Сэкетты (№4) - Джубал Сэкетт

Мой отец достаточно долго общался с индейцами, но доверял немногим, и немногие доверяли ему. Так складывались их отношения. Чтобы индейцы и европейцы пришли к взаимопониманию, если это вообще возможно, потребовались бы годы. То, в чем белые видели милосердие, индейцы сочли бы слабостью. Если чужак случайно проникал в индейскую деревню, то его не трогали, пока он находился в ее пределах, дабы не нарушить мир в своем жилище. Но стоило бедняге выйти за пределы поселения, его могли тут же прикончить совершенно безнаказанно. Обычно так и случалось, хотя доходили слухи и о других вариантах.

Кеокотаа мог идти со мной много дней, а затем, когда я перестану интересовать его, убить меня и продолжить свой путь в одиночку, не думая больше обо мне. Того же он ожидал и от меня.

Мне все время предстояло быть начеку и в любой момент ждать нападения без всякого предупреждения.

Мы имели шанс стать друзьями, но нескоро, если вообще этот шанс был. Пока что и я, и он держались настороже.

По дороге к Великой реке я спрятал каноэ, сделанное из березовой коры, которым пользовался в своем предыдущем путешествии, и теперь мы шли туда не спеша, изучая землю, которую топтали.

Меня интересовал друживший с кикапу, и я хотел разузнать о нем побольше. Откуда он? Пленник французов? Подобран в море или где-то на берегу? Кто он, чем занимался?

К этому времени я уже понял, что на прямые вопросы Кеокотаа не отвечает.

На уступе невысокого холма мы остановились, чтобы осмотреться. Наперерез нам шел олень.

Кеокотаа огляделся, потом обернулся ко мне:

— Кто-то идет.

Я не увидел ничего, но сознавал, что не следует показывать ему это. Мои возможности и способности должны соответствовать его. Демонстрировать свое превосходство выглядело неумно, да и представляло опасность. Лучше, если ему не будет известно, сколько я знаю и что могу.

Я показал рукой на запад.

— Там Хиваси, — сказал я, — много чероки.

Он пожал плечами:

— Кто такие чероки? Никто. Я — кикапу.

Мы остались на уступе, исследуя окрестности. Он мог быть врагом или не быть, а там впереди определенно затаились враги. Индейцев чероки мы знали, и они знали нас. Пока что мы дружили, но индейцы — существа непостоянные, а человек, с которым я шел, не был мне другом. Так я рассуждал.

«Кто-то идет». Вот что он сказал. Откуда он знал? Что он увидел, чего не заметил я? И кто шел к нам?

Мое каноэ находилось в одном дне пути отсюда, но я ему ничего не сказал. Достаточно и того, что мы скоро дойдем туда, где оно спрятано. Никогда не следует много говорить. Информация, знание — это сила. Я знал эти тропы и наблюдал за ним, чтобы понять, знакомы ли они и ему, но он ничем не выдал себя.

Наблюдая за Кеокотаа, я удивлялся. Казалось, он никогда не сосредоточивает внимание на чем-то определенном, но весь настороже.

Его предчувствие подействовало на меня. Что он ощутил? Чего ожидал?

Позади нас остался небольшой лесок, а впереди склон холма переходил в долину, тянувшуюся вдоль речки. По синему небу плыли кучевые облака. Стояла тишина. Олень, которого мы видели, снова вышел из кустарника и направился к воде.

Я хотел сделать шаг, но Кеокотаа поднял руку. И в тот же момент из рощи у реки вышел индеец и остановился, внимательно оглядываясь кругом. В том, что перед нами индеец, я не сомневался, но такой одежды, как у него, еще не видел. На голове у воина красовался тюрбан. Пока мы наблюдали, вышли еще двое, один из них старик.

Старик посмотрел на склон холма в нашу сторону и что-то сказал своим спутникам. Что именно, мы не расслышали. Но первый индеец повернулся к нам.

— Сэк-етт? — спросил он.

Мне пришлось выйти вперед.

— Я Джубал Сэкетт.

