Марк засмеялся.
– Это что, допрос? Или просто так интересуешься?
– Все может иметь значение.
– Я уверен, ты говоришь это всем, кого допрашиваешь. Но, насколько я могу судить, с ней все в порядке.
– Рик в нее влюблен? – спросил Эрик Ягер не столько ради дела, сколько из любопытства, чтобы проверить свое первое впечатление.
– Кто его знает. Бабник он.
– Боже мой, что за лексикон! – сказала Tea. – Неужели у ваших девушек в чести бабники?!
– Труда не из таких, – уверил ее Марк. – Она очень серьезная. Много работает. По-моему, собирается на медицинский.
– Что она говорила насчет убийства их садовника? – спросил Эрик Ягер.
Марк был поражен.
– Разве этот парень был их садовником? Об этом она даже словом не обмолвилась. Она вообще держится в стороне от этого дела. Кто-то ее спросил, не слыхала ли она выстрела. «С ума ты, что ли, сошел?» – сказала она. Хотя все это практически произошло у порога ее дома.
– Положим, это несколько преувеличено. Меня бы скорее удивило, если бы она слышала выстрел.
– Вот и она так говорит. «Ничего не заметила», и точка.
До конца обеда Tea и Марк разговаривали только друг с другом.
А Эрик Ягер задумался над тем, почему Труда не рассказала в гимназии, что убитый служил у них помощником садовника. Разве ей не было интересно поделиться такой новостью с одноклассниками?
7
Дождавшись восьми часов, Эрик Ягер поехал на виллу Хохфлигера, чтобы поговорить с Рулом, стариком садовником. Он мог бы послать Херстала, или Схаутена, или Де Грипа, но ему хотелось лично познакомиться со всеми обитателями большого дома на Эуропасингел.
Сперва он проехал мимо виллы и оставил машину на пригорке возле Заячьего пруда. Ягер собирался еще раз спокойно осмотреть место преступления примерно в тот час, когда оно произошло. Возможно, окружающая обстановка наведет его на какие-нибудь мысли.
Как он и предполагал, в этот вечерний час здесь не было ни любопытных, ни праздношатающихся. Только этим все и исчерпывалось. Дождь, правда, прекратился, но сильный ветер еще гнал к востоку тяжелые тучи. На западе синела уже широкая полоса, которую прорезали последние солнечные лучи, скользившие по краю тучи и отбрасывавшие какой-то нереальный отсвет на пруд и лес. К тому же было очень промозгло.
Сегодня здесь все было не так, как в тот вечер, когда застрелили Криса Бергмана из его же собственного новенького пистолета.
Ягер опять спросил себя, сколько людей знали, что у Криса есть оружие.
Место убийства ничего Эрику Ягеру не говорило. И искать что-либо, не замеченное сотрудниками технической бригады, совершенно излишне – он мог бы поручиться, что они ничего не упустили. А беспокойно раскачивающиеся верхушки деревьев явно не собирались выдавать тайну драмы, главными свидетелями которой они были.
И все-таки Ягер задержался у Заячьего пруда до сумерек.
Примерно без четверти девять он вышел на дорожку, ведущую к вилле Алекса Хохфлигера, и тут его чуть не сбил темно-синий «вольво», который на большой скорости вылетел из-за поворота. Едва не зацепив железные створки распахнутых ворот, машина промчалась еще метров пятнадцать и остановилась перед гаражами.
Алекс Хохфлигер вышел из автомобиля и направился к крыльцу. Услышав за спиной «добрый вечер» Эрика Ягера, он испуганно вздрогнул, но тем не менее Ягер усомнился, что Хохфлигер его не заметил: начинало темнеть, но несколько секунд он стоял в ярком свете фар.
Он что же, лихач? – спросил себя Ягер и тотчас сообразил: Алекс Хохфлигер выпил, и больше, чем следовало. От него несло перегаром, взгляд был мутным, но держался он с апломбом и даже протянул инспектору руку.
