С попутным ветром

— Ах так! Глупцы всегда разрушают то, что могло бы принести им спасение. Но они не способны этого понять. И твой отец учил тебя по этим книгам?

— Он учил меня всему. Он часто говорил, что в будущем еще многое предстоит познать, но уже сейчас есть непреложные истины. Источник знаний никогда не иссякает, и мы должны черпать из него не уставая.

— Хорошо сказано. Со временем ты узнаешь, Тэттон Чантри, что в мире немало людей науки и все они преследуют одну общую цель. Невзирая на презрение и амбиции профанов, они будут двигаться вперед, познавая тайны жизни и делясь ими с другими. На земле живут разные расы и нации, но в мире науки нет границ ни на земле, ни на небесах. Нас ведет огонь любознательности, стремление к познанию. Следуй по этому пути, Тэттон Чантри, ибо в этом твоя судьба.

Помолчав, он продолжил:

— В море, когда я был на волосок от смерти, я ни о чем не жалел, потому что не оставил в мире ничего своего, — я занимался только наукой. Каждый из нас должен оставить после себя хоть что-нибудь, чтобы облегчить путь последующим поколениям. Когда-нибудь ты узнаешь, что в отдаленных уголках мира есть богатейшие хранилища знаний, где собраны тысячи томов книг и где ожидают своего часа великие идеи и мечты человечества. Некоторые из них разрушены... например, библиотеки Александрии и Кордовы, Самофракийские храмы... Но остались другие сокровищницы знаний. Где-то в храме знаний есть место и для того, что познал я.

— Ну что ж, пойдем со мной, — предложил я. — Я направляюсь в Лондон, а затем во Францию и Италию.

— А к чему стремишься ты?

— Моя цель — знания... искусство фехтования... и деньги, чтобы, возвратившись на родину, восстановить наш разрушенный очаг. Таково было желание моего отца. И теперь того же хочу и я.

Он некоторое время молчал, видимо, обдумывая мои слова.

— Хорошо, — сказал он, — я пойду с тобой в Лондон. Возможно, каждый из нас поможет другому найти правильный путь.

Так мне открылась дверь... дверь, которая никогда уже больше не закроется.

Глава 17

Я не представлял себе, каким способом раздобыть необходимые мне деньги, но так или иначе, нужно было попытаться. Я говорил правду — я действительно намеревался выкупить землю, которой владел мой отец, и вновь выстроить родовой дом, сожженный врагами.

Это была нелегкая задача, потому что враги не должны были догадаться, что я — сын своего отца и член семьи, которую они так ненавидели. Но прежде всего необходимо было раздобыть средства к существованию.

Хотя я был еще очень молод, за время странствий я сильно изменился — вырос, окреп и стал значительно проворнее. А самое главное, несомненно поумнел. Я решил, что впредь буду прибавлять себе годы, чтобы ко мне относились с большим уважением и по крайней мере считали достойным внимания.

Но с чего начать? У меня не было профессии, я не знал никакого ремесла, кроме умения фехтовать, и никаких способов зарабатывать себе на жизнь. Я не был намерен идти в воры или разбойники — я хотел оставаться джентльменом, каким был по происхождению.

В маленьком мешочке, который насильно сунул мне Фергас Макэскилл, были золотые монеты — их хватит на жизнь, пока я не найду какую-нибудь работу, а может быть, и дольше. У меня было также немного собственных денег, оставшихся от прошлых времен, так что голодная смерть мне не угрожала.

Обдумывая свое положение, я решил, что могу воспользоваться накопленным опытом. Ведь не зря я бродил по сельским дорогам и городам, торгуя мелочным товаром. Путешествуя со стариком, я многому научился, — почему бы теперь не использовать эти навыки на практике. Я подумал, что, покупая и продавая по мелочам, можно выручить какие-то деньги. Но прежде всего надо отыскать себе пристанище, надежную нору, где я мог бы спрятаться от вербовочных команд, которые рыскали по улицам, вылавливая рекрутов на королевский флот.