Нас разделяла по крайней мере сотня шагов, но в чистом воздухе голоса звучали ясно.

— Наш отец хочет говорить с Сэкеттом, — произнес молодой индеец.

Он расстелил на траве сначала одно одеяло, затем другое — для меня, а затем отошел и стал ждать. Старик вышел вперед и сел, скрестив ноги.

Я собрался спуститься и сесть, но кикапу сказал:

— Это ловушка.

Еще двое индейцев вышли из-за деревьев и встали молча, выжидая.

— Их пятеро, но они не угрожают нам, — заметил я. — Они хотят говорить.

— Пять? Пять — недостаточно. Я — кикапу.

— А я — Сэкетт, — заявил я. — Они хотят говорить со мной. Ты поможешь нам разговаривать.

Он неохотно повиновался. Я спустился и уселся напротив старика.

Довольно долго мы молча смотрели друг на друга. Передо мной определенно сидел индеец, но тип лица его отличался от тех, которых я встречал до сих пор. В чем заключалось это отличие, я не мог сказать, вероятно, старик просто принадлежал к неизвестному мне племени.

Он был дряхл, очень дряхл, и годы смягчили его черты, но и сейчас его лицо выражало гордость и величие, а глаза не были старыми. Они сверкали молодо и настороженно. Его белую куртку из великолепно выделанной оленьей кожи, расшитую бисером и цветными перьями, украшали незнакомые мне узоры. Он тоже носил тюрбан, плотно накрученный и аккуратный. Из-под него виднелись волосы, седые и тонкие.

Он говорил на языке чероки, который я хорошо знал.

— Мы пришли издалека, чтобы увидеть Сэк-етта, — начал он.

В его глазах я увидел дружелюбие и мольбу.

— Мы пришли просить о помощи, хотя и не привыкли просить.

— Если я могу для вас что-нибудь сделать…

— Можешь. — Он снова помолчал. — Имя Сэк-етт известно, но я ожидал увидеть человека постарше.

— Моего отца, Барнабаса. Он был нашей силой и нашей мудростью, но он ушел от нас, его убили сенека.

— Слышал. И не верил.

— Тем не менее я — Сэк-етт. Если есть что-то, что должен сделать мой отец, это будет сделано. О чем идет речь?

Один из индейцев уже разжег костер и теперь с помощью уголька зажег трубку. Сначала он подал ее старшему, тот глубоко затянулся и передал трубку мне. Я тоже глубоко затянулся и собирался передать трубку кикапу, но тот отступил. Мне показалось, что ритуал совместного курения трубки был для него непривычным, но наверняка я не знал этого. Теперь догадался, что старик принадлежит к племени начи, но мы почти не общались с ним, так как оно жило на Великой реке, далеко к югу.

Мне показалось, что старик старается соблюдать ритуал, свойственный другим племенам, и удивился, так как индейцы, насколько я представлял, хранили свои обычаи и редко перенимали их от других.

— День долог, — заметил я, — а путь твой далек.

— Я не пойду дальше. Я на месте. — Моя настороженность вызвала у него улыбку. — Я пришел, чтобы повидаться с Сэкеттом. — Он помолчал и отложил трубку, вероятно поняв, что ритуал непривычен как для меня, так и для него. — Мы знаем вас. Сэк-етты — великие воины, а также великие путешественники.

— Это так.

— Вы справедливые люди.

— Мы стараемся быть справедливыми.

— Вы пришли издалека, но берете не больше, чем нужно. Вы не снимаете скальпы. Не затеваете войну, пока войну не. затевают против вас. Вот что мы слышали.

— Это так.

— Ваш народ строит дома, возделывает поля, промышляет пищу в лесу.

— Это так.

— Говорят, что Джу-бал Сэк-етт идет в направлении заходящего солнца. Это ты?

— Я.

— Почему ты идешь туда?

— Возможно, потому, что я там никогда не был. Однажды ночью, проснувшись в темноте, я лежал без сна в тишине, прислушиваясь к чему-то, и тогда оно пришло ко мне. Какой-то голос сказал: «Иди!»

