Следствие ведут ЗнаТоКи (№8) - Побег

– Ладно, пусть.

– Третьего дня у твоих была. С матерью погоревали вместе, а отец так ругается – страшное дело. Даже про ревматизм забыл.

Все это Багров пропускал мимо ушей.

– Что все про других? Про себя скажи.

– Не разберу, чего ты добиваешься… Ну, живу день за днем. Бабы в глаза жалеют, а за спиной – кто как. Клиен­ты чаевые суют – на бедность, видно. Участковый загля­дывал – велел непременно про тебя заявить, если что… Еще рассказывать?

Надвинулся момент главного объяснения, а у Багро­ва – хоть тресни! – слова не шли с языка. Он плеснул пальца на два водки в стакан. Голодный желудок мгно­венно всосал и выбросил отраву в кровь, и Багров сумел выдавить:

– Загорский как изволит поживать?

– Загорский?..

Майя Петровна не удивилась вопросу, то был один из привычных заскоков мужа; но испытала секундную рас­терянность, оттого что всплыл в памяти совсем недавний разговор о Загорском с Леной.

– Не знаю, кажется, поехал куда-то.

– А говоришь – «не знаю»!

– Тут про всех все знают, – возразила она.

– Именно! И захочешь утаить, да не удастся, Майя Петровна!

Он возбужденно закружил по комнате. Майя Петров­на все еще не могла взять в толк, что с ним происходит.

– Миша! Ты много выпил, что ли?

– Пустяки я выпил.

– Тогда не пойму… Как будто играешь. А игрушки-то живые – Катя, ты, я. И всем больно!.. Я хочу знать, что случилось. Ведь все очень серьезно, Миша! А мы – о чем говорим? Бабы, клиенты, теперь еще Загорский!

Багров сел на место, сжал пустой стакан. Произнес с ненавистью, отбросив все недомолвки:

– О нем и говорим. О нем да о тебе.

– Что?!.. Так вот с чем ты шел! – ужаснулась она.

– Да. С тем шел, с тем и пришел.

Излишне и уточнять, зачем пришел. Если уж ударился в бега, прорвался через полстраны – ясно, что у него на уме.

Сидит против нее, между воспаленных красных век – мрак и безумие. Прощается с ней, готовясь переступить последний рубеж. Ее муж. Чуждый, будто бесом одержимый… и несчастный. Господи, как она устала искать выхода, бороться! Но она за него в ответе, не может оставить на съедение самому себе.

Когда Майя заговорила, Багров изумленно дрогнул от тихого сострадательного голоса:

– Ну что у тебя за судьба, Миша?.. Зачем все так нелепо… Всю жизнь шиворот-навыворот, шиворот-навыворот… Даже воз черемухи – в сущности, тоже нелепо…

– Это к чему?

Он ждал оправданий, покаяния. Может быть, под всеми завалами ревности, ярости, обид тлело желание простить. Ее, не его, нет.

– К тому, что зря ты шел, Миша. Ничего нет. Ничего. Пусто.

Багрова будто по затылку огрело этой ее материнской жалостью.

– Врешь! – ахнул он.

– Когда я врала…

Никогда, он знал. Но сейчас восстал против своего знания.

– Майка, ты не шути! Ты мне душу не выворачивай! По-твоему, я как волк, как бешеный пес… все эти дни где ползком, где бегом… по лютой стуже… куски воровал… это что все – сглупа?!..

– Лучше не рассказывай.

– Нет, ты говори – сглупа?.. Я ведь все равно дознаюсь, пара пустяков!

– Дознавайся… Мне бы оскорбиться, а даже сил нет. У кого только повернулся язык?

– Скажешь, и под вечер к нему не бегала? И до дому он тебя не провожал? И… все прочее? – слабея, перечислял Багров, а мысли спутывались и в голове что-то опрокидывалось вверх тормашками.

– Провожал? – переспросила Майя Петровна. – А-а, вон что!.. Хорошо, сейчас я расскажу, как он меня про­вожал!

