Следствие ведут ЗнаТоКи - Волшебные узоры

– Эх, Афоня! – Сергей Филиппович откупорил чмокнувшую бутылку. – Человек одному себе друг, товарищ и брат. Приготовились? Прошу минуту мол­чания.

Жестом фокусника он достал бумажник, из него де­сять радужных десятирублевок. С шиком разложил их на столе.

– Таланту от поклонников.

– Неужели гравюры проданы?!

– Да, есть еще меценаты, Игнаша. Нашел ценителя. С дальним прицелом, верит в твою судьбу.

Афоня впервые видел столько денег.

– Ура! – заорал он и, плеща вином, стал раз за разом чокаться с братом и Сергеем Филипповичем.

– Начало положено. Теперь легче пойдет. С распреде­лением твоим покончено! Проживешь. Давайте за это, пока не выдохлось.

У Игната гудело в голове. Вот он рубеж, рубикон. Довериться старику? Может, тут будущее? Он считал себя самым одаренным выпускником училища. Но что от того меняется! В Москве останутся бездари, у которых связи. Они зацепятся, получат что-то хлебное, а то и перспективное. Ему же уготовано место учителя рисова­ния. Шумная жестокая орда детей и грошовая помесячная плата.

– Все-таки немножко страшно: спрыгнуть, а все по­едут дальше, – пробормотал он.

– Пусть себе едут! Какая радость лезть в общую кучу? Ведь войдешь, как водится, с задней площадки и всю жизнь будешь проталкиваться. Впереди, как говорится, совсем свободно. А как пролезешь – что?

– Пора сходить, – догадался Афоня.

– То-то и оно! Пожалуйте бриться, приехали. Нет, ребята, давайте за то, чтобы у нашего Игната была судьба не как у всех. Чтобы в нем осуществились и мои загублен­ные когда-то мечты!

– Сергей Филиппович, а кто он – покупатель?

– Желаешь напрямую связаться? Лишить меня ко­миссионных?

Игнат улыбнулся, не веря в комиссионные, но разо­чарованный скрытностью старика: хотелось услышать, что именно сказал меценат, какая гравюра ему особенно понравилась. Хотелось хоть туманно поиграть в будущую жизнь. Чего-то старик недоговаривал, ссылаясь на боязнь сглазить, спугнуть удачу. Однажды сказал внушительно: все будет зависеть от тебя. Но в каком смысле будет зависеть, не объяснил, сменил тему.

Вот и сейчас, отвлекая Игната, повел рукой, словно лаская воздух над деньгами.

– До чего новенькие, – умилился Афоня, запивая чаем бутерброд.

– Затертых не терплю, – Сергей Филиппович взял купюру и засмотрелся. – Красивы, чертовки! Как поду­маешь, так ведь это мистика. Берется бумага, на ней делается специальный рисунок. И вдруг начинается кол­довство. Это уже не бумага. Это любая вещь. Любое жела­ние. Свобода. Покоренное пространство… Только рисунок должен быть очень точным. Не хватит одной крошечной завитушки – вроде какая разница. А уже все. Уже колдов­ство разрушается. И бумага – только бумага. Но если все на месте – посмотрите, какие переливы, какие тонкие волшебные узоры, какие строгие линии!..

Оказывается, его лицо может быть вдохновенным, почти красивым.

– Поэма, – сказал Игнат и свел на шутку: – Для гознаковской многотиражки.

– Сергей Филиппович, а вы опасный человек! – Афоня переглянулся с братом, оба засмеялись, вспомнив следователя.

– Хозяин, где твой сейф? Прибрать, пока не залили вином. – Старик потянулся положить деньги на полку, заметил там повестку, повертел, читая и разглядывая. – Повестка… Вот – другой рисунок и совсем другие чувства. Зачем вызывали?

– Да помните, у нас в подъезде…

– А-а… на похороны не ходили?

– Пока жив.

– Нож совсем рядом с сердцем прошел.

– Не повезло… – медленно произнес Сергей Филип­пович.

