Мой друг Иисус Христос

Ларс Хусум

Мой друг Иисус Христос

Часть 1

Мать, сестра, возлюбленная, Иисус

В ванне

Мне только что исполнилось пятнадцать.

Я сделал это потому, что влюбился в рыжеволосую Мириам. У нее большая грудь, четыре веснушки на носу, и она из «Свидетелей Иеговы». Я очень хотел заговорить с ней, но так и не осмелился сказать ей ни слова за весь девятый класс. Она знает о моих чувствах, потому что я постоянно ее преследую, даже вне школы. Сначала я прятался за кустами и деревьями и бросался на землю, как только она оборачивалась. Конечно, она сразу заметила, что я слежу за ней, но меня считали странным, так что она даже не пыталась ничего с этим сделать. Она решила не замечать меня, но чем больше она меня игнорирует, тем ближе я подбираюсь. Как-то светлым майским вечером я пробрался к ней во двор и заглянул в ее окно. Она лежала на кровати и читала, а я стоял под окном на цветочной клумбе. Потом она отложила книгу и зевнула, и вдруг наши глаза встретились. Она молчала и испуганно смотрела на меня, и я смущенно подмигнул ей, прежде чем убежать.

Я прекрасно понимал, что мы никогда не будем встречаться, но прелесть этой влюбленности заключалась как раз в том, что я ей не нравился. В то время я мастурбировал по пять-шесть раз в день. Тогда я занимался этим повсюду, даже стоя на клумбе в ее дворе. Сес стала беспокоиться, так как я замкнулся в себе, словно что-то скрывал. Но я просто постоянно испытывал сексуальное возбуждение.

Я пялюсь на Мириам во время урока датского, она нервно оглядывается на меня. Учитель уже несколько раз сделал мне замечание – не потому, что я смотрю на Мириам, а потому, что не слушаю его. Сквозь одежду виден край ее трусиков, а значит, я могу представить себе и сами трусики, и то, что скрывается под ними. Сам не понимая, что делаю, я тянусь рукой вниз, расстегиваю штаны и вытаскиваю его. Она первая замечает происходящее. На лице у нее отвращение. В долю секунды она преодолевает свой страх, подбегает, дает мне звонкую пощечину – хлоп! – и выбегает из класса. А я остаюсь сидеть, смущенный и обескураженный, с пылающей щекой, и пытаюсь понять, почему все называют меня слизняком. Вдруг учитель хватает меня и начинает трясти:

– Быстро убери это.

Я недоумеваю:

– Убрать что?

Он думает, что я дразню его, теряет самообладание и бьет меня по той же щеке, что и Мириам, – хлоп! Я не сделал ничего плохого! Почему они меня бьют? Тогда я вскакиваю и в ответ бью его. Я некрупный, но сильный, так что удар получается отменный. Чпок! – и из носа у него брызжет. Льется кровь. Он поражен. Я снова бью, на этот раз в висок, и учитель падает навзничь. Я оглядываюсь вокруг и вижу любопытствующие взгляды одноклассников. Девчонки визжат, кое-кто уже поспешил скрыться. Я злобно смотрю на них и кричу: «Слабаки!» Что-то же надо крикнуть.

Меня за шиворот оттаскивает Йеспер – школьная знаменитость, ведь он играет в юношеской сборной по гандболу. Мы устраиваем потасовку. Он крупнее меня, но каким-то образом я оказываюсь сверху. Я зажимаю его руки своими ногами, сидя у него на груди, и уже собираюсь вдарить ему как следует, как вдруг обнаруживаю, что мой пенис топорщится прямо ему в лицо. Только тогда я осознаю, что наделал. Поднимаюсь, убираю все хозяйство в штаны и спешу прочь. Никто даже не пытается остановить меня или пойти за мной. Да и почему бы им это делать? Они радуются, что этот извращенец наконец провалился. А я иду домой, чтобы избавиться от унижения.