Старик, видно, хорошо знал лондонские улицы. Он привел меня в маленькую таверну в тупике напротив Чансери-лейн, неподалеку от Флит-стрит.

— Сюда мало кто ходит, — пояснил он, — владелец не стремится к популярности и к большим доходам.

— Что же это за хозяин, — удивился я, — который не стремится увеличить свои доходы?

— Он богатый человек, а его клиенты избегают лишних глаз. В таком большом городе всегда есть люди, которые приходят и уходят, не желая привлекать к себе внимания.

В гостинице был просторный зал с большим очагом и несколькими столами и скамьями. Отсюда дверь выходила в коридор с комнатами для постояльцев; узкая винтовая лестница вела в комнаты второго этажа.

Когда мы вошли, хозяин находился в зале, где, кроме него, никого не было. Он взглянул на нас без малейшего удивления. Не сомневаюсь, что он знал моего спутника, но не подал виду.

— Это, — представил меня старик, — мой друг. Приютите его, пожалуйста.

Он сел на скамейку подле очага, и я с удовольствием присоединился к нему, потому что погода стояла на редкость холодная.

— Меня зовут Джекоб Биннс, — продолжил он, впервые, насколько я помню, назвав свое имя. — А этот юный джентльмен — Тэттон Чантри.

— Меня зовут Том, — сказал хозяин, слегка поклонившись. — У меня есть комната с окном на улицу, может быть, она вам подойдет?

— Конечно, подойдет. А сейчас мы хотели бы чего-нибудь выпить и закусить.

Я огляделся. В зале было уютно и комфортабельно. Между прочим, заглянув в окошко, я заметил, что в доме есть черный ход. Дом был окружен более высокими зданиями, квартал был не слишком людный.

— Когда-то здесь был монастырь, — сказал Джекоб, — и часть стен осталась с тех времен; позже сделали пристройки и кое-где стены обшили досками. — Он говорил тихо, так что никто не мог подслушать. — Здесь есть несколько входов и выходов, есть и подземные проходы.

— Ты для меня настоящая загадка, — сказал я. — Я раньше думал, что ты простой честный рыбак.

— Да, и честный, и рыбак, когда нужно, но прежде всего — паломник.

— Мне не хотелось бы, — сказал я, — чтобы меня обвинили в заговоре против королевы. С нами, ирландцами, всегда плохо обращались, а я больше всего на свете желал бы оказаться снова на своей родине в тишине и безопасности.

Он пожал плечами.

— Я не участвую ни в каких заговорах. Если мои поступки выглядят порой странными, то только потому, что я не очень укладываюсь в рамки обычных представлений о людях. Я много путешествую; храмы, которые я посещаю, не принадлежат ни Богу, ни дьяволу. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом больше. Ты не должен зря тратить время — тебе нужно избрать собственный путь, и, возможно, я могу тебе в этом помочь.

Три дня кряду я бродил по городу, изучая улицы и переулки, таверны и речные причалы и размышляя, какой род занятий выбрать. Несомненно, на свете нет более удивительного города, чем Лондон. Королева Бесс, жестокая по отношению к ирландцам, была доброй королевой для своего народа. Англичане переживали необыкновенный подъем, характерный для молодых или возрождающихся наций, когда все кажется возможным и никакая, самая дерзкая мечта не представляется неосуществимой. Трудно было не поддаться общему настроению.

Корабли под британским флагом бороздили по всем морям, бросая вызов могущественной Испании. Повсюду — на всех дорогах и перекрестках мира — энергичные британцы задавали тон. Но, как всегда, в такие времена росла и преступность. Никто — ни мужчины, ни женщины — не чувствовал себя в безопасности на улицах, все ходили вооруженными, чтобы, если понадобится, дать отпор бандитам.