– И еще он, когда упал, головой приложился. Да так, что, говорят, кость треснула и осколок в мозг вошел, – с удовольствием излагал подробности Афоня.

– Да? И все без сознания? А вас-то что таскают?

– Трясут подряд без разбора.

– Работнички!

Неожиданно для старика Афоня возразил:

– Нет, они кое-что могут. Рассказывали про такие экспертизы – обалдеть!

– Да ну? Развлеки.

Афоня развлек бродягой-шпионом. Сергей Филиппо­вич нашел историю недостоверной: смахивает на брехню. Афоня заспорил, отстаивая правдивость Кибрит, Игнат поддержал брата. Сергей Филиппович засмеялся хитро:

– Молоденькая?

– Да не важно, просто не такая, чтоб сочинять! – горячился захмелевший Афоня. – Вы послушайте, по слюне можно узнать группу крови. Сплюнешь дуриком, а там про тебя уже кое-что знают!

– Теперь и не плюнь? – подначил Сергей Филиппович.

– Ага. Потом мы все гадали, почему он нож в спине оставил. Оказывается, умный. Чтоб из раны не окатило.

– Конечно, умный. Еще что-нибудь рассказывали… об этом деле?

– О деле – нет, вообще. При какой-то болезни, на­пример, кровь какая-то делается особенная. Прямо, гово­рят, как удостоверение личности! А еще здорово – по отпечаткам пальцев вычисляют, сколько человеку лет!

Сергей Филиппович налил себе одному и выпил без тоста.

– Что за болезнь, не знаешь?

– Не помню. Мы же здоровые, нам до лампочки!

– Как лечить, так их нет, а ловить – академики! – он вильнул глазами, пряча их внезапное полыхание.

* * *

Наступил «прокрут» на месте.

Ни во что не развившись, как усохшие почки, опада­ли зародыши версий.

Из колонии ждать ответа было еще рано. Запросы в медицинские учреждения породили тонкую струйку пу­стых пока бумажек: несколько очень старых людей, один ребенок, один актер, давно и надолго уехавший с гастролями.

Серов застыл на зыбкой грани между жизнью и смертью.

Знаменский допрашивал и передопрашивал его род­ственников и знакомых, мог назубок рассказать биогра­фию Серова с детских лет. И не находил в ней того единственного, что объяснило бы, кому понадобилась его гибель.

Томин пропадал, по собственному выражению, в «надлежащих кругах», слабо надеясь выудить какой-ни­будь толчковый фактик. Набегавшись, приходил к Зна­менскому покурить и сыпал по инерции блатными сло­вечками. Или садился листать сводки по городу.

Вот тут-то и напал на сообщение, которое дочитывал уже стоя, торопливо натягивая пиджак. Два дня назад кто-то выдавил ночью окно платной поликлиники, располо­жился в регистратуре, устроил там пьянку и свинство.

Через полчаса Томин примчался в отделение мили­ции, где удивил дежурного интересом МУРа к мелкому бессмысленному хулиганству. А интерес стал буквально жгучим, когда оказалось, что ночные гуляки переверну­ли помещение вверх дном, но не оставили ни единого отпечатка пальцев. Ни единого окурка. Никаких своих следов на подоконнике или на полу.

– Что-то украли! Или уничтожили! – воскликнул он.

– Д-да… странный случай: говорят, некоторые доку­менты пропали.

Пропала куча историй болезни на буквы «Л» и «М» и журнал для регистрации пациентов, которых врачи на­значают на консультацию к специалистам. Включая, есте­ственно, и гематолога.

Водочные бутылки, огрызки колбасы и хлеба, разма­занный по стене помидор, опрокинутые стулья, выпот­рошенные ящики картотеки – вся картина буйного кутежа была маскировкой и премило сработала на медперсо­нал и милицию: еще не такое, мол, спьяну вытворяют.

Взвинченный, переполошенный, возвратился Томин под вечер на Петровку и с порога обрушил на Знаменс­кого свои новости.

Холодная змейка скользнула у того по спине.

– Боюсь, это он.