Она рассказывала с малейшими подробностями, какие могла припомнить, что-то намеренно повторяла, сознавая, что ему важно все до последнего звука и жеста.

Багров умирал и воскресал одновременно. Умирал, скрежеща зубами, бешеный, одичалый человек с нато­ченным на соперника ножом. Воскресал не оскорблен­ный, не опозоренный женой муж – жертва клеветника.

Когда она умолкла и ходики отстукали десятка два неспешных тик-таков, спросил едва слышно:

– А погода была хорошая?

Полная чушь. Что за разница – хорошая ли, плохая погода! Но Майя Петровна приняла вопрос серьезно. Значит, какой-то малости Михаилу не хватило или про­сто времени для окончательного поворота.

– Ветер дул сильный, Миша.

Ветра она терпеть не могла и помнила, что поспеши­ла распрощаться с Загорским, потому что продрогла.

Багров толчком поднялся и рухнул поперек стола лицом в ее ладони.

– Маюшка, прости! Подлец я, что поверил! Прости, Маюшка…

Рукам стало мокро. Впервые он при ней плакал. Майя Петровна тоже не была плаксива, но его потрясение, тихий жаркий шепот вызвали слезы и у нее. На душе посветлело, снизошел мир.

Она простила. Конечно, простила, ведь как никто другой понимала, почему он поддался Калищенке. Отби­вая Майю у Загорского, Багров отбил не девственницу. Эта заноза засела в нем навсегда: что тот был первым. Ему это представлялось особым преимуществом и вечной опасностью.

Тем более что Загорский упорно держался радом, словно выжидая своего часа.

Майя Петровна понимала мужа. Он ее – нет. Хотел за строптивость наказать одиночеством. При избытке жизненных сил, которыми был наделен, и помыслить не мог, что протекшие полгода Майя наконец-то отдыхала по ночам…

* * *

Между тем в дежурке кипели страсти. Опять спорили, каждый по-своему трактовал линию поведения Багрова с момента, когда шофер высадил его на шоссе. Оттуда лежали три дороги: асфальтом, лесом и полем. Полем – дальняя – слабо утоптанной тропинкой до деревни и птицефермы, оттуда тракторной колеей к Еловску.

– На кой шут ему крюка давать? Дом уж рядом, a он в сторону двинет?

– Возле дома-то особая осторожность и нужна! Какой зверь к логову прямиком ходит? Непременно петлю заложит, со следа сбивает.

Кратчайший путь был лесом, тут удалось бы скостить километра четыре, если б не снег.

– Да много ль его нынче, снегу?

– В низинах и по колена. Не лось же он, по сугробами переть!

– Багров-то? Да ногастей любого лося. Еще как пропрет! А где и лыжня накатанная выручит. Лесом, лесом!

Асфальтовый вариант большинство отвергало – велик риск нарваться на знакомого. И один Томин, только что с комфортом проехавший по всему багровскому маршруту от колонии и наглядно проследивший всю беско­нечную протяженность его, трудность и рискованность (за доставку военного донесения Героя могли дать), уверенно сказал, дождавшись паузы:

– Ни лесом, ни полем. Где ему с лосем равняться, небось на последнем дыхании. Пошел он асфальтом. К опасности привык, да еще метель полдня слепила. Зана­весила его.

Дежурка поразмыслила и приняла мнение Томина. О дороге спорили потому, что отсюда вычислялось пример­но время, когда Багров добрался до окрестностей Еловска. Получалось, часам к двум.

– Но засветло же он в город не сунулся? – нетерпе­ливо обратился Томин к Гусеву.

– Нет, товарищ майор. Думаю, отсиделся в каком-ника­ком сарае часов до шести-семи. Потом двинул в разведку.

– Отлично! Он уже двинул, а мы гадаем – лесом или полем! Одиннадцать минут назад получена телефоно­грамма. Что сделано?

Дежурка озадаченно притихла. Что сделаешь за один­надцать минут? Почему-то всем рисовалось, что Багров сперва «устроится на постой», дабы отдохнуть от дальних странствий, и уж потом приступит к своим нехорошим делам. На постое его и надеялись захватить.