Мне предстояло прежде всего научиться ориентироваться в городе и овладеть языком. О, разумеется, мой английский был безупречен, я говорил на этом языке всю свою жизнь; но, как я вскоре убедился, существовал совершенно особый, уличный язык, в котором встречались такие слова и выражения, о которых я и понятия не имел. Я частенько ходил в заведение, где собирались барды и актеры, слонялся по улицам. Любил ходить по книжным развалам, особенно часто бывал на площади у собора Святого Павла, где они были на каждом шагу.

Казалось, весь Лондон стремился к знанию, горожанами словно бы овладела невероятная тяга к просвещению, что так свойственно растущим, развивающимся странам. Целый месяц я занимался только тем, что бродил по улицам и читал все, что под руку попадется, — дешевые романы, пьесы, памфлеты, стихи.

Джекоба Биннса я редко видел и не имел ни малейшего представления о том, что он делает в Лондоне. Постепенно он оправился от потрясения, когда мы чуть не утонули, и стал все чаще исчезать надолго. Но это мало меня беспокоило. У него была своя жизнь, и, если бы он считал нужным, он рассказал бы о своих делах сам.

Однажды, когда я сидел за столом в таверне, ко мне подошел молодой человек.

— Вы нарочно уединились? — спросил он. — Если нет, то, с вашего разрешения, я присяду рядом.

— Пожалуйста, — ответил я.

— Вы здесь такой же чужак, как и я. И хотя подобных людей здесь полно, лондонцы не слишком жалуют их.

Он задумчиво посмотрел на меня.

— Меня зовут Тости Пэджет, я родом из Йоркшира, хотя, говорят, моя мать была из фризок.

— А я Тэттон Чантри.

Молодой человек сел за стол напротив меня, и я заказал ему стакан эля. Полагаю, он был года на два-три старше меня, и у него была приятная наружность, хотя вид был несколько запущенный. Он отличался необыкновенной словоохотливостью, возможно, по причине выпитого эля.

— Вы учитесь? — спросил я.

— Все мы чему-то учимся, — ответил он с широкой улыбкой. — Но я действительно студент... учился в Кембридже, потом кончились деньги, и мне пришлось искать себе новую дорогу. — Мой отец был йомен[12], — продолжал он, — и мечтал о лучшей доле. Он хотел, чтобы я получил образование и сделал карьеру, и поэтому отправил меня в Кембридж. Он умер скоропостижно — перетрудился. Когда его похоронили, я остался ни с чем.

— А ваша мать?

— Я никогда не видел ее. Слышал, что она сбежала с труппой актеров или что-то в этом роде. Отец никогда не рассказывал о ней, а если случалось невзначай упомянуть, говорил только, что она была хорошая женщина и что ей было с ним слишком скучно.

Он глотнул эля.

— Странно, мне отец никогда не казался скучным. Он был упорен и трудолюбив. Он знал, чего хочет, и неустанно работал у себя на ферме. Если бы он так не старался вывести меня в люди, он, наверное, добился бы многого.

— Ну а сейчас чем вы заняты?

Он опять пожал плечами.

— Сейчас — ничем. Иногда играю в театре на второстепенных ролях, сочиняю баллады и эпиграммы, разношу закуски и напитки, работаю «жучком» на скачках, — только что вором не стал, хотя кое с кем и познакомился.

У него была экстравагантная манера разговаривать — он энергично жестикулировал, его речь была полна восклицаний. Он выглядел приличным парнем, хотя под маской напускной бравады в кем чувствовалась неуверенность в себе, в своей способности справиться с трудностями жизни.

— Быть актером, — продолжал он, — значит быть вечным бродягой. Тобой восхищаются, пока ты на сцене, а стоит тебе сойти с нее, обливают презрением. Вечно боишься не угодить толпе, легкоуязвим. У меня есть комната, которую я снимал, и хозяйка, которая относится ко мне терпимо, потому что недавно потеряла сына, есть любовница не слишком строгих правил и несколько приятелей, у которых карманы так же пусты, как и у меня.

