Директива Джэнсона

— Надпись на фюзеляже — что она означает?

— Там написано: «Много мелочей, объединившись, могут сложиться в нечто великое». Венгерская народная пословица и любимый девиз Петера Новака. Не сомневаюсь, вы поймете почему.

— Нельзя сказать, что он забыл, где его корни.

— Плохо это или хорошо, именно Венгрия сделала его таким, какой он есть. А Петер не из тех, кто забывает свои долги.

Она бросила на Джэнсона многозначительный взгляд.

— Как и я.

— Знаю, — сказала Марта. — Вот почему мы уверены, что на вас можно положиться.

— Если у Петера есть для меня поручение, мне бы хотелось услышать об этом, и чем скорее, тем лучше. И желательно от него лично, а не от кого-либо другого.

— Вам придется иметь дело со мной. Я являюсь заместителем директора Фонда Свободы и уже много лет работаю вместе с ним.

— Я не ставлю под сомнение вашу безграничную преданность своему шефу, — холодно заметил Джэнсон. — Люди, работающие на Новака... этим славятся.

В дальнем конце салона сотрудники Марты сосредоточенно изучали карты и чертежи. Что происходит? Джэнсон ощутил нарастающее беспокойство.

— Мне прекрасно понятно все, что вы сказали, а также то, о чем вы из вежливости предпочли умолчать. Знаю, что таких людей, как я, обычно считают ослепленными фанатиками. Пожалуйста, поверьте, у нас нет иллюзий — я имею в виду не только себя, но и своих помощников. Петер Новак — всего лишь смертный. Как говорите вы, американцы, он пытается засунуть обе ноги в одну штанину. И мы сознаем это лучше кого бы то ни было. Это не религия. Но это призвание. Представьте себе, что самый богатый человек из тех, с кем вам довелось встречаться, при этом также самый умный и самый добрый.Если хотите понять, почему Петер окружен таким количеством беззаветно преданных людей, знайте, что он все принимает близко к сердцу. Настолько близко, насколько это в человеческих возможностях. Говоря по-простому, ему не наплевать на то, что происходит вокруг. Петер хочет, чтобы мир стал лучше, по сравнению с тем, каким он его нашел. Если хотите, можете называть это тщеславием; в любом случае, тщеславие такого рода человечеству только на пользу. Как и прозорливость Петера.

— Комитет по Нобелевским премиям назвал его «провидцем».

—Я решительно возражаю против такого определения. В наше время оно превратилось в обесцененную монету. Журнал «Форчун»[5] разбрасывается им направо и налево, применяя то к какому-нибудь титановому королю, то к директору компании по производству прохладительных напитков. Но Петер Новак действительно «увидел» необходимость создания Фонда Свободы — он, и никто другой. Он поверил в направляемую демократию тогда, когда эта мысль еще считалась несбыточной мечтой. Он верил, что цивилизованное общество может быть заново отстроено в тех местах земного шара, где его разрушили до основания тоталитарные режимы и вооруженные конфликты. Когда Петер Новак пятнадцать лет назад впервые рассказывал о своей мечте, над ним смеялись. Кто смеется над ним теперь? Никто не хотел ему помогать, ни Соединенные Штаты, ни ООН — но это не имело значения. Он в одиночку изменил мир.

—Это бесспорно, — спокойным тоном подтвердил Джэнсон.

— Аналитики вашего государственного департамента составляли бесконечные отчеты об «извечных этнических распрях», о конфликтах и пограничных спорах, не поддающихся решению, и делали выводы, что лучше и не пробовать их решить. Но онтем не менее пытался. И время от времени ему удавалось добиться успеха. Петер принес мир на земли, где его на человеческой памяти не было ни одной минуты.

Поперхнувшись, Марта Ланг умолкла.

Было очевидно, она не привыкла к подобному проявлению чувств, и Джэнсон, проявив такт, заговорил, давая ей возможность прийти в себя.

— Я буду последним человеком на свете, кто станет оспаривать ваши слова. Ваш шеф добивается мира исключительно ради мира, демократии ради демократии. Все это верно. Но также не надо забывать, что его личное состояние сопоставимо с валовым национальным доходом многих из тех стран, с которыми он имеет дело.

Ланг кивнула.

— Джордж Оруэлл сказал, что к святым надо подходить с позиции презумпции виновности: они должны сами доказывать свою невиновность. Новак раз за разом доказывал, кто он есть на самом деле. Человек на все обстоятельства, человек для всех людей. Сейчас уже трудно представить наш мир без него.