– Наверняка он! Но ты скажи, Паша, откуда узнал, что ищем через поликлиники?! С-сукин сын! Убыток определен в три рубля ноль две копейки. Наверно, уже завели новый журнал для консультантов. А нам могли ответить: «По имеющимся документам не значится». Зап­росто.

– Угу, расчет верный, – рассеянно отозвался Зна­менский, уставясь в угол кабинета.

– Может, он сам работает в этой поликлинике? Или в другой? Или в райздраве? Или ему кто-то сболтнул про такой запрос?

Знаменский оторвался от молчаливого созерцания пустого угла и набрал четыре цифры. Долго не отвечали, но вот длинные гудки прервались и послышался знако­мый низкий голос.

– Зина!

– Это ты? – ответила Кибрит. – Я вернулась уже из коридора.

– Хорошо сделала. Ты здесь нужна. Жду.

Без обычного «пожалуйста», в приказном порядке – мельком изумился Томин. Зинаида дала гениальную за­цепку, а мы поленились, не сумели использовать! – горевал он и прикидывал, как бы надо организовать поиск, чтобы ни в коем случае не спугнуть преступника. Воображались способы один другого хитроумнее, а в голове стучало: прозевали, упустили, прошляпили, бить нас некому, портачи, дерьмовые сыщики!.. Чем теперь-то Зинаида поможет?

Он спросил Знаменского, тот шевельнул спиной и буркнул что-то невнятное. Ладно, пусть сами разбирают­ся. Надо уточнить у нее название болезни и взять в оборот врачей поликлиники, а потом их консультанта по крови. Вдруг вспомнят фамилию больного или хоть приметы – если, конечно, повезет. Никто ничего не помнит, вселен­ский склероз. Напала тоскливая собачья зевота. Или в самом деле спать хочется?..

– Тебя. – Знаменский протягивал трубку внутренне­го телефона.

Томин прижал ее к уху и через секунду встряхнулся.

– Пусть междугородка переведет разговор сюда, – сказал он, хлопнул трубку на рычаг, обернулся: – Паша, Джермук. Двести пятьдесят километров от Еревана. Во­дичка, укрепляющая пищеварение, хрустальный воздух, сказочный вид.

– И что?

– Вести от гражданина Тираспольского, который на кофейном «Москвиче». А мы с тобой без сигарет. Сейчас пошурую.

Он отправился по этажу, а вскоре пришла Зина.

– Явилась по высочайшему распоряжению, – доло­жила она, давая понять, что задета начальственным то­ном, которым ее призвали.

Обидчивостью Зина не страдала, но отличалась неза­висимым нравом, знала себе цену – и другие знали ей цену и обращения к ней как к эксперту всегда облекали в форму просьбы, даже если по должности имели право распорядиться.

Но ее Пал Палыч, мягкий, деликатный Пал Палыч и не думал приносить извинения.

– В одной из поликлиник, – хмуро произнес он, – уничтожены документы, позволяющие установить, кто направлялся на консультацию к гематологу. Притом по­ликлиника платная, так что без привязки к адресу.

– Крутой поворот! – закусила она губу.

– Зина, мне жаль, но… какие примеры экспертиз ты приводила Никишиным? По-моему, как раз и…

– О, господи! Да. Но тогда значит… что?

– Они рассказали. Либо самому убийце. Либо кому-то еще – кто ему передал.

Кибрит бросила сумочку с плеча прямо на пол и села.

– Нет, ну какая дура, какая дура! – добела стиснула она пальцы.

Томин, принесший полпачки сигарет, не сразу ура­зумел, что еще стряслось. Зинаида чуть не ревет и при­читает:

– Я во всем виновата, мы почти держали его в руках!

Услыхав, кому она помянула про экспертизу крови, Томин присвистнул.

– Да зачем же? Какого черта? – и в нетерпении присел на корточки, засматривая ей снизу в лицо.

– Хотела выбить из них иронию… наладить контакт. А может, кокетство… не знаю!

