Солнце – это еще не все

– Принесите таз с теплой водой. Достаньте из холодильника лед и положите его в другой таз с холодной водой. Принесите губку и два полотенца.

Она отдала это распоряжение так, словно речь шла о чем-то вполне естественном и само собой разумеющемся.

Пролепетав свое «ja, ja!»[18], миссис Шмидт торопливо засеменила, насколько это было возможно для такой грузной женщины.

На третий день Элис уже сожалела, что лихорадка оказалась столь непродолжительной. Конечно, эгоистично с ее стороны желать, чтобы страдания Карла продлились еще немного, но уход за ним привнес новый оттенок в ее чувство к нему – нежность, которой она не ощущала, пока Карл был здоров. Тогда он подчинял ее себе. Не то чтобы ей не нравилось его превосходство со всеми вытекающими из этого последствиями, но это было так рискованно! А вот сейчас она могла быть возле него, не нарушая приличий.

Вот когда ей пригодилась ее репутация в Уголке! Не было такого дома, в котором бы она не помогла ухаживать за больным.

«Элис опять в своей роли, – скажут обитатели Уголка, когда увидят, что она входит в чей-то дом в белом халате, который вновь извлекла из шкафа. – Какое у нее все-таки доброе сердце!»

Доктор Мелдрем раздобыл новые швейцарские таблетки, и болезнь Карла приобрела для него профессиональный интерес. Он делился с Элис всеми своими соображениями, как когда-то во время последней болезни ее матери. «В вас пропадает прекрасная медицинская сестра», – говорил он, отечески похлопывая Элис по плечу.

К тому же Иоганн оказался далеко не таким бесчувственным, каким представила его Лиз. По-видимому, он был привязан к дяде и только не показывал этого по замкнутости характера. Он всегда с готовностью выполнял любое поручение Элис, а на второй день болезни он даже позвонил ей в полночь, когда у Карла начался бред.

Эту ночь она никогда не забудет. Она считала пульс Карла, а доктор Мелдрем слушал его сердце, и вдруг доктор посмотрел на нее и сказал: «Совсем как в старину, Элис». Прошлое и настоящее слились воедино. Она вспомнила ночи, когда они вдвоем с доктором Мелдремом стояли у изголовья ее матери, и Карл перестал быть экзотическим иностранцем – теперь он тоже был своим в Уголке.

– Все в порядке, – заверил ее доктор Мелдрем, пряча стетоскоп в карман. – Сердце у него лошадиное! – Он улыбнулся Элис той ободряющей улыбкой, которая столько раз прекращала ночные бдения у постели больных. – Надеюсь, моя милая, что ваше не хуже.

Так как Карлу не грозила никакая серьезная опасность, Элис была счастлива, как никогда в жизни. Она ухаживала за ним с бесстрастностью сиделки, но по ночам его образ являлся к ней волнующий и реальный. Она ждала выздоровления Карла со смешанным чувством радости и сожаления.

Сны – это одно. Но она не могла решить, как ей поступить наяву.

Пока Карл лежал беспомощный, она стала участницей той стороны его жизни, о которой прежде не знала ничего. Он получал множество всякой корреспонденции из разных стран – в основном это были официальные письма, пакеты от такой-то организации или ассоциации тех-то и тех-то из Дюссельдорфа, Буэнос-Айреса, Монтевидео, Кейптауна, Мадрида. Чем бы он ни занимался, его деловые связи охватывали все части света.

Она просматривала почту, ища конверты, надписанные женской рукой, и не находила. Видимо, он сказал ей правду и в его жизни женщины действительно не играли большой роли, хотя в это и трудно было поверить.

В спальне прозвенел колокольчик, некогда служивший ее матери. Элис поспешно прошла через холл, ее сердце было преисполнено гордости – она ему нужна! Да и какое значение имеет все остальное, если она последняя женщина в его жизни.