Мы осушили свои стаканы. Он явно был не прочь продолжить беседу. Он производил впечатление одинокого человека, не имеющего ни корней, ни видов на будущее. Ну а я? Мои корни грубо вырвали, я был вынужден бежать со своей родины. Стало быть, у меня тоже нет корней, но зато есть виды на будущее. Я не знал, куда меня занесет, но не сомневался, что рано или поздно непременно вернусь домой.

— Не падайте духом, — сказал я. — На наших глазах рождается новая Англия. Завтра Англией будут править не только отпрыски дворян и джентри[13], но также йомены, стремящиеся к власти. Вот увидите, — убеждал его я, — фермеры, обрабатывающие землю, новые коммерсанты, — вот из каких слоев выйдут новые лидеры. Найдется там место и для нас с вами, если честолюбие нас не подведет и мы захотим попробовать свои силы.

— Но каким образом? — спросил он. — Легко сказать, труднее сделать. У меня нет ни денег, ни положения в обществе. Нет даже приличного костюма, при помощи которого можно завлечь богатую невесту... У меня нет ничего.

— Вы пишете баллады? Разве это ничего не дает?

Он невесело рассмеялся.

— Меньше, чем ничего. Все литературное дело находится в руках Издательской компании, а она платит чистые гроши. Она забрала в свои руки все, и больше некуда обратиться. Сводить концы с концами можно только при условии, что умеешь делать еще что-нибудь. Драматурги в чуть лучшем положении, потому что могут продавать свои пьесы в одну из театральных компаний. Но и драматург должен быть доволен, если ему заплатят шесть фунтов за пьесу. Нет, мой друг, таким способом денег не заработаешь.

Он снова взглянул на меня.

— Вы хорошо образованны, но я никак не могу определить, откуда вы. У вас необычное произношение.

— Я только пару недель как прибыл с Гебрид, — ответил я.

— А, вы шотландец! Тогда все ясно.

— Мой отец был ученым, — сказал я. — Не учителем — он учил только меня, — а ученым в старом смысле слова. Он знал древние языки, изучал древние рукописи и читал разные письмена, как гэльские, так и ирландские.

— Я слышал об огамическом письме[14].

— Да, есть и такое. Большая часть древних ирландских книг утеряна, рассказывал он мне, а в них было много такого, о чем мы теперь не знаем.

Я вдруг спохватился, что, возможно, Тости ест не так часто, как ему хотелось бы, и заказал нам обоим по куску мясного пирога и еще по стакану эля.

Пока, благодаря деньгам Фергаса Макэскилла и собственным сбережениям, я мог считать себя более или менее обеспеченным. Но я уже понял, как тонка грань, отделяющая нас от бедности и отчаяния. Человек может беспечно жить, окруженный уважением многочисленных друзей, купаться в роскоши, есть и пить сколько душе угодно, и вдруг все это состояние исчезает. В подтверждение этого урока мне достаточно было вспомнить судьбу моего собственного отца и моего рода. Даже если сегодня у меня были кое-какие средства, мне следовало постоянно помнить, насколько они ничтожны, и не покладая рук искать способ их увеличить.

Мы с аппетитом поели. Мое предположение, что мой новый знакомый голоден, полностью подтвердилось. В нашей беседе возникла пауза, — я раздумывал над тем, что он рассказал про профессию драматурга и поэта. Мой отец время от времени кое-что писал, и порой, еще будучи ребенком, когда мы бродили по холмам, я с его помощью тоже сочинял стихи, развлекаясь поисками подходящих рифм.

А почему бы мне не попробовать себя на этом поприще? Во всяком случае, это даст мне кое-какой доход и поможет отсрочить минуту, когда я вновь окажусь на мели.

— Как же они все-таки живут, эти поэты и драматурги? Если их произведения приносят такой маленький доход, на что они существуют? — спросил я его.

Он отломил кусок хлеба.

— Покровитель! — ответил он. — Надо найти богатого покровителя, который, если вы посвящаете ему свое произведение, выплачивает вам определенную сумму или дает аванс. Но какое же это неблагодарное занятие сплетать изящные стихи для безмозглого болвана, который едва ли даже понимает, что вы делаете! Но я и это пробовал. Видит Бог, я пытался! Ни один из них не соблаговолил даже взглянуть на мои стихи. Они либо не отвечали на мое предложение, либо расточали пустые похвалы, но денег не давали. Поэт не может жить одними благими пожеланиями.