Томин тоже держался подобного взгляда до телефо­нограммы. Она опрокинула их прежние расчеты. Значит, и нынешние Багров мог опрокинуть.

Две точки притяжения существовали для него в горо­де: Загорский и жена. От этих конечных точек и надо толкаться, чтобы не плестись у него в хвосте, но, по возможности, опередить.

– Да ведь облаву готовим, товарищ майор… А что вы предложите?

– Срочно засаду у дома Багрова, засаду у школы и кого-то отправить в Новинск. Пусть удержит директора, пока Багров на свободе.

Гусев не страдал ложным самолюбием:

– Спасибо, товарищ майор. Действительно раскачи­ваться некогда. Разрешите привлечь штаб дружины?

Людей для путной облавы явно не хватало.

– Ну, что делать. Только с умом!

Школу как наиболее верный объект Томин взял на себя; в подмогу – участкового Ивана Егоровича.

Они обогнули здание по широкой дуге, подыскивая мало-мальски удобное укрытие. Над служебной дверью горела лампочка в проволочной плетенке и призрачно светилось одно окно.

– Пелагея телевизор смотрит, – вполголоса сказал участковый и пояснил, что та работает в школе уборщицей и ведет холостяцкое хозяйство Загорского, а он за то уступил ей комнату в своей квартире.

Еще по пути сюда Иван Егорыч сетовал, что школа дескать, на юру и спрятаться возле нее негде. Так оно и было. Придется ожидать Багрова внутри, что по многим соображениям гораздо хуже. Став поодаль, они совещались, как поступить, когда внимание Томина привлекла цепочка следов, ведшая напрямик через спортплощадку.

– Иван Егорыч, постойте на шухере, я поинтересу­юсь. Отсюда вам обзор хороший, если что – подайте сигнал. Какой-нибудь безобидный.

– Мяукаю я с детства совершенно натурально, на два голоса, – серьезно сообщил участковый. – Чистая ко­шачья драка.

Однако мяукать не понадобилось, никто вблизи не появился, и Томин внимательно и с неприятным предчувствием рассмотрел то, что сумел, на снегу.

Без Кибрит некому было вычислить рост, вес, комплекцию и прочее. Томин лишь констатировал, что кто-то недавно приходил, потоптался, сплюнул кровью и ушел обратно. Нога очень крупная, шаг широкий.

Тетку Пелагею вторично за вечер оторвали от телевизора. Прежде всего Томин задернул шторы у Загорского, включил свет и не велел гасить. Расспрашивать предоставил Ивану Егорычу, с которым та держалась свободней.

Описанный теткой Пелагеей визит настолько орга­нично ложился на Багрова, что почти и сомнений не оставлял. Рассказывала она четко, только со временем находилась не в ладах: час ли назад, полтора ли являлся неведомый посетитель – ответить не могла.

Томин позвонил дежурному, обменялись новостями: Виктор помчался в Новинск, вторая засада на месте. Участковому определили побыть все-таки в школе для верности, Томин возвратился в милицию, нещадно гры­зя себя. Сколько раз жизнь щелкала его по носу за гонор, но он опять впадал в самонадеянность. Ведь предупреж­дал Паша: «Нельзя недооценивать Багрова» и еще что-то про энергию и напор. Послушать товарищей по работе, этих-то качеств у Томина хоть отбавляй. А вот на поверку беглый зэк – изголодавшийся, изнуренный – проявил их куда больше.

На что еще он способен? Чем занят сейчас?..

В дежурке Гусев напутствовал группы захвата:

– Итак, имеем восемь адресов. Стесняться не прихо­дится, в каждый курятник будем нос совать. Сверяем часы. Девять сорок шесть. Операцию назначаем на десять десять. Имеете добавления, товарищ майор?

– Старайтесь потише. Восемь адресов – это наше предположение. Кто поручится, что не двенадцать?

Гусев обернулся к «захватчикам»:

– Для пресечения слухов: по каждому адресу, где пусто, оставляем своего человека. Пусть следит, чтобы не перебежали из дома в дом шепнуть.