То и дело звонил телефон. Его друзья были очень обеспокоены. «Как здоровье моего друга фон Рендта?» – спрашивали они. «Нельзя ли его навестить, раз ему стало лучше?», «Сможет ли фон Рендт присутствовать на приеме в Клубе земляков?» – этот встревоженный вопрос задавали почти все. Предписание доктора позволяло Элис разделываться с ними без излишних церемоний, и она наслаждалась ощущением своей власти.

В третий раз тот же самый женский голос спросил, нельзя ли навестить Карла, и Элис резко ответила «нет». Неужели звонит эта рыжая? Какое у нее право звонить ему?

Вечером, на третий день болезни Карла, трубку взял Иоганн.

– Просто не знаю, что делать, – сказал он, отходя от телефона. – Из клуба без конца звонят, что у дяди Карла должно быть какое-то важное письмо из Соединенных Штатов, которое им требуется сегодня вечером. Вероятно, речь идет о письме, полученном вчера. Они хотят за ним приехать и ждут ответа у телефона.

Элис была непреклонна:

– Доктор сказал: никаких посетителей. А почему бы вам самому не отвезти пакет?

– Я как-то об этом не подумал. Однако без разрешения дяди Карла мне бы не хотелось туда ехать. Как он сейчас себя чувствует?

– Температура резко упала, но все же не стоит его будить, пока не кончится действие последней таблетки. Пойдемте посмотрим тихонько, в каком он состоянии.

Фон Рендт не пошевельнулся, когда Элис склонилась над ним и пощупала его пульс.

«Да, старика изрядно потрепало», – подумал Иоганн, глядя на пожелтевшее лицо, темные впадины под глазами, потускневшие волосы и бороду.

Элис отрицательно покачала головой, и они на цыпочках вышли из спальни.

– Его ни в коем случае нельзя тревожить. Лучше всего вам взять такси и отвезти пакет в клуб. Вы знаете адрес?

– Да.

– Отдайте пакет секретарю. Это лучший выход из положения. Объясните, что ваш дядя серьезно болен.

Элис взяла телефонную трубку.

– Я им скажу, что вы сейчас же приедете.

И он без особой охоты поехал.

Глава двадцать вторая

Иоганн стоял в нерешительности, положив руку на щеколду калитки. Ему не верилось, что этот большой мрачный дом с запущенным садом и есть знаменитый клуб его дядюшки. Вероятно, он спутал адрес. В окнах было темно, и лишь горящая лампочка над входом свидетельствовала о том, что в доме есть люди. Иоганн еще раз посмотрел на номер.

Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо, и Иоганн подскочил от неожиданности.

– Какого дьявола! Что ты здесь делаешь? – рявкнул гортанный голос.

Иоганн резко повернулся в тщетной попытке вырваться и в тусклом свете увидел злое лицо и колючие глаза. Свободной рукой неизвестный начал ощупывать его карманы.

– Отвечай! – гаркнул он, грубо встряхнув Иоганна.

Проглотив комок в горле, Иоганн сказал запинаясь:

– У меня поручение от дяди.

– Какого еще дяди, черт бы его побрал?

– От Карла фон Рендта. Он болен. Я принес это письмо.

Человек надел очки и прочел адрес на конверте. Затем он тихо рассмеялся, и его рука снова опустилась на плечо Иоганна, но на этот раз дружески.

– Так, значит, вы и есть мюнхенский племянник! Мы много о вас слышали. Пойдемте.

Он открыл калитку, втолкнул в нее Иоганна и, продолжая обнимать его за плечи, поднялся с ним по ступенькам крыльца. Незнакомец позвонил – он дал тот же условный звонок, каким фон Рендт обычно возвещал о своем приходе. Они услышали лязг цепочки. Дверь распахнулась. Незнакомец толкнул Иоганна вперед, проговорив:

– Племянник фон Рендта.

Человек у двери опустил крышечку глазка, задвинул засов и заложил цепочку.