– Ну, как дела со следствием? Хотя я, видимо, не вправе спрашивать об этом. – Не дожидаясь ответа, он задал следующий вопрос: – Вы, наверное, приехали поговорить с Рулом? Он, должно быть, еще в саду. Думаю, вы предпочтете побеседовать с ним в привычной для него обстановке.
Да, в известной проницательности Хохфлигеру не откажешь, но ясно и еще одно: он вовсе не горит желанием второй раз принимать у себя в доме полицию.
Ягер зашагал за Хохфлигером мимо гаражей, потом вдоль высокой ограды теннисного корта, освещенного садовыми фонарями. Потом они прошли еще метров десять по узкой дорожке, обсаженной хвойными и разными другими деревьями, и очутились перед строением из сосновых бревен с сосновой же крышей – этакий деревенский сруб. Дверь была раскрыта, и оттуда вырывался широкой сноп света.
Пожилой мужчина, который, стоя у верстака, смазывал маслом садовые ножницы, взглянул на Эрика Ягера проницательными голубыми глазами. Он немного сутулился, как большинство людей, всю жизнь занимавшихся тяжелым физическим трудом, но в остальном никак не производил впечатления дряхлого старика. Движения у него были быстрыми, а пожатие мускулистой руки – твердым.
Он указал Эрику на один из плетеных садовых стульев, окружавших круглый стол, и вернулся к своим ножницам. Но Эрик Ягер тоже предпочел постоять.
Помещение было больше чем наполовину завалено всевозможным садовым инвентарем. У одной стены рядом с мешками земли или навоза стояла тачка. Пахло влажным грунтом и свежестью. Эрику Ягеру показалось здесь куда уютней, чем в роскошной библиотеке Алекса Хохфлигера.
Он стал у короткой стороны верстака, чтобы, разговаривая с Рулом, смотреть ему прямо в лицо.
– Нынешняя молодежь наплевательски относится к инструментам, – проворчал Рул. – Где работали, там и бросили, или, того хуже, – швырк в угол, и дело с концом. Никак не мог я приучить Криса беречь инструмент. – О Крисе он сказал с грустью. – Н-да, теперь уж не доведется его учить… Все это очень печально, менеер. А вам приходится ломать голову…
– Над чем? – дружески спросил его Ягер. Старик пристально посмотрел на него.
– Сами знаете, о чем я. Или вы уже раскрыли это преступление?
– Что собой представлял Крис Бергман? – Эрику Ягеру казалось, что Рул не прочь побеседовать.
Рул взял масленку, выдавил несколько капель масла на тщательно вычищенные ножницы и снова принялся их чистить.
Эрику Ягеру, который тоже оставлял где попало свои садовые инструменты или запихивал их куда-нибудь в угол, нетрудно было себе представить, что такая привычка Криса не способствовала хорошим отношениям со старым садовником.
Рул между тем раздумывал над заданным ему вопросом.
– По-своему неплохой был парень, если считать, что такого сорта ребята вообще чего-то стоят, скажу я вам, менеер.
Судя по всему, Рул решил пока оставить себе лазейку.
Эрик Ягер кивнул, словно понял, хотя на самом-то деле не очень. А Рул продолжал:
– Он был чертовски упрямый, своенравный. Когда я весной учил его, как надо подрезать розовые кусты, чтобы получилась форма вазы, он сделал по-своему: дескать, и без тебя знаю – и чуть не погубил все цветы. До смерти жалко, коли сам работаешь с душой. И таких случаев было немало. В садоводстве он ни шиша не смыслил, но это бы еще полбеды, если б он прислушивался к тому, чему его учат. Я иной раз даже удивлялся, зачем он выбрал себе это занятие.
Эрик Ягер приехал сюда вовсе не для того, чтобы обсуждать садоводческие таланты Криса, но последнее замечание его заинтересовало, и он решил копнуть поглубже.
– Может, он считал, что лучше хоть какая-нибудь работа, чем вообще никакой? – осторожно спросил он.
– Это конечно, – согласился Рул. – Но в последнее время он работал спустя рукава и надо было постоянно держать его в руках. Раньше он старался и работал охотно, но в последнее время валял дурака.