* * *

Багров как-то выпал из ситуации, переживая обман­чивое впечатление, будто отныне все хорошо. Заговари­вал о пустяках, по-доброму улыбался.

Майя Петровна с сожалением вернула мужа к дей­ствительности:

– Что же теперь, Миша?

– А что теперь? – все еще безмятежно отозвался он. – Спасибо, Загорского унесло. Постарался его ангел-хранитель.

– И твой тоже.

– Верно, и мой не подвел.

– Но что ты дальше?

Багров задумался, начал грустнеть.

– Поеду назад в ту же колонию. Придушу Калищенку, гада!

Прозвучало полусерьезно, и в том же тоне Майя Петровна «восхитилась»:

– Очень умно рассудил, Миша. То-то нам с Катей радости!

– Выходит, спустить ему? Пускай подличает дальше, как нравится? – скривился Багров.

– Да не о нем думай – о себе, о нас!

Багров опять помолчал и совсем потускнел.

– Конечно, придется сидеть. Эх… Только жди, Майка! Мне без тебя зарез!

– Подожду, Миша, – покорно согласилась она.

– Я знаю, прежнего нету, – с новой мукой покачал головой Багров. – Привычка тебя держит… Катька у нас, дом… А ведь было счастье, Маюшка! Куда делось?

– Все здесь, Миша, на донышке. И твое, и мое, – показала та на бутылку.

– Брошу! Веришь? Брошу! Я уже отвыкать стал. Отси­жу, и уедем давай, как ты хотела. Опостылело тут теперь! Начнем по новой, а?.. Может, тогда вернется… обратно полюбишь?..

Майя Петровна ответила осторожно, выверив наперед интонацию:

– Отчего не полюбить, Миша. Мужчина ты видный, работящий.

То была ложь во спасение; ничего не стоило толк­нуть на новые безрассудства буйную и переменчивую его натуру.

– Но сейчас-то ищут тебя, Миша. Объявись сам, скидка будет. Объясни, как было… люди же – поймут! Прошу тебя!

– Противно, Майка. Словно побитая собака на брюхе…

– Переломи себя, Мишенька! Пойдем. Пойдем вместе!

Вот и перегнула палку, сразу воспротивился:

– Еще не хватает, чтоб ты меня за ручку вела! На весь город потеха! Сам дорогу найду.

– Значит, пойдешь? Честно?!

Багров медленно обогнул стол, Майя Петровна вста­ла навстречу.

– Поцелуй!

То было требование залога, обещания; или печать, скрепляющая договор.

Майя Петровна поцеловала мужа. Но губы-то лгать не умели.

– Я вещи соберу, продукты… – заторопилась она. – Принесу в милицию.

– Побудь еще, Майя…

Пока она была здесь, единственная его желанная, пусть хоть такая, только прохладно-ласковая, Майя при­надлежала ему. А дальше – какие немеряные версты раз­делят их! Сколько они не увидятся!

Майя Петровна понимала, что муж ждет от нее еще каких-то слов, чувств. Но где их взять? Силы ее иссякали.

– Скорей надо, Миша, чтоб сам ты, пока не поймали!

– Ну… ладно, – смирился Багров. – Подожду, пока обратно полюбишь.

Она кое-как повязала платок, надела пальто и, уже одним рассудком, а не исчерпавшим себя сердцем со­знав, что надо смягчить боль мужа, – прислонилась к его груди, дала себя обнять напоследок.

И вот – скрылась в сенях, мелькнула мимо окна и канула в темень за плетнем.

Багров окинул прощальным взором дедову горницу, прислушался, как тот заливисто похрапывает в каморке. На столе мутно зеленела бутылка. Багров отвел глаза, но их опять потянуло к зелени.

Лукавое самооправдание нарисовало картину сдачи властям, раздуло предстоящее унижение. Багров налил стакан до краев. Не пропадать же. Может, последний раз в жизни!

* * *

В милиции было пусто. Две минуты назад группы захвата приступили к операции. Еще через тридцать – сорок минут станут известны итоги. Томин и дежурный помалкивали. Обоим хотелось верить в удачу. Дежурному оно удавалось процентов на семьдесят, Томину процентов на двадцать.

