Мико

      - Но Феникс звонил не из Ёсино. Он на севере. На Хоккайдо! - Лицо Сато было мрачным. - Боюсь, Линнер-сан, что началось наше последнее противостояние с русскими. Вы были совершенно правы, говоря, что они в это замешаны. Фениксу понадобилось некоторое время, чтобы оценить положение. Смерть этого дзёнина, ведь он же был их духовным вождем! - Сато вскинул голову. - Вы не знали его? По случайному совпадению его звали точно так же, как того героя, о котором мы как-то раз беседовали, Масасиги Кусуноки.
      - Я уже много лет не бывал в "Тэнсин Сёдэн Катори", - ответил Николас.
      Несколько секунд Сато странно смотрел на него, потом пожал плечами.
      - Его смерть была совершенно неожиданной, и на некоторое время у них там воцарился хаос. Фениксу понадобилось все его искусство, чтобы так быстро привести все в полный порядок. Между тем впечатление такое, что советские агенты поработали там на славу! - Его мускулистые плечи поникли, словно на них лежала неизмеримая тяжесть. - Мы не можем допустить внедрения в "Тэндзи", Николас-сан. Мне страшно от сознания того, что русские подобрались так близко. Раскрыв "Тэндзи", они станут достаточно сильны, чтобы уничтожить всех нас.
      - А что произошло? - спокойно спросил Николас, несмотря на переполнявшие его чувства.
      - Феникс преследует одного из их агентов, последнего, оставшегося в "рю". Этот человек бежал на север со сверхсекретным описанием "Тэндзи", теперь он находится на Хоккайдо. Феникс позволил ему бежать, даже учитывая, что этот человек убил одного из его учеников во время боя. Он верит, что этот агент выведет его на местную советскую резидентуру. Но вы даже не можете себе представить, насколько опасен этот маневр. Агента необходимо остановить любыми способами, прежде чем он успеет передать это описание.
      "Виктор Проторов, - подумал Николас. - Я должен быть на стороне этого Феникса, когда он проберется на русскую базу".
      - Так где же теперь находится Феникс?
      Сато быстро взглянул на него.
      - Понимаю ваше нетерпение. Но если вы туда поедете, то и я тоже должен.
      - Это невозможно, - резко сказал Николас. - С тактической точки зрения... Сато поднял руку.
      - Друг мой, - мягко сказал он, - здесь произошло уже слишком много убийств, и я не могу не положить этому конец. Три человека, которых я считал друзьями, ценными сотрудниками и членами моего "кобуна", расстались из-за меня с жизнью. Это весьма тяжкое бремя для кого угодно. Пока вы были в отъезде, всех их похоронили и провели временные погребения. У мисс Ёсида не было семьи, так что все было не так уж страшно. Но вот Кагами-сан и Иссии-сан оба были людьми семейными. Конечно, мой приказ не подключать к этому полицию был исполнен. Нам тут не нужны сыщики, полные служебного рвения и сующие повсюду носы. Только мне это не нравится. Я хочу, чтобы этих людей похоронили подобающим образом в родовых усыпальницах. До тех пор их "ками" не будет покоя, разве не так?
      Николас вспомнил тот день в обществе мисс Ёсиды, когда она стояла, коленопреклоненная, на расстоянии полета сильно брошенного камня от того места, где были похоронены его собственные родители. Он твердо решил пойти на ее погребение, зажечь благовонные палочки и вознести молитвы за упокой ее души.
      - Я знаю, к чему идет дело, - сказал Николас, - и не могу этого допустить. Вы останетесь здесь, в безопасности.
      Сато невесело рассмеялся.
      - Неужели вы так быстро забыли об у-син, мой друг.
      - Для этого тут есть Котэн, - упрямо сказал Николас. - Вы сомневаетесь, что он справится?
      - Это не имеет никакого отношения ни к Котэну, ни к кому-либо другому.
      - Я отвечаю за вашу безопасность, Сато-сан. Вы именно этого и хотели, именно в этом мы и клялись.
      Сато мрачно кивнул.