В другой раз днем бродил один в горах и посмотрел на запад. Вдруг какой-то голос произнес: «Приди!» Наверное, это голос моей судьбы.

Старик долго думал, но когда я, решив, что пауза слишком затянулась, хотел заговорить, поднял руку:

— Начи — сильный народ. Мы — дети Солнца. Но однажды среди нас появилась женщина и заговорила громко, голосом мужчины, который давно умер. Она сказала, что среди нас объявится враг, который покажется другом. Он принесет незнакомые товары и красивые подарки и будет говорить нам добрые слова, но однажды он разрушит наши святилища и выгонит нас с нашей земли, и мы будем жить как собаки, без веры, без обычаев, не помня о том, кто мы есть и кем были. Чтобы так не случилось, мы должны бросить все и идти в незнакомую, далекую страну, где солнце садится за горы, и найти себе место для жизни, прежде чем настанет безумное время. Странным, мужским голосом она описала это место и рассказала, как туда дойти.

— Но вы не пошли?

— Прозвучал всего лишь один голос. Никто из нас не хотел уходить. Мы любим землю, на которой живем, она испокон веков принадлежала нам. Мы остались. Но тот голос раздался снова, а затем пришел незнакомый корабль, и люди, приплывшие на нем, дали нам подарки, взяли кое-что у нас и ушли.

Теперь мои соплеменники начали понемногу верить в предсказание, и наконец мы решили, что кто-то должен пойти и найти место, которое станет нашим, хотя большинство все же возражало. Выбор пал на одного человека.

— И он пошел?

— Она пошла. Всего отправилось четырнадцать человек. Десять мужчин и четыре женщины. — Он помолчал. — Никто не вернулся. Мы боимся, что они погибли.

Высокий молодой индеец, которого мы увидели первым, вдруг заговорил:

— Она не умерла. Она моя.

Мне он не понравился.

— Они должны стать мужем и женой.

— Это решено? Я не знаю ваших обычаев.

— Она решит. Она — Солнце, дочь Великого Солнца. — Старик замолчал и мне показалось, что в глазах его промелькнула насмешка.

— Она сильная женщина. Красивая и очень сильная. Она решает. — Он снова умолк. — От него ничего не зависит. Он — человек низкого происхождения.

— Я вижу.

Старик объяснил:

— Наш уклад жизни, наш мир отличается от вашего. Первые у нас — Солнца, Они управляют. Вторые — Благородные, третьи — Уважаемые и четвертые — Низкие. По нашим обычаям Низкий всегда женится на Солнце.

— Так он женится на той женщине?

— Как я сказал, она решает.

— Я буду решать, — вмешался молодой индеец.

— Его мать не из нашего племени. Там женщины говорят только тогда, когда к ним обращаются. Он часто твердит об этом. К тому же, — добавил старик, — он красив. Многие женщины смотрят на него благосклонно. И воин отличный, один из лучших среди нас.

— А почему вы пришли ко мне?

— Ты — великий путешественник, идешь на запад! Помоги найти эту женщину. Объясни ей, что ее ждут.

Мгновение я раздумывал.

— Если она его невеста, — спросил я, — почему он не идет искать ее?

— Он нужен здесь. У нас неспокойно.

— Как давно она ушла?

— Четыре луны. Среди нас она считается великой.

Четыре луны? Уже нет никаких следов. Как найти ее? Практически невозможно. О простирающихся на западе огромных равнинах ничего не известно. Рискнувшие отправиться туда путешественники держались берегов реки, так как опасались не найти воду. Они утверждали, что там водные источники расположены очень далеко друг от друга, и только всадники могли отважиться углубиться в прерии. Без лошади об этом нельзя было говорить всерьез.

— Вы знаете, куда она пошла?

— Думаем, что знаем.

Он несколько минут сидел молча, о чем-то думая, затем сказал:

— Сегодня вечером я нарисую на коже карту. То ли это место? Скажем так: такое место есть в нашей памяти. Она пошла к нему.