– С каких пор? Рул подумал.
– Месяца два-три.
– Он, значит, не годился для такой работы? Рул покачал головой.
– Сад любить надо. Тогда дело пойдет. Парень был молодой, здоровый, только вот приложить руки к работе не хотел. Очень уж избалованная нынче молодежь. Раньше до седьмого пота вкалывали, чтобы с голоду не подохнуть, а теперь у них всегда найдется что пожрать.
Он строго взглянул на Ягера, и тот одобряюще кивнул головой. Пусть старый садовник выскажется – может, удастся что-нибудь выведать.
– В мои молодые годы, поверите ли, не так было, – продолжал Рул, с воодушевлением оседлав любимого конька. Наконец-то нашелся человек, который его слушает! Он даже сел на скамью напротив инспектора, вынул кисет, достал щепотку табаку и сунул его в рот. – Моя мать умерла, когда мне было всего три месяца, а отца я потерял, когда мне было девять лет. Случилось это в четырнадцатом году. До тех пор нас с сестренкой и братом воспитывала экономка. И заботилась о нас, как только могла. А когда умер отец, доходы иссякли. У нашей воспитательницы не было денег, чтобы нас прокормить, и тогда о нас позаботились родственники. Упаси господь от таких благодеяний. Меня отдали в крестьянскую семью, и уже в пять утра я начинал доить коров. Доить коров и чистить хлев. Маленький был, а сколько навозу перетаскал – боже ты мой! А в сенокос меня не пускали в школу, чтобы я помогал в поле. Карманных денег не давали, надо было зарабатывать своим горбом, на побегушках у других людей. И не думайте, что тогда смели заикнуться насчет плохих условий труда, как сегодня. Впрочем, вам не пришлось испытать такое, ведь вы прожили на свете на добрых четверть века меньше моего.
Через открытую дверь он посмотрел в сад, и Эрик Ягер взглянул туда же. Луна только что поднялась над вершинами деревьев. По небу плыли последние обрывки туч.
– Вы ведь часто беседовали с Крисом? – произнес Эрик Ягер. Парень наверняка не раз слыхал эту историю.
Но мысли Рула, видимо, шли иным путем.
– Да уж, что-что, а поговорить он любил, и, должен сказать, нрав у него был добрый. Хотя иной раз, бывало, и ругался – на людей, у которых много денег. Дескать, больно высоко заносятся.
– Например, семья Хохфлигер?
– Точно. Я в таких случаях стыдил его, ведь хозяин платил ему вполне прилично. А он в ответ: «Не хватало еще, чтоб он платил мало». На его лице появлялась неприятная ухмылка, волей-неволей подумаешь, что у парня рыльце в пушку. «Ведь менеер очень много работает», – говорю. «А вы что, меньше его трудитесь, – отвечает он, – и что толку?» «Толк есть, – говорю, – я доволен тем, что имею. Вот если б вы, молодые, довольствовались тем, что имеете, вы бы могли неплохо устроить свою жизнь». И я ему рассказывал, как было раньше.
Эрик Ягер энергично закивал, опасаясь, что старик начнет все сначала.
– Ну а потом он, конечно, распространялся насчет безработицы среди молодежи, – продолжал Рул. – «Конечно, это чертовски досадно для тех, кто хочет работать, – говорю я ему. – Но вашему брату хоть жратвы хватает, а у нас, если сидели без работы, и этого не было».
– Он что, интересовался социальными проблемами? – спросил Ягер.
Голубые глаза садовника смотрели на него задумчиво.
– Сомневаюсь. Только лишь в той мере, в какой они касались его самого и тех, с кем он дружил.
– В тот вечер, когда его убили, он ходил собирать пожертвования, – напомнил Эрик Ягер.
– Старая мефрау Плате его уговорила. Прежде она сама собирала. Но теперь ей это уже не под силу. Ну а он взялся за дело с большой охотой. Смекнул, поди, что тут можно себя показать, как в театре. Вроде как шоу устроить – так, что ли, они теперь это называют?