Однако, если спросить, питает ли он надежду взять Багрова в ближайшие часы, Томин, не колеблясь, ответил бы «да». Но не облавой. Просто… ну не могла столь тихо завершиться эпопея Багрова.

Мысль эту Томин обнаружил в себе уже в готовом виде, не заметив, как она созрела. Но таким – подспудно рожденным – он внимал, пожалуй, больше, чем логически обоснованным. Внутренний голос предупредил: готовься к бурным событиям. Хорошо, если не трагическим.

По коридору кто-то бегом – и, запыхавшись, влетел в дежурку. Один из «штабистов» Виктора, приданный засаде в качестве связного.

– Меня послали… сказать на всякий случай… Катька на рысях усвистала.

– Тебе бы за ней бежать, а не к нам, балда!

– Да ведь не было распоряжения, товарищ майор… чтобы следить, – растерялся конопатый «штабист».

– В какую сторону ударилась? – спросил дежурный.

– По Пионерскому.

– Гм… куда ее понесло…

– А жена Багрова дома?

– Так точно, товарищ майор. Хотя… не наверняка.

– Желательно потолковей.

– Свет наверху горит. Но не видно, чтобы ходили.

– Подымись в квартиру, узнай. Под благовидным предлогом.

– Есть!

Он ринулся наружу, а Томин прервал задумчив дежурного:

– Пионерский куда ведет?

– Я вот как раз сижу, мозгую. Магазины закрыты, дальше – обувная мастерская, прачечная, всякие быто­вые услуги. Детсад, стадион. Еще дальше – автобаза, зап­равка. А там уже огороды, поля. Куда ее понесло?.. Если только у лесопилки свернула, в жилой массив? По забору протоптано, но темень же! Шалая деваха…

Рассуждения дежурного ничего не объяснили. Как кольнуло Томина это «усвистала на рысях», так и торчала иголочка. Правда, Катя отнюдь не жаждала встречи с отцом. Но что погнало ее из дому в одиннадцатом часу вечера?

* * *

А погнало Катю именно желание встретиться с отцом.

Странное поведение мамы, от двери дома вдруг зас­пешившей прочь, и странное же явление старика пасеч­ника наконец сцепились в ее уме; она уразумела их связь и смысл.

– Ох, мама… Ох, Маечка Петровна! Ну совершенно невозможная!

Что выйдет из свидания родителей? Что отец вообще задумал? Чего потребует от матери? Муровец предупре­дил: «опасен». А она тайком; даже слова никому не сказавши!..

Нет, мочи не было покорно ждать. Страх за мать, негодование, обида, что родную дочь как бы и не прини­мают в расчет – все смешалось и вихрем вынесло Катю на Пионерский проезд. Ее мнением не интересуются? Ну так она заставит поинтересоваться! Она им все выложит! Отцу, конечно, в основном. Мама – святая мученица. Но зачем она соглашается быть мученицей?! «Ах, человек в беде, его надо поддержать». Разве мы виноваты в его беде? Мы из-за него тоже в беде. И виноват он, он один! Пусть же сам и расплачивается!

Катя приостановилась, глотая злые слезы и соображая, где надо свернуть, чтобы попасть на дорогу к пасеке; тут важно не ошибиться, дальше фонарей не будет.

И увидела Майю Петровну, показавшуюся из-за дет­садовской ограды. Слава Богу, цела! Возвращается! Первый порыв был – броситься навстречу. Приласкать, отругать, пожаловаться.

Но тогда мама все поймет и не пустит ее к деду Василию. У нее своя правда – у Кати своя. И Катина правда останется только клокочущими в горле фразами, ни на что не повлияет, ничего не изменит.

Майя Петровна ступала торопливо, но слегка неров­но, как очень уставший человек. Руки зябко засунула в рукава, подбородок уткнула в воротник от ветра.

