Главный свидетель – кошка

      Может, Тресье заплакала. А может, и нет. Она была храброй девочкой, к тому же ей поручили охранять братишек. И это очень важно. Сознание ответственности за более слабого может в определенный момент вытеснить страх. Некоторых оно возвышает даже до героизма.
      Тресье так расхрабрилась, что уже через несколько минут начала спокойно обдумывать создавшееся положение и воспринимать реальную обстановку: мамин туалетный столик, тумбочки, платье, будильник, который безмятежно отбивал свое «тик-так», занавески, колышущиеся перед открытым окном. Все это она хорошо различала. Глаза ее стали привыкать к темноте.
      За окном шелестел ветер.
      Она напряженно прислушивалась – не подъезжает ли к дому папина машина? Она хорошо знала, как шумит ее мотор. Но снаружи была только ночь с ее собственными тихими звуками.
      Обычно, когда Тресье просыпалась в своей кровати, она не прислушивалась к ночным звукам. Закутывалась с головой в одеяло и опять засыпала.
      Но теперь она не могла больше спать. Это не папина машина? Нет, другая, с шумом проехала мимо. Девочка напрягла слух, чтобы как можно дольше слышать гул мотора. Вот машина уже у самой Хоофдстраат – гул удаляется, все дальше, дальше…
      Когда кошка мяукнула в первый раз, возле самого дома, Тресье не сразу поняла, что это такое. Да и мяуканье было тихим, в едва уловимым в ночной тишине. Но, когда животное жалобно мяукнуло в третий раз, потом в четвертый, она вслушалась уже нарочно и поняла, что те же звуки раздавались и в первый и во второй раз.
      На улице кошечка! Заблудилась, наверное. И, конечно, голодная. Если ее впустить, она у них останется. Тресье так хотелось иметь кошку! Янтье и Геерту тоже. Как они обрадуются, когда, проснувшись утром, увидят котенка! К счастью, он мяукнул опять – значит, никуда не убежал.
      Спустив ножки с постели, она сунула их в новые красные домашние туфельки и пошла навстречу своей смерти, наступившей через какие-нибудь три-четыре минуты.
      На лестничной площадке горел свет, она стремительно сбежала вниз по ступенькам, забыв обо всем на свете, кроме желания впустить в дом кошку. В ту минуту она не думала о том, что папа и мама запретили ей открывать дверь кому бы то ни было. Но ведь это был не кто-нибудь, а киска!
      Девочка открыла входную дверь – глядь, а кошка сидит на ступеньке. Полосатенькая и до чего же тощая. Она нагнулась, чтобы ее взять. Но котенок скитался уже много дней и одичал. Или испугался, когда дверь неожиданно отворилась.
      Животное кинулось в кусты, где позднее нашли отпечаток туфельки Тресье.
      Она уже было схватила его, однако котенок со страху, а может быть, и резвясь бросился прочь, забавно подпрыгивая, кидаясь из стороны в сторону. Перебежал садовую дорожку, выскочил на улицу.
      Тресье побежала за ним с твердым намерением поймать. И тоже выскочила за ограду. Не поглядев ни вправо, ни влево, она не заметила быстро приближавшиеся фары автомобиля. Скорее всего, машина была уже так близко, что водитель не мог вовремя затормозить. Кому придет в голову, что среди ночи из калитки вдруг выбежит ребенок!
      Между тем со стороны Ниувкоопа приближался Крис Бергман. Пешком – его старый мотоцикл опять вышел из строя, и он оставил его у матери Волфскопа. Можно было, конечно, поехать автобусом, но пришлось бы ждать чуть не целый час, а за это время он уже прошел бы часть пути. Вдобавок сосед старой женщины предложил подбросить его до Ниувкоопа, а оттуда до города – рукой подать. А пешие прогулки – всегда на пользу. Таков, очевидно, был ход его рассуждений.