— Или собиралась пойти. Кто знает, что произошло? Есть ведь и другие индейцы. — Я посмотрел на старика. — Ты сказал, она красива? Такую могут захотеть взять силой.

— Она необычная женщина. — Старик посмотрел мне в глаза. — Она может быть опасной.

— Она колдунья?

— Нет! Нет. Но мы, Солнца, обладаем знанием… — Он передернул плечами. — Всякий, кто попытается овладеть ею без ее желания, умрет. — Он показал на молодого индейца: — Даже он, если попробует добиться своего.

Мы говорили долго и о многом. У меня не возникло желания ни искать пропавшую женщину, ни найти ее, но он пришел ко мне за помощью, веря в Сэкеттов. И в конце концов, мы все равно шли на запад.

К тому же я всегда оставался сыном своего отца. С первого дня, как мы высадились на берег, он мечтал добраться до далеких голубых гор, а потом увидеть, что за ними. Я испытывал те же чувства. Вокруг нас лежала неизведанная земля, и мне хотелось одним из первых пройти по ней, пить из рек и ручьев, текущих в лесной глухомани, открывать высокогорные перевалы и бродить по долинам, оставляя за собой проторенные мною самим тропы. Я старался разглядеть, угадать, создать здесь свой собственный мир. Что меня ждало в будущем? Кто знает. Но мечта, зовущая, порой неясная, не имеющая четких очертаний, гнала меня вперед. Я шел, как в сказке, не зная куда, чтобы найти неизвестно что.

В эту ночь мы спали у реки. Кеокотаа был недоволен, и мне показалось, что он покинет меня и пойдет дальше один. Но ничего не случилось.

Прежде чем заснуть, я долго размышлял. Мой отец завоевал репутацию надежного человека. Его знали и как воина, и как мудреца, он пользовался уважением в очень дальних краях. Даже такое племя, как начи, с которым он не встречался, слышало о нем. Индейцы шли к нему за помощью. Теперь на меня легла обязанность продолжать его дела.

Каждый шаг в неведомой стране сопряжен с опасностью. Рассказывали, что с севера по Великим Равнинам идет жестокое племя, сметающее все не пути. Своим образом жизни оно сделало войну и насилие. Встреча с ним не сулила ничего хорошего. Нам оставалось только одно: избегать опасности, если это возможно, и встречать ее лицом к лицу, когда другого выхода нет. А главное — соблюдать осторожность. Реки станут для нас путеводными нитями, но, обнаружив следы индейцев на берегу, мы будем резко уходить в сторону, держась низин. Так я думал и думал, пытаясь предусмотреть все.

Наутро раздраженный Кеокотаа подошел ко мне и, презрительно указывая на высокого молодого индейца, имени которого никто не назвал, заявил:

— Я убью его. Он мне не нравится.

— Подожди, — посоветовал я, — его время придет.

— Ха! — презрительно фыркнул Кеокотаа. — Его время пришло и прошло. Его следовало утопить при рождении.

Увы, в душе я с ним согласился, и это не делало мне чести. В конце концов, что я знал об этом парне? Он казался высокомерным и хотел в жены женщину начи, но поскольку она красива, то, несомненно, ее многие хотели. Я никогда не видел ее, но понимал, что она мне не нужна, так как наверняка не станет для меня надежным спутником жизни.

Правда, мои сведения о женщинах нельзя назвать полными, но я наблюдал отношения моих родителей — дружеские, полные любви и взаимопонимания. Каждый имел свои обязанности и выполнял их, а вместе они составляли очень крепкую команду. Так строил свою семью и Янс. Как и наша мать, его жена прежде всего отличалась покладистостью и стала ему верным товарищем.

Меня женщины пока не увлекали. Видно, мое время еще придет. А сейчас я принадлежал только той великой и прекрасной земле, которая открывалась передо мной. Я мечтал до самой смерти пить воду из сотен разных рек, забирался туда, где до меня никто не бывал.