В этот вечер, когда я вернулся в гостиницу, Джекоб Биннс был там. Отдохнув и хорошо питаясь, он воспрял духом, хорошо выглядел, поправился и окреп. И все же было видно, что он очень стар.

Я поделился с ним своими планами.

— Это очень хорошо, если получится, — сказал он, выслушав меня. — Я знаком с одним издателем — молодым человеком из Стретфорда. Его зовут Ричард Филд. Он когда-то был учеником моего очень старого друга. Я могу свести вас.

— Это было бы неплохо, — согласился я.

Он внимательно поглядел на меня.

— Ты в самом деле хочешь этим заняться? Ведь это почти нищенская жизнь, ты ничего не получишь и будешь зависеть от других людей, а их прихоти меняются, как флюгер под ветром.

— Джекоб, ты слышал что-нибудь о Фергасе и других? Выбрались они на берег?

Он покачал головой.

— Мой друг, ты знаешь, сюда доходит мало сведений с Гебрид и из Шотландии. Я разговаривал с бродячими торговцами, купцами и другими людьми, но ничего не узнал. Видишь ли, Фергас хорошо плавал, и, если только была хоть малейшая возможность, он, конечно, добрался до берега.

— Он был мне как старший брат или как отец. Я многому научился у него и хотел бы...

Посреди нашего разговора неожиданно распахнулась дверь, и в залу вошел мужчина. Мужчина? Скорее юноша, высокий, хорошо сложенный, немногим старше меня.

Мы посмотрели друг на друга и, несмотря на то что оба сильно изменились, сразу узнали друг друга.

Когда Рэйф Лекенби и его шайка напали на нас, этот юноша обратился ко мне со словами предупреждения.

— Это ты! — воскликнул он. — Ты здесь, и он тоже здесь! А ведь ему больше всего не дает покоя мысль, что он упустил тебя. Ему во что бы то ни стало надо убить тебя.

— Рэйф Лекенби здесь?

— Да, здесь. Он попал в серьезную передрягу, бежал и вместе с ним кое-кто из его ватаги. У меня тоже были неприятности — из-за него, конечно.

— В таком случае брось его и живи сам по себе.

— Легко сказать! Он убьет меня так же, как и тебя... У тебя единственный выход — беги! Беги, пока он не узнал, что ты здесь!

— Пойди к нему и скажи, что видел меня. Передай ему, что я буду рад встретиться с ним, где он пожелает.

— Не валяй дурака! Он главарь самой большой шайки негодяев в Лондоне. Вокруг него собрались воры, карманники и разбойники со всего света!

— Тогда мы, без сомнения, вскоре встретимся, — возразил я, — потому что я часто хожу по улицам Лондона, а у нас еще не закончена старая дуэль.

— Он лучший фехтовальщик в Англии, а может быть, и во всей Европе! Я не имел ничего против тебя тогда и не имею сейчас, но знай: Лекенби — сущий дьявол!

— А почему ты сам не уйдешь от него?

Несмотря на впалые щеки и измученные глаза, это был красивый парень. Он печально покачал головой:

— Он отыщет и убьет меня, а я не хочу умирать. — Он вздохнул. — Хотя, может быть, это было бы и лучше. Ты не знаешь его. Он никого не выпускает из рук — ни друзей, ни врагов.

Когда он ушел, Джекоб Биннс посмотрел на меня своими мудрыми глазами.

— У тебя страшный враг, парень, я слышал о нем. Не рассчитывай, что ты справишься с ним в одиночку. — И, поколебавшись, продолжил: — Тэтт, отправляйся в эту таверну, — и он написал мне название на клочке бумаги, — и передай записку Роберту Грину.

— Это драматург?