      - То, что вы говорите, Николас-сан, правда. Вы поклялись защищать меня, а я поклялся без осложнений довести до конца объединение. Однако наша клятва действует лишь в этих пределах. Я сам - вот кто будет судить, жить мне или умереть. Вы должны согласиться с этим. Вам и самому это известно.
      На некоторое время воцарилось молчание. Две птички-ржанки вспорхнули над левым плечом Сато и устремились в облака. Поднимался ветер, воздух опять делался тяжелым. Если только направление ветра резко не изменится, здесь снова будет дождь, и довольно сильный.
      - В таком случае клятва, которая связывает нас, разорвана.
      Это была отчаянная уловка, и Николас опасался, что она не сработает.
      - И выходит, вы вольны отправляться восвояси? - улыбнулся Сато. Пожалуйста, вы можете поступить и так. Я не буду держать зла.
      - Я могу силой заставить вас остаться здесь.
      - И куда же вы отправитесь, друг мой? Ведь только я знаю, где нас должен встретить Феникс. Вы можете скитаться по всему Хоккайдо, но никогда не найдете ни его, ни того советского агента.
      Наступило тревожное молчание.
      - Выходит, вам все-таки придется присоединиться ко мне.
      - Кажется, у меня нет выбора.
      - Отлично. Мы берем Котэна и летим на этот северный остров. А там возьмем напрокат автомобиль, и он доставит нас к месту назначения.
      - Которое находится?.. - осторожно спросил Николас.
      - Пойдем-ка, мой друг, в ротэнбуро, в горячую баньку на открытом воздухе! - Сато улыбнулся с неподдельной теплотой. - А почему бы и нет? Вам, кажется, не помешало бы немного расслабиться!
      Среди ночи прямо над ухом пронзительно запел телефон. Жюстин, всегда с таким трудом засыпавшая, пробудилась. Рот ее пересох, горло воспалилось, будто она спала тревожно или постоянно кричала во сне.
      Она протянула руку к трубке, чтобы прервать этот трезвон, и взяла часы с ночного столика. Половина четвертого. О Господи! Она услышала, как трещит аппарат, и взяла трубку, будто она была живой.
      - Жюстин?
      - Рик, да что же ты...
      - Только не говори мне, что ты забыла.
      Она прижала руку ко лбу.
      - Я не...
      - Халеакала. Этот потухший вулкан. Ты же обещала, что я смогу свозить тебя туда.
      - Но сейчас половина четвертого утра. Бога ради, Рик...
      - Если мы выедем сейчас, доберемся туда как раз к восходу солнца. Самое время подняться к кратеру.
      - Но я вовсе не хочу любоваться восходом солнца. Я...
      - Это потому, что ты там не была. Ну же, мы только понапрасну тратим драгоценное время. Нам надо быть там не позже половины шестого.
      Жюстин хотела было малость поартачиться, но вдруг почувствовала себя слишком усталой, чтобы спорить. Наверное, куда легче просто поехать с Риком. "К тому же, - устало подумала она, - это, возможно, будет забавно".
      Разумеется, поездка превзошла все ее ожидания. Во-первых, от одного только подъема на машине по склону вулкана захватывало дух. Вершина была на высоте двух миль, и Жюстин видела, как по мере подъема местность меняется прямо на глазах. Рик предупредил ее, чтобы она оделась потеплее - в брюки, свитер, какую-нибудь куртку, если найдется. Весь этот наряд показался ей забавным, когда она брела к машине в прохладном, но напоенном благоуханием ночном воздухе. Ей не верилось, что в этом тропическом раю могло отыскаться местечко, где температура не поднималась выше тридцати пяти градусов по Фаренгейту. Но по мере подъема отягощенные плодами пальмы уступали место колючим кактусам, а те - величавым соснам, более подобающим штатам Мэн или Вермонт. И Жюстин пришлось поднять стекло на дверце машины и натянуть куртку.