– Мы его ждали, – сказал он, взяв Иоганна за другую руку.

Иоганн попытался объяснить им, что он пришел только затем, чтобы отдать письмо, но они его не слушали. У него мурашки забегали по спине, когда он пошел между ними по мрачному, тускло освещенному коридору. Дверь распахнулась, и они очутились в большом зале; люстры бросали рассеянный свет на громоздкую мебель с резьбой; окна были наглухо задрапированы тяжелыми парчовыми портьерами, спускавшимися с потолка до пола, стены были увешаны старинными картинами с изображением замков и гор. Этот зал и люди в нем напомнили Иоганну гостиную его бабушки во время званого вечера.

Провожатые Иоганна подтолкнули его вперед, и взгляды мужчин, группами стоявших в зале, скрестились на нем. Он ощутил их подозрительность как нечто реальное, но она вмиг рассеялась, когда прозвучали слова:

– Племянник фон Рендта! Он принес пакет.

Незнакомые люди устремились к нему. Они пожимали ему руки. Похлопывали по спине. Протягивали бокалы. В их приветственных возгласах звучали какие-то незнакомые ему акценты. Он смутно понял, что был для них не просто племянником фон Рендта, а символом чего-то очень важного, но чего именно, он не знал.

– Так приятно, что ты сегодня с нами, – прошамкал какой-то старик. – Мы должны поднять тост за братство. – И голосом неожиданно сильным и звучным, он выкрикнул: – Братство!

– Bruderschaft! Testveriseg![19] – скандировали все присутствующие, чокаясь с Иоганном. Но их свирепый тон никак не вязался со значением этих слов.

– Ты должен стать членом нашего клуба. – Старик снял с лацкана своего пиджака значок с буквой, «U» и приколол его Иоганну. – Усташи с радостью принимают тебя в свои ряды.

Иоганна взял за локоть красивый мужчина средних дет с зачесанными назад седеющими волосами.

– Ты всецело завладел новым членом нашего клуба, брат! Он немец и, следовательно, принадлежит также и к нашему венгерскому союзу «Скрещенные стрелы». Твой дядя – наш добрый друг, ты должен носить и нашу эмблему.

И он приколол к другому лацкану Иоганна значок, изображающий крест из стрел.

– Не беспокойся, – сказал он Иоганну, неверно истолковав его растерянность. – В Австралии эти значки можно носить где угодно, говори только, что ты борец за свободу и ни у кого не будет никаких возражений. Они здесь абсолютные невежды и ни в международных организациях, ни в их эмблемах не разбираются. Им лишь бы не свастика. Кретины! Не понимают, что у нас всех одна цель. Дядя тебе дал свастику? Сейчас ты можешь надеть даже ее.

Иоганн покачал головой.

– Ах да, ему, бедняге, видимо, очень плохо. Ну так я сделаю это за него.

Он приколол свастику на галстук Иоганна и отступил на шаг, чтобы полюбоваться ею.

– Не по правилам, конечно, но зато как смотрится! Теперь ты совсем наш.

Все снова подняли бокалы.

– За возвращение на родину!

Иоганн выпил с ними. Старик и венгр взяли его под руки.

– А теперь пойдем, ты должен воздать честь нашим доблестным вождям.

По их знаку раздвинулись широкие двери. Они торжественно провели Иоганна под аркой к задрапированному флагами возвышению перед мраморным камином и остановились, глядя на портрет Гитлера в натуральную величину.

Щелкнули каблуки. В нацистском приветствии рванулись вперед руки, гаркнули голоса:

– Хайль Гитлер!

Иоганн сделал то же самое.

– Они думают, что он умер, – сказал старик, – но он живет и вдохновляет нас на подвиги во имя будущего.

Красные, воспаленные глаза старика наполнились слезами, и, притянув Иоганна к себе, он поцеловал его в обе щеки.