Она подняла взгляд, и Джэнсон увидел, что ее глаза красны от слез.

— Объясните мне, — сказал он, — почему я здесь? Где Петер Новак?

Марта Ланг набрала полную грудь воздуха — словно то, что она собиралась сказать, должно было причинить ей физическую боль.

— Его захватили в плен кагамские повстанцы. Мы хотим, чтобы вы его освободили. Кажется, на вашем жаргоне это называется «скрытным просачиванием». В противном случае Петер Новак умрет там, где он сейчас находится. На Ануре.

На Ануре.В плену у Фронта освобождения Кагамы. Еще одна причина — несомненно, главная, — почему для решения этой задачи пригласили именно Джэнсона. Анура. Место, которое он вспоминает почти каждый день в течение последних пяти лет. Место, ставшее для него адом.

— Похоже, я начинаю понимать, — промолвил Джэнсон, чувствуя, что у него пересохло во рту.

— Несколько дней назад Петер Новак прибыл на остров, чтобы попытаться заключить перемирие между повстанцами и правительством. Первые результаты были обнадеживающими. Представители ФОКа заявили, что считают Петера Новака честным посредником, и согласились на переговоры в провинции Кенна. Делегация повстанцев приняла многое из того, что до этого категорически отвергалось. Установление прочного мира на Ануре, конец царства насилия — думаю, вы сознаете, насколько это важно.

Джэнсон промолчал, чувствуя, как бешено заколотилось сердце.

* * *

Их дом, предоставленный американским посольством, находился в Коричных садах, тихом районе столичного города Кали-го; здесь еще повсюду сохранились группы деревьев, оставшихся от лесов, которыми некогда был покрыт весь остров. Утренний ветерок шуршал листьями и доносил пение птиц. Однако Джэнсона разбудило негромкое покашливание, раздавшееся в ванной, а затем звуки льющейся из крана воды. Хелен вышла из ванной, яростно чистя зубы. «Быть может, тебе сегодня лучше не ходить на работу?» — сонным голосом предложил он. Хелен покачала головой. "Дорогой, это не зря называется «утренним недомоганием», — с улыбкой ответила она.— Оно бесследно исчезает, подобно утренней росе". Хелен начала одеваться, собираясь на работу в посольство. Когда она улыбалась, улыбалось все ее лицо: рот, щеки, глаза — в особенности глаза... В памяти Джэнсона пронеслись образы: Хелен выбирает одежду, чтобы отправиться на работу, где ей предстояло корректировать отчеты государственного департамента. Голубая льняная юбка. Белая шелковая блузка. Хелен открывает настежь окна, приглашая в спальню утренний воздух тропиков, наполненный ароматом корицы, манго и красного жасмина. Ее лучезарное лицо, вздернутый носик, прозрачные голубые глаза. Когда ночи в Калиго стояли жаркие и душные, Хелен остужала его горячее тело. Какой мозолистой и жесткой казалась его огрубевшая шкура в сравнении с нежным атласом ее кожи!.. «Дорогая, устрой себе сегодня выходной», — сказал он ей, а она ответила: «Милый, лучше этого не делать. Или меня хватятся, или моего отсутствия никто не заметит; и в том и в другом нет ничего хорошего». Поцеловав его в лоб, Хелен ушла. Если бы тогда она осталась с ним.

Если бы...

Общественная деятельность, личная жизнь — самое кровавое пересечение.

Анура, остров в Индийском океане площадью со штат Западная Вирджиния и с населением двенадцать миллионов человек, благословенный уголок земли с природой редкой красоты и богатым культурным наследием. Джэнсон был направлен туда на полтора года с задачей руководить подразделением, занимающимся сбором разведывательных данных. Ему предстояло составить независимую оценку постоянно меняющейся политической ситуации на острове и помочь проследить, какие внешние силы способствуют разжиганию напряженности. Ибо в течение последних полутора десятилетий рай на Ануре был взорван одной из самых жестоких террористических организаций в мире — Фронтом освобождения Кагамы. Тысячи молодых людей, одурманенных человеком, которого все зовут Халифом, носили на шее кожаный мешочек с ампулой цианистого калия; это символизировало их решимость без колебаний принести в жертву свою жизнь. Халиф испытывал особую страсть к террористам-самоубийцам. Несколько лет назад во время предвыборной борьбы за кресло премьер-министра молодая девушка-камикадзе в сари, раздувшемся от огромного количества взрывчатки, нашпигованной шариками от подшипников, оставила свой след в истории острова. Лидирующий кандидат был убит, а вместе с ним больше сотни находившихся поблизости случайных людей. А затем несколько грузовиков, начиненных взрывчаткой, были взорваны в центре Калиго. Один уничтожил Центр международной торговли Ануры. Другой, замаскированный под машину экспресс-доставки почты, принес смерть двенадцати сотрудникам посольства Соединенных Штатов на Ануре.

