Ультиматум Борна

Роберт Ладлэм
Ультиматум Борна

      Бобби и Леонарду Райхерт — двум очаровательным людям, которые так обогатили нашу жизнь, с благодарностью.

      «The Bourne Ultimatum» 1990, перевод П. Рубцова

Пролог

      Над Манассасом, что в Вирджинии, сгустилась тьма, и сразу же сельская местность наполнилась звуками невидимой ночной жизни. Борн продирался сквозь заросли, окружавшие поместье генерала Нормана Суэйна. Потревоженные птицы вспорхнули из скрытых в темноте гнезд, на деревьях проснулись и тревожно закаркали вороны и вдруг, словно успокоенные каким-то заговорщиком, собратом по охоте, умолкли.
      Манассас! Здесь спрятан ключ! Ключ, который откроет потайную дверь, ведущую к Карлосу-Шакалу — убийце, единственным желанием которого было уничтожить Дэвида Уэбба и его семью... «Уэбб! Уйди от меня, Дэвид! — мысленно вскричал Джейсон Борн. — Дай мне возможность быть убийцей, которым ты никогда не станешь!»
      Каждый раз сжимая кусачки, которыми он кромсал толстую проволоку высокой ограды, он все яснее осознавал неотвратимый факт, подтверждавшийся учащенным дыханием и каплями пота, выступавшими на лбу: ему было пятьдесят, и он не мог так же легко проделывать все то, на что был способен тринадцать лет назад в Париже, когда, получив приказ, выслеживал Шакала. Об этом стоит подумать, но мешкать нельзя. Теперь у него были Мари и дети — жена Дэвида и дети Дэвида, — и ему все под силу, стоит лишь захотеть! Дэвид Уэбб понемногу исчезал из его души, в ней оставался только безжалостный Джейсон Борн.
      Наконец это удалось: он сделал лаз! Протиснувшись через дыру, он поднялся с земли, инстинктивно на ощупь проверил свое снаряжение: оружие (автоматический пистолет и газовый пистолет), цейсовский бинокль «икон», охотничий нож в ножнах. Все это было необходимо ему, охотнику, находившемуся теперь на территории врага, который должен привести его к Карлосу.
      «Медуза». Этот проклятый батальон из Вьетнама, незарегистрированное, несанкционированное, никем не признанное сборище убийц и отщепенцев, которые по приказу сайгонского командования прочесывали джунгли Юго-Восточной Азии. Это был настоящий эскадрон смерти, который добывал больше информации, чем все разведывательно-диверсионные группы вместе взятые. Джейсон Борн был теперь одним из «Медузы», а Дэвид Уэбб — всего лишь воспоминание: ученый-гуманитарий, у которого были когда-то другие жена и дети, погибшие у него на глазах...
      Генерал Норман Суэйн входил в верхушку сайгонского командования и был единственным, кто занимался снабжением той, старой «Медузы». Теперь возникла другая — новая «Медуза»: иная, более мощная злая сила, облаченная в респектабельные современные одежды, эта «Медуза» вела разведку и разрушала целые отрасли мировой экономики. И все это на благо немногих, нажившихся во времена действия этого проклятого батальона — нигде не зафиксированного, никем не признанного, как бы и не существовавшего. Эта новая, современная «Медуза» — мост, ведущий к Карлосу-Шакалу. Наемный убийца найдет клиентов среди богатых и влиятельных людей... Они потребуют смерти Джексона Борна. Это должно случиться! А раз так, Борну необходимо раскрыть тайны, хранящиеся во владениях генерала Суэйна — начальника службы материально-технического обеспечения Пентагона, испуганного человека с маленькой татуировкой на внутренней стороне предплечья. Одного из «Медузы».
      Вдруг неожиданно и бесшумно сквозь густую растительность в полном бешенстве прорвался доберман-пинчер. Джейсон выхватил пистолет — атакующий пес с пеной на оскаленной пасти готов был вцепиться ему в живот. Он выстрелил ему в голову, газ подействовал через пару секунд. Борн пнул бесчувственное тело.
      «Перережь ему глотку!» — мысленно взревел Джейсон Борн.
      "Нет, — воспротивилось его другое "я" — Дэвид Уэбб. — Вина на том, кто натаскивал этого пса".
      Пойди прочь, Дэвид!

Глава 1

      Какофония звуков перешла все границы, когда парк с аттракционами на окраине Балтимора заполнили толпы народа. Был душный летний вечер, и лица людей были мокры от пота за исключением разве что тех, кто с визгом взлетал на «американских горках» или с криком ужаса обрушивался вниз по узким петляющим канавкам с водой в напоминавших торпеды салазках. Яркие, бешено мигающие огни в глубине парка соперничали с резкими звуками музыки, с металлическим шумом извергающейся из многочисленных громкоговорителей: клавишные — presto, ударные — prestissimo. Лоточники перекрывали своими воплями весь этот шум, гнусаво и с убедительностью заправских ораторов рекламируя товар, а вспыхивающие в небе беспорядочные сполохи фейерверков прорезали ослепительным светом тьму, посылая во все стороны мириады огней, низвергающихся в небольшое озеро. Пиротехнические свечи слепили яркими, изгибающимися дугой вспышками.
      Возле силомерных аттракционов толпились мужчины с возбужденными лицами и мощными загривками с набухшими венами. Они яростно пытались доказать свою мужественность, ударяя тяжеленными деревянными молотками по коварным планкам, которые то и дело отказывались посылать вверх к колокольчикам красные шарики. А напротив другие люди вопили с воинственным энтузиазмом, когда их тележки врезались в кружащиеся вокруг них автомобильчики: каждое столкновение — триумф победившей агрессивности, каждый участник аттракциона на миг становился подобен звезде, преодолевшей все препятствия. Дуэль на пистолетах в загоне «О'кей» в 9.27 пополудни, только без серьезного конфликта.
      Немного подальше располагался «памятник» в честь внезапной смерти — тир. Он мало походил на невинные развлечения с мелкокалиберным оружием, которые устраивают на городских ярмарках и деревенских карнавалах. Здесь был целый мир самого смертоносного ультрасовременного оружия: действующие макеты автоматов "МАС-10 и «узи», реактивных гранатометов и противотанковых базук в стальных корпусах, наконец, устрашающая копия огнемета, выплевывающего сквозь вздымающиеся клубы дыма режущие глаз прямые световые лучи. И снова покрытые испариной лица... Пот заливал безумные глаза и ручьями стекал на вытянутые шеи. Казалось, что мужья, жены и дети с нелепыми искаженными лицами расправляются с ненавистными врагами — своими женами, мужьями, родителями и отпрысками. Они были захвачены бесконечной и бессмысленной войной в 9.29 пополудни в парке с аттракционами, главным из которых была жестокость. Явная и тайная. Человек против самого себя и своих врагов, главным из которых, конечно, является его страх...
      Худощавый человек с тростью в правой руке, прихрамывая прошел мимо павильона, где взвинченные, сердитые посетители метали острые стрелы в воздушные шары с нанесенными по трафарету портретами общественных деятелей. Когда резиновые головы разлетались в клочья, вспыхивали яростные споры по поводу сморщенных и разорванных остатков изображений политиков и их палачей, вооруженных стрелами. Прихрамывающий человек шел по главной аллее, вглядываясь в толпу, словно выискивал что-то в этой битком набитой, лихорадочно возбужденной, незнакомой ему части города. Он был одет просто и опрятно — пиджак, спортивная рубашка — и держался так, словно не замечал изнуряющей духоты, а пиджак всегда составлял непременную часть его туалета. Это был человек средних лет, с приятным лицом, правда изборожденным преждевременными морщинами, с глубокими тенями под глазами. Морщины были, скорее, результатом образа жизни, которого он придерживался, чем прожитых лет. Его звали Александр Конклин, он был отставным офицером Центрального разведывательного управления, где занимался секретными операциями. Сейчас его терзали предчувствия и мучила тревога: у него не было ни малейшего желания находиться сейчас в этом месте, и он не мог представить себе, что же такое случилось, раз его вынудили прийти сюда.
      Он приблизился к тиру, у стен которого было столпотворение, и замер на месте, судорожно глотая воздух, — его глаза были прикованы к высокому лысеющему мужчине примерно одного с ним возраста, перекинувшему пиджак из легкой полосатой ткани через плечо. Навстречу ему к громыхающему прилавку тира приближался Моррис Панов! Но почему? Что должно было случиться? Конклин стал озираться по сторонам, инстинктивно чувствуя, что за ним тоже наблюдают. Чтобы не дать Панову приблизиться к назначенному месту встречи... Времени не было, но, может быть, им еще удастся убраться отсюда! Отставной офицер разведки нащупал под пиджаком маленькую автоматическую «беретту», его постоянную спутницу, и рванулся вперед, хромая и замахиваясь на толпу тростью; он колотил ею по коленным чашечкам, тыкал острием в животы, почки и грудные клетки, пока разгневанные люди не разразились воплями проклятий... Он бросился вперед и, врезавшись своим худым телом в растерянного доктора, заорал, перекрывая рев толпы, прямо в лицо Панову:
      — Черт возьми! Что ты здесь делаешь?
      — Полагаю, то же самое, что и ты. Из-за Дэвида — или я должен был сказать Джейсона? В телеграмме было указано это имя.
      — Это ловушка!
      Вдруг раздался пронзительный крик, перекрывший царивший вокруг гвалт. И Конклин и Панов мгновенно взглянули в сторону тира, который был всего в нескольких ярдах от них: пуля попала в горло тучной женщины, жуткая боль исказила ее лицо. Толпу охватило безумие; Конклин оглядывался по сторонам, пытаясь понять, откуда стреляли, но паника достигла апогея: он ничего не видел, кроме мечущихся фигур. Он схватил Панова за руку и потащил мимо вопящих, обезумевших людей по аллее, а потом к огромным «американским горкам» в конце парка, где возбужденные посетители пробивались к билетной кассе.
      — Боже мой! — выдохнул Панов. — Неужели пуля предназначалась одному из нас?
      — Может быть... а может, и нет, — ответил отставной офицер разведки, который не мог отдышаться; вдалеке послышались вой сирены и свистки.
      — Ты же сам сказал, что это ловушка!
      — Потому что мы оба получили эту безумную телеграмму от Дэвида, в которой было имя, — а ведь он им не пользовался уже целых пять лет, — Джейсон Борн! Если не ошибаюсь, в твоей телеграмме также говорилось о том, что ни при каких обстоятельствах мы не должны звонить ему домой.
      — Верно.
      — Это ловушка... Ты проворнее меня, Мо, так что уноси ноги. Двигай отсюда. Беги, как сукин сын, и найди телефон. Телефон-автомат, чтобы не перехватили разговор.
      — И что?
      — Позвони Давиду домой! Скажи, чтобы он паковал веши Мари и детишек и поскорее увозил их оттуда!
      — Что-о?
      — Нас разыскали, доктор! Некто ищет Джейсона Борна, тот, кто охотился за Борном многие годы и не остановится до тех пор, пока не возьмет его на мушку... Ты стремился привести в порядок мозги свихнувшегося Дэвида, а я тянул за все прогнившие нити в Вашингтоне, чтобы вывезти его и Мари из Гонконга живыми... Но где-то мы допустили промашку, и нас нашли, Мо. Тебя и меня! Мы — единственная официально зарегистрированная связь с Джейсоном Борном, адрес и род занятий которого неизвестны.
      — Ты понимаешь, что говоришь, Алекс?
      — Да, черт побери, понимаю... Это — Карлос. Карлос-Шакал. Выбирайся отсюда, доктор. Свяжись со своим бывшим пациентом и скажи ему, чтобы он исчез. Немедленно.
      — А что дальше?
      — У меня не так много друзей, тем более таких, кому я могу доверять, а у тебя они есть. Назови ему кого-нибудь из них, скажем, одного из твоих приятелей-лекарей, которых пациенты срочно вызывают по телефону... Скажи Дэвиду, чтобы он связался с ним, когда будет в безопасности. Дай ему пароль.
      — Пароль?
      — Господи Боже, Мо, пошевели мозгами! Какой-нибудь псевдоним: Джонс или Смит...
      — Это довольно распространенные фамилии...
      — Тогда Шикльгрубер или Московиц — какая тебе больше нравится! Просто скажи, чтобы он дал нам знать, где находится.
      — Понятно.
      — Теперь беги отсюда и не вздумай отправляться домой!.. Сними номер в «Брукшире» в Балтиморе под именем... Мориса, Филиппа Мориса. Я навещу тебя там попозже.
      — А ты что собираешься делать?
      — То, от чего с души воротит... Поставлю мою трость где-нибудь в сторонке и куплю билет на эти паршивые «горы». Никто не станет искать там калеку. Я уже заранее готов наложить в штаны, но это — единственный способ переждать опасность, даже если мне придется кататься на этих проклятых штуковинах всю ночь... А теперь беги отсюда! И поскорее!

* * *

      По проселочной дороге, бегущей на юг меж холмов Нью-Гемпшира к границе Массачусетса, несся фургон. Его вел долговязый человек, его резко очерченное лицо было напряжено, на скулах ходили желваки, а ясные светло-голубые глаза горели яростью. Рядом с ним сидела его необыкновенно привлекательная жена, рыжеватый оттенок золотисто-каштановых волос которой был еще заметнее при свете огоньков на приборной доске. Она держала на руках ребенка, восьмимесячную девочку, на заднем сиденье спал еще один малыш — белокурый мальчик лет пяти, от резких толчков его защищал складной поручень. Их отцом был Дэвид Уэбб, профессор востоковедения, а когда-то один из печально известной, наводящей ужас «Медузы», легендарный Джейсон Борн, наемный убийца.
      — Мы ведь знали, что когда-то это должно случиться, — сказала Мари Сен-Жак-Уэбб, уроженка Канады, экономист по образованию, однажды спасшая жизнь Дэвида Уэбба. — Это был вопрос времени.
      — Это безумие! — тихо сказал Дэвид, стараясь не разбудить детей, но даже шепот выдавал его напряжение. — Ведь все было спрятано, соблюдена строжайшая секретность архивов и все эти прочие дерьмовые предосторожности! И как только они умудрились найти Алекса и Мо?
      — Мы не знаем пока, но Алекс наверняка захочет разузнать. Лучше Алекса никого нет, ты же сам говорил...
      — Теперь Алекс меченый — можно считать его без пяти минут мертвецом, — мрачно перебил ее Уэбб.
      — Ты слишком торопишься, Дэвид. Он — лучший из всех. Ведь это твои слова?
      — Единственный раз он не был лучшим — в Париже, тринадцать лет назад.
      — Потому что ты был лучше...
      — Нет! Потому что я не ведал, кем я был, а он действовал, исходя из старых сведений, что я вообще ничего не знаю об этом чертовом деле. Он-то был убежден, что это был как раз я, а я не знал самого себя, поэтому и не мог действовать в соответствии с его сценарием... Он по-прежнему — самый лучший: это он спас нам обоим жизнь в Гонконге...
      — Значит, ты со мной согласен: мы — в надежных руках.
      — Что касается Алекса — да, а вот Мо — совсем другое. Этот прекрасный, но и несчастный человек — уже труп. Они схватят его, а потом выпотрошат!
      — Он скорее сам отправится в могилу, чем расскажет о нас кому-то...
      — У него не будет выбора. Они накачают его амиталом, после чего на магнитофонной пленке будет записана вся его жизнь. Потом они убьют его и явятся за мной... за всеми нами: потому-то ты с детьми и поедешь на юг — далеко на юг. К Карибскому морю.
      — Я отправлю их, дорогой. Но сама не поеду.
      — Прекрати! Мы ведь договорились, когда родился Джеми. Вот почему мы обосновались здесь и чуть ли не с потрохами купили твоего младшего брата, который теперь присматривает за нашими владениями... Он чертовски преуспел в этом. Теперь мы с тобой владеем половиной процветающей гостиницы на острове, о котором никто ничего не слышал до тех пор, пока этот канадский проныра не приводнился там на гидроплане.
      — Джонни всегда был напористым парнем. Папа как-то сказал, что он способен больную телку продать как племенного бычка, и никто не станет смотреть, все ли у нее на месте.
      — Самое главное, что он любит тебя... и детей. Я рассчитываю, что этот дикарь... Не обращай внимания, я доверяю твоему брату.
      — Доверяй моему братцу, но следи за дорогой, ты проскочил поворот к бунгало.
      — Вот черт! — вскрикнул Уэбб, тормозя и давая задний ход. — Завтра ты, Джеми и Эдисон вылетаете из аэропорта Логан. Прямиком на остров!
      — Мы еще обсудим это, Дэвид.
      — Тут нечего обсуждать. — Уэбб дышал глубоко и равномерно и, наконец овладев собой, задумчиво проговорил: — Я бывал здесь раньше.
      Мари взглянула на мужа: его внезапно ставшее безучастным лицо освещалось тусклым светом лампочек приборной доски. То, что она увидела, испугало ее куда больше, чем призрак Шакала. Это был не Дэвид Уэбб, велеречивый профессор-гуманитарий. Рядом с ней сидел человек, который, как они оба надеялись, навсегда исчез из их жизни.

Глава 2

      Александр Конклин крепко сжал трость, когда, прихрамывая, вошел в конференц-зал в здании Центрального разведывательного управления в Лэнгли (Вирджиния). Он оказался перед длинным, впечатляющим своими размерами столом, за которым могли свободно разместиться человек тридцать. Сейчас за ним сидели только трое, во главе стола — седовласый директор ЦРУ. По-видимому, и он, и его заместители не особенно радовались возможности увидеться с Конклином. После прохладных приветствий, вместо того чтобы занять стул рядом с одним из замов слева от директора ЦРУ, очевидно предназначенный для него, Конклин отодвинул стул в противоположном конце стола, сел и с громким стуком прислонил к стулу трость.
      — Ну а теперь, джентльмены, после того, как мы поприветствовали друг друга, может быть, не будем вешать друг другу лапшу на уши?
      — Я бы сказал, что это едва ли можно назвать вежливым или дружественным началом разговора, мистер Конклин, — заметил директор.
      — В данный момент, сэр, я меньше всего забочусь о соблюдении приличий. Я только хочу знать, почему были проигнорированы сверхжесткие правила грифа секретности «четыре-ноль» и была допущена утечка самой секретной информации, в результате чего теперь в опасности несколько жизней, в том числе и моя!
      — Это уж слишком, Алекс! — перебил его один из замов.
      — И совершенно неверно, — добавил второй. — Этого не может быть, ты сам знаешь!
      — Нет, не знаю, это случилось, и я сообщу вам сейчас то, что будет слишком верным, — сердито отрезал Конклин. — Один человек, у которого жена и двое детей, — человек, которому наша страна и большая часть мира задолжали столько, что никто не сможет никогда это возместить, напуган до смерти и вынужден скрываться из-за того, что он и его семья стали мишенью. Мы дали этому человеку слово — мы все, — что ни одна частичка официальных архивов не увидит свет до тех пор, пока не останется никаких сомнений, что Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос-Шакал, мертв... Да, до меня, как и до вас, доходили слухи, может быть, из тех же более или менее надежных источников, — что Шакал убит здесь или казнен там, но никто — повторяю, никто — не смог предоставить неоспоримых доказательств... И тем не менее допущена утечка информации из этого досье — жизненно важная часть досье, — и я глубоко встревожен, поскольку там есть мое имя... Мое и доктора Морриса Панова — главного психиатра, который вел записи. Мы были единственными — повторяю: единственными — людьми, о которых было известно, что они ближайшие друзья неизвестного человека, взявшего псевдоним Джейсон Борн, — человека, которого множество людей считали непревзойденным в бизнесе наемных убийц... Вся эта информация хранится в сейфах здесь, в Лэнгли. Как она могла просочиться наружу? Согласно установленным правилам, если кто-то захочет получить доступ к какому-нибудь разделу досье, кто бы то ни был — Белый дом, Госдепартамент или святейший военный штаб, — он обязан обратиться напрямую к директору и его главным аналитикам в Лэнгли и подробно проинформировать их о мотивах этого запроса. И, даже если запрос посчитают правомерным, есть еще последняя инстанция: я сам. До того, как будет дано письменное разрешение на выдачу информации, необходимо связаться со мной, а в случае, если меня нет поблизости, — с доктором Пановым, так как любой из нас имеет юридическое право дать категорический отказ... Вот так обстоят дела, джентльмены, и никто не знает этих правил лучше меня, потому что именно я и составил их — прямо здесь, в Лэнгли, потому что я тут знаю все вдоль и поперек. После двадцати восьми лет службы в этом треклятом бизнесе это был мой последний вклад, санкционированный президентом США и конгрессом в лице специальных комитетов по разведке палаты представителей и сената.
      — Да, это тяжелая артиллерия, мистер Конклин, — заметил ровным, спокойным голосом седовласый директор ЦРУ, который выслушал сообщение, не шелохнувшись.
      — У меня есть веские причины ввести сюда пушки.
      — Наверное. Один из шестнадцатидюймовых снарядов попал прямо в меня.
      — Да, видно, чертовски точно попал. А теперь поговорим об ответственности. Я хочу знать, как могла просочиться подобная информация и — что особенно важно — кто ее получил?
      Оба зама заговорили одновременно и так же сердито, как и Алекс, но директор остановил их движением руки. В одной руке он держал трубку, в другой — зажигалку.
      — Сбавьте темп и дайте задний ход, мистер Конклин, — мягко произнес он, раскуривая трубку. — Вы, несомненно, знаете моих коллег, но мы друг с другом незнакомы, не так ли?
      — Да. Я вышел в отставку четыре с половиной года назад, а вы были назначены год спустя.
      — Вы, вероятно, полагаете, как и многие другие, — кстати, вполне справедливо, — что президент назначил своего приятеля?
      — Без сомнения, так оно и есть, но меня это не тревожит. Вы вроде бы знаток своего дела. Насколько мне известно, вы были далеким от политики адмиралом из Аннаполиса, руководили разведслужбой ВМС. Вам просто повезло, что во время вьетнамской войны вы служили вместе с полковником морской пехоты, который потом стал президентом. Конечно, при этом вы обошли других, но это случается. Так что я ничего против вас не имею.
      — Благодарю вас. А какие у вас претензии к моим заместителям?
      — Дело прошлое, но я не могу сказать, что кого-нибудь из них оперативники считали своим лучшим другом. Ваши замы были аналитиками, а не практиками.
      — А разве это не естественная антипатия, не обычная вражда?
      — Разумеется. Они анализируют ситуации, сидя за тысячу миль от места событий, при помощи компьютеров, которые неизвестно кто программировал на основании данных, которых мы никогда не посылали. Вы чертовски правы: это — естественная антипатия. Мы вели работу с «человеческими единицами», а они — нет. Они имели дело с маленькими зелеными буковками на экране компьютера и принимали решения, которые часто не следовало бы принимать...
      — Это потому, что людей, подобных вам, следует контролировать, — перебил сидевший справа от директора зам. — Сколько раз бывало — даже и сегодня, — что людям вроде вас недостает знания полной картины? Всей стратегии, а не только собственной роли в ней...
      — Значит, нужно давать нам более полную картину или, по крайней мере, общее представление о ней, чтобы мы могли решать, что имеет смысл, а что — нет!
      — А где кончается «общее представление», Алекс? — спросил зам, сидевший слева от директора. — На какой стадии мы можем с уверенностью сказать: «Мы не можем раскрыть это... исходя из соображений общего блага»?
      — Не знаю, ведь это вы аналитики, а не я. В зависимости от конкретного случая, полагаю, но, безусловно, система связи должна быть налажена лучше, чем в те времена, когда я выходил на задание... Подождите-ка! Ведь не я — предмет сегодняшнего разговора, а вы. — Алекс внимательно посмотрел на директора. — Ловкий маневр, сэр, но я не согласен менять тему разговора. Я нахожусь здесь для того, чтобы выяснить: кто получил информацию и каким образом? Если хотите, я со своими верительными грамотами доберусь до Белого дома или Капитолия, и посмотрим, как полетят головы... Мне нужны ответы. Я хочу знать, что мне теперь делать!
      — Я вовсе не пытался направить нашу беседу по другому руслу, мистер Конклин, просто хотел сделать небольшое отступление, чтобы яснее подчеркнуть свою мысль. Вам явно не нравятся компромиссы и методы, которыми в прошлом пользовались мои коллеги, но случалось ли, чтобы кто-нибудь из них хоть раз ввел вас в заблуждение или солгал вам?
      Алекс мельком взглянул на своих замов.
      — Тогда только, когда они были вынуждены, но это не имеет ничего общего с оперативной работой.
      — Довольно странное замечание.
      — Вероятно, они вам не говорили об этом, но должны были... Пять лет назад я был алкоголиком, я и сейчас алкоголик, но не пью. Тогда я хотел дотянуть до пенсии; никто не попрекал меня, и правильно делали.
      — Имейте в виду: ваши коллеги сказали мне, что вы были больны и в последнее время не могли работать в полную силу.
      Конклин вновь внимательно посмотрел на обоих замов, кивнул им и заговорил:
      — Благодарю тебя, Кэссет, и тебя, Валентине, но вам не следовало так говорить. Я был пьяницей — здесь нечего скрывать независимо от того, касается это меня или кого-то другого. Это самая большая глупость, которую вы сделали, работая здесь.
      — Судя по тому, что мы знали, Алекс, ты проделал чертовски сложную работу в Гонконге, — мягко сказал человек, которого звали Кэссет. — Мы не хотели портить впечатление...
      — Ты сидел у нас словно гвоздь в заднице так долго, что не хочется вспоминать об этом, — добавил Валентине. — Не могли же мы допустить, чтобы пошли слухи о твоем пьянстве.
      — Ладно, забудем об этом. Давайте вернемся к Джейсону Борну. Именно из-за него я здесь, и вам, черт возьми, пришлось-таки встретиться со мной.
      — Я потому и отвлек вас на мгновение от темы нашей встречи, мистер Конклин. Несмотря на кое-какие профессиональные разногласия с моими заместителями, вы, как я понял, не ставите под сомнение их честность.
      — Честность других — да. Но не Кэссета или Вала. Что касается моих с ними отношений, что ж: они делали свое дело, а я — свое. А вот в самой системе работы было много путаницы, не хватало четкости. Но сейчас, сегодня, не об этом речь. Существуют непреложные правила, но с тех пор, как со мной прервали связь, правила были нарушены, меня обманули — в самом прямом смысле этого слова, — мне солгали! Повторяю вопросы: как это могло случиться и кто получил информацию?
      — Только это я и хотел услышать, — сказал директор, поднимая телефонную трубку. — Пожалуйста, найдите в холле мистера Десоула и пригласите его в конференц-зал. — Директор ЦРУ положил трубку и повернулся к Конклину. — Я полагаю, вы знаете Стивена Десоула?
      — Десоул — «немой крот». — Алекс кивнул.
      — Простите?
      — Это наша старая шутка, — объяснил Кэссет директору. — Стив знает, где похоронены тела усопших, но не скажет об этом самому Господу Богу, если только тот не покажет ему пропуск с грифом секретности «четыре-ноль».
      — Другими словами, вы трое — а особенно мистер Конклин — считаете мистера Десоула настоящим профессионалом?
      — Я отвечу на этот вопрос, — сказал Алекс. — Стивен расскажет вам обо всем, что вам положено знать, но не более того. Кроме того, он не станет лгать, он просто будет держать язык за зубами или скажет, что не может больше ничего сообщить; лгать он не станет.
      — Я это и хотел услышать.
      Раздался короткий стук в дверь, и директор ЦРУ пригласил гостя войти. В конференц-зал, закрыв за собой дверь, вошел полноватый человек среднего роста; его большие глаза увеличивались стеклами очков в металлической оправе. Увидев сидящего за столом Александра Конклина, отставного офицера разведки, он был явно удивлен, но подошел к нему и протянул руку.
      — Рад тебя видеть, старина. Мы не виделись два или три года, так ведь?
      — Скорее четыре, Стив, — ответил Алекс, пожимая его руку. — Как дела, аналитик аналитиков, хранитель шифров?
      — Теперь анализировать и держать под замком почти нечего. Белый дом — это же настоящее сито, да и конгресс не лучше. Мне должны были бы платить половину зарплаты, только никому ни слова об этом.
      — Но кое-какие собственные секреты у нас еще остались, не так ли? — улыбаясь перебил его директор ЦРУ. — По крайней мере, от старых операций. Возможно, тогда вы заслуживали вдвое больше по сравнению с тем, что вам платили.
      — Подозреваю, что да. — Десоул насмешливо кивнул и отпустил руку Конклина. — Тем не менее, времена хранителей архивов и перевозки материалов под вооруженной охраной в подземные хранилища миновали. Сегодня все заложено в память компьютеров, информация вводится при помощи сканеров прямо с «верхов». Теперь мне не надо совершать дивные прогулки с вооруженной охраной, притворяясь, что меня вот-вот атакует из кустов соблазнительная Мата Хари. Я уж и забыл, когда у меня к запястью был прикован портфель.
      — Так значительно безопаснее, — вставил Алекс.
      — Зато мне нечего рассказать внукам, старина... «Что ты делал, когда был главным шпионом, дедушка?» — «По правде говоря, малыш, в последнее время я боролся с огромным количеством кроссвордов».
      — Полегче, мистер Десоул, — усмехнувшись, сказал директор ЦРУ. — Я ведь не стану слишком возражать, если мне рекомендуют сократить вам зарплату... С другой стороны, я не могу этого сделать, так как не верю вам ни на йоту.
      — Так же, как и я, — совершенно спокойно, но сердито произнес Конклин. — Такова ситуация, — прибавил он, всматриваясь в раздобревшего аналитика.
      — На самом деле это мой отчет, Апекс, — возразил Десоул. — Тебя не затруднит объяснить, что здесь происходит?
      — Ты ведь знаешь, зачем я здесь, не так ли?
      — Я не знал, что ты здесь.
      — Ах вот как. Просто удачное совпадение: ты «оказался внизу» и был готов в любую минуту зайти сюда.
      — Мой кабинет находится внизу. Кстати, довольно далеко отсюда, должен заметить.
      Конклин посмотрел на директора ЦРУ и сказал:
      — Опять-таки очень ловко, сэр. Пригласить трех человек, с которыми у меня не было серьезных ссор вне службы, которым, по вашему мнению, я полностью доверяю и потому поверю каждому их слову.
      — Совершенно справедливо, мистер Конклин, то, что вы услышите, — чистая правда. Присаживайтесь, мистер Десоул... Лучше с этой стороны стола, чтобы наш бывший коллега мог изучать наши физиономии, когда мы будем давать ему объяснения. Как я понимаю, этот метод в почете у оперативников.
      — А мне, черт побери, нечего объяснять, — заявил аналитик, направляясь к стулу рядом с Кэссетом. — Но, услышав несколько смелых реплик нашего бывшего коллеги, я бы хотел изучить и его самого... С тобой все в порядке, Алекс?
      — С ним все в порядке, — ответил заместитель директора Валентине. — Он рычит не на ту тень, но с ним все в порядке.
      — Информация не могла просочиться без согласия и помощи людей, которые находятся в этой комнате!
      — Какая информация? — спросил Десоул, посмотрев на директора. Его и без того большие глаза увеличились за стеклами очков. — То сверхсекретное дело, о котором вы спрашивали меня сегодня утром?
      Директор кивнул, затем посмотрел на Конклина.
      — Давайте вернемся к сегодняшнему утру... Семь часов назад, в начале десятого, мне позвонил Эдвард Мак-Алистер, который раньше работал в Госдепартаменте, а теперь занимает должность председателя Агентства национальной безопасности. Меня проинформировали, что мистер Мак-Алистер был вместе с вами в Гонконге, не так ли, мистер Конклин?
      — Да, мистер Мак-Алистер был вместе с нами, — резко ответил Алекс. — Под чужим именем он отправился в Макао с Джейсоном Борном. Там он был так сильно ранен, что едва не умер. Он — эксцентричный интеллектуал и один из самых смелых людей, каких я встречал на своем веку.
      — Мак-Алистер ничего не сказал мне об обстоятельствах этой поездки, упомянул только, что был там. Он сказал, что, даже если мне придется изменить свое расписание, я должен принять вас и считать эту встречу безотлагательной, под грифом «красная»... Это тяжелая артиллерия, мистер Конклин.
      — Повторяю еще раз: у меня есть веские причины использовать пушки.
      — Очевидно... Мистер Мак-Алистер дал мне точные сверхсекретные шифровки, которые должны были прояснить вопрос, как обстоят дела с досье, содержащим отчет о гонконговской операции. Я, в свою очередь, передал эту информацию мистеру Десоулу, он расскажет вам, что ему удалось узнать.
      — Никто не дотрагивался до этого досье, Алекс, — тихо сказал Десоул, глядя Конклину прямо в глаза. — Вплоть до 9.30 сегодняшнего утра оно хранилось за семью печатями; четыре года пять месяцев двадцать один день одиннадцать часов и сорок три минуты... никто в него не заглядывал. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое убедительно свидетельствует о сохранности этого досье, — правда, я не знаю, в курсе ли ты дела...
      — Что касается этого досье, я знаю все!
      — А может, и нет, — мягко продолжил Десоул. — Нам стало известно, что у тебя не все в порядке со здоровьем, а доктор Панов не обладает достаточной квалификацией в делах, связанных с секретностью...
      — К чему ты клонишь?
      — Я о людях, дающих допуск к официальному отчету об операции в Гонконге. Тогда-то и был добавлен третий... Эдвард Ньюингтон Мак-Алистер. Это было сделано по его настоянию и с одобрения президента США и конгресса. Он сам позаботился об этом.
      — Боже, — тихо пробормотал Конклин. — Когда я позвонил ему прошлой ночью из Балтимора, он сказал мне, что утечка информации невозможна. А потом добавил, что я сам должен во всем убедиться и он организует нашу встречу... Господи, но что же случилось?
      — По-моему, нам следует искать где-то в другом месте, — заявил директор ЦРУ. — Но прежде, чем мы приступим к работе, вам, мистер Конклин, придется кое-что прояснить. Видите ли, никто из сидящих за этим столом понятия не имеет о том, что хранится в этом сверхсекретном досье... Само собой разумеется, мы все предварительно обговорили и, как сказал мистер Кэссет, понимаем, что вы проделали чертовски сложную работу в Гонконге. Но мы не знаем, в чем была ее суть. До нас дошли кое-какие слухи от наших резидентов из Юго-Восточной Азии, которые, честно говоря, как считает большинство из нас, слишком быстро развалились. Акцент во всех этих сообщениях сделан на вашем имени и имени Джейсона Борна. Ходят слухи, что именно вам принадлежит честь поимки и казни убийцы, который нам известен под именем Борна, но всего несколько минут назад вы в гневе сказали: «Неизвестный, который взял себе имя Джейсон Борн», — тем самым утверждая, что он жив и в настоящее время где-то скрывается. Если говорить о сути вопроса, мы в растерянности, по крайней мере, что касается меня — это точно, Господь тому свидетель.
      — Значит, вы не брали досье из архива?
      — Нет, — ответил Десоул. — Я так решил. Как вам известно, — а может быть, и нет, — востребование сверхсекретного досье автоматически регистрируется: записываются дата и час... Так как директор проинформировал меня, что в Агентстве национальной безопасности подняли хай по поводу несанкционированного доступа к досье, я решил оставить все как есть. Никто не касался его почти пять лет, следовательно, никто не читал его и даже не знает о его существовании и, таким образом, не сможет сообщить его содержание врагу.
      — Да, ты хорошо позаботился о том, чтобы прикрыть свой зад, ни одного голого кусочка не оставил.
      — Более того, Алекс! На этом досье стоит пометка Белого дома. Сейчас обстановка спокойная, поэтому в Овальном кабинете никто и не подумает зря петушиться. Конечно, сейчас там сидит новый человек, но прежний президент еще в добром здравии и весьма деятелен. В случае чего с ним обязательно проконсультируются, так зачем мне лишние неприятности?
      Конклин внимательно всмотрелся в лица всех присутствующих и затем тихо спросил:
      — Так вы действительно не знаете эту историю?
      — Действительно, Алекс, — сказал заместитель директора ЦРУ Кэссет.
      — Ничего, кроме того, что все это болезненно для тебя, — согласился Валентине, позволив себе подобие улыбки.
      — Даю слово, — добавил Десоул, не сводя огромных ясных глаз с Кон клина.
      — Послушайте, Алекс, если вам нужна наша помощь, мы должны знать хоть что-то, кроме противоречивых слухов, — продолжил директор, откидываясь на спинку стула. — Я не знаю, сумеем ли мы помочь, но убежден, что ничего не сможем сделать, если будем лишены необходимой информации.
      Алекс вновь внимательно посмотрел на сидевших перед ним людей, — морщины на его изможденном лице проступили резче. Что-то объяснять этим людям было слишком мучительно для него, и все-таки это было необходимо.
      — Я не назову вам его имя, потому что дал слово; может быть, позднее, но только не сейчас. В досье вы его не найдете — его там просто нет; это псевдоним, и на этот счет я тоже дал слово. Остальное я вам расскажу, потому что мне нужна ваша помощь, и я хочу, чтобы досье по-прежнему оставалось за семью печатями... Так с чего начать?
      — С этой встречи, вероятно? — предложил директор. — Чем она была вызвана?
      — Ладно. Это не займет много времени. — Конклин задумался, опустил глаза, сжал трость, затем взглянул на собравшихся и начал: — Вчера вечером, в парке с аттракционами Балтимора была убита женщина...
      — Я читал об этом сегодня утром в «Пост», — перебил его Десоул. Его мясистые щеки задрожали. — Боже милостивый, ты был...
      — И я читал, — вмешался Кэссет, не сводя твердого взгляда карих глаз с Алекса. — Это произошло напротив тира. Сейчас его закрыли...
      — Я видел статью и решил, что это — несчастный случай. — Валентино покачал головой. — Правда, я не вчитывался.
      — Мне дали, как обычно, толстенную пачку газетных вырезок — любому по горло хватило бы... тем более утром, — сказал директор. — Я что-то не припомню эту статью.
      — Ты был там, старина?
      — Если бы я там не был, не произошла бы эта трагедия... точнее говоря, если бы мы там не были.
      — Мы? — нахмурился Кэссет.
      — Моррис Панов и я получили абсолютно одинаковые телеграммы от Джейсона Борна, в которых он настоятельно просил нас быть в парке в 9.30 прошлым вечером по срочному делу. Мы должны были встретиться перед тиром, но ни в коем случае не звонить домой ему или кому-либо еще... Мы оба, независимо друг от друга, решили, что он не хочет беспокоить свою жену и должен поговорить с нами с глазу на глаз, — так, чтобы она не знала... Мы пришли одновременно, но я первым заметил Панова и понял: что-то здесь нечисто. Любому понятно, а Борну тем более, что сначала нужно договориться друг с другом и только потом идти в парк, но нам не велели этого делать. Все это дурно пахло, и я сделал все возможное, чтобы поскорее убраться оттуда. Атаковать толпу — вот единственный способ смыться.
      — И ты устроил панику, — договорил Кэссет.
      — Это единственное, что я смог придумать, и это одно из немногих дел, для которых пригодна моя чертова трость, если не считать, что она помогает мне держаться в вертикальном положении. Я бил по голеням и коленным чашечкам, пронзил несколько животов и грудных клеток. Нам-то удалось выбраться, но эту несчастную женщину убили выстрелом в горло.
      — Что ты думаешь об этом... как ты это расцениваешь? — спросил Валентине.
      — Не знаю, Вал. Это была ловушка, без сомнения, но что за ловушка? Если мои предположения верны, то как мог наемный убийца-снайпер промахнуться на таком расстоянии? Выстрел был произведен откуда-то сверху слева от меня. Из тира стрелять не могли: там винтовки прикованы цепями, да и громадная рана на шее женщины нанесена оружием значительно более крупного калибра, чем у любой из имевшихся там игрушек. Если бы убийца хотел ликвидировать Панова или меня, его телескопический прицел исключил бы промах. Во всяком случае, если ход моих рассуждений верен.
      — Вы правы, мистер Конклин, — перебил его директор ЦРУ, — все это указывает на Карлоса-Шакала.
      — Ка-а-рлоса? — вскрикнул Десоул. — Какое же отношение, во имя всего святого, имеет Карлос к этому убийству в Балтиморе?
      — Джейсон Борн, — проговорил Кэссет.
      — Да, я так и подумал, но здесь ужасная путаница! Нам известно, что Борн, этот подонок, наемный убийца, из Юго-Восточной Азии перебрался в Европу, чтобы бросить вызов Шакалу, но проиграл. По словам директора, он возвратился в Юго-Восточную Азию и был убит не то четыре, не то пять лет назад; но Алекс говорит о нем так, словно он все еще жив: Алекс и некто по имени Мо Панов, мол, получили от него телеграммы... Ради Бога, какое отношение имеет к случившемуся прошлым вечером убийству мертвый мерзавец, который считался самым неуловимым убийцей в мире?
      — Ты не слышал начала нашего разговора, Стив, — ответил Кэссет. — Очевидно, Борн имеет самое прямое отношение к вчерашним событиям.
      — Я не понимаю.
      — Думаю, мы должны вернуться к самому началу, мистер Конклин, — предложил директор. — Кто же он — Джейсон Борн?
      — В том качестве, в каком он был известен миру, он никогда не существовал — это легенда, — ответил бывший офицер разведки.