– Как хорошо, что ты с нами! Ты молод, ты наша смена. А здесь… сколько молодых хорватов предают нас. Сколько молодых немцев не оправдывают наших надежд. Молодые венгры не хотят продолжать дело своих героических отцов. Но ты продолжаешь дело своего дяди. Ты пришел к нам. Ты будешь нашим преемником в борьбе, которую мы ведем уже полвека, а если понадобится, будем вести еще пятьдесят лет. Взгляни! Вот наш великий вождь.

Они оба поглядели на портрет рядом с портретом Гитлера. Выбросив руку вперед, старик прокричал:

– La dom Spremi![20] Конечно, твой дядя говорил тебе, что мы, усташи, всегда готовы бороться за родину. Ты знаешь, кто это?

Иоганн отрицательно покачал головой.

– Как? Ты не узнаешь великого вождя нашего народа, Анте Павелича, который был во главе усташей, сражавшихся в Хорватии бок о бок с нацистскими армиями? Увы, его уже нет в живых, но мы продолжаем его дело. – Старик сокрушенно покачал головой. – Недавно мы потеряли девять наших отважных молодцов. Мы их забросили в так называемую Югославию, возложив на них священную миссию – уничтожить Тито и других красных. Но всех наших людей предали, и, боюсь, это сделал кто-то здесь, в Австралии. Вот почему мы должны с большой осторожностью принимать новых членов в наш клуб. А предстоит столько работы. Австралийцы считают, что здесь нам нужно забыть «старые распри», – он усмехнулся. – Они не знают, что мы, усташи, дали клятву быть верными нашему делу до последнего вздоха.

Венгр настойчиво потащил Иоганна от старика.

– Ты должен также приветствовать вождя союза «Скрещенные стрелы», вдохновляющего нас в борьбе.

Он остановился по другую сторону камина, где висел портрет человека с угрюмым лицом.

– Салаши, вождь нашего народа. – И рука венгра взлетела в салюте. – Kitartas![21]

Стоящий рядом мужчина повторил этот жест, проревев:

– Eljen Szalasi![22]

Красивое лицо венгра стало суровым. Он круто повернулся на каблуках.

– Наша страна вправе гордиться своими заслугами. Ты, вероятно, знаешь, что именно Венгрия указала путь Муссолини и Гитлеру, когда даже еще не существовало слова «фашизм».

Старик снова завладел Иоганном.

– Ты не знаком с нашим польским другом? Он был в отряде Лотического, когда твой дядя приехал в Сербию, и они большие друзья.

Поляк вскинул руку.

– Мы счастливы видеть тебя здесь, – повторил старик, – не только ради тебя самого, но и ради твоего дяди. Замечательный человек! Без него у нас не было бы этого клуба. Когда он приехал в Сидней, мы все были разобщены. Мы даже чуть было не забыли о нашей общей цели – возвращении на родину, но твой дядя сумел нас объединить, потому что война связала его узами дружбы со всеми нами.

– Я познакомился с ним еще во время войны, – подхватил венгр. – Его отряд и мои «Скрещенные стрелы» в 1942 году действовали совместно в Ужвидеке – сербы называют его Новым Садом. У твоего дяди было чему поучиться. Этих предателей сербов он знал, как никто, и он показал нам, как надо вести себя с этими бандитами и их отродьем. – Венгр затрясся от беззвучного смеха. – О да, мы умели поставить их на место!

Старик взял Иоганна под руку и ласково сжал его локоть.

– Очень хорошо, что, занимая столь важную должность, ты будешь работать для нас.

Иоганн промолчал, сообразив, что фон Рендт ничего но сказал им о его отказе; сам же он сейчас не посмел и заикнуться об этом.