— Да, драматург. Это высокий, красивый человек с рыжей бородой. Беспутный, любит выпить, но очень талантлив, хотя и растрачивает свое дарование зря. Он действительно очень способный и умный человек. Не говори ему ничего о своем прошлом до того, как мы встретились на Гебридских островах. Лучше всего пусть он думает, что Гебриды — твоя родина. Расскажи ему про Лекенби. Но прежде упомяни, что ты от меня, а то он вообще может отказаться с тобой говорить, да еще и нагрубит. Человек он непредсказуемый и резкий.

Джекоб вручил мне записку такого содержания: «Если не миновать схватки, то пусть дерутся один на один. Скажи Боллу». Подписано было просто — Биннс. Но ниже подписи была изображена какая-то фигура, заключенная в треугольник.

— Не теряй времени, — посоветовал Биннс, — и не пытайся избежать встречи с Лекенби — все равно тебе от этого не уйти.

Странно, но в эту минуту я не думал ни о Рзйфе Лекенби, ни о грозящей мне опасности, а только о нем, об этом старом человеке, вместе с которым я недавно едва не погиб в море.

Кто же такой Джекоб Биннс?

Глава 18

Я пришел в таверну «Бел Саваж» на улице Ледгэйт-Хилл. Роберт Грин сидел в зале за столом один. Перед ним стоял пустой стакан и наполовину опорожненная бутылка. На нем был зеленый камзол, на голове — плоский берет из зеленого бархата. Лицо у него слегка покраснело от выпитого.

Когда я вошел, он поднял на меня глаза, хотел было что-то сказать, но я уже прошел через зал и подошел к нему вплотную.

За другим столом, в десяти футах от Роберта Грина, сидело четверо молодцов разбойного вида. Один из них — тощий, со свирепым выражением на физиономии — внимательно разглядывал меня.

Я положил перед Грином записку Биннса. Когда он понял, что я направляюсь к его столу, его лицо исказила неприязненная гримаса, — видимо, он был в раздраженном состоянии духа.

— Я от Джекоба Биннса, — сказал я.

Лицо Грина мгновенно изменилось — я еще никогда не наблюдал такой быстрой смены выражения. Он прижал записку к столу ладонью и другой рукой ткнул на скамью напротив.

— Садитесь, — буркнул он.

Прочитав записку, он снова взглянул на меня. Я обходительно, как учил меня Биннс, изложил свое дело. Он слушал внимательно. Я готов был поспорить на все свое состояние, что, когда я закончил, он сумел бы повторить все сказанное мною слово в слово.

— Значит, Лекенби. — Он поднял палец, и к нам тут же подсел один из молодцов с соседнего стола.

Грин кратко представил его:

— Каттинг Болл, он выполняет всякие поручения.

— Вы знаете Рэйфа Лекенби? — спросил Болл. — Вы встречались с ним?

— Да, встречался, но не здесь — далеко отсюда. Мы дрались с ним на дуэли, — ответил я.

— Дрались на дуэли? И вы остались живы?

— Да, дрались, и вначале я успешно оборонялся, но потом он стал брать верх. Он, наверное, прикончил бы меня, если бы я не свалился с крутого и высокого обрыва. Дело было в горах. Чтобы добраться до меня, ему потребовалось бы идти кружным путем, и я успел убежать.

— Говорят, он никогда не оставляет в живых человека, если уж взялся за него.

— Тогда мне просто посчастливилось. Скоро он узнает, что я здесь, и сразу же начнет меня искать. Мы снова будем биться.

— Чего же вы хотите от меня? Что я могу сделать?

— Чтобы никто в нашу драку не вмешивался.

— Ну а как быть с ним? Вы же признались, что он сильнее вас.

— Я стал старше и многому научился. Теперь он едва ли меня одолеет.

— Я бы не поставил на вас и пенни, — сказал Болл. — Я видел его в бою и должен признать: никогда не встречал лучшего бойца, хотя сам я его не люблю и был бы рад, если бы его убили.

Грин криво улыбнулся.

— Болл не любит его, потому что он отнял у него власть. А лев оставляет шакалам только объедки.