      Уже возле самого кратера Рик включил обогреватель. Они миновали линию распространения деревьев, и теперь Жюстин смотрела на черную пустыню. Давным-давно потоки лавы, исторгнутой из земных глубин, медленно сползли вниз, поглощая все на своем пути. Теперь сквозь эту неровную холмистую лаву тут и там пробивались морозоустойчивые травы. Но никакой иной растительности не было. Машина делала один крутой поворот за другим, Жюстин оглядывалась через плечо, и ей были прекрасно видны огромное подножие Халеакалы и ее просторные склоны, сбегающие к побережью, изогнутая береговая линия, начинавшая поблескивать причудливым фосфорным блеском, и тонкие черные пальмы с прямыми стволами. За весь долгий путь вверх она не перемолвилась с Риком ни словом. Она свернулась в клубочек на переднем сиденье и прижалась боком к борту, словно ждала от него пощечины. Когда он свернул на широкую автостоянку, покрытую гудроном, Жюстин уже дремала, но винила в этом непривычный холод.
      Выбравшись из машины, она увидела какую-то призрачную паутину радиолокационных антенн, башенки и электронное оборудование, принадлежащие различным учреждениям, как военным, так и гражданским. Это были метеостанция и сейсмо-станция.
      Плакаты призывали идти медленно, а людей со слабым сердцем - вообще не подниматься так высоко. И в самом деле, когда они отправились в пеший поход, Жюстин почувствовала странную легкость в голове - верный признак того, что в легкие поступает недостаточно кислорода. Неистовый порыв ветра, несущего обрывки бумаги, обрушился на них, и дышать стало еще труднее.
      Жюстин обрадовалась, когда они поднялись по широкой лестнице и очутились в укрытии - каком-то сооружении из каменных глыб, со стеклянной восточной стеной. С этого наблюдательного пункта, напоминавшего орлиное гнездо, они и смотрели на пустынные кратеры Халеакалы. Местность больше напоминала лунный пейзаж на тех снимках, которые видела Жюстин, нежели их родную планету. Из-за отсутствия каких-либо вех определить расстояние здесь было невозможно. Пять миль тут были равны пяти тысячам ярдов, и это казалось фантастикой.
      Люди собирались в этом небольшом помещении точно так же, как столетия назад древние гавайцы, приходившие встречать восход солнца. Именно здесь, как гласила легенда, солнце было взято в плен как заложник и обрело свободу, лишь когда пообещало замедлять свой ход над Гавайскими островами, чтобы насквозь пропитать их своим светом.
      Небо было пустым и темным, никаких признаков начала чередования дня и ночи. Но солнце уже рядом. Они чувствовали это. Его приближение сопровождалось ощущением дрожи в спине. А потом будто вспыхнула печь в литейном цеху. Ярко-алая искра устремилась в небо над краем кратера Халеакалы. Вздох изумления пронесся над толпой, он сопровождал рождение света - яркого, прямого и вездесущего.
      Окрашен он был в совершенно неземные тона. У Жюстин захватило дух. Она чувствовала себя так, будто силы тяжести больше нет, и больше ничто не мешает ей воспарить над землей.
      Бледное пламя ползло через неровную долину в чаше кратера. Невероятно черные длинные стремительные тени перечеркивали лаву, будто новые трещины. Серые тона исчезли, остались только свет и тьма. А потом пришел фасеточный свет, который они знали и под которым родились. Он вернулся на Халеакалу так быстро, что никто не заметил, как это произошло. И зрелище кончилось, будто оно было неким рукотворным представлением.
      - Ну, теперь ты простишь меня за то, что я вытащил тебя из постели?
      Жюстин и Рик облокотились на деревянные перила. Они были последними, кто еще оставался на обзорной площадке. За спиной слышалось чиханье моторов. Туристы собирались снова преодолеть серпантин шоссе, отправляясь вниз, к теплым морским бризам.
      - Я устала, - сказала она. - Отвези меня назад.
      Выйдя из-под навеса, Жюстин увидела пару, стоявшую на краю кратера. Тела мужчины и женщины как бы склеились, они обнимали друг друга за талию. Эта пара привлекла внимание Жюстин, и она остановилась посмотреть. Женщина была высокой и стройной, ее медно-рыжие волосы были стянуты назад и образовывали длинный хвостик. Мужчина был крупным, черноволосым и мускулистым - этого не могла скрыть даже теплая ветровка. Женщина пошевелилась; в ее плавных движениях чувствовалась грация танцовщицы. Мужчина тоже двигался как танцор, но Жюстин достаточно долго прожила с Николасом Линнером, чтобы распознать человека, принадлежавшего к его опасному племени.