Следующее, что я помню, это как я лежу в ванне после того, как порезал себе вены на запястье. С удивлением смотрю на кровь, которая стекает по рукам и медленно растворяется в воде, и улыбаюсь. Сес еще ничего не сообщили, поэтому она пока не знает, что я натворил. И вот она входит в дом и первым делом, как обычно, направляется в ванную. Сес предпочитает подольше потерпеть, но воспользоваться своим туалетом. Я забыл запереться. Она распахивает дверь, спеша поскорее добраться до унитаза, и кричит. От неожиданности и испуга она писает прямо на пол и какое-то время стоит в луже мочи, воды и крови и покачивается, прежде чем что-то предпринять. Сес спасает мне жизнь – уже в который раз! Меня кладут в больницу на три дня из-за большой кровопотери, но Сес никогда не оставляет меня.

Прошло немало времени, прежде чем я снова влюбился.

Я не могу остаться сиротой в тринадцать лет

Отец врезался в другую машину, когда мне было тринадцать, а Сес исполнилось двадцать. Водитель второй машины почти не пострадал, только сломал ногу, а мать и отец погибли. Мать умерла сразу. У нее оказалась сломана шея, хотя внешне тело выглядело совершенно не поврежденным. Отец, напротив, умер лишь спустя несколько часов на операционном столе от тяжелых травм. Тело его было одно сплошное кровавое месиво.

Мы находимся в больнице, и я, в отличие от Сес, абсолютно спокоен. Я совсем не нервничаю по поводу того, выживет ли отец – естественно, он выживет, ведь иначе у нас не будет родителей. И я отказываюсь поверить, когда нам говорят, что отец умер. Пускай пойдут и проверят. Ведь не могу же я остаться сиротой в тринадцать лет. И все же они были правы, и вот тогда у меня начал болеть живот. Часто это не сильная боль, скорее такое ощущение, что внутри затягивается какой-то узел. Когда он становится слишком тугим, в животе начинает урчать. Я не рассказывал Сес о своем узле: у нее и так полно поводов для волнений.

Обзор «Юлландс-постен»

Грит Окхольм: «Дарю себя тебе»

Текст: Хенрик Вестергорд Нильсен

Талант растет. Новые чудесные песни знаменитой датской поп-дивы

В прошлом году Грит Окхольм стремительно взошла на датский музыкальный небосклон со своим дебютным альбомом «Все меняется», буквально возникнув из небытия. Сравниваемая по своему хрупкому девичьему шарму и сексуальности с Брижит Бардо, эта певица и композитор неожиданно была провозглашена величайшим музыкальным талантом современной Дании. Она завоевала прочное место в сердцах датских ценителей музыки, которые никогда не могли устоять против истинной красоты.

А потому второй альбом стал для нее своеобразным испытанием и должен был доказать всем, что ее талант – настоящий, что это не просто счастливый случай. Альбом «Дарю себя тебе» оказался на порядок лучше ее, несомненно, удавшегося дебюта. Музыка, стихи, исполнение – на высочайшем мировом уровне. Альбом стал свидетельством прогресса певицы абсолютно во всем, и каждый просто обязан полюбить его.

«Дарю себя тебе» состоит из одиннадцати замечательных композиций – им приятно подпевать теплыми летними ночами, они согреют нас и в предстоящие холодные дни. Видимо, именно шарм исполнительницы придает особую силу этим песням, новыми красками освещая закоулки любви и прекрасные банальности. За короткое время Грит Окхольм стала национальным достоянием, и в своем новом альбоме она с невероятной естественностью демонстрирует, что не намерена отказываться от этого статуса и в будущем. Я смиренно падаю перед ней ниц.