Дым от нашего костра тоненькой струйкой поднимался к небу, когда старик подошел и сел возле меня. Он передал мне свернутую в трубку оленью кожу, но когда я хотел развернуть ее, он положил свою руку на мою.

— Только когда останешься один, — предупредил он. — Я доверяю тебе.

Это хорошо. Но доверяю ли ему я? Подумав, решил, что доверяю. И тут же пришла мысль, а не слишком ли я доверчив.

— Он, — старик имел в виду молодого индейца, — не должен знать. Если пойдет за ней, будут неприятности. Не знаю, как у вас, но у нас некоторые люди противостоят друг другу. Он — одно, я — другое.

— А она?

Старик ответил не сразу.

— Если Великое Солнце умрет, то она будет говорить «да» или «нет», а Великое Солнце нездоров. Он, — старик нарочно обходил имя молодого индейца, — хочет власти и верит, если женится на ней, то получит ее.

— Если они поженятся, он станет Солнцем?

— Нет, он останется Низким.

Я не хотел быть втянутым в проблемы людей, о которых мало знал и не мог разобраться, кто прав, а кто нет.

— Я иду на запад, — сказал я старику, — и буду искать вашу женщину. Если найду, передам, что она нужна дома. Больше ничего не обещаю.

Старик помешал угли. Костер угасал. Скоро каждому из нас предстояло отправиться своей дорогой.

— Ты идешь в прекрасную страну, — улыбнулся старик. — Я завидую тебе. Прежде никогда не сожалел об ушедшей юности, но теперь хотел бы стать молодым, чтобы пойти на запад рядом с тобой.

— Я не знаю, что находится на западе, но до нас доходили странные истории о городах-призраках, расположенных в горах, о мегаполисах, скрытых в складках каньонов, о ведьмах, и волках, и голых существах, бегающих только ночью, — их якобы нельзя увидеть днем, о других существах, наполняющих сердце страхом.

— Я тоже этого не знаю. Но ты, я верю, увидишь сам. Иди и — познай все! Тело мое старо, но сердце молодо. Оно пойдет с тобой на запад. — Старик внезапно поднялся. — Найди ее, Джу-бал. Найди ее для нас. Если ты не найдешь ее, может случиться большая беда.

— А что, если она не захочет вернуться?

Он обернулся и посмотрел на меня:

— Если она счастлива, то хорошо. Она не моя дочь, но она мне как дочь. Я был одним из ее учителей и, поверь, желаю только счастья для нее.

— Она будет счастлива с тобой?

— Кто может сказать? Но с ним ее ждет несчастье. Он жесток и высокомерен. Ей предстоит править, но не ему, хотя он не хочет признать этого. Она убьет его или он ее. Я уверен.

— Постараюсь найти ее и, если найду, передам твои слова.

— Помни, она — Солнце. В другом месте она будет менее значительной, чем у нас. Вера других отличается от нашей, и образ жизни у них другой. Она необычная женщина, привыкшая к власти, привыкшая пользоваться ею.

Не могу сказать, что вдруг нашло на меня, но в мозгу моем всплыли слова из Библии: «Потому что губы необычной женщины как мед, и рот ее нежнее масла».

Я раздраженно потряс головой.

Если найду ее, скажу, чтобы она вернулась домой, и тут что-то в моем сознании непроизвольно продолжило эту мысль: но только не к нему.

Глава 4

Долго мы сидели у огня, беседовали на языке чероки. Старика звали Ни'квана, а сердитого молодого индейца — Каната с ударением на первом слоге, что значило «ястреб». Имя очень ему подходило.

Он держался отчужденно, наш разговор его не интересовал, но несколько раз я замечал его взгляд, устремленный на оленью шкуру, на которой Ни'квана нарисовал свою карту. Я придвинул ее поближе к себе. Он заметил мое движение, и в глазах его вспыхнул гнев.

Выше меня на несколько дюймов, гибкий и необычайно сильный Капата мог оказаться опасным противником.

Ни'квана говорил о предсказании.