Катя только по матери и заметила ветер; самой он был нипочем. Отодвинувшись за палатку «Пиво – воды», пропустила Майю Петровну. «Точно с похорон, бедняжечка моя!» Хорошо, что ее не будет при Катиной схватке с отцом: в мамином присутствии язык не все выгово­рил бы.

…Багров шел сдаваться. Полушубок распахнут, шапка набекрень. Хмель размыл протест, чувство унижения. За­хотелось покоя. Хоть под замком. Пускай они теперь реша­ют, хлопочут, лечат его обмороженные ноги. И кормят. Первым делом пускай, собаки, накормят.

Вон впереди какая-то фигура, и можно не прятаться. Даже чудно… Ба, да фигура-то знакомая! Багров радостно раскрыл объятия:

– Катюха! Доченька!

Что-то подломилось в Кате, и несчастной девчонкой с тугими косичками она нырнула в распахнутый полушу­бок к родной груди. Но секундно. Сивушный запах вернул всю непримиримость ее восемнадцати лет.

– Пьяный! Опять пьяный. Вечно пьяный!

– Последний нонешний денечек, Катюха. Зарок дал.

– Заро-ок? Старая песня! Пусти меня, пусти! Чего облапил! Скажи, зачем ты явился?!

Она отпихивалась от отца, тот дурашливо придержи­вал ее за локти.

– По тебе соскучился! Дай, думаю, навещу.

– Слушай, с тобой можно нормально? Идет себе веселенький, как с праздничка. Или ты совершенно уже ничего не соображаешь?

Багров разжал руки:

– Ну, давай нормально. Авось пойму.

– Вот и пойми: хватит маму мучить! Ты нам не нужен. И мы тебе не нужны. Была бы водка!

– За мать не решай! – повысил голос Багров. – Мы с ней все обсудили, все добром.

– Видела я, как она от твоего добра шла: сама не своя и слезы в три ручья!

Про три ручья Катя приврала, даже не заметив. Глав­ное было пронять отца. И проняла. Тот болезненно помор­щился:

– Почему слезы?

– Не иначе как от счастья! – съязвила Катя. Впервые она вела себя столь решительно и враждебно, и только туповато-добродушный настрой от выпитого стакана не давал пока Багрову взорваться.

– Ну, хватит, потолковали. Мне пора, мать ждет, – он отстранил Катю и двинулся дальше.

Твердо помня, что Майя будет ждать в милиции, он нес ей последнюю – нетронутую! – поллитровку. На­глядное подтверждение обета, маленький подвиг.

«Мать ждет». Катя вообразила, что ждет дома. Это уж хуже некуда! Она повисла на отце, не пуская его.

– Нечего тебе в Еловске делать! Мало нам было сраму!.. Уходи, уезжай отсюда!.. Пусть тебя где подальше ловят!

Багров стряхнул ее и начал накаляться. Своя, кровная и вона что придумала – посылает его опять в бега!

– Ну сильна, дочка! Вот сокровище вырастил!

– Ты меня вырастил?!.. – взвилась Катя. – Ты мне всю жизнь отравил! Я из-за тебя в институт не попала!

– Готовиться надо было, а не с Витькой целоваться! – рявкнул Багров.

– Да меня Семен Григорьич так подготовил, что куда хочешь поступить могла! Вспомни-ка – время экзамены сдавать, а папашу посадили!

Имя Загорского дочь вонзила в такое еще кровоточившее, что Багров задохнулся. Объяснение с женой похоронило ненавистный призрак, но могила была слишком свежа. А тут – новость, представившаяся Багрову чрезвычайно многозначительной. Загорский занимался с Катей? Для чужих подобного не делают. И – скрытно!.. Что еще от него скрывают?

– Семен Григорьич подготовил? – переспросил тихо. – А я и не знал.

– Мало ли чего ты не знал! – подливала масла в огонь Катя. – К примеру, мама до сих пор во сне уроки ведет. Ты храпишь с перепою, а она бормочет: «Алабин, иди к доске…»

– А Семен Григорьича во сне не поминает?

– Отчего и не помянуть? Уж не хуже тебя!

– Катька!! – вне себя гаркнул он.

