Скажи смерти «нет!»

Миссис Холл, темноволосая хрупкая женщина с огромными зелеными глазами на тонком личике, мечтательно посмотрела на сестру.

— Если бы это было утром, я бы хотела услышать детскую передачу — знаете, эту — «Детский сад у микрофона». Я всегда слушала ее с моей малышкой.

Миссис Лэмберт снова разрыдалась.

Сестра Конрик в отчаянии всплеснула руками.

— Ну, вы просто невозможный народ, больше я ничего не могу сказать, все вы, все, все! Вот я пойду и сама выберу программу, а если вам не понравится, можете выключить.

Она возмущенно отправилась к выходу и в дверях остановилась, чтобы погрозить им всем кулаком.

— Если я вернусь и вы не будете слушать, я вам, ей-ей, головы всем поотрываю вместе с наушниками.

И вся третья палата, даже миссис Лэмберт, послушно надела наушники и стала слушать программу, выбранную сестрой Конрик, — смесь убогих мелодий, музыкального сопровождения рекламы и бесконечных увещеваний принимать то-то и то-то, чтобы улучшить здоровье, носить то-то и то-то, чтобы улучшить фигуру, и употреблять такой-то и такой-то крем, чтобы улучшить цвет лица.

Джэн оглядела длинный ряд коек, но ничего не смогла прочитать на лицах больных. Все они лежали с полуприкрытыми веками, откинувшись на подушки, прижав к голове наушники, и лица их такие различные и по чертам своим и по цвету: круглые и розовые, иссера-желтые и худые, огрубевшие или тонкие и красивые, — все эти лица были схожи в одном — на всех них лежал отпечаток какой-то скрытности. Даже когда глаза у них были открыты, как у маленькой миссис Холл, которая, не отрываясь, смотрела через противоположное окно на узкую полоску неба, зажатую между краем окна и стоком наружной веранды, даже тогда нельзя было понять, о чем они думают.

«Тра-ла-ла-ла-ла-ла… — плыли звуки „Голубого Дуная“. „Где второй, там и третий“, — слова эти помимо ее воли настойчиво звучали у нее в голове.

«Это глупо, — говорила она себе, — это просто суеверие, правильно говорит Барт, что даже когда это случается, это, конечно, простое совпадение».

Джэн аккуратно сняла пепел от сигареты, попавший в послеобеденную чашку молока. Она должна пить молоко, она должна есть все, что ей приносят. Она не поддастся этому постыдному суеверию. Взять, к примеру, хотя бы Линду и Дорин. Да и сама ведь она уже начала поправляться. Она не будет, как миссис Лэмберт, лежать здесь и реветь в платок. Она достала печенье, которое принес ей Барт, и стала угощать миссис Лэмберт. Но та только покачала головой. Сестра Конрик остановилась у них в ногах.

— Ну-ка, миссис Лэмберт, выпейте свое молоко и съешьте печенье, которым вас душечка миссис Темплтон угощает. И чтоб я больше не слышала от вас всей этой ерунды!

Миссис Лэмберт смотрела вслед сестре, как будто не понимая, о чем она говорит.

— Сестра, — умоляюще прошептала она, не шелохнувшись. — Сестра!

Сестра Конрик обернулась.

— Ну, будете умницей?

Миссис Лэмберт теперь сидела на постели, и глаза ее лихорадочно сияли на исхудавшем сморщенном личике.

— Сестра, вы не могли бы вызвать по телефону моего мужа?

— Звонить вашему мужу? Боже мой, деточка! Чего ради звонить среди недели? Вы же знаете, доктор даже не позволит вам подойти к телефону.

— Знаю, но вы не смогли бы сами ему позвонить, ну, пожалуйста, сестрица, и попросите, чтоб он приехал за мной. Я хочу домой.

Сестра Конрик удивленно взглянула на больную, потом рассмеялась с напускной веселостью.

— Так вам домой хочется, правда, девочка? — Она подошла к ней ближе и потрепала ее по влажным волосам. — Хорошенькие вы мне вещи говорите после того, как я для вас специальной передачи по радио добилась и все такое прочее. Ну-ну? Так мы вам больше не нравимся?