– Молодые люди вроде тебя столько могут сделать! Тебе не попадался снимок в «Spremnost»?[23] Наши молодцы сфотографировались на армейских танках вместе с австралийскими новобранцами. Это очень-очень ценно для нас, потому что в здешней полиции друзей у нас маловато, и лейбористы требуют, чтобы правительство приняло против нас меры после того несчастного случая с бомбой, когда взрывом ранило одного нашего соотечественника. Он не был членом нашей организации, но для нас этот случай послужил предостережением. – И старик многозначительно ткнул Иоганна под ребро. – Бомбы должны взрываться там, где следует, э? Как, например, та, которая взорвалась в югославском посольстве в Бонне.

Смысл его слов почти не доходил до Иоганна. Его душили отвращение и страх. Ему были омерзительны эти старики, живущие воспоминаниями о своих зверствах, снедаемые горечью поражения и ненавистью к тем, кто нанес им поражение. Вместе с тем он испытывал страх: вдруг они догадаются, что среди них чужой?

Старик посмотрел на часы.

– Генерал вот-вот приедет, и надо приготовиться к встрече. Как удачно, что ты пришел именно сегодня. Ты увидишь наше и свое будущее.

Он хлопнул в ладоши, и гостиная превратилась в конференц-зал с рядами стульев. На возвышении появилась трибуна, задрапированная фашистским флагом, в центре которого выделялась черная свастика, освещенная лучом скрытого прожектора.

– Я должен встретить нашего гостя, поэтому оставляю тебя на попечении Адольфа. Тебе полезно познакомиться с нашими австралийскими друзьями. Они могут оказать тебе большую помощь.

Он представил Иоганну молодого широкоплечего красавца в рубахе цвета хаки, бриджах и высоких сапогах. Пряжку его пояса украшал череп со скрещенными костями, на руке – повязка со свастикой. Он щелкнул каблуками и лихо вскинул руку.

– Мы называем его Адольфом, – объяснил старик. – А ты тут, по понятным причинам, будешь Генрихом – в честь другого великого человека, погибшего в Нюрнберге. Наши имена ты узнаешь, когда принесешь присягу. Ты познакомился с самым выдающимся лидером национал-социалистической партии Австралии, – добавил старик, оставляя их вдвоем. Его ссохшаяся, сгорбленная фигура скрылась за дверью.

– Я не лидер, – процедил сквозь зубы Адольф. – Наш лидер в тюрьме. Я его замещаю. Я командир штурмовых отрядов и руководитель партии на юге. Там у нас две тысячи членов, все они прекрасные стрелки.

Громкоговорители над трибуной загремели «Хорст Вессель»[24].

Распахнулись двойные двери, и в зал, печатая шаг, вошли четыре молодых человека, держа вымпелы со свастикой. Они встали навытяжку перед трибуной, и луч прожектора осветил их коричневую форму, начищенные до блеска сапоги и красные нарукавные повязки со свастикой.

Иоганн не верил своим глазам. Но, может быть, это шутка, отвратительная глупая шутка?

– Они встречали его в аэропорте, – шепнул Адольф. – Молодцы, а! Вот и русский белый генерал.

В зал вошел грузный мужчина в богато расшитом мундире, который, словно вторая кожа, плотно облегал его тучное тело. За ним, печатая шаг, шли еще молодцы с вымпелами. Они замерли, задрав подбородки, а грузный человек поднялся на трибуну. Музыка смолкла. Став лицом к портрету, он вскинул руку и рявкнул, как на параде:

– Хайль Гитлер!

В ответ раздался оглушительный рев, от которого закачались люстры:

– Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!

«Они все тут сумасшедшие, – сказал себе Иоганн, – в этом нет никакого сомнения».

Он попытался разобраться в хаосе мыслей, и на мгновенье его охватил ужас: а вдруг он чем-то невольно выдал себя? Нет, дядя Карл не знает о том, что здесь творится. Он сохранил какие-то наивные иллюзии о прошлом – ведь человек, который участвовал в заговоре против Гитлера, не может быть членом такой банды. А эти люди опасны, они втянут его в какую-нибудь неприятную историю.