Мама записала двенадцать студийных альбомов и несколько дисков с живыми концертами, каждое издание тиражом не менее ста тысяч. Но альбом «Дарю себя тебе» стал ее величайшим прорывом. На данный момент продано 430 тысяч экземпляров, не считая продаж в Норвегии и Швеции. К прошлому Рождеству выпущено подарочное издание стоимостью в 399 крон, в которое вошли все альбомы и бонусный диск с неизданными композициями, в основном демоверсиями и песнями, не вошедшими в альбомы. Это собрание признали лучшим рождественским подарком – было продано почти на двести тысяч экземпляров больше, чем в десятую годовщину маминой смерти, благодаря чему я стал еще богаче. Мы с Сес унаследовали миллионы после гибели родителей, но к чему нам были эти миллионы? Сес вложила их в покупку жилья в Копенгагене. Она успела приобрести несколько квартир, прежде чем цены на недвижимость резко выросли и купленные квартиры поднялись в цене в четыре раза по сравнению с их первоначальной стоимостью. Пожалуй, можно сказать, что я богат. Я владею недвижимостью и всем прочим, но я никогда особо не интересовался своими финансами, так как никогда не испытывал нужды.

Мать

Репутации мамы не повредило то, что ей был всего сорок один год, когда она умерла, но и сейчас она была бы столь же любима, если бы была жива. Как-никак, она автор нескольких самых волнующих и популярных датских песен. Три года назад в газете «Берлинске тиденде» проводилось голосование за пятьдесят лучших датских поп-песен. Победила «Моя женщина»[1] группы «Газолин», но целых девять маминых песен (больше, чем чьих бы то ни было) вошли в этот топ-лист, причем три из них («С тобой», «Что скрывает сердце» и «Шторм») – в первую десятку под номерами три, семь и восемь соответственно.

Мама хотела выжать из своей карьеры максимум, так что старалась выступать везде и всегда. Даже когда мы ездили куда-то на каникулы, эти поездки всегда были связаны с ее гастролями в Норвегии или Швеции, где она тоже была очень популярна. Наши каникулы никогда не были просто каникулами, даже когда мы лежали на пляже или глазели на древние руины. Конечно, у нас было время покататься на лыжах в Норвегии, но нам всегда приходилось уезжать из-за мамы. Отзывы критиков в большинстве были отличными, ведь она вся отдавалась выступлениям. Но в последние гастроли молодой критик Ханс Хенрик Фарендорф написал отрицательный отзыв, назвав ее концерт «слабым и неотточенным». Несмотря на два десятка мнений других критиков о том же самом концерте как о «фантастическом и зажигательном», мама заплакала из-за этого единственного дурного отзыва. Отец подождал, пока он останется один, и позвонил Фарендорфу, попросив больше никогда ничего не писать о маме.

Когда мама не работала, она расслаблялась, восстанавливала силы: много смотрела телевизор или запиралась в комнате и слушала громкую музыку. Причем она слушала музыку, которая была совсем не похожа на то, что она исполняла сама. Ей нравились группы «Айрон Мейден», «AC/DC», а позже и «Металлика». Мы старались не обременять маму, так как ей нужно было отдыхать по-настоящему. Сес относилась к этому очень серьезно. Она старалась устроить так, чтобы я не отвлекал маму по пустякам, а лучше бы и вообще не отвлекал. Поэтому я отвлекал Сес. Несколько раз я стучался в мамину дверь, и Сес тут же оттаскивала меня от двери, садилась на корточки и говорила: «Что случилось, малыш?» Первый раз мне было странно слышать, как она назвала меня малышом (ей было всего одиннадцать), но я быстро привык к этому.

Единственное место, где мама никогда не выступала, – это Тарм, откуда она была родом. Она отказывалась наотрез, хотя ее и пробовали туда заманить. Ей предложили сногсшибательный гонорар за одно-единственное выступление в концертном зале Тарма, но она ни за что не хотела возвращаться в этот город. Поняв, что деньгами ее не соблазнить, администрация Тарма пошла на другие ухищрения. Например, попыталась привлечь огромным праздником, устроенным в ее честь. Они уже вовсю планировали это торжество, когда сообщили о нем маме, но и тогда она сказала, что ей это неинтересно. Естественно, праздник не удался, раз главная виновница отказалась приехать. Это было большим разочарованием для властей Тарма. После многочисленных неудачных попыток каким-то образом завлечь маму нас разыскал сам мэр города, пожилой седовласый фермер. Он приехал в Копенгаген и заявился к нам домой:

– Добрый день, я Бьярне Андерсен, мэр Тарма.