— Со времен Воинов Огня мы не видели таких людей, — объяснил он, — но ветер доносит слухи, которые заставляют нас тревожиться. Неужели правда, что Воины Огня возвращаются?

Индейцы племени начи помнили предания о Де Сото, с его мушкетами и пушками. Его людей они называли Воинами Огня.

— Он не вернется, но придут другие, — предположил я. — Вам следует остерегаться.

— Ваши соседи тоже становятся сильнее, — сокрушенно заметил Ни'квана. — А сильные заносчивы. Индейцы племени крик прежде… дружили с нами, а теперь с завистью смотрят на наши поля и запасы зерна. — Потом он сидел молча, задумавшись, глядя в огонь, и наконец сказал: — Я боюсь за наш народ. Незнакомцы приходят и уходят, а наши племена не знают покоя. Люди тревожатся по ночам, молодые беспокоятся, их глаза всегда смотрят на горизонт. Ты пришел из другого мира. Скажи мне… что происходит?

— Мы знаем только одно, Ни'квана: нет ничего неизменного. Все меняется. Ваш народ долго никто не беспокоил извне. Ваш мир как бы застыл в своем развитии. Хорошее обернулось плохим. Народ или преодолевает трудности и идет вперед, или вымирает. Там, — я показал рукой на восток, — людям не хватает земли. В поисках ее они придут сюда.

— На западе много земли и нет людей. Почему бы им не отправиться туда?

— Увы, те, кто приходит, обычно не идут дальше того, что видят. Они занимают свободные земли и хотят взять больше. И в чем-то правы — мир создан для того, чтобы люди, животные и растения селились всюду, где смогут выжить. Той страной, где жил мой отец, когда-то владели пикты, затем пришли кельты, за ними — римляне. Когда римляне покинули остров, явились англы, саксы и датчане. И каждый народ захватывал землю, изгоняя с нее своих предшественников или делая их рабами. Потом норманны изгнали всех, их король объявил себя владельцем всей земли и стал давать ее тем, кто лучше ему служил.

— Но разве это справедливо?

— Конечно нет. Для тех, чью землю забирают. — Я помолчал, а потом спросил: — А ваш народ, Ни'квана, всегда жил там, где сейчас?

Он посмотрел мне в глаза, потом на губах его появилась легкая улыбка.

— Мы тоже пришли откуда-то. Одни говорят — с юга, другие — с востока. Никто не помнит когда.

— Возможно, вы пришли с юга, осели на какое-то время, а затем двинулись на запад.

— Может, и так.

Спустился вечер, и пришла ночь. Наша беседа не прекратилась. Остальные спали.

— Как зовут женщину, которую мы должны искать?

— Ичакоми Ишайя. Мы зовем ее Ичакоми или просто Коми.

— Не слишком ли необычно посылать женщину на такое дело?

— Она — Солнце, дочь Великого Солнца. Только он, она или я можем решать судьбу племени. Только она достаточно молода и сильна, чтобы идти так далеко.

— А ты, Ни'квана? Ты — Солнце?

— Да. Он снова посмотрел мне в глаза. — Я, Ни'квана, мастер тайных обрядов.

Мы, Сэкетты, знали о племени начи немного, да и то из вторых рук, по рассказам чероки, чоктава или крик. А их повествования не всегда правдивы. Мастер тайных обрядов — значило что-то вроде священника высокого сана, а может, и выше.

Затем Ни'квана спросил:

— Говорят, ты владеешь медициной?

Такой слух распространяли обо мне чероки, которые дважды приходили за помощью, когда сами не могли справиться со своими болезнями. Я много перенял у Сакима, приятеля моего отца, а также у лекарей дружественно настроенных ко мне племен. Саким научил меня и еще кое-чему помимо медицины.

— Так говорят.

— Еще говорят, что ты у своего народа тоже считаешься мастером тайных обрядов.

Это уже о моем даре предвидения.

— Я не мастер, Ни'квана. Я человек, который живет, чтобы познавать. Я иду на запад, потому что там есть земли, которые я не знаю, а возможно, чтобы найти дом для себя.