Кокетство? Перед ними? Ну уж нет. Перед Пашей ты, милочка, гарцевала! Какой-то у вас недороман. Застряли в начальной стадии, ни взад, ни вперед. А и Паша тоже хорош – не мог в одиночку справиться с сопляками!

Томин выпрямился, намереваясь сказать другу пару ласковых, но тот уже сам казнился – достаточно глянуть на кривую физиономию. Сейчас начнут выяснять, кто больше виноват и благородничать. А разве в этом суть? Суть же не в том. Суть в том, что…

Томин хлопнул в ладоши и несолидно крутанулся на каблуках.

– Братцы, все прекрасно! Спрашиваем Никишиных: «Кому рассказали?» – «Такому-то». Хлоп – и искомый гражданин у нас в кармане!

Идея была проста до очевидности, но не сулила сто­процентного успеха. Пал Палыч еще до прихода Зины перебрал варианты. Ребята разболтались с соседями. На кухне или во дворе. С партнерами Серова по домино. Все они известны и опрошены в первые же дни, а позже наведены справки об их здоровье. Так что никого нового следствие не получит и двинется по расширяющейся спирали: прочие приятели и знакомые Никишиных, при­ятели и знакомые соседей, доминошников. Приятели их приятелей. Слухи распространяются порой молниеносно и самыми причудливыми путями.

Все это Саша отлично понимает, ему важно отвлечь Зиночку от сетований. Но и то правда, что Никишиных не минуешь.

Завязался практический разговор, чем обставить завтра, как провести допрос, чтобы добиться от них правды.

Затренькал телефон – междугородка. Томин коварно спросил:

– А что, если Тираспольский признается в покушении на убийство? Кто без него залез в поликлинику? Сообщники? Акционерное общество по устранению слесаря Серова?.. – и снял трубку. – Старший инспектор угрозыска Томин… Так… Пореза нет?.. Доложите, что он объясняет.

Слушал, вставлял отрывистые междометия, что-то записал.

Вот ведь не угадаешь – через всю страну прокатил «Москвич» беспрепятственно, а на горном курорте нашелся на него ловец.

– Ясно, нет вопросов. Пусть путешествует дальше. Спасибо за помощь. Спасибо, говорю! Спа-си-бо!.. Передаю по буквам: Сергей, Петр…

Откричавшись, сообщил:

– Значит, так. Тираспольский встретил Серова в во­ротах, попросил помочь с машиной перед отъездом. Ка­кой-то мелкий ремонт, я не стал уточнять. Серов ответил по смыслу следующее: ничего с твоей машиной не случится, а мне некогда, надо потолковать с ребятами из десятой квартиры. Тираспольский спросил, какая, мол, срочность. Серов ответил: есть срочность – предупредить парней насчет одного гада.

– Он считал, что Никишиным угрожает опасность?

– Похоже на то, Зинуля.

– Тогда, возможно, тот самый гад и…

– Подстерег Серова с ножом, – договорил за нее Томин.

Стало быть, знал о его намерении предупредить? Откуда? Тираспольский до отъезда ни с кем больше не беседовал. Но обрывок фразы поймал на лету рьяный общественник с замотанным горлом. Не мог ли подслу­шать и тот гад? И еще вот футбольный матч. Серов там был, и Никишины были. Не связано ли это?

Пока Томин с Зиной обсуждали, что с чем связано, Пал Палыч мотался по кабинету, стараясь унять дурное предчувствие. Хотя утром он звонил в Склифосовского («Не лучше, не хуже»), но грызет тревога…

– Сестра? Да, снова я… Так.

Зина осеклась на полуслове: голос Пал Палыча упал, болезненно скрипнул.

– Да нет, не надо. Всего доброго.

Умер.

Молчали. Грустно было. Обидно за Серова, да и за себя тоже. Дело о тяжком членовредительстве преврати­лось в дело об убийстве. Надлежало передать его в проку­ратуру. Закон.