Глава 3

      — Настоящий Джейсон Борн был подонком — параноиком; он бежал с Тасмании, участвовал во вьетнамской войне и был в батальоне, от которого теперь все открещиваются. Это было сборище убийц, неудачников, мошенников и воров — большей частью беглых преступников, многие из которых были приговорены к смертной казни; но они знали каждый дюйм в Юго-Восточной Азии как свои пять пальцев и действовали в тылу противника при нашей поддержке.
      — "Медуза", — прошептал Стивен Десоул. — Это досье надежно спрятано. Это скоты: они убивали всех без разбора, не дожидаясь приказа, они наворовали миллионы. Настоящие дикари.
      — Большинство, но не все, — сказал Конклин. — Настоящий Борн достоин самой отрицательной характеристики, какая только может прийти на ум; он мог предать даже своих. Командир одной рискованной операции — какое там рискованной, черта с два, она была просто самоубийственной! — застукал Борна, когда тот по рации передавал координаты своей группы северным вьетнамцам. Командир пристрелил Борна на месте и кинул его тело в болото, чтобы оно сгнило в топях Тамкуана. Так Джейсон Борн исчез с лица земли.
      — Как же он вновь появился, мистер Конклин? — спросил директор ЦРУ, подавшись вперед.
      — Это был другой человек, — продолжил Алекс. — У него была другая цель. Командир, который казнил Борна в Тамкуане, взял его имя и согласился пройти у нас подготовку к операции, которую мы назвали «Тредстоун-71» в честь здания на нью-йоркской Семьдесят первой улице. Он прошел курс жесткого обучения. На бумаге все выглядело великолепно, но в итоге операция провалилась из-за обстоятельств, которых никто не мог не только предусмотреть, но и предположить. Прожив три года с репутацией самого опасного наемного убийцы в мире и перебравшись в Европу, чтобы, как верно заметил Стив, бросить вызов Шакалу, наш человек был ранен и потерял память. Полуживым его подобрали где-то в Средиземном море рыбаки и привезли на остров Пор-Нуар. Он не имел ни малейшего представления, кто он и чем занимался, знал только, что в совершенстве владел различными видами борьбы, говорил на двух восточных языках и вообще получил когда-то превосходное образование. При помощи одного английского врача — алкоголика, выдворенного на Пор-Нуар, — наш человек начал собирать по крупицам свою жизнь и самого себя, постепенно восстанавливая интеллект и физические возможности своего тела. Это было чертовски долгое возвращение к самому себе... А мы, те, кто планировал эту операцию и создал этот фантом, — ничем не могли ему помочь. Не понимая, что произошло, мы решили, что он переродился, — действительно стал тем, кто был нам нужен, чтобы заманить Карлоса в ловушку. Я пытался убить его в Париже. Тогда он мог запросто снести мне выстрелом голову, но не стал этого делать. В конце концов он вернулся к нам, благодаря усилиям одной женщины из Канады, которую наш человек встретил в Цюрихе и которая стала его женой. У этой леди больше мужества и ума, чем у всех женщин, которых мне когда-либо доводилось видеть. И теперь она, ее муж и двое их детей вновь столкнулись с прежним кошмаром. Они вынуждены бежать, спасая свою жизнь.
      Директор ЦРУ был всецело поглощен услышанным, его трубка замерла в воздухе... Наконец он заговорил:
      — Не хотите ли вы сказать нам, что наемный убийца, которого мы знали под именем Джейсона Борна, — легенда? Что он не был убийцей, как мы все полагали?
      — Да, он убивал, когда был вынужден, чтобы выжить, но он никогда не был наемным убийцей. Мы создали этот миф для того, чтобы бросить решительный вызов Карлосу и выманить его наружу.
      — Господи! — воскликнул Кэссет. — Но как?
      — При помощи массированной дезинформации, которая должна была пройти по всей Юго-Восточной Азии. Всякий раз, когда совершалось профессиональное убийство — независимо от того, где это было: в Токио или Гонконге, Макао или Корее, — туда отправлялся Борн и брал вину на себя, подкидывая вещественные доказательства и дразня власти до тех пор, пока не превратился в легенду. Три года наш агент шел к осуществлению одной-единственной цели: стать приманкой для Карлоса и, угрожая его связным, выманить его — хотя бы на мгновение, — чтобы в этот миг пустить ему пулю в лоб!
      Воцарилось молчание. Его нарушил Десоул, почти шепотом спросивший:
      — Какой же человек мог согласиться на такое задание? Конклин взглянул на аналитика и спокойно ответил ему:
      — Человек, который считал, что у него не осталось ничего такого, ради чего стоило бы жить, тот, кто желал смерти... А может быть, просто порядочный человек, который пошел на службу в подразделение «Медуза», движимый ненавистью и разочарованием.
      Бывший разведчик остановился, его лицо выражало страдание.
      — Продолжай, Алекс, — мягко попросил Валентине. — Ты не можешь закончить на этом.
      — Нет, конечно нет. — Конклин несколько раз моргнул, как бы возвращаясь к реальности. — Я просто подумал, как же он должен себя чувствовать сейчас, вспоминая все прошедшее... Черт, здесь есть жуткая параллель, о которой я не подумал раньше. Жена и дети!
      — О чем вы? — спросил Кэссет, наклоняясь над столом и пристально глядя на Алекса.
      — Много лет назад, во время вьетнамской войны, наш человек — тогда молодой дипломат — работал в Пномпене. У него была жена-таиландка, с которой он познакомился в годы учебы в университете; у них было двое детей. Однажды утром, когда жена и дети купались в реке, случайный истребитель из Ханоя обстрелял участок реки... погибли все трое. Наш человек чуть не сошел с ума: он бросил все и отправился в Сайгон, где попал в «Медузу». Ему хотелось одного — убивать. Он стал Дельтой-один — в «Медузе» никогда не пользовались настоящими именами, — его считали наиболее способным командиром в этой войне. Он частенько схватывался с сайгонским командованием по поводу их идиотских приказов; его эскадрон смерти наносил ощутимый урон противнику.
      — Он, несомненно, поддерживал ту войну, — заметил Валентине.
      — Он ни в грош не ставил Сайгон и южновьетнамскую армию, но я думаю, ему и на все остальное было наплевать. Он вел свою личную войну, его враг был далеко в тылу противника: поэтому для него чем ближе к Ханою, тем лучше. Мне кажется, что он продолжал поиски того летчика, который расстрелял его семью... Вот параллель — много лет назад прямо у него на глазах погибли жена и двое детей. Теперь у него другая жена и двое детей; и Шакал затягивает петлю. Это может довести парня до последней черты. Проклятие!
      Четверо мужчин, сидевшие за столом, переглянулись, они ждали, когда пройдет эмоциональный всплеск Конклина. Потом, тем же мягким тоном, заговорил директор.
      — Что касается сроков, — начал он, — то эту операцию по заманиванию Карлоса в ловушку должны были провести больше десяти лет назад; события в Гонконге произошли значительно позже. Есть ли здесь связь? Что вы скажете об операции в Гонконге?
      Алекс сжал набалдашник трости так, что у него побелели костяшки пальцев, и наконец ответил:
      — "Гонконг" был самой грязной из тайных операций, но, без сомнения, самой необыкновенной из всех, о каких я когда-либо слышал. Кроме этого, к моему счастью, мы здесь, в Лэнгли, не имели никакого отношения к первоначальным планам этой операции, так что к черту! Я был введен на поздней стадии, и меня просто выворачивало наизнанку. Мак-Алистеру стало тошно еще раньше, потому что он был задействован с самого начала. Именно поэтому он готов был рисковать своей жизнью и чуть было не погиб по ту сторону китайской границы. Его философские и моральные принципы не допускали, чтобы во имя осуществления этого плана был убит невинный человек.
      — Чертовски серьезное обвинение, — промолвил Кэссет. — Что же произошло тогда?
      — Было организовано похищение жены Борна — женщины, которая вернула к жизни нашего человека, потерявшего память. Похитители оставили след... и Борн ринулся за ними в Гонконг.
      — Но зачем? — воскликнул Валентине.
      — Таков был план — великолепный и одновременно отвратительный... Я уже говорил вам, что «убийца» по имени Джейсон Борн стал в Азии живой легендой. В Европе он провалился, но в Юго-Восточной Азии слава его не поблекла. Затем неожиданно — словно бы ниоткуда — появился новый убийца из Макао. Он взял имя Джейсона Борна, и заказные убийства возобновились. Редко проходила неделя, а то два-три дня без нового убийства; на месте преступления оставались вещественные доказательства, полицию водили за нос. Это орудовал псевдо-Борн, изучивший все приемы настоящего Борна.
      — Кто мог быстрее других выследить его, как не тот, кто изобрел все эти штуки! Естественно, ваш человек, — перебил его директор. — И что же можно было придумать, чтобы вынудить настоящего Борна отправиться на охоту, как не похитить его жену? Но почему Вашингтон был так озабочен всем этим? Ведь никаких следов, ведущих к нам, не осталось?
      — Обнаружилось кое-что похлеще: среди клиентов нового Джейсона Борна был один сумасшедший из Пекина, гоминьдановский предатель в правительстве, который собирался превратить Юго-Восточную Азию в бушующий пожар. Он решил взорвать англо-китайские соглашения по Гонконгу, отрезать эту колонию от внешнего мира и ввергнуть ее в рукотворный хаос!
      — Угроза войны, — тихо сказал Кэссет. — Пекин ввел бы в Гонконг войска и захватил его. Нам всем пришлось бы решать, на чьей мы стороне. Настоящая война!
      — В эпоху ядерного оружия, — добавил директор. — И насколько далеко все зашло, мистер Конклин?
      — В Коулуне  был убит заместитель председателя Китайской Народной Республики. Самозванец оставил визитную карточку: «Джейсон Борн».
      — Его необходимо было остановить! — взорвался директор ЦРУ, схватившись за трубку.
      — Остановили, — сказал Алекс, разжав трость. — При содействии человека, который сумел выследить его, с помощью нашего Джейсона Борна... Вот и все, что я сегодня вам скажу. Повторяю, этот человек вернулся назад, у него есть жена и дети, и Карлос затягивает вокруг него петлю. Шакал не успокоится до тех пор, пока не будет знать, что единственный человек, который способен его опознать, — мертв. Поэтому давайте-ка потрясем всех наших должников в Париже, Лондоне, Риме, Мадриде, особенно в Париже. Кто-то ведь должен знать хоть что-то. Где сейчас Карлос? С кем он связан здесь? У него есть глаза и уши в Вашингтоне, и, кто бы ни были эти люди, они помогли найти Панова и меня! — Бывший разведчик вновь крепко сжал набалдашник трости и с отсутствующим видом уставился в окно. — Неужели вы не понимаете? — тихо добавил он, словно разговаривая сам с собой. — Мы не можем этого допустить. О Боже! Мы не можем этого допустить!
      И вновь этот эмоциональный всплеск прошел при общем молчании; присутствующие обменивались взглядами. Со стороны это выглядело так, будто они, не сказав ни единого слова, достигли согласия; три пары глаз скрестились на Кэссете. Он молча кивнул — ведь он лучше всех знал Конклина — и после паузы сказал:
      — Алекс, я согласен с тем, что все указывает на Карлоса, но прежде чем мы начнем ворошить в Европе, нам надо убедиться в правильности наших предположений. Ложная тревога — вещь опасная, не желая того, мы укажем Шакалу цель, к которой ему надо стремиться, дадим ему понять, насколько уязвим Джейсон Борн. Судя по твоим словам, Карлос ухватился за давно прикрытую операцию «Тредстоун-71» просто потому, что уже больше десяти лет ни один из наших агентов и близко к нему не подходил.
      Отставной офицер Конклин внимательно посмотрел на задумчивое, резко очерченное лицо Чарльза Кэссета.
      — Ты хочешь сказать, что, если я не прав и это — не Шакал, то мы вскрываем зажившую тринадцать лет назад рану и подкидываем ему желанную добычу?
      — Да, именно это я и хочу сказать.
      — Я хочу отметить, что это весьма мудрая мысль, Чарли... Пойми, я руководствуюсь внешними данными. Они стимулируют деятельность моих инстинктов, но тем не менее это всего лишь внешнее воздействие.
      — Я доверяю твоим инстинктам значительно больше, чем любому полиграфу...
      — И я тоже, — прервал его Валентине. — Тебе удалось спасти наших людей в пяти или шести случаях провала резидентур, хотя все детективы говорили, что ты ошибаешься. Тем не менее, Чарли задал резонный вопрос: предположим, это не Карлос? В этом случае мы не только отправим в Европу ложное сообщение, но — что более важно — мы потеряем время.
      — Значит, надо держаться подальше от Европы, — тихо пробормотал Алекс, словно про себя. — По крайней мере, теперь... Надо взяться за мерзавцев, которые окопались здесь. Вытащить их. Схватить и вытянуть из них все. Раз я — мишень, пусть они за мной и гоняются.
      — В этом случае придется использовать значительно более слабое прикрытие, чем я намечал сделать для вас и доктора Панова, мистер Конклин, — твердо заявил директор.
      — Тогда придумайте что-нибудь иное, сэр. — Алекс метнул взгляд сначала на Кэссета, потом на Валентино. — Нам удастся справиться с этим, если вы двое послушаете меня и дадите возможность организовать все как следует.
      — Мы сейчас как в тумане, — сказал Кэссет. — Может быть, эта операция и ориентирована куда-то за рубеж, но мы-то у себя дома, а значит, необходимо привлечь ФБР...
      — Ни в коем случае, — вскрикнул Конклин. — Никого, кроме тех, кто сидит сейчас в этой комнате.
      — Да брось ты, Алекс, — добродушно протянул Валентино, качая головой. — Ты в отставке и не можешь приказывать...
      — Ах так! — крикнул Конклин и неуклюже вскочил со стула. — Я иду в Белый дом, к председателю Агентства национальной безопасности мистеру Мак-Алистеру!
      — Сядьте! — твердо приказал директор ЦРУ.
      — Я в отставке! Это вы не вправе мной командовать!
      — Я об этом и не мечтаю, просто забочусь о вашей безопасности. Как я понял из вашего рассказа, вы полагаете, основываясь на спорной посылке, что тот, кто стрелял в вас прошлой ночью, — неважно, кто это, — намеренно промахнулся, надеясь взять вас живым в начавшейся суматохе.
      — Зачем передергивать?..
      — Мне подсказывает опыт — больше двух десятков операций, в которых я участвовал, работая в ЦРУ и военно-морском министерстве, а также в тех местах, о которых не стоит говорить. — Директор выпрямился в кресле, его голос внезапно приобрел резкие командные нотки. — К вашему сведению, Конклин, я не вдруг превратился в адмирала в парадном мундире, заправляющего разведкой ВМФ. В течение нескольких лет я служил в подразделении СЕАЛ  и участвовал в рейдах подводных лодок в гавань Кесонга, а затем Хайфона. Я знал нескольких мерзавцев из «Медузы» и каждому готов был пустить пулю в лоб! А теперь вы говорите мне, что один из них стал вашим Джейсоном Борном и что вы готовы отрезать собственные яйца или вырвать сердце, лишь бы он остался в живых и скрылся от пистолета Шакала... Не надо блефовать, Алекс. Вы хотите со мной работать?
      Конклин медленно опустился на стул, на губах у него заиграла улыбка.
      — Я же говорил, что ничего не имею против вашего назначения, сэр. Чутье подсказывало, и теперь я знаю почему: вы же были оперативником... Я согласен работать с вами.
      — Вот и прекрасно, — закончил директор. — Мы создадим систему постоянного наблюдения и будем молиться Господу, чтобы ваши предположения оказались верны, потому что невозможно установить наблюдение за всеми окнами и крышами. Не забывайте, вы рискуете!
      — Я понимаю. А так как две приманки лучше, чем одна, в этом садке с пираньями, я хочу переговорить с Мо Пановым.
      — Он не должен участвовать в этом, — возразил Кэссет. — Он — не из наших, Алекс. Почему он должен вмешиваться в это?
      — Потому что он именно один из наших, и мне лучше всего попросить его. В противном случае он мне сделает вместо прививки от гриппа укол стрихнина. Он тоже был в Гонконге — по причинам, не слишком отличающимся от моих. Много лет назад в Париже я пытался убить моего самого близкого друга. Я сделал чудовищную ошибку, поверив, что он переродился, на самом деле он просто потерял память. А всего через несколько дней после этого Моррису Панову, одному из наших ведущих психиатров, врачу, который не выносит всей этой дерьмовой болтовни на психологические темы, столь модной в наше время, предъявили «гипотетический» психиатрический портрет и потребовали от него мгновенного решения. «Борн-портрет» изображался как глубоко законспирированный агент-перевертыш, который стал ходячей бомбой с часовым механизмом, — ведь у него в голове хранились тысячи секретов, — и он перешел все границы дозволенного... Ошибочное заключение Панова привело к тому, что нашего человека едва не угробили во время засады на нью-йоркской Семьдесят первой улице. Борн чудом уцелел в этой переделке, и Панов потребовал, чтобы его назначили ведущим врачом пострадавшего. Он не мог простить себе той ошибки. Если бы любой из вас оказался на месте Панова, что бы стали вы делать?
      — Сказали бы, что делаем тебе прививку от гриппа, а вкололи бы на полную катушку стрихнина, старина, — проговорил Десоул, кивая.
      — А где Панов сейчас? — спросил Кэссет.
      — В отеле «Брукшир» в Балтиморе под фамилией Морис, Филипп Морис. Он отменил всех назначенных на сегодня пациентов, сославшись на грипп...
      — Тогда начнем, — сказал директор ЦРУ, положив перед собой желтый блокнот. — Между прочим, Алекс, опытному оперативнику незачем забивать себе голову знанием табели о рангах; он не станет доверять человеку, с которым не может перейти на «ты». Как тебе известно, моя фамилия — Холланд, зовут меня Питер. Отныне мы друг для друга Алекс и Питер, ясно?
      — О'кей, Питер. Должно быть, ты был ловким сукиным сыном, когда служил в «тюленях» !
      — Ну, раз я сижу здесь — я имею в виду место, а не кресло, — можно сделать вывод, что я был достаточно компетентен.
      — Настоящий оперативник, — одобрительно пробормотал Конклин.
      — Кроме того, раз уж мы отбросили всю эту дипломатическую чепуху, запомни — я был весьма упрямым сукиным сыном. Мне нужна профессиональная подача информации, а не эмоциональные всплески, Алекс. Ты меня понимаешь?
      — Я по-другому и не работаю, Питер. Когда принимаешь на себя определенные обязательства, решение основывается на эмоциях, в этом нет ничего дурного; но когда реализуешь разработанный план, необходимо иметь трезвую голову... Я не служил в подразделениях СЕАЛ. Ты — упрямый сукин сын, но и я нахожусь здесь, несмотря на хромоту и прочее, а значит, согласись, я тоже не лыком шит...
      Холланд ухмыльнулся; это была одновременно улыбка юноши, в наивность которого мешала поверить совершенно седая голова, и улыбка профессионала, который на мгновение освободился от начальственных забот и словно вернулся в привычный мир идеалов молодости.
      — Может быть, мы и сойдемся, — продолжил директор ЦРУ, сбрасывая с себя остатки начальственного имиджа. Он положил трубку на стол, вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил, щелкнув зажигалкой, и принялся писать в блокноте. — К чертям собачьим ФБР! Будем рассчитывать только на наших людей, каждого проверим под электронным микроскопом.
      Чарльз Кэссет, человек одаренный и явный претендент на пост директора ЦРУ, откинулся на спинку стула и вздохнул:
      — У меня такое чувство, господа, что мне придется держать вас в узде...
      — Это потому, что в глубине души ты — аналитик, Чарли, — ответил Холланд.

* * *

      Цель слежки состоит в том, чтобы обнаружить людей, действия которых служат прикрытием для других, необходимо установить их личность или даже арестовать, это зависит от общей стратегии. В этот раз было необходимо устроить ловушку для агентов Шакала, которые заманили Конклина и Панова в парк Балтимора. Работая всю ночь и большую половину следующего дня, сотрудники ЦРУ сформировали отряд из восьмерых опытных оперативников, выверили до миллиметра маршруты, по которым в следующие двадцать четыре часа должны были передвигаться вместе и порознь Конклин и Панов; на этих маршрутах постоянно дежурили вооруженные профессионалы, сменяя друг друга через короткие промежутки времени; наконец, были определены места обязательных встреч, довольно странные, если учитывать место и время. Первая встреча должна была состояться ранним утром у Смитсоновского института , которому предстояло сыграть роль Dionaea muscipula — венериной мухоловки .
      Конклин стоял в тесном, тускло освещенном холле своего многоквартирного дома и щурясь пытался разобрать цифры на своих наручных часах. Было 2.35 пополуночи, когда он открыл тяжелую дверь и прихрамывая вышел на темную улицу. Вокруг царило безмолвие — ни малейшего признака жизни. Согласно плану, он повернул налево, двигаясь с оговоренной скоростью: он должен был подойти к углу дома в 2.38. Внезапно его охватила тревога: справа в темном дверном проеме Алекс разглядел силуэт человека. Алекс засунул руку за пазуху и нащупал «беретту». В плане это не было предусмотрено... Так же внезапно чувство тревоги отхлынуло — он расслабился, испытывая облегчение потому, что понял, кто это. В тени притаился нищий старик в каком-то рванье — один из тысяч бездомных в этой стране изобилия.
      Алекс не останавливаясь, дошел до угла дома и услышал, как кто-то негромко щелкнул пальцами. Он пересек широкую улицу и двинулся дальше. Миновав проулок, он заметил еще одну фигуру... Медленно бредущего старика в грязных лохмотьях. Еще один отверженный, охраняющий свою бетонную пещеру. В другое время Конклин, верно, дал бы несчастному доллар, но не теперь. Ему предстоял долгий путь, и он должен был придерживаться графика.

* * *

      Моррис Панов приблизился к перекрестку. Он был взволнован странным телефонным разговором, который состоялся десять минут назад. Панов пытался вспомнить детали плана, которому был обязан следовать, и опасался лишний раз взглянуть на часы, чтобы узнать, достиг ли условленного места к назначенному времени, — ему велели не смотреть на часы на улице... И почему они не могли сказать «быть приблизительно во столько-то» вместо этого несколько нервирующего «в назначенное время», словно предстоит захват Вашингтона. Тем не менее, Моррис продолжал идти, переходя улицы, которые ему ведено было перейти, и надеясь, что какой-то невидимый механизм заставляет его идти примерно в соответствии с проклятым графиком, который был разработан, пока он расхаживал между двумя колышками, вбитыми в газон позади загородного дома в Вене, что в Вирджинии... Панов был готов на все ради Дэвида Уэбба — святой Боже, на все! — но происходящее казалось ему каким-то сумасшествием... То есть, конечно, нет: иначе ему не пришлось бы проделывать все это сейчас...
      А это что такое? В тени лицо человека, всматривающегося в него, так же, как и двое других! А вот человек, скрючившийся на обочине, поднял на него пьяные глаза. Все эти оборванцы — старые, едва способные двигаться, — пристально смотрят на него. Воображение увлекало его все дальше: города переполнены бездомными, совершенно беззащитными людьми, которых болезни или бедность выгнали на улицу. Как бы ему ни хотелось помочь им, сделать он мог очень мало, разве что клянчить и клянчить у прижимистого Вашингтона... Вот еще один! В нише между витринами двух магазинов... И этот тоже внимательно наблюдает за ним. «Прекрати сейчас же! Это — абсурд... А может, нет? Да нет, конечно. Ладно, иди дальше, двигайся согласно графику, — вот что от тебя сейчас требуется... Боже мой! Еще один! На противоположной стороне улицы... Вперед!»

* * *

      На огромной, залитой лунным светом лужайке перед Смитсоновским институтом фигурки двух человек, подошедших одновременно по разным дорожкам к садовой скамейке, казались особенно маленькими. Конклин, опираясь на трость, осторожно опустился на скамью.
      Панов, нервно озираясь, вслушивался в тишину, словно ожидая чего-то. Было 3.28, еще не рассвело, и единственными слышимыми звуками были тихое пощелкивание сверчков да шелест листвы от дуновения мягкого летнего ветра. Оглядевшись, Панов тоже присел.
      — Что-нибудь случилось по дороге сюда? — спросил Конклин.
      — Не знаю, — ответил психиатр. — Похоже, я так же растерян, как когда-то в Гонконге. Правда, тогда мы знали, куда идем и кого встретим. Все вы: и ты, и твои ребята — абсолютно сумасшедшие.
      — Ты себе противоречишь, Мо, — засмеялся Алекс. — Ты же утверждал, что меня вылечили, не так ли?
      — Тогда речь шла о маниакальной депрессии, граничившей со слабоумием. А теперь — полнейшее безумие! Сейчас почти четыре часа утра. Нормальные люди не играют в дурацкие игры ни свет ни заря...
      Алекс посмотрел на Панова. На его лицо ложились блики от прожектора, горевшего вдалеке и заливавшего светом массивное кирпичное здание Смитсоновского института.
      — Так что же случилось по дороге сюда, Мо? Ты сказал, что не знаешь. Что ты имел в виду?
      — Понимаешь, мне неловко об этом говорить, я столько раз объяснял пациентам, что они выдумывают себе жуткие образы, чтобы оправдать разумом свои страхи.
      — Черт побери, ты имеешь в виду?
      — Это что-то вроде перенесения...
      — Да хватит тебе, Мо! — перебил его Конклин. — Скажи прямо, что тебя обеспокоило? Что ты заметил?
      — Фигуры... скрюченные в три погибели, они движутся медленно, неуклюже — не так, как ты, Алекс, — это не от ран, а от возраста. Старые и изможденные, они стояли в темноте возле витрин магазинов и в проулках. Их было четверо или пятеро на пути от моего дома. Дважды я хотел остановиться и окликнуть одного из ваших, но сказал себе: «Боже мой, док, ты слишком бурно реагируешь: это всего лишь несчастные бродяги, тебе что-то мерещится, ты принимаешь их за кого-то другого...»
      — Прямо в точку! — возбужденно прошептал Конклин. — Ты видел именно то, что там было, Мо. И я видел то же самое: тех же самых стариков, которых видел ты, все они вызывали жалость, большинство были в жутком рванье, и двигались они медленнее, чем я... Но что это значит? Кто они такие?
      Послышался звук шагов. Медленных, нерешительных, — и на пустынной дорожке появились два невысоких человека, два старика. На первый взгляд, они действительно походили на людей из бесчисленной армии отверженных и бездомных, но что-то в них было и иное: возможно, определенная целеустремленность. Они остановились почти в двадцати футах от скамейки, их лица были скрыты темнотой. Стоявший слева старик заговорил; в его высоком голосе чувствовался непонятный акцент:
      — Странный час и необычное место для встречи двух хорошо одетых господ. Разве справедливо, что вы заняли место тех, кому повезло меньше, чем вам?
      — Вокруг полно свободных скамеек, — вежливо ответил Алекс. — Разве эта забронирована?
      — Здесь нет забронированных мест, — ответил второй старик на правильном английском; однако чувствовалось, что это — не его родной язык. — Но вы-то почему здесь?
      — А вам какое дело? — поинтересовался Конклин. — У нас частная встреча, вас это не касается.
      — Встреча в такой час и в таком месте? — снова заговорил первый старик, оглядываясь вокруг.
      — Повторяю, — сказал Алекс, — это не ваше дело. Настоятельно советую вам оставить нас в покое.
      — Есть дело, — нараспев протянул второй.
      — Ради Бога, объясни, о чем это он болтает? — прошептал Панов, обращаясь к Конклину.
      — Ты попал в яблочко, — прошептал Алекс. — Сиди тихо. — Отставной оперативник обернулся к двум старикам и сказал: — О'кей, ребята, почему бы вам не отправиться своей дорогой?
      — Есть дело, — вновь сказал второй старик оборванец, бросив взгляд на напарника.
      — У вас не может быть никакого дела к нам...
      — Почему вы в этом так уверены? — перебил первый старик, покачав головой. — А что, если я должен передать вам послание из Макао?
      — Что-о? — вскрикнул Панов.
      — Заткнись! — прошептал Конклин, не сводя взгляда с посыльного. — Какое еще послание из Макао? — резко спросил он.
      — Великий тай-пэнь желает встретиться с вами — величайший тай-пэнь в Гонконге.
      — Встретиться? Зачем?
      — Он заплатит вам огромные деньги. За ваши услуги.
      — Я повторяю: зачем?
      — Мы должны сообщить вам, что убийца возвратился. Тай-пэнь хочет, чтобы вы нашли его.
      — Я уже слышал эти басни — со мной этот номер не пройдет. Это становится скучным...
      — Это решать вам с великим тай-пэнем, сэр, а не с нами. Он ждет вас.
      — Где он?
      — В большом отеле, сэр.
      — В каком конкретно?
      — Мы можем сообщить вам только, что в этом отеле огромный холл, в котором всегда полным-полно народу, а его название связано с прошлым этой страны.
      — Есть только один такой отель — «Мейфлауэр», — проговорил Конклин, наклонив голову к левому лацкану пиджака, в петлю которого был вшит микрофон.
      — Это вам решать.
      — Под каким именем он зарегистрирован? Кого нам спросить?
      — Никого, сэр. В холле к вам подойдет секретарь тай-пэня.
      — К вам также этот секретарь подходил?
      — Сэр?
      — Кто нанял вас, чтобы следить за нами?
      — Мы не вправе отвечать на такие вопросы и не станем этого делать.
      — Вот оно что! — закричал Александр Конклин, и в то же мгновение мощные прожекторы осветили лужайку и двух растерянных стариков, которые оказались азиатами. К освещенному пятачку с разных сторон бежали сотрудники ЦРУ, готовые в любой момент пустить в ход оружие.
      Внезапно такая необходимость возникла, но было уже слишком поздно. Неожиданно из темноты грянули два выстрела, и снайперские пули разорвали горло обоим курьерам-азиатам. Сотрудники ЦРУ бросились на землю, откатываясь в разные стороны в поисках укрытия.
      Конклин сгреб Панова в охапку и вместе с ним упал на дорожку, пытаясь спрятаться за скамейкой. Люди из Лэнгли, двигаясь зигзагами, устремились к месту, откуда только что прогремели выстрелы. Через несколько мгновений тишину нарушило гневное восклицание.
      — Проклятие! — орал Холланд, освещая фонарем землю между деревьями. — Они смылись!
      — С чего ты взял?
      — Смотри на траву, сынок, вот следы. Этим ублюдкам не откажешь в ловкости: они спрятались здесь, сделали по одному выстрелу, а потом убрались. Ладно, черт с ними! Теперь что-то предпринимать — бесполезно. Но если они снова устроят засаду и откроют огонь, то размажут нас по стенам Смитсоновского института.
      — Настоящий оперативник, — проворчал Алекс и поднялся, опираясь на трость. Рядом с ним стоял перепуганный и растерянный Панов. Доктор огляделся по сторонам и бросился к распростертым на земле телам азиатов.
      — Они мертвы! — закричал он, падая на колени возле убитых и глядя на развороченные выстрелами шеи. — Господи, как в парке аттракционов! Тут то же самое!
      — Это и есть послание, — согласился Конклин. — Надо рассыпать соль по следу, — загадочно добавил он.
      — О чем это ты? — спросил психиатр, быстро повернувшись к отставному разведчику.
      — Мы были недостаточно бдительны.
      — Алекс! — заорал седовласый Холланд, подбегая к скамейке. — Я слышал твой голос по рации, но после случившегося в отель идти нельзя, — сказал он, едва переводя дух. — Вы не пойдете туда — я вам просто не позволю!
      — Случившееся многое отменяет, черт возьми, — но только не мой визит в отель. Это — не Шакал, а Гонконг! Внешние симптомы были похожими, но инстинкты меня подвели! Подвели!..
      — Что ты теперь будешь делать? — уже спокойнее спросил директор.
      — Не знаю, — ответил Конклин с отчаянием в голосе. — Я был не прав... Надо как можно скорее связаться с нашим человеком.
      — Я говорил с Дэвидом... Примерно час назад, — сказал Панов, мгновенно приходя в себя.
      — Ты говорил с ним? — взволнованно переспросил Алекс. — Ведь было поздно, и ты был дома. Как же?..
      — Ты знаешь мой автоответчик... — сказал доктор. — Если бы я отвечал на все дурацкие звонки после полуночи, я бы утром не попал на службу. Я дал ему звонить, сколько вздумается, а так как я готовился уходить, чтобы встретиться с тобой, то решил послушать, что там записано. Там было только: «Свяжись со мной». Когда я решился поднять трубку, нас уже разъединили... Тогда я сам позвонил ему.
      — Ты позвонил Дэвиду? По своему телефону?
      — Ну... да... — нерешительно пробормотал Панов. — Он говорил очень быстро и очень сдержанно. Просто хотел сказать, что М. — он назвал ее М. — уезжает вместе с детьми сегодня утром. Вот и все. И сразу же повесил трубку.
      — Теперь у них уже есть и имя, и адрес вашего парня, — сказал Холланд. — А может быть, записан и разговор.
      — Место — да, разговор — возможно, — буркнул Конклин, — но не адрес и не имя.
      — К утру будут...
      — К утру он будет на полпути к Терра-дель-Фуэго...
      — Боже мой, что я наделал?! — воскликнул психиатр.
      — Любой на твоем месте сделал бы то же самое, — ответил Алекс. — Ты получаешь сообщение в два часа ночи от человека, которого любишь и который попал в беду, и немедленно звонишь ему. Мы должны связаться с ним как можно скорее. Итак, это — не Карлос, это — «некто», у кого достаточно оружия, он затягивает петлю и надеется, что одержит победу.
      — Алекс! Воспользуйся телефоном в моем автомобиле, — предложат Холланд. — Я включу специальную систему: не будет ни подслушивания, ни записи.
      — Пошли! — И Конклин захромал через газон к машине ЦРУ.