Слова Рула вполне подтверждали сведения, изложенные в служебных донесениях.
– Кстати, почему старая мефрау хромает?
– У нее это от рождения. Когда была молоденькая, мало было заметно, ну а с годами лучше не стало.
– Она постоянно живет у дочери и зятя?
– Скажите лучше – они живут у нее. Вилла-то ей принадлежит. Они сюда въехали, когда поженились. У него тогда не было столько денег, как нынче. Хорошая женщина старая хозяйка. Каждый день приходит полюбоваться садом. Очень уж она природу любит.
– Ее зять, похоже, выпивает. Он что, всегда так?
Рул поглядел на него испытующе, словно спрашивая себя, что он хотел этим сказать. Эрик Ягер уставился с безразличным видом на садовые ножницы, которые теперь стали как новенькие.
– Да, пьет он много, – ответил наконец садовник. – Я и сам при случае не прочь опрокинуть стаканчик, но хозяин пьет все время. Как говорится, жить без бутылки не может. Он и сам не понимает, как себе вредит.
– А как на это смотрит его жена?
– Кто ее знает. Какие между ними отношения, мне неизвестно. Но, по-моему, брак удачный. Молодая мефрау очень энергичная, только вряд ли она занимается домашними делами. Это все на плечах ее матери. Вот она – в доме хозяйка.
– Вы знали, что у Криса есть пистолет?
Эрик Ягер попал прямо в точку. Старик растерялся. Ответил он не сразу, видимо не зная, что сказать.
– Да, – кивнул он наконец. – Недели две назад, когда я неожиданно подошел к Крису, он стоял и разглядывал эту штуковину. Не скрою, я здорово испугался. «Что ты собираешься с ним делать? – спросил я его. – Ведь у нас запрещено носить оружие». А он рассмеялся. И даже не насмешливо, а попросту весело. «Оружие – великолепная вещь, – сказал он мне. – У хозяина вон целая коллекция, так почему же ему можно, а мне нельзя?»
– Вам это не показалось подозрительным?
– Показалось, конечно. У меня с тех пор ни минуты покоя не было. У хозяина – коллекция старинного оружия, а у Криса – новенький пистолет, только что из магазина. По правде сказать, с того дня я начал смотреть на парня другими глазами.
– Перестали ему доверять?
– Да, менеер.
Голубые глаза открыто смотрели на Эрика Ягера.
Я решил, что у парня темное прошлое, о котором мы тут знать не знаем. Я даже говорил об этом со старой хозяйкой, перед тем как уехал к сестре в Херлен, и она обещала мне поговорить с ним.
– Когда это было?
– Недели две назад, менеер. В аккурат перед моим отъездом. А сегодня, когда я вернулся и узнал, что произошло, я даже не очень удивился.
– Почему?
– Видите ли, если молодой парень ходит с оружием в кармане, значит, он занимается скверными делишками и рано или поздно все это плохо кончится. – Рул умолк и медленно покачал головой. – И все-таки мне кажется, он был неплохим человеком.
– А как вы думаете, чем он занимался?
– Не знаю, менеер. Мало ли чем. Он мог быть членом шайки. Их теперь много развелось. Ограбления, кражи. И денег у него было гораздо больше, чем он здесь зарабатывал. Когда я увидел у него в руках пистолет, я сразу понял, что дело нечисто.
– А что вы думали сперва?
– Что он получил наследство от деда. Эти разгильдяи не постесняются разом спустить то, что старые люди копили всю жизнь.
– Вы не знаете, у него были враги?
Рул опять пристально посмотрел на Ягера.
– У людей, которые шатаются с оружием в кармане, не имея на то разрешения, обязательно есть враги, менеер. Такая уж у них порода, менеер.
Эрик Ягер протянул ему руку.
– Спасибо за информацию. Возможно, я еще зайду потолковать с вами.