— Может, твой дом станет и нашим домом.

— Если Ни'квана останется здесь, смогу ли я научиться у него чему-нибудь?

— А… путь далек, а мои мышцы слабы. Не знаю, Джу-бал, не знаю. Но, — добавил он, — ты мог бы стать одним из нас. Твои обычаи схожи с нашими, — он криво усмехнулся, — по крайней мере, с обычаями некоторых из нас. — Неожиданно он произнес резко: — Очень мудро с твоей стороны быть не слишком доверчивым. Мы, начи, не все думаем одинаково. Есть разногласия.

— Капата? Ты говорил, он не вашей крови.

— Его мать из племени каранкава с далекого южного побережья.

Капата усвоил их обычаи, поверья. Его мать была жестокой женщиной, а каранкавы — дики и злобны, они — людоеды.

— Слышал об этом. — Я поднялся. — Завтра ухожу. А ты, Ни'квана? Теперь ты вернешься в свою деревню?

— Я отсутствовал слишком долго, а Великое Солнце нуждается во мне. Он стареет, он болен. Ты найдешь Ичакоми?

— Постараюсь.

Взяв свое одеяло, я нашел подходящее место за скалой и заснул. На рассвете Ни'квана все еще сидел у костра в той же позе, в которой я его оставил. Вставал ли он, спал ли?

Кеокотаа ждал меня с нетерпением. Он хотел поскорее расстаться с этими людьми, которым не доверял.

Мы немного перекусили, но когда собрались уходить, оказалось, что нас поджидал Капата.

— Она — моя женщина, — повторил он, злобно сверкая глазами.

— Убеди в этом ее, а не меня, — отрезал я и прошел мимо него. Но он попытался схватить меня за плечо. Тогда я выхватил нож.

— Только прикоснись ко мне, — спокойно произнес я, — и тебя будут называть Капата Однорукий.

Какое-то мгновение мне казалось, что он нападет, но мой нож находился в нескольких дюймах от его живота, он остановился. И правильно сделал. Я — человек мирный и вовсе не испытывал желания оставлять его калекой на всю жизнь

Итак, мы отправились в путь, а они остались, глядя нам вслед, кто с надеждой, кто с ненавистью.

Кеокотаа, стремившийся поскорее уйти, мчался впереди. Я последовал за ним. Бежалось легко, мне нравилась тропка, вьющаяся среди зазеленевшего леса. И хотя Ни'квана вызвал во мне симпатию, я радовался дороге.

Когда мы достигли того места, где наша тропа расходилась на две, я взял восточнее. Кеокотаа замешкался.

— Другая ближе к Великой реке, — заметил он.

— У меня есть причина идти по правой.

Он пожал плечами и жестом показал, чтобы я шел впереди, что я и сделал.

Теперь мы приближались к тайнику, где я спрятал каноэ. Речка, по которой нам предстояло плыть, вела к Хиваси, где жили чероки. Эта известная стоянка до чероки служила домом индейцам другого племени. Чероки знали моего отца, да и меня видели мальчишкой.

Мое легкое, изящное каноэ оказалось там, где я его спрятал, и Кеокотаа очень обрадовался, увидев его. Каноэ из березовой коры — редкость. Ирокезы, например, пользовались только неуклюжими выдолбленными из стволов деревьев лодками и не умели обрабатывать березовую кору. Мое каноэ ничего не стоило тащить волоком даже в одиночку. Вдвоем мы подняли его как перышко.

Когда мы вышли из леса на берег реки, весеннее утро предстало во всем великолепии. Редкие, ленивые облака-овечки медленно бродили по голубым небесным лугам, солнце рассыпало блики-алмазы по тугим струям полной воды. Мы отдались на волю течения, пользуясь веслами лишь для того, чтобы держать направление.