* * *

      — Дэвид, это Алекс.
      — Ты застал нас в последнюю минуту, дружище, мы уже в дверях. Если бы Джеми не попросился на горшок, мы были бы уже в машине.
      — В такой час?
      — Разве Мо тебе не объяснил? У тебя дома никто не отвечал, и я позвонил ему.
      — Мо немного взбудоражен. Расскажи мне сам. Что происходит?
      — У тебя надежный телефон? Насчет телефона Мо я не был уверен.
      — Надежнее не бывает... Говори...
      — Я отправлю Мари и детей на юг — далеко на юг. Она так кричит на меня, что в аду слышно; я зафрахтовал рокуэлловский самолет, который вылетает из аэропорта Логан. Никаких трудностей не возникло благодаря тем мерам, которые ты предпринял четыре года назад. Компьютеры завертелись как бешеные, и все были готовы помочь. Они вылетают в шесть часов утра — я хочу, чтобы еще до рассвета их здесь не было.
      — А ты, Дэвид? Как же ты?
      — Честно говоря, я подумываю о том, чтобы отправиться к тебе в Вашингтон. Если Шакал после стольких лет начал опять охотиться за мной, мне придется вернуться к своему ремеслу. Может, я еще смогу быть полезным... Я приеду к полудню.
      — Нет, Дэвид, нет. Не сегодня и не сюда. Отправляйся с Мари и детьми. Уезжайте... Ты должен быть со своей семьей на острове.
      — Я не могу, Алекс. На моем месте ты тоже не смог бы. Мари и дети не смогут чувствовать себя свободными — по-настоящему свободными — до тех пор, пока Карлос не исчезнет из нашей жизни.
      — Это не Карлос, — перебил его Конклин.
      — Что? Вчера ты мне сказал...
      — Забудь о том, что я сказал вчера. Я был не прав. Это Гонконг! Макао!
      — Глупости, Алекс! С Гонконгом покончено, с Макао тоже. Все, кто был там, мертвы и давно забыты — не осталось никого, у кого была бы причина начать охотиться за мной.
      — И все-таки кто-то остался. Один тай-пэнь — «величайший тай-пэнь в Гонконге», как сообщил нам совсем недавно человек, уже отправившийся на тот свет.
      — Никого не осталось. Карточный домик Гоминьдана рассыпался в прах. Никого не осталось!
      — Я говорю тебе: кто-то есть!
      Дэвид Уэбб погрузился в молчание. Через мгновение холодно заговорил Джейсон Борн:
      — Расскажи мне все, что ты знаешь, вплоть до мелочей. Сегодня ночью что-то произошло? Что же?
      — Ладно, до мелочей, так до мелочей, — согласился Конклин. Отставной разведчик описал план слежки, разработанный в ЦРУ, рассказал, как он и Моррис Панов заметили стариков, которые следовали за ними, передавая их друг другу, как эстафету, пока они по разным маршрутам направлялись к Смитсоновскому институту, — никто из них не приближался до самой встречи на пустынной дорожке, где им сообщили о послании из Макао, а также о великом тай-пэне. Наконец Конклин описал сокрушительные выстрелы, которые заставили умолкнуть навеки обоих стариков азиатов.
      — Нить тянется из Гонконга, Дэвид. Ссылка на Макао подтверждает это. Там была берлога человека, который присвоил твое имя.
      Линия молчала — было слышно только ровное дыхание Джейсона Борна.
      — Алекс, ты ошибаешься, — наконец произнес он медленно и задумчиво. — Это Шакал. Неважно, что они там говорили: Гонконг, Макао... Это Шакал!
      — Дэвид, ты порешь чушь. Карлос не связан с тай-пэнями, Гонконгом или Макао. Эти старики — китайцы, не французы, итальянцы, немцы или кто там еще. Ниточка тянется из Азии, а не из Европы.
      — Ну конечно, старики — только им он и доверяет, — продолжил холодный голос Джейсона Борна. — Парижские старики — вот как их называли. Они были его связными по всей Европе. Действительно, кому придет в голову подозревать дряхлых стариков независимо от того, нищие они или просто в них едва душа держится? Кому придет в голову допрашивать их, тем более с пристрастием? Даже под пытками они будут хранить молчание. Они делали свое дело — и сейчас его делают — и потом исчезают, отдавая жизнь ради интересов Карлоса.
      Слушая странный, глухой голос своего друга, озадаченный Конклин уставился на приборную доску, не зная, что ответить.
      — Дэвид, в чем дело? Я понимаю, что ты огорчен — мы все расстроены, — но, пожалуйста, говори яснее.
      — Что?.. О, извини меня, Алекс, я мысленно вернулся в прошлое. Короче, Карлос прочесал весь Париж, выискивая стариков, которые медленно умирали, зная, что дни их сочтены. Они все числятся в полицейских архивах, у всех нет ни гроша за душой. Мы забываем о том, что у этих стариков почти всегда есть кто-то, кого они любят, есть дети — законные и внебрачные, — о которых они должны позаботиться. Шакал находит их и клянется помочь семье полуживого старика, если тот посвятит остаток своей жизни ему. Окажись мы на их месте — без гроша в кармане, только нищета и дурная слава — вот и все, что останется в наследство их близким, — как бы поступили многие из нас?
      — И они верили?
      — У них были для этого серьезные основания, да и сейчас есть. Ежемесячно из множества швейцарских банков поступают чеки с незарегистрированных счетов наследникам этих стариков. Невозможно проследить, откуда поступают эти деньги, но люди, получающие их, знают, кто им платит и почему... Забудь о секретном досье, Алекс. Карлос что-то разнюхал в Гонконге — там он нашел ниточку к тебе и Панову.
      — Тогда мы тоже кое-где покопаем: проникнем во все азиатские кварталы, во все китайские букмекерские притоны и рестораны во всех городах в радиусе пятидесяти миль от Вашингтона.
      — Ничего не предпринимайте до моего приезда. Ты ведь не знаешь в точности, что надо искать, а я знаю... Это замечательно! Шакал не подозревает, что я многого до сих пор не могу вспомнить, но он почему-то считает, что я позабыл его парижских стариков.
      — А может быть, и нет, Дэвид. Может быть, он как раз рассчитывает на то, что ты помнишь о них. Может быть, вся эта шарада — всего лишь прелюдия к настоящей ловушке, которую он для тебя готовит.
      — Тогда он совершил очередную ошибку.
      — Да?
      — Я не так прост — Джейсон Борн не так прост.

Глава 4

      Дэвид Уэбб вышел из здания Национального аэропорта через автоматически открывшиеся двери на заполненную народом площадь. Он внимательно рассмотрел указатели и пошел по направлению к стоянке, где автомобилям разрешалось парковаться на короткое время бесплатно. Согласно плану, он должен был пройти до крайнего правого прохода, повернуть налево и идти вдоль ряда машин, пока не увидит серый, с металлическим отливом «понтиак-ле-манс» 1986 года, на зеркале заднего вида которого будет висеть декоративное распятие. Водитель — мужчина в белой кепке; стекло с его стороны будет опущено. Уэбб приблизится к нему и скажет: «Полет был удачным». Если человек снимет кепку и запустит двигатель, Дэвид молча сядет на заднее сиденье.
      Ничего кроме этого и не было сказано Уэббом и водителем. Однако тот вытащил из-под приборной доски микрофон и негромко, но четко произнес в него:
      — Груз на борту. Обеспечьте прикрытие на время поездки.
      Дэвид подумал, что эта экзотическая процедура граничит с клоунадой. Но так как Алекс Конклин следил за ними до самой посадки в рокуэлловский самолет в аэропорту Логан и связался с ним по личному телефону директора ЦРУ Питера Холланда, Дэвид подумал, что свое дело оба знали туго. У Дэвида мелькнула мысль, что поведение Алекса должно быть как-то связано с телефонным звонком Мо Панова девять часов назад. Его подозрение перешло в уверенность, когда трубку взял сам Холланд и настоятельно попросил доехать до Хартфорда и вылететь коммерческим рейсом из аэропорта Брэдли в Вашингтон. Он прибавил несколько загадочно, что не хочет больше никаких телефонных переговоров, а также не желает использовать частные или правительственные самолеты.
      Водитель серого «понтиака» не тратил времени даром и уже выруливал с территории Национального аэропорта: казалось, прошло всего несколько минут, а они уже мчались по сельской дороге. Миновав пригороды Вирджинии, машина подкатила к въезду в комплекс дорогих загородных коттеджей. Над воротами красовалась вывеска «ВЕНСКИЕ ВИЛЛЫ» — поселок был назван в честь расположенного рядом городка. Охранник, по всей видимости, узнал водителя, потому что приветствовал его как старого знакомого, пока поднимался тяжелый шлагбаум. Водитель обратился к Уэббу:
      — Здесь пять больших секций, сэр. Четыре из них — коттеджи, принадлежащие частным лицам, а пятая — самая дальняя от ворот — является собственностью Управления. Там отдельный въезд и своя система безопасности. Вы там будете здоровехоньки, сэр.
      — Я, вообще-то, не чувствую себя таким уж больным.
      — И отлично: теперь вы — «личный груз» директора ЦРУ, а ваше здоровье — предмет его особой заботы.
      — Рад это слышать, но как вы об этом узнали?
      — Я в его команде, сэр.
      — А как ваше имя?
      Водитель помолчал мгновение, а когда ответил, Дэвид испытал неприятное чувство, словно его отбросили назад, в прошлое, куда, судя по всему, ему предстояло возвратиться.
      — У нас нет имен, сэр, ни у вас, ни у меня. «Медуза».
      — Понятно, — протянул Уэбб.
      — Вот мы и прибыли. — Водитель свернул на круговую подъездную дорогу и остановился перед двухэтажным домом в колониальном стиле: казалось, его белые колонны вырублены из каррарского мрамора. — Извините, сэр, я только что обратил внимание: у вас с собой нет багажа.
      — Действительно нет, — сказал Дэвид, распахивая дверцу.

* * *

      — Как тебе моя берлога? — спросил Алекс, приглашая Дэвида войти в комнату.
      — Слишком уютно и слишком чисто для сварливого старого холостяка, — ответил Дэвид. — С каких это пор ты предпочитаешь занавески с желтыми и розовыми маргаритками?
      — Погоди, ты еще увидишь обои с розочками в спальне...
      — Не уверен, что для меня это важно...
      — А в твоей комнате обои с гиацинтами... Естественно, я сам в этом ни черта не понимаю, но так мне сказала горничная.
      — Горничная?
      — Ей под пятьдесят, негритянка, сложена как чемпион по борьбе сумо. Кроме того, под юбкой она постоянно носит два пугача и, кажется, пару опасных бритв.
      — Вот так горничная!
      — Мощная охрана. Она не положит здесь куска мыла или рулона туалетной бумаги, если не будет уверена, что их прислали из Лэнгли.
      Знаешь, она служащий десятой категории, и некоторые из этих клоунов даже дают ей на чай.
      — А может, им нужны официанты?
      — Здорово! Наш ученый, профессор Уэбб — и вдруг официант!
      — Кем только не приходилось бывать Джейсону Борну... Конклин сделал паузу, потом заговорил серьезно:
      — Давай-ка присядем, — сказал он, хромая к креслу. — У тебя был тяжелый день, а сейчас еще около полудня. Поэтому, если хочешь выпить, там, за коричневыми дверцами, в баре всего полно... Это рядом с окном. И не смотри на меня так: о том, что они именно такого цвета, мне сказала эта чернокожая Брунгильда.
      Уэбб расхохотался — это был искренний смех, который он не мог сдержать, глядя на своего друга.
      — И тебя это ничуть не беспокоит, Алекс?
      — Черт подери, конечно нет. Разве ты прятал от меня спиртное, когда я навещал тебя и Мари?
      — Тогда не было таких нагрузок...
      — Нагрузки — это чепуха, — перебил его Конклин. — Я завязал, потому что альтернатива была вполне определенной. Давай, выпей, Дэвид. Нам надо поговорить, и я хочу, чтобы ты успокоился. Я по глазам вижу, что ты на взводе.
      — Да, ты мне говорил когда-то, что можешь читать по глазам, — сказал Уэбб, открывая дверцы бара и доставая бутылку. — Ты и теперь так же ясно видишь, верно?
      — Я говорил тебе, что можно понять то, что скрывается во взгляде, и советовал никогда не доверять первому впечатлению... Ладно. Как Мари и дети? Полагаю, все нормально?
      — Я прорабатывал план полета вместе с летчиком и понял, что все в порядке, когда он в конце концов сказал мне, чтобы я или убирался, или вел самолет сам. — Уэбб наполнил стакан и подошел к стулу напротив кресла, в котором расположился разведчик. — Так с чего начнем, Алекс? — спросил он, присаживаясь.
      — С того, на чем мы остановились прошлой ночью. С тех пор ничего не изменилось, только вот Мо отказывается бросить своих пациентов. Сегодня утром его отвезли под охраной на работу, а его квартира теперь защищена надежнее, чем Форт-Нокс. Сюда его привезут сегодня днем, четырежды меняя в пути машины, разумеется, в подземных гаражах.
      — Итак, теперь это делается в открытую? Никаких пряток?
      — Какой смысл конспирироваться? Мы попали в ловушку у Смитсоновского института, и наши люди там засветились.
      — Именно на этом мы можем сыграть, ведь так? Нам поможет неожиданность — говорят, дублеры тех, кто непосредственно охраняет объект, делают ошибки.
      — Дэвид, сработать может неожиданность, но не глупость. — Конклин тут же замотал головой. — Беру свои слова назад: Борн способен и глупость превратить в нечто толковое, но только не с официально назначенной командой для наблюдения. С ними слишком много сложностей.
      — Не понимаю.
      — Главная забота этих отличных парней — охранять жизнь порученного им человека, возможно, даже спасти его. Кроме того, они обязаны постоянно координировать свои действия друг с другом и составлять отчеты. Они — служащие, а не одиночки, которые свою жизнь ни в грош не ставят и которые в случае промаха сразу чувствуют на своем горле лезвие ножа убийцы.
      — Звучит мелодраматично, — тихо заметил Уэбб, откинувшись на спинку стула и пригубив из стакана. — Но ведь и мне приходилось работать в таких условиях, верно?
      — Это было больше созданным тобой образом, чем реальностью, но люди, которых ты использовал, считали это правдой.
      — Значит, я вновь найду этих людей и вновь прибегну к их помощи. — Дэвид стремительно подался вперед, держа стакан обеими руками. — Он вынуждает меня выйти на свет, Алекс! Шакал требует, чтобы я раскрыл карты, и я обязан принять вызов.
      — Заткнись, — раздраженно перебил его Конклин. — Теперь ты разыгрываешь мелодраму, изображаешь из себя героя второразрядного вестерна. Стоит тебе только показаться — Мари станет вдовой, а дети — безотцовщиной. Такова жизнь, Дэвид.
      — Ты ошибаешься. — Уэбб покачал головой, глядя на свой стакан. — Он охотится за мной, значит, я обязан начать охоту за ним. Он хочет выманить меня из укрытия, значит, я обязан опередить его... Только так. Нет другого способа навсегда вычеркнуть его из нашей жизни. В конечном счете Карлос идет против Борна. Мы вернулись к тому, что уже было тринадцать лет назад. «Альфа, Браво, Каин, Дельта... Каин вместо Карлоса, а Дельта вместо Каина».
      — Это ваш идиотский парижский пароль тринадцатилетней давности! — резко перебил его Алекс. — Дельта из «Медузы» бросил вызов Шакалу, находясь в зените своей мощи. Но сейчас мы не в Париже, и прошло целых тринадцать лет!
      — А еще через пять лет пройдет восемнадцать, еще пять — и будет двадцать три. Что ты, черт подери, от меня хочешь? Чтобы призрак этого сукина сына все время витал над Мари и детьми? Трястись, когда жена и дети выходят из дома? Провести в постоянном страхе остаток жизни?.. Ну уж нет, заткнись, оперативник! Ты все прекрасно понимаешь. Аналитики могут разработать с десяток разных планов. Мы же воспользуемся кое-какими деталями не более чем из шести и еще будем благодарны, когда окажемся в самой гуще событий. Тут мы сами решаем, что делать... Кроме того, у меня есть преимущество: на моей стороне — ты.
      Конклин заморгал, сглотнул, после чего пробормотал:
      — Ты растрогал меня, Дэвид. Даже слишком. Я лучше себя чувствую, если действую сам по себе и нахожусь за тысячи миль от Вашингтона. Здесь мне всегда несколько душновато.
      — Этого не было, когда ты провожал меня на рейс до Гонконга. Тогда ты был способен решить уравнение, поменяв местами его части.
      — Тогда было легче — всего лишь обычная операция. Грязная вашингтонская стряпня, от которой несло, как от тухлого палтуса; запах был такой, что я нос воротил. Сейчас все по-другому: мы имеем дело с Карлосом.
      — Я к этому и веду, Алекс. Это — Карлос, а не какой-то голос в телефонной трубке, который неизвестен ни тебе, ни мне. Мы будем работать с определенной величиной, с человеком предсказуемым...
      — Предсказуемым? — перебил его Конклин, нахмурившись. — Каким же образом?
      — Он охотник и пойдет по запаху...
      — Да! Сначала он обнюхает все своим чувствительным носом, а потом будет рассматривать следы в микроскоп.
      — Следовательно, мы должны действовать без обмана, так ведь?
      — Что ты задумал?
      — В Евангелии от Святого Алекса говорится: для того чтобы заманить кого-то в ловушку, надо воспользоваться правдой — и в большом количестве, даже если это опасно.
      — В той главе и стихе говорилось и о микроскопе, которым пользуется объект. По-моему, я только что упоминал его. Так все же какая здесь связь?
      — "Медуза", — тихо произнес Уэбб. — Я хочу воспользоваться «Медузой».
      — Теперь я вижу, что ты сошел с ума, — сказал Конклин так же тихо. — Это запретное название, так же, как и твое имя, и, будем откровенны, даже чертовски больше.
      — О ней болтали, Алекс, по всей Юго-Восточной Азии: через Южно-Китайское море слухи проникли в Коулун и Гонконг, куда сбежала большая часть этих мерзавцев со своими деньгами. «Медуза» не была таким страшным секретом, как тебе кажется.
      — Слухи — да, история — согласен, — снова перебил отставной разведчик. — Каждый из этих скотов приставлял пистолет к виску или нож к горлу своих жертв — десятку, нескольким десяткам, а может, сотням — во время своих так называемых вылазок. Девяносто процентов из них были ворами и убийцами, настоящий отряд смертников. Питер Холланд сказал, что, когда он служил в СЕАЛ и работал на северо-вьетнамском направлении, не было случая, чтобы ему не хотелось пустить в расход любого из этого подразделения.
      — Но без них вместо пятидесяти восьми тысяч убитых было бы шестьдесят с лишком. Нельзя забывать об этом, Алекс. Они знали каждый дюйм в тех местах, каждый квадратный фут джунглей в том треугольнике. Они, вернее мы, получили больше ценной развединформации, чем все остальные группы, посланные из Сайгона, вместе взятые.
      — Я хочу втолковать тебе, Дэвид, одно: никогда не упоминай о связи между «Медузой» и правительством Соединенных Штатов. Это никогда нигде не фиксировалось и тем более не признавалось — даже само название скрывалось. Не существует закона о сроке давности для военных преступников, потому-то «Медуза» официально считается частной организацией, объединявший всякий сброд. "Медузам стремилась вернуть Юго-Восточную Азию в прежнее состояние, в котором чувствовала себя как рыба в воде. Если бы было установлено, что за «Медузой» стоял Вашингтон, репутация весьма влиятельных людей в Белом доме и Государственном департаменте была бы подмочена. Теперь они — могущественные фигуры международного масштаба, а двадцать лет назад были юнцами, низшими чинами в сайгонском командовании. Можно мириться с тем, что во время войны всякое бывает, но нельзя оправдать соучастие в резне мирных жителей и растрату миллионов долларов ничего не подозревающих налогоплательщиков. Это вещи того же порядка, как хранящиеся до сих пор в секретных архивах документы о том, что наши богачи финансисты субсидировали в свое время нацистов. Нежелательно, чтобы такие вещи вообще когда-нибудь выплывали на свет Божий, и «Медуза» в их числе.
      Уэбб вновь откинулся на спинку стула. Теперь он был напряжен и не сводил глаз со своего друга, который однажды на краткий миг стал его смертельным врагом.
      — Если мне не изменяют остатки памяти, известно, что Борн служил в «Медузе».
      — Это было вполне правдоподобным объяснением и великолепным прикрытием, — согласился Конклин, в свою очередь взглянув на Дэвида. — Мы возвратились в Тамкуан и «узнали», что Борн, этот параноик и авантюрист с Тасмании, исчез в джунглях Вьетнама. Нигде в этом созданном нами досье не было даже намека на какую-нибудь связь с Вашингтоном.
      — Но ведь это вранье, Алекс? Была и есть связь с Вашингтоном, а теперь об этом знает Шакал. Он понял это еще тогда, когда узнал в Гонконге о Мо Панове и о тебе — нашел ваши имена в руинах того конспиративного особняка на Виктория-Пик, в котором Джейсон Борн якобы подорвался. Шакал подтвердил это прошлой ночью, когда его связные подошли к вам возле Смитсоновского института, и — ведь это твои слова — наши люди «засветились». Шакал убедился наконец, что все его подозрения не лишены оснований. Некто из «Медузы» по кличке Дельта был Джейсоном Борном, а Джейсон Борн был создан американской разведкой и все еще жив. Жив-здоров и находится под защитой правительства США.
      Конклин ударил по подлокотнику кресла и воскликнул:
      — Как он нашел нас — нашел меня? Все — абсолютно все — было покрыто мраком. Мак-Алистер позаботился об этом, да и я тоже.
      — Мне на ум приходит несколько ответов, но их мы обсудим немного позже. Сейчас не до того. Теперь мы должны обратить внимание на то, что известно Карлосу... На «Медузу», Алекс.
      — Как это обратить внимание?
      — Если Борн был выужен из «Медузы», следовательно, с ней были связаны какие-то тайные операции. Иначе каким образом можно было организовать подмену Борна? Пока что Шакалу неизвестно или он не смог еще составить себе ясного представления, насколько далеко пойдет правительство, особенно кое-кто в этом правительстве, чтобы «Медуза» по-прежнему оставалась в «черной дыре». Как ты совершенно справедливо заметил, иначе могут погореть некоторые весьма влиятельные люди в Белом доме и Госдепартаменте, и на лбу политических деятелей мирового масштаба будут выжжены весьма уродливые клейма. Думаю, ты им сообщил об этом.
      — И внезапно у нас нашлись свои Вальдхаймы, — кивнул, нахмурившись и опустив глаза, Конклин. Он, очевидно, что-то лихорадочно обдумывал.
      — Нуй Дал Рань, — едва слышно сказал Уэбб. При звуке этих слов Алекс бросил быстрый взгляд на Дэвида. — Это — ключ, верно? — продолжил Уэбб. — Нуй Дап Рань — Женщина-Змея.
      — Ты помнишь...
      — Вспомнил сегодня утром, — ответил Джейсон Борн, и глаза его холодно блеснули. — Когда Мари и дети уже были в воздухе и самолет исчез в дымке над бостонской гаванью, внезапно я почувствовал себя в другом самолете, в другое время, когда сквозь треск атмосферных помех по рации доносились слова: «Женщина-Змея», «Женщина-Змея», отмена операции! «Женщина-Змея», вы слышите меня? Отмена операции!" Я тогда отключил эту чертовщину и посмотрел на сидевших в салоне людей, которые, казалось, были готовы взорваться от беспокойства. Я посмотрел на каждого, гадая, кто из них вернется живым, а кто — нет; выживу ли я сам, а если нет, то какую смерть мы примем... Потом я увидел, как двое из них закатывают рукава, сравнивая свои безобразные татуировки — эти дерьмовые маленькие эмблемы...
      — Нуй Дап Рань, — спокойно сказал Конклин. — Женская голова со змеями вместо волос. Медуза Горгона. Ты отказался от этой татуировки...
      — Я никогда не считал ее знаком отличия, — перебил его, моргая, Уэбб-Борн. — Наоборот, как раз чем-то противоположным...
      — Первоначально она служила только опознавательным знаком и не воспринималась как какой-то символ или знак отличия. Сложная татуировка на нижней части предплечья, рисунок и цвет которой мог воспроизвести только один знаток этого дела во всем Сайгоне. Никто другой не мог сделать ничего подобного.
      — Старик заработал на этом приличные деньги — он был уникальным мастером.
      — У каждого офицера Главного штаба, связанного с «Медузой», была такая татуировка. А сами они походили на обезумевших от радости детишек, которые в коробке с кукурузными хлопьями нашли кольцо с секретом.
      — Они не были детьми, Алекс. Обезумевшими — да, можно согласиться, — но не детишками. Они были заражены гнилым вирусом, который называется безответственность. Тогда в сайгонском командовании вылупилось немало миллионеров. Настоящих детей калечили и убивали в джунглях, а личные курьеры этих сайгонских мудрецов в отглаженных хаки протоптали дорожки в Швейцарию к банкам Цюриха на Банхофштрассе.
      — Полегче, Давид. Ведь ты говоришь о весьма влиятельных людях в нашем правительстве...
      — Кто они такие? — тихо спросил Уэбб, поставив перед собой стакан.
      — Те, о ком я точно знал, что они по горло погрязли в дерьме, исчезли после падения Сайгона, — я в этом уверен. Но я уже пару лет был вдали от оперативной работы, и никто не расположен болтать со мной о том, что произошло за это время, и особенно о «Женщине-Змее».
      — Но у тебя есть какие-то соображения на этот счет?
      — Конечно, но ничего конкретного, ничего, что хоть в какой-то мере можно назвать доказательством, — всего лишь догадки... Образ жизни этих людей, их недвижимость, которой у них не должно было быть, и курорты, куда они вряд ли могли позволить себе поехать. Не говоря уже о должностях... Некоторые занимают или занимали их, вроде бы оправдывая свое жалованье и дивиденды, но их квалификация не дает им права занимать подобные посты.
      — Ты прямо какую-то шпионскую сеть описываешь, — сказал Дэвид напряженным голосом — голосом Джейсона Борна.
      — Если это и сеть, то сильно засекреченная, — согласился Конклин, — и в нее входят лишь избранные.
      — Составь список, Алекс.
      — В этом списке будет полно пробелов.
      — Тогда для начала включи в него только тех людей из правительства, кто в свое время входил в сайгонское командование. Или внеси в этот список только тех, у кого есть недвижимость, которой не должно было быть, и тех, кто занимает высокооплачиваемые должности в частном бизнесе без достаточных на то оснований.
      — Повторяю: такой список может оказаться бесполезным.
      — И это говоришь ты? А твоя интуиция?
      — Дэвид, черт подери, какая здесь связь с Карлосом?
      — Это — необходимая частица правды, Алекс. И притом весьма опасная — в этом можешь быть уверен. Но эта частица — стопроцентной достоверности и поэтому чрезвычайно привлекательна для Шакала.
      Бывший оперативник ошеломленно посмотрел на своего друга и спросил:
      — Что ты имеешь в виду?
      — А вот здесь должна подключиться твоя фантазия: скажем, ты соединишь пятнадцать — двадцать имен и обязательно зацепишь трех-четырех человек, а потом мы как-нибудь сможем доказать, что это и есть наши мишени. Как только мы узнаем, кто они такие, мы прижмем их разными способами, сообщив всем одно и то же: сорвался кто-то из «Медузы», скрывавшийся много лет. Теперь он готов разнести голову «Женщине-Змее», причем он располагает всей необходимой информацией: именами, местами и датами совершения преступлений, местонахождением тайных швейцарских счетов — короче говоря, всем, чем надо. Затем наш Святой Алекс, которого мы все знаем и боготворим, сможет проявить себя, намекнув, что некто желает заполучить этого разъяренного оборотня еще больше, чем наши люди-"мишени".
      — Ильич Рамирес Санчес, — медленно добавил Конклин. — Карлос-Шакал. А затем следует практически невозможное: каким-то образом, Бог знает каким, распространяется слух о встрече двух сторон, заинтересованных в убийстве этого человека. К тому же одна из них не может проявлять излишнюю активность, поскольку высокое положение делает ее уязвимой. Ты это имеешь в виду?
      — Примерно. Однако эти влиятельные люди из Вашингтона могут выяснить личность и местонахождение потенциальной жертвы.
      — Естественно, — согласился Алекс, недоверчиво качая головой. — Им достаточно просто ткнуть пальцем — и все ограничения, которые распространяются на сверхсекретные досье, будут сняты, а им предоставят необходимую информацию.
      — Именно так, — заявил Дэвид. — Поэтому кто бы ни явился на встречу с эмиссарами Карлоса, он обязан быть настолько высокопоставленным лицом, вызывать такое доверие к своей персоне, что у Шакала не останется иного выбора, как принять его или их. Без сомнения, все мысли о ловушке испарятся, когда на сцене появятся такие фигуры.
      — А ты не хочешь, чтобы я заставил цвести розочки во время январской метели в Монтане?
      — Да, хочу. Все должно произойти в ближайшие день-два, пока Карлос еще переваривает происшествие у Смитсоновского института.
      — Невозможно!.. Ладно, черт побери, постараюсь. Я открою здесь свою контору и велю прислать сюда все необходимое мне из Лэнгли. Конечно, с грифом секретности «четыре-ноль»... Я чертовски боюсь упустить кого-нибудь в этом «Мейфлауэре».
      — Может, этого и не случится, — заметил Уэбб. — Кто бы там ни был, он не станет так быстро складывать манатки. Это не похоже на Карлоса — оставлять нам столь очевидный след.
      — Шакал? Ты думаешь, что Карлос сам?..
      — Не сам, естественно, но кто-то из его наймитов, какая-то настолько невероятная личность, что если на ее шее мы увидим табличку с именем Шакала, то все равно не поверим.
      — Китаец?
      — Может быть. Шакал может пойти с этой карты, а может и придержать ее. Здесь как в геометрии: что бы он ни делал, везде есть логика, даже если все кажется алогичным.
      — Я слышу человека из прошлого — человека, которого как бы никогда и не было.
      — Эге-ге, Алекс, в том-то и дело, что он был. Был на самом деле. И теперь он возвратился.
      Конклин посмотрел на дверь, так как слова Дэвида внезапно заставили его подумать о другом.
      — А где твой чемодан? — спросил он. — Ты захватил какую-нибудь одежду?
      — Никакого барахла, да и это сброшу в вашингтонскую канализацию, как только у меня появится другое. Но сначала я должен повидать еще одного моего старого друга, еще одного гения, который поселился не в том районе города, в котором следовало бы.
      — Нетрудно угадать, — сказал отставной агент. — Пожилой негр с невероятным именем Кактус — гений по подделке паспортов, водительских удостоверений и кредитных карточек...
      — Точно.
      — Но ведь это может сделать и Управление.
      — Во-первых, получится хуже и, во-вторых, слишком много бюрократии. Я не хочу оставлять следы даже с грифом «четыре-ноль». Это — сольная партия.
      — О'кей. Что дальше?
      — Тебе придется поработать, оперативник. Я хочу, чтобы завтра утром многие люди в этом городе поволновались.
      — Завтра утром?.. Это невозможно!
      — Только не для тебя. Не для Святого Алекса, Князя тайных операций...
      — Называй как угодно, черт тебя побери, но сейчас я даже в приготовишки не гожусь.
      — Сноровка возвращается быстро. Это как умение ездить на велосипеде...
      — А ты? Что ты собираешься делать?
      — После того, как проконсультируюсь с Кактусом, сниму номер в отеле «Мейфлауэр», — ответил Джейсон Борн.