Заканчивать следствие будет кто-то другой. Откроет папку – постановление о возбуждении уголовного дела «по факту ранения гр-на Серова А. В.», протоколы допро­сов, сухие формулировки, черно-белые фотографии. Тот, другой, не склонится над телом, ловя неровное, убываю­щее дыхание. Не увидит, какой алой была кровь, которая не растеклась пятном (потому что пол был сально-гря­зен), а держалась выпуклой густой лужицей. У Пал Палы­ча и сейчас это перед глазами, как в первый миг. Даже надпись на стене в подъезде: «Ленька трепло и стукач».

Другой закончит дело. Вероятно, вполне грамотно. Возможно, лучше Знаменского. Нет, несправедливо! И никто не запретит сейчас вот, немедленно…

– Саша, поехали!

Зина поняла, вскочила:

– Я с вами!

– Не выдумывай! – воспротивился Томин.

– Нет, я виновата, я и буду разговаривать. А вы лучше вообще посидите в машине!

По дороге Зина взяла-таки верх. Согласились отпус­тить ее одну – авось Никишины будут откровеннее. Томину удалось выпросить машину у дежурного по городу.

И вот стук в дверь и голос Игната: «Вход свободный».

– Вы? – ахнул Афоня. – Вот так сюрприз!

– Боюсь, не слишком приятный.

– Ну что вы! Проходите, пожалуйста. Счастливы видеть. Тем более без сопровождающих лиц.

– Не мельтеши, – оборвал Игнат, ощутив в повадке гостьи некую боевую готовность.

Она машинально оглядела стену, машинально отметила светлое пятно на месте «Бала у Воланда».

– Ваш визит вызван интересом к живописи? – осведомился он.

– К сожалению, нет. У меня серьезный разговор.

– Вот беда – не в чем, а то вам бы я с удовольствием признался, – широко ухмыльнулся Афоня.

Она подняла странные свои желтые глаза, смуглое лицо с бархатными родинками нервно дрогнуло подобием ответной улыбки.

– Сейчас такая возможность появится, было бы желание… Давайте все-таки сядем… Выражаясь громко, я нару­шила свой профессиональный долг. И вы тому причиной.

– То есть? – спросил Игнат.

Ее напряженность постепенно заражала и ребят.

– Вы использовали во зло мою откровенность. Наде­юсь, невольно.

Нет, Никишины не догадывались, к чему она клонит. Это свидетельствовало в их пользу.

– Ребята, кому вы пересказали наш разговор на Пет­ровке?

– Кажется, никому, – осторожно ответил Игнат.

– Постарайтесь вспомнить! Речь зашла о криминали­стике, я перечислила несколько экспертиз. Кому вы их потом назвали?

– Только если Серге… – Афоня вопросительно обернулся к брату.

– Погоди! – перебил Игнат. – Больше ты ни с кем не трепался?

Кибрит почувствовала, что легче дышится: намечалось нечто определенное, одна ниточка вместо бесформенного клубка, который возник бы из ответа типа: говорил в классе.

– Так кому вы рассказали? Какому Сергею?

Игнат попытался защититься от ее напора:

– Нас ведь не предупреждали, что сведения секретные!

– К вам нет претензий. Мне только необходимо знать, кто он. Необходимо!

– Зачем? Это имеет отношение к следствию?

– Да.

Неужели не ясно, что имеет? Иначе она не прибежала бы. Парень тянет время, ищет отговорки.

Игнат закурил, затянулся так, что запали щеки.

– Это порядочный, интеллигентный человек. Он не представляет для вас интереса.

– Чепуха какая-то! – вторил Афоня брату.

– Я должна его увидеть!

Кибрит не допускала возражений, от нее исходила властность и ребята невольно сдавали позиции.

– Очень странно, – пожал плечами Игнат. – Ну, хорошо, я попробую с ним завтра связаться.

– Нет, Игнат, надо ехать сию минуту! Внизу ждет машина.

Тот вскочил.

– Да вы смеетесь!.. Поймите, он наш друг. Он много делает для нас с Афоней. Никто нам столько не помогал! И ни с того ни с сего мы ворвемся к старому человеку с милицией! У него даже телефона нет, нельзя предупредить!

Нет телефона! Она едва сдержала радостное воскли­цание.