      Однако, по мере того как уставали ноги, в нем опять вскипела злость на старую рухлядь, которая теперь превратилась для него в тяжелую обузу. Купить новый мотоцикл, и как можно скорее. А лучше автомобиль. Его водительские права годились на то и на другое. Только бы не начался дождь. Месяц и звезды то и дело скрываются за тучами. Может, попробовать остановить попутную машину! Мимо него несколько раз со свистом проносились автомобили, но бездушные водители не удостаивали его вниманием. Потом всякое движение вообще прекратилось.
      Если мчишься ночью на мотоцикле, плевать тебе на то, что дорога длинная, темная и безлюдная. И чертовски однообразная. Теперь же он с трудом сдерживал раздражение.
      И вдруг с громким криком отпрянул в сторону.
      Вот идиот проклятый! От страха сердце его готово было выпрыгнуть из груди, когда вне себя от ярости он проводил взглядом удалявшиеся задние огни машины, которая чуть было не наехала на него. Этот мерзавец, как злой дух, вихрем умчался прочь.
      Крис выругался, чтобы облегчить душу, и пошел дальше. Он смотрел вперед, туда, куда умчалась машина, и на миг ему показалось, будто он опять видит свет. Неужели этот тип остановился, чтобы его подобрать? Нет уж, пусть хоть треснет, он к нему в машину не сядет. Он уже почти добрался до Кастеллума и прекрасно пройдет остаток пути пешком. По крайней мере ничем не будет обязан такому бандиту.
      Крис присел на дорожный столбик и неторопливо свернул цигарку. Закурил и с наслаждением втянул в себя табачный дым. Зря я это делаю, подумал он, в кои-то веки можно подышать свежим воздухом, так незачем отравлять легкие дымом.
      А вообще-то ночью за городом чудесно. Тишина, только ветер шелестит в макушках деревьев.
      На лужайке через дорогу стояли лошади, голов шесть примерно, и с любопытством смотрели в его сторону. Он слышал фырканье, а иногда стук копыт о землю. В тех вон зарослях, что позади, копошится еж. Только бы глупый зверек не вышел на шоссе. Ежи иногда выходят – ночью асфальт сохраняет тепло. А то ведь этакий псих мигом его раздавит. Оленей да фазанов и тех давят. Впрочем, не здесь. Олени здесь не водятся.
      Обрывки бессвязных мыслей проносились в его голове. Докурив цигарку, он затоптал окурок и двинулся дальше.
      Фу ты черт! Машина впрямь стоит на месте. И вовсе не потому, что ждет его. Может, владелец автомобиля живет поблизости? Ведь здесь начинается Кастеллум – первые дома, разбросанные вдоль дороги.
      Да нет. Он возится с машиной. Поднял крышку багажника и копается внутри.
      Наверное, машина барахлит, совсем как у него. Вид чужого несчастья поднял настроение Криса. «Поспешишь – людей насмешишь», – всегда говорила его бабушка, что применимо и к богатым вонючкам с шикарными машинами. Охваченный любопытством, он ускорил шаг.
      Он был метрах в двадцати от машины, когда этот прохвост захлопнул багажник, сел за руль и был таков. Еще бы, таким везет. Проходимцам всегда везет. Не то что беднякам вроде него, Криса. И этакий фрукт никогда не снизойдет до того, чтобы прихватить с собой бедняка. Даже думать нечего. Так он и поверил, что этот тип не заметил его.
      Крис опять со злостью проводил взглядом красные огоньки, которые быстро пропали из виду.
      Он вновь был один в ночной темноте. Справа, там, где стоял автомобиль, в садике между кустами проскользнула кошка.
      И все. Хотя нет. Все только начиналось.
      Черное небо прорезала длинная, изящно изогнутая молния, и сразу же оглушительно грянул гром. Потом хлынул дождь. Если этот потоп можно назвать дождем. Через минуту Крис промок до костей, вода ручьями лилась с него на асфальт. Он шел, ничего не видя, прячась, насколько возможно, под кустами сирени.
      …Эрик Ягер выпрямился и удивленно посмотрел на разбросанные по столу бумаги. Он так увлекся, восстанавливая события вечера тридцать первого июля, что совсем забыл, где находится. Часы показывали без четверти двенадцать.
      Если все действительно произошло примерно так, то в его реконструкции не хватает одного – ответа на вопрос, узнал ли Крис водителя машины.
      Интересно, что он невольно рассуждал так же, как Волфскоп, и в конечном счете пришел к тому же выводу. И, пожалуй, вывод был довольно логичный. Но все же у них не было пока даже намека на доказательство.
      Разве что счет из «Терминуса». Возможно, его обронил владелец автомобиля, когда копался в багажнике. А Крис подобрал бумажку и спрятал в карман. Счет, оплаченный кем-то, кто провел приятный вечерок и, пьяный вдрызг, поехал домой. И сбил ребенка, а потом в панике спрятал трупик, так как хорошо знал, что вел машину в нетрезвом состоянии и за это ответит.
      Все сходится, но доказательств нет.
      Эрик Ягер раздраженно отпихнул бумаги. Порой бывало, что благодаря случайному стечению обстоятельств в какой-то определенный момент следствие благополучно завершалось. Чудом, так сказать. Но можно ли на это рассчитывать?
      Зазвонил телефон, и он с надеждой схватил трубку. Звонил Де Грип, и через минуту Ягер понял, что уповать на чудо не приходится.
      – Я только что из «Терминуса». Советую про этот счет забыть. Вечером тридцать первого июля у них в одном зале был банкет фешенебельного клуба собаководов, а в двух других залах – свадьба. В тот вечер было настоящее столпотворение и пришлось дополнительно нанять официантов. Счет был выписан нештатным кельнером, он не знал никого из клиентов, которых обслуживал, сам-то из Арнема и работал здесь впервые. Другие официанты тоже не помнят, кто там был. Так что не обессудь.
      – Может, все-таки вспомнят, если назвать имена определенных лиц? – сказал Эрик Ягер.
      Но Де Грип не поддержал эту идею.
      – Начать с того, что прошло больше месяца и тогда у них был настоящий бедлам. А кого ты имеешь в виду?
      – Да ладно, – ответил Ягер. – Я еще должен подумать. Во всяком случае, спасибо.
      Де Грип хмыкнул и повесил трубку.
      Эрик Ягер надел пиджак и пошел к двери. Но на пороге остановился – опять зазвонил телефон. Он помедлил, однако вернулся и поднял трубку.
      На сей раз это был Херстал.
      – Извини, что я так поздно. Tea сказала, что ты на работе. Ты что, не собираешься пока домой?
      – Почему, как раз собираюсь.
      – Я вот все думаю о Ролфе де Мёйсе и о том, что он мне кого-то напоминает. Ты слушаешь?
      – Да, продолжай.
      – Помнишь, как пекарь с Хоофдстраат описывал наружность того парня, который его избил?
      – Помню, только приблизительно. – Но и это было сказано неискренне. Ягер не помнил ничего.
      – Высокий, худой, прыткий, – подсказывал Херстал.
      – Да-да, верно, вспоминаю.
      – Это вполне мог быть Ролф де Мёйс, – продолжал Херстал, несколько озадаченный вялым тоном коллеги. – Пекаря стукнули по голове, – уныло добавил он. – А теперь представь себе, что этот Ролф де Мёйс – третий в триумвирате, который напал на Мулдера в Бунгало-Парке. Мы уже знаем, что к этому делу причастны Волфскоп и Крис Бергман. Но Волфскоп сидел в тюрьме, когда Криса убили, а Ролф де Мёйс разгуливал на свободе, причем никакого алиби у него нет – сидел якобы один у телевизора. Все это бросает на смерть Бергмана совсем иной свет. Как ты считаешь?
      Ягер вздохнул.
      – Возможно, ты прав, по крайней мере отчасти.
      Он еще с минуту постоял с трубкой в руке, рассеянно слушая, как промчавшийся через парк автомобиль резко затормозил у входа. Кто-то открыл, потом захлопнул дверцы. Раздались возбужденные голоса, брань и резкие команды. Очевидно, арестовали каких-то пьяных горлопанов. А может, парочку сопляков, у которых сорвалась кража со взломом.
      Все эти звуки он воспринял механически, между тем как его мысли вернулись к лесной опушке у Заячьего пруда: именно там убили молодого парня, который тридцать первого июля шел по шоссе, где переехали ребенка. После официального заключения врача они знали это доподлинно. Восстанавливая вероятные события, они наконец нашли точку опоры, путеводную нить, а ведь до сих пор руководствовались только предположениями и догадками. И разве эта путеводная нить не ведет прямиком к убийству у пруда? И разве убийство Криса Бергмана в какой-то мере не дело Де Грипа, который в свой свободный день первым столкнулся с ним?
      Он опять бросил взгляд на часы. Пять минут первого.
      «В случае чего звоните мне в любое время, – сказал Ягеру комиссар Хаверман. – Если уж вам хочется самому вести дело и отложить свой отпуск. У нас в штате хватает людей, которым платят за расследование уголовных преступлений».
      Но зачем звонить Хаверману? У него и помимо убийства Бергмана забот достаточно.
      Эрик Ягер снял трубку и набрал номер Де Грипа.
      Эрику Ягеру снилось, что зазвонил будильник, а ведь утро-то воскресное, этой чертовой штуковине звонить не положено. В конце концов имеет человек право хоть раз в жизни вволю поспать!
      Таковы были его первые четкие, но отнюдь не восторженные мысли. Со злостью он высунул правую руку из-под одеяла и хлопнул по тому месту, где должна находиться кнопка, на которую надо нажать, чтобы избавиться от назойливого трезвона.
      Отчасти ему это удалось – теперь будильник звонил с перерывами. Скорее похоже на телефон. Да, телефон!
      Теперь он вспомнил, что у него отпуск, и вот уже два дня, как они с Tea живут в Гриндельвальде, и что телефон не имеет права звонить, так же как и будильник. Да еще в такую рань, когда на улице совсем темно. А вдобавок холодно.
      Tea включила свет над своей постелью.
      – Да возьми же трубку, – тревожно сказала она. Tea всегда волновалась, когда в разгар отпуска кто-нибудь звонил, – мало ли что могло случиться с детьми.
      Ягер взял трубку. Звонил администратор. Он и представления не имел, что этот человек так рано уже на своем посту. Тоже работенка – все время с людьми, да еще улыбаться и быть обходительным, подумал он с раздражением, потому что сам не имел ни малейшего желания кому бы то ни было улыбаться.
      Если вас будят спозаранку, любая мелочь вырастает до чудовищных размеров. К примеру, телефонный звонок, когда нужно сломя голову вскакивать с постели.
      У них в номере был только внутренний телефон, и уже это было достижение, ведь они жили в допотопном отельчике, где он еще ребенком останавливался с родителями. С тех пор здесь почти ничего не изменилось, потому-то он и решил в нем поселиться.
      Проклиная собственную сентиментальность, он схватил в охапку свою одежду.
      – Да надень ты халат, – прошипела Tea, – все равно ни одна живая душа тебя не увидит.
      Он послушался дельного совета и уже через две минуты взял через барьер трубку из рук улыбающегося швейцарца.
      Звонил Де Грип, и Ягеру показалось, что он тоже улыбается, вернее, ухмыляется, что больше соответствовало его характеру.
      – Я тебя вытащил из постели?
      – А ты как думаешь? – пробурчал Эрик Ягер.
      – Мы тут всю ночь работали, – сообщил Де Грип тоном, который подчеркивал разницу между работягами и отпускниками. – Дело закончено. Херстал и Схаутен уже дома.
      – Ну и… – Эрик Ягер уже совсем очухался. Голос его звучал напряженно.
      – Хочешь послушать? За государственный счет, конечно! – Де Грипу явно хотелось как можно полнее использовать эту возможность самоудовлетворения.
      – Валяй, – сказал Ягер, – но учти, что здесь дьявольски холодно.
      – А здесь нет, – заявил Де Грип. – Для этого времени года даже тепло. Так вот, Херстал оказался прав. Парень, что стукнул по голове пекаря на Хоофдстраат, действительно Ролф де Мёйс. Пекарь, не колеблясь, опознал его на очной ставке. И он же был третьим при нападении в Бунгало-Парке. Но нам понадобилось битых семь с половиной часов, чтобы заставить его расколоться. Мы уже собирались отложить допрос на сегодняшнюю ночь и увести его, но тут он скис и во всем признался.
      Де Грип сделал паузу, чтобы усилить эффект своего рассказа.
      – Дальше?
      – Он признался, что убил Криса Бергмана. Хорошо, что ты мне намекнул, так что я знал, о чем его спрашивать, когда он стал вспоминать разные вещи. – Де Грип хихикнул, и Эрик Ягер легко себе представил, как все происходило.
      – Обыкновенное убийство на почве ревности. Эта девица из бара – Корри – считала, что Крис стоящий парень. Херстал с самого начала был прав.
      Де Грип всегда был честен, хоть нередко ссорился со своим коллегой.
      – Ну а как остальное? – спросил Эрик Ягер. Де Грип, видимо колебался. Потому, может быть, что ему было неприятно вспоминать об этих событиях.
      – Мы получили, как ты распорядился, ордер на домашний обыск у Алекса Хохфлигера. Приехали рано утром. Он только собирался сесть в машину, и мы успели минута в минуту. Я ожидал, что он разорется, когда мы ему скажем, зачем пришли, ведь, откровенно говоря, я сомневался в его вине, и, если б ты ошибался, мы бы красиво выглядели. Хохфлигер внешне, как всегда, был надменен и ко всему безразличен, но чувствовалось, что в душе он дошел до точки. Мне трудно это описать. Ты знаешь, я не сентиментален, но в конце концов он тоже человек…
      – А старая мефрау? – полюбопытствовал Ягер.
      – Она вышла в сад, когда увидела, что мы беседуем с ее зятем, стояла прямая как палка и не сказала ни слова.
      – Ну а девушка?
      – Собиралась на велосипеде в гимназию. Уже положила сумку на раму и хотела было вскочить в седло, когда мы приехали, да так и осталась на месте, держась за руль и пристально глядя на отчима.
      Эрик Ягер крепко стиснул трубку. Это была одна из многих минут в его жизни, когда он искренне проклинал свою профессию.
      – Ты меня слышишь? – крикнул Де Грип через Альпы.
      – Слышу. И что же было потом?
      – Багажник в машине основательно вычистили. Слишком основательно, я бы сказал. Следов крови мы не нашли. Зато нашли пух из туфельки Тресье и несколько белокурых волосков. Когда мы предъявили эти улики Хохфлигеру, он сразу же раскололся.
      – Что же все-таки произошло?
      – Вечером тридцать первого июля он ехал от своей подружки из Утрехта. Воображал, что никто о ней не подозревает, но, как выяснилось, его теще все было известно. Ты-то знал?
      – Да, она мне рассказала.
      – В конце концов, это к делу не относится. Пока он на большой скорости мчался домой, из кустов неожиданно выбежала девочка, не прямо из своего дома, а метрах в двадцати от него. Выбежала буквально под колеса его машины.
      – Так почему же он, черт побери, сразу же не сообщил об этом?
      – А ты как думаешь? Он порядком клюкнул, и, выйди это наружу, позору не оберешься, все равно – был несчастный случай или нет… Господи, какой дурак! – нехотя заметил Де Грип. – Запихнул тельце в багажник и смылся, ведь он только что миновал прохожего и до смерти боялся, как бы тот не вмешался. Потом спрятал мертвую девочку в руинах и решил, что все в порядке. Но дня два спустя к нему пришел этот парень, Крис Бергман, и сказал: «Менеер, я знаю, что произошло, я узнал вашу машину». Хохфлигер для начала предложил ему пятьдесят тысяч гульденов за молчание. Парень вовсе его не шантажировал. Даже уговаривал пойти в полицию. Но перед таким соблазном не устоял. А потом по дурости поделился своей сокровенной тайной с закадычным дружком Ролфом де Мёйсом. А тот смекнул, что ему подвернулся случай избавиться от Криса, к которому он безумно ревновал Корри. Ведь убийство Криса можно будет свалить на Хохфлигера. Или же шантажировать его за девочку. А сам он останется чистеньким. Редкий мерзавец… Он уговорился встретиться с Бергманом у Заячьего пруда, рядом с виллой Хохфлигера. Стоял и ждал, когда Бергман подъедет по дорожке, ведущей от Рейнвег к Заячьему пруду. Бергман прислонил мотоцикл к березе и, ничего не подозревая, пошел к де Мёйсу, ведь тот сказал ему, что подготовил план ограбления виллы на Эуропасингел и им надо спокойно оценить обстановку. Когда Бергман подошел к нему вплотную, де Мёйс достал револьвер и скомандовал: «Брось мне свой пистолет и руки вверх». Пораженный Бергман выполнил приказ – что еще он мог сделать? – и был убит – собственным приятелем, из своего же собственного оружия. Видишь, как все просто… Долго ты собираешься отдыхать?
      – Недели две. Надеюсь, вы вполне без меня обойдетесь.
      – Да как сказать. Не исключено, что тебя будет ждать новенькое дельце, – мрачно сказал Де Грип.
      Ягер медленно опустил трубку на рычаг. Администратор удалился, вероятно из деликатности, хотя явно не понял ни единого слова.
      Вставало солнце. Веттерхорн и Айгер пылали в лучах зари. И Ягеру вдруг вспомнилось, как почти тридцать лет назад он вот так же утром стоял и наблюдал восход солнца над Альпами. Таких минут мало, их не забудешь. Бесконечна и прекрасна была жизнь, которая открывалась тогда перед ним: ведь восемнадцатилетнему юноше кажется, что все достижимо, что его возможности безграничны, необъятны и неописуемо прекрасны, так же как пламя нового дня над горным хребтом.
      Горы и долины, вечное журчанье бегущей воды, таинственная дымка тумана и ледяные поля глетчеров не изменились. Изменился он сам. Теперь он думал о восемнадцатилетней девушке Труде. В ясное сентябрьское утро она собиралась с набитым книгами и тетрадями портфелем ехать в гимназию, и весь мир ее рухнул в одну секунду, потому что человек, которого она звала отцом, совершил чудовищное преступление против человечности. Как она теперь покажется на глаза своим знакомым и подругам? Как ей себя вести?
      Думал он и о Тресье Ламмерман, которая еще не успела помечтать – ведь она была ребенком. Ей хотелось только спасти котенка.
      А потом и о молодом Крисе Бергмане, который на свой лад пытался как-то устроить собственную жизнь.
      Повернувшись спиной к пламенеющим Альпам, он, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж.
      – А не отправиться ли нам сегодня в Майринген?
      Там можно отведать замечательную форель, – предложил он Tea, которая сидела в постели, испуганно глядя на него.
      – А это далеко?
      – Точно не помню. Часов семь ходьбы, наверное. Я был там лет тридцать назад. И тогда мы ходили из Майрингена в Гриндельвальд. Как раз наоборот.
      – Ну что ж, давай попробуем, – весело сказала Tea.
      Она была готова на все – ведь теперь она знала, что с детьми ничего не случилось.