* * *

      Калвер Парнелл, гостиничный магнат из Атланты, чья двадцатилетняя деятельность в этом бизнесе увенчалась постом шефа протокольного отдела в Белом доме, сердито повесил трубку телефона, нацарапав в блокноте непечатное слово. После выборов и последовавшей за ними полной смены персонала Белого дома он занял место, на котором ранее, в предыдущей администрации, работала женщина из хорошей семьи, которая ровным счетом ничего не понимала в политическом значении списка приглашенных из тысячи шестисот персон. К своему глубокому раздражению, он обнаружил также, что находится в состоянии холодной войны с собственным старшим референтом, ламой средних лет, также окончившей один из этих дурацких престижных колледжей на Восточном побережье и, что еще хуже, известной в Вашингтоне общественной деятельницей; она отдавши;! свое жалованье какой-то выпендрежной танцевальной труппе, участники которой скакали по сцене в нижнем белье в тех случаях, когда удосуживались его надеть.
      — Чертова свинья! — буркнул Калвер, теребя пятерней седую челку. Он поднял трубку и набрал четыре цифры. — Дайте-ка мне этого Редхеда, милашка. — Он изменил голос, подчеркивая и без того заметный акцент уроженца Джорджии.
      — Минутку, сэр, — сказала польщенная секретарша. — Он сейчас говорит по другому телефону, но я прерву. Подождите секундочку, мистер Парнелл.
      — Вы — самый прелестный из всех персиков, милое дитя.
      — О, благодарю вас! Подождите минуточку.
      Всегда срабатывает, подумал Калвер. Немножко ароматного магнолиевого масла — и это действует эффективнее, чем треск сучковатой дубины. Эта сучка, его старший референт, могла бы поучиться у своих начальников-южан, а то цедит, словно янки-дантист навечно залепил цементом ее сволочные зубы.
      — Это ты, Калл? — послышался голос Редхеда в трубке, перебив мысли Калвера как раз в тот момент, когда он записывал очередное ругательство в блокноте.
      — А кто же еще, маменькин сынок? У нас неприятность! Эта жирная тварь опять за свое. Я вписал наших ребят с Уолл-Стрит на прием двадцать пятого за один столик с новым французским послом, а она твердит, что мы должны их вычеркнуть и вставить каких-то сладеньких мальчиков из кордебалета — говорит, что ей и первой леди они больше нравятся. Вот дерьмо! У этих денежных ребят серьезный интерес к французам, и эта чертовка из Белого дома может их разозлить. А на бирже потом все начнут квакать, что здесь собрались одни болтуны.
      — Да наплевать, Калл, — перебил его Редхед. — Назревает неприятность похлеще, и я не знаю, как ее избежать.
      — Что случилось?
      — Ты когда-нибудь слышал о женщине-змее?
      — Я чертовски много слышал о змеиных глазах, — хохотнул Парнелл, — но никогда о женщине-змее. А в чем дело?
      — Я только что говорил с парнем — он перезвонит через пять минут. Он как будто угрожал мне. Да, он действительно угрожал мне, Калл! Он упомянул Сайгон и намекнул, что тогда там произошло что-то ужасное. Он несколько раз повторил об этой женщине-змее, словно, услышав о ней, я должен сразу же бежать в укрытие.
      — Оставь этого сукина сына мне! — проревел Парнелл, не дав Редхеду договорить. — Я точно знаю, о ком болтает этот ублюдок! Об этой сопливой сучке, старшем референте, — вот кто эта чертова змея подколодная! Дай этому слизняку ползучему мой номер и скажи, что я знаю все об этом собачьем дерьме!
      — Пожалуйста, объясни мне, Калл, в чем дело?
      — Что за черт! Ты же был там, Редхед... Ну, играли мы, было даже несколько мини-казино, пара клоунов проиграла свои рубашки — но ведь это ерунда, здесь нет ничего такого, что бы не делали солдаты с тех пор, как разыграли в кости одежду Христа!.. Мы просто поставили это на более высокий уровень, да еще подкинули пару девчонок, которые и так бы оказались на улице. Нет, Редхед, эта вертихвостка, мой так называемый референт, думает, что у нее есть компромат на меня, поэтому-то она и действует через тебя... Ведь каждой собаке известно, что мы с тобой не разлей вода... Скажи этому слизняку, чтобы он позвонил мне, я его в порошок сотру, так же, как и эту сучку! Да, парень, она сделала невероятный ход! Мои ребята с Уолл-Стрит останутся в списке, а ее гомики пусть гуляют в другом месте!
      — О'кей, Калл, тогда я просто отошлю его к тебе, — сказал Редхед, избранный вице-президентом Соединенных Штатов Америки, и положил трубку.
      Спустя четыре минуты раздался телефонный звонок, и на Парнелла посыпались слова:
      — Это — «Женщина-Змея», Калвер. Всех нас ждут большие неприятности!
      — Ну нет, послушай меня, голова садовая, я скажу тебе, у кого будут неприятности! Никакая она не женщина, она — сучка? Один из ее тридцати или сорока муженьков-евнухов, может, и бросал свои змеиные взгляды в Сайгоне и потратил немного ее хорошо разрекламированных «приди-и-возьми-меня» наличных, но всем на это было начхать тогда, а теперь тем более. В особенности не станет забивать себе этим голову тот полковник морской пехоты, который и сам время от времени любил крутую игру в покер, а теперь сидит в Овальном кабинете. И последнее. Ты, мошонка пустая, когда он узнает, что она пытается облить помоями смелых парней, которые хотели всего лишь немного отдохнуть от боев на войне, за которую им даже спасибо никто не сказал...
      В Вене (Вирджиния) Александр Конклин положил на рычаг трубку. Первый — промах и второй — тоже промах... зато теперь можно сказать, что он никогда и не слыхал о таком Калвере Парнелле.

* * *

      Председатель Федеральной торговой комиссии Альберт Армбрустер громко выругался и прикрутил кран душа в наполненной паром ванной, услышав визгливый голос своей жены.
      — Какого черта, Мами? Даже душ нельзя принять — ты сразу начинаешь верещать!
      — Это может быть Белый дом, Ал! Ты ведь знаешь их манеру: они говорят тихо, спокойно и всегда — что это срочно.
      — Вот дерьмо! — заорал председатель, открыв стеклянную дверь и сняв трубку висевшего на стене телефона. — Армбрустер слушает. В чем дело?
      — Возникла проблема, слушайте внимательно.
      — По поводу тысячи шестисот?
      — Нет. Надеемся, до этого никогда не дойдет.
      — Да кто вы такой, черт подери?
      — Я очень взволнован, и вы сейчас тоже начнете волноваться. После стольких лет! О Боже!
      — О чем это вы?
      — "Женщина-Змея", господин председатель.
      — Господи! — В негромком голосе Армбрустера невольно прозвучали панические нотки. Почти мгновенно он взял себя в руки, но было поздно. Первое попадание. — Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите... Что за змея такая? Никогда не слышал об этом.
      — Ладно, тогда послушайте сейчас, мистер Медуза. Кто-то раскопал все — абсолютно все: даты, каналы, по которым доставляли снаряжение, банки в Женеве и Цюрихе — все, даже имена полудюжины курьеров, отправлявшихся из Сайгона, и даже кое-что похуже. Господи, самое плохое! Всплыли имена людей из военной разведки, было точно установлено, что они никогда не участвовали в боевых действиях... этим занялись восемь следователей из управления Генеральной инспекции. Стало известно все.
      — Что за чушь! Чепуха какая-то!
      — Вы также в списке, господин председатель. Этот парень, должно быть, пятнадцать лет потратил, сводя все воедино, и теперь хочет получить вознаграждение за годы работы. В противном случае он все откроет: расскажет все и обо всех.
      — Кто? Кто он такой, скажите, ради Бога?
      — Мы сейчас уточняем это. Пока нам только известно, что в течение примерно десяти лет он был под прикрытием, а в таких условиях трудно разбогатеть. Его, вероятно, исключили из игры в Сайгоне, а теперь он хочет наверстать упущенное. Держитесь! Мы с вами свяжемся. — Послышался щелчок, далее — молчание.
      Несмотря на пар и духоту в ванной комнате, голый Альберт Армбрустер, председатель Федеральной торговой комиссии, дрожал всем телом, а лицо его заливал пот. Он повесил трубку и бросил взгляд на маленькую безобразную татуировку на предплечье.
      В вирджинской Вене Алекс Конклин смотрел на телефон.
      Первое попадание.

* * *

      Генерал Норман Суэйн, начальник службы материально-технического снабжения Пентагона, отступил от черты, довольный прямым длинным ударом по мячу, лежавшему на дорожке. Мяч должен был подкатиться на самую удобную позицию для хорошей подачи пятой клюшкой с железным наконечником на семнадцатую лужайку вокруг лунки.
      — Я, наверное, обыграю его, — сказал он, поворачиваясь к своему партнеру по гольфу.
      — Наверняка, Норм, — ответил моложавый вице-президент компании «Калко технолоджиз», ответственный за маркетинг. — Сегодня ты меня прикончил. Наверное, в конце я буду должен тебе около трехсот штук. Мы договорились по двадцать за лунку, а я пока попал только в четыре.
      — Все от удара зависит, паренек. Надо над ним поработать.
      — Правда твоя, Норм, — согласился руководитель «Калко», подходя к метке. Внезапно послышался скрипучий звук клаксона машины для гольфа: трехколесный автомобильчик появился на склоне холма рядом с шестнадцатой дорожкой, спускаясь на максимальной скорости по шестнадцатому прогону. — Это ваш водитель, генерал, — сказал торговец оружием, мгновенно пожалев, что использовал официальный титул своего партнера.
      — Да, это он. Странно, он никогда не отвлекает меня, когда я играю в гольф. — Суэйн направился навстречу быстро приближающемуся автомобилю, поравнявшись с ним в тридцати футах от метки. — В чем дело? — спросил он долговязого старшего сержанта средних лет с нашивками на груди, который уже пятнадцать лет был у него водителем.
      — По-моему, дело — дрянь, — грубовато ответил сержант, крепко сжимая руль.
      — Что за наглость...
      — Так сказал тот сукин сын, который позвонил. Звонок был из автомата. Я сказал ему, что не стану прерывать вашу игру, а он ответил, что мне лучше делать то, что он говорит, если я не хочу неприятностей. Само собой, я спросил его, кто он такой, его звание и прочую ерунду, но он перебил меня, и чувствовалось, что он сам перепуган до смерти. «Скажите генералу, что я звоню по поводу Сайгона и что кое-какие рептилии опять ползают по городу, как и двадцать лет назад», — вот так буквально и сказал.
      — Господи! — вскрикнув, перебил его Суэйн. — «Женщина»?..
      — Он сказал, что перезвонит через полчаса, то есть осталось восемнадцать минут. Давай, Норман, залезай. Не забудь: я ведь тоже там был... Растерянный генерал пробормотал:
      — Я... я должен извиниться. Я не могу вот так взять и уехать.
      — Давай побыстрее. И вот еще что, Норман: на тебе рубашка с короткими рукавами. Согни руку, чтобы не было видно.
      Суэйн с ужасом посмотрел на маленькую татуировку, мгновенно согнул руку и прижал ее к груди, точно английский бригадный генерал, а затем с напускным безразличием неверной походкой направился к черте.
      — Проклятие! Понимаешь ли, труба зовет...
      — Что ж, чертовски жаль. Норм. За мной должок, и я хочу его отдать. Я настаиваю на этом!
      Генерал, словно в полусне, взял деньги, не считая и не понимая, что партнер дал ему на несколько сотен долларов больше, чем нужно. Сконфуженно попрощавшись, Суэйн быстро направился к автомобилю, похожему на те, что перевозят клюшки, и сел рядом со старшим сержантом.
      — Неплохой результат, не правда ли, вояка, — пробормотал себе под нос специалист по поставкам оружия, направляясь к метке. Размахнувшись клюшкой, он послал маленький белый мяч прямо по дорожке, отправив его значительно дальше генеральского, да и положив его значительно лучше. — Это стоит четыреста миллионов, понимаешь ты, увешанный медными погремушками ублюдок.
      Второе попадание.

* * *

      — О чем это вы, объясните, ради Бога? — со смехом спросил сенатор, разговаривая по телефону. — Или мне стоит спросить, что еще затеял Ал Армбрустер? Ему не требуется моя поддержка по новому законопроекту, да он и все равно бы ее не получил. Как был ослом в Сайгоне, так им и остался, но ему обеспечено большинство голосов.
      — Мы говорим не о голосах, сенатор. Мы говорим о «Женщине-Змее».
      — Единственные змеи, которые мне попадались в Сайгоне, — это такие же подонки, как Алби, которые ползали по всему городу и притворялись, что знают все ответы, хотя на самом деле это было не так... И все же: кто вы такой?
      В Вене (Вирджиния) Алекс Конклин положил телефонную трубку.
      Третий промах.

* * *

      Филип Эткинсон, посол при Сент-Джеймском дворе в Лондоне, поднял телефонную трубку и, подумав, что безымянный абонент под кодом «курьер из округа Колумбия» передаст ему какое-то сверхсекретное сообщение из Госдепартамента, автоматически щелкнул переключателем на редко используемом скремблере. Этот прибор создавал статические помехи на подслушивающих устройствах английской разведки, и Эткинсон уже предвкушал, как вскоре будет улыбаться своим хорошим приятелям в баре «Коннот», когда они спросят его о новостях из Вашингтона, Уж он-то знает, что у одного из них есть «родственнички» в МИ-5...
      — Слушаю.
      — Господин посол, я полагаю, что наш разговор не могут подслушать, — произнес низкий напряженный голос из Вашингтона.
      — Совершенно исключено, если только они не сконструировали «Энигму» нового типа, что вряд ли возможно.
      — Хорошо... Я хочу, чтобы вы мысленно вернулись в Сайгон и вспомнили одну операцию, о которой никто не любит говорить...
      — Кто вы? — перебил Эткинсон, подаваясь вперед.
      — Люди в том подразделении никогда не пользовались своими именами, господин посол. Кроме того, мы ведь не афишировали свою деятельность, верно?
      — Черт побери, кто вы такой? Я вас знаю?
      — Не пытайся угадать, Фил, хотя я и удивлен, что ты не узнаешь мой голос.
      Эткинсон, широко раскрыв глаза, стал оглядывать кабинет, ничего не видя перед собой, только отчаянно стараясь вспомнить, кому принадлежит голос в трубке.
      — Это ты, Джек? Поверь: я включил скремблер!
      — Тепло, Фил...
      — Шестой флот, Джек. Обычная азбука Морзе, только в обратном порядке. И очень крупные дела — очень крупные. Это ты, верно?
      — Вполне вероятно, но это не имеет значения. Дело в том, что мы попали в полосу шторма — очень сильного шторма...
      — Это — ты?
      — Да замолчи ты, лучше послушай. Фрегат этого ублюдка сорвался с якоря и рыщет теперь по морю. Может навредить многим мелким рыбешкам.
      — Джек, я всегда ходил по земле, а не по морю. Я тебя не понимаю.
      — Тогда в Сайгоне выкинули из дела одного плута. Мне удалось узнать, что по каким-то причинам его держали под прикрытием, но теперь он собрал сайгонскую историю по крупицам. Он раскопал все, Фил. Абсолютно все.
      — Боже праведный!
      — Он готов запустить двигатель...
      — Останови его!
      — В этом-то все и дело. Мы не знаем, кто он. Все держится в большом секрете в Лэнгли.
      — Боже правый, парень, в твоем положении ты можешь дать им приказ сдать позиции. Скажи им, что это — мертвое досье министерства обороны, которое никогда не было доведено до конца и предназначалось специально для дезинформации! Что все это фальшивка!
      — Это может вызвать взрыв...
      — А ты Джимми Т. в Брюссель звонил? — прервал его посол. — У него есть кто-то в Лэнгли, в самом высшем эшелоне.
      — Сейчас я не хочу больше ничего предпринимать, во всяком случае, пока не закончу выполнять работу связного.
      — Как скажешь, Джек. Ты ставишь этот спектакль.
      — Смотри, чтобы твои фалы были крепко натянуты. Фил.
      — Если ты имеешь в виду, чтобы я держал язык за зубами, можешь не беспокоиться, — сказал Эткинсон, сгибая локоть и напряженно соображая, где в Лондоне можно уничтожить эту безобразную татуировку.
      В вирджинской Вене, по ту сторону Атлантического океана, Алекс Конклин повесил трубку и откинулся на спинку кресла, чувствуя, как в душе поднимается страх. Он подчинялся интуиции, как делал на протяжении более двадцати лет оперативной работы; косвенные намеки, витающие в воздухе, подтверждали его предположения и даже выводы. Это была шахматная блицпартия, в которой необходимы мгновенная реакция и изобретательность, а Конклин был профессионалом, иногда даже слишком. Есть такие вещи, которые не следует ворошить, пусть они, как не обнаруженные вовремя раковые заболевания, исчезнут в истории. То, что он обнаружил сегодня, как раз подпадало под эту категорию.
      Третье, четвертое и пятое попадания.

* * *

      Филип Эткинсон, посол в Великобритании. Джеймс Тигартен, верховный главнокомандующий войск НАТО в Европе. Джонатан («Джек») Бартон, в прошлом адмирал Шестого флота, в настоящее время председатель Объединенного комитета начальников штабов.
      «Женщина-Змея». «Медуза». За этими словами тянулась целая сеть.

Глава 5

      Словно бы ничего не изменилось за это время, подумал Джейсон Борн, чувствуя, что его второе "я", называвшееся Дэвидом Уэббом, постепенно исчезает. Такси привезло его в когда-то фешенебельный, но теперь заброшенный квартал в северо-восточной части Вашингтона, и так же, как пять лет назад, водитель наотрез отказался его ждать. Борн прошел по дорожке из каменных плит, между которыми пробивалась трава, к старому дому, отмечая про себя, как и в первый раз, что дом слишком старый, слишком ветхий и его давно пора капитально отремонтировать. Он нажал на кнопку звонка, подумав внезапно: а жив ли Кактус? Все о'кей: тощий старый негр с приветливой улыбкой и ласковым взглядом появился в дверном проеме совершенно так же, как и пять лет назад, щурясь из-под зеленого козырька. Даже слова, которыми приветствовал его Кактус, были незначительной вариацией тех, которыми он воспользовался пять лет назад.
      — У тебя есть колпаки на колесах, Джейсон?
      — Ни машины, ни такси нет — водитель отказался оставаться здесь. — Должно быть, всему виной грязные слухи, которые распускает фашистская пресса. Что касается меня, так я держу гаубицы у окон просто потому, что хочу заставить этих болванов соседей поверить в мои дружественные намерения. Давай, заходи. Я часто о тебе думал. Почему не звонил старику?
      — Твой номер не зарегистрирован ни в одном справочнике, Кактус.
      — Должно быть, по недосмотру. — Борн прошел в прихожую, пока старик закрывал дверь. — У тебя появилась седина, братец Кролик, — прибавил Кактус, изучая своего друга. — А в остальном ты не сильно изменился. Так, может, морщина-другая... десятая, но это только подчеркивает твою мужественность.
      — Я успел также обзавестись женой и двумя детьми, братец Лис. Мальчиком и девочкой.
      — Об этом я знаю: Мо Панов держит меня в курсе, хотя и не может сказать мне, где искать тебя... Правда, мне это и ни к чему, Джейсон. Борн медленно покачал головой.
      — Я к тому же забываю кучу вещей, Кактус. Прости меня. Я забыл, что вы с Мо — друзья.
      — Эх, этот добрый доктор звонит мне по крайней мере раз в месяц и говорит: «Кактус, негодяй ты этакий, надевай свой костюм от Пьера Кардена, ботинки от Гуччи и давай пообедаем». Я ему отвечаю: «Откуда старому ниггеру взять такие шмотки?» А он — мне: «Да у тебя небось супермаркет где-нибудь в самом дорогом районе города»... Конечно, это преувеличение, но, слава Богу, у меня действительно есть кое-что из недвижимости в спокойном белом районе, да ведь я туда и близко не могу подойти.
      Пока оба смеялись, Джейсон внимательно всматривался в темное лицо и добрые глаза Кактуса.
      — Я припомнил сейчас вот еще что: тринадцать лет назад в том госпитале в Вирджинии... ты ведь навещал меня. Кроме Мари и всяких правительственных ублюдков, ты был единственным.
      — Панов понял, в чем дело, братец Кролик. Когда я работал на тебя в Европе, я сказал Моррису, что невозможно изучать лицо человека в лупу и не узнать кое-что об этом лице и о его хозяине. Я хотел поговорить с тобой о том, что нельзя было разглядеть в лупу, и Моррис решил, что в этом есть резон... Ну а теперь, когда час исповеди закончился, я должен сказать, что действительно рад тебя видеть, Джейсон, но, если начистоту, не так уж счастлив; ты понимаешь, что я имею в виду?
      — Мне нужна твоя помощь, Кактус.
      — В этом-то и состоит суть моего несчастья. Тебе и так пришлось достаточно хлебнуть, и ты не пришел бы сюда, если бы не рвался к добавке, а по моему опыту, который подкрепляется к тому же и моим пристальным изучением твоего лица, это едва ли пойдет тебе на пользу.
      — Ты должен помочь мне.
      — Тогда у тебя есть чертовски убедительная причина, чтобы обратиться к хорошему врачу. Видишь ли, я не хочу вляпываться в болото, которое затягивает тебя еще глубже... В госпитале я встречался несколько раз с твоей очаровательной подругой с золотисто-каштановыми волосами. В ней есть что-то особенное, братец. Детишки тоже должны быть великолепны, поэтому, видишь ли, я не могу сделать ничего, что повредит им. Извини, но вы все теперь для меня словно родные — с тех самых времен, о которых мы не забываем, хотя и не говорим о них.
      — Именно поэтому мне и нужна твоя помощь.
      — В чем суть дела, Джейсон?
      — Шакал затягивает петлю. Он напал на след в Гонконге и теперь кружит вокруг меня и моей семьи. Пожалуйста, помоги мне!
      Глаза старика расширились. В них отражалась бушевавшая внутри ярость.
      — А дядя доктор знает об этом?
      — Он принимает в этом участие. Он, может, и не одобряет мои поступки, но, будучи честным с самим собой, знает, что в основе всего — схватка между Шакалом и мной. Помоги мне, Кактус.
      Старый негр внимательно изучал говорившего Борна, на лицо которого падали полуденные тени.
      — А ты в хорошей форме, братец Кролик? — спросил он. — Есть ли у тебя еще порох в пороховницах?
      — Каждое утро я пробегаю шесть миль, по крайней мере два раза в неделю отжимаюсь в университетском гимнастическом зале...
      — Я этого не слышал. Ничего не желаю знать ни о каких колледжах и университетах.
      — Не слышал, так не слышал.
      — Конечно, не слышал. Я бы сказал, выглядишь ты нормально.
      — Это не случайно, Кактус, — тихо сказал Джейсон. — Иногда это всего лишь неожиданный телефонный звонок, или Мари где-то задерживается, или просто вышла куда-то с детьми, а я не могу связаться с ней... или незнакомец останавливает меня на улице, чтобы спросить, как пройти, — и сразу возвращается прошлое, и возвращается он — Шакал. До тех пор, пока остается хоть один шанс, что он жив, я должен быть готов схватиться с ним, потому что он не перестанет охотиться за мной. Чудовищная ирония заключается в том, что охоту он строит на предположении, которое вполне может оказаться ложным. Шакал думает, что я опознаю его, но я не уверен, что смогу это сделать: его лицо как в тумане.
      — А ты не пробовал дать ему это понять?
      — Поместить, что ли, рекламное объявление в «Уолл-Стрит джорнэл»? «Дорогой дружище Карлос, у меня для тебя новость...»?
      — Не шути, Джейсон, это не так уж и невозможно. Твой старый Друг Алекс тебе бы помог. То, что он хромает, еще не означает, что у него не работает голова. По-моему, он мудр как змий.
      — Раз он даже не пытался, значит, есть веские причины.
      — Это точно... Тогда приступим, братец Кролик. Что ты задумал? — Кактус направился впереди своего гостя сквозь широкую арку к дверям в дальнем углу невзрачной гостиной, забитой старинной мебелью под пожелтевшими чехлами. — Мой кабинет теперь не так изыскан, как был когда-то, но все оборудование на месте. Видишь ли, как бы сказать... я лишь наполовину вышел на пенсию. Мои специалисты по финансовому планированию выработали чертовски выгодную программу выхода на пенсию, при которой можно добиться значительных налоговых льгот, поэтому работой я сейчас не завален.
      — Ты — уникальный тип, — сказал Борн.
      — Думаю, кое-кто с этим согласился бы — из тех, кто сейчас не в тюрьме. Так что ты задумал?
      — Ну, сейчас не может быть и речи ни о Европе, ни о Гонконге. Мне нужны только документы.
      — Значит, Хамелеон меняет окраску. На свою собственную. Джейсон остановился в дверях и сказал:
      — Это я тоже забыл. Меня ведь называли так раньше, верно?
      — Хамелеоном?.. Конечно. И не зря говорилось: шесть человек могут нос к носу встретиться с нашим дружком Борном и дать шесть разных описаний его внешности. Кстати, когда он без грима...
      — Все возвращается на круги своя, Кактус.
      — Я всей душой молюсь всемогущему Богу, чтобы этого не случилось, но если это произойдет, тебе надо будет постараться вернуть свои таланты... Ладно, заходи в мою волшебную комнату...
      Через три часа двадцать минут волшебство свершилось: Дэвид Уэбб — профессор востоковедения, а в течение трех лет неуловимый убийца Джейсон Борн — получил еще два псевдонима, подтвержденные паспортами, водительскими удостоверениями и регистрационными карточками избирателя. Поскольку ни один таксист, находящийся в здравом уме, не решился бы выехать по вызову в то «болото», где жил Кактус, его безработный сосед, на шее и запястьях которого болтались тяжелые золотые цепочки, отвез Борна в центр Вашингтона на новом «кадиллаке-алланте».
      Из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель» Джейсон позвонил в Вирджинию Алексу, сообщил ему новые псевдонимы и назвал тот, под которым он зарегистрируется в отеле «Мейфлауэр». Конклин по официальным каналам должен забронировать номер в том случае, если из-за летнего наплыва гостей в отеле не будет мест. Кроме того, люди из Лэнгли, задействовав гриф «четыре-ноль», должны были доставить в номер Борна все необходимое. На это уйдет часа три как минимум, причем нет никакой гарантии, что они уложатся в срок и привезут то, что нужно. Это не страшно, подумал Джейсон, пока Алекс передавал данные по прямой линии в ЦРУ. Только через два часа он сможет отправиться в отель: ему еще надо купить кое-какую одежду. Хамелеон вновь становится самим собой.
      — Стив Десоул обещал мне, что сразу же начнет прослушивать записи, перепроверяя информацию с базами данных разведки армии и флота, — сказал Конклин, вновь обращаясь к нему. — Питер Холланд поможет ему — ведь он любимчик президента.
      — Любимчик? Это слово странно звучит в твоих устах.
      — Так же странно, как и то, что случаются назначения по дружбе.
      — Да?.. Ладно, спасибо, Алекс. А как ты? Какие успехи? Конклин помолчал, а когда заговорил вновь, в его голосе чувствовался страх — он старался себя контролировать, но это удавалось ему с трудом.
      — Вот что... Я был не готов к тому, что услышал. Я слишком долго находился вдали от всего этого. Я боюсь, Джейсон, — о, прости, Дэвид.
      — В первый раз ты прав. Ты говорил с?..
      — Никаких имен, — резко перебил его отставной разведчик.
      — Ясно.
      — Ничего тебе не ясно, — возразил Алекс. — Так же, как и мне. Ладно, буду держать с тобой связь. — После этих загадочных слов Конклин дал отбой.
      Борн медленно положил трубку и нахмурился. В словах Алекса звучали мелодраматические нотки, что было не похоже на него: он мыслил и действовал совершенно по-другому. Самоконтроль был его второй натурой, а сдержанность составляла суть его личности. То, что Алекс узнал, потрясло его настолько, что он дал понять Борну, что не доверяет больше ни правилам, ни инструкциям, которые сам установил, ни людям, с которыми работает. В ином случае он изъяснялся бы яснее, был бы общительнее. Сейчас почему-то — Джейсон не мог этого понять — Александр Конклин не желал говорить о «Медузе» или о чем-либо, что ему удалось раскопать, снимая слой за слоем шелуху лжи двадцатилетней давности... В чем же дело?
      Некогда! Бесполезно, да и не стоит сейчас ломать над этим голову, решил Борн, разглядывая товары в универмаге. Алекс всегда стремился не только выполнять свои обещания, он и жизни бы не пощадил ради этого; разумеется, если речь не шла о противнике. Подавив усмешку, Джейсон вспомнил события в Париже тринадцатилетней давности: ту сторону многогранной личности Алекса он также знал превосходно. Если бы не могильные камни на кладбище Рамбуйе, ближайший друг без колебания убил бы его. Но это было тогда, а сейчас все изменилось. Конклин обещал «держать связь» — значит, так и будет. Но до сих пор Хамелеону надо создать несколько защитных систем. Начиная с внешней — от нижнего белья и до верхней одежды, — кончая внутренней. На одежде не должно быть меток прачечной или химчистки, частиц стирального порошка или чистящего средства, продающегося в определенном районе, которые можно выявить при химическом анализе. Словом, никаких следов. Слишком многое поставлено на карту. Если ему придется кого-то убить, защищая семью Дэвида... (О Боже! Это же — моя семья!) — он не будет переживать из-за этого. В том мире, куда он собирался отправиться, не существует правил: в нем и невинный может погибнуть в перестрелке. Значит, так и должно быть. Дэвид Уэбб будет, конечно, яростно протестовать, но Джейсону Борну на это в высшей степени наплевать — он уже побывал в том мире и хорошо знал статистику смерти. Дэвид Уэбб не знал об этом ничего.
      Мари, я остановлю его! Обещаю тебе, что вычеркну его из нашей жизни. Я уничтожу Шакала, он будет трупом. Он никогда не сможет причинить тебе вреда — ты будешь свободна!
      О Боже, кто же я? Мо, помоги мне!.. Нет, Мо, не надо! Я — тот, кем должен быть. Я холоден и буду еще холоднее. Вскоре я превращусь в лед... прозрачный кристалл льда, такого холодного и чистого, что он везде остается незамеченным. Неужели ты не можешь понять, Мо, и ты тоже, Мари: я должен! Дэвид должен исчезнуть. Я не могу позволить, чтобы он оставался рядом со мной.
      Прости меня, Мари. И ты, док. Я думаю и говорю правду — правду, от которой нельзя отвернуться... Я не дурак и не хочу обманывать сам себя. Вы оба хотите, чтобы Джейсон Борн исчез из моей жизни, испарился, но сейчас я должен проделать как раз обратное: пусть уйдет Дэвид, по крайней мере, на какое-то время.
      Хватит об этом! К делу!
      Куда же, черт возьми, запропастился отдел мужской одежды? — недоумевал Борн. Когда он покончит с покупками, расплачиваясь наличными и общаясь по возможности с большим количеством продавцов, он найдет туалет и переоденется. Потом он пойдет по вашингтонским улицам, найдет где-нибудь в укромном уголке решетку, прикрывающую канализационный люк... Итак, Хамелеон вернулся.
      Было 7.35 пополудни, когда Борн отложил в сторону лезвие бритвы. Он срезал все ярлыки с новой одежды и повесил ее в стенном шкафу — все было готово, за исключением рубашек, их надо подержать над паром, чтобы исчез запах новой одежды. Он подошел к столу, где стояла бутылка шотландского виски, бутылка содовой и ведерко со льдом. Проходя мимо телефона, он остановился: ему нестерпимо захотелось позвонить Мари на остров, но он знал, что этого делать нельзя — тем более из гостиничного номера. Он только хотел узнать, что она и дети благополучно долетели. Это было единственное, что имело для него значение. Он позвонил Джону Сен-Жаку из телефона-автомата в универмаге «Гарфинкель».
      — Привет, Дэйви! Они здесь! Им пришлось кружить над большим островом почти четыре часа, пока не установилась погода. Если хочешь, я разбужу сестричку... Она покормила Элисон и буквально свалилась с ног.
      — Не надо, Джонни. Я позвоню позже. Передай ей, что у меня все в порядке, и, главное, позаботься о них.
      — Заметано, парень. А теперь давай без дураков: у тебя действительно все в порядке?
      — Я же сказал.
      — Конечно, ты это сказал, и она может сказать, но Мари не просто моя единственная сестра, она — любимая сестра, и я кожей чувствую, когда с этой леди не все в порядке.
      — Поэтому я и прошу: позаботься о ней.
      — Я собираюсь с ней серьезно потолковать.
      — Сбавь обороты, Джонни...
      Несколько мгновений я опять был Дэвидом Уэббом, подумалось Джейсону, когда он наливал себе выпить. Ему это не понравилось; это плохо. Однако через час Джейсон Борн снова вернулся. Он спросил портье в «Мейфлауэре» о забронированном для него номере; тот пригласил администратора ночной смены.
      — Да-да, мистер Саймон! — с энтузиазмом приветствовал его администратор. — Мы решили, что вы приехали, чтобы покончить с этими ужасными налогами на деловые поездки и развлечения. Бог в помощь, как говорится! Эти политики нас по миру пустят!.. У нас не было свободных двойных номеров, поэтому мы взяли на себя смелость предложить вам люкс — разумеется, никакой дополнительной платы...
      Все это происходило больше двух часов назад. С тех пор он успел удалить ярлыки, пропарить рубашки и подготовить ботинки на резиновом ходу, слегка потерев их о подоконник. Теперь Борн со стаканом виски сидел в кресле и с отсутствующим видом смотрел на стену: ничего не оставалось, как ждать и думать.
      Ожидание закончилось через пару минут, когда послышался легкий стук в дверь. Джейсон открыл дверь и впустил водителя, который встречал его в аэропорту. Сотрудник ЦРУ вручил ему атташе-кейс.
      — Здесь — все, включая пистолет и коробку патронов.
      — Благодарю.
      — Не будете проверять?
      — Я займусь этим ночью.
      — Сейчас почти восемь, — сказал шофер. — Ваш контролер выйдет на связь около одиннадцати. У вас есть время, чтобы поработать.
      — Мой контролер?..
      — Конечно, кто же еще?
      — Да, конечно, — мягко ответил Джейсон. — Я просто забыл. Опять-таки спасибо.
      Человек вышел, а Борн с кейсом в руке быстро направился к столику. Он вынул автоматический пистолет и коробку патронов, затем — несколько сотен компьютерных распечаток в папках. Где-то среди бесчисленного множества страниц было одно нужное имя — мужчины или женщины, — связанное с Карлосом-Шакалом. Это была информация о всех постояльцах отеля, включая тех, кто выбыл в течение последних суток. К каждой распечатке прилагались дополнительные сведения, которые удалось раскопать в банке данных ЦРУ, армейской контрразведки Джи-2 и разведки военно-морского флота. Разумеется, существовал миллиард причин, по которым все могло оказаться бесполезным, но по крайней мере с этого можно было начать. Охота продолжалась...