— И все же я готов биться с ним, если потребуется, — настаивал я. — Я многому научился с тех пор, как мы с ним встречались, кроме того, вырос и стал сильнее.

— Но он тоже вырос и стал сильнее. — Болл смерил меня критическим взглядом. — А у кого вы учились?

— Меня учил Фергас Макэскилл.

Каттинг Болл присвистнул.

— А, сам Макэскилл? Великолепный боец, может быть, самый сильный. Не знаю только, хороший ли он учитель. Иногда превосходные фехтовальщики не могут объяснить своим ученикам, как они это делают. Вы фехтовали с ним?

— Мы с ним фехтовали несколько месяцев подряд.

— Тогда вы, вероятно, хорошо фехтуете, но это еще ничего не значит. Мало быть храбрым и обладать искусством фехтования, нужно знать, что может задумать ваш противник. Например, такой человек, как я, — он улыбнулся, показав плохие зубы, — не станет сражаться так, как дерутся дворяне. Есть множество обманных и коварных приемов... мне все они известны.

— Тогда научите меня.

— Я не учитель, но у меня есть подходящий человек. Он мастерски владеет искусством фехтования, к тому же знает немало всяких каверзных штук. Он португалец, двадцать лет жил в Индии, Китае и Вест-Индии.

Я вновь обратился к Грину.

— Я считаю для себя большой честью, — сказал я, — беседовать с вами. Я слышал о вас как величайшем писателе Лондона.

Он взглянул на меня, и, видимо, прежнее раздражение вернулось к нему.

— Я? Нет. — В его голосе прозвучала нотка горечи. — Возможно, когда-то... впрочем, не знаю. Сейчас появились новые авторы. — Он помолчал минуту. — Слишком много новых писателей. Растут как грибы после дождя. И большинство из них — полные невежды, абсолютные ничтожества!

Я начал было что-то говорить, но тут же прикусил язык. Пусть остается при своем мнении. И уж, во всяком случае, не следует говорить, что я тоже намереваюсь писать, хотя и не считаю себя писателем.

Он последними словами ругал английских читателей, издателей, театральных менеджеров, Издательскую компанию и то, как она ведет издательское дело.

Наконец мне удалось ускользнуть. Болл вышел вместе со мной на улицу. Несколько минут он внушал мне, что я должен избегать такие-то и такие-то заведения, что мне надо вообще затаиться, пока я не освоюсь в Лондоне как следует. Совет был дельный, и я решил ему следовать. По улицам Лондона валила толпа: потные люди толкали и давили друг друга. В толкотне различались открытые простодушные физиономии жителей окрестных деревень, дерзкие и хитрые лица горожан, высокомерных кавалеров в бархате и кружевах, правда, иногда кружева на поверку оказывались не первой свежести, а бархат — потертым. Многие несли на плечах тяжелый груз. Всадники с трудом прокладывали себе дорогу среди пешеходов, нимало не заботившихся о своей безопасности. Когда я возвращался в свою гостиницу, я старался держаться поближе к стенам домов.

Но, наблюдая за жизнью улицы, я все время размышлял о том, какое магическое действие произвело на Грина имя Джекоба Биннса. Стоило Роберту Грину, желчному, насмешливому, услышать имя Биннса, как он мгновенно превратился в участливого слушателя. Это произвело на меня впечатление. В Европе существовало много тайных обществ, в том числе весьма могущественных, — не является ли Биннс членом одного из них?

В гостинице, как всегда, была тишь и благодать, но меня снедала тревога. Может быть, я боялся Рэйфа Лекенби? Подумав, я решил, что это не так. Я часто вспоминал ту страшную ночь в горах, когда потерпел поражение и спасся лишь по чистой случайности... Здесь, в Лондоне, нет скалы, с которой можно было бы свалиться и таким образом спасти свою жизнь. Нет, в следующей дуэли я буду задавать тон, и, клянусь Богом, я должен ее выиграть! Однако если я стал лучше фехтовать, то и Лекенби, конечно, за это время тоже усовершенствовал свое искусство. К тому же он успел не раз подраться всерьез на дуэли, я же фехтовал с учителем, у меня была всего лишь учебная практика. Учебный бой — это только учебный бой. Дело принимает совсем другой оборот, когда человек обнажает шпагу, чтобы пролить кровь.