Под гром аплодисментов генерал военным шагом подошел к краю возвышения и с дрожью в голосе произнес:

– Братья по оружию!

Раздался взрыв аплодисментов, и генерал подождал, пока шум не затих.

– Братья, – повторил он по-немецки, но с сильным акцентом, – я привез вам привет от всех участников мирового крестового похода против большевизма, которым я имею честь руководить.

Он снова подождал, пока не смолкли восторженные возгласы.

– Приветствую вас, как боевых соратников, поднявших четверть века назад в различных странах мира священное знамя свастики во имя общего святого дела, во имя победы нацизма, и славы нашего фюрера, величайшего человека истории.

Все, как один, встали, и стены дрогнули от возгласа «Хайль Гитлер!». Когда все успокоилось, оратор продолжал:

– Я знаю вас как доблестных борцов, которые бросили вызов своим правительствам, как и я когда-то бросил вызов темным силам большевизма в моей стране и вступил в армию великой Германии. Я говорю вам об этом, ибо хочу, чтобы вы знали, что я также изведал горечь изгнания, и я приветствую вас не только как моих боевых соратников, давших клятву искоренить большевизм во всех уголках земного шара, но и как товарищей по несчастью, обреченных влачить свои дни в изгнании на чужбине. Кто мог подумать в том году, когда мы, славянские сторонники Гитлера, начали крестовый поход против большевизма, что двадцать лет спустя я должен буду сообщить вам, верным сторонникам идеи пангерманизма, что мы в настоящее время не в силах справиться с коммунистическими силами в Европе?

Его речь была прервана криками.

Он подождал, пока они смолкли.

– Братья, мне так же больно, как и вам. Я знаю, там, в демократических странах, способны пойти на любое предательство. Они предали моего отца в 1920 году. Они предали Гитлера в 1939 году. Они предали нас в Европе в пятьдесят третьем, в пятьдесят шестом и шестьдесят первом годах. Разве кто-нибудь встал на защиту Венгрии? Берлина? Все слова, слова, слова. Громкие слова. Пустые обещания, и только. Сейчас даже сам папа римский предает нас своей болтовней о «мирном сосуществовании». Разве кого-нибудь из них заботит судьба наших злополучных стран? Они продадут нас завтра так же, как продали нас вчера. Но мы зависим от них, и, стало быть, мы вынуждены изменить тактику. Вот почему я прибыл в Австралию с планами нового крестового похода.

Люстры закачались от грохота аплодисментов.

Иоганна охватил ужас. «Они маньяки, – подумал он, – опасные маньяки».

– Наши хозяева воюют во Вьетнаме, – продолжал генерал. – Они будут вести войну в Юго-Восточной Азии все ближайшие десять лет. Они нуждаются в нашей помощи. И я приехал к вам, чтобы создать боевой отряд нашей организации– антикоммунистический клуб Юго-Восточной Азии, воспользуемся тем названием, которое дали нам сами коммунисты.

Его слушатели молчали. Генерал многозначительно понизил голос.

– Война во Вьетнаме приведет к краху коммунистического Китая. Крах коммунистического Китая даст нам возможность с двух сторон начать наступление на большевистскую Россию – самое страшное в мире зло. А когда мы уничтожим Россию, мы вернемся с триумфом, каждый на свою родину, чтобы очистить ее от этой скверны. Смелее, братья! Медлить нельзя. Весь мир открывается перед нами. Священное знамя свастики держат надежные руки в Англии, Америке, в шестидесяти четырех белых странах мира.

Он опять говорил во весь голос.

– Когда мы выступим снова, миллионы рук поднимутся в приветствии вместе с нами. Выборы в Западной Германии показали, как возросло наше влияние. С каждым днем увеличивается число наших соратников в Австралии и во всем мире. Дайте нам несколько лет, и нацистская воля к победе возродит новый порядок Адольфа Гитлера. Мы уничтожим не только евреев, коммунистов и негров, но и всю демократическую шваль, сюсюкающую о «мирном сосуществовании». На сей раз мы либо победим, либо весь мир погибнет с нами в пламени.