Мама удивленно взглянула на него и спросила:

– А откуда у вас наш адрес?

Он покраснел:

– Мне дал его секретарь вашей записывающей компании. Я подумал, что вместо переписки лучше будет пообщаться лично.

Это был очень скромный, пожилой, смущенный человек, и маме стало его жалко. Она пригласила его в дом и вежливо выслушала. Он даже пообедал с нами. Она обнадежила его, но в конце концов вынуждена была отказать, так что он вернулся домой с очередным поражением. Говорят, что именно после этого случая он ушел из политики.

Отец

Отец встречался в домашней обстановке лишь с одним из коллег, а именно – с дядей Джоном. Они оба были почтальонами. Отца раздражало, что его карьера завершилась службой на почте в Нерребро, в то время как маму любила вся Дания. В особенности потому, что в журналах он всегда появлялся в почтовой униформе. Отца постоянно преследовали фотографы, они переворачивали его велосипед, чтобы запечатлеть момент, как он ловит разлетающиеся на ветру письма. Он ощущал себя убогим, но мама так не считала. Ее не волновало, чем он занимается, пока он с ней, а он действительно каждую секунду был с ней, и кажется, без нее не мог даже дышать.

Дядя Джон – это не родной наш дядя, мама и папа были единственными детьми в своих семьях, но Джон очень хотел, чтобы мы называли его дядей.

– Мне кажется, будет здорово, если они будут называть меня дядей, как будто мы одна семья, Алан.

Отец не реагировал на эти слова, и тогда Джон повторял:

– Как будто мы одна семья, Алан.

Это был упитанный мужчина, ровесник нашего отца, он жил вместе со своими родителями и очень любил моего отца, но не был его другом. Он был чуть больше чем коллега и чуть меньше чем друг. Папа слушал его, но никогда не рассказывал ему о своих проблемах и не слишком вникал в его дела. И все же Джон для отца был ближе всего к общепринятому понятию друга. Отец так держал себя со всеми, кроме мамы. Как-то я рассказал отцу, что меня дразнят в школе. Он выслушал меня, кивнул с серьезным выражением и сказал: «Николай, они должны прекратить», – и все.

Так они познакомились

Родители мамы – религиозные люди – воспитывали ее в преклонении перед Иисусом и в строгой приверженности Господу. По словам мамы, наш дед в первую очередь был верующим, а потому имел все основания отчитывать ее. К великому сожалению своего отца, мама целовалась с мальчиками – отчасти в качестве протеста, отчасти потому, что любила, когда ей говорили, как она прекрасна. Она мечтала сбежать в Нью-Йорк или в Лондон, но и против Копенгагена ничего не имела, лишь бы оказаться подальше от нашего дедушки.

Отец – тоже уроженец Тарма, но он твердо решил переехать в Копенгаген. Он был сиротой, родители умерли, а близких друзей у него не имелось, так что какой ему был смысл оставаться в небольшом городке с такими ничтожными возможностями для самореализации? Вот только он не предвидел, что в итоге окажется комическим придатком мамы.

Он познакомился с мамой на прощальной вечеринке. Они не были знакомы до этого – знали друг друга в лицо, не более того. Мама пришла без приглашения. Отец, двадцатидвухлетний, симпатичный, в предвкушении будущего успеха, – официальный центр внимания на празднике. Мама, красивая, но шестнадцатилетняя, вообще-то, должна была сидеть дома в своей комнате, однако сбежала и тут же оказалась неофициальным центром внимания. Народ на вечеринках всегда концентрировался вокруг нее. Эти двое никогда не общались друг с другом прежде, а в тот вечер они не общались ни с кем другим. Мама не упускала его из виду, ведь он должен был «спасти» ее. Когда все разошлись, мама осталась, и отец не мог поверить, что вдруг оказался наедине с красивой девчонкой, обладательницей прекрасной груди.