Я разрывался в сомнениях. Они неустанно терзали мой мозг, как я ни старался от них отделаться. Я твердил себе, что добьюсь победы; но ведь тогда я потерпел поражение, хотя тоже считал себя искусным бойцом.

Я заперся в своей комнате — спал, читал, ел и опять спал. Меня обуревали мысли не только о Лекенби с его гнусной шайкой, но и о необходимости найти себе место в этом мире. У меня пока еще были деньги, но деньги быстро таяли. Необходимо было найти какой-то способ пополнить свои сбережения.

Наступил вечер, я спустился в зал и обнаружил там Тости Пэджета. Он махнул мне рукой, и я подошел к его столу.

— Ха! Ты здесь! А я уж боялся, что Лекенби насадил тебя на острие своей шпаги. Ты видел его?

— Нет, не видел и пока не хочу видеть. Я буду с ним драться, когда наступит для этого время. А пока я занят другим. Ты знаешь издателя по имени Ричард Филд?

— Знаю. Он недавно появился в Лондоне, но уже основал свое дело. Мне кажется, он человек порядочный. А что ты собираешься предпринять?

— Мне нужно немного подзаработать. Деньги быстро тают, а у меня их совсем немного. Я не писатель, не драматург и не поэт, но пару слов могу связать, мой отец много писал и поощрял мои литературные опыты. Может быть, мне удастся чего-нибудь достичь в этой области, пока я не найду более подходящего занятия или места.

— Места? Забудь об этом. Если у тебя нет друзей, которые замолвили бы за тебя словечко, никаких шансов сделать карьеру нет и быть не может. Слишком мало мест и слишком много претендентов. — Он пожал плечами. — Впрочем, может, ты и заработаешь пенни-другой своим пером, Бог знает, как мало в мире истинных талантов. У Грина есть талант, но он растрачивает его понапрасну неумеренными возлияниями; то же относится и к Марло[15], который недавно приехал из Франции. Про него говорят, что он шпион. Однако не спешите обвинять его в этом, потому что он прекрасно владеет шпагой. Недавно его пришлось упрятать в тюрьму, чтобы он там поостыл, так как он по дороге домой несколько раз избивал полицейских.

Сам я не хочу ничего другого, кроме как заработать на кусок хлеба. Как только смогу, займусь каким-нибудь стоящим делом. С меня уже хватит.

А что ж? Это ведь раньше только аристократы шикарно одевались, а теперь жена любого лавочника ходит разодетой в шелка и меха. Времена меняются, Тэтт, но к лучшему или к худшему, кто скажет?

Я заметил в противоположном конце зала человека, который внимательно разглядывал меня; когда наши глаза встретились, мы оба отвели взгляд. Это был жалкий, похожий на крысу парень с землистым цветом лица и прилизанными волосами. Я снова почувствовал на себе его взгляд и сказал об этом Тости.

— Похоже, это один из прихвостней Лекенби, — предположил он. — Рэйф повсюду рассылает своих соглядатаев, чтобы они вынюхивали то, что может быть ему полезно, и подслушивали — нельзя ли чего-нибудь украсть.

Когда я опять посмотрел в ту сторону, крысоподобного типа не было. Я вздохнул с облегчением, мне захотелось встать и уйти, однако я заставил себя остаться на месте. Из чистого упрямства я заказал нам с Тости еще эля.

Долго ждать не пришлось. Дверь внезапно распахнулась, и вот он собственной персоной — Рэйф Лекенби! Он стал крупным, сильным мужчиной — крупнее и сильнее, чем был тогда. Изменилось и выражение лица — от мальчишества не осталось и следа; его сменила надменность и грубая сила.