Однажды перед нами взлетела огромная стая голубей, они минуты на две затмили небо, образовав серовато-коричневую завесу между нами и солнцем. Потом мы встретили трех бизонов, плывущих по реке. И мы с восторгом наблюдали за мохнатыми гигантами. Мясо нас пока не интересовало. К тому же утром того дня нам удалось подстрелить трех диких индеек. И полноводная река, и темная таинственная стена леса по ее берегам — все это был мой мир, и я чувствовал себя в нем свободно и счастливо. Общаться с дикой природой, бродить по уединенным тропам, открывать, видеть, чувствовать, изведать неизведанное, встретиться с ним лицом к лицу — вот чего жаждала моя душа. Меня не прельщали неизвестные мне блага городов.

— Ты был в Далеких землях? — спросил я Кеокотаа.

— Да. И другие люди из моего племени были. Мы, кикапу, — великие путешественники.

Он говорил правду. Я слышал об этом в вигвамах чероки.

— Там не жили люди, — сказал он. — Потом пришли — немного, но даже сейчас их очень мало.

— Откуда они пришли?

— С севера. Люди всегда приходят с севера. Только некоторые с востока.

Есть похожие на тебя. Они продают индейцам оружие. Индейцы, имеющие оружие, начинают войну против тех, у которых его нет, и те, у которых нет оружия, уходят. Одни индейцы вытесняют других, и так происходит до тех пор, пока в конце концов кому-то не приходится уходить в Далекие земли.

Все верно. Мы тоже слышали, что голландцы на реке Хадсона продавали индейцам ружья. И еще одно до меня дошло: из-за своей склонности к кочевой жизни кикапу знали о других племенах больше, чем кто-либо.

Индейцы не обрабатывали землю. Племя могло претендовать на угодья, где охотилось и собирало дары природы, однако подчинялось более сильному и уступало свои владения или же уходило само, когда дичи становилось мало.

Из случайных разговоров с Кеокотаа я узнал, что только те индейцы, которые присутствовали при заключении какого-то договора, обязаны выполнять его условия, а при выборе вождя критерием служил авторитет воина, руководителя, мудрого советчика.

Той ночью мы разбили лагерь у леса на поросшем травой берегу речки, впадающей в Хиваси, выбрав удобный для поддержания костра пригорок. Мы много беседовали, и Кеокотаа все свободнее говорил на моем языке, забытые слова всплывали у него в памяти. Видимо, англичанин, пораженный его способностями, успел дать ему очень много.

Среди ночи я проснулся, уловив слабый звук, донесшийся из леса: не шум ветра в кронах деревьев и не возня зверья. Он исходил от чего-то или кого-то еще. Я лежал с широко открытыми глазами и прислушивался. Кеокотаа, казалось, спал, но о нем никогда ничего нельзя было сказать наверняка.

В нашем костре осталось всего несколько угольков, каноэ лежало вверх дном на берегу, оружие каждый держал при себе.

Больше я не уловил никаких посторонних звуков, однако что-то меня разбудило!

Настало утро. Кеокотаа ничего на сказал. Слышал ли он ночью этот звук? Посчитал ли важным? Или он его ожидал? А что, если поблизости другие кикапу? И я промолчал о том, что слышал.

Утро выдалось спокойное, ясное. До Хиваси оставалось уже недалеко. Здесь могло быть много индейцев. И прежде чем спустить каноэ, мы внимательно оглядели реку.

— Какая дичь водится дальше к западу? — спросил я у Кеокотаа.

Он пожал плечами:

— Такая же, как и тут. Олени. Много бизонов. Больше, чем здесь. Медведи, очень большие медведи. Есть медведь с серебряной шерстью, почти такой же огромный, как маленький бизон.

— Медведь? Большой, как бизон?

— Не такой большой. Почти. У него на спине горб, и его трудно убить. Увидишь такого медведя — уходи, пока он не заметил тебя. Он очень злобный. — Индеец опустил свое весло в воду, каноэ обогнуло камень, и Кеокотаа добавил: — Есть зверь большой, как медведь, может, даже огромнее. Он желтый, шерсть длинная, очень мощные когти. Он роет все кругом. Еще есть зверь — великан, много мяса. У него длинный нос и два копья.