      - На что ты там глазеешь? - Рик проследил за ее взглядом и, потушив взор, отвернулся.
      "Я хочу так же", - сказала себе Жюстин, глядя на влюбленных, которые шли в обнимку на фоне острых лавовых утесов. Они купались в солнечном свете, словно божества. Ее веки обожгло слезами, и она подумала: "Нет, больше он не увидит, как я плачу!"
      Она отвернулась от влюбленных и от Рика и быстро сбежала вниз по лестнице. Она задыхалась, когда добралась до асфальтированной автостоянки. В сравнении с недавним зрелищем все здесь выглядело обыденным и неинтересным. Она забралась в машину и, прижавшись головой к окну, закрыла глаза. Выехав со стоянки и спустившись чуть ниже, Рик остановил машину и вылез.
      - Вот серебряные клинки, они растут только в горах! - Он показал на огороженный клочок темной земли, над которым возвышалось два-три прямых растения. Их заостренные листья имели необычный серебристо-серый цвет, оправдывая свое название. - Говорят, они цветут раз в двадцать лет и погибают сразу же после цветения.
      Жюстин смотрела на эти очаровательные растения, когда до нее донеслись слова Рика, и вдруг разразилась рыданиями, хоть и дала себе клятву не плакать. Губы ее тряслись, она ревела в голос, с мучительной болью, а потом тяжело опустилась на дорогу и уткнулась лицом в колени.
      - Жюстин... Жюстин.
      Она не слышала его. Она думала о том, как печально сложилась судьба этих серебряных клинков, и, разумеется, о нелепости всяких сожалений на этот счет. Нет, это у нее грустная жизнь. На похоронах своего отца она испытала только облегчение, и ей показалось, что она упивается им.
      Но теперь она знала правду. Она тосковала по отцу. Другого у нее не было. Он вырастил ее и, наверное, по-своему любил. И вот теперь он ушел, и это не огорчило ее, никак не повлияло на ее жизнь. Во всяком случае, так она думала. Ну и умница! Право же! Но на самом-то деле она просто чокнутая. Собственные чувства были не более доступны ее пониманию, чем чужие. Вот почему она и была бесполезной для Гелды. И для Николаса тоже.
      Но сейчас не время думать об этом. Еще рано. Сейчас лучше погрустить, как маленькая девочка, скучающая без своего папы, всегда тосковавшая по нему, но теперь уже способная сказать ему, как жалеет она о том, что они не смогли ужиться вместе.
      Жизнь была несправедлива, и теперь она понимала это всем своим существом. Она не могла сдержать рыдания, да и не хотела. Не скоро же ее пробрало, не скоро начала она скорбеть об отце и о той застенчивой и ранимой девочке, которой была доныне. Ее истинный возраст как бы настиг Жюстин, и она отправилась своим тернистым путем из детства в зрелость.
      Впустив в себя долго сдерживаемую скорбь, позволив ей разлиться в душе, завладеть всем ее существом, принести едва ли не телесную боль, Жюстин начала взрослеть.
      Нанги лежал в своей постели в 911-м номере гостиницы "Мандарин" в Гонконге. За сверкающими стеклами окон его взору открывался залив Виктории, а за ним - часы на башне причала Стар-Ферри, южной оконечности Коулуна и всего азиатского берега. Где-то на севере, в далеком Пекине, жили хозяева Лю, в этом уже не было сомнений. И с ними, равно как и с самим Лю, надо было вести себя рассудительно.
      "Самая большая сложность - время", - думал Нанги. Времени у него было не ахти как много, и пока коммунисты считают, что дело обстоит именно так, они будут крепко держать его своими зубами. То, о чем они просили устами Лю, было совершенно невозможно. Не могло быть и речи об отказе от управления его собственным "кэйрэцу". Всю свою жизнь он боролся за это высокое положение, прошел через бесчисленные опасности, обезвредил множество соперников, свел в могилу целое полчище врагов.