Генерал повернулся к портрету фюрера, и зал содрогнулся от криков «Зиг хайль!».

Глава двадцать третья

Иоганн взбежал по лестнице, прыгая через ступеньку, словно спасаясь от преследования. Он нажал кнопку звонка – два коротких, один длинный, как его научил дядя Карл.

За дверью было тихо. Миссис Шмидт, как всегда, крепко спала. Он позвонил еще раз и, наконец, услышал шлепанье ее туфель в холле.

– Кто там? – проворчала она.

– Свои, – ответил он, как ему велел отвечать дядя.

Она отперла английский замок, отодвинула задвижку, посмотрела в щелку, слегка приоткрыв дверь, и лишь тогда сняла цепочку.

Иоганн вошел.

– Идите спать, миссис Шмидт. Я сам закрою дверь.

– Нет, нет! – упрямо сказала она. – Ваш дядя говорил, чтобы я всегда делала это сама.

Она защелкнула замок, задвинула задвижку, накинула цепочку.

– Ну как дядя?

– Уснул. Жар спал, но заходила та женщина, дала ему таблетки, вымыла его. По-моему, ей нравится его мыть.

– И очень хорошо, раз вы не хотите выполнять обязанности сиделки. А сейчас идите-ка спать, а то не выспитесь.

Миссис Шмидт, что-то ворча и шаркая шлепанцами, отправилась в свою комнату.

Иоганн долгое время не мог уснуть, обдумывая, как убедить дядю в том, что его связь с так называемым Клубом земляков чревата опасными последствиями. А когда он, наконец, заснул, армии солдат в тяжелых сапогах прошли сквозь его сновидения.

На другой день вечером, когда он вернулся домой, фон Рендт, еще в халате, сидел в гостиной и поджидал его.

– Не рано ли вы встали? – спросил Иоганн, удивленный столь внезапным выздоровлением.

– Не беспокойся, сегодня я чувствую себя хорошо. Только немного ослаб после приступа. Так всегда – три дня, и все проходит. Почему ты так поздно? Не терпится услышать новости. Мне звонили из клуба и сказали, что ты славный мальчик – быть может, чересчур скромный. Ну, да это лучше, чем быть таким, как здешние безмозглые горлопаны.

– Я не хотел оставаться, но они не отпустили меня, – нерешительно сказал Иоганн.

– Они рады друзьям. Дай мне графин. Надо отметить это событие.

– Какое событие? – спросил Иоганн, поставив графин и рюмки на маленький столик рядом с дядей.

– Твое знакомство с моими друзьями.

Иоганн испытующе посмотрел на него, стараясь понять, что кроется за этими словами.

– Друзья? Какие они друзья? – спросил он наконец.

– А какие тебе нужны? Просто мои друзья, и все, Или тебе, как этой Лиз, нужно непременно всех анализировать?

Иоганн одним глотком выпил виски, подошел к столику и налил еще.

Фон Рендт устроился поглубже в кресле и поднял свою рюмку.

– Prosit![25]

– Gesundheit![26] – рассеянно ответил Иоганн, вертя в руках полную рюмку и подыскивая нужные слова. – Дядя Карл, я хочу с вами серьезно поговорить.

– Уже неплохо! Ты ведь всегда молчишь. Тебе там понравилось?

Иоганн не знал, сможет ли он сказать дяде всю правду.

– С тех пор как я приехал сюда, я часто думал о том, что вы любите жить прошлым. Теперь я в этом окончательно убедился.

– Ах, так! – Улыбка исчезла с лица фон Рендта, в глазах появилась настороженность.

– Вы спрашиваете, понравилось ли мне там? Ну разве может понравиться подобное место?

– А чем оно плохое? Очень милый клуб, там бывают приятные люди, хотя в большинстве это венгры, хорваты и другие славяне. Конечно, нельзя от них требовать, чтобы они походили на нас, немцев.