– Алан, а ты возьмешь меня с собой в Копенгаген?

– Конечно возьму, – ответил он, пораженный тем, насколько легко далось ему это решение.

Она успокоилась, и он почувствовал, насколько она мала и беззащитна в его огромных объятиях. Они знали друг друга всего восемь часов, когда приняли решение уехать вместе. Он целовал ее, а она напряженно дышала, пока он расстегивал ей брюки. Она целовалась со многими, но единственным мужчиной в ее жизни навсегда остался отец.

Когда мама рассказала, что собирается уезжать (а она рассказала это с удивительной уверенностью, так как теперь у нее появилась поддержка), дед ужасно разозлился. Ей всего шестнадцать. Никакого Копенгагена. Он называл ее такими словами, какие отец никогда не должен произносить в адрес своей дочери. В общем-то, он никогда не церемонился с ней, но теперь звучали уж совсем гадкие ругательства. Мама несколько раз убегала из дома к отцу. А ему ужасно не нравилось, что все так сложно, – конечно, она уедет с ним, но всякий раз он просил маму вернуться домой и разрешить ситуацию без ссор. Родителей нужно ценить. Когда она в пятый раз вернулась совсем удрученная, дед уже поджидал ее, злобно сверкая глазами. Все началось с криков и угроз – но неужели он рассчитывал запугать ее словами? Все детство ей угрожали адом. Мама орала в ответ, и тогда дед снял ремень. Вообще-то, он не имел привычки бить маму. Он мог дать ей пощечину, когда она дерзила или огрызалась, но до такой жестокости еще никогда не доходил. Он бил маму, пока бабушка причитала в сторонке. Она не участвовала в происходящем. Она была слабой.

Хлоп!

– Ну-ка попроси прощения.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

– Иди ты к черту!

Хлоп-хлоп.

– Проси прощения.

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

– Отвяжись!

Хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп-хлоп.

И вдруг от сильного удара открывается дверь. На пороге стоит отец. Он провожал маму домой и решил остаться неподалеку. Он не сомневался, что ее крики обращены к нему, и повел себя совершенно правильно: выхватил ремень из рук деда и прогнал его через всю комнату. Тогда-то мама и полюбила отца всем сердцем – она никогда не была такой счастливой, как в тот момент, когда он отодрал ее отца его собственным ремнем. Прекратив побои, продолжавшиеся довольно долго, он отдышался.

– А теперь мы пошли. Вы больше никогда не увидите Грит. Она моя, и держитесь от нее подальше.

И они ушли.

Мама ничего не взяла с собой, кроме любви всей своей жизни и ежедневной молитвы. Она презирала правоверных верующих, но сама продолжала молиться. Возможно, эта была всего лишь привычка, от которой она не могла избавиться, но она молилась каждый вечер, и это давало ей успокоение перед сном.

Они ожидали, что мамины родители натравят на них полицию, но те, вероятно, решили, что мама не достойна всей этой возни. По крайней мере, впервые мы их увидели после маминой смерти, да и то интересовала их не мама, а я. Маме очень нравился Копенгаген, и в первые недели она только и делала, что бродила по городу, садилась где-нибудь и наблюдала за прохожими. Она черпала в этом силы. И всегда находилась добрая душа, которая осторожно спрашивала ее: «Все хорошо?», и мама отвечала с улыбкой: «Да, все замечательно».