– Ну, ударь, ударь! Маму уже бил, теперь меня давай!

Багров схватил ее за плечи и затряс:

– Мать бил?!.. Я – бил?.. Пальцем не трогал!

– Своими глазами видела! Прямо по лицу!

– То один раз… тогда причина была… – оттолкнул он дочь, стремясь вместе оттолкнуть и постыдное воспоминание.

Но та не дала «закрыть тему»:

– Знаю, какая причина! Думаешь, спала, не слышала? Мама уйти хотела. И почему только не ушла!.. Я бы на ее месте без оглядки…

Земля на могиле зашевелилась, холмик стал осыпаться.

– Куда ж бы она ушла? – спросил Багров со зловещей вкрадчивостью. – К кому?

– Господи, будто на тебе свет клином сошелся! Жили бы сейчас тихо, культурно…

– Тихо-культурно… С Загорским, что ли?

Катя закусила удила:

– Да хоть бы и с ним!

Призрак полез наружу, обдавая загробным холодом. Призрак с незапятнанной репутацией, с двумя высшими образованиями, трезвый, уважаемый, очень культур­ный – первая любовь Майи, проклятие жизни Багрова. Оцепенение, с которым тот готовился вновь принять на плечи весь сброшенный было груз, внешне могло пока­заться спокойствием.

– Говори, дочка, говори, я кое-что соображать начи­наю… – медленно и как бы равнодушно произнес он. – Только вопрос, будет ли ей с Загорским счастье?

Обманчивое спокойствие отца окончательно лишило Катю разума.

– Да Семен Григорьич – золотой человек! – закри­чала она в каменное его лицо. – Он бы с мамы пылинки сдувал! Еще бы не счастье! Это ты вот – горькое горе!

В раскрывшуюся могилу ухнуло все – покаяние перед Майей, ее умиротворяющие речи, решение идти с по­винной. Туча бесов ринулась в душу Багрова.

– Та-ак… – протянул он, зверея под их натиском. – Так, Майя Петровна… Поверил, развесил уши… Иудиным поцелуем предала. «Иди, объявись». Чтобы, значит, место очистить!.. Ну, все. Кланяйся мамаше! Да пусть своему Загорскому учебник географии в гроб положит! Еще, поди, заблудится на том свете!

Он круто и четко развернулся и стремительно двинул­ся прочь от дочери, от города, от жены.

Разумеется, Катя не сознавала, что делала. Она просто закатывала скандал, чтобы дать выход накипевшему и спровадить отца. Накипело много, за полгода его заклю­чения особенно, а за последние дни – прямо невыноси­мо. И она надеялась избежать хотя бы той бури пересудов, которая подымется, если его заберут «на дому». На этом Катя «зашкалилась».

И только сейчас поняла, на чем «зашкалился» отец, зачем – за кем! – рвался на волю. И что она порушила удачным скандалом. В ней взыграла лихая кровь, а отец воспринял злые реплики как откровение, как наконец-то достоверно узнанную правду.

– Папа! Папа, погоди!.. – не своим голосом завопила она и побежала следом.

Растолковать ему… признаться, что врала со зла… Семен Григорьевич готовил к экзаменам не ее отдельно – целую группу… мама никогда не звала его во сне… и совершенно ничего между ними не было…

Но Багров удалялся, Катя отставала. Отчаявшись, повалилась в сугроб. Когда вернулось дыхание, побежала обратно.

Дома записка от мамы добила ее: «Катюша, где ты? Приходи в милицию повидаться с отцом. И, пожалуйста, будь с ним поласковей».

* * *

В дежурную часть возвратилась первая, затем вторая группа захвата во главе с Гусевым. Обе разочарованные.

Конопатый связной сообщил, что Майя Петровна вернулась домой и, не раздеваясь, снует по кухне, а Кати пока нет. С ним послали кого-то из освободившихся людей; решено было не выпускать из виду жену и дочь Багрова: их вечерняя суета вызвала сомнения.

Так что дежурка встретила Майю Петровну удивленным и выжидательным молчанием.