      И все-таки, если не будет другого выхода, кроме как поставить подпись под этой бумагой, что проку ломать голову? В любом случае он терял "кэйрэцу", ибо знал, что его компаний не сможет выдержать потерь на биржевых акциях и требований вернуть вклады, с которыми Паназиатский банк столкнулся по милости этого проклятого Энтони Чина.
      И все-таки Нанги сохранял спокойствие. Жизнь научила его терпению. Он обладал редкой способностью, известной в Японии как нариюки-но-мацу: он умел ждать перелома в ходе событий. Нанги веровал в Иисуса Христа и его чудеса. Если ему суждено лишиться "кэйрэцу", значит, такова его карма, наказание за прегрешения в одной из прошлых жизней. Ибо для Тандзана Нанги не было ничего дороже его компании.
      И тем не менее он был совершенно уверен, что не потеряет ее. Как в свое время у Готаро на их импровизированном плотике много лет назад, у Нанги была вера. Его трезвый ум и вера проведут его через все испытания, как не раз бывало прежде в трудную пору жизни.
      Нариюки-но-мацу.
      Кто-то постучал в дверь. Неужели он уловил изменение течения? Или оно продолжает нести его в открытое море?
      - Войдите, - сказал он. - Открыто.
      Появился Везунчик Чу и прикрыл за собой дверь. На нем был устрично-серый помятый шелковый костюм. При свете дня он казался мускулистым и весьма щеголеватым. У него было красивое, довольно узкое лицо и проницательные, умные глаза. "Ну, если учесть все это, - подумал Нанги, - Сато умеет выбирать людей".
      - Ровно семь утра, - сказал Везунчик Чу, стоя у дверей. - Мне очень хочется произвести на вас благоприятное впечатление... после прошлой ночи.
      - Вы закончили перевод?
      Везунчик Чу кивнул.
      - Да, сэр. Правда, местами приходилось трудновато, потому что, как вам несомненно уже известно, в китайском языке интонация несравненно важнее, чем слово само по себе.
      - Вам нет нужды выражаться столь высокопарно, - сказал Нанги.
      Везунчик Чу снова кивнул и, ухмыляясь, пересек комнату.
      - Там, на этой кассете, довольно много промежутков. Если богам будет угодно, я бы когда-нибудь встретился с этой женщиной. Она, должно быть, родилась под счастливой звездой, если ее действо, совершенное с этим смердящим коммунистом, сыном шелудивой собаки, принесет какие-либо сведения.
      - Я тут позволил себе заказать завтрак для нас обоих, - сказал Нанги, рукой помогая себе спустить ноги с кровати на пол. - Садитесь и составьте мне компанию, если не возражаете.
      И он принялся вытаскивать маленькие тарелочки из печи для подогревания пищи и ставить их на стол.
      - Дим-сум, - прошептал Везунчик Чу.
      Нанги видел, что произвел на него впечатление, угощая традиционно китайским завтраком. Молодой человек уселся в одно из обитых атласом кресел у стола и взял палочки для еды.
      За едой Везунчик Чу рассказал о том, что почерпнул из магнитофонной записи.
      - Во-первых, я не знаю, много ли у вас сведений о нашем товарище Лю.
      Нанги пожал плечами.
      - Самые общие, я полагаю. Я не новичок в Гонконге, но мне не удалось пока воспользоваться осведомленностью президента моего банка, Аллана Су. Он не посвящен в то, чем мы здесь занимаемся. Мне не хотелось бы вовлекать его до самого последнего момента. - Нанги на мгновение умолк, приводя в порядок свои мысли. - Лю вносит вклад в поддержание благоденствия Гонконга. Его многочисленные предприятия на самом острове и в Коулуне притягивают в Гонконг огромные суммы денег. Доставка грузов, банковское дело, книгоиздание... Думаю, что одна из его компаний владеет большинством крупных магазинов в Кантоне.
      Кладя в рот кусочек креветки, Везунчик Чу кивнул. Он жевал типичными для китайцев быстрыми движениями.