Однажды, разглядывая проходящих мимо людей, она начала напевать что-то себе под нос. Неожиданно у нее получилась мелодия со словами, так появилась песня «С тобой». Она придумала целую песню, и это оказалось так легко! Прошло несколько дней, прежде чем она решилась исполнить ее своему возлюбленному. Песня посвящалась ему, но ей казалось, что песня недостаточна хороша, ведь она любила его намного сильнее, чем могла выразить ее незатейливая песенка. Когда отец пришел с работы, мама сказала, что приготовила для него подарок. Он должен был сесть и молчать. Она волновалась и вся дрожала. Отец тоже смутился – он никак не мог понять, что это за подарок такой, который требует от него тишины, тем более мама никак не решалась начать.

– Где же подарок?

Мама рассердилась:

– Я же просила, чтобы ты помолчал. А то ты все испортишь.

– Извини. – Отец недоумевал все сильнее.

Так прошли еще пять минут неловкого молчания. Это был самый странный подарок в его жизни. И вот он услышал первые волнующие звуки, вырвавшиеся из маминых уст. Мама пела, закрыв глаза, так что не видела выражения его лица. Допев до конца, она продолжала сидеть с закрытыми глазами, надеясь, что отец скажет ей что-то хорошее. Но он молчал. Глупый ютландец, разве сложно ему просто притвориться? Она открыла глаза и хотела извиниться за неудачную выходку, но увидела, что он плачет. Наконец он произнес, заикаясь:

– Я безумно люблю тебя. Черт возьми, как ты талантлива.

Маме казалось, что на самом деле он так не думает. Глупо улыбаясь, она принялась отнекиваться, но отец остановил ее взглядом и проникновенно сказал:

– Это самая чудесная песня, какую я когда-либо слышал.

Мама уловила серьезность в его голосе и никак не могла понять, что ей теперь с этим делать.

Пять месяцев спустя эта песня уже возглавляла хит-парад датских синглов. Благодаря отцу. Она сама ни за что не осмелилась бы на такое. Отец испытывал гордость, но постепенно его стало раздражать, что именно мамины нужды постоянно были в центре внимания. Когда он наконец высказался по этому поводу, это привело к жуткому скандалу, окончившемуся тем, что мама ушла, хлопнув дверью. Она отсутствовала два дня. Отец остыл, и мама, естественно, вернулась. Все стало так же, как раньше. Она часто уходила и возвращалась, когда отец совсем отчаивался. Однажды ее не было целую неделю, и он не спал семь ночей подряд. Были ли они счастливы? Вряд ли. Но они не могли обойтись друг без друга. Просто одного этого им не хватало для счастья.

Школа

Моя сестра родилась, когда маме был двадцать один год. Раньше у них не было времени. Они начали разговоры о детях, когда маме было всего семнадцать, но тогда помешала стремительно начавшаяся карьера. Спустя несколько лет мама устала от концертов – пришло время подумать о ребенке. То есть Сес можно считать ребенком, родившимся в момент передышки. Поэтому моя сестра быстро поняла, что ухаживать за ней особо некому, и потом всю жизнь предпочитала разбираться со своими проблемами сама. В отличие от Сес, мне никогда не приходилось заботиться о себе самому – у меня же была Сес.

Мама всегда относилась к своей популярности с необычайной легкостью. Я же, напротив, был обременен ею. В первый же мой день в школе, выяснив, кто я такой, дылда Катрина и коротышка Вибеке, желая подразнить меня, встали рядом и спели «Что скрывает сердце». Я очень расстроился, а стоило остальным детям заметить это, как я навсегда стал объектом насмешек. Я привык к боли. Она даже превратилась для меня в рутину, всегда почти одинаковую. Я знал, что, если меня увидит Мортен, мне не избежать подножки. Если Пернилле открыла рот, она скажет, что ее папа называет мою маму шлюхой. Я знал, что раз они перешептываются, значит, замышляют что-то против меня. И я перестал реагировать даже на побои – ведь если я стану бесчувственным, мне не будет больно. Кроме того, мне часто помогало, что моя сестра оказывалась рядом, подобно ангелу мести. И если Мортен ставил мне подножку, Сес лупила его линейкой по попе. Красивая девочка из шестого класса устремлялась к замухрышке первокласснику:

– Ну что, обижаешь моего младшего брата?