* * *

      В пятистах милях к северу, в другом номере-люкс на четвертом этаже бостонского отеля «Риц-Карлтон» также раздался стук в дверь. Из спальни быстро выбежал высокий человек. Его прекрасно сшитый костюм в тонкую полоску делал его еще более длинным, и человек казался выше своих шести футов и пяти дюймов. Своей лысой головой, окаймленной седым венчиком волос, он напоминал какого-то миропомазанного «серого» кардинала, к которому за мудрым советом обращаются короли и претенденты на престол; и тот, без сомнения, дает «советы», говоря при этом высокими словами, как пророк, и устремляя орлиный взгляд ввысь. И хотя сейчас он со всех ног в тревоге и страхе бросился к двери, даже это не умаляло его величия. Он был влиятельным и могущественным человеком и прекрасно понимал это. Тем больше был контраст со стариком, которого он впустил и который казался его полной противоположностью: коренастый изможденный, опустившийся человек; он был ничем не примечателен и более всего походил на неудачника.
      — Входите! Быстро! Вы принесли информацию?
      — Да, конечно, — ответил старик с землистым лицом, потертый, мешковатый костюм которого знавал лучшие времена, вероятно, лет десять назад. — Как ты великолепен, Рэндолф! — проговорил он тонким голоском, продолжая изучать своего хозяина и окидывая взглядами роскошный номер. — Да и место шикарное — как раз под стать такому прославленному профессору.
      — Информацию, пожалуйста, — настаивал доктор Рэндолф Гейтс из Гарварда, специалист по антитрестовскому законодательству, высокооплачиваемый консультант многочисленных отраслей промышленности.
      — Подожди секунду, старина. Я тысячу лет не бывал в люксе, не говоря о том, чтобы жить в нем... Как все изменилось за эти годы... Я часто читал о тебе в газетах и видел тебя на экране. Ты такой эрудит — да, это именно то слово, что надо, но и его недостаточно... Лучше всего подходит, как я уже сказал: «великолепный», вот ты какой — великолепный. Такой высокий и величественный.
      — Вы могли достичь такого же положения, сами знаете, — нетерпеливо перебил его Гейтс. — К несчастью, вы искали короткие пути там, где их не было.
      — Путей было сколько угодно, просто я выбрал неверный.
      — Кажется, жизнь у вас была несладкой...
      — Тебе не кажется, Рэнди, ты это точно знаешь. Если твои шпионы тебе не донесли, то ты, несомненно, и сам мог узнать.
      — Это... я просто пытался вас разыскать.
      — Да, именно так ты сказал по телефону. Именно это сказали мне прямо на улице несколько человек, которым кое-кто задавал вопросы, не имеющие никакого отношения к адресу моей резиденции.
      — Я должен был выяснить, на что вы способны сейчас... За это вы не можете меня винить.
      — О небеса! Конечно нет. Не принимая, разумеется, в расчет, что ты заставил меня сделать.
      — Всего лишь выступить в роли конфиденциального курьера, вот и все. Вы ведь не станете отказываться от денег?
      — Отказываться? — пробормотал посетитель с боязливым тоненьким смешком. — Давай-ка я тебе кое-что поясню, Рэнди. Когда тебя сажают за решетку, лишают должности адвоката в тридцать или тридцать пять, ты еще можешь подняться, но если это происходит, когда тебе уже пятьдесят, да о твоем процессе трубит вся пресса, не говоря уже о тюремном сроке, ты поражаешься, насколько мало остается у тебя вариантов, даже если ты образованный человек. Ты становишься неприкасаемым, а я к тому же никогда не умел продавать что-нибудь, кроме своих мозгов. Кстати, время от времени я это доказывал последние двадцать с лишком лет. Конечно, Элджеру Хиссу удавалось это лучше, потому что у него были визитные карточки.
      — У меня нет времени на воспоминания. Информацию, пожалуйста.
      — Да ради Бога... Итак, для начала: на углу Коммонвелс и Дартмут-стрит мне передали деньги, и, само собой разумеется, я записал имена и подробности, которые ты сообщил мне по телефону...
      — Записал?! — резко переспросил Гейтс.
      — И тут же сжег, как только запомнил. Не бойся, я кое-чему научился на своих неприятностях. Я связался с инженером из телефонной компании, который аж запрыгал от радости, ощутив твою — ох, извини, — мою щедрость, и передал его информацию этому отвратительному частному детективу — такому неряхе, Рэнди, какого свет не видывал... Но его методы и мои таланты вместе...
      — Пожалуйста, — перебил его знаменитый правовед. — Мне нужны факты, а не ваша оценка.
      — Оценки часто содержат в себе необходимую информацию, профессор. Уж вам ли этого не знать?
      — Когда мне нужно состряпать судебное дело, я спрашиваю у людей их мнения. Но не сейчас. Что выяснил этот человек?
      — Основываясь на твоей информации — одинокая женщина с детьми (сколько их, ты не уточнил), — а также на информации, которую дал низкооплачиваемый механик телефонной компании (он вычислил район по коду местности и первым трем цифрам номера), наш забывший об этике неряха засучил рукава, запросив сумасшедшую почасовую ставку. К моему удивлению, он оказался весьма продуктивен.
      Между прочим, мне сейчас на ум пришли кое-какие юридические нормы: мы можем заключить с тобой устное соглашение о партнерстве.
      — Черт подери, что он узнал?
      — Как я уже упомянул, он заломил безумную почасовую ставку — я имею в виду, что это сильно урезало мою собственную долю. Понимаешь, мне кажется, что нам надо утрясти наши расчеты.
      — Что ты о себе возомнил? Черт тебя дери! Я послал тебе три тысячи долларов! Пятьсот для телефонщика, полторы тысячи для этого заглядывающего в замочные скважины жалкого шпика, называющего себя частным детективом...
      — Только потому, что он больше не служит в полиции, Рэндолф. Как и я, он сбился с пути истинного, но здорово знает свое дело. Итак, по рукам или я ухожу...
      Величественный профессор правоведения с гневом взглянул на опозоренного и лишенного мантии адвоката — старого человека с землистым лицом.
      — Как ты смеешь?
      — Фу-ты ну-ты, Рэнди. Ты, похоже, веришь всему, что пишет о тебе твоя любимая пресса? Ладно, объясню тебе, почему я такой смелый, мой старый неразумный друг. Я наблюдал, как ты подробно комментируешь свои же собственные эзотерические интерпретации сложных юридических вопросов, как ты глумишься над всеми честными решениями, которые принимались в судах нашей страны за последние тридцать лет. Ведь у тебя нет ни малейшего понятия о том, что значит быть бедным и голодным или носить у себя под сердцем живой комочек, никому не нужный, о котором не думала, не гадала и который не сможешь прокормить. Ты у нас — любимец роялистов, мой недалекий приятель, ты делаешь все для того, чтобы люди продолжали страдать в стране, где личная жизнь становится анахронизмом, свободную мысль кастрирует цензура, богатые становятся еще богаче, а бедные вынуждены отказываться даже от детей — зародышей новой жизни, чтобы просто выжить. А ты паразитируешь на толковании неоригинальных средневековых концепций только для того, чтобы разрекламировать себя как выдающегося мыслителя-диссидента, ведущего... к катастрофе. Хочешь, чтобы я продолжал, доктор Гейтс? Честно говоря, по-моему, ты выбрал не того неудачника, чтобы выполнить эту грязную работу.
      — Как... ты смеешь? — выкрикнул разъяренный профессор, брызгая слюной. Величественной походкой он подошел к окну. — Я не намерен выслушивать это!
      — Нет, конечно нет, Рэнди. Но когда я был адъюнкт-профессором на правовом факультете, а ты — моим учеником — одним из лучших, но не самым ярким, — тогда тебе приходилось выслушивать меня. И сейчас я предлагаю тебе то же самое...
      — Что... дьявол... что тебе нужно? — прорычал Гейтс, отворачиваясь от окна.
      — А тебе что нужно? Информация, за которую ты мне не доплатил? А ведь она чертовски нужна тебе, или я ошибаюсь?
      — Она должна быть у меня.
      — Ты так же волновался перед экзаменом...
      — Прекрати! Я заплатил и требую информацию.
      — А я в таком случае вынужден потребовать еще денег. Кто бы там ни платил тебе, он может себе позволить дополнительные расходы.
      — Ни доллара больше!
      — Тогда я ухожу.
      — Стой! Еще пятьсот, и все...
      — Пять тысяч, или я ухожу.
      — Это смешно!
      — Увидимся еще лет через двадцать...
      — Ладно... согласен на пять тысяч.
      — Эге, Рэнди, с тобой яснее ясного: поэтому ты и не был блестящим учеником, а мог лишь использовать хорошо подвешенный язык для того, чтобы казаться лучшим; это и теперь заметно... Десять тысяч, доктор Гейтс, или я отправлюсь сейчас в какой-нибудь самый занюханный бар.
      — Ты не можешь так поступить...
      — Почему же? Я теперь сам себе консультант по юридическим вопросам. Десять тысяч долларов! Как будешь платить? Не думаю, что деньги у тебя с собой... Как же ты отдашь мне долг за эту информацию?
      — Даю слово...
      — Не пойдет, Рэнди.
      — Хорошо. Я пошлю их утром в Пятый бостонский банк. На твое имя. Чеком.
      — Как трогательно. Но на случай, если твоему начальству взбредет в голову не дать эти денежки, будь ласков, сообщи им, что у некоего неизвестного бродяги, моего друга, есть бумага, в которой подробно описываются все наши делишки. Если вдруг со мной что-нибудь случится, эта бумага заказным письмом будет отправлена генеральному прокурору штата Массачусетс.
      — Какой-то бред. Информацию, будь добр.
      — Что ж, ладно. Но ты должен отдать себе отчет, что ввязался во что-то, связанное со сверхсекретной правительственной операцией... Предположив, что любой, кто хочет срочно отправиться из одного места в другое, прибегнет к самому быстрому транспортному средству, наш накачанный ромом детектив отправился в аэропорт Логан. Кем он там прикинулся, я не знаю, но ему удалось получить списки пассажиров всех рейсов, вылетевших из Бостона прошлым утром, начиная с первого рейса в 6.30. Как ты помнишь, это соответствует твоей информации: «...воспользуются первым утренним рейсом».
      — Ну?
      — Терпение, Рэндолф. Ты велел мне ничего не записывать, поэтому мне придется вспоминать шаг за шагом. Где я остановился?
      — На списках пассажиров.
      — Ах да. Так вот, по словам детектива, в списках было одиннадцать детей без сопровождающих, записанные на разные рейсы, и восемь женщин — две из них монахини, — которые забронировали себе места с малышами. Кроме монахинь, которые везли девятерых сирот в Калифорнию, оставшиеся шесть зарегистрировались следующим образом. — Старик сунул руку в карман и вытащил листок с машинописным текстом. — Понятно, это не я напечатал. У меня нет пишущей машинки, потому что печатать я не умею; это послание «фюрера» Неряхи.
      — Дай его мне! — приказал Гейтс, нетерпеливо протягивая руку.
      — Конечно, — сказал семидесятилетний разжалованный адвокат, протягивая листок своему бывшему ученику. — Все равно грош ему цена, — прибавил он и продолжил: — Наш Неряха проверил их всех больше для того, чтобы убить время, чем для какой-то конкретной цели, и выяснил, что они чисты как младенцы. Однако он проделал эту ненужную работу уже после того, как добыл настоящую информацию.
      — Что? — переспросил Гейтс, отвлекаясь от листка. — Какую информацию?
      — Информацию, которую ни Неряха, ни я и не подумали бы записывать. Первый сигнал поступил от словоохотливого служащего утренней смены «Пан-Ам». Он упомянул вскользь нашему не шибко интеллектуальному детективу, что среди сложностей, которые возникли прошлым утром, были хлопоты по поводу какой-то высокопоставленной шишки — или кого-то столь же отвратительного: понадобились пеленки буквально через несколько минут после того, как этот служащий заступил в 5.45 на дежурство. Ты когда-нибудь думал о том, что пеленки бывают разного размера и что они есть среди аварийных комплектов во всех авиакомпаниях?
      — Что ты хочешь сказать?
      — Все магазины в аэропорту были закрыты: они работают только с семи утра.
      — Ну и что?
      — Ну и то. Кто-то в спешке что-то позабыл. Это была женщина с пятилетним ребенком и грудным младенцем, которая вылетала из Бостона на частном самолете... Служащий доставил ей пеленки, и мамаша сердечно его поблагодарила. Видишь ли, он сам — молодой отец и разбирается в размерах пеленок. Он принес ей три разных пакета...
      — Когда вы перейдете к делу, судья?
      — Судья? — На землистом лице старика промелькнула вялая усмешка. — Спасибо, Рэнди. За исключением моих собутыльников в тюрьме, так меня не называли уже много лет. Да, должно быть, вокруг меня создается какая-то аура...
      — Опять это утомительное многословие, которым вы отличались и в аудитории, и в суде!
      — А твоим недостатком всегда была раздражительность. Я отношу это на счет твоей нетерпимости к точке зрения других людей, особенно если она расходится с твоими собственными умозаключениями... Тем не менее наш «майор» Неряха понял, что яблочко сгнило когда оттуда выполз червяк, и плюнул ему в морду: он поспешил к диспетчерам и нашел падкого на деньги парня, у которого в этот момент была пересменка. Тот проверил график полетов за прошедший день. Искомый реактивный самолет был помечен в компьютерной распечатке грифом «четыре-ноль», что, к удивлению «капитана» Неряхи, которого просветили на этот счет, означало: самолет задействован правительством, и все связанное с ним сверхсекретно. Никакого списка пассажиров, никакой информации о тех, кто на борту — только маршрут полета и пункт назначения.
      — И куда же он направлялся?
      — В Блэкберн на Монсеррате.
      — Вот так черт!
      — В аэропорт Блэкберн на острове Монсеррат в Карибском море. — Значит, они направились туда?
      — Не обязательно. По словам «капрала» Неряхи, который, должен отметить, все проверяет досконально, дюжина мелких островов этой гряды связана местными авиалиниями.
      — Это все?
      — Все, профессор. С учетом того, что самолет был защищен грифом секретности «четыре-ноль», что, кстати говоря, я также указал в моем письме генеральному прокурору. Думаю, я вполне заработал мои десять тысяч.
      — Ах ты, пьяное отродье...
      — И опять ты не прав, Рэнди, — перебил его судья. — Алкоголик — несомненно, но пьяный... О нет! Я всегда остаюсь на грани трезвости. Кстати, это единственная причина, по которой я еще живу. И еще вынужден добавить, что, несмотря на свой богатый жизненный опыт, я всегда изумлялся, встречаясь с такими людьми, как ты.
      — Убирайся, — угрожающе потребовал профессор.
      — А ты не предложишь мне выпить, чтобы я не отвык от моей ужасной привычки?.. Боже мой, да тут наверняка с десяток непочатых бутылок!
      — Возьми одну и уматывай.
      — Благодарствую, я так и сделаю. — Старый судья подошел к столу из вишневого дерева, на котором стояли два серебряных подноса с несколькими бутылками виски разных сортов и бутылкой коньяка. — Гак, посмотрим, — продолжил он, оборачивая белыми вышитыми салфетками сначала две бутылки, а затем и третью. — Если я буду держать их плотно под мышкой, они будут похожи на кипу белья, которую я срочно несу в прачечную.
      — Поживее!
      — Будь добр, открой дверь. Мне чертовски не хотелось бы уроните одну из них, пока я буду возиться с дверной ручкой. К тому же если= она разобьется, это тебя не украсит — о тебе, по-моему, никогда не говорили, что ты злоупотребляешь алкоголем.
      — Убирайся, — прошипел Гейтс, открывая старику дверь.
      — Спасибо, Рэнди, — сказал судья. Выйдя в коридор, он обернулся. — Не забудь отослать чек в Пятый бостонский банк завтра утром. Пятнадцать тысяч...
      — Пятнадцать?!
      — Даю слово, ты и представить себе не можешь, что скажет генеральный прокурор, узнав, что ты беседовал всего-навсего со мной. До свидания, советник.
      Рэндолф Гейтс захлопнул дверь и поспешил в спальню к телефону, стоявшему на тумбочке возле кровати. В небольших комнатах он чувствовал себя лучше: не возникало ощущения, что выставляешь себя напоказ, как это бывает в огромных помещениях. Спальня — это всегда что-то интимное, уютное, в ней сокращается риск, что к тебе, в твою личную жизнь кто-то ворвется без спросу. Звонок, который надо было сделать, настолько его нервировал, что он не сразу смог разобраться в инструкции по международным переговорам. Поэтому, все еще встревоженный, он набрал номер коммутатора.
      — Я хочу заказать разговор с Парижем, — сказал он.

Глава 6

      У Борна ужасно устали глаза: ему пришлось до боли напрягать зрение, изучая компьютерные распечатки, разбросанные на кофейном столике перед кушеткой. Он просматривал их уже почти четыре часа, забыв о времени, о том, что его «контролер» должен был бы уже давно связаться с ним. Его интересовал только след Шакала в отеле «Мейфлауэр».
      В первой группе распечаток, которую он временно отложил в сторону, были иностранцы: мешанина из англичан, итальянцев, шведов, западных немцев, японцев и тайванцев. Тщательно проверена подлинность личности и документов каждого, а также обоснованность деловой или частной причины для въезда в страну. Госдепартамент и ЦРУ хорошо выполнили домашнее задание: за каждого лично и профессионально ручались по крайней мере пять заслуживающих доверия лиц или компаний. Все эти люди давно вели дела с фирмами в Вашингтоне и округе, ни у одного из них не было отмечено ложного или сомнительного ответа в анкете. Если человек Шакала среди них, — что нельзя исключить, — потребуется значительно более подробная информация, чем та, которую можно найти в распечатках. Возможно, еще придется вернуться к этой группе, но пока он продолжал внимательно читать. У него так мало времени!
      Из оставшихся примерно пятисот американцев — постояльцев отеля — двести двенадцать были отмечены в одном или нескольких банках данных разведслужб, так как они входили в контакт с правительством. В отношении семидесяти восьми имелись явно негативные сведения: тридцатью одним интересовалась налоговая служба, что означало, что их подозревали в сокрытии или фальсификации бухгалтерских книг, а также — или наряду с этим — в том, что у них имелись счета в Швейцарии или на Каймановых островах. Это были пустышки и ничтожества, обычные богатые и не слишком умные ворюги. От таких "связных? Карлос должен шарахаться, как от прокаженных...
      Оставалось сорок семь возможных кандидатов, мужчин и женщин. Одиннадцать супружеских пар с многочисленными связями в Европе, в основном в технологических компаниях и сотрудничающих с ними фирмах ядерной и аэрокосмической промышленности; все — под неусыпным присмотром разведслужб, поскольку считались потенциальными продавцами секретной информации агентам Восточного блока, а следовательно — Москве. Из этих сорока семи вероятных кандидатов, включая две из одиннадцати супружеских пар, дюжина совершила поездки в Советский Союз, всех их можно вычеркнуть: Комитет государственной безопасности стал бы помогать Шакалу еще меньше, чем Римский Папа. Ильич Рамирес Санчес, ставший позднее наемным убийцей Карлосом, прошел подготовку в учебном лагере «Новгород», где все было устроено на американский манер: бензоколонки и бакалейные лавки, магазинчики и закусочные с гамбургерами, где все разговаривали на английском с разными американскими диалектами — русский был совершенно исключен, — и только тот, кто прошел полный курс, допускался к дальнейшему обучению. Шакалу, конечно, это удалось, но когда Комитет обнаружил, что молодой венесуэльский революционер, сталкиваясь с чем-то, что ему не по душе, шел на физическое истребление объекта, это оказалось чересчур даже для наследников жестокого ОГПУ. Санчес был изгнан, и появился Карлос-Шакал. Итак, двенадцать человек, которые ездили в Советский Союз, вычеркиваем. Шакал не будет с ними связываться, потому что во всех звеньях русской разведки имеется не подлежащий отмене приказ о ликвидации Карлоса в случае его обнаружения: «Новгород» должен быть защищен любой ценой.
      Круг вероятных кандидатов, таким образом, сужается до тридцати пяти человек: они были записаны в журнале регистрации отеля — девять супружеских пар, четыре женщины и тринадцать мужчин. Распечатки приводили факты и гипотезы, на основе которых каждому объекту была дана негативная оценка. По правде говоря, гипотезы значительно превосходили факты и слишком часто основывались на нелицеприятных оценках, данных врагами или конкурентами. Однако все они требовали изучения (часто приходилось преодолевать чувство гадливости), так как среди всего этого вороха информации могли оказаться слово или фраза, указание на какое-то место или чей-то поступок, как-то связанные с Карлосом.
      Вдруг, нарушая сосредоточенность Джейсона, зазвонил телефон. Он непроизвольно моргнул, словно не сразу сообразив, откуда раздался этот звук, затем соскочил с кушетки, подбежал к столику и поднял трубку.
      — Слушаю.
      — Это Алекс. Я звоню из автомата.
      — Ты поднимешься?
      — Через главный вход я не пойду. Я договорился с администрацией о служебном. Сегодня после обеда туда поставили временного привратника.
      — Перекрываешь все ходы и выходы?
      — Во всяком случае, поблизости от тебя, — ответил Конклин. — Это тебе не в носу ковырять. Буду через несколько минут, стукну один раз.
      Борн повесил трубку и вернулся на кушетку, чтобы продолжить изучение распечаток. Он выбрал три, которые привлекли его внимание, но не потому, что они явно указывали на Шакала. В них были вполне достоверные сведения о том, что эти трое людей, по-видимому, как-то связаны друг с другом, хотя и не афишируют свои отношения. Судя по их паспортам, эти три американца — две женщины и мужчина — друг за другом в течение шести дней прилетели в международный аэропорт Филадельфии восемь месяцев назад. Женщины прибыли из Марракеша и Лиссабона, а мужчина — из Западного Берлина. Первая — дизайнер, она посетила древний марокканский город, чтобы пополнить свою коллекцию, вторая — из руководства банка «Чейз-Манхэттен» и работает в отделе зарубежных операций; мужчина — инженер, работает в аэрокосмической промышленности и временно прикомандирован компанией «Макдонел-Дуглас» к военно-воздушным силам. Почему три настолько разных человека со столь непохожими профессиями вдруг в течение недели оказались в одном и том же городе? Совпадение? Вполне возможно. Но если учесть количество международных аэропортов, включая наиболее оживленные — Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, Майами, — то факт, что все они оказались в Филадельфии, кажется странным. Но еще более странно, что восемь месяцев спустя эта троица в одно и то же время очутилась в одном и том же отеле в Вашингтоне. Джейсону было интересно, что скажет Алекс Кон-клин, когда узнает об этом.

* * *

      — Я уже распорядился, чтобы на каждого подготовили подробную справку, — сказал Алекс, утопая в кресле, стоявшем напротив кушетки и столика с распечатками.
      — Ты знал?
      — Это не так уж сложно... Разумеется, если просматривает компьютер... Он чертовски облегчает работу.
      — Хоть бы черкнул! Я тут с восьми часов себе глаза ломаю.
      — Я их нашел после девяти вечера и не хотел звонить тебе из Вирджинии.
      — Ну а как другая «история»? — с любопытством спросил Борн.
      — "История" — чертовски неприятная...
      — "Медуза"?
      — Это оказалось хуже, чем я думал. И что еще хуже, я не предполагал, что такое возможно.
      — Звучит напыщенно.
      — Это жалоба, — возразил отставной разведчик. — С чего же начать?.. Со службы материально-технического снабжения Пентагона? С Федеральной торговой комиссии? С нашего посла в Лондоне? А может, ты предпочитаешь верховного главнокомандующего войск НАТО в Европе?
      — Боже мой!
      — Да! Я могу добавить еще одного — покрупнее. Что скажешь о председателе Объединенного комитета начальников штабов?
      — Боже, что это? Политический заговор?
      — Это звучит слишком научно, доктор Гуманитарий. Попытайся представить себе тайный сговор, возникший давным-давно, но все еще действующий. Все они сидят на высоких постах и поддерживают друг с другом постоянную связь. Почему?
      — С какой целью?
      — Вот и я о том же.
      — Но должна же быть какая-то причина!
      — Попытайся представить себе их мотивы. Я об этом только что говорил, а все может оказаться проще пареной репы: вроде сокрытия грехов прошлого. Разве не это мы с тобой искали? Не группу бывших «медузовцев», которые пойдут на все, лишь бы их прошлое не выплыло на свет Божий?
      — На них мы и вышли...
      — Нет! Это вопиет нутро Святого Алекса, который чует, да объяснить не может. Понимаешь: они реагировали слишком быстро и бурно. Слишком много здесь сомнительного, а не того давнишнего, укрытого двадцатилетней пеленой.
      — Ты меня не понял.
      — Я и себя не понимаю. Выплыло что-то другое — не то, что мы ожидали, и я чертовски устал от ошибок... Но это не ошибка: ты сам сказал сегодня утром, что это может оказаться шпионской сетью. Я еще подумал, не сошел ли ты с ума. Я думал, может, мы найдем несколько шишек, которые не захотят, чтобы их взяли за ушко да вывели на солнышко и четвертовали за делишки двадцатилетней давности. Тогда мы смогли бы использовать их, заставить из страха делать и говорить то, что нам нужно. Но это совсем другое: это — сегодняшний день, и я не могу ни черта понять. Это больше чем страх, это — паника. Они словно обезумели от страха... Мы случайно зацепили крючком что-то, мистер Борн, и если использовать богатый словарный запас твоего друга Кактуса, восходящий к негритянскому фольклору, то скажу: «Штуковина может оказаться больше, чем кажется на первый взгляд».
      — Нет рыбы крупнее Шакала! Во всяком случае, для меня. На остальное мне плевать!
      — Поверь, я на твоей стороне и готов кричать об этом во всеуслышание. Я просто хотел, чтобы ты знал, о чем я думаю... За исключением краткого и неприятного периода, мы никогда ничего не скрывали друг от друга, Дэвид.
      — Сейчас я предпочитаю имя Джейсон.
      — Да, я знаю, — прервал его Конклин. — Мне оно ненавистно до глубины души, но я понимаю тебя.
      — Разве?
      — Да, — тихо ответил Алекс, закрывая глаза и кивая. — Я бы все отдал, чтобы изменить это, но я не в силах.
      — Тогда послушай меня. Своим умом «мудрого змия» — так тебя назвал наш Кактус — разработай самый худший сценарий, какой тебе только придет в голову, и припри этих мерзавцев к стенке, да так, чтобы они не могли отвертеться и беспрекословно выполняли все твои условия. Потребуй, чтобы они притаились, но были готовы по твоему сигналу связаться с кем нужно и сказать что нужно.
      Конклин виновато посмотрел на своего измученного друга и тихо сказал:
      — Есть сценарии, с которыми мне не справиться. Я не стану делать еще одну ошибку, во всяком случае теперь. Тут потребуются большие способности — мне это не по зубам.
      Борн сцепил руки, раздраженно потирая ладони. Он не сводил глаз с разбросанных перед ним распечаток. Прошло несколько секунд, и вдруг на него сошла странная умиротворенность: он откинулся на спинку кушетки и заговорил так же спокойно, как и Конклин:
      — Ладно. У тебя откроются нужные способности — причем очень скоро.
      — Каким образом?
      — С моей помощью. Положись на меня. Мне потребуются имена, адреса, системы безопасности и график смены охраны, любимые рестораны, личные привычки, если о таковых что-либо известно. Засади своих парней за работу. Прямо сегодня вечером. Пусть работают всю ночь, если потребуется.
      — Что, черт бы тебя побрал, ты задумал? — возопил Конклин, подавшись вперед. — Взять их дома штурмом? Вонзить шприц в жопу во время банкета?
      — О последнем варианте я не подумал, — ответил, мрачно ухмыльнувшись, Джейсон. — У тебя действительно весьма богатое воображение.
      — А ты — сумасшедший!.. Прости, я не хотел...
      — Почему же? — спокойно отреагировал Борн. — Я ведь не читаю тебе лекцию о возвышении маньчжурской династии или династии Цинь. Коль скоро все знают, что со мной было, намек на мое безумие отчасти справедлив. — Джейсон выдержал паузу и, медленно подавшись вперед, заговорил вновь: — Но позволь заметить тебе, Алекс: может, я и забыл кое-что, но та часть моего интеллекта, которую сформировали ты и «Тредстоун», при мне. Я доказал это в Гонконге, Пекине и Макао и докажу снова. Я обязан это сделать — мне не остается ничего другого... А теперь давай выкладывай то, что знаешь. Ты упомянул нескольких человек, которые сейчас находятся в Вашингтоне... Один — из службы поставок Пентагона или что-то в этом роде...
      — Материально-технического снабжения, — поправил его Конклин. — Это понятие охватывает значительно более широкую и дорогостоящую область: это генерал Суэйн. Потом есть еще Армбрустер, он — глава Федеральной торговой комиссии, и Бартон, который возглавляет...
      — Он — председатель Объединенного комитета начальников штабов, — закончил Борн. — Адмирал Джек Бартон, «гроза морей», командующий Шестым флотом.
      — Единственный и неповторимый! В прошлом — бич Божий на Южно-Китайском море, а теперь — самый почетный орденоносец.
      — Повторяю, — сказал Джейсон, — засади своих ребят за работу. Пусть Питер Холланд поможет чем сможет. Собери всю информацию на каждого из них.
      — Не могу.
      — Что?
      — Я могу получить информацию только о трех наших филадельфийцах, потому что они являются прямой целью нашего расследования в «Мейфлауэре» — точнее, ниточкой, ведущей к Шакалу. Но я и пальцем не могу тронуть пятерых — пока что пятерых — наследников «Медузы».
      — Объясни, ради Бога, почему? Ты обязан. Мы не можем терять времени!
      — Если мы оба будем мертвы, ход времени для нас остановится. К тому же это не поможет ни Мари, ни детишкам.
      — О чем ты, черт бы тебя побрал?
      — О причине моего опоздания. О причине, по которой я не хотел звонить тебе из Вирджинии. О причине, по которой я попросил Чарли Кэссета забрать меня в пригороде Вены, о том, почему до тех пор, пока он не приехал туда, я не был уверен, доберусь ли к тебе живым.
      — Выкладывай.
      — Ладно, изволь... Я и словом не обмолвился никому о том, что собираюсь заняться бывшими «медузовцами», — об этом знали только ты и я.
      — Я еще подумал, когда говорил с тобой сегодня днем по телефону, что ты слишком уж секретничаешь. Чересчур, подумал я, учитывая место, где ты находишься, и то оборудование, которым вы пользуетесь.
      — И место и оборудование оказались вполне надежными. Кэссет объяснил, что Управление не хочет, чтобы записи разговоров потом выплыли где не надо. Это самый надежный способ: никаких «жучков», никакой записи телефонных разговоров — ничего. Клянусь, я задышал спокойнее, когда услышал это.
      — Так в чем же дело? Ты все время недоговариваешь...
      — Потому что мне надо разобраться с другим адмиралом, прежде чем я двинусь в глубь территории «Медузы»... Эткинсон — наш ничем не запятнанный посол при Сент-Джеймском дворе, наш стопроцентный америкашка. Так вот Эткинсон сказал — что яснее и не выразишься. В панике он сорвал маски с Бартона и Тигартена в Брюсселе.
      — Ну и?..
      — Он сказал, что Тигартен сможет справиться с Управлением, если всплывет история о старом Сайгоне, потому что у него есть кое-кто в высшем эшелоне в Лэнгли.
      — И?..
      — "Высшим эшелоном" в Вашингтоне называют обычно первых лиц, а в Лэнгли — это директор ЦРУ... которым является не кто иной, как Питер Холланд.
      — Ты сам мне говорил сегодня утром, что, по его словам, он и секунды не задумался бы, если бы ему потребовалось ликвидировать любого из «Медузы»...
      — Говорить можно что угодно. А вот делать?

* * *

      В это время в тысячах миль от них, по ту сторону Атлантического океана, в старом парижском предместье Нейи-сюр-Сен по бетонированной дорожке ко входу в кафедральный собор, построенный в XVI столетии и известный как собор Святого Причастия, медленно подошел старик в темном поношенном костюме. Колокола возвестили о начале литургии, и старик замер на залитой утренним солнцем дорожке, перекрестившись несколько раз и прошептав обращенные к небесам молитвы. «Angelus domini nuntiavit Mariae» . Он послал поцелуй барельефному распятию над каменной аркой, поднялся по ступеням и вошел в собор через огромные двери, заметив, как два священника неприязненно посмотрели на него. Извините, что мараю своим присутствием ваш богатый приход, толстозадые снобы, подумал он, зажигая свечу и ставя ее возле алтаря, но Христос говорил, что предпочитает меня вам. «Блаженны кроткие», ибо они унаследуют на земле то, что вы не успели разворовать.
      Старик осторожно шел по центральному проходу, придерживаясь правой рукой за спинки скамеек, чтобы сохранить равновесие. Левой рукой он то и дело поправлял воротник, который был ему велик, и постоянно проверял галстук, словно желая убедиться, что узел в порядке. Его жена настолько ослабла, что теперь едва могла сложить этот чертов узел, но, как и в старые добрые времена, она сама проверяла все детали его туалета, прежде чем проводить его на работу. Она по-прежнему была для него самой прекрасной женщиной. Они оба смеялись, вспоминая те времена, когда она, стирая манишки, переложила крахмала и потом ругалась, что они стоят колом. В ту далекую ночь, когда он отправился в штаб этого распутника оберфюрера на улице Сен-Лазар с чемоданчиком в руках, она хотела, чтобы он выглядел настоящим чиновником. Оставленный в штабе чемоданчик, взорвавшись, снес полквартала. А двадцать лет спустя, зимним днем она так и сяк переделывала украденное им дорогое пальто, чтобы оно как следует на нем сидело, прежде чем он отправился грабить банк Людовика IX на улице Мадлен (банком управлял образованный, но неблагодарный бывший участник Сопротивления, отказавший старику в кредите). Да, хорошее было времечко... А потом наступили плохие времена, когда ухудшилось здоровье, а следом — совсем уж скверные времена, да что там говорить, времена настоящей нужды, которые длились, пока не появился один человек. Таинственный человек со странным именем, который предложил еще более странный неписаный контракт. Старик вновь обрел чувство собственного достоинства. Денег стало достаточно, чтобы позволить себе приличное питание и вино, одежду, которая не болтается, как мешок; теперь его жена выглядела как элегантная дама. Но что самое главное — теперь они могли приглашать врачей, облегчавших страдания его жены. Костюм и рубашку, которые были на нем сегодня, он вытащил из дальнего угла стенного шкафа. Он и его жена напоминали актеров из провинциальной бродячей труппы: у них были костюмы на все роли. Такова была их работа... Это утро, начавшееся перезвоном колоколов, возвещавших молитву к Пресвятой Богородице, также было посвящено работе.
      Старик с трудом преклонил колени перед святым распятием, затем прошел в шестой ряд от алтаря, сел с краю, то и дело поглядывая на часы. Две с половиной минуты спустя он как можно незаметнее осмотрелся. Его слабое зрение успело привыкнуть к тусклому освещению в соборе. Теперь он различал предметы, хотя и не слишком четко. В зале было человек двадцать прихожан, большинство отрешенно молились, остальные не сводили глаз с огромного золотого распятия в алтаре. Однако он смотрел не на них. Вдруг он увидел того, кого искал, и понял, что все идет по графику. По левому проходу прошел священник в черной сутане и исчез за темно-красными шторками исповедальни.
      Старик вновь посмотрел на часы, потому что для всего было свое время — этого требовал монсеньер. Прошло еще две минуты, старик связной поднялся со скамьи и направился ко второй исповедальне слева. Он отодвинул в сторону шторку и вошел внутрь.
      — Ангелюс Домини, — прошептал он, вставая на колени и повторяя слова, которые он произносил, наверное, сотни раз за последние пятнадцать лет.
      — Ангелюс Домини, сын Божий, — ответил невидимый в темноте человек за черной деревянной решеткой. Приветствие сопровождалось глухим покашливанием. — Благостны ли дни твои?
      — Они стали благостны милостью незнакомого друга... мой друг.
      — Что говорит врач о здоровье твоей жены?
      — Он сказал мне то, чего не говорит ей, благодарю за это милосердие Господа нашего Христа. Кажется, несмотря ни на что, я переживу ее. Болезнь сжигает ее.
      — Прими мои соболезнования. Сколько ей осталось?
      — Месяц, может быть, два... Вскоре она не сможет вставать с постели... И наш контракт можно будет расторгнуть.
      — Это что еще такое?
      — У вас не будет никаких обязательств по отношению ко мне, и я принимаю это. Вы были добры к нам, благодаря вам я смог сэкономить кое-что, а теперь мне много не нужно. Честно говоря, зная, что меня ожидает, я чувствую ужасную усталость...
      — Черная неблагодарность! — прошептал голос из-за решетки. — После всего, что я для тебя сделал, и всего, что я обещал тебе!
      — Простите?
      — Готов ли ты умереть за меня? — Конечно. Таков был наш уговор.
      — Тогда, если рассуждать от противного, ты должен и жить для меня!
      — Если вы хотите именно этого, само собой, я буду жить. Я просто хотел, чтобы вы знали, что вскоре я не буду для вас обузой. Меня легко заменить.
      — Никогда ничего не предполагай за меня! — Задохнувшись от гнева, говоривший закашлялся. Глухой кашель подтвердил слух, который распространился по темным парижским улочкам. Слух о том, что Шакал болен и, возможно, смертельно.
      — Вы — наша жизнь, вам — все наше уважение. Для чего я стану делать это?
      — Ты только что предположил за меня... Да ладно... У меня есть задание для тебя, которое облегчит для вас обоих уход твоей жены в никуда. Ты проведешь отпуск в одном из самых чудесных уголков земли — вы оба, вместе. Деньги и документы возьмешь в обычном месте.
      — Можно ли мне спросить, куда мы отправляемся?
      — На остров Монсеррат в Карибском море. Инструкции получишь в аэропорту Блэкберн. Ты должен скрупулезно им следовать.
      — Разумеется... Но опять-таки, можно ли мне спросить, в чем будет состоять мое задание?
      — Подружиться с одной женщиной и ее двумя детьми.
      — А потом?
      — А потом... убить их!

* * *

      Брендон Префонтен, бывший федеральный судья главного суда округа в штате Массачусетс, вышел из Пятого бостонского банка на Скул-стрит с пятнадцатью тысячами долларов в кармане. Это было пьянящее чувство для человека, который последние тридцать лет едва сводил концы с концами. После того как он вышел из тюрьмы, у него едва ли бывало за раз больше пятидесяти долларов. Да, денек был совершенно особенный, непохожий на остальные.
      Не просто особенный, но и тревожный, так как он ни на секунду не мог поверить, что Рэндолф Гейтс уплатит ему сумму, хоть в какой-то мере приближавшуюся к запрошенной. Гейтс здорово сглупил, согласившись на его требование, тем самым выдав всю серьезность своих планов. Он преодолел себя, подавив дикую, хоть и не имевшую роковых последствий жадность ради чего-то, что несло в себе смерть. Префонтен не имел ни малейшего понятия ни кто была та женщина с детьми, ни какое отношение она имела к сиятельному лорду Рэндолфу Гейтсу, но кто бы они ни были, Дэнди-Рэнди явно не добра им желал.
      Неприступная, напоминающая своей величественностью Зевса, влиятельная персона в мире юриспруденции не станет платить разжалованному, дискредитированному юристу, отверженному алкоголику и подонку, какому-то Брендону Патрику Пьеру Префонтену невероятно огромную сумму только потому, что в его душе вдруг зазвучали трубы архангелов. Душа этого человека скорее была во власти подручных Люцифера. А раз дело обстоит так, то Префонтену весьма выгодно кое-что, пусть даже немного, разузнать. Ведь всем известно, что малое знание — опасная штука: часто оно представляется более опасным тому, кто знает все, чем тому, кто располагает лишь разрозненными обрывками информации и у кого от страха глаза велики. Пятнадцать тысяч сегодня вполне могли завтра превратиться в пятьдесят, если Префонтен отправится на остров Монсеррат и начнет задавать вопросы.
      Кроме того, подумал судья, — и его ирландская кровь при этом взыграла, а французская воспротивилась, — я не отдыхал уже много лет. Боже праведный, когда душа в теле еле-еле теплится, разве можно добровольно сделать передышку в этой суете?
      Итак, Брендон Патрик Пьер Префонтен взмахом руки подозвал такси, чего он не делал в трезвом состоянии уже по меньшей мере лет десять, и велел скептически настроенному шоферу везти его к магазину мужской одежды «Луи» в Фандей-Холл.
      — Что, разжился фальшивками, старина?
      — У меня их хватит, чтобы дать тебе на парикмахера и на мазь от прыщей, парень. Давай, трогай, Бен Гур. Я спешу.
      После того как он показал продавщице пачку стодолларовых купюр, та стала необыкновенно любезной и разложила перед ним кипу дорогой одежды. Средних размеров чемодан из блестящей кожи вскоре приобретет повседневный вид. Префонтен скинул поношенный костюм, рубашку и ботинки и надел все новое. Не прошло и часа, как он снова стал таким, каким был много лет назад — достопочтенным Брендоном П. Префонтеном. (Он всегда опускал второе П. — Пьер  — по вполне понятным причинам.)
      На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.