– Правда, неудобно, – жалобно морщился Афоня. – Я прямо не представляю…

– А главное, зачем? Невозможно же понять, вы ни­чего не объясняете!

Кибрит тоже поднялась. Впервые она так опростово­лосилась, подвела друзей. Сейчас нужно вести себя пре­дельно точно, ни единого опрометчивого слова. Осторож­ней с правдой, правда может их спугнуть. Она открыла рот и сказала правду:

– Наш тогдашний разговор стал известен преступнику.

– Немыслимо. То, что вы говорите, немыслимо! – Игнат топнул ногой, а Афоня шумно вдохнул и выдохнул, и хохолок на его макушке уперся в зенит.

– Отчего же, Игнат? Пусть он прекрасный человек, но он мог кому-то обмолвиться случайно. Поймите, преступник узнал, с какой стороны мы приближаемся!

Она подождала и бросила на весы последнее:

– Серов умер час назад. А убийца на свободе, он кинулся заметать следы!

Стало слышно, как шелестела во дворе липа, в комнату пахнул пыльный ветер, предвестник дождя. Игнат закрыл окно, зло дернул вверх шпингалет, постоял.

– Ладно, поедемте.

Квартира Сергея Филипповича ничем не выдавала характера жильца, потому что все в ней принадлежало не ему. Хозяева уехали на далекую стройку и сдали пожилому солидному человеку две смежные комнатки с кухней.

Никишины забегали сюда лишь однажды, когда старик лежал простуженный и просил купить ему кефиру.

Он и сейчас встретил их с бутылкой кефира и обрадовался – на долю секунды, пока не разглядел позади незнакомых людей, один из которых был в милицейской форме.

– Сергей Филиппович, ради бога, извините, что так получилось… товарищам было необходимо вас видеть… – заспешил Игнат, болезненно переживая неловкость положения.

– Что-то я не пойму: вы ко мне привели или вас сюда под конвоем? – он медленно, тяжело ворочал языком.

– Дело в том, что…

Пал Палыч отстранил Игната, выступил вперед.

– Позвольте, лучше я. Старший следователь Знаменский, – и протянул руку.

Сергей Филиппович перехватил бутылку, нехотя подал свою. Но пожатие не состоялось: следователь быстро повернул его ладонь к свету и увидел на ней след пореза.

– Зина!

Та, кошкой скользнув в тесноте передней, была уже рядом и жадно всматривалась в розовый еще, недавний шрам. Время пореза, расположение, форма – все совпа­дало. Вот он – «искомый гражданин». Нашли!

От торжествующего ее взгляда «искомый» прянул в комнату, но там уже неким образом очутился Томин и предупредил:

– Тихо, без глупостей!

(Пока они ехали сюда – против ветра, сорвавшегося с цепи, в струях летевшего горизонтально дождя, ехали бок о бок с ребятами в машине, – ничего практически не было сказано. Зина подчеркнуто нейтрально сообщи­ла, к кому они направляются – пожилой человек, друг Никишиных, – Игнат назвал адрес. Но по дороге шел переброс информацией, почти безмолвный – «м-м», «угу» И скупые жесты – и в результате было решено, что пожилой друг на подозрении и надо действовать соответственно).

– Ваши документы, – распорядился Пал Палыч.

– В кармане, гости дорогие, – Сергей Филиппович указал на пиджак, висевший на стуле.

– Какой карман? – спросил Томин.

– Правый внутренний.

Томин извлек паспорт, передал Пал Палычу, а тот Зине. Она достала лупу.

Все произошло столь стремительно, что Никишины, задохнувшиеся от изумления, лишь теперь обрели голос. Младший рванулся вперед.

– Сергей Филиппович, это недоразумение! Сейчас все разъяснится! – и возмущенно обернулся к Кибрит: – Уж от вас никак не ожидал!

– С удовольствием посмотрю, как вы будете изви­няться! – едко добавил старший.

– Не торопитесь, Игнат. А получше у вас нет, граж­данин Митяев?

– Чем этот не устраивает?

– Тщательная, но подделка.