– Как вы попали в общество этих субъектов?

– Судя по твоим словам, ты их не одобряешь?

– Мягко выражаясь, да.

– А на чем же основана твоя неприязнь?

– То, что я видел там вчера, – отвратительно.

– Могу я спросить, что же тебе там так не понравилось? Тебя плохо приняли?

– Нет, меня приняли хорошо, потому что я ваш племянник.

– Так чем же ты недоволен?

Иоганн подошел к креслу фон Рендта и остановился перед ним, все еще недоумевая.

– Дядя Карл! – неуверенно начал он. – Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали. Вы помогли мне сюда приехать, предоставили мне кров, познакомили со своими друзьями, дали освоиться на первых порах – без вас мне, конечно, пришлось бы гораздо труднее. Я благодарен вам и за то, что вы хотели бы для меня сделать. Вы, кроме того, давали мне всякие советы, и я внимательно их выслушивал, потому что я тут совсем недавно, и я не сумел бы возразить вам, даже если ваши советы противоречили моим убеждениям. Да, я часто молчал, когда бывал с вами не согласен.

– Я этого не замечал.

– Я спорил только о несущественном. Что же касается главного, я просто воздерживался от замечаний так же, как я никогда не возражал ни бабушке, ни дяде Руди. Но сейчас я хочу задать вам очень серьезный вопрос. Знаете ли вы, что на самом деле происходит в Клубе земляков?

Фон Рендт громко расхохотался.

– То же, что и во всех клубах мира, где собираются изгнанники. Мы пьем слишком много, а потому слишком много смеемся, рассказываем мужские анекдоты, хвастаемся своими победами над женщинами, поем свои песни. Или даже допиваемся до того, что плачем в тоске по родине, вспоминая об утраченном, und so weiter[27].

– Но почему вы ходите туда, а не в какой-нибудь безобидный немецкий или хорватский клуб? Там тоже много людей, которые тоскуют по родине, да и песен там поют не меньше.

– Вздор! Ты скоро предложишь мне вступить в этот паршивый клуб югославских переселенцев! – Фон Рендт сделал примирительный жест. – Мой милый мальчик, ты просто сентиментален. Пойми, у меня нет ничего общего с этими чувствительными иммигрантами, которым ничего не надо, кроме одного: ассимилироваться в Австралии. У нашего клуба иные цели. Все мы люди военные. Я буду с тобой откровенен, Иоганн. Я был и остаюсь военным. Вот почему меня тянет в общество этих людей. Я даже питаю симпатию к австралийским военным. Наши мысли работают в одном направлении. Нас не одурачить банальными разглагольствованиями о демократии. Мы знаем, что сила – это все. Вот эта убежденность и связывает меня с членами клуба.

– Вы не знали, что они нацисты?

– Ну, разумеется, некоторые состояли в дружественных рейху организациях. Уж не думаешь ли ты, что мы воевали без союзников? У меня были друзья в Венгрии – я бывал там еще до войны: знакомые румыны-железногвардейцы, поляки, которые нас поддерживали, ну и, конечно, усташи. Естественно, что усташи мне ближе всех, так как я родился в Хорватии. И цели у нас с ними одни и те же.

– А я думал, что славян вы презираете.

– Усташи – не славяне. Хорваты, как установили наши этнологи, происходят от готов. А ты когда-нибудь слыхал об Анте Павеличе и Артюковиче?

– Мне казалось, что это военные преступники! Бабушка очень рассердилась, когда дядя Руди послал им деньги в Калифорнию.

– Военные преступники? Этого понятия теперь не существует. Те, кого в сорок пятом называли военными преступниками, сегодня возглавляют НАТО. Вот так-то!

– Но насколько я знаю, усташи всегда были преступниками.

– И это все, что ты узнал от Руди о наших доблестных братьях по оружию?