Среди этих двенадцати была и Хелен. Еще одна жертва бессмысленной жестокости. Точнее, две жертвы: разве можно не считать ребенка, который должен был родиться у них?

Оглушенный горем, Джэнсон потребовал доступа к данным перехватов, осуществленных АНБ[6], в том числе переговорам друг с другом предводителей повстанцев. Расшифровки стенограмм, поспешно переведенные на английский, не позволяли получить представление об интонациях говоривших; Оживленные диалоги были низведены до черных букв на белой бумаге. И все же злорадное ликование не вызывало сомнения. Взрыв американского посольства Халиф считал одним из своих самых величайших достижений.

Хелен, свет моей жизни...

* * *

Марта Ланг положила руку на запястье Джэнсона.

— Прошу прощения, мистер Джэнсон. Понимаю, что воскресила у вас в сердце страдания.

— Не сомневаюсь в этом, — ровным голосом произнес Джэнсон. — Отчасти именно поэтому вы выбрали меня.

Марта не отвела взгляд.

— Петеру Новаку грозит смерть. Переговоры в провинции Кенна оказались лишь ловушкой.

— Это с самого начала было чистейшим безумием, — отрезал Джэнсон.

— Да? Разумеется, весь остальной мир отпустил руки, за исключением тех, кто втайне подпитывает насилие. Но Петера ничто так не бесит, как пораженчество.

Джэнсон негодующе вспыхнул.

— ФОК призывает к уничтожению республики Анура. ФОК заявляет о своей вере в благородство революционного насилия. Как можно вести переговоры с такими одержимыми фанатиками?

— Подробности, как всегда, банальны. План Петера был рассчитан на то, чтобы в конечном счете привести Ануру к федеральному устройству, что дало бы больше автономии провинциям. Уменьшить страдания Кагамы, предоставив провинции широкое самоуправление, обеспечив действительную защиту гражданских прав анурийцев. Все это было в интересах обеих сторон. Предложения Петера имели здравый смысл. А здравому смыслу порой удается одержать верх. Петер уже не раз снова и снова доказывал это.

— Не знаю, кем вас считать — героями или бесконечно самоуверенными людьми.

— Разве можно провести четкую границу между этими двумя определениями?

Джэнсон помолчал.

— Предлагаю просто дать ублюдкам то, что они хотят, — наконец глухо промолвил он.

— Они ничего не хотят, — тихо произнесла Ланг. — Мы предложили им назвать любую цену, лишь бы Петер был выпущен на свободу, живой и невредимый. Они отказались даже обсуждать наше предложение. Не мне вам объяснять, насколько это необычно. Но мы имеем дело с фанатиками. Они неизменно дают один и тот же ответ: Петер Новак приговорен к смерти за преступления против угнетенных народов во всем мире, и его казнь «неотвратима». Знакомы ли вы с традициями суннитского религиозного праздника ид уль-кебир?

— Посвященного жертвоприношению Авраама?

Ланг кивнула.

— Баран в чертополохе. Халиф говорит, что в этом году праздник будет отмечен принесением в жертву Петера Новака. Он будет обезглавлен в ид уль-кебир. То есть в ближайшую пятницу.

— Но почему? Во имя всего святого, почему?

— Потому что, — сказала Ланг. — Потому что Петер Новак является самым одиозным агентом неоколониализма — так утверждает ФОК. Потому что эта казнь заставит весь мир заговорить о ФОКе, принесет ему больше известности, чем он добился пятнадцатью годами кровавого террора. Потому что человека, именующего себя Халифом, слишком рано приучили к горшку — откуда мы можем знать, черт побери? Этот вопрос подразумевает собой рациональное мышление, которого нет у террористов.

— Господи Иисусе, — пробормотал Джэнсон. — Но если Халиф пытается возвеличиться таким способом — какова бы ни была его логика, — почему он до сих пор не раструбил об этом на весь мир? Почему не обратился к средствам массовой информации?