– Добрый вечер, – сказала та с порога; она несла аккуратно перевязанный сверток и старенькую сумку со сломанной молнией, полную консервных банок, пачек сахара и другой провизии.

– Здравствуйте, Майя Петровна… – отозвалось не­сколько голосов.

Томин с любопытством всматривался в жену Багрова. После всего о ней слышанного ему рисовалось нечто яркое, впечатляющее. А в Багровой не было даже «изюминки». Никакого женского задора, кокетства. Хорошее лицо, спокойное благородство в повадке. Вроде бы не из тех, вокруг кого разыгрываются «роковые страсти-мордасти».

Томин представился.

– Вы по поводу моего визита?

– А-а, Лена мне говорила… – не поняла она. – Нет, я не к вам.

По лицам присутствующих догадалась, что ее появ­ление неожиданно и, следовательно, мужа в милиции еще нет.

– Михаил в городе. Сейчас он придет… Я принесла теплые вещи и продукты. Надеюсь, это можно?

Обращалась она к дежурному как наиболее, очевид­но, знакомому.

– Вы видели мужа? – скорее всех отреагировал Томин.

– Да.

– Где?

– У Василия Васильевича Полозова, – сообразив, что заправляет тут Томин, сосредоточилась на нем.

– У деда Василия! – ахнул в досаде Гусев.

– Как вы узнали, что он там?

– Василий Васильевич записку принес.

Томин укоризненно покосился на дежурного, тот раз­вел руками:

– Думал, сороковины…

– Да-а… Старика Полозова мы не предусмотрели! – корил себя Гусев.

– Сколько времени назад вы расстались? – Томин задавал вопросы быстро, чтобы получить ответы раньше, чем Багрова оценит ситуацию.

– С полчаса примерно… нет, больше.

– И он сказал, что явится в милицию?

– Он обещал.

– Сколько ходу от Полозова до вас?

– Минут двадцать – двадцать пять, – отозвался за нее Гусев.

– От Полозова забежали домой и прямо сюда?

– Да.

– Дома пробыли долго?

– Вот только собрала…

– Ровно четверть часа, – доложил от дверей мальчишеский голос.

Это конопатый связной – согласно инструкции «контролировать передвижения» домочадцев Багрова – притопал за Майей Петровной.

– И до милиции от вас ходу… Быстро шли?

– Нет.

– Тогда еще пятнадцать, – определил сам Томин.

– Имеем пятьдесят минут, как минимум, – подытожил Гусев. – Напрямик от Полозова сюда два раза можно гуляющим шагом поспеть.

– Михаил вот-вот будет, – старалась убедить присутствующих Багрова. – Он понимает, что это единственный выход в его положении.

– Пора бы уже, Майя Петровна, если решил.

– Ну… надо и с духом собраться, Алексей Федорович.

Томин прислушался к себе… нет, не приближался Багров к милиции… все это розовые мечты – будто он мирно сдастся на милость правосудия.

Гусев нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

– Да, конечно, – сказал ему Томин.

И Гусев спешно отошел, чтобы сколотить группу и отправить к деду Василию. «Необходимо, но безнадежно», – мельком подумалось Томину.

– Муж объяснил вам цель побега? – осведомился он, отвлекая Багрову от суеты за ее спиной.

Под нацеленными со всех сторон взглядами Багровой стало душно. Она расстегнула пальто, сдвинула с головы платок.

– Пусть Михаил сам расскажет. Избавьте меня…

– Только одно: Калищенко замешан? – тихо спро­сил Томин.

Она немного отвернулась и кивнула. Томин спросил еще кое-что, осторожно уточняя суть происшедшего между супругами объяснения. Женщина говорила с неловко­стью, через силу.

Помещение заполнялось сотрудниками, которые пач­ками прибывали с пустых адресов. При виде Майи Пет­ровны у каждого новоприбывшего возникал естествен­ный интерес, и вокруг нарастали говор и перешептыва­ние. А она все тянулась взглядом к поминутно хлопавшей двери, надеясь, волнуясь, недоумевая, почему Михаила нет и нет.