И, не успев ответить, Мортен с криком растягивался на полу.

В девятом классе Сес перевели в школу рядом с Фредериксхавном. Она не желала оставлять меня наедине с моими мучителями и упрашивала родителей разрешить ей остаться дома, но эти уговоры ни к чему не привели: учителя утверждали, что она проблемный ребенок, а родители доверяли учителям.

Она звонила мне каждый вечер, и я рассказывал ей, что у меня появились друзья, травля прекратилась, а школа просто супер. Сес удивленно слушала, как я рассказывал про своего нового друга, с которым я только что смотрел «Терминатора-2».

– А как его зовут?

– Кеннет. Кеннет из шестнадцатой квартиры.

– Он, наверное, постарше?

– Всего на два года.

Сес задумалась, но, к счастью, решила просто сказать:

– Я рада, что у тебя появился друг, малыш.

У меня появилось много друзей, пока она находилась в спецшколе, это были друзья, порожденные моей фантазией, и они защищали меня. А она так искренне желала, чтобы все это оказалось правдой! Я выдумывал их специально для Сес, чтобы она не так расстраивалась, что не имеет возможности защитить меня сама. Тогда я впервые ощутил свое одиночество.

Было такое счастье, когда Сес приехала домой. Все летние каникулы мы проведем вместе! Я не замечал никого, кроме Сес, а она не видела вокруг никого, кроме меня.

Я даже спал у нее в кровати. Мы лежали, укрывшись одеялом с головой, и она прижимала меня к себе. Она не могла прийти мне на помощь в школе, потому что поступила в гимназию, но она была дома, когда я приходил из школы, и с этого момента время неслось вперед.

Туэ

Во втором классе гимназии она влюбилась в Туэ. Это был спокойный, улыбчивый и приятный парень – он обладал всеми теми качествами, которых я был лишен. Естественно, я его не переносил. Он приходил и уходил, когда хотел, целовал мою сестру, заставлял ее улыбаться так, как она никогда раньше не улыбалась, уводил ее на долгие часы и даже дни, оставался ночевать. Туэ присутствовал везде и во всем. Он всегда был доброжелателен со мной. Но, занимаясь моими проблемами, он делал это лишь потому, что беспокоился о недотепистом младшем брате Сес. А я хотел, чтобы моя сестра принадлежала только мне.

Ссора между нами была неизбежна. Я только не понимал, каким образом все случится, ведь Сес влюблена в него, и я вполне могу проиграть в нашем противостоянии. Это случилось внезапно – так же неожиданно для него, как и для меня.

В тот день умер его двоюродный брат, и он плакал у Сес в комнате. Его обычная непринужденность куда-то делась. Когда-то они вместе играли в одном манеже, а теперь его брат умер от лейкемии. Я ничего не знал об этом. Я знал лишь то, что у меня в школе был чудовищный день. Мне на шею налепили соплей. Лучше бы меня побили, а так получилось слишком унизительно, то есть они настолько ни во что меня не ставили, что совершенно спокойно вытирали об меня сопли. Вероятно, они договорились заранее, что в тот день устроят мне настоящую пытку. На мне была ковбойская куртка. Отец заказал ее специально для меня – на нагрудном кармане красовались мои инициалы. Шикарная куртка. Он редко разговаривал со мной, но подарил мне эту куртку. Такой другой не было в целом мире. И этот подарок говорил о многом, так мне казалось. Они бросили ее в унитаз и втроем помочились сверху. Стоя вокруг, они хохотали до хрипоты, а я ревел и ревел. Конечно, мочу можно отстирать, но я никогда больше не надену эту куртку – они уничтожили то ощущение, которое она мне давала. Я в отчаянии приполз домой с мокрой курткой в сумке.

Мне нужна Сес, только она, а у нее сидит этот Туэ. Я даже не замечаю, что он плачет. Я лишь слышу, как Сес говорит мне:

– Николай, не сейчас.