Миссис Лэмберт взяла в свои тонкие ручки большую и ловкую руку сестры и любовно сжала ее.

— Вы же знаете, что это не так, сестра. Просто… Просто я хочу домой — вот и все.

Сестра обняла миссис Лэмберт за дрожащие плечики и прижала к себе, словно испуганного ребенка.

— Ну, ну, детка, теперь вам уже недолго осталось ждать, — уговаривала она. — Последний снимок у вас был хороший, и доктор был вами очень доволен. Так что уж вы теперь не портьте все. Вы же помните, что случилось, когда вы домой вернулись в последний раз.

— Тогда совсем другое дело! Тогда у нас настоящего дома не было, мы жили в заливе Херн Бей в военном бараке из кровельного железа, знаете?.. Он сильно нагревался в жару, от этого мне и хуже стало. У меня б никогда этого кровоизлияния не случилось, если бы не жара, — она вцепилась в руку сестры.

— Ну вот, а теперь подождите немножечко, пока муж достанет для вас подходящее жилье, а вы чуть-чуть окрепнете, и тогда он приедет за вами в настоящей сказочной карете, и детишки ваши будут рядом скакать на белых лошадках, и мы устроим вам замечательные проводы тогда, правда, детка?

Миссис Лэмберт подняла на сестру Конрик умоляющий взгляд.

— Но я не могу ждать, сестра! Я должна сегодня же уехать домой.

— Ну хорошо, хорошо! — Сестра Конрик потрепала ее по плечу. — Вы ложитесь, а я пойду поговорю с доктором.

Через несколько минут сестра вернулась со шприцем. Миссис Лэмберт не протестовала. Она лежала молча, и ее широко раскрытые, полные муки глаза, не отрываясь, смотрели куда-то мимо сестры, словно видели что-то там вдали, чего не видел никто из них.

Сестра Конрик повысила голос:

— А ну, кто здесь еще в палате радио не слушает и молоко не пьет, а?

Замелькали десятки рук. Женщины поправляли наушники и подносили чашки к губам.

Сестра Конрик медленно шествовала вдоль палаты, поглядывая по сторонам, и с напускной свирепостью грозила им уткой.

— Если я увижу, что кто-нибудь из вас не ест, не пьет и не слушает радио, то тут же кверху попой поверну и приложу ей вот это судно другой стороной, да так, что не поздоровится. Слышали?

Со всех сторон послышался нервный смех, забулькало молоко, взволнованные глаза следили за сестрой. В наушниках слащавый тенор уверял каждую в том, что пойдет рука об руку с нею через просторы прекрасной золотой страны.

II

Кашель миссис Лэмберт пробудил Джэн от беспокойного сна. Больше никто во всей палате не пошевелился. Джэн не знала, сколько сейчас времени, в узкой полоске неба, что виднелась в противоположном окне между стоком веранды и подоконником, все еще светилась одинокая звезда. Джэн пошарила рукой, ища выключатель, и в тусклом свете надкроватной лампочки увидела, что миссис Лэмберт всем телом подалась вперед, словно это могло дать воздух ее страждущим легким. Джэн услышала, как она, всхлипывая, глотает воздух, как сдавленно шепчет, задыхаясь: «Сестра, сестра!»

Не снимая руки с кнопки звонка, Джэн соскользнула с кровати, ощутив под ногами прикосновение холодного пола. Сердце ее отчаянно колотилось, и все в ней возмущалось при одной мысли о том, чтоб прикоснуться к этому телу, корчившемуся в ужасной борьбе с удушьем. В этом теле больше не было ничего человеческого. Это был предмет.

Затем совершенно машинально Джэн приподняла миссис Лэмберт и прислонила ее к подушке. Она почувствовала, как рука молодой женщины вцепилась ей в запястье, как будто таща ее за собой куда-то во мрак, где шла сейчас борьба между жизнью и смертью. Джэн услышала какой-то хрип и клекот у нее в горле, потом кашель потряс тело миссис Лэмберт, и изо рта у нее теплой струей полилась кровь, обливая ночную рубашку, простыни и зажатую, как в тисках, руку Джэн.