* * *

      Стюард авиакомпании «Эр Франс» медленно и осторожно катил инвалидное кресло сначала по пандусу, а затем на борт реактивного «Боинга-747» в парижском аэропорту Орли. В кресле сидела престарелая надменная дама, нарумяненная сверх всякой меры. На голове у нее была огромная шляпа с перьями австралийского попугая. Она смахивала бы на чучело, если бы не ее огромные глаза под буклями седых волос, неровно окрашенных хной, — глаза живые, проницательные, с искорками смеха. Они словно говорили каждому встречному: "Забудьте о том, mes ami , я нравлюсь ему и такой, и только это имеет для меня значение, а что касается вас и вашего мнения, так мне до него меньше дела, чем до кучи merde ". Она имела в виду старого человека, осторожно идущего рядом с ней, временами любовно, а может для равновесия, прикасавшегося к ее плечу. В этом касании было что-то лиричное и интимное, известное только им двоим. Если кто-нибудь вгляделся бы в лицо старика, то заметил, что временами у него на глазах появляются слезы, которые он мгновенно смахивает, чтобы женщина не успела это заметить.
      — Il est ici, топ capitaine , — объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.
      — Для меня это большая честь, мсье, — сказал капитан. — Я командир этого экипажа, а вы — мой командир. — Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: — Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.
      — Вы очень любезны.
      — Мы все у вас в долгу — все, вся Франция.
      — Да что вы, кто я такой...
      — Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль  и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. — Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: — Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.
      После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»
      Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное — фамилия, имя, дата и место рождения, специальность — все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда, судя по всему, никогда не вернется.
      Связной Шакала посмотрел на имя — он обязан вызубрить его наизусть и реагировать всякий раз, когда его произнесут. Это нетрудно: имя весьма распространенное. Поэтому он повторял его про себя вновь и вновь: Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер...

* * *

      Звук! Резкий, скрежещущий. Он был странным, не нормальным, выбивался из обычных глухих ночных гостиничных шумов. Борн выхватил из-под подушки пистолет, вскочил с кровати и прижался к стене. Звук повторился! Одиночный громкий стук в дверь его номера. Он встряхнул головой, стараясь припомнить... Алекс? «Стукну один раз». Все еще в полусне, Джейсон, пошатываясь, подошел к двери и прислонил ухо к деревянной обшивке.
      — Кто там?
      — Открой эту чертову дверь, пока меня кто-нибудь не увидел! — раздался из коридора приглушенный голос Конклина.
      Борн открыл дверь, а отставной оперативник торопливо прохромал в номер, размахивая тростью так, словно она была ему ненавистна.
      — Парень, ты совсем потерял форму! — воскликнул он, присаживаясь на край постели. — Я барабанил в дверь почти две минуты.
      — Я не слышал.
      — Дельта бы услышал, и Джейсон Борн тоже. А вот Дэвид Уэбб...
      — Подожди еще денек, и ты больше не увидишь никакого Давида Уэбба.
      — Это все разговоры! А я хочу, чтобы ты не болтал, а был в хорошей форме.
      — Тогда сам перестань болтать и скажи, зачем пришел. Я даже не знаю, сколько сейчас времени.
      — Я последний раз смотрел на часы, когда встретил Кэссета: было 3.20. Мне пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через чертовски высокий забор...
      — Что-о?
      — Что слышал: перелезать через забор. Попытайся проделать это, когда у тебя протез... Знаешь, когда я учился в школе, я как-то выиграл спринтерский забег на пятьдесят ярдов.
      — Ладно, хватит лирики... Что случилось?
      — Эге... я вновь слышу Уэбба.
      — Что случилось? И, пока собираешься с мыслями, скажи мне: кто, черт побери, этот Кэссет, о котором ты все время твердишь?
      — Единственный человек, которому я доверяю в Вирджинии. Ему, да еще Валентине.
      — Кому?
      — Они из группы аналитиков, но надежные ребята.
      — Что-о?
      — Неважно. Господи, временами я мечтаю о том, чтобы надраться до чертиков...
      — Алекс, почему ты здесь?
      Конклин, сидя на кровати и все еще сердито сжимая трость, посмотрел на него снизу вверх.
      — Я навел справки о наших филадельфийцах.
      — Так вот в чем дело! Кто они такие?
      — Нет, я здесь не поэтому. Я имел в виду, что это любопытно, но я здесь совсем по другому поводу.
      — Тогда по какому? — хмуро и озабоченно спросил Джейсон, подходя к стулу возле окна и усаживаясь на него. — Мой эрудированный друг, побывавший в Камбодже и еще кое-где, не станет лазить через заборы в три часа ночи, если у него нет на то серьезных причин.
      — Они были.
      — Мне это ничего не говорит. Пожалуйста, рассказывай.
      — Это Десоул.
      — При чем тут душа ?
      — Не душа, а Десоул.
      — Ничего не понимаю.
      — Он хранит все коды в Лэнгли. Не может произойти ничего такого, о чем он не знает; и ни одно расследование не проходит без его участия.
      — Все равно не понимаю.
      — Мы по уши в дерьме.
      — Мне от этого не легче.
      — Снова слышу Уэбба.
      — Слушай, может, ты хочешь, чтобы я из тебя жилы вытянул?
      — Ладно, ладно. Дай мне собраться с духом. — Конклин бросил трость на ковер. — Я не мог довериться даже грузовому лифту. Пришлось остановиться двумя этажами ниже и подыматься пешком.
      — Это из-за того, что мы увязли в дерьме?
      — Да.
      — Но почему? Из-за Десоула?
      — Верно, мистер Борн. Из-за Стивена Десоула — человека, который наложил лапу на все компьютеры в Лэнгли. Единственного молодца, который может прокрутить такие записи, что наша добрая старая дева — тетушка Грейс сядет в тюрьму за мошенничество, если он этого захочет.
      — Куда ты клонишь?
      — Это он — связной с Брюсселем, с Тигартеном в НАТО. Кэссет выяснил в кулуарах, что Десоул — единственный, кто поддерживает эту связь, причем у него есть собственный код, который недоступен никому другому.
      — Что это значит?
      — Кэссет до конца не знает, но он вне себя.
      — Ты много ему наплел?
      — Самый минимум. О том, что я работал над некоторыми вероятными кандидатами и вдруг каким-то странным образом выплыло имя Тигартена. Вполне вероятно, что это отвлекающий маневр или оно было использовано просто для эффекта, но я попросил узнать, с кем он вел переговоры в Управлении. Честно говоря, я думал, что им окажется Питер Холланд. Я попросил Чарли сыграть втемную.
      — Что, как я понимаю, означает полную тайну.
      — И даже еще раз в десять секретнее. Кэссет — самый ловкий малый во всем Лэнгли. Мне не надо было больше ничего говорить — он и так все понял. А теперь у него неприятности, которых еще вчера не было.
      — Что он собирается делать?
      — Я попросил его ничего не предпринимать пару дней, и он согласился. Чтобы быть точным — сорок восемь часов, а после этого он собирается потолковать с Десоулом.
      — Он не должен этого делать, — твердо заявил Борн. — Что бы ни скрывали эти люди, мы воспользуемся ими, чтобы вытащить Шакала наружу. Воспользуемся ими, чтобы вытащить его, как тринадцать лет назад другие, похожие на них, воспользовались мной.
      Конклин посмотрел вниз, затем вверх, на Джейсона Борна, и сказал:
      — Все сводится к всемогущему «эго», не так ли? Чем сильнее «эго», тем сильнее страх...
      — Чем крупнее приманка, тем больше рыба, — продолжил, перебивая его, Джейсон. — Много лет назад ты сказал мне, что у Карлоса «эго» стало размером с голову, которая у него и так чересчур большая, так что ему трудно оставаться в бизнесе, которым он занимается. Это было раньше, так остается и поныне. Если мы сможем заставить кого-нибудь из правительственных шишек послать ему сообщение, что он должен отправиться на охоту за мной и убить меня, он обязательно ухватится за это. И ты знаешь почему?
      — Я только что тебе сказал — из-за его «эго».
      — Верно, но есть еще кое-что. Он хочет, чтобы его уважали, этого ему не хватало больше двадцати лет, начиная с того момента, когда Москва отшвырнула его прочь. Он заработал миллионы, но его клиентами были главным образом отбросы общества. Несмотря на страх, который он вызывает, он все равно остается шпаной и психопатом. Его имя не было окружено легендами — только презрением, — и сейчас это бесконечно уязвляет его, доводит до белого каления. Тот факт, что он отправился в погоню за мной, чтобы свести старые счеты тринадцатилетней давности, подтверждает мои слова... Я как воздух нужен ему — точнее, моя смерть имеет для него жизненное значение, потому что я — дитя одной из тайных операций нашей службы. Именно поэтому он хочет проявить себя, доказать, что он лучше всех нас, взятых вместе.
      — А может, и потому, что он по-прежнему убежден, что ты можешь его опознать.
      — Я тоже сначала так думал, но прошло тринадцать лет, все это время я не давал о себе знать... Хм... об этом надо подумать.
      — Тогда ты решил отбить хлеб у Мо Панова и составил психологический портрет Шакала.
      — Это, по-моему, никому не заказано.
      — Вообще-то да, но куда это нас приведет?
      — Я уверен, что прав.
      — Едва ли это можно считать ответом.
      — Надо все делать так, чтобы комар носа не подточил, — настаивал Борн, подавшись вперед на стуле. Его локти опирались на голые колени, руки были сжаты в кулаки. — Карлос почует малейшее несоответствие — это первое, на что он обратит внимание. Этим бывшим из «Медузы» придется быть абсолютно искренними и абсолютно честно бить тревогу.
      — Они и без того совершенно искренне напуганы, я уже говорил тебе об этом.
      — Их надо довести до точки, пусть они сами обратятся за помощью к кому-нибудь наподобие Карлоса.
      — Но к кому — я не знаю...
      — И никогда не узнаем, — встрял Борн, — если не раскроем все их тайны.
      — Но если мы начнем прокручивать диски компьютеров в Лэнгли, об этом узнает Десоул. Но если он с ними заодно, то предупредит остальных.
      — Значит, мы не станем копаться в архивах Лэнгли. У меня, впрочем, и так достаточно материала для работы. Тебе надо только дать мне адреса и номера домашних телефонов. Это-то ты можешь сделать, верно?
      — Конечно. Это запросто. Что ты собираешься делать? Борн улыбнулся и спокойно, даже ласково произнес:
      — Как насчет того, чтобы взять их дома штурмом или загнать кому-нибудь шприц в жопу во время банкета?
      — Вот теперь я слышу Джейсона Борна.
      — Так оно и есть...

Глава 7

      Мари Сен-Жак-Уэбб встретила карибское утро, потягиваясь в постели и глядя на стоявшую в нескольких футах колыбельку. Элисон сладко спала, не то что несколько часов назад. Тогда малышка так рыдала и кричала, что даже брат Мари, Джонни, не выдержал, постучал к ним в комнату, робко вошел и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь, надеясь в глубине души, что ему откажут.
      — Может, переменишь пеленки?
      — Да ты чего, — пробормотал Сен-Жак и испарился. Теперь, правда, она слышала, как снаружи, из-за ставней, раздавался его голос. Она знала — это он специально говорит громко, чтобы она слышала: он соблазнял ее сына Джеми совершить наперегонки заплыв в бассейне и так вопил, что его наверняка могли услыхать, на самом крупном из гряды островов — Монсеррате. Мари буквально выползла из постели, встала и направилась в ванную комнату. Умывшись, расчесав золотисто-каштановые волосы и надев купальный халат, она вышла во внутренний дворик и направилась к бассейну.
      — А вот и Map! — закричал ее загорелый, темноволосый и красивый младший брат, плескавшийся в воде рядом с ее сыном. — Надеюсь, мы тебя не разбудили? Мы просто хотели немного поплавать.
      — Для этого совсем не обязательно кричать так, чтобы об этом знали английские посты береговой охраны в Плимуте.
      — Да брось ты, уже почти девять. Для островов это уже поздно.
      — Привет, мамочка! Дядя Джон учил меня отпугивать акул палкой.
      — Твой дядя переполнен ужасно важной информацией, которой, молю Бога, тебе никогда не придется воспользоваться.
      — Там на столике тебя поджидает чашечка кофе. Map. Да, и миссис Купер приготовит тебе на завтрак все, что твоей душе угодно.
      — Кофе — это великолепно, Джонни. Прошлой ночью звонил телефон — это был Дэвид?
      — Собственной персоной, — ответил брат. — Вот что. Нам надо потолковать... Давай, Джеми, мы вылезаем. Хватайся за лесенку.
      — А как же акулы?
      — Ты их всех перебил, приятель. Иди приготовь себе что-нибудь выпить.
      — Джонни!
      — Всего лишь апельсиновый сок — в кухне есть соковыжималка. — Джон Сен-Жак по краю обошел бассейн и поднялся по ступенькам на патио, ведущее в спальню, а его племянник со всех ног бросился в дом.
      Мари наблюдала за приближающимся братом, невольно отмечая сходство между ним и ее мужем. Оба были высокого роста и мускулисты, у обоих в походке чувствовалась непреклонность, но там, где Дэвид обычно побеждал, Джонни чаще проигрывал, а почему — она не могла понять. Так же как — почему Дэвид так доверял своему молодому шурину, ведь два старших брата Сен-Жака куда более надежные парни. Дэвид — а может, это был Джейсон Борн? — никогда не распространялся по этому поводу, просто отшучивался и говорил, что в Джонни есть черта, которая ему нравится...
      — Давай начистоту, — заявил самый молодой Сен-Жак, усаживаясь. С его мокрой спины на пол патио стекали капли воды. — В какую беду попал Дэвид? По телефону он не мог этого сказать, а ты прошлой ночью была в неподходящей форме для продолжительного разговора. Так что же произошло?
      — Шакал... Шакал — вот что произошло.
      — Боже! — вырвалось у брата. — После стольких лет!
      — После стольких лет, — повторила за ним Мари срывающимся голосом.
      — И что пронюхал этот ублюдок?
      — Дэвид пытается это выяснить сейчас в Вашингтоне. Пока нам только известно, что ему удалось раскопать имена Алекса Конклина и Мо Панова, когда он разнюхал об этих ужасных событиях в Гонконге и Коулуне. — Она рассказала о фальшивых телеграммах и западне в парке с аттракционами в Балтиморе.
      — Я так полагаю, что Алекс обеспечил им всем постоянную охрану, или как там это называется?
      — Круглосуточную, я уверена. Кроме нас и Мак-Алистера, Алекс и Мо — два человека, оставшиеся в живых, которые знают, что Дэвид был... о Боже, я даже не могу произнести это имя! — Мари со стуком опустила чашку с кофе на стол.
      — Успокойся, сестричка, — Сен-Жак положил свою руку поверх ее, — Конклин знает, что делает. Дэвид говорил мне, что Алекс — самый лучший «оперативник», — да, именно так он его называл, — который когда-либо работал на американцев.
      — Ты ничего не понимаешь, Джонни! — закричала Мари, стараясь взять себя в руки, но ее широко распахнутые глаза говорили о тщетности этой попытки. — Дэвид Уэбб никогда не мог так сказать, Дэвид Уэбб никогда ничего не знал об этом! Это говорил Джейсон Борн — он снова вернулся!.. Этот холодный как лед монстр — вычислительная машина, которого они создали, вновь проник в душу Дэвида. Ты понятия не имеешь, что это такое: ты смотришь в его пустые глаза, которые видят такое, что мне не под силу, или вдруг у него меняется тон голоса, в нем появляются ледяные нотки, которые мне незнакомы, и вот передо мной — чужой человек.
      Сен-Жак жестом попросил ее замолчать.
      — Перестань, — мягко сказал он.
      — Дети? Джеми? — Она вдруг стала, как безумная, озираться вокруг.
      — Нет. Речь о тебе. Ты надеешься, что Дэвид ничего не станет предпринимать? Что он заберется в какую-нибудь вазу династии Винь или Минь и будет притворяться, что с его женой и детьми все в порядке, что им ничто не угрожает, опасность нависла только над ним? Нравится вам это, девочки, или нет, но мы, мальчики, по-прежнему думаем, что отгонять от пещеры тигра — это наша работа. Искренне думаем, что мы больше для нее подходим. И нам приходится обращаться к силе — даже самой грубой. Именно так ведет себя сейчас Дэвид.
      — Когда это успел мой маленький братик стать таким философом? — поинтересовалась Мари, внимательно изучая лицо Джона Сен-Жака.
      — Никакая это не философия, девочка, я просто знаю это, вот и все. И большая часть мужчин думает точно так же... Приношу извинения феминисткам.
      — Не надо извиняться. Большинство женщин поступили бы так же. Ты что, думаешь, что твоя старшая, столь ученая сестра, которая общалась в Оттаве с самыми крупными экономистами, по-прежнему дико визжит, если увидит на кухне мышь, а при виде крысы падает в обморок?
      — Некоторые женщины, те, что поумнее, бывают более честными, чем остальные.
      — Согласна с тобой, Джонни, но ты не уловил мою мысль. Давид так хорошо вел себя последние пять лет. Каждый месяц он становился хоть и немного, но лучше, чем был в предыдущем. Он никогда не сможет полностью излечиться, и мы все знаем об этом, слишком серьезно он ранен, но кошмары и ярость, терзавшие его, полностью исчезли. Одинокие прогулки по лесу, после которых он возвращался с синяками на руках, потому что лупил что было мочи по стволам деревьев; слезы, которые он глотал, забившись ночью к себе в кабинет, потому что внезапно снова забывал, кто он и что он сделал, представляя о себе невесть что, — все это исчезло, Джонни! Перед нами уже забрезжил настоящий солнечный свет. Понимаешь, что я имею в виду?
      — Да, понимаю, — торжественно заявил брат.
      — Происходящее сейчас опять может возвратить этот кошмар — именно этого я так боюсь!
      — Будем надеяться, что все это скоро кончится.
      Мари замолчала и вновь внимательно посмотрела на своего брата.
      — Вот что, братик, я знаю тебя слишком хорошо. Ты уходишь от разговора.
      — Ничуть.
      — Нет, пытаешься... Ты и Дэвид? Я никогда не понимала этого! Два наших старших брата — такие солидные, такие компетентные люди, если и не с интеллектуальной точки зрения, то с прагматической — несомненно. И тем не менее он выбрал тебя. Почему, Джонни?
      — Перестань копаться в этом, — коротко отрезал Сен-Жак, убирая ладонь с руки сестры.
      — Но я должна знать! Это моя жизнь! Он — смысл жизни для меня! Не может быть больше никаких тайн, если мы говорим о нем, — я этого просто больше не вынесу!.. Почему Дэвид выбрал тебя?
      Сен-Жак откинулся на спинку кресла, провел ладонью по лбу, затем поднял глаза, в которых читалась безмолвная мольба.
      — Ладно, я знаю, что ты хочешь услышать. Помнишь, лет шесть-семь назад я оставил наше ранчо, сказав, что хочу попробовать жить своей жизнью?
      — Естественно. Мне казалось, что это разобьет сердце маме и папе. По правде говоря, ты ведь всегда был их любимчиком...
      — Я всегда был ребенком! — перебил ее младший из семьи Сен-Жак. — А все мы словно играли в идиотском телевизионном сериале вроде «Золотого дна», где мои браться, которым давно перевалило за тридцать, слепо выполняли приказы, отдаваемые нашим фанатичным и претендующим на непогрешимость отцом франко-канадцем, чьи достоинства олицетворяли куча денег и земля.
      — У него есть еще кое-какие достоинства, но я не стану спорить с «детской» точкой зрения.
      — Ты и не можешь, Map. Ты, как и я, по году пропадала.
      — У меня были дела.
      — У меня тоже.
      — Что же ты делал?
      — Я уничтожил двух человек. Двух скотов, которые убили мою подругу. Сперва изнасиловали, а потом убили.
      — Что?
      — Не кричи...
      — Боже мой, как это произошло?
      — Я не хотел сообщать, чтобы дома не узнали об этом, поэтому я позвонил твоему мужу... и моему другу Дэвиду. Он не стал обращаться со мной, как с ребенком, у которого крыша поехала. В то же время это оказалось правильным поступком и самым верным решением. Правительство кое-что задолжало ему, поэтому из Вашингтона и Оттавы в залив Джеймса  вылетела с тайной миссией команда умных людей, и я был оправдан. Признали, что я убил обороняясь.
      — Он мне и словом не обмолвился...
      — Я просил его молчать.
      — Значит, вот почему... Но я все-таки не понимаю!
      — Что тут непонятного, Мар? Та, другая его часть знает, что я могу убить и убью, если это будет нужно.
      В доме зазвонил телефон, а Мари продолжала внимательно смотреть на младшего брата. Прежде чем к ней вернулась способность говорить, в дверях кухни появилась пожилая негритянка, которая сообщила:
      — Это вас, мистер Джон. Тот летчик с большого острова. Говорит, что по очень важному делу.
      — Благодарю, миссис Купер, — сказал Сен-Жак, поднимаясь с кресла и быстро направляясь к аппарату возле бассейна. Поговорив несколько минут, он посмотрел на Мари, бросил трубку и кинулся к сестре. — Собираем вещи! Надо уматывать отсюда!
      — Почему? Это был тот человек, который доставил нас сюда?..
      — Он только что вернулся с Мартиники, где узнал, что кто-то прошлой ночью расспрашивал служащих аэропорта о женщине с двумя маленькими детьми. Никто из экипажей не раскололся, но это ведь только начало. Давай быстрее.
      — Боже мой, куда же мы поедем?
      — Переедем в гостиницу, пока не придумаем что-нибудь еще. Сюда ведет только одна дорога. Ее патрулируют мои «тонтон-макуты». По ней никто не сможет пробраться. Миссис Купер соберет Элисон. Поторапливайся!
      Мари бросилась было в спальню, как вновь затрезвонил телефон. Сен-Жак торопливо подбежал к аппарату возле бассейна и схватил трубку как раз тогда, когда в дверях кухни опять появилась миссис Купер, известившая:
      — Звонят из резиденции губернатора на Серрате , мистер Джон.
      — Какого черта им надо?..
      — Мне спросить их об этом?
      — Да нет, не стоит, я сам подниму трубку. Помогите моей сестре собраться и отнесите чемоданы к «роверу». Они уезжают прямо сейчас!
      — Какие плохие настали времена, господин. Я уже начала привыкать к детишкам.
      — Плохие времена — это уж точно, — пробормотал под нос Сен-Жак, снимая трубку. — Слушаю!
      — Привет, Джон! — сказал старший помощник генерал-губернатора Ее Величества, который давно был на приятельской ноге с канадским бизнесменом и помогал ему разбираться в чащобе законодательных актов этой колонии.
      — Я могу тебе перезвонить, Генри? Понимаешь, сейчас я немного спешу.
      — Боюсь, не будет другого времени, приятель. Мы получили распоряжение прямо из министерства иностранных дел: они требуют, чтобы мы немедленно оказали им помощь, а тебе от этого никакого вреда не будет.
      — Вот как?
      — В 10.30 из Антигуа рейсом «Эр Франс» должен прибыть один старикан со своей женой, и Уайтхолл хочет, чтобы его встретили по первому разряду. Старина, видно, отличился на войне, у него вся грудь в орденах, он был заодно со многими нашими парнями, действовавшими по другую сторону Ла-Манша.
      — Генри, я правда спешу. Какое это имеет отношение ко мне? — Просто я думал, что ты понимаешь во всем этом больше, чем мы. Может, какой-то твой богатый канадский гость, французик из Монреаля, который когда-то был связан с Сопротивлением, вспомнил о тебе...
      — Зачем ты дерзишь? Кончится ведь тем, что тебе перепадет бутылка хорошего вина из французской Канады, — и все дела. Короче, чего ты хочешь?
      — Хочу поместить нашего героя и его жену в твои самые шикарные апартаменты, и чтобы там была комната для болтающей по-французски медсестры, которую мы им выделили.
      — И ты предупреждаешь меня всего за час?!
      — Послушай, приятель, моему начальству может сильно не поздоровиться, если ты понимаешь, о чем речь... А телефонная связь, без которой ты как без рук, временами прерывается и зависит в некоторой степени от того, как к тебе относятся местные власти. Ведь ты не хочешь, чтобы телефон барахлил, верно?
      — Генри, ты мастак вести переговоры. Ты с неподражаемой вежливостью пинаешь человека в то место, которое у него сильнее всего болит. Ладно. Как зовут нашего героя? Только, будь добр, побыстрее!

* * *

      — Нас зовут Жан-Пьер и Режин Фонтен, мсье директор, а вот и наши паспорта, — спокойно произнес старый мужчина в застекленном кабинете чиновника иммиграционной службы. Рядом с ним стоял старший помощник генерал-губернатора. — А вон там моя жена, — продолжал старик, глядя в окно. — Она разговаривает с девушкой в белом халате.
      — Прошу вас, мсье Фонтен, — настаивал крепко сбитый чернокожий чиновник с ярко выраженным английским акцентом. — Это лишь простая формальность: надо проштемпелевать бумаги, вот и все. А кроме того, это оградит вас от назойливости поклонников. По всему аэропорту распространились слухи, что прибыл великий человек.
      — Правда? — улыбнулся Фонтен. Улыбка у него была приятная.
      — О, вам не стоит беспокоиться, сэр. Прессу не подпускают. Нам известно, что вам требуется полнейший покой, и мы вам его обеспечим.
      — Правда? — Улыбка исчезла с лица старика. — Я должен был тут встретиться кое с кем, можно сказать, с партнером, с которым я хочу проконсультироваться конфиденциально. Надеюсь, мероприятия, которые вы наметили для меня, не помешают ему связаться со мной?
      — Небольшая, специально подобранная группа людей соответствующего ранга ждет вас в Блэкберне в зале для почетных гостей, мсье Фонтен, — сообщил старший помощник генерал-губернатора. — Может быть, пойдем? Церемония встречи будет весьма короткой, обещаю вам.
      — Правда? Совсем короткой?
      И действительно, она не заняла и пяти минут, хотя хватило бы, наверное, и пяти секунд. Первой персоной, с которой встретился убийца — связной Шакала, — был сам генерал-губернатор при всех регалиях. Когда представитель Ее Величества по галльскому обычаю обнял героя, он быстро прошептал Жан-Пьеру на ухо: «Мы выяснили, куда увезли женщину и ее детей. Вы едете туда же. Все инструкции у сиделки».
      Все остальное, в том числе и отсутствие прессы, сняло у старика напряжение. Его фотографии помещались в газетах разве что в разделе розыска преступников.

* * *

      Доктор медицины Моррис Панов кипел от раздражения. В такие моменты он старался брать себя в руки, потому что, когда он терял самообладание, ни ему самому, ни его пациентам ничего хорошего это не сулило. Но сейчас, сидя за столом в своем рабочем кабинете, он с трудом сдерживал себя: от Дэвида Уэбба не было никаких известий, а он должен был получить их, должен был поговорить с ним. То, что происходило сейчас с Уэббом, грозило свести на нет тринадцать лет лечения. Неужели они не могут это понять?.. Нет, конечно, не могут. Их это не интересует. Им важнее другое, они не желают загружать себя проблемами, которые их не касаются. А вот его они касаются. Больная психика Уэбба — хрупкий механизм, склонный к возврату в прежнее состояние, к рецидивам: ужасы прошлого способны полностью овладеть ею вновь. Нельзя допустить, чтобы это случилось. Дэвид почти вернулся в нормальное для него состояние (а кто, черт подери, «нормален» в этом трахнутом мире?). Он стал великолепным преподавателем, у него почти полностью восстановилась память в отношении всего, что требовалось для его научной квалификации, с каждым годом он вспоминал все больше и больше. И все это может пойти насмарку после одного-единственного акта насилия, потому что насилие было стилем жизни Джейсона Борна. Проклятие!
      Ужасно было уже то, что они позволили Дэвиду не скрываться. Он пытался втолковать это Алексу, но у того был подготовлен неопровержимый довод: «А как его заставишь? По крайней мере, так мы можем наблюдать за ним, в случае чего защитить». Может, и так. «Они» не стали скупиться на охрану: сидели в холле перед кабинетом, на крыше здания, не говоря уже о временной секретарше, занимающейся регистрацией посетителей, с пистолетом наготове, а также странном компьютере, к помощи которого они то и дело прибегали. И все равно для Дэвида было бы лучше, если бы его просто отправили отдыхать на его остров, а за Шакалом охотились бы профессионалы... Панов вдруг поймал себя на мысли: но ведь Джейсон Борн — ас своего дела!
      Мысли доктора были прерваны телефонным звонком, но он не поднимал трубку, пока не были приняты необходимые меры безопасности: определялся номер звонившего абонента, специальным сканером проверялось, прослушивается ли линия, и, наконец, Панов личность звонившего подтверждал сам. Раздался звонок внутренней связи. Он тут же переключил рычажок.
      — Слушаю?
      — Все системы проверены, сэр, — сообщила ему временная секретарша, единственная у него на работе знавшая, в чем дело. — Звонит Тредстоун. Некий мистер Д. Тредстоун.
      — Я поговорю с ним, — твердо сказал Мо Панов. — А вы можете отключить все другие системы. Речь идет о конфиденциальной беседе врача с пациентом.
      — Слушаюсь, сэр. Прослушивание отключено.
      — Ладно. — Психиатр поднял трубку и едва сдержался, чтобы не заорать во всю глотку. — Почему ты мне раньше не звонил, сукин ты сын?
      — Не хотел, чтобы у тебя случился сердечный приступ. Разве это не причина?
      — Ты где и что делаешь?
      — В данный момент?
      — Вот именно.
      — Дай подумать. Я арендовал машину и сейчас нахожусь в Джорджтауне, за полквартала от дома председателя Федеральной комиссии по торговле, и разговариваю с тобой из телефона-автомата.
      — Ради Бога, объясни почему?
      — Алекс все расскажет. Пожалуйста, позвони Мари на остров. Я пытался дозвониться после того, как съехал из гостиницы, но у меня не получилось. Скажи ей, что у меня все в порядке, что я действительно в полном порядке и ей не стоит волноваться. Ты понял?
      — Я-то понял, но не покупаюсь на такую дешевку. Ты и говорить-то стал другим голосом.
      — Этого не смей говорить ей, док. Если ты мне друг, не смей говорить.
      — Прекрати, Дэвид. Эта чепуха в стиле Джекилла и Хайда больше не пройдет.
      — Не говори ей, если ты мне друг.
      — Тебя снова втягивают, Дэвид. Берегись. Приезжай ко мне, поговори со мной.
      — Некогда, Мо. Лимузин этого толстосума уже тормозит возле его дома. Мне пора на работу.
      — Джейсон! Линия отключилась.