— Он слишком хитер. Халиф не распространяется о казни до тех пор, пока она не свершится, и этим избавляет себя от возможного международного давления. Он прекрасно понимает, что мы не посмеем предать дело огласке, поскольку это исключит последнюю надежду найти решение путем переговоров, какой бы призрачной она ни была.

— Разве правительству ведущей державы необходимо давление общественности, чтобы начать действовать? Я хочу сказать, мне до сих пор неясно, почему вы обратились ко мне. Вы сами говорили, что Петер Новак принадлежит всем народам мира. Согласитесь, Америка осталась единственной сверхдержавой — почему бы вам не попросить помощи у Вашингтона?

— Это первое, что мы предприняли. Нам предоставили доступ к информации, И искренне извинились, объяснив, что не могут предложить никакого содействия на официальном уровне.

— Этого не может быть. Смерть Новака резко дестабилизирует обстановку в десятках регионов по всему земному шару, а Вашингтон чего-чего, но стабильность очень ценит.

— Но еще больше он ценит жизни американских подданных. Государственный департамент считает, что любое вмешательство Соединенных Штатов поставит под угрозу жизни сотен американских граждан, находящихся в настоящее время на территориях, занятых повстанцами.

Джэнсон промолчал. Ему было прекрасно известно, как осуществляются подобные расчеты; в свое время он сам не раз принимал в этом участие.

— Как нам объяснили, есть и другие... осложнения.— Марта произнесла последнее слово с неприкрытым отвращением. — Так, например, Саудовская Аравия, партнер Соединенных Штатов, уже много лет тайно поддерживает ФОК. Ей не очень-то по душе безжалостная жестокость Фронта, но если она не будет поддерживать угнетенных мусульман во всех районах огромной мусульманской лужи, именуемой Индийским океаном, то потеряет свое лицо в глазах остального исламского мира. И еще не надо забывать про Донну Хеддерман.

Джэнсон кивнул.

— Аспирантка Колумбийского университета, специалист по антропологии. Проводила раскопки в северо-восточной части Ануры. Что было очень глупо и очень мужественно. Хеддерман захватили в плен повстанцы Кагамы, обвинившие ее в связях с ЦРУ. Что было очень глупо и очень жестоко. Они продержали ее два месяца без общения с внешним миром. Кроме пустых слов, Соединенные Штаты ни черта не предприняли для освобождения Хеддерман. Не хотели «еще больше усложнять и без того сложную ситуацию».

— Кажется, начинаю понимать. Поскольку Соединенные Штаты отказались вмешаться ради американского подданного...

— ...как бы они выглядели в глазах своих граждан, если бы отправили отряд коммандос, чтобы освободить венгерского миллиардера? Да, вы правы. Нам это высказали не так откровенно, но суть была той же. Особенно часто употреблялось выражение «политически несостоятельно».

— Конечно, вы привели все очевидные возражения...

— И кое-какие не совсем очевидные. Мы нажимали на все рычаги. Не побоюсь показаться излишне самоуверенной, но, как правило, нам удается добиться желаемых результатов. Однако на этот раз все окончилось ничем. И тут вдруг впереди замаячил огонек.

— Позвольте догадаться самому, — остановил ее Джэнсон. — У вас состоялась «жутко конфиденциальная беседа», в ходе которой всплыло мое имя.

— И неоднократно. О вас очень высоко отзывались высокопоставленные сотрудники госдепа и ЦРУ. Вы больше не состоите на государственной службе. Теперь вы вольный стрелок, при этом у вас по всему миру остались связи с вашими коллегами — точнее, с вашими бывшими коллегами. В Отделе консульских операций люди, хорошо знавшие вас по совместной работе, в один голос утверждали, что «Полу Джэнсону нет равных в том, чем он занимается». По-моему, я передаю их отзывы дословно.

— Настоящее время может ввести в заблуждение. Вам сказали, что я уволился. Не знаю, объяснили ли почему.

— Главное, теперь вы сам себе хозяин, — сказала Марта. — Ваши пути с отделом консульских операций разошлись пять лет назад.

Джэнсон склонил голову набок.

— Вам никогда не приходилось, попрощавшись с кем-то на улице, потом с раздражением обнаруживать, что вы идете в одну сторону?