Игнат сдавленно ахнул.

– Игнаша, в тебе пискнул обыватель. Документ есть документ, клочок бумаги, а человек есть человек. И человека ты знаешь. Согласен?

– Помолчите, Митяев, – вмешался Томин и, приподняв ему руки, обхлопал по бокам от подмышек до низа брюк. (В соответствии с инструкцией – «на предмет обнаружения оружия»).

– Почему с ним обращаются, как с преступником?! – взвился Афоня.

«Нам повезло. На сей раз чудо как повезло! – думала Кибрит. – А ребятам, конечно, не сладко».

Она ответила с сожалением:

– Для этого есть основания.

– Неправда! Вы даже не пытаетесь разобраться! Мы же ехали только спросить!

– Пожалуйста, спрашивайте, – предложил Пал Палыч, уже писавший постановление на обыск.

– Сергей Филиппович, понимаете, надо найти человека, которому стало известно про экспертизы. Мы на днях говорили – помните? – вы заинтересова…

В отчаянной надежде Афоня прижимал кулаки к костлявой мальчишеской груди. Сергей Филиппович открестился, не дослушав:

– Бог с тобой, Афоня, разве я упомню, кому мог рассказать!

– Но это очень важно!

– Теперь уже нет, – Знаменский кончил писать. – Вынужден произвести у вас обыск.

– Не имеете права без санкции прокурора!

– В случае экстренной необходимости имею. Распишитесь.

– Нет.

– Как угодно. Никишины побудут здесь, не возражаете?

– Категорически возражаю! Судя по всему, на меня повалятся идиотские обвинения. Не хочу, чтобы ребята их слушали. Они меня любят, будут зря переживать. Тре­бую, чтобы их отпустили!

– Саша.

Томин понял, отправился добывать понятых.

Протестует. Еще бы. При них ему труднее врать. А соврет, так по ребятам удастся засечь. Пускай побудут для пользы следствия. И пускай все узнают из первых рук – для собственной пользы.

– Никишиных мы не держим. Но они вроде сами хотят разобраться, что к чему.

– Но я не хочу!

Афоня вцепился в угол стола.

– Никуда мы не пойдем, пока все не уладится. Верно, Игнат?

Старший с трудом разомкнул зубы:

– Мы останемся с вами, Сергей Филиппович.

Тот молчал, что-то обдумывая и решая. После первых секунд растерянности в передней он сделался обманчиво спокоен. Только рот непрестанно кривился, искажая зву­чание слов.

– Что ж… попробуйте остаться со мной, – прогово­рил он наконец, разумея нечто большее, чем простое их присутствие. – Но тогда давайте без слюней! Ясно? Без слюней!

Афоня закивал с готовностью. Кибрит покосилась на старшего: как он? Этот понял, что худшее впереди, совсем потемнел. Сейчас оба ненавидят ее, Пал Палыча, Шурика. Да, мы их немножко обманули, а что по­делаешь?

– Сядьте, – сказала она. – Разговор будет долгий.

Братья сели на диван, Пал Палыч заполнял «шапку» протокола допроса.

– Назовите себя.

– Михеев. Все остальное так же.

Пал Палыч выписал паспортные данные. Вот он – «не травоядный». Идеал интересного человека для Афони. Крутой мужик. Владеет собой. Похоже, с уголовным про­шлым. Очень незаурядное лицо, волевое и… вертится сло­вечко… ага, сардоническое. Несколько старомодно, но соответствует.

– С какой целью подделан паспорт?

– Простите, ваше имя-отчество?

Переводим беседу на доверительные рельсы? Пожалуйста.

– Павел Павлович.

– Так вот, Павел Павлович, все по-житейски просто. Был я, грешным делом, судим. Отсидел, вышел, решил начать новую жизнь. Не хотелось, знаете, чтобы кто-то косился, поминал прежнее. Зачем мне хвосты на старости лет?

– На какие средства существуете?

– Наследство получил, и довольно порядочное. От сестры. Пока хватает.

– Чья сестра – Михеева или Митяева?

– Моя, Михеева.