* * *

      Брендон Патрик Пьер Префонтен спустился по ступенькам трапа реактивного самолета на залитую карибским солнцем дорожку аэропорта Блэкберн на острове Монсеррат. Едва пробило три часа пополудни. И если бы не его сотни долларов, он мог бы растеряться. Испытываешь потрясающее чувство, когда стодолларовые купюры, шуршащие в кармане, позволяют чувствовать себя в полной безопасности. По правде говоря, ему приходилось постоянно напоминать себе, что мелочь — пятидесятки, двадцатки и десятки — лежит у него в правом кармане брюк, чтобы не выглядеть слишком пижонисто и не стать жертвой карманника. Кроме того, чтобы шкура уцелела, надо прикинуться мелкой сошкой. Незаметно задавать важные вопросы, справляясь в аэропорту о женщине с двумя малышами, которые должны были прилететь вчера днем на частном самолете.
      Поэтому-то он так удивился и встревожился, когда, переговорив по телефону, к нему обратилась необыкновенно красивая чернокожая служащая иммиграционного бюро.
      — Не будете ли вы столь любезны, сэр, проследовать за мной? Ее прелестное личико, переливчатый голосок и приветливая улыбка совершенно не смогли рассеять страхи бывшего судьи: слишком часто ему доводилось встречать отъявленных преступников, которые обладали такими достоинствами.
      — Что-нибудь не в порядке с моим паспортом, юная леди?
      — Я ничего не заметила, сэр.
      — Тогда к чему эта задержка? Почему просто не поставить в нем отметку и не пропустить меня?
      — О, он проштемпелеван, и въезд разрешен, сэр. Нет проблем.
      — Тогда почему?..
      — Пожалуйста, пройдемте со мной, сэр.
      Они приблизились к большой застекленной комнате, на левом окне которой висела табличка, золотыми буквами возвещавшая о сидевшем внутри: «ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА ИММИГРАЦИОННОЙ СЛУЖБЫ». Хорошенькая служащая открыла дверь и, вновь улыбнувшись, пригласила пожилого посетителя пройти. Префонтен повиновался, внезапно испугавшись до глубины души, что его обыщут, найдут деньги и навесят кучу обвинений. Он не имел понятия, какие из островов были вовлечены в наркосеть, но если это один из них, несколько тысяч долларов у него в карманах мгновенно вызовут подозрения. Объяснения молнией мелькали у него в мозгу, пока служащая подходила к столу, чтобы отдать его паспорт коренастому, крепко сложенному заместителю директора иммиграционной службы. Женщина одарила Брендона еще одной ослепительной улыбкой и вышла, закрыв за собой дверь.
      — Мистер Брендон Патрик Пьер Префонтен, — по слогам прочитал иммиграционный чиновник, просматривая паспорт.
      — Не то чтобы это имело какое-то значение, — доброжелательно и вместе с тем с некоторой властностью в голосе произнес Брендон. — Однако слово «мистер» обычно заменяется «судьей» — не знаю, правда, важно ли это в данных обстоятельствах, хотя кто знает? Может, и важно. Неужели один из моих помощников-юристов допустил какую-то ошибку? Если так, я заставлю прилететь их всех сюда приносить извинения.
      — О, что вы, не надо, сэр, простите, судья, — ответил одетый в форму с едва сходившимся на животе ремнем чернокожий мужчина, поднимаясь со стула и протягивая руку для приветствия. — Наверное, это я ошибся.
      — Не страшно, полковник, мы все иногда ошибаемся. — Брендон крепко пожал протянутую ему руку. — Тогда, может быть, мне можно идти? Я должен тут кое-кого встретить.
      — Именно это и он сказал!
      Брендон отпустил руку и спросил:
      — Извините, не понял?
      — Вероятно, это мне надо просить у вас извинения... Конфиденциальность, я понимаю!
      — Что? Может быть, мы перейдем к делу, если вы будете так любезны.
      — Я понимаю, что приватность, — продолжал чиновник, произнося «приватность» с удвоением "в" и "а", больше похожим на "е", — самое главное, — нам это объяснили, — но в тех случаях, когда мы можем оказаться полезными, мы делаем все во славу Ее Величества.
      — Очень похвально, бригадир, но, боюсь, я не понимаю вас. Чиновник зачем-то понизил голос почти до шепота:
      — Вам известно, что сегодня утром прибыл великий человек?
      — Уверен, что на ваш прекрасный остров прибывает много высокопоставленных людей. Мне его также весьма рекомендовали.
      — Ага, так и есть, привветность!
      — Ну конечно, привветность, — согласился отбывший тюремный срок судья, начиная беспокоиться, понимает ли чиновник, о чем говорит. — Вы не можете говорить немного яснее?
      — Конечно. Он сказал, что должен встретить кое-кого — партнера, с которым собирается проконсультироваться. Но после встречи с избранным кругом лиц — никакой прессы, конечно, — его чартерным рейсом сразу же отправили на отдаленный остров. Следовательно, он не повидался с человеком, с которым должен был встретиться конфиденциально. Теперь я говорю яснее?
      — Ясно — так же, как в бостонской гавани во время бури.
      — Великолепно! Я понимаю, привветность... Весь персонал предупрежден о том, что друг великого человека может искать его в аэропорту — разумеется, конфиденциально.
      — Разумеется. — Он так и не может добраться до сути, подумал Брендон.
      — Тогда я подумал о другой возможности, — ликующе заявил чиновник. — Предположим, что друг великого человека также должен был прилететь на наш остров на встречу с ним...
      — Блестящая мысль.
      — Вполне логичная. Тогда я и решил запросить списки пассажиров со всех прибывающих рейсов, особо обратив внимание, само собой, на пассажиров первого класса, что вполне естественно для партнера великого человека.
      — Прямо ясновидение какое-то, — пробормотал бывший судья. — И вы выбрали меня?
      — По фамилии, дорогой друг! Пьер Префонтен!
      — Моя дорогая покойная мамочка наверняка оскорбилась бы за то, что вы опустили Брендона Патрика. Как и французы, ирландцы весьма щепетильны в подобных вопросах.
      — Вы — из одной семьи. Я сразу понял!
      — Поняли?
      — Пьер Префонтен!.. Жан-Пьер Фонтен! Я эксперт по иммиграционной процедуре и изучал методы многих стран. Ваша фамилия является в этом смысле прекрасным примером, многоуважаемый судья. Волна за волной прибывали иммигранты в Соединенные Штаты — в котел, переваривающий множество народов, рас и языков. Со временем имена изменялись, соединялись или просто записывались с ошибками армиями сбитых с толку, перегруженных работой служащих. Но корни часто сохранялись. Вот так было и с вами. Семья Фонтен получила в Америке фамилию Префонтен, а партнер великого человека на самом деле — уважаемый член американской ветви семьи!
      — Прямо в дрожь бросает, — буркнул Брендон, смотря на чиновника так, словно ожидал, что в комнату вот-вот ворвется дюжина рослых санитаров и наденет на него смирительную рубашку. — А может, это всего лишь совпадение? Фонтен — весьма распространенная во Франции фамилия, а Префонтены, насколько я знаю, в основном жили в Эльзасе и Лотарингии.
      — Да, конечно, — сказал заместитель директора, вновь понижая голос и более чем явно подмигивая. — Однако без всякого предварительного предупреждения вдруг звонят из Парижа с набережной д'Орсэ, а вслед за тем британское министерство иностранных дел отдает распоряжение встретить великого человека: мол, он вот-вот свалится с небес. Надо принять его со всеми почестями и отправить на далекий курорт, славящийся своей изолированностью, поскольку и это очень важно. Великому человеку должна быть обеспечена полная привветность... И тем не менее этот великий воин озабочен: он должен конфиденциально встретиться со своим партнером, которого не может найти. Вероятно, у великого человека есть свои секреты — знаете, они есть у всех великих людей.
      Внезапно тысячи долларов в карманах Префонтена страшно потяжелели: исходящий из Вашингтона гриф секретности «четыре-ноль» в Бостоне, набережная д'Орсэ в Париже, министерство иностранных дел в Лондоне, Рэндолф Гейтс, без нужды расстающийся в полнейшем страхе с необычно большой суммой денег. Все эти совпадения указывали на какую-то закономерность, но самым странным было участие во всем этого испуганного, беспринципного адвоката по фамилии Гейтс. Было ли это закономерно или случайно? Что все это означало?
      — Вы — необыкновенный человек, — промолвил Брендон, маскируя свои размышления быстротой слов. — У вас поистине блестящая проницательность, но вы должны действительно отдавать себе отчет, что конфиденциальность имеет огромное значение.
      — Я ничего не слышал и не знаю, судья! — воскликнул заместитель директора. — Разве только осмелюсь добавить: боюсь, что ваши похвалы моим способностям останутся неизвестны моему начальству.
      — Они об этом узнают, заверяю вас... Скажите, куда точно отправился мой прославленный и довольно близкий родственник?
      — На маленький далекий островок, где нет посадочной полосы и приводняются только гидропланы. Он называется островом Спокойствия, а отель на нем — «Транквилити Инн» .
      — Вас лично отблагодарит ваше начальство, можете быть уверены.
      — Я сам проведу вас через таможню.
      Брендон Патрик Пьер Префонтен с чемоданом из блестящей кожи в руке вошел в здание аэропорта Блэкберн абсолютно растерянным — да нет, черт возьми, пораженным! Он никак не мог решить, что ему делать: лететь первым рейсом обратно в Бостон или... но его ноги явно решали за него. Он обнаружил, что они сами несли его к стойке, над которой возвышался огромный щит цвета морской волны с белой надписью: «МЕЖОСТРОВНЫЕ АВИАЛИНИИ». Чем он рискует, если просто наведет справки, подумалось ему, а потом купит билет на ближайший рейс в Бостон.
      На стене рядом со стойкой список ближайших «далеких островов» соседствовал с более длинным перечнем известных широкой публике Подветренных и Наветренных островов: от Сент-Киттса и Невиса на юге до Гренадин на севере. Остров Спокойствия был зажат между рифом Канадца и скалой Черепахи. Двое молодых служащих — молодая темнокожая женщина и светловолосый юноша лет двадцати — тихо переговаривались между собой. Увидев Префонтена, девушка спросила:
      — Я могу быть вам чем-нибудь полезна, сэр?
      — Не знаю. Мой маршрут еще не определен, — нерешительно ответил Брендон, — но мне кажется, что на острове Спокойствия меня ждет друг.
      — В гостинице, сэр?
      — Да, по-видимому, да. Туда долго лететь?
      — Если стоит ясная погода, то не больше пятнадцати минут, но для этого надо воспользоваться чартерным рейсом на гидроплане. Я не уверена, что он полетит раньше завтрашнего утра.
      — Да нет же, будет раньше, крошка, — перебил ее молодой человек, к белой рубашке которого были косо пришпилены золотые крылья. — Довольно скоро я повезу Джонни Сен-Джею кое-какие припасы, — добавил он, делая шаг вперед.
      — Но этот рейс не запланирован на сегодня.
      — Его внесли в график с час назад. Скоро полетим. При этих словах взгляд Префонтена случайно упал на два ряда картонных коробок, медленно двигавшихся по ленте багажного транспортера на погрузку. Даже если у него и было время для того, чтобы мысленно поспорить с собой, он понял, что решение принято.
      — Я хотел бы приобрести билет на этот рейс, если, конечно, возможно, — сказал он, наблюдая за тем, как в проеме исчезают коробки с детским питанием фирмы «Гербер» и памперсами.
      Он нашел неизвестную женщину с маленьким мальчиком и младенцем.

Глава 8

      Справки, наведенные, как и принято, через посредников, подтвердили, что председатель Федеральной торговой комиссии Альберт Армбрустер действительно страдал язвенной болезнью и высоким кровяным давлением, поэтому всякий раз, когда у него случались приступы, по рекомендации врачей он уходил с работы и возвращался домой. Вот почему Алекс Конклин позвонил ему, когда закончил сверхизысканный ленч, что также было обговорено заранее, и проинформировал о «развитии» ситуации, связанной с «Женщиной-Змеей». Как и в первый раз, когда телефонный звонок застал Армбрустера в душе, Алекс, не называясь, известил потрясенного председателя, что попозже в этот день с ним кое-кто свяжется — либо на работе, либо дома. Связной представится как «Кобра». («Используйте самые банальные, но вызывающие определенные ассоциации слова, какие только приходят вам в голову». Евангелие от Св. Алекса.) А пока, приказал он Армбрустеру, тот не должен ни с кем говорить об этом. «Приказ отдан Шестым флотом».
      — О Боже!
      После этого Альберт Армбрустер вызвал свою «колесницу» и, удрученный, отбыл домой. Но председателю был подготовлен еще один тошнотворный сюрприз — его поджидал Джейсон Борн.
      — Добрый день, мистер Армбрустер, — вежливо произнес незнакомец, когда председатель с трудом выбирался из своего лимузина, дверь которого придерживал шофер.
      — В чем дело? — последовал немедленный, но несколько неуверенный ответ Армбрустера.
      — Я всего лишь сказал: добрый день. Меня зовут Саймон. Мы встречались с вами на приеме в Белом доме, устроенном для сотрудников Объединенного комитета начальников штабов несколько лет назад...
      — Меня там не было, — энергично прервал его председатель. — Правда? — Незнакомец поднял брови, говоря по-прежнему вежливо, но, несомненно, вопрошающе.
      — Мистер Армбрустер, — шофер закрыл дверцу и учтиво повернулся к председателю, — я вам еще понадоблюсь?
      — Нет, нет, — сказал Армбрустер. — Вы свободны. Сегодня вы мне больше не понадобитесь.
      — Завтра утром в обычное время, сэр?
      — Да, завтра, если только вам не назовут другое время. Я ведь не совсем здоров, поэтому справьтесь у моего секретаря.
      — Слушаюсь, сэр. — Шофер приложил ладонь к козырьку фуражки и забрался на переднее сиденье.
      — Печально слышать, — заметил незнакомец, не двигаясь с места, между тем как двигатель лимузина завелся, и он укатил прочь.
      — Что?.. А, вы... Я никогда не был на том проклятом приеме в Белом доме!
      — Возможно, я ошибся...
      — Да ладно. Очень приятно было вас встретить, — нетерпеливо и озабоченно пробормотал Армбрустер, торопливо шагая по ступенькам.
      — И все-таки я уверен, что адмирал Бартон представлял нас друг Другу...
      — Что-о? — Председатель резко обернулся. — Что вы только что сказали?
      — Мы просто теряем время, — продолжал Джейсон Борн, но в его голосе не осталось и тени вежливости. — Я — Кобра.
      — О Господи!.. Я нездоров... — Армбрустер повторил это хриплым шепотом, вскидывая голову вверх и бросая взгляды на дом, на свои окна и дверь.
      — Вам будет еще хуже, если мы не потолкуем, — продолжал Джейсон, следя за взглядом председателя. — Будем там разговаривать? У вас дома?
      — Нет! — выкрикнул Армбрустер. — Она лается все время, сует нос не в свои дела, а потом болтает ерунду по всему городу, плетет с три короба.
      — Я так полагаю, что вы говорите о своей жене?
      — О них всех! Они не знают, когда надо захлопнуть свою пасть.
      — Может, они просто изголодались по нормальной беседе?
      — Что?..
      — Неважно. В квартале отсюда стоит моя машина. Не хотите прокатиться?
      — Жду не дождусь. Там, дальше по улице, есть аптека. Остановимся возле нее. У них мой рецепт... Кто вы, черт подери, такой?
      — Я же сказал вам, — ответил Борн. — Кобра. Это змея такая.
      — Господи! — прошептал Альберт Армбрустер.
      Аптекарь быстро выдал лекарство, после чего Джейсон проворно подъехал к расположенному по соседству бару, запримеченному им еще час назад. В баре было темно, кабинки разделялись перегородками, изолируя от любопытных взглядов тех, кто хотел встретиться друг с другом наедине. Это было кстати, потому что для него было чертовски важно без помех смотреть в глаза председателя, когда он начнет задавать вопросы. Взгляд его в этот момент будет холоден как лед, требователен и... он будет угрожающим. Дельта вернулся, и Каин возвратился; парадом командовал Джейсон Борн, а Дэвид Уэбб был прочно забыт.
      — Мы должны принять меры безопасности, — тихо сказал Кобра, когда им принесли заказанные напитки. — Я имею в виду, нам надо знать, какой вред может нанести каждый из нас под действием амитала.
      — Что, черт возьми, это означает? — спросил Армбрустер, заглатывая одним махом большую часть джина с тоником; при этом он морщился от боли и держался за живот.
      — Наркотик такой, его инъекция заставляет говорить правду.
      — Что?
      — Это вам не мудями трясти, — ответил Борн, припоминая слова Конклина. — Нам надо обезопаситься во всех отношениях, потому что в этом деле мы не можем опираться на свои права по конституции.
      — Как вы? — Председатель Федеральной торговой комиссии рыгнул и торопливо, дрожащей рукой, поднес ко рту свой стакан. — Что-то вроде ликвидационной команды в одном лице? Джон Доу знал что-то, поэтому его и пристрелили в переулке?
      — Не будьте смешным. Любая такая попытка возымеет противоположное действие. Это только подхлестнет тех, кто пытается нас отыскать, наведет их на след...
      — Тогда о чем речь?
      — О нашем спасении, включая репутацию и образ жизни.
      — А вы хладнокровный мошенник. Ну и как же мы этого добьемся?
      — Давайте возьмем для примера ваш случай... По вашему признанию, вы нездоровы. По решению врачей вы можете выйти в отставку, а мы о вас позаботимся... «Медуза» о вас позаботится. — Воображение Джейсона совершало быстрый прорыв, соединяя реальность и фантазию, мгновенно подбирая слова, которые только можно было отыскать в Евангелии от Святого Алекса. — Известно, что вы богатый человек, поэтому вполне можно пробрести виллу на ваше имя, а то и остров в Карибском море, где вы будете в полной безопасности. Никто не сможет добраться до вас, никто не сможет начать говорить с вами, если только вы не захотите этого, что означает: вы предварительно дадите согласие на интервью, безболезненные и даже благоприятные результаты которого гарантированы, и только тогда оно состоится. В этом нет ничего невозможного.
      — По-моему, довольно-таки унылое существование, — промолвил Армбрустер. — Я — наедине с этой шавкой? Да я убью ее...
      — Отнюдь, — продолжал Кобра. — Будут организованы постоянные развлечения. К вам будут наезжать с визитами гости по вашему выбору. Женщины — тоже по вашему вкусу или выбору тех, кому вы доверяете. Жизнь пойдет своим чередом: иногда неприятности, иногда милые сюрпризы. Важно только, что вы будете защищены, спрятаны в надежном месте, а следовательно, и мы будем защищены — все остальные... Но, как я сказал, пока это всего лишь предложение. Что касается меня, то, честно говоря, для меня это необходимость, потому что я слишком много знаю. Я уезжаю через несколько дней. А до тех пор я должен определить, кто сматывается, а кто остается... Вы много знаете, мистер Армбрустер?
      — Я не участвую в повседневных операциях, как вы понимаете. Я работаю с общими планами. Как и остальные, я ежемесячно получаю закодированный телекс из цюрихских банков, в котором перечисляются депозиты и фирмы, над которыми мы приобретаем контроль, — вот и все.
      — Пока что виллы у вас нет.
      — Черт бы меня побрал, как будто она мне нужна. А когда будет нужна, я ее сам куплю. В Цюрихе у меня скопилось около ста миллионов долларов.
      Борн скрыл удивление и внимательно посмотрел на председателя.
      — На вашем месте я не стал бы афишировать это, — сказал он.
      — А кому мне это говорить? Своей шавке?
      — Скольких людей вы знаете лично? — спросил Кобра.
      — Из штаба — практически никого, но, с другой стороны, и они меня не знают. Черт, да они вообще никого не знают... И пока мы не отвлеклись, возьмем, к примеру, вас: о вас я никогда не слышал. Вы, должно быть, работаете на правление... Мне велели ждать вашего появления, но я вас не знаю.
      — Меня наняли на совершенно особых условиях. Мое прошлое сверхсекретно.
      — Вот и я говорю. Я думал...
      — А как насчет Шестого флота? — прервал его Борн, уводя разговор в сторону.
      — Я вижусь с ним время от времени, но не думаю, что мы с ним хоть парой слов перекинулись. Он — военный, а я — штатский, штатский до мозга костей.
      — Когда-то вы были там, где все и началось.
      — Да ничего подобного, черт побери! Форма никогда не делала из человека солдата, и со мной, конечно, этого не случилось.
      — Как насчет парочки генералов: одного — в Брюсселе, другого — в Пентагоне?
      — Они были служаками, ими и остались. А я не был и не стал. — Следует ожидать утечки информации, — словно между прочим произнес Борн, взгляд которого теперь блуждал по сторонам. — Но мы не можем допустить и малейшего намека на военную ориентацию.
      — Вы имеете в виду что-то вроде хунты? — Никоим образом, — ответил Борн, вновь внимательно глядя на Армбрустера. — Вещи такого рода вызывают обвал...
      — Забудьте об этом! — прошептал председатель Федеральной торговой комиссии, сердито перебивая его. — Шестой флот, как вы его называете, отдает приказы только здесь, да и то только потому, что это удобно. Он — настоящий боевой адмирал. У него прекрасный послужной список, и он пользуется влиянием в нужных нам кругах, но только в Вашингтоне, и нигде больше!
      — Это знаю я, это знаете вы, — подчеркнул Джейсон, скрывая под многозначительностью свою растерянность, — но кто-то, кто больше пятнадцати лет где-то болтался под прикрытием, пишет сейчас свой собственный сценарий, и начало его — в Сайгоне, точнее, в сайгонском командовании.
      — Может, все и началось в Сайгоне, но на этом не остановилось, это как дважды два. Где солдатикам справиться, мы все об этом знаем... Я понимаю, что вы имеете в виду: достаточно связать пентагоновские «галуны» с кем-то вроде нас, и на улицы высыплют эти уроды, а в конгрессе затеют душераздирающие разбирательства. Из ничего вдруг появляется дело для десятка подкомитетов.
      — Чего нельзя допустить, — закончил Борн.
      — Согласен, — сказал Армбрустер. — Мы хоть немного приблизились к тому, чтобы узнать имя этого ублюдка, который «пишет теперь сценарий»?
      — Уже теплеет, но еще прохладновато. Он вступил в контакт с Лэнгли, а вот на каком уровне, мы не знаем.
      — Лэнгли?! Боже правый! Но у нас же есть там кое-кто. С этим мы справимся и сможем выяснить, кто этот сукин сын.
      — Через Десоула? — спокойно предположил Кобра.
      — Верно. — Армбрустер подался вперед. — Действительно, вам почти все известно. Об этом знали не многие. Ну и что говорит Десоул?
      — Ничего. Мы не можем его трогать, — ответил Джейсон неожиданно для самого себя, лихорадочно подыскивая убедительное объяснение. Я слишком долго был Дэвидом Уэббом! Конклин прав: я не соображаю с той скоростью, с какой нужно. И вдруг пришли нужные слова... часть правды — опасная, но достоверная, а он не мог терять достоверности. — Он думает, что за ним следят, поэтому нам надо держаться от него подальше и не вступать в контакт, пока он не разрешит.
      — Что случилось? — Председатель крепко сжал виски и сурово уставился на говорившего.
      — В кулуарах болтают, что у Тигартена в Брюсселе есть код доступа по факсу напрямую к Десоулу, что противоречит установленным правилам секретной связи.
      — Чертовы солдатики! Глупцы! — взорвался Армбрустер. — Дайте им золотую нашивку, и они начнут тут же ходить гоголем, словно приготовишки! Все в игрушки тянет играть!.. Факсы, коды доступа! Боже, он, наверное, нажал не на те клавиши и попал к НААСП  в руки.
      — Десоул говорит, что он мастерит себе прикрытие и сможет справиться с этим, но ему сейчас совсем ни к чему, чтобы вокруг него ходили и задавали вопросы, особенно по этому поводу. Он втихую проверит все, что сможет, и если узнает что-нибудь, то свяжется с нами... Но мы сами не должны вступать с ним в контакт.
      — Разве вам не понятно, что нас заложит какой-нибудь вшивый вояка! Если бы не этот болван со своим кодом доступа, у нас сейчас не было бы проблем. Мы бы со всем справились...
      — Тем не менее он существует, и эта неприятность — кризис — никуда не исчезнет, — решительно заявил Борн. — Повторяю, нам надо позаботиться о прикрытии. Некоторым из нас придется уехать и исчезнуть, по крайней мере, на какое-то время. Для нашего общего блага.
      Председатель Федеральной торговой комиссии откинулся на спинку стула, выражение его лица явно свидетельствовало о несогласии.
      — Ну ладно, давайте-ка я вам теперь кое-что скажу, Саймон, или как бишь вас там. Вы проверяете не тех людей. Мы — бизнесмены, некоторые из нас достаточно богаты и — может, из эгоистических соображений или по какой другой причине — желают работать на правительственной службе, но прежде всего мы — бизнесмены. У нас повсюду капиталовложения. Кроме того, мы назначены, а не избраны, а из этого следует, что никто не ожидает от нас подробных отчетов о финансовой деятельности. Понимаете, к чему я клоню?
      — Не уверен, — сказал Джейсон, мгновенно испугавшись, что теряет контроль над ситуацией и что угроза больше не действует. — Я слишком долго был вдали от всего... а Альберт Армбрустер — далеко не дурак. Он поддался панике вначале, но теперь он ведет себя более хладнокровно и активнее проявляет аналитические способности.
      — Так к чему вы клоните?
      — Избавьтесь от наших вояк. Купите им виллы или пару островов в Карибском море, вывезите их за пределы досягаемости. Предоставьте им возможность играть в царьков со своими мини-дворами. Собственно говоря, больше им ничего и не нужно.
      — Работать без них? — спросил Борн, стараясь скрыть свое удивление.
      — Вы сказали — я согласился: любой намек на высокопоставленных вояк — и хлопот не оберешься. «Военно-промышленный комплекс» в свободном переводе означает «военно-промышленный заговор». — Армбрустер вновь подался вперед к столу. — Они нам больше не нужны! Избавьтесь от них.
      — Поднимется шум...
      — Никоим образом. Мы держим их за горло!
      — Мне надо подумать над этим.
      — Тут нечего думать. Через шесть месяцев мы установим контроль над Европой.
      Джейсон Берн уставился на председателя Федеральной торговой комиссии. Какой контроль? — подумал он. Для чего? Почему? — Я отвезу вас домой, — сказал он.

* * *

      — Я разговаривал с Мари, — сообщил Конклин, звоня из загородного особняка Управления в Вирджинии. — Она сейчас в гостинице, а не в вашем доме.
      — Что-нибудь случилось? — спросил Джейсон по телефону на одной из бензоколонок на окраине Манассаса.
      — Она не стала уточнять... Думаю, было время кормления... Знаешь, в это время матери обычно не склонны распространяться на другие темы. Я слышал, как рядом с ней возились дети. Довольно громко, приятель.
      — Что она сказала, Алекс?
      — Кажется, что этого хотел твой шурин. Она не стала уточнять, и за исключением того, что голос у нее звучал совсем как у измученной мамочки, она была совершенно нормальной Мари, такой, какую я знаю и люблю, а это означает, что она хотела слушать только о тебе и больше ни о чем.
      — Значит, ты сообщил ей, что со мной все в порядке, верно?
      — Черт побери, конечно. Я сказал, что тебя засунули в одно место, где ты под охраной просматриваешь компьютерные распечатки. Отчасти это правда.
      — Джонни, должно быть, переговорил с ней. Она рассказала ему, что случилось, поэтому он перевел их всех в свой личный бункер.
      — Куда?
      — А, ты ведь никогда не видел «Транквилити Инн», ведь так? Честно говоря, я не могу припомнить, видел ли ты эту гостиницу...
      — И Панов и я видели только само место и планы строительства — это было четыре года назад. С тех пор мы там не были, уж я-то точно. Никто не приглашал.
      — Я пропускаю это мимо ушей, потому что ты всегда был желанным гостем в том месте с тех пор, как мы его заполучили... Ну, в любом случае, ты знаешь, что гостиница расположена на берегу моря и туда можно добраться если не по воде, то только по грязной дороге, на которой валяется столько булыжников, что ни одна машина не может проехать там дважды. Все припасы доставляются гидропланом или на катере. Практически ничего — из города.
      — А пляж патрулируется, — перебил Конклин. — Джонни не будет рисковать.
      — Поэтому-то я и послал его туда. А ей я позвоню попозже.
      — А что теперь? — поинтересовался Алекс. — Что с Армбрустером?
      — Давай скажем так, — ответил Борн, разглядывая белый пластиковый корпус телефона-автомата. — Как по-твоему, что это означает, когда человек, у которого в Цюрихе лежит сотня миллионов долларов, говорит мне, что «Медуза», зародившаяся в сайгонском командовании, — подчеркиваю «командовании» (едва ли оно состояло из гражданских лиц) — должна избавиться от военных, потому что «Женщина-Змея» в них больше не нуждается?
      — Не могу этому поверить, — тихо сказал отставной разведчик. — Он не говорил этого.
      — Да нет, сказал. Он даже назвал их вояками и не собирался придавать этому слову какого-то возвышенного значения. Он буквально заклеймил адмиралов и генералов, назвав их приготовишками с золотыми нашивками, которым все бы в игрушки играть.
      — Некоторые сенаторы в Комитете по делам вооруженных сил наверняка согласятся с подобной оценкой.
      — Больше того, когда я напомнил ему, что «Женщина-Змея» связана с Сайгоном — точнее с сайгонским командованием, — он весьма ясно выразился в том смысле, что, может быть, так оно и было, но уж точно на этом не остановилось и — здесь прямая цитата: «Где солдатикам с этим справиться».
      — Весьма провокационное заявление. Он не сказал тебе, почему они не смогли бы справиться?
      — Нет, и я не стал спрашивать. Предполагалось, что ответ мне должен быть известен.
      — А хорошо было бы спросить. Мне все меньше и меньше нравится то, что я слышу: перед нами что-то большое и ужасное... Откуда вдруг выплыли эти сто миллионов?
      — Я сказал ему, что «Медуза», если это будет нужно, может приобрести ему где-нибудь за границей виллу, где его никто не сможет достать. Он не слишком заинтересовался этим и сказал, что если захочет, то и сам себе ее купит: у него в Цюрихе лежит сто миллионов долларов... Кажется, об этом я также должен был знать.
      — Только и всего? Всего каких-то жалких сто миллионов?
      — Не совсем так. Он сказал, что, как и все остальные, получает ежемесячно кодированный телекс из Цюриха с депозитами. По всей видимости, они возрастают.
      — Большое, ужасное, да еще и растет, — вставил Конклин. — Что-нибудь еще? Не то чтобы я очень хотел это услышать — я и так достаточно напуган.
      — Еще два пункта, и оставь немного страха про запас... Армбрустер сказал, что, кроме депозитов, в телексе перечисляются фирмы, над которыми они завоевывают контроль.
      — Какие фирмы? О чем это он болтает? Милостивый Боже...
      — Если бы я спросил его об этом, моей жене и детям пришлось бы присутствовать на траурной церемонии при пустом гробе, так как меня никогда бы не нашли.
      — У тебя есть еще что-то для меня? Давай выкладывай.
      — Наш знаменитый председатель Федеральной торговой комиссии сказал, что эти вездесущие «мы» могут избавиться от военных, потому что через шесть месяцев «они» получат необходимый контроль над Европой... Алекс, какой контроль? С чем мы имеем дело?
      На линии последовало молчание, но Джейсон Борн не стал прерывать его. Давиду Уэббу хотелось кричать, показывая свой протест и смятение, но он не мог этого сделать; теперь он был тем, кого нет на свете. Наконец Конклин нарушил молчание.
      — Думаю, мы имеем дело с чем-то таким, что нам самим не одолеть, — сказал он мягко и едва слышно. — Надо сообщить об этом наверх, Дэвид. Мы не можем оставить это между собой.
      — Черт бы тебя побрал, ты сейчас не с Дэвидом общаешься! — Борну не нужно было гневно повышать голос — интонация говорила сама за себя. — Об этом никто не узнает, если я не дам согласия, а этого, может, еще сто лет придется ждать. Пойми меня, оперативник, я ничего никому не должен — в особенности сильным мира сего в этом городе. Они и так слишком много потрясений устроили мне и моей жене, чтобы я мог пойти на какие-то уступки там, где речь идет о нашей жизни и жизни наших детей! Я намерен использовать всю информацию для достижения только одной-единственной цели: вытащить на свет Божий Шакала и убить его, чтобы мы могли выкарабкаться наконец из нашего ада и начали жить как все... Я знаю, что только так это и произойдет. Армбрустер разговаривал жестко, и он может быть опасным малым, но в глубине души он боится. Они все испугались — впали в панику, как ты выразился и был прав. Достаточно только поманить их Шакалом, и они не смогут отказаться от такого решения. Помани Карлоса таким богатым и влиятельным клиентом, как современная «Медуза», — и он не устоит: он получит признание шишек международного уровня, а не каких-то отбросов общества, фанатиков левого и правого толка... Не вставай у меня на пути — не надо, ради Бога, не надо!
      — Это — угроза, не так ли?
      — Прекрати, Алекс. Я не хочу разговаривать в таком тоне.
      — Ты же сам только что начал. Складывается ситуация, аналогичная парижской тринадцатилетней давности, только теперь все наоборот, верно? Теперь ты убьешь меня, потому что это я — тот человек, у которого пропала память — память о том, что мы сделали с тобой и Мари.
      — Речь идет о моей семье! — закричал Дэвид Уэбб, чувствуя комок в горле; на его лбу выступили капли пота, в глазах стояли слезы. — Они — в тысячах миль от меня и вынуждены скрываться. Иначе и быть не может, потому что я не стану рисковать и подвергать их жизнь опасности... Они будут убиты, Алекс, вот что сделает Шакал, если ему удастся их найти. На этой неделе они на острове, а где они будут на следующей? Сколько еще тысяч миль им придется исколесить? А после этого — куда им деться? Куда нам деться? Теперь, когда нам многое известно, мы не можем остановиться: Шакал идет за мной, этот проклятый дерьмовый психопат следует за мной по пятам... Все факты вопиют об одном: ему нужно крупное убийство. Этого требует его эго, и убить он собирается мою семью!.. Нет, оперативник, не надо обременять меня тем, на что мне наплевать...
      — Я понял тебя, — сказал Конклин. — Не знаю, слышал я Дэвида или Джейсона Борна, но я тебя понял. Ладно, не будет Парижа наоборот, но нам надо действовать быстро, и сейчас я обращаюсь к Борну: что дальше? Где ты сейчас находишься?
      — По-моему, примерно в шести-семи милях от поместья генерала Суэйна, — ответил Джейсон. Глубоко вздохнув, он мгновенно подавил гнев, и хладнокровие вернулось к нему. — Ты звонил ему?
      — Два часа назад.
      — Я по-прежнему Кобра?
      — Почему бы нет? Это ведь тоже змея.
      — Я так и сказал Армбрустеру, но что-то он не обрадовался.
      — Суэйн тоже, вдобавок я почуял что-то, но пока не могу объяснить.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Я не совсем уверен, но мне показалось, что он подчиняется кому-то.
      — В Пентагоне? Бартону?
      — Думаю — да, но точно не знаю. Его словно частично парализовало, он реагировал так, будто был кем-то посторонним, вовлеченным в игру, но не слишком всерьез. Он пару раз проговорился и пробормотал что-то вроде: «Нам надо подумать об этом» и «Нам надо посоветоваться». Посоветоваться с кем? Разговор был один на один, и я, как обычно, предупредил его, что он не должен разговаривать ни с кем. Он как-то неубедительно отговорился в том смысле, что прославленный генерал сам с собой посоветуется. Но я не купился на это.
      — И я тоже, — согласился Джейсон. — Собираюсь переодеться. Одежда лежит у меня в машине.
      — Что?
      Борн обернулся в кабине телефона-автомата и осмотрел бензоколонку. Рядом с ней он увидел, как и надеялся, мужской туалет.
      — Ты говорил, что Суэйн живет на большой ферме к западу от Манассаса...
      — Маленькая поправка, — прервал его Алекс. — Это он называет ее фермой, а в налоговой ведомости она обозначена — впрочем, ее так называют и соседи — как поместье площадью в двадцать восемь акров. Совсем неплохо для кадрового военного — выходца из семьи в Небраске с уровнем дохода ниже среднего, женившегося на парикмахерше с Гавайев тридцать лет назад. Предположительно, он купил свой "надела десять лет назад за счет весьма крупного наследства от одного мифического благодетеля — этакого таинственного дядюшки, следов которого я так и не смог найти. Это, кстати, меня и заинтересовало. Суэйн возглавлял в Сайгоне интендантскую службу, которая снабжала «Медузу»... А что общего имеет его место жительства с твоим переодеванием?
      — Я хочу порыскать там. Поеду туда засветло, чтобы посмотреть, как все это выглядит со стороны дороги, а затем, когда стемнеет, нанесу ему внезапный визит.
      — Это достаточно эффективный прием, но что ты ищешь?
      — Просто я люблю фермы. Они такие большие и просторные; кроме того, непонятно, зачем профессиональный военный, который знает, что его в любой момент могут перебросить в любую точку земного шара, связывает себя по рукам и ногам таким крупным капиталовложением.
      — Меня больше волнует как, а не зачем он купил это поместье. Хотя твой подход тоже весьма интересен.
      — Посмотрим.
      — Будь осторожен. Там, наверное, есть сигнализация и собаки, а может, и еще что-нибудь.
      — Я готов к этому, — сказал Джейсон Борн. — Выехав из Джорджтауна, я прикупил кое-что на всякий случай.

* * *

      Летнее солнце низко повисло на западе небосклона, когда он сбавил скорость взятого напрокат автомобиля и опустил козырек, чтобы желтый огненный шар не слепил глаза. Вскоре солнце скроется за горами Шенандоа, и наступят сумерки — прелюдия полной темноты. Джейсон Борн жаждал полной темноты — она была его другом и союзником, в темноте он двигался быстро и уверенно, ноги и руки мгновенно распознавали все устраиваемые природой препятствия. Джунгли были гостеприимны к нему в прошлом, как бы понимая, что хоть он и был незваным гостем, но уважал их. Он не боялся джунглей — готов был раствориться в них, потому что они защищали его и открывали ему путь для решения любой задачи; да, он был одним целым с джунглями, а теперь он сольется с густой растительностью, окружающей поместье генерала Нормана Суэйна.
      Дом располагался на расстоянии не меньше двух футбольных полей от проселочной дороги. Справа был въезд, отделявшийся от выезда с левой стороны металлической сеткой; и въезд и выезд из поместья закрывали железные ворота, за которыми начинался длинный П-образный подъезд к дому. Рядом с воротами росли высокие деревья и кусты, как бы естественно продолжая металлическую сетку. Не хватало только караульных помещений на выходе и входе.
      Мысли унесли его в Китай, в Пекин, где в питомнике для диких птиц ему удалось поймать в ловушку убийцу, выдававшего себя за Джейсона Борна. Там было и караульное помещение, и множество вооруженных патрулей в лесной чаще... был и сумасшедший — мясник, руководивший армией убийц, самым опасным из которых был псевдо-Джейсон Борн. Ему удалось проникнуть в то смертельно опасное убежище, привести в негодность небольшую армаду грузовых и легковых машин, проткнув все шины до одной, затем по одному нейтрализовать всех патрульных в питомнике Джин Сян и, наконец, найти самодовольного маньяка с его бандой фанатиков на залитой светом прожектора просеке. Смогу ли я повторить все это сегодня? — спрашивал себя Борн, в третий раз медленно проезжая мимо поместья Суэйна и запоминая все, что видели его глаза. Пять лет спустя, через тринадцать лет после Парижа? Он пытался оценить свои реальные возможности. Он больше не был молодым человеком, каким был в Париже, не был и зрелым мужчиной, действовавшим в Гонконге, Макао и Пекине, — теперь ему было пятьдесят, и всем своим существом он ощущал каждый прожитый год. Но он не собирался бесконечно терзаться этими мыслями: надо было подумать о многом другом, к тому же двадцать восемь акров поместья генерала Нормана Суэйна не шли ни в какое сравнение с девственным лесом питомника Джин Сян.
      Тем не менее точно так же, как он проделал это на окраине Пекина, он съехал с проселочной дороги и загнал машину глубоко в заросли высокой травы. Выйдя из машины, он стал маскировать ее, сгибая и ломая ветки; быстро сгущавшиеся сумерки должны были довершить камуфляж. С наступлением темноты он отправится на работу. Он переоделся в туалете на бензоколонке: теперь на нем были черные брюки, черный облегающий свитер и черные ботинки на резиновом ходу — это была его рабочая одежда. На земле перед собой он разложил снаряжение, которое приобрел после отъезда из Джорджтауна: охотничий нож с длинным лезвием, ножны которого он прикрепил к поясу, двухзарядный газовый пистолет в нейлоновой кобуре, крепящейся под мышкой, — этот пистолет бесшумно выпускал стрелы с газом, нейтрализуя атакующих животных, к примеру бычков на родео; две сигнальные ракеты, предназначенные для попавших в аварию водителей, которые с их помощью могли бы привлечь внимание проезжающих мимо или, наоборот, уберечь их от столкновения со своей машиной; цейсовский бинокль модели «никон» (8 х 10), прикрепленный к брюкам липучкой; маленький фонарик в форме авторучки; сыромятные ремешки и, наконец, карманные кусачки, которые он взял на случай, если поместье окажется огражденным металлической проволокой. Вместе с автоматическим пистолетом, предоставленным ему ЦРУ, все его снаряжение либо крепилось к поясу, либо пряталось в одежде. Наступила темнота, и Джейсон Борн скрылся в зарослях.