Для того чтобы расстаться с Отделом консульских операции, требовалось пройти с десяток собеседований — как формальных, так и откровенно неуютных, в том числе и просто бурных. Лучше всего Джэнсону запомнился разговор с заместителем государственного секретаря Дереком Коллинзом. На бумаге Коллинз был директором управления анализа и исследований государственного департамента; в действительности он возглавлял строго засекреченную структуру департамента, Отдел консульских операций. Джэнсон явственно представил себе, как Коллинз устало снимает очки в черной оправе и потирает переносицу.

— Думаю, мне вас жаль, Джэнсон, — сказал он. — Никогда бы не подумал, что смогу произнести такие слова. Вы машина, Джэнсон. На том месте, где должно быть сердце, у вас кусок гранита. И вдруг вы заявляете, что испытываете отвращение к тому, что получается у вас лучше всего. Какой в этом смысл, черт побери? Это все равно как если бы кондитер заявил, что перестал любить сладкое. Как если бы пианист вдруг решил, что терпеть не может звуки музыки. Джэнсон, насилие — это то, что получается у вас очень, очень, очень хорошо. И вот вы мне говорите, что вам все это опротивело.

— Я и не надеялся, что вы поймете, Коллинз, — ответил Джэнсон. — Давайте скажем просто, что у меня сердце больше не лежит к этому.

— У вас нет сердца, Джэнсон. — Глаза заместителя секретаря превратились в лед. — Именно поэтому вы занимаетесь тем, чем вы занимаетесь. Проклятие, именно поэтому вы — это вы.

—Возможно. Но, быть может, я не тот, за кого вы меня принимаете.

Короткий смешок, похожий на лай.

— Я не могу лазить по канатам, Джэнсон. Я не умею управлять вертолетом, черт побери, а когда я смотрю в инфракрасный прицел, меня выворачивает наизнанку. Но я разбираюсь в людях, Джэнсон. Вот в чем я силен. Вы говорите, что устали убивать. А я вам отвечу, что настанет день, когда вы поймете: только так вы способны ощущать себя живым.

Джэнсон покачал головой. Его передернуло от этих слов. Они напомнили ему, почему он вынужден уволиться, причем ему следовало сделать это давным-давно.

— Что это за человек... — начал было Джэнсон и тут же осекся, переполненный чувством омерзения. Он глубоко вздохнул. — Что это за человек, которому необходимо убивать,чтобы ощущать себя живым?

Взгляд Коллинза, казалось, прожигал его насквозь.

— Думаю, то же самое я должен спросить у вас, Джэнсон.

Джэнсон, сидевший в уютном кресле личного самолета Новака, повернулся к Марте Ланг.

— Что именно вам известно обо мне?

— Да, мистер Джэнсон, как вы и предполагали, ваши бывшие руководители объяснили нам, что у вас есть неоконченное дело в Кагаме.

— Они употребили именно это выражение? «Неоконченное дело»?

Она кивнула.

Клочья ткани, фрагменты костей, оторванные конечности, отброшенные от места взрыва. Это все, что осталось от его любимой женщины. А все остальное было «коллективизировано», говоря мрачными словами американского эксперта-криминалиста. Объединенные смертью и разрушением, кровь и части тел жертв стали неотделимы друг от друга, исключив возможность опознания. И все это ради чего?

Ради чего?

— Пусть будет так, — после некоторого молчания сказал Джэнсон. — У этих людей нет поэзии в сердце.

— Да, и еще они также понимали, что нам уже знакомо ваше имя.

— По Бааклине.

— Пойдемте. — Марта Ланг встала. — Я познакомлю вас со своей командой. Четырьмя мужчинами и женщинами, которые здесь для того, чтобы помочь вам, насколько это в их силах. Какая бы информация вам ни потребовалась, они ею располагают — или знают, где ее получить. У нас есть дешифровки радиоперехватов, а также все имеющие отношение к делу данные, которые нам удалось достать за то короткое время, что у нас было. Карты, таблицы, чертежи. Все это в вашем полном распоряжении.

— Только один вопрос, — приостановил ее Джэнсон. — Я понимаю, какие причины побудили вас обратиться за помощью ко мне, и я не могу вам отказать. Но не задумывались ли вы, что как раз вследствие этих самых причин я совершенно не подхожу для вашего дела?

Марта Ланг бросила на него стальной взгляд, но промолчала.

* * *

Облаченный в ослепительно белые одеяния, Халиф прошел по Большому залу, просторному атриуму на втором этаже восточного крыльца Каменного дворца. Все следы кровавого побоища были смыты — почти все. Затейливый геометрический рисунок вымощенного обожженными плитками пола был испорчен лишь едва заметным ржавым налетом на цементе в тех местах, где крови позволили оставаться слишком долго.

Халиф сел во главе стола длиной тридцать футов, и ему принесли чай, собранный в провинции Кенна. По обе стороны от него заняли место члены его личной охраны, грубые и простые люди с настороженными взглядами, служившие ему уже много лет. Представители Фронта освобождения Кагамы, те семеро, что участвовали в переговорах, созванных при посредничестве Петера Новака, уже получили приказ явиться и должны были прибыть с минуты на минуту. Они прекрасно выполнили свою задачу. Заявив о том, что повстанцы устали от вооруженной борьбы, признав существование «новых реалий», они разговорами об «уступках» и «компромиссах» усыпили бдительность надоедливого хмыря, сующего нос не в свое дело, и правительственных чиновников.

Семеро достойных старейшин Кагамы, облеченные повстанческим движением полномочиями говорить от имени Халифа, действовали строго согласно плану. Вот почему от них потребуется последняя услуга.

— Сахиб, делегаты прибыли, — приблизившись к Халифу, доложил молодой посыльный, скромно потупив взор.

— В таком случае, ты наверняка захочешь остаться, чтобы увидеть собственными глазами и передать другим то, что произойдет в этом прекрасном зале, — кивнул Халиф.

Это был приказ, не допускавший возражений.

В противоположном конце Большого зала распахнулись широкие двери красного дерева, и вошли семь человек, раскрасневшиеся от возбуждения, радостно предвкушающие благодарность Халифа.

— Я вижу перед собой тех, кто так умело вел переговоры с правительством республики Анура, — громким и отчетливым голосом произнес Халиф. Он встал. — С высшими командирами Фронта освобождения Кагамы, переметнувшимися на сторону врага.

Все семеро скромно склонили головы.

— Мы лишь выполняли свой долг, — сказал старший из них, чьи волосы уже начали седеть, но жесткие глаза горели ярким огнем. От радостного предчувствия на его губах задрожала улыбка. — Это вы творец наших судеб. Мы же лишь скромно претворили в жизнь ваши...

— Молчать! — оборвал его Халиф. — Эти изменники предали доверие, возложенное на них. — Он оглянулся на членов своей свиты. — Смотрите, как эти предатели будут глупо улыбаться и лепетать о чем-то передо мной, перед всеми нами, ибо им неведом стыд. Они были готовы продать нашу судьбу за миску похлебки! Никтоне давал им полномочия делать то, что они пытались сделать. Эти люди — гнусные приспешники угнетателей, отступники от борьбы, священной в глазах Аллаха Каждый их вдох на земле является оскорблением пророка, салла Алла у алихи ва саллам![7]

Согнув указательный палец, Халиф подал знак своей охране исполнить полученное приказание.

Крики и возражения ошеломленных делегатов были оборваны частыми автоматными очередями. Несчастные судорожно задергались. На белых халатах расцвели расплывающиеся алые пятна. На фоне приглушенных хлопков выстрелов, многократно отражавшихся от стен зала веселым треском праздничного фейерверка, почти совсем потонули крики ужаса. Убитые как подкошенные повалились друг на друга, словно рассыпавшиеся дрова.

Халиф был разочарован; делегаты вели себя будто перепуганные девчонки. А ведь это были одни из его лучших людей; ну почему они не могли умереть достойно?

Халиф похлопал по плечу одного из телохранителей.

— Мустафа, — сказал он, — будь добр, проследи, чтобы эту грязь убрали как можно быстрее.

Ведь уже ясно, что произойдет с цементом, если кровь пробудет на нем слишком долго. Теперь хозяевами дворца стали Халиф и его приближенные; отныне им следить здесь за чистотой и порядком.

— Будет исполнено, — с глубоким поклоном ответил молодой парень, прикасаясь к кожаному мешочку на шее. —Всё как вы сказали.

Халиф повернулся к старейшему из своих приближенных, неусыпно следившему за всеми насущными проблемами.

— Как поживает наш барашек, заблудившийся в кустах?

— Прошу прощения, сахиб?

— Как привыкает наш пленник к своим новым условиям?

— Плохо.

— Он нужен мне живым! — строго произнес Халиф. — Не спускайте с него глаз. — Он поставил чашку на стол. — Если пленник умрет раньше времени, мы не сможем обезглавить его в следующую пятницу. А это меня оченьогорчит.

— Мы позаботимся о нем. Церемония пройдет так, как вы ее наметили. Во всех деталях.

Любые мелочи имеют огромное значение, даже такие, как смерть этих никчемных людишек, делегатов. Осознали ли они, какую услугу только что оказали своей смертью? Оценили ли, что именно любовь обрушила на них град пуль? Халиф был глубоко признателен этим людям за принесенную ими жертву. А медлить было нельзя, ибо ФОК уже распространил заявление, в котором переговоры назывались заговором, направленным против Кагамы, а те, кто в них участвовал, клеймились как предатели. Делегатов требовалось расстрелять просто ради того, чтобы придать заявлению правдоподобность. Разумеется, заранее посвящать их в свои планы было нельзя, но Халиф надеялся, что в мгновение своей смерти они успели все понять.

Это были звенья одной цепи. Казнь Петера Новака и расправа с отступниками, ведшими переговоры, несомненно, упрочат решимость кагамцев сражаться до конца, до полной и безоговорочной победы. И на какое-то время остановят всех остальных посредников — агентов неоколониализма, в какие бы человеколюбивые наряды они ни облачались, — у которых может возникнуть желание воззвать к «умеренным», к «прагматикам» — и таким образом охладить пыл борцов за правое дело. Подобные полумеры, временные уступки являются оскорблением пророка! И оскорблением многих тысяч кагамцев, положивших свои жизни в затянувшемся конфликте. Никаких компромиссов — предатели заплатят своей головой!

А весь мир узнает, что к Фронту освобождения Кагамы следует относиться серьезно, уважать его требования, бояться его угроз.

Пролитая кровь. Жертвоприношение живой легенды. Как еще заставить глухих слушать?

Халиф не сомневался, что среди кагамцев все, кому надо, узнают о случившемся. Другое дело международные средства массовой информации. Для скучающего западного зрителя высшей ценностью является развлечение. Что ж, борьба за национальную независимость ведется не ради того, чтобы кого-то позабавить. Халифу был знаком образ мыслей жителей западного мира, ибо он сам какое-то время жил среди них.

Большинство его последователей — малообразованные люди, бросившие плуг, чтобы взяться за оружие; они никогда не летали на самолете и знают об окружающем мире только то, что передается вещающими на кагамском языке радиостанциями, подвергающимися жесткой цензуре ФОКа.

Халиф уважал чистоту их душ, однако его личный жизненный опыт был значительно богаче; но иначе и быть не могло. Для того чтобы разрушить неприступную крепость, нужны мощные орудия. Закончив университет в Хайдарабаде, Халиф проучился два года в университете штата Мэриленд, в Колледж-Парке, и получил диплом инженера. Как он любил повторять, он побывал в самом сердце мрака. Время, проведенное в Штатах, позволило Халифу — или Ахмаду Табари, так его звали тогда — понять, как жители Запада смотрят на весь остальной мир. Он познакомился с мужчинами и женщинами, родившимися и выросшими в могущественных и богатых странах, привыкшими тратить силы только на то, чтобы нажимать клавиши на пульте дистанционного управления. Самой большой опасностью, с которой сталкивались эти люди, была скука. Для них такие уголки земного шара, как Анура, Шри-Ланка, Ливан, Кашмир и Афганистан, превратились в пустые, ничего не значащие названия, простые символы бессмысленного варварства нецивилизованных народов. И в каждом случае Запад наслаждался великим даром забвения: забывал о своем соучастии, забывал о том, что, в сравнении с его собственными преступлениями, все остальное меркло.

Сытые, богатые! Халиф понимал, что западный мир для большинства его последователей остается абстракцией, призрачной и даже демонической. Но для Халифа западные люди были реальностью; он видел и чувствовал их, ибо ему уже приходилось встречаться с ними. Он знал, как пахнут эти люди. Взять, к примеру, не находящую себе места от безделья супругу заместителя декана, с которой Халиф познакомился во время учебы в университете. На вечеринке, устроенной администрацией для студентов-иностранцев, она выпытывала у него рассказы о невзгодах жизни на Ануре, и он, отвечая, видел, как округляются ее глаза и наливаются краской щеки. Её было лет под сорок; светловолосая, сохранившая остатки былой красоты, она одуревала от скуки; ее безоблачное, уютное существование стало для нее клеткой.