По дороге домой он обдумывал то, что узнал от Рула. Старый садовник критиковал Бергмана явно не по стариковской привычке осуждать нынешнюю молодежь. Факты подтверждали, что Крис Бергман был человек ненадежный. Однако же все как один повторяли: «Крис? хороший парень». Но ведь таких сколько угодно. Люди неплохие, только с двойным дном, как говаривал Де Грип.
Особенно обращало на себя внимание то обстоятельство, что почти все, кто окружал Криса, знали, что у него есть пистолет. И кто-то из них ловко этим воспользовался.
8
Воскресенье четвертого сентября было солнечное, как по заказу. В восемь утра небо было ясным, и, хотя термометр показывал всего одиннадцать градусов, ожидалось потепление.
Труда проснулась с таким чувством, будто проспала. Она было вскочила, но, вспомнив, что сегодня воскресенье, опять легла. А когда через открытое окно увидела, какая сегодня чудесная погода, встала и выбежала босиком на балкон, чтобы не потерять ни одной минуты воскресного дня. В эти ранние утренние часы сад казался ей особенно красивым.
Комната Труды выходила на запад, и большая часть газона еще оставалась в тени, зато с балкона были видны охваченные золотом верхушки каштанов. Над низко подстриженным кустарником висел утренний туман, на клумбах солнце весело отражалось в каждой капельке росы.
Труда глубоко вдыхала чистый воздух и чувствовала себя удивительно счастливой. Когда вам восемнадцать, небо видится синим и высоким, а жизнь прекрасной.
Все ее существо пронизывала радость, о которой она еще долго будет вспоминать. Полное счастье длится считанные минуты, а то и всего несколько секунд, и большинству людей дано испытать его только в юности.
Для некоторых иллюзии юности – лучшее, что они получили от жизни, позднее им уже не удавалось достичь тех высот, на которые они некогда взлетали с такой легкостью.
Прохлада балкона быстро загнала Труду обратно в комнату, и домашнее тепло окутало ее, словно пушистое одеяло. Впереди был чудесный выходной день, когда не надо готовить уроков, и она твердо решила как следует отдохнуть.
Через широкий коридор она прошла в ванную комнату и начала перед зеркалом расчесывать свои короткие каштановые волосы. Увидев на щеках веснушки, она огорчилась: вот вам и холодное лето! И вообще, могла бы быть красивее. Говорят, она похожа на бабушку, но та никогда не была красавицей – значит, комплимент не бог весть какой. Правда, лицо у бабушки приятное и с возрастом становится все симпатичнее. Лицо, полное обаяния, а это, наверное, лучше, чем красивое.
Она наполнила ванну и, нежась в теплой воде, философски размышляла о том, что обаяние на пустом месте не возникает. Обаятельный человек должен непременно быть личностью.
Что касается бабушки, то она действительно личность, а вот мама – нет, мама всегда ищет возможность пойти по линии наименьшего сопротивления. И отчим тоже не чета бабушке: он, может, и хороший делец, но уж слишком задается.
Откровенно говоря, Труда считала, что отчим большой зазнайка, но это отчасти уравновешивалось щедростью и сердечностью. Но ни в коем случае не в ущерб ему самому. Боже упаси затронуть его интересы – он разом становится неумолимым и эгоистичным. Пьет он слишком много и, может быть, из-за этого не способен порой трезво оценить ситуацию. С годами выпивка стала для него привычкой, второй натурой, теперь она его и не видит иначе как со стаканом в руке и с побагровевшим лицом.
Но как бы там ни было, она с ним неплохо ладит, подумала Труда, прощая его от всей души. Отчим никогда не вмешивался в ее дела, разве что если она просила его помочь, – одно это уже хорошо.
Мысли Труды вернулись к бабушке, и она попыталась найти какое-нибудь сходство между собой и старой дамой.
Младшая дочь из солидной патрицианской семьи, бабушка по сей день отличалась изысканными манерами, а этой старомодной добродетелью Труда, безусловно, не обладает. Вместе с тем от старой дамы исходит столько доброты и мудрости, а на это Труда опять-таки претендовать не может. Впрочем, со временем, когда она станет такой же старой, как бабушка… В эту минуту мыльная пена попала ей в глаз и веки отчаянно защипало. Она промыла лицо ручным душем. Вот что получается, когда начинаешь углубляться в психологические тонкости, с досадой подумала девушка. Только отвлечешься от действительности, а в глаза мигом попадет какая-нибудь дребедень вроде мыла, и как назло именно тогда, когда находишься на вершине блаженства.