– Нет, сейчас. Он всегда тут. Пускай уйдет.

Но Сес трясет головой, и тогда я начинаю орать на Туэ, и ору до тех пор, пока не выдыхаюсь, а когда я делаю передышку, вступает он. Он буквально сорвался на мне. Ему хорошо были известны мои слабости, и он прошелся по ним всем, завершив свою тираду словами:

– От тебя воняет мочой.

После десятисекундной паузы Сес зло, но с сожалением сказала Туэ:

– Убирайся. Я больше не хочу тебя видеть.

Туэ в замешательстве попытался прикоснуться к ней, но она отстранилась.

Никто не имел права обижать меня.

Певица Грит Окхольм погибла в ДТП

Популярнейшая датская звезда Грит Окхольм погибла в результате трагического несчастного случая. Ее муж, Алан Йенсен, находившийся за рулем автомобиля, борется за свою жизнь.

Погибла Грит Окхольм, прославившаяся множеством популярных песен, ставших классикой, как, например, «С тобой» или «Шторм». Датская эстрада лишилась прекраснейшего голоса, а двое детей потеряли горячо любимую мать. Ей был всего лишь сорок один год. Дочь Грит Окхольм, Санне Окхольм Йенсен, подтвердила корреспонденту «Экстра бдадет», что ее мать погибла в результате столкновения двух автомобилей. ДТП произошло около 2.30 ночи.

Она умерла мгновенно, не испытывая боли. За рулем автомобиля находился ее супруг, Алан Йенсен, который в данный момент борется за жизнь в реанимации Королевского госпиталя. У водителя второго автомобиля сломана нога, в остальном ему удалось избежать серьезных повреждений.

По мнению полиции, виновником аварии был Алан Йенсен, который неожиданно начал перестраиваться на другую полосу. У второго водителя не было возможности избежать столкновения.

«Я не понимаю, что произошло. Отец часто бывает рассеян. Возможно, он задремал», – не скрывая волнения, рассказала Санне Окхольм Йенсен в интервью «Экстра бладет».

Грит Окхольм с супругом возвращалась домой с приема по случаю выхода ее нового замечательного альбома «Спокойные дни». Однако нет никаких причин говорить о том, что Алан Йенсен находился в состоянии алкогольного или наркотического опьянения.

«Отец никогда бы не сел за руль, выпив спиртного. Он очень ответственный человек. Ни за что. Скорее всего, он задумался и потерял концентрацию», – говорит Санне Окхольм Йенсен о своем отце, который находится на грани жизни и смерти. Полиция считает, что Алан Йенсен уснул за рулем, что и привело к трагическим последствиям. Грит Окхольм, несмотря на свой отнюдь не преклонный возраст, была неотъемлемой частью датской музыкальной индустрии на протяжении почти двадцати пяти лет. Она самая продаваемая датская певица, которая пользуется огромным успехом как у себя на родине, так и в Норвегии и Швеции. Детям Грит Окхольм и всем нам, привыкшим к ее светлым и добрым песням, будет ее сильно не хватать.

После их смерти

Сес злилась сама на себя, потому что ее заставили дать интервью, а отец тем временем умирал. Именно с тех пор мы никогда ничего не говорим прессе. Отныне мы обычные люди, а обычные люди не представляют никакого интереса для СМИ.

– Николай, мы остались вдвоем.

– В каком смысле?

– Только мы есть друг у друга, – прошептала она, крепко сжимая мои руки.

Я это и сам знал. Зачем она сказала?

– Я имею в виду, малыш, что не стоит говорить с остальными. Так что, если кто-то будет пытаться с тобой заговорить, просто молчи. Я у тебя есть, а больше тебе никто не нужен.

Она заставила меня испугаться.

Для Сес много значило, чтобы мы с ней вдвоем пребывали в мире и покое, однако, к сожалению, случившееся оказалось не только нашим личным делом.