– Стало быть, паспорт подделан после получения наследства. Или есть еще один?

– Другого нет.

Вернулся Томин с понятыми, провел их в запроходную комнату, сделал Михееву приглашающий жест. Тот отрицательно качнул головой. Отказывается участвовать. Внесем в протокол.

– Приступайте, – сказал Пал Палыч, радуясь, что Зина с ними: на обыске она клад. Тем более когда неведомо, что искать, и хозяйские вещи перемешаны с вещами жильца. То, что квартиру он снимает, стало известно на лестнице от Никишиных.

– За что судились?

Очень нехотя Михеев выдавил:

– Теперешняя восемьдесят седьмая.

Восемьдесят седьмая?! Вон что! Быстро-быстро нача­ли сцепляться звенышки, замыкаться контакты. Пал Па­лыч встретился взглядом с Томиным, вошедшим взять михеевский пиджак. Томин слышал и тоже оценил. И оба, как по команде, посмотрели на Игната. Тот не был удивлен – пожалуй, знал про судимость. Но что за восемьдесят седьмая и как она может касаться лично его – этого нет, не знал.

– По делу проходили один?

– Один.

– И давно освободились?

– Полгода.

– Та-ак. Значит, по восемьдесят седьмой статье… Ка­кой был срок?

– Пятнадцать и три ссылки.

Афоня приподнялся на диване, вероятно, огорошен­ный сроком, Игнат рывком посадил его обратно.

– Фотоувеличитель вносить в протокол? – громко спросил Томин.

Само собой, в протокол он внесет. Просто подкиды­вал Знаменскому фактик – в связи со статьей.

– Фотоувеличитель хозяйский, – быстро сказал Михеев.

– Недавно им пользовались, – возразила соседняя комната голосом Зины.

– Вот видите, Михеев. Вы упустили хороший случай помолчать. С Серовым отбывали срок вместе?

Михеев не поддался на мелкую «покупку»:

– А кто он такой? Понятия не имею.

– Запишу, хотя не верю. Никишиных давно знаете?

– С детства. Ихнего, естественно. Еще родителей знал. Освободился, чувствую – одиноко как-то. Разыскал, под­ружились.

– Подружились? – усомнился Пал Палыч.

– Почему нет?

– Что же вас могло связывать? А, Игнат?

Игнат сощурился.

– К вашему сведению, Сергей Филиппович большой знаток живописи. Он мне давал немало советов.

– Какого рода?

– В профессиональных тонкостях вы вряд ли разбира­етесь. – Намек на прежнюю иронию пробился в тоне. Ах ты, дурень, какой дурень!

– Зато в советах Михеева я разбираюсь гораздо лучше вашего. Чем вам предстоит заниматься после училища?

– Я… еще не знаю точно.

– Разве распределения не было?

– Я взял свободный диплом.

– Тоже по совету Михеева?

Тот вмешался, опередив Игната:

– Игнат совершеннолетний. И, вообще, какое это имеет значение!

Интересно, на что он надеется? А он, подлец, наде­ется, даже в глаза рискует смотреть.

Томин принес стопочку бумажек, одна вызвала у Пал Палыча приятнейшее удовлетворение и внешне небреж­ную реплику:

– Рецепт из той самой поликлиники. Вам не кажется, что это просчет – хранить?

Михеев предпочел «не уловить смысла». Кражу из регистратуры трудно будет доказать, коли сам не покает­ся. Но шут с ней пока. Приближается главное.

– Расскажите, как вы провели вечер, когда в подъез­де Никишиных был ранен человек.

– Если вы назовете число…

– Пятница, десятое.

– Пятница… Насколько понимаю, вопрос касается алиби, – подчеркнул он для ребят («элиби» – произнес­ли кривившиеся губы). – Пятница… дай бог памяти… пятница…

Афоня бросился на выручку.

– Мы были на матче!

– Правильно, Афоня! Играли «Крылышки» с «Локо­мотивом». А после матча втроем пошли ужинать в «Эльб­рус». Салатик с крабами, филе под соусом, пили сухое.