      - Да, это уж точно. Но известно ли вам, что он еще и глава синдиката, владеющего "Франтаном"?
      - Этим казино в Макао?
      - Именно им, - сказал Везунчик Чу, поглощая запеченное в тесте перепелиное яйцо. - Коммунисты считают наиболее удобным отмывать деньги через "Франтан", потому что это позволяет им получать миллиарды в любой валюте по их выбору, избегая неприятных вопросов, которые им могли бы задать. Некоторые из здешних крупных дельцов поступают так же, хоть и не через "Франтан".
      Нанги лихорадочно соображал, просчитывая все возможности. Он начал улавливать первые признаки перелома в течении дел.
      - Товарищ Лю и эта баба, Сочная Пен, давние любовники, это-то вполне ясно! - Везунчик Чу засунул за щеку кусок свиного рулета и принялся жевать с довольным видом, продолжая говорить. - Этот охочий до грязи морской слизень придумал для нее столько изощренных ласк, что у меня голова идет кругом. Он такой пылкий.
      - А она? - поинтересовался Нанги.
      - Ох, уж эти женщины, - сказал Везунчик Чу, словно это было исчерпывающим ответом. Он сдвинул пустые тарелки на край стола и поставил перед собой полные. Схватив соевый соус, он энергично потряс бутылочкой над клецками, стоявшими перед ним. Потом протянул руку за жгучим соусом чилли, красным как кровь. - Исходя из моего личного опыта, о женщинах никогда нельзя ничего сказать наверняка. Они рождаются обманщицами, как олень рождается парнокопытным. Они развивают в себе обман так же рьяно, как следят за модными стрижками. А разве у вас не было такого же личного опыта?
      Нанги ничего не ответил, гадая, куда клонит этот молодой человек.
      - Ну, значит, это у меня такой опыт, - сказал Везунчик Чу так, словно Нанги вставил какое-то замечание. - И эта девица - не исключение.
      - А она любит, что ли, этого коммуниста?
      - О да. Думаю, что любит. Хоть я и не могу представить себе, чем ее мог прельстить этот вшивый козел, не имеющий матери. Но ее чувства к нему, я думаю, к делу не относятся! - Он опустошил еще одну тарелку и пододвинул к себе следующую, снова взявшись за соевый соус чилли. - Это я говорю потому, что мне ясно: денежки она любит куда больше.
      - О, - сказал Нанги, чувствуя, что течение повернуло обратно. - И где же она утоляет эту жгучую жажду? Со своим дружком Лю?
      - Да, именно с ним! - Везунчик Чу кивнул. Он даже вспотел от обжорства. Этот сифилитичный пес прямо-таки балдеет, даря ей подарки. Только я боюсь, что не такой уж он щедрый, как хотелось бы нашей Сочной Пен.
      - И поэтому она блудит по другим местам.
      - Ну, так мне говорили.
      Нанги быстро рассердился, видя, что вступает на узкую дорожку.
      - А кто знает, что вам это известно?
      - Да никто, кроме вас! - Везунчик Чу наконец наелся. Он отодвинул последнюю тарелку. Его лицо лоснилось от жира и пота. - Но кое-что из того, что она говорила Лю, заставило меня навести справки. Сочная Пен живет в этом новом районе, на По-Шан-роуд. Эта территория принадлежит Триаде Зеленого Пэнга. - Он извлек белый шелковый носовой платок и старательно вытер лицо. Потом ухмыльнулся. - Случилось как раз так, что мой Третий кузен - четыреста тридцать восьмой у Зеленого Пэнга.
      - Я не хочу быть обязанным никому из Триады за какую бы то ни было услугу, - сказал Нанги.
      - Это не проблема, - выдохнул Везунчик Чу. - Мой брат обязан своим возвышением у Зеленого Пэнга моему отцу. Он будет только рад помочь. Никаких условий тут и не понадобится.
      Нанги подумал, что разговор с этим человеком подрывает его моральные устои.
      - Ну-ну, дальше, - сказал он.
      - Похоже, кто-то еще бороздит ту же самую благоуханную бухточку, что и товарищ Лю.
      - И кто же это может быть?
      - Ну, я же не волшебник. Мне нужно некоторое время, чтобы это выяснить. Они очень тщательно заметают следы! - Он искоса посмотрел на Нанги. - Нам с троюродным братцем, возможно, придется провести этой ночью кое-какую проверку на месте.
      - И в это придется вовлечь Зеленого Пэнга?
      - У меня нет выбора. Это их территория. Я даже и посрать-то не смогу в этом районе, не дав им знать об этом.
      Нанги кивнул. Он хорошо знал, какова сила Триады в Гонконге.
      - А что скажет Сочная Пен, если узнает, что вы стали ею заниматься?
      - Рэдмен, - сказал Везунчик Чу. - Чарльз Перси Рэдмен. Она использует его имя. Вы его знаете?
      Нанги на мгновение задумался.
      - Это тот судовладелец, да? Англичанин. Его семья давно живет в Гонконге.
      - Да, это Рэдмен, - согласился Везунчик Чу. - Но вот чего почти никто другой не знает, так это, что он агент правительства ее величества.
      - Рэдмен - шпион?! О Бог мой! - Нанги был искренне потрясен. - Но где же его связь с Сочной Пен? Она что же, каким-то образом следит за ним?
      - Похоже на то, не так ли?
      "Все это очень интересно, - подумал Нанги. - Только что из этих сведений может помочь мне в общении с коммунистами? Мое время истекает. Если я не дам Лю подтверждающую телефонограмму сегодня к шести вечера, то сделка отменяется, я не получу никакого капитала, Паназиатский банк рухнет, и в конечном счете то же самое произойдет и с кэйрэцу".
      - Есть что-нибудь еще? - спросил он.
      - Нет, пока я не заберусь в постельку с Сочной Пен и не посмотрю, что у нее там спрятано между ног.
      - Ну, это ерунда, как и все остальное, - резко заметил Нанги. - Мне нужно иметь что-нибудь до шести часов.
      - Этого вечера? - Везунчик Чу сделал большие глаза. - Никак невозможно, сэр. Она же дома и никуда не собирается выходить. За покупками ходит ее служанка. Я думаю, что она готовится к полуночной трапезе с каким-то дружком. Завтра рано утром - это самое большее, что я могу сделать. Я сожалею.
      Нанги глубоко вздохнул.
      - Боюсь, что далеко не так сильно, как я сам.
      Ночь. Капли дождя барабанят вокруг. Небо было черным и непроницаемым, если не считать серо-перламутрового пятна, за которым плыла полная луна, призрачная, как лик бывшей возлюбленной. Маленькие теплые волны подбирались к их телам, отражения качающихся желтых фонарей на деревьях позади них рассыпали белые блестки, которые тускнели и смягчались, превращаясь в насыщенное сияние благодаря наползающему со всех сторон туману.
      Двойные ряды фонариков, изогнутые в форме нитки жемчуга на шее какой-нибудь экзотической африканской принцессы, указывали путь к какой-то черной горбатой тени, поднимающейся над волнообразной землей. А позади этой громады, должно быть, лежало море: Николас уже чувствовал его острый соленый дух.
      Сидевший рядом с Николасом Сато заерзал, и по воде от них обоих пошли мягкие круги.
      - Вон там, - сказал он тихо, - разве этот вид не один из самых прекрасных в мире, разве он не делает Японию уникальной?
      Николас посмотрел в указанном направлении и увидел крутой отрог отвесных скал, сбегавших к Тихому океану. На его вздымавшейся груди ритмично покачивались крошечные оранжевые фонарики на носу и корме рыбацких посудин. Их хозяева и команды в поте лица гнули спину.
      - Они кажутся такими маленькими и суетливыми, будто светлячки, - сказал Николас. У него слипались глаза. День был долгий и трудный, полный тревог и опасений за жизнь его друга. И теперь горячая вода волшебным образом расслабляла его напряженное тело, сведенные мышцы, сухожилия на шее и плечах. И накопившаяся за день усталость утекала прочь. Он все еще беспокоился из-за того, что позволил Сато ехать с ним. Но коль скоро сам он был здесь, а Котэн сторожил около ротэнбуро, Николас почувствовал себя более уверенно, чем поначалу.