Подошла ночная сестра. Она оттолкнула Джэн и, назвав ее дурочкой, велела ей немедленно идти в ванную, отмыть руки и переменить ночную рубашку. Вернувшись, Джэн юркнула в постель и лежала там, застыв в неловкой, напряженной позе. Потом она ощутила укол в руку, и блаженная дремота, разлившись с наркотиком по ее телу, отгородила ее спасительной стеной от агонии миссис Лэмберт.

III

Когда на следующее утро Джэн пришла в сознание, койка миссис Лэмберт была уже пуста. И хотя Джэн была еще слишком оглушена наркотиком, чтоб обратить на это внимание, она все же заметила, что прежней нервозности в палате не было — неумолимый третий удар обрушился, и палата № 3 вернулась к обычной жизни.

Глава 42

I

На следующий день Барт получил записку с просьбой зайти в кабинет главного врача. Он шел туда, полный самых радужных надежд. Все очень хорошо отзывались о докторе Хейге, и сейчас, впервые знакомясь с ним, Барт почувствовал, что действительно все в этом человеке располагает к доверию. У него было удивительно молодое и свежее лицо, но держался он со спокойным достоинством, внушавшим уважение.

Доктор Хейг просто и приветливо пригласил Барта сесть в кресло и предложил ему сигарету, потом пододвинул к себе ворох врачебных рапортов, на самом верхнем из которых Барт прочитал имя Джэн.

— Я подумал, что вы, наверно, хотели бы поговорить со мной о миссис Темплтон.

Он постукивал пальцами по бумагам, задумчиво хмурясь.

— Она, вероятно, уже сама рассказывала вам, что мы ей сделали просвечивание, несколько анализов и произвели всесторонний осмотр.

Он вопросительно взглянул на Барта.

— Мне нет нужды повторять это все снова, поскольку вам, видимо, обо всем подробно рассказывали?

Барт улыбнулся.

— Да, мы оба были так рады, что наконец что-то стало налаживаться.

— М-да…

Доктор помялся и помолчал немного, сдвинув свои густые брови.

— Когда в последний раз миссис Темплтон была на просвечивании перед тем, как приехать сюда?

Барт задумался, прикидывая в уме сроки.

— Дайте мне сообразить — так, это было, по-моему, около полутора месяцев назад. Она была на рентгене через три недели после возвращения с гор.

— У вас есть этот снимок?

— Нет, он у доктора Мёрчисона Лейда.

— Вы не помните, каково было его заключение?

— Я точно не помню медицинских терминов, но он тогда сказал, что заключение подтверждает его мнение о том, что продолжать пневмоторакс больше нет нужды.

— И все?

— Да, и еще, что он не видит, почему бы ей теперь не идти на поправку. Если бы еще что-нибудь важное было, я бы ни за что не пропустил.

Что-то в поведении доктора Хейга заставило Барта вдруг замолчать, прервав свои объяснения.

— А что, доктор, разве с ней что-нибудь случилось? — настойчиво спросил Барт.

— Видите ли, Темплтон, мне очень жаль вас расстраивать, но вчерашний осмотр показал изменения в состоянии вашей жены.

— Ей хуже, доктор?

— К сожалению, как показало просвечивание, теперь поражены оба легких.

— Но ведь, когда она из Пайн Риджа вернулась, только одно легкое…

Барт пытался собрать пришедшие в смятение мысли.

— И насколько это серьезно?

— К сожалению, дело зашло довольно далеко.

Барт поднялся и яростно швырнул окурок в камин. Когда он повернулся к доктору, лицо его было искажено от гнева.

— Если дела так плохи, то доктор Мёрчисон Лейд должен был бы знать об этом. Почему же он ничего не сказал нам?

Доктор Хейг пожал плечами.

— Из того, что у вашей жены теперь двустороннее заражение, не следует, что его можно было увидеть при просвечивании три месяца назад. Без сомнения, те месяцы, что вашей жене пришлось провести дома без надлежащего ухода, значительно ухудшили ее состояние.

— Во всяком случае Лейд должен был знать во время прошлого просвечивания, что ее второму легкому тоже грозит опасность. Если бы он мне все прямо тогда сказал, я бы любым путем денег достал и устроил ее в больницу.

Доктор вздохнул.

— Теