Династия Матарезе - Возвращение Матарезе

      – Я пришел с миром, мистер Скофилд, и я не собираюсь открывать кому бы то ни было ваше местонахождение, – начал Прайс, осторожно продвигаясь вперед. – Нам понадобилась кое-какая информация, предоставить которую, полагаем, можете только вы.
      – Давайте подождем с этим до тех пор, пока не дойдем до дома, мистер Камерон Прайс.
      – Вам известно, ктоя такой?
      – Естественно. Вас считают лучшим из лучших; возможно, вы даже лучше, чем был в свое время я… Вы можете опустить руки; пальмовые листья хлещут вам по лицу.
      – Благодарю вас.
      – Не стоит. – Внезапно Скофилд громко крикнул: – Все в порядке! Зажигай свет, Антония. У него хватило ума нас разыскать, так что откупоривай бутылку вина.
      Поляна в лесу внезапно озарилась светом двух прожекторов, открывшим просторную одноэтажную хижину и естественную лагуну справа.
      – Господи, как же здесь красиво! – воскликнул агент ЦРУ.
      – Нам потребовалось много времени, чтобы найти это место, и еще больше – чтобы его благоустроить.
      – Вы сделали все сами?
      – Нет, черт возьми. Замысел моей жены, а рабочих я привозил на лодке с Сент-Киттса и других островов. Поскольку половину обещанного вознаграждения я выплачивал вперед, никто не возражал против того, что перед отплытием с Тортолы им завязывали глаза. Простая предосторожность, молодой человек.
      – Молодой, но не очень, – с улыбкой произнес Камерон.
      – Все зависит от того, откуда вы, приятель, – сказал Скофилд, выходя на залитую светом поляну. Его узкое, худое лицо обрамляла короткая седая бородка и довольно длинные редкие седые волосы, но глаза за стеклами очков в стальной оправе светились молодостью. – Нам здесь нравится.
      – Вы живете в полном одиночестве…
      – Не совсем. Мы с Тони частенько мотаемся на Тортолу, оттуда на рейсовом корабле до Пуэрто-Рико, а потом самолетом в Майами или даже в Нью-Йорк. Как и у вас, если, конечно, ваша голова наполнена мозгами, у меня полдюжины паспортов на разные имена, которые помогают мне разъезжать по всему свету.
      – Похоже, моя голова наполнена не мозгами, – вынужден был признать Прайс.
      – Так обзаведитесь ими. Быть может, придет день, когда выяснится, что это все, что у вас есть. Правда, предварительно желательно присвоить несколько сотен тысяч долларов из фонда накладных расходов. Разумеется, разместив их в офшорных банках.
      – И выэто сделали?
      – А вы представляете, что можно позволить себе на нашу пенсию? В лучшем случае, маленькую квартирку где-нибудь в Ньюарке, да еще не в самом престижном районе. Лично я не собирался довольствоваться этим. Я заслужил большего.
      – Матарезе, – тихо произнес Камерон. – Они вернулись.
      – Я уже покинул эту орбиту, Прайс. Мне позвонил один старый друг из Вашингтона и предупредил, что ты будешь меня искать. – Скофилд перешел на «ты» так естественно, что Прайс на это даже не обратил внимания. – Да, у меня есть такой же телефон, как у тебя, и тоже защищенный, но вам не удастся втянуть меня назад в преисподнюю.
      – Сэр, мы никуда не собираемся вас втягивать; мы только хотим узнать правду, такой, какой она известна вам.
      Скофилд ничего не ответил. Когда они подошли к короткой лестнице, ведущей в хижину, он сказал:
      – Заходи в дом и снимай с себя этот наряд. В нем ты похож на человека-паука.
      – У меня в сумке есть одежда.
      – Когда-то и я тоже носил такую. Рубашка, брюки и удавка, легкая куртка и два пистолета, еще, наверное, смена белья и охотничий нож. И виски, виски я никогда не забывал.
      – У меня есть бурбон…
      – В таком случае, ребята из Вашингтона правы. У тебя есть перспективы.
      Внутри хижины – точнее, не хижины, а дома средних размеров, – почти все было белым. Эту белизну подчеркивали настольные лампы. Белые стены, белая обстановка, белые арки, ведущие в соседние помещения, – все было предназначено, чтобы отгонять жару беспощадного солнца. А рядом с белым плетеным креслом-качалкой стояла жена Скофилда. Как и сказал тот обитатель Тортолы, следивший за ней от почтового отделения, она была высокая, плотно сбитая, но не полная. Сочетание темных и седых волос выдавало ее возраст. Лицо миссис Скофилд было изящным, но в то же время сильным; за красивым фасадом чувствовался недюжинный ум.
      – Примите мои поздравления, мистер Прайс, – приветствовала она Камерона по-английски с едва заметным акцентом. – Мы были предупреждены о вашем появлении, однако я не думала, что вам удастся нас найти. За мной один доллар, Брэй.
      – Ставлю еще один, что этот я никогда не увижу.
      – Разыскать вас, миссис Скофилд, оказалось совсем нетрудно.
      – Разумеется, всему виной явился почтовый ящик, – вмешался в разговор бывшая звезда оперативной работы. – Это наше слабое место, без которого, увы, никак не обойтись. Мы по-прежнему выходим в море, по-прежнему занимаемся перевозками: это дает возможность заработать несколько долларов и просто пообщаться с людьми… Знаете, мы вовсе не враги человеческого общества. Больше того, от общения с большинством людей мы получаем удовольствие.
      – Ваш дом, сэр, расположенный в полном уединении, говорит об обратном.
      – Если подходить поверхностно, полагаю, вы правы, но ведь очевидное порой может оказаться обманчивым, не так ли, молодой человек? Мы не отшельники, и такой образ жизни мы выбрали из сугубо практических соображений. Ваше появление здесь служит тому хорошим примером.
      – Прошу прощения?
      – Известно ли вам, мистер Прайс, – вмешалась Антония Скофилд, – сколько разного народа пыталось втянуть моего мужа обратно в его ремесло? Помимо Вашингтона, к Брэю обращались еще английские МИ-5 и МИ-6, французское Второе отделение, итальянская Секретная служба и вообще разведки всех стран – членов НАТО. Он постоянно отказывается, но эти люди упорно не желают «оставить его в покое», как выразились бы вы, американцы.
      – Ваш муж считается блестящим специалистом…
      – Я был, былтаким… и то еще под вопросом! – воскликнул Скофилд. – Но мне больше нечего предложить. Господи Иисусе, я не у дел вот уже почти двадцать пятьлет! За это время изменился весь мир, и у меня нет ни малейшего интереса разбираться в нем. Ну да, тебе удалось меня разыскать; если бы мы поменялись ролями, мне потребовалось бы ничуть не больше времени, чтобы разыскать тебя.Но ты поразишься, узнав, насколько эффективно такое незначительное препятствие, как островок, не нанесенный на большинство карт, и почтовый ящик с дурацким названием, останавливает любопытных. И хочешь узнать, почему?
      – Да, хотелось бы.
      – Да потому, что у них сотни других проблем, и они не желают возиться с трудностями. Гораздо проще доложить начальству, что установить мое местонахождение не удалось. Только подумайте о том, какие средства нужны для оплаты авиабилетов и командировочных; затраты стремительно разрастаются подобно снежному кому, и в конце концов те, кому я был нужен, опускают руки. Так значительно проще.
      – Но вы только что признались, что вам сообщили о моем предстоящем приезде. Вы могли бы возвести дополнительные преграды, хотя бы просто на время не пользоваться почтовым ящиком. Однако вы этого не сделали. Не попытались защититься.
      – Молодой человек, в проницательности тебе не откажешь.
      – Мне странно слышать, как вы употребляете по отношению ко мне это выражение. Точно так же я обращался к лейтенанту береговой охраны на Сент-Томасе.
      – Вероятно, он был вдвое моложе тебя, как и ты вдвое моложе меня. И что с того?
      – Да, в общем-то, ничего, и все же, почему вы не предприняли такую попытку? Не постарались защитить свое уединение?
      – Это решение было принято совместно, – ответил Скофилд, бросив взгляд на жену. – Сказать по правде, на нем настояла Антония. Нам хотелось посмотреть, хватит ли у тебя терпения, выдержки томиться в полном бездействии, перед тем как сделать шаг. Час превращается в день, день превращается в месяц; всем нам пришлось через это пройти. Ты с честью выдержал испытание; в прямом смысле слова спална пляже. Потрясающая подготовка!
      – Вы так и не ответили на мой вопрос, сэр.
      – Да, я не попытался спрятаться от тебя, потому что знал, зачем ты меня ищешь. Только одна причина могла заставить меня вернуться из добровольного изгнания, и ты ее назвал. Матарезе.
      – Расскажи ему, Брэй, расскажи все, что тебе известно, – заговорила Антония Скофилд. – Ты в долгу перед Талейниковым, мы оба обязаны Василию жизнью.
      – Знаю, дорогая, но, может быть, нам сначала все же следует чего-нибудь выпить? Я готов остановиться и на вине, хотя мне бы хотелось бренди.
      – Дорогой, если хочется, можешь выпить и того, и другого.
      – Теперь ты понимаешь, почему я живу с ней уже столько лет? Женщину, которая называет тебя «дорогой» после четверти века совместной жизни, надо держать обеими руками.

Глава 4

      – Нам придется вернуться в начало этого века, точнее, в конец предыдущего, – начал Скофилд, качаясь в плетеном кресле на огороженной веранде, освещенной свечами, которая была пристроена к уединенному домику на предположительно необитаемом острове, обозначенном на картах только как номер 26 во Внешней гряде. – Точных дат нет, поскольку архивы пропали или уничтожены, но можно предположить, что Гийом, барон Матарезе, родился около 1830 года. По корсиканским меркам семья была состоятельной; основным ее богатством была недвижимость. Земли и баронский титул были получены от Наполеона, хотя это остается под вопросом.
      – Почему? – спросил Прайс. Переодевшись в шорты и футболку, он зачарованно слушал седовласого, седобородого бывшего сотрудника разведки, чьи глаза дерзко плясали за стеклами очков в стальной оправе. – Должны же быть документы о праве собственности, о наследстве.
      – Как я уже говорил, все оригинальные документы были утеряны, поэтому пришлось составлять новые. Нашлись те, кто утверждал, что они поддельные, состряпанные по заказу того самого молодого Гийома, что Матарезе в глаза не видели ни одного Бонапарта, ни Третьего, ни Второго, и уж тем более Первого. Так или иначе, к тому времени, как появились эти сомнения, семейство уже стало настолько могущественным, что все вопросы отпали сами собой.
      – И как оно добилось могущества?
      – Гийом Матарезе был настоящим финансовым гением, ничуть не меньше, и, подобно большинству этих деятелей, он знал, когда и где срезать углы, оставаясь в рамках закона. К тому времени, как Гийому исполнилось тридцать лет, он уже стал самым богатым и самым влиятельным землевладельцем на Корсике. Его семейство в буквальном смысле распоряжалось всем островом, и французское правительство не могло ничего с этим поделать. Матарезе правили, руководствуясь собственными законами: они получали процент доходов от всех основных морских портов Корсики, подношения и взятки от производителей сельскохозяйственной продукции, которым приходилось использовать дороги острова. Считается, что Гийом Матарезе стал первым корсо – это корсиканский эквивалент «черной руки», мафии. В сравнении с ним «крестные отцы» мафии двадцатого столетия кажутся жалкими слизняками, шаловливыми детьми. Конечно, имели место и насилие, и жестокость, но масштабы этого были минимальные, зато эффективность – максимальная. Барон правил за счет страха перед наказанием, поэтому ему почти не приходилось карать провинившихся.
      – Неужели официальный Париж не мог заставить его замолчать или просто вышвырнуть с острова?
      – Центральные власти поступили еще хуже – они уничтожили двух сыновей барона. Оба умерли страшной смертью, и после этого барон уже никогда не был таким, как прежде. Именно вскоре после их гибели Гийом замыслил свое так называемое «пророчество». Международный картель, ничего подобного которому Ротшильдам и не снилось. В то время как Ротшильды открыто распространяли свою банковскую сеть по всей Европе, Гийом пошел в противоположном направлении. Он вербовал могущественных людей себе в союзники. Все эти люди в прошлом обладали огромным состоянием, полученным в наследство или нажитым лично, которого лишились, – и, подобно барону, жаждали мщения. Эти первые члены Матарезе держались в тени, избегали любой публичной известности, предпочитая распоряжаться своими богатствами издалека. Для этой цели они нанимали подставных лиц, разного рода адвокатов и поверенных, и, снова возвращаясь к Бонапартам, они использовали тактику, провозглашенную Наполеоном Первым. Тот как-то сказал: «Дайте мне достаточное количество медалей, и я одержу победу в любой войне». Точно так же первые Матарезе раздавали титулы, высокие должности и баснословные жалования, словно Рокфеллер – гривенники. И все это ради единственной цели: они стремились оставаться полностью анонимными. Видите ли, Гийом понимал, что его план создания всемирной финансовой сети осуществится только в том случае, если ключевые игроки будут выглядеть абсолютно чистыми перед законом, будут выше подозрений в нечистоплотности.
      – Боюсь, это не совсем соответствует той информации, которую я получил, готовясь приступить к этой работе, – сказал оперативный сотрудник ЦРУ. – Больше того, полностью противоречит.
      – О, вот как?
      – Да, сэр. Два человека, оживившие наш интерес к Матарезе, – вот почему я здесь – описали эту организацию как зло. Первый назвал ее «высшим злом», второй – «воплощением зла». Поскольку оба эти заявления были сделаны престарелыми людьми, которые стояли на пороге смерти, к их словам прислушались бы даже в суде… Вы же описываете нечто другое.
      – Вы правы, и в то же время вы ошибаетесь, – сказал Скофилд. – Я описал «пророчество» Гийома так, как замыслил его он сам, и пойми правильно, святым этого человека никак нельзя было назвать. Барон стремился к полной и абсолютной власти, но гений его заключался в том, что он признавал практические и философские императивы…
      – Очень мудреное выражение, – прервал его Прайс.
      – Зато очень точное, – поправил его бывший сотрудник ЦРУ, – и очень уместное. Если задуматься над этим, Матарезе почти на столетие опередили свое время. Барон хотел создать то, что впоследствии получило название «Всемирный банк», «Международный валютный фонд» и даже «Трехсторонняя комиссия». Для того чтобы достичь этой цели, его сподвижники должны были выглядеть кристально чистыми перед законом.
      – В таком случае, если предположить, что меня ввели в курс дела правильно, что-то случилось, что-то изменилось.
      – И это действительно так, тутты прав. Матарезе превратились в чудовищ.
      – Как это произошло?
      – Гийом умер. Одни говорят, он скончался в объятиях женщины, которая была моложе его на пятьдесят лет, а ему самому тогда уже было под девяносто. Другие в этом сомневаются. Так или иначе, его наследники – так их называл барон – накинулись на его финансовую империю, словно пчелы на мед. Механизм был отлажен, Матарезе разрослись по всей Европе и Америке, деньги и, что гораздо важнее, конфиденциальная информация перетекали еженедельно, а то и ежедневно. Организация превратилась в невидимого осьминога, который бесшумно следил за многими десятками предприятий, национальных и международных, угрожая обнародовать их грязные делишки и незаконную прибыль.
      – По сути своей – своеобразный аппарат, осуществляющий полицейский контроль над самим собой во всем, что связано с финансовой деятельностью – как на внутреннем, так и на международном уровне, я правильно понял?
      – Лучшего определения мне слышать не приходилось. В конце концов, кому как не продажной полиции лучше всех знать, как нарушить закон, охранять который она призвана? Наследники не упустили момент. Конфиденциальная информация, которая текла между различными отделениями Матарезе, перестала использоваться только для шантажа; она стала продаваться. Размеры прибыли взлетели до небес, и последователи Гийома потребовали свою долю многократно увеличившихся доходов. Черт побери, Матарезе расползлись по всем континентам и превратились в подпольный культ – в буквальном смысле этого слова. Подобно коза ностре, новых членов заставляли приносить торжественную клятву, а высшее руководство даже украшало свое тело особой синей татуировкой, говорившей об их высоком ранге.
      – Да это же похоже на какое-то безумие!
      – А это и былонастоящим безумием, но только в высшей степени эффективным. Успешно пройдя испытание, новый член Матарезе мог больше ни о чем не беспокоиться до конца дней своих: финансовая стабильность, иммунитет от законов, свобода от стрессов обычной жизни; главное – он должен был беспрекословно повиноваться своему руководству, выполнять любыеприказы.
      – Отказ выполнить приказ был равносилен смертному приговору, – сказал Прайс.
      – Разумеется.
      – Итак, насколько я понимаю, вы описали нечто похожее на мафию или корсо.
      – Боюсь, мистер Прайс, ты снова ошибаешься – ошибаешься в самой сути.
      – Поскольку я пью бренди у вас дома, наслаждаюсь вашим гостеприимством, о котором даже не мечтал, почему бы вам не обращаться ко мне Камерон, или, еще лучше, просто Кам, как это делают все мои близкие друзья?
      – Как ты уже понял со слов моей жены, я – Брэй. Моя младшая сестра не могла выговаривать имя Брэндон лет до четырех, поэтому она звала меня Брэем. Так это имя и осталось за мной.
      – Ну а мой младший брат не мог выговорить имя Камерон. У него получалось «Крамром» или, что еще хуже, «Комаром», поэтому он в конце концов остановился на сокращении Кам. И это имя также осталось за мной.
      – Брэй и Кам, – усмехнулся Скофилд, – чем-то напоминает название провинциальной юридической фирмы.
      – Я буду очень рад – нет, сочту за честь, если наши имена будут упоминаться вместе. Я ознакомился с вашим послужным списком.
      – Почти весь он – бессовестное преувеличение; это делалось, для того чтобы выставить в благоприятном свете мое начальство и аналитиков. Так что знакомство со мной едва ли благоприятно отразится на твоей карьере. В конторе слишком многие считают меня просто психом, которому повезло, а то и чем-то похуже. Гораздо хуже.
      – Это мы пропустим. Так почему я снова ошибся? Ошибся в самой сути?
      – Потому что Матарезе никогда не набирали в свои ряды головорезов; по иерархической лестнице поднимались не за количество «мокрых дел». О, разумеется, если им приказывали, они убивали. Но никаких кровавых расправ и пальбы на улицах; как правило, и никаких трупов. Если же совет Матарезе, а был и такой, принимал решение осуществить показную жестокость, для этой цели специально нанимались громилы, причем проследить, кто именно сделал заказ, оказывалось невозможно. Но своих членов для такого рода работы Матарезе никогда не использовали. Они были руководителями.
      – Они были алчными ублюдками, присосавшимися к дикому вепрю.
      – Точно подмечено, – усмехнулся Скофилд, потягивая бренди. – Это была элита, Камерон, которая стояла высоко над обычными людьми. По большому счету, это были лучшие из выпускников университетов как по эту сторону Атлантики, так и Европы, самые светлые умы промышленности и финансов. Эти люди давным-давно сами для себя решили добиться небывалых успехов в жизни, и Матарезе должны были стать кратчайшей дорогой, ведущей к этой цели. Однако, попав в организацию, они оказались на крючке, и кратчайшая дорога превратилась для них в мир, из которого они больше не могли вырваться.
      – А как же насчет чувства ответственности? Понятий добра и зла?Вы хотите сказать, что эта армия лучших и умнейших была начисто лишена морали?
      – Не сомневаюсь, мистер Прайс… извини, Камерон, среди Матарезе встречались те, кто не до конца растерял моральные принципы, – заговорила Антония Скофилд. Скользнув под белой аркой, она вышла на веранду, освещенную свечами. – И также не сомневаюсь, что, если они осмеливались высказать вслух свои суждения, их самих и их родственников ждала страшная участь… в основном они становились жертвами несчастных случаев.
      – Какая дикость!
      – Так действовали возрожденные Матарезе, – добавил Брэндон. – Мораль сменило отсутствие выбора. Понимаешь, все приходило последовательно, и прежде чем человек успевал сообразить, что к чему, оказывалось, что обратного пути уже нет. Эти люди жили совершенно особой, ни на что не похожей жизнью, при этом внешне все выглядело нормально: семья, дети, хороший вкус. Кам, ты получил общее представление, что к чему?
      – Настолько отчетливое, что становится страшно… Мне кое-что известно – очень немногое – о том, как вы с Василием Талейниковым объединились в борьбе против Матарезе, однако ваш отчет о случившемся был не слишком подробным. Не желаете немного просветить меня?
      – Разумеется, он все расскажет, – заговорила жена Скофилда. – Не так ли, дорогой?
      – Ну вот, снова она за свое, – подхватил Скофилд, бросив на Антонию теплый взгляд. – Мой отчет был поверхностным, потому что в то время еще была в разгаре холодная война, и у нас в руководстве оставались клоуны, которые стремились во что бы то ни стало выставить Василия, нашего советского врага, с самой плохой стороны. Я же не желал принимать в этом участия.
      – Василий сознательно пошел на смерть ради того, Камерон, чтобы мы остались в живых, – продолжала Антония, опускаясь в плетеное кресло рядом с мужем. – Он обрек себя на страшные мучения и бросился на врагов, дав нам возможность спастись. Если бы не его жертва, мы оба были бы расстреляны, убиты.
      – Из заклятых врагов – в союзников, даже в друзей, готовых отдать друг за друга жизнь?
      – Так далеко я бы все-таки не заходил, а я размышлял над этим долгие годы. Мы ни на минуту не забывали о том, какое зло совершили в прошлом друг другу, но, полагаю, Василий в конце концов решил, что его преступление было более тяжким. Он убил мою жену, я убил его брата… Это было, и от этого никуда не деться.
      – Меня ввели в курс дела, – сказал Прайс. – Мне также сказали, что вы были признаны «безвозвратно потерянным». Не желаете ничего сказать по этому поводу?
      – А о чем тут говорить? – тихо промолвил Скофилд. – Что было, то было.
      – Как это о чемтут говорить? – переспросил пораженный сотрудник ЦРУ. – Во имя всего святого, собственное ведомство, ваше начальствораспорядилось вас устранить!
      – Как это ни странно, я никогда не считал этих людей своим «начальством». И даже наоборот.
      – Вы прекрасно поняли, что я имел в виду…
      – Да, понял, – прервал его Скофилд. – Кто-то сложил числа, но получил неверный результат, и поскольку я знал, кто именно совершил ошибку, я решил его убить. Однако затем я рассудил, что меня обязательно схватят, а этот человек того не стоил. Вместо этого я перестал злиться и постарался с ним сквитаться. Я разыграл те карты, что были у меня на руках, и они оказались не такими уж и плохими.
      – Вернемся к Талейникову, – сказал Камерон. – С чего начались ваши отношения?
      – А ты парень шустрый, Кам, – одобрительно заметил Скофилд. – Ключ всегда находится в самом начале – первая дверь, которую нужно отпереть. Не открыв эту дверь, никогда не дойдешь до других.
      – Лабиринт с дверями?
      – Причем с бессчетным количеством. А начало… Все началось с одной головоломки, в которой оказались замешаны мы оба. Были совершены два необычайных убийства, две расправы. С нашей стороны жертвой пал генерал Энтони Блэкберн, председатель объединенного комитета начальников штабов, а с советской стороны – Дмитрий Юревич, ведущий физик-ядерщик.
      – Заместитель директора Шилдс упоминал про него, да и у меня самого в памяти что-то сохранилось. Знаменитый русский ученый, погибший в лапах разъяренного медведя.
      – Да, в то время это была самая расхожая версия. Однако этого медведя подстрелили те самые люди, которые затем натравили его на Юревича. На свете нет ничего страшнее огромного раненого медведя, в чьих ноздрях стоит запах собственной крови. Учуяв охотников, он набросился на них и рвал на части, пока его не пристрелили… Погоди-ка. ФрэнкШилдс? Моих лет, бульдожье лицо с глазами, скрытыми складками кожи? Он еще работает в конторе?
      – Шилдс очень высокого мнения о вас.
      – Возможно, с годами он пришел к этому, оглядываясь назад, однако когда мы с ним работали вместе, все было иначе. Фрэнк Шилдс – блюститель чистоты, он всегда не мог терпеть таких людей, как я. Однако аналитикам нередко приходится переступать через себя…
      – Извините, – прервал Скофилда Прайс, – вы говорили про два убийства.
      – Здесь мне придется немного отклониться в сторону. Камерон. Тебе когда-нибудь приходилось слышать выражение «обыденность зла»?
      – Разумеется.
      – И что оно для тебя значит?
      – Ну, полагаю, имеется в виду, что если жуткие события повторяются достаточно часто, к ним все привыкают – они становятся обыденными.
      – Очень хорошо. Именно это и произошло с Талейниковым и со мной. Понимаешь, в те времена считалось, что в области черных операций мы с Василием являемся ведущими игроками по части подобных убийств. Однако это был миф, имеющий мало общего с действительностью. На самом деле помимо того, что мы с Талейниковым сделали друг с другом, на нашем общем счету более чем за двадцать лет было всего четырнадцать убийств, получивших достаточный резонанс: восемь совершил Василий и шесть – я. Едва ли нас можно поставить в один ряд с Карлосом Шакалом, однако мифы живут собственной жизнью, стремительно разрастаются и завоевывают особую убедительность. Мифы – это страшная штука.
      – Кажется, я начинаю понимать, к чему вы клоните, – сказал Прайс. – Обе стороны обвиняли в убийстве предполагаемого ведущего специалиста противника по подобного рода делам – то есть вас и Талейникова.
      – Совершенно верно, однако ни я, ни Василий не имели к этим убийствам никакого отношения. Все было подстроено так, как будто мы разве что не оставили свои визитные карточки.
      – Но как вы встретились? Не могли же вы просто снять трубку и позвонить друг другу? Да, вот было бы смешно! «Алло, коммутатор КГБ? Говорит Беовульф Агата, будьте добры, свяжитесь с товарищем Талейниковым, кодовое имя Змей, и передайте, что я хочу с ним поговорить. Не сомневаюсь, он согласится немного поболтать. Видите ли, нас обоих решили «убрать», однако на самом деле произошла страшная ошибка. Какая глупость, вы не находите?»
      – Кодовое имя Беовульф Агата… для того чтобы придумать такое, нужно иметь богатое воображение, – отметил сотрудник ЦРУ.
      – Да, я всегда считал, что без вдохновения тут не обошлось, – согласился Скофилд. – Причем в этом имени есть что-то неповторимо русское. Наверное, тебе известно, что русские частенько обращаются к человеку, используя его имя и имя его отца, не упоминая фамилию. Что-то вроде наших первого и второго имени.
      – Брэндон Алан… Беовульф Агата. Вы правы. Ну да ладно. Поскольку вы не звонили в КГБ, какже вы все-таки встретились?
      – С чрезвычайными мерами предосторожности, опасаясь, что противная сторона, выражаясь банально, без размышлений откроет огонь на поражение. Первый ход в нашей смертельной шахматной партии сделал Василий. Для начала он должен был выбраться из Советского Союза, потому что ему грозил расстрел. Причины этого слишком запутанные, чтобы в них вдаваться. Ну а во-вторых, всемогущий председатель КГБ, умирая, рассказал ему о Матарезе…
      – Не вижу связи, – вмешался Прайс.
      – А ты подумай хорошенько. У тебя есть пять секунд.
      – Боже всемогущий, – прищурившись, тихо прошептал Камерон. – Матарезе! Это онистояли за обоими убийствами? Юревича и Блэкберна?
      – В самую точку, агент Прайс.
      –  Но зачем?
      – Потому что их щупальца проникли в военные ведомства обеих сторон, и какая-то горячая голова посчитала устранение Блэкберна и Юревича отличным ходом, если только удастся осуществить это так, чтобы не оставить следов. Убийства осуществили Матарезе, поставив об этом в известность считаных людей в Вашингтоне и Москве. Причем умышленно были подброшены улики, которые указывали на Василия и меня.
      – Все так просто? Но опять же, зачем?
      – Потому что Матарезе занимались этим на протяжении многих лет. Поставляя обеим сверхдержавам информацию о новейших образцах вооружения, созданных противником, вынуждая отвечать тем же, и в конце концов гонка вооружений приобрела гигантские масштабы. А тем временем Матарезе получали миллиарды от производителей оружия, которые с радостью делились с ними своей сверхприбылью.
      – Все это слишком быстро, я не успеваю разобраться… Итак, первый шаг сделал Талейников?
      – Он отправил мне короткое сообщение из Брюсселя. «Или мы убьем друг друга, или встретимся и поговорим». Каким-то образом ему удалось добраться до Бельгии, и после нескольких встреч, в ходе которых мы, черт побери, едва не прикончили друг друга, мы наконец заговорили. Мы пришли к выводу, что кто-то, используя наши имена, наши образы, если угодно, подвел наши страны к самой грани войны, и только вмешательство советского генсека и американского президента остудило горячие головы. Главам государств удалось убедить друг друга в том, что обе сверхдержавы непричастны к этим убийствам, что ни я, ни Талейников даже близко не подходили к местам преступлений.
      – Если можно, чуточку помедленнее, – снова прервал его Камерон, в свете свечей поднимая правую руку. – Как я уже сказал, у меня в памяти отложилась гибель Юревича, потому что она была такой зловещей, но я ничего не помню про убийство генерала Блэкберна – возможно, потому, что я тогда еще был слишком мал. Для десятилетнего мальчишки председатель объединенного комитета начальников штабов мало что значит.
      – Ты ничего не вспомнил бы, даже если в то время был вдвоестарше, – усмехнулся Скофилд. – В средствах массовой информации было сообщено, что Энтони Блэкберн умер от острой сердечной недостаточности, читая Священное Писание в библиотеке у себя дома. Очень милая подробность, если учесть, как все обстояло в действительности. Блэкберн был убит в роскошном нью-йоркском борделе, в тот момент, когда занимался особо извращенными любовными утехами.
      – Почему он стал жертвой покушения? Только потому что возглавлял объединенный комитет начальников штабов?