Сама того не зная, Труда была настоящее дитя своего времени и обладала качествами, которые явно обеспечат ей в будущем успех. Она была в меру самоуверенна, ровно настолько, чтобы не лезть на рожон и не раздражать окружающих.
Девушка вдруг почувствовала голод и быстро оделась. Сбегая вниз по широкой лестнице, она слышала, как бабушка возится на кухне. Домашняя работница, Анна, по воскресеньям брала выходной, и стряпней занималась бабушка. Да еще как! Прихрамывая, она деловито ковыляла из кухни в столовую, с изысканным вкусом накрывала на стол, ставила цветы и вазу с фруктами. Вот и сейчас все уже было приготовлено.
Завтрак бабушка накрыла не на большом обеденном столе, а на маленьком круглом в эркере, откуда открывался вид на пруд. Цветастая скатерть, салфетки в серебряных кольцах, фарфоровая посуда, а в центре – чеканная серебряная ваза с розами. Цветы распространяли вокруг дивный аромат.
Труда помогла бабушке принести яйца, хлеб и чай.
– А папа еще не встал?
– Я его не слышала. Давай-ка завтракать.
Не эти ли самые слова она произносила всякий раз когда они садились за стол? Слова, которыми прикрывали грустную правду – вчера вечером Алекс Хохфлигер опять излишне приложился к бутылке и будет отсыпаться часов до одиннадцати-двенадцати.
Но об этом ни та ни другая не говорили.
– В следующее воскресенье приедет мама, – сказала Труда, разбивая яйцо. – Столько нам всего расскажет. Вот чем хороши дальние путешествия – возвращаешься домой с ворохом интересных историй. – Она улыбнулась бабушке. – Все равно как свежий ветер – мигом разгонит напряжение перед экзаменами.
Мефрау Плате тоже улыбнулась.
– Я что-то не замечаю, чтобы ты слишком уж напрягалась.
– Я работаю сколько нужно и сверх этого ничего сделать не могу, – твердо заявила Труда.
Некоторое время обе молча ели. Девушка иногда бросала на старую даму пытливый взгляд.
– Мне кажется, в последние дни ты чем-то озабочена. Что случилось, бабушка?
Мефрау Плате старательно намазывала джемом кусочек хлеба.
Вот педантка, раздраженно думала Труда. Все это хорошо, когда времени у тебя сколько хочешь, но, когда впереди выпускные экзамены и свободный день на вес золота, каждая минута дорога. Если так канителиться – завтраку конца не будет.
Она налила бабушке еще одну чашку чаю и тотчас забыла о мимолетном недовольстве; поглощенная своими мыслями, быстро сменявшими одна другую, девушка даже не заметила, что ее вопрос остался без ответа. Она принялась за третий бутерброд, откусывая большие куски: у нее ведь был хороший аппетит, меж тем как бабушка все еще жевала свой первый бутерброд.
– Не ешь так быстро, детка, это вредно для здоровья.
Труда рассеянно кивнула. Она вдруг вспомнила, о чем уже два дня собиралась спросить бабушку. Только все забывала, потому что считала не так уж важным. Впрочем, может быть, и по другой причине? Странно, но всякий раз, когда она думала об этом, у нее начинало сосать под ложечкой, словно на деле это было очень важно, настолько важно, что лучше об этом помалкивать.
Но увиливать от трудностей было не в ее характере.
– Бабушка, ты помнишь вечер, когда нашли Криса?
Старая дама подняла голову.
– Об этом я буду помнить до конца дней, девочка.
– Да, конечно. Такое не забывается. Но я хочу спросить, помнишь ли ты, что еще произошло в тот вечер?
Мефрау Плате посмотрела на нее с удивлением, аккуратно провела салфеткой по губам и отпила глоток чаю.
– Я должна подумать. Когда происходят такие страшные вещи, все остальные близкие по времени события стираются из памяти. Я, к сожалению, не раз испытала это в своей жизни.
– А вот я, например, помню, что была в тот вечер на чердаке и любовалась заходом солнца, – сказала Труда. – Сверху открывается великолепный вид на Заячий пруд, и на лес вдоль Парклаан, и на закатное небо. Но в тот вечер я поднялась на чердак слишком рано. Солнце стояло еще высоко.
Старая дама кивнула.
– Все правильно. Если бы мне было не так трудно подыматься по лестнице, я бы тоже любовалась чудесным видом. – Она испытующе взглянула на Труду. – А ты случайно не видела там своего одноклассника Рика Лафебера?
– Нет, он, должно быть, приехал позднее. Было уже почти совсем темно, когда он ворвался к нам в дом, чтобы позвонить в полицию.
– Но что ты, собственно, имеешь в виду? Труда помедлила. Наверное, зря она заговорила об этом, но все же…
– Вот что меня удивляет, бабушка. Около восьми ты, как всегда, отправилась на прогулку. А перед этим зашла меня предупредить, что уходишь, и попросила меня подойти к телефону, потому что будет звонить твоя парикмахерша, а Анны в тот вечер не было. Мефрау Плате кивнула.
– Да, вспоминаю. Но куда ты клонишь?
– Позже я опять поднялась на чердак и увидела, что ты прогуливаешься возле Заячьего пруда. Помнишь?
Мефрау Плате ответила не сразу.
– Да, теперь помню, когда ты сказала. Я покормила уток хлебом, а потом немного прошлась по берегу.
– И тебе не кажется странным, что ты не заметила лежащего в траве Криса? Ты ведь проходила как раз у того самого места, где его нашли.
Мефрау Плате взяла второй ломтик хлеба и стала тщательно его намазывать. От напряжения лицо ее покрылось морщинами, и она выглядела очень старой. Но ведь убийство – это вам не игрушка, поневоле задумаешься со всей серьезностью.
– Да, ты права, – помолчав, сказала старая дама. – Я была возле того места. Но ничего не видела. Не забудь, мне и в голову не могло прийти, что там лежит мертвый человек. Я толком не смотрела по сторонам, а трава там высокая.
– Но неужели тебе на глаза не попался мотоцикл? – возразила Труда.
– Нет, конечно. Я его не видела, детка. К счастью. Минут через пять они встали из-за стола. Труда пошла на кухню мыть посуду.
Когда она через несколько минут вошла в холл, ее отчим спускался вниз. Она удивленно взглянула на него – что-то он сегодня рано.
– Привет, папочка! Погода чудесная, и я собираюсь покататься на велосипеде. Если ты составишь мне компанию, я обожду, пока ты позавтракаешь.
Он покачал головой, не то чтобы недружелюбно, но с рассеянным видом. Наверняка мучится похмельем. Ну что ж, она поедет одна, это куда приятнее, чем ехать с человеком, который явно не выспался.
Она пошла в гараж, где стояла машина матери, и, когда выводила оттуда свой велосипед, решила навестить Хермана ван де Хофа. В доме его тетки царили строгие порядки, и она была уверена, что домочадцы уже давно одеты и позавтракали, хотя было только начало десятого.
Но она не поехала мимо теннисных кортов по той жуткой лесной тропинке, которая кратчайшим путем вела к Парквег. После того, что случилось на прошлой неделе, для нее не существовало больше уединенных идиллических местечек. Страшно подумать, что пережил Рик Лафебер, когда четыре дня назад на пути домой проходил мимо Заячьего пруда. На нем лица не было, когда он прибежал к ним позвонить в полицию. А как вспомнишь, что произошло с Крисом Бергманом, и вовсе волосы дыбом встают. Конечно, в газетах ежедневно пишут, что кого-то убили. Но вот что это значит, до тебя дойдет, только если убийство произошло совсем рядом. Дойдет, хотя и не вполне. Французы недаром говорят: mal d'autrui n'est que songe – чужую беду руками разведу…
Она быстро добралась до пустынной в этот час ротонды, свернула к Бернхардлаан, и тут ее осенило, что, в сущности, она не задумывалась над тем, почему убили Криса Бергмана. По слухам, он вроде был связан с преступным миром. Вот чего она бы никак не предположила: он помнился ей парнем, который энергично орудовал в саду лопатой и граблями и вежливо с ней здоровался, когда она на велосипеде проезжала в гимназию. Трудно себе представить, что у него был враг. Пусть полиция разбирается. Ищет мотив. Марк, сын инспектора Ягера, который в тот вечер заходил к ним и расспрашивал папу, бабушку и ее, говорил, что установить причину преступления гораздо сложнее, чем перевести труднейший отрывок из Тацита. Что ж, вполне возможно. Впрочем, преступления сами по себе мало ее интересовали. Она будет очень рада, когда дело Криса Бергмана будет распутано.
Труда проехала мимо задней стены полицейского управления, до самой крыши сплошь заросшей плющом, потом между великолепными буками на Бернхардлаан, которые, по счастью, дорожные строители пощадили. Пройдет еще недели две, и кроны деревьев вспыхнут осенним заревом. Красивое зрелище. Конечно же, природа волновала ее куда больше, чем смерть. Что да, то да.
Возле высокого нового здания страхового общества, построенного лет пять назад, она свернула налево, на Парклаан. Солнце уже грело вовсю, и широкие золотые полосы лежали между платанами. День обещал быть по-настоящему жарким.
Вилла, где жил Херман, стояла слева от дороги. Из-за исполинских рододендронов по обеим сторонам дорожки, ведущей к дому, слышались восклицания и веселые голоса.
Вскоре Труда увидела на лужайке Хермана и Рика и вместе с ними резвую молодую овчарку, приносившую палки, которые они закидывали далеко в траву.
Тетя Хермана стояла на высоком крыльце и с улыбкой наблюдала за этой игрой. Труда знала, что тетя Миа, непреклонная в вопросах этикета, как и бабушка, была помешана на хороших манерах, а поэтому сперва подошла к ней поздороваться и немного поболтать и только потом направилась знакомиться со щенком.
– Он теперь мой, – сказал Херман. – Его нашел мой племянник Ян и поместил кучу объявлений в газетах, но, к счастью, никто не откликнулся. Правда, замечательный пес? Мы назвали его Казан, и он уже отзывается на это имя.
Казан, видимо, льнул к каждому, кто обращался с ним дружелюбно. Сейчас он радостно прыгал вокруг Труды.
Они еще немного поиграли с собакой, потом улеглись на солнце в траву. Казан шнырял в кустах.
– Ну, как там у вас с убийством? – спросил Рик.
Он обрел свою прежнюю самоуверенность, но в последние дни Труда заметила, что он несколько охладел к ней. И слава богу. Рик был не в ее вкусе, хотя она относилась к нему хорошо. Гораздо больше ей нравился Херман, который зря не трепался и в общем производил впечатление человека спокойного и надежного, но не очень-то уверенного в себе.
– Сотрудники полиции становятся в нашем доме своими людьми, – засмеялась Труда. – Отец Марка был у нас уже два раза, а еще один следователь, Схаутен, взял у нас письменные показания. Но свои секреты они, конечно, не раскрывают.
Рик ухмыльнулся.
– Еще бы! Но не сегодня-завтра они поднесут нам убийцу как на блюдечке, помяните мое слово. Отец Марка промаху не даст. Он словно видит тебя насквозь.
Рик вспомнил о письмеце к Труде, которое в тот роковой вечер, когда Эрик Ягер его допрашивал, лежало у него в кармане. Ох и досталось ему тогда! До поры до времени отбило всякую охоту устраивать какие-нибудь проделки. То письмишко он поздно вечером сжег до последнего клочка в большой пепельнице, а пепел спустил в унитаз.
