе немножко любви и ждите Армагеддона.
      Она снова закашлялась – до рвоты, один приступ следовал за другим.

* * *

      Дождь перестал. Глядя во французские окна, Смайли снова увидел освещенные лунным светом клетки, тронутую морозом проволочную сетку; увидел заиндевевшие макушки елей, взбирающихся по склону в черное небо; увидел перевернутый мир, где светлое становилось темным из-за теней, а темное ярко вырисовывалось на белом ковре, накрывавшем землю. Увидел вдруг появившуюся из-за облаков луну, манившую его в клубящиеся пропасти. Увидел черную фигуру в сапогах-веллингтонах и платке, бегущую по дорожке, и узнал Хилари: должно быть, он не заметил, как она выскользнула из дома. Он вроде бы слышал, как хлопнула входная дверь. Он вернулся к Конни и присел на диванчик возле. Конни плакала, ее несло, и она заговорила о любви.
      – Любовь – чувство позитивное, – произнесла она, – спросите у Хилс. Но Хилари исчезла и спрашивать было не у кого. – Любовь – это камень, брошенный в воду, и если будет брошено достаточно камней и мы все вместе будем любить, по воде пойдут такие круги, что они взбудоражат все море и затопят ненавистников и циников. Даже этого зверя Карлу, мой дорогой, – заверила она Смайли. – Так говорит Хилс. Треп, верно? Все это треп, Хилс! – выкрикнула она.
      И снова закрыла глаза, а через некоторое время, судя по дыханию, видимо, задремала. Или, может быть, только сделала вид, что задремала, чтобы избежать мучительного расставания.
      Он вышел на цыпочках в холодный вечер. Каким-то чудом мотор в машине сразу завелся, и он рванул вверх по дороге, выглядывая Хилари. За поворотом он различил ее в свете фар. Она, съежившись, ждала среди деревьев, когда он наконец уедет, чтобы вернуться к Конни. Она снова закрыла лицо руками, и ему показалось, что он увидел кровь, – возможно, она ногтями расцарапала себе щеки. Он проехал мимо и поглядел в зеркальце заднего вида – она неотрывно смотрела вслед, и на мгновение ему показалось, что это один из помутившихся рассудком призраков, одна из подлинных жертв войны, которые вдруг появляются на затянутых дымом пепелищах, грязные и голодные и лишившиеся всего, что они когда-то имели или любили. Он подождал, пока она не двинулась вниз под гору, к светящимся окнам дачи.
      В аэропорту Хитроу Смайли купил билет на следующее утро, затем лег в постель в номере отеля как будто того же самого – правда, стены здесь не были клетчатые. Всю ночь отель не спал, не спал вместе с ним и Смайли. Он слышал грохот спускаемой воды, звонки телефонов, скрип кроватей под любовниками, которые не могли или не желали спать.