* * *

      Над коралловым рифом взметнулся седой гребень пены и на мгновение застыл в воздухе светлым столбом над синими водами Карибского моря. Был тот час раннего вечера, когда еще только предстоит Долгий закат, и остров Спокойствия купался в поминутно менявшихся горячих тропических красках: по мере того, как оранжевое солнце опускалось незаметно для глаза, тени меняли свое положение. Курортный комплекс «Транквилити Инн», казалось, был вырублен из трех расположенных рядом, заваленных валунами холмов, которые возвышались над просторным пляжем, зажатым между огромными, созданными природой из кораллов пирсами. Два ряда розовых вилл с балконами и ярко-красными черепичными крышами тянулись по обе стороны от центрального корпуса курорта — большого круглого здания из стекла и камня. Все строения выходили окнами на море и соединялись бетонированной дорожкой, которую окаймляли подстриженный кустарник и низкие светильники. Официанты в желтых пиджаках из легкой ткани сновали по дорожке, развозя на сервировочных столиках напитки, лед и бутерброды гостям «Транквилити Инн», большинство из которых сидели на балконах своих вилл и наслаждались красотой карибского заката. Когда сумерки сгустились, на пляже и длинном волнорезе, уходившем далеко в море, незаметно появились другие люди. Это были не гости, не обслуживающий персонал, а вооруженные охранники в темно-коричневой тропической форме. К их ремням — опять-таки незаметно — с одной стороны были пристегнуты автоматы «MAC-10», а с другой — цейсовские бинокли «икон» (8х10), через которые они всматривались в темноту. Владелец «Транквилити Инн» был решительно настроен, чтобы его гостиница полностью соответствовала своему названию.
      На большом закругленном балконе виллы, расположенной ближе всего к главному зданию, в инвалидном кресле сидела пожилая дама, попивая «Шато Карбонье» 78-го года и наслаждаясь роскошью заката. Она рассеянно касалась прядей своих неровно окрашенных хной волос, вслушиваясь в голоса. Ее муж разговаривал с находившейся на вилле сиделкой, затем раздались не слишком бодрые шаги.
      — Боже мой, — сказала она по-французски, — прямо опьянеть можно!
      — Почему бы нет? — спросил связной Шакала. — Здесь самое место для этого. Я сам смотрю на все — и глазам своим не верю.
      — Ты все еще не хочешь сказать мне, почему монсеньер послал тебя — нас — сюда?
      — Я говорил тебе: я — всего лишь связной.
      — А я тебе не верю.
      — Поверь. Для него это важно, а для нас не имеет никакого значения. Радуйся жизни, дорогая.
      — Ты всегда называешь меня так, когда не хочешь объяснить все по-человечески.
      — Ты должна была на своем опыте научиться не спрашивать ни о чем, разве не так?
      — Нет, не так, милый. Я умираю...
      — Не желаю больше этого слышать!
      — Тем не менее это правда, и ты не можешь скрыть ее от меня. Я не беспокоюсь о себе — видишь ли, боль пройдет, — но я боюсь за тебя. Ты всегда был лучше тех, кто тебя окружал, Мишель, — о, прости, ты Жан-Пьер. Я не должна забывать об этом... И все же я не могу не беспокоиться: это место, эти великолепные апартаменты, это внимание... Мне кажется, ты заплатишь за это ужасную цену, дорогой.
      — Почему ты говоришь об этом?
      — Слишком все это величественно — что-то здесь не так.
      — Ты слишком много думаешь об этом.
      — Нет, это ты слишком легко обманываешься. Мой брат Клод всегда говорил, что ты слишком много принимаешь от монсеньера. В один прекрасный момент тебе выставят счет.
      — Твой брат Клод — раскисший старик, у которого голова вместо мозгов набита перьями. Именно поэтому монсеньер дает ему самые незначительные поручения. Его посылают за какой-нибудь бумагой на Монпарнас, а он вдруг, сам не зная почему, оказывается в Марселе. — На вилле зазвенел телефон, прервав монолог человека Шакала. Услышав звонок, он сказал: — Наш новый друг ответит.
      — Странная она, — заметила пожилая дама. — Я ей не доверяю.
      — Она работает на монсеньера.
      — Правда?
      — У меня не было времени сказать тебе. Она передаст его инструкции.
      В дверях появилась сиделка в белом халате, светлые волосы которой были стянуты в пучок.
      — Мсье, это — Париж, — сказала она низким ровным голосом, только огромными серыми глазами показав важность сообщения.
      — Благодарю вас. — Курьер Шакала вошел в апартаменты и направился вслед за сиделкой к телефону. Она подняла трубку и протянула ее старику.
      — Говорит Жан-Пьер Фонтен.
      — Благослови тебя Бог, сын Божий, — произнес голос в нескольких тысячах миль от него. — Все в порядке?
      — Не описать никакими словами, — ответил старик. — Все так... великолепно. Мы этого не заслуживаем.
      — Ты отслужишь.
      — Чем только смогу.
      — Ты отслужишь мне, строго выполняя инструкции, которые тебе передаст эта женщина. Ты должен их выполнить буквально, не допуская никаких отклонений, понятно?
      — Конечно.
      — Благослови тебя Бог. — Послышался щелчок.
      Фонтен повернулся, чтобы обратиться с вопросом к сиделке, но ее уже не было рядом с ним. Она тем временем открыла ящик стола, находившегося у стены. Фонтен подошел к ней, не сводя глаз с содержимого ящика. В нем лежали хирургические перчатки, пистолет с глушителем и опасная бритва.
      — Вот ваши инструменты, — сказала женщина, протягивая ключ и буравя старика взглядом серых невыразительных глаз, — а мишени — в последней вилле в этом ряду. Вы ознакомитесь с местностью, совершая длительные прогулки — старики любят гулять в оздоровительных целях, — а потом убьете их. Вы должны сделать это в перчатках, целиться нужно в голову. Обязательно в голову. После этого вы должны перерезать им горло...
      — Матерь Божья, и детям?
      — Таков приказ.
      — Это варварство!
      — Вы хотите, чтобы я передала это заявление кому следует?
      Фонтен оглянулся на балконную дверь, на свою жену в инвалидном кресле.
      — Нет, разумеется, нет.
      — Я так и думала... И последнее: кровью убитых вы должны вывести на стене следующую надпись: «Джейсон Борн — брат Шакала».
      — О Боже мой... Меня, разумеется, поймают.
      — Все зависит от вас. Сообщите мне о времени казни, и я поклянусь, что великий воин Франции все время находился на вилле.
      — Время?.. А в какое время? Когда необходимо сделать это?
      — В течение ближайших тридцати шести часов.
      — А что потом?
      — Вы можете оставаться здесь до тех пор, пока не умрет ваша жена.

Глава 9

      Брендону Патрику Пьеру Префонтену пришлось удивиться еще раз: хотя он заранее не бронировал себе место, администратор «Транквилити Инн» приветствовал его так, словно он был какой-то знаменитостью. Когда он через несколько секунд стал заказывать виллу, администратор сообщил, что вилла ему уже выделена, и поинтересовался: «Как прошел перелет из Парижа?» Недоразумение длилось несколько минут, так как невозможно было найти владельца «Транквилити Инн», чтобы посоветоваться с ним: его не было дома, а на территории курорта его найти не смогли. В конце концов в бессилии вверх взметнулись руки, и бывшего судью из Бостона повели к месту его проживания — прелестному миниатюрному домику, фасад которого был обращен к морю. Случайно — едва ли нарочно, — он сунул руку не в тот карман и дал администратору за его вежливость пятидесятидолларовую банкноту: Префонтен мгновенно превратился в персону, с которой необходимо считаться, — раздались щелчки пальцами, торопливо зазвенели звонки. Ничто не могло оказаться чересчур для удивительного незнакомца, который неожиданно нагрянул сюда с Монсеррата на гидроплане... Смущение служащих «Транквилити Инн» было вызвано именем: действительно, возможно ли такое совпадение?.. «Но сам губернатор... в таких вопросах лучше подстраховаться и выделить этому человеку виллу».
      Но сумасшествие не прекратилось и после того, как он расположился, развесил одежду в стенном шкафу и разложил принадлежности по ящикам: явился посыльный с охлажденной бутылкой «Шато Карбонье» 78-го года, букетом свежих цветов и коробкой бельгийского шоколада — и все это только для того, чтобы вскоре вернуться за ними и, извиняясь, сообщить, что они предназначались для другой виллы то ли в конце, то ли в начале ряда.
      Судья надел бермуды, поморщившись при виде своих тощих ног, и пеструю спортивную рубашку. Белые мокасины и спортивная шапочка дополнили его тропический наряд. Вскоре должно было стемнеть, а он хотел немного пройтись. По нескольким причинам.

* * *

      — Я знаю, кто такой Жан-Пьер Фонтен, — заявил Джон Сен-Жак, пробежав глазами запись в журнале регистрации, лежавшем на стойке, — это тот, о ком мне сообщили из администрации губернатора, но кто же, черт его дери, этот Б. П. Префонтен?
      — Знаменитый судья из Соединенных Штатов, — сообщил темнокожий высокий мужчина — помощник управляющего регистрацией посетителей, речь которого отличалась сильным английским акцентом. — Примерно два часа назад из аэропорта мне позвонил мой дядя — заместитель директора иммиграционной службы. К сожалению, когда возникла эта путаница, я был наверху, но наши люди поступили правильно.
      — Судья? — переспросил владелец «Транквилити Инн», ощущая, что его локтя касается помощник управляющего и жестом показывает, что надо отойти в сторону от стойки и остальных служащих. После того как они удалились, последовал новый вопрос: — Так что сказал ваш дядя?
      — Должна быть полнейшая конфиденциальность во всем, что касается двух наших выдающихся гостей.
      — Почему бы и нет? Но что это значит?
      — Мой дядя особенно не распространялся, но позволил себе понаблюдать за тем, как достопочтенный судья подошел к стойке межостровных сообщений и купил билет. Он, кроме того, позволил себе упомянуть, что был прав: судья и французский герой связаны между собой родственными узами и желают встретиться конфиденциально и обсудить очень важные вопросы.
      — В таком случае отчего достопочтенный судья не забронировал себе виллу?
      — Могут быть два возможных объяснения, сэр. Первое из них, по мнению моего дяди, такое: первоначально они должны были встретиться в аэропорту, но церемония встречи, организованная генерал-губернатором, воспрепятствовала этому.
      — А второе?
      — Ошибка могла быть совершена в конторе судьи в Бостоне в Массачусетсе. По словам моего дяди, у них был короткий разговор по поводу помощников судьи — что, мол, они склонны делать ошибки, если была допущена какая-то ошибка, то придется им прилететь сюда и извиняться за это.
      — Выходит, в Штатах судьям платят значительно больше, чем в Канаде. Ему чертовски повезло, что у нас оказалось свободное место.
      — Сейчас — летний сезон, сэр. В эти месяцы у нас обычно есть свободные места.
      — Не стоит напоминать мне об этом... Ладно, теперь у нас живут два высокопоставленных родственника, которые хотят встретиться тайно, но организуют свою встречу весьма сложным путем. Может быть, вам стоит позвонить судье и сказать ему, в какой вилле живет Фонтен. Или Префонтен — кто бы, черт бы его побрал, он ни был.
      — Я предложил дяде оказать им эту услугу, но он был тверд как кремень. Он сказал, что мы не должны ничего ни говорить, ни предпринимать. По его словам, у всех великих людей есть свои тайны, и он не хотел бы, чтобы результаты его великолепной дедукции обнаружились перед кем-то, кроме самих заинтересованных сторон.
      — Простите?
      — Если сделать такой звонок судье, он догадается, что информация могла поступить только от моего дяди, заместителя директора иммиграционной службы Монсеррата.
      — Боже, да делайте, что хотите, у меня и так голова кругом... Кстати, я удвоил патрули на дороге и на пляже.
      — Это уж чересчур, сэр.
      — Я снял нескольких человек с наблюдения за дорожкой. Я знаю тех, кто находится здесь, но мне неизвестно, кому взбредет в голову пробраться сюда.
      — Ожидаются какие-нибудь неприятности, сэр?
      Джон Сен-Жак взглянул на помощника управляющего и сказал:
      — Не теперь. Я лично проверил каждый дюйм территории и пляжа. Между прочим, я буду находиться у сестры на вилле номер двадцать.

* * *

      Герой Сопротивления, известный под именем Жан-Пьер Фонтен, медленно шел по бетонированной дорожке к последней в ряду вилле, фасад которой был обращен к морю. Она была похожа на все остальные: стены, покрытые розовой штукатуркой, и крыша из красной черепицы, но разбитый перед входом газон был больше, а окаймляющий его кустарник — выше и гуще. Она предназначалась для президентов и премьер-министров, госсекретарей и министров иностранных дел, — для всех мужчин и женщин, завоевавших высокий авторитет на международной арене и желавших на досуге понежиться в уединении.
      Фонтен дошел до края дорожки и остановился у белой оштукатуренной стены, высотой в четыре фута, сразу за которой начинался покрытый зарослями склон холма, спускавшийся к берегу моря. Стена находилась по обе стороны от дорожки, извиваясь по склону холма под балконами вилл и являясь границей владения. Входом на виллу № 20 служила чугунная решетка, выкрашенная в розовый цвет. Через решетку старик сначала увидел мальчика в плавках, бегающего по газону. Через мгновение в дверях виллы появилась женщина.
      — Сюда, Джеми! — позвала она. — Пора обедать.
      — А Элисон покормили, мамочка?
      — Она уже поела и спит, дорогой. Она не будет мешать тебе своим писком.
      — Наш дом мне нравился больше. Почему мы не можем вернуться домой, мамочка?
      — Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь... Здесь есть лодки, Джеми. Он может взять тебя на рыбалку и на морскую прогулку точно так же, как это было прошлой весной, в апреле, во время весенних каникул.
      — Мы тогда останавливались в нашем доме.
      — Да, верно, и папа был с нами...
      — И нам было так весело, когда мы ехали на грузовике!
      — Обедать, Джеми! Иди сюда!
      Мать и сын скрылись на вилле, а Фонтен нахмурился, думая о приказе Шакала и кровавых убийствах, которые он поклялся совершить. Вдруг ему вспомнились слова малыша: «Почему мы не можем вернуться домой, мамочка?.. Мы тогда останавливались в нашем доме». И ответы матери: «Потому что дядя Джон хочет, чтобы мы оставались здесь... Да, верно, и папа был с нами».
      Для короткой беседы, которую он подслушал, можно было подобрать множество объяснений, но Фонтен ощущал тревогу сильнее, чем большинство людей, потому что вся его жизнь была переполнена ею. Он чуял ее и сейчас, поэтому поздним вечером старому человеку для «оздоровительных целей» придется проделать довольно много прогулок.
      Он отошел от стены и направился обратно по дорожке настолько погруженный в свои думы, что едва не столкнулся с человеком примерно одного с ним возраста, одетым, однако, в дурацкую белую шапочку и белые мокасины.
      — Прошу прощения, — произнес незнакомец, отступая в сторону и давая пройти Фонтену.
      — Pardon, monsieur! — воскликнул сконфуженный «герой Франции», невольно переходя на свой родной язык. — Je regrette, то есть я хотел сказать, что это я должен просить извинения.
      — О? — После этих слов глаза незнакомца на краткий миг округлились, словно он узнал его и тут же скрыл это. — Не стоит.
      — Pardon, не встречались ли мы прежде, мсье?
      — Не думаю, — ответил старик в дурацкой белой шапочке. — Но и до нас донесся слух: среди гостей присутствует великий французский герой.
      — Вот глупость. Случайные стечения обстоятельств во время войны, когда все мы были значительно моложе. Меня зовут Фонтен. Жан-Пьер Фонтен.
      — Меня... Патрик. Брендон Патрик...
      — Очень приятно познакомиться, мсье. — Они пожали друг другу руки. — Прелестное местечко, не правда ли?
      — Просто великолепное. — И опять Фонтену показалось, что незнакомец изучает его, хотя — и это было странно — избегает встречаться глазами.
      — Извините, но я должен продолжить моцион, — прибавил старик в новехоньких мокасинах. — Доктора велят.
      — Moi aussi , — намеренно сказал Жан-Пьер по-французски, что, очевидно, производило впечатление на незнакомца. — Toujours le medecin a notre age, n'est-ce pas?
      — Совершенно согласен, — ответил старик с худыми ногами, кивая и делая подобие приветственного взмаха рукой. Затем он повернулся и поспешил вниз по дорожке.
      Фонтен не двигался с места, наблюдая за удаляющейся фигурой, ожидая и зная, что должно произойти. И это случилось: старик остановился и медленно обернулся. На расстоянии их глаза встретились — этого было достаточно, Жан-Пьер улыбнулся, после чего направился по дорожке к своей вилле.
      Вот и еще одно предупреждение, подумал он, только значительно более зловещее. Зловещее потому, что были ясны по крайней мере три вещи; во-первых, старик в дурацкой белой шапочке говорил по-французски; во-вторых, он знал, что «Жан-Пьер Фонтен» на самом деле был кто-то другой и послан на Монсеррат кем-то еще; в-третьих... у него в глазах была печать Шакала. Mon Dieu , как это похоже на монсеньера. Организовать убийство, убедиться, что оно действительно совершено, а затем устранить всех свидетелей, которые могли бы раскрыть методы его работы, — особенно его личную армию стариков. Неудивительно, что сиделка сказала, что после исполнения приказа он может оставаться в этом райском уголке до тех пор, пока его жена не умрет. Казалось бы, время смерти точно установить невозможно, но щедрость Шакала была не столь велика, как это казалось на первый взгляд: время смерти его жены, так же как и его собственной, было уже назначено.
      Джон Сен-Жак поднял телефонную трубку в своем кабинете.
      — Да?
      — Они встретились, сэр! — восторженно сообщил помощник управляющего.
      — Кто встретился?
      — Великий человек и его выдающийся родственник из Бостона, штат Массачусетс. Я бы позвонил вам сразу же, но тут возникла неразбериха с коробкой бельгийского шоколада...
      — О чем это вы?
      — Несколько минут назад, сэр, я увидел их из окна. Они беседовали на дорожке. Мой уважаемый дядя был прав во всем!
      — Очень рад.
      — В канцелярии генерал-губернатора будут очень довольны, и я уверен, что нас похвалят, так же как, само собой разумеется, моего великолепного дядю.
      — Приятно слышать, — устало произнес Сен-Жак. — Ну а теперь мы можем больше не заботиться о них, верно?
      — В данный момент, сэр, я бы сказал, что нет... Разве только осмелюсь заметить, что пока мы с вами разговариваем, достопочтенный судья быстро идет по дорожке. По-моему, он сейчас зайдет внутрь.
      — Не думаю, что он вас укусит, — напротив, он, вероятно, собирается поблагодарить вас. Сделайте все, что он попросит. С Бас-Тера идет шторм, и нам понадобится подключиться к подстанции генерал-губернатора, если наши телефоны выйдут из строя.
      — Я лично выполню все, что он пожелает, сэр!
      — Ладно, валяйте, но до определенного предела: не стоит, например, чистить ему зубы.

* * *

      Брендон Префонтен поспешил зайти в круглый застекленный холл. Он дождался, пока старый француз не повернул к первой вилле, и только тогда резко изменил направление движения и пошел прямо к главному зданию. Точно так же, как и множество раз на протяжении прошедших тридцати лет, он был вынужден быстро думать на ходу (а часто и на бегу), подыскивая подходящие объяснения, способные подтвердить целый ряд вполне очевидных возможностей, так же как и множество других, хотя и не столь очевидных. Он только что допустил неизбежную, хотя и не становящуюся от этого менее глупой, ошибку, — неизбежную потому, что он не был готов к тому, чтобы назвать вымышленную фамилию администратору «Транквилити Инн», боясь проверки, и глупую, так как он назвал эту вымышленную фамилию герою Франции... Да нет — не такую уж глупую: сходство их фамилий могло создать нежелательные осложнения в достижении настоящей цели его поездки на Монсеррат, которая вообще-то была самым обыкновенным вымогательством: он должен был выяснить, что так напугало Рэндолфа Гейтса, раз он с такой легкостью расстался с пятнадцатью тысячами долларов, а узнав, заработать, вероятно, значительно больше. Нет, глупость заключалась в том, что он не принял мер предосторожности заранее, но теперь он собирался исправить свою оплошность. Он приблизился к стойке администратора, за которой стоял высокий, стройный служащий.
      — Добрый вечер, сэр, — почти выкрикнул служащий гостиницы, что заставило судью оглянуться вокруг; он вздохнул с облегчением, заметив, что в холле всего несколько человек. — Готов оказать вам любую услугу!
      — Я был бы признателен, если бы вы немного понизили голос, молодой человек.
      — Я буду говорить шепотом, — едва слышно произнес служащий.
      — Что вы сказали?
      — Чем могу быть вам полезен? — Он немного повысил голос.
      — Давайте разговаривать тихо, согласны?
      — Конечно. Я так ценю ваше доверие.
      — Да?
      — Конечно.
      — Хорошо, — сказал Префонтен. — Я хотел бы попросить вас о небольшой услуге...
      — Все что угодно!
      — Ш-ш-ш!
      — Разумеется.
      — Как и многие люди преклонного возраста, я часто забываю кое-какие вещи, вы ведь понимаете, не так ли?
      — Человек такого интеллекта, как ваш, едва ли забывает хоть что-то.
      — Что?.. Неважно. Я путешествую инкогнито, вы понимаете, что я имею в виду?
      — Могу вас в этом заверить, сэр.
      — Я зарегистрировался под своей фамилией Префонтен...
      — Конечно, — перебил его служащий. — Я знаю.
      — Это была ошибка. Служащие моей конторы и те, с кем я должен связаться, будут спрашивать «мистера Патрика» — это мое второе имя. Видите ли, эта невинная уловка позволит мне немного отдохнуть, — мне так необходим отдых.
      — Я понимаю, — подчеркнуто конфиденциально сказал служащий, наклоняясь над стойкой.
      — Понимаете?
      — Конечно. Если бы все узнали, что такая знаменитость, как вы, находится здесь, у вас не было бы времени для отдыха. Как и другому, вам должна быть обеспечена полнейшая привветность! Будьте уверены, я понимаю.
      — Привветность? О Боже всемилостивый...
      — Я собственноручно изменю запись в регистрационной книге, судья.
      — Судья?.. Я не говорил вам о том, что я судья.
      Служащий оцепенел от ужаса, но, собравшись с силами, пробормотал:
      — Сорвалось с языка, сэр, но только из желания угодить вам.
      — Так же, как и что-то еще сорвалось кому-то.
      — Даю вам слово, что никто, кроме владельца «Транквилити Инн», не имеет понятия о конфиденциальном характере вашей поездки, сэр, — прошептал служащий, вновь наклоняясь над стойкой. — Все держится в строгом секрете!
      — Пресвятая Дева Мария, это — тот болван в аэропорту...
      — Мой проницательный дядя, — продолжил служащий, не расслышав тихих слов Префонтена, — ясно дал понять, что ему была оказана честь общаться с выдающимися людьми и что в этом деле нужна полнейшая конфиденциальность. Именно таким образом он известил и меня...
      — Ладно, ладно, молодой человек, теперь я все понял и оценил все, что вы делаете. Только прошу вас проследить за тем, чтобы фамилия была изменена на Патрик, и, если кто-нибудь будет справляться обо мне, сообщите это имя. Надеюсь, мы понимаем друг друга?
      — Как ясновидящие, достопочтенный судья!
      — Надеюсь, что нет.

* * *

      Через четыре минуты запыхавшийся помощник управляющего поднял трубку трезвонившего телефона.
      — Администратор, — протянул он, словно давал благословение.
      — Говорит мсье Фонтен с виллы номер одиннадцать.
      — Да, сэр. Такая честь для меня... для нас... для всех!
      — Merci. He знаю, сможете ли вы мне помочь. Примерно с четверть часа назад я встретил на дорожке одного очаровательного американца, примерно одного возраста со мной в такой белой шапочке. Я подумал, что, может быть, стоит пригласить его как-нибудь на аперитив, но я не уверен, что верно расслышал его имя.
      Меня проверяют, подумал помощник управляющего. Великие люди не только располагают тайнами, но и желают знать тех, кто охраняет их.
      — Судя по вашему описанию, сэр, вы встретились с действительно очаровательным мистером Патриком.
      — Ах да, по-моему, именно так он назвался. Вообще-то это — ирландская фамилия, но он — американец, так ведь?
      — Весьма ученый американец, сэр, из Бостона, штат Массачусетс. Он проживает на вилле номер четырнадцать — в третьей на запад от вашей. Вам просто надо набрать номер «семь-один-четыре».
      — Ну что ж, благодарю вас. Если вы встретите мсье Патрика, я бы хотел, чтобы вы ничего не говорили ему. Знаете, моя жена не совсем здорова, поэтому я смогу пригласить его, когда ей будет удобно.
      — Я никому ничего не скажу, сэр, если только не получу отбой. Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним конфиденциальные инструкции губернатора Ее Величества.
      — Выполните? Это заслуживает полнейшего одобрения... Adieu. Удалось! — подумал помощник управляющего, вешая трубку. Великие люди ценят ловкость, а я был настолько ловок, что это оценил бы даже мой великолепный дядя. Я не только мгновенно назвал фамилию Патрик, но и — что более важно — использовал слово «ученый», указывающий на профессорское или судейское звание. И, наконец, намекнув на это, я ни словом не обмолвился о главном, не нарушив таким образом инструкций губернатора. Со своей ловкостью я принял участие в конфиденциальных планах великих людей. От этого ощущения захватывает дух, надо немедленно позвонить дяде и разделить с ним радость совместного триумфа.

* * *

      Фонтен сидел на краю кровати, на коленях у него лежал телефонный аппарат, трубка которого покоилась на рычаге; он внимательно наблюдал за своей женой, находившейся на балконе. Она сидела в инвалидном кресле, повернувшись к нему боком, ее голова склонилась от боли...
      Боль! Весь этот ужасный мир был переполнен болью! И он сам внес свою долю в эту всемирную боль, он понимал это и не ожидал для себя никакого снисхождения — для себя, но не для своей жены. Она никогда не участвовала в его контракте. Его жизнь — да, конечно, но не ее — нет, пока в ее хрупком теле теплится хоть частица жизни. Non, monseigneur. Je refuse! Ce n'est pas le contrat!
      Итак, созданная Шакалом армия стариков простирается теперь до Америки — этого следовало ожидать. А старый американец ирландского происхождения в дурацкой белой шапочке — ученый человек, который по той или иной причине стал поклоняться терроризму, будет их палачом. Человек, который изучал его и притворялся, что не говорит по-французски, но который, однако, не смог скрыть метку Шакала в своих глазах. «Что касается вас и достопочтенного мистера Патрика, мы скрупулезно выполним инструкции губернатора ее величества». Губернатора ее величества, который получает свои инструкции из Парижа от властелина смерти.
      Около десяти лет назад, после того, как он успешно проработал с монсеньером в течение пяти лети, ему дали один телефонный номер в Аржантей, что в шести милях к северу от Парижа, которым он мог воспользоваться только в самом крайнем случае. До этого он понадобился всего один раз, и сегодня необходимо связаться по нему. Старик внимательно изучил коды международной телефонной связи, поднял трубку и начал набирать номер. Примерно через две минуты связь установилась.
      — "Le Coeur du Soldat" , — произнес грубый мужской голос, фоном которому служила военная музыка.
      — Я должен связаться с «дроздом», — сказал Фонтен по-французски. — Я — Париж-пять.
      — Если подобная просьба выполнима, где вас сможет найти эта птица?
      — На Карибском побережье. — Фонтен сообщил код местности, телефонный номер и добавочный номер виллы №11. Затем он положил трубку и в унынии стал ждать. В глубине души он сознавал, что ему и его жене, вполне возможно, осталось прожить всего несколько часов. Если это действительно так, и он, и его подруга смогут предстать пред лицом Господа и сказать ему правду: он убивал — об этом нечего и говорить, — но он никогда не навредил и не отнял жизнь ни у кого, кто бы не совершил еще больших преступлений против других людей, — за небольшим исключением, куда можно было включить невинных зевак, попавших в эпицентр взрыва или пожара. Вся жизнь наполнена болью — разве не об этом говорит Священное Писание?.. С другой стороны, что же это за Бог, который дозволяет такую жестокость? Merde! Не надо думать о таких вещах! Они выше твоего понимания.
      Зазвонил телефон — Фонтен проворно схватил трубку.
      — Говорит Париж-пять, — сказал он.
      — Сын Божий, что заставило тебя воспользоваться номером, по которому ты за все время позвонил только один раз?
      — Ваша щедрость не имеет границ, монсеньер, но мне кажется, мы должны пересмотреть наш контракт.
      — Каким образом?
      — Моя жизнь принадлежит вам: вы можете поступать со мной, как хотите, проявлять или не проявлять милосердие, но это не относится к моей жене.
      — Что?!
      — Здесь есть один человек — ученый из Бостона, который с любопытством наблюдает за мной. По нему видно, что у него на уме другие цели.
      — Этот болван осмелился прилететь с Монсеррата? Он ни о чем не знает!
      — Несомненно знает, поэтому я прошу вас: я сделаю так, как вы мне прикажете, но позвольте нам вернуться в Париж... я умоляю вас. Дайте ей умереть с миром. Я ни о чем больше вас не прошу.
      — Ты просишь меня?! Я дал тебе слово!
      — Тогда почему этот ученый американец следует за мной с равнодушным видом и любопытными глазами, монсеньер?
      Послышалось глухое покашливание, после чего Шакал произнес:
      — Знаменитый профессор правоведения перешел черту и вступил туда, где ему не положено быть. Теперь он труп...

* * *

      Эдит Гейтс, жена прославленного адвоката и профессора правоведения, бесшумно отворила дверь в кабинет мужа в их респектабельном городском доме на Луисбург-сквер. Рэнди Гейтс сидел в массивном кожаном кресле, уставившись на потрескивавшие в камине поленья. Это он настоял, чтобы растопить камин, несмотря на теплую бостонскую ночь снаружи и согретый кондиционером воздух внутри.
      Наблюдая за ним, миссис Гейтс неожиданно вновь поймала себя на болезненной мысли, что в ее муже было... нечто... чего она никогда не сможет постичь. В его жизни были неизвестные ей проблемы, а в работе мыслей — неожиданные перескакивания с одной на другую, что также было ей непонятно. Она знала только, что временами он испытывал страшную боль, которую не хотел ни с кем разделить, даже зная, что тогда она немного утихла бы. Тридцать три года назад довольно привлекательная женщина среднего достатка вышла замуж за долговязого и нескладного выпускника юридического факультета, блестяще его окончившего, но бедного. Его горячность и желание угодить отвернули от него самые крупные юридические фирмы тех далеких холодных и кризисных пятидесятых. Внешний лоск и погоня за надежностью — эти качества ценились выше яркого ума, блуждавшего в эмпиреях, неизвестно в каком направлении. Тем более этот ум был в косматой голове человека, одежда которого отдаленно напоминала костюм фирмы «Джей Пресс энд Брукс бразерс», — да и она выглядела хуже, чем могла бы. Банковский счет не позволял ему делать лишние расходы, чтобы хоть что-то изменить в своем внешнем облике, да к тому же лишь немногие магазины, торговавшие со скидкой, предлагали костюмы его размера.
      У новоиспеченной миссис Гейтс, однако, были кое-какие соображения по поводу того, как в перспективе улучшить их совместную жизнь. Среди них было и предложение отложить на время юридическую карьеру, — лучше уж ничего, чем работать в плохонькой фирме или — упаси Боже! — частная практика с клиентами такого сорта, которых он только и мог привлечь тогда: этим людям было не по средствам нанять известных адвокатов. Лучше было использовать его природные качества — впечатляющий рост и быстрый, впитывавший все как губка ум, который в сочетании с его напористостью мог легко справиться с тяжелой академической нагрузкой. Используя свои скромные сбережения, Эдит приступила к формированию внешнего облика своего супруга: прилично одела его, наняла театрального репетитора по декламации, обучавшего своего подопечного премудростям поведения на людях и занимавшегося постановкой его голоса. В облике нескладного выпускника университета вскоре появилось что-то линкольновское  с легкими вкраплениями Джона Брауна . Он полным ходом шел к тому, чтобы стать знатоком юридического дела, оставаясь при этом в университетской среде, получая одну ученую степень за другой, преподавая к тому же на выпускных курсах, — и все это до тех пор, пока глубина его знаний в отдельных отраслях юриспруденции стала совершенно неоспоримой. Тогда вдруг обнаружилось, что за ним гоняются самые известные фирмы — те самые, которые раньше отказывались от его услуг.
      Для того чтобы эта стратегия принесла конкретные результаты, должно было пройти целых десять лет, и хотя первые доходы едва ли способны были поколебать земные устои, они являлись явным прогрессом. Юридические журналы — сначала малозначительные, потом все более известные — начали публиковать его статьи полудискуссионного толка — как по форме, так и по содержанию. Молодой адъюнкт-профессор обладал даром убедительного изложения мыслей на бумаге: он приковывал внимание и был таинствен, временами цветист, а иногда — резок. Но определенные люди в финансовых кругах заметили прежде всего его точку зрения, которая сначала потихоньку, затем все более заметно стала проявляться в его статьях. Настроение нации менялось, кора благословенного Великого Общества стала распадаться, а на его теле начали расцветать язвы, инициированные словечками, введенными в оборот ребятами Никсона: «молчаливое большинство», «бездельники, живущие за счет социального обеспечения», презрительное «они» и тому подобное. Словно из-под земли появилась и, как эпидемия, стала распространяться подлость, которой не смог противостоять честный, проницательный Форд, ослабленный ранами, нанесенными Уотергейтом; она оказалась не по зубам и великолепному Картеру, слишком поглощенному мелочами, чтобы осуществлять правление, сострадательное к нуждам других. Лозунг «...что ты можешь сделать для своей страны» вышел из моды, его заменил — «что я могу сделать для себя».
      Доктор Рэндолф Гейтс заметил нарастающую волну, способную его подхватить, выбрал для себя медоточивый голос, которым теперь только и разговаривал, а также пополнил запас неприличных слов, чтобы лучше соответствовать наступающей новой эпохе. В соответствии с его новой ученой, изысканной точкой зрения слово «больше» означало «лучше» — и юридически, и экономически, и социально, — а крупное всегда оказывалось предпочтительнее малого. Законы, которые поддерживали конкуренцию на рынке, он атаковал, заявляя, что они удушающе действуют в конечном итоге на рост производства, от которого каждый — или почти каждый — должен был получить разнообразные блага. В конце концов, они жили в дарвиновском мире, где — нравится это или нет — выживает тот, кто приспосабливается. Тут же зазвучали литавры и цимбалы — финансовые махинаторы нашли своего защитника, ученого-правоведа, придавшего респектабельность их вполне справедливым мечтам о слиянии и консолидации компаний: покупай, захватывай и продавай тут же по повышенной цене, — разумеется, для всеобщего блага.
      Рэндолфа Гейтса призвали, и он с готовностью устремился в их объятия, ввергая в изумление один суд за другим своим искусством жонглировать словами. Он добился своего, но Эдит Гейтс не понимала, что за этим стоит. Она рассчитывала, что они будут жить безбедно, но не ожидала миллионов и того, что ее муж по всему миру — от Палм-Спрингс до юга Франции — будет летать на частных реактивных самолетах. Не чувствовала она себя спокойно и тогда, когда статьи и лекции ее мужа использовались в обоснование юридических прецедентов, которые представлялись ей явно несправедливыми или не имеющими связи с его выводами. Он отмахивался от нее, заявляя, что дела, о которых шла речь, были вполне законной игрой интеллекта. В довершение всего вот уже более шести лет она не спала с мужем в одной постели.
      Эдит вошла в кабинет мужа и тут же замерла на месте, потому что он вздрогнул, резко повернулся и тревожно посмотрел на нее стеклянными глазами.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.