      Сато блаженствовал, ему было хорошо. Он вытянул свои длинные ноги и погрузил их в маленький водоворот, дыша полной грудью, наслаждаясь ощущением здоровья, которое внушал ему этот минеральный источник. Именно тогда он и почувствовал что-то у своей левой икры. Это что-то было мягким и теплым и со странной настойчивостью толкало, толкало, толкало его.
      Он вяло наклонился вперед, представляя себя этаким журавлем, скользящим по воде в узеньком морском заливе. Его ищущие пальцы ухватили что-то похожее на пучок морских водорослей. Сато с любопытством медленно потянул их вверх. Они оказались довольно увесистыми.
      Дождь прекратился. Свет фонарей доставал до пузатых бегущих облаков. Они скользили по небу, сливаясь и расходясь, и холодный опаловый свет луны, проникая в прорехи, окутывал, будто корона, тот предмет, который Сато извлекал из окутанного паром источника.
      Его мышцы напряглись от усилий, и ему пришлось действовать двумя руками, хотя Николас пришел на подмогу. Что-то чудовищно тяжелое упало под водой на его ноги. Потом оно медленно поднялось над водой, будто призрак, встающий из пучины, и Николас вздрогнул.
      - О, Будда! - прошептал Сато.
      Его руки так тряслись, что капли воды веером падали с извлеченного ими предмета. Это было тело с изображением огромного тигра, свернувшегося клубком. Вода стекала с мощной спины, когти задних лап словно оставили вмятины вдоль изогнутого хребта. Из-за воды казалось, будто цветная татуировка ожила.
      - О, Феникс, что же они сделали с тобой? - негромко воскликнул Сато.
      Подернутые дымкой слепые мертвые глаза уставились на него, распухшее лицо, обращенное к небу, блестело в лунном свете, зубы были крепко стиснуты, как будто даже боль не могла поколебать решимости их обладателя.
      Акико думала о том обещании, которое она дала Сайго. Или, говоря точнее, дала "ками" Сайго.
      Она перевернулась на своем футоне, провела рукой по глазам. Красный свет потеснил мрак. "Гири". Это связывало ее, словно стальные наручники. Не в первый раз жалела она, что родилась японкой. Как, должно быть, свободны американки или англичанки. И никакого тебе "гири". Ибо Акико знала, что, если не чувствовать "гири", то и не будешь связана им. Но она была японкой. Кровь самураев текла в ее жилах. О нет, не кровь прославленного Офуды. Она выбрала это имя по достижении совершеннолетия во многом по той самой причине, по которой Жюстин предпочла именовать себя Тобин вместо Томкин: она хотела скрыть свое прошлое.
      Но разве было такое время, когда она в мыслях называла себя Акико Симада? Она ведь даже не знала полного имени своей матери. В фуядзё употреблялись только прозвища, да и те зачастую были ненастоящими. Икан! Получила ли ее мать это имя при рождении? Или она взяла его уже в фуядзё? Или же, что было столь же вероятно, те, кто управлял этим "замком, не ведавшим ночи", попросту дали его ей?
      Она опустила руки и сложила их чашечкой между ног. Она все еще ощущала остаточную дрожь, растяжение влагалища, которое вызвали ласки Николаса. Она никогда больше не будет прежней. Акико с ужасом сознавала, что не уверена, хочет ли быть такой, как раньше.
      Но что же ее ответ? Мщение значило так много, дало ей цель, когда Акико думала, что цели нет. Не находя утешения в мыслях о возмездии, согревавших душу, она могла зачахнуть и умереть. Те, кто вынудил ее бежать из фуядзё, давно были мертвы и спали вечным сном, в котором она парила над ними по ночам. Но они были стариками, и в ее понимании это не было истинной справедливостью. Они уже неистребимы, и с этим ничего не поделаешь. По ее мнению, они прожили гораздо дольше, чем хотелось бы. Но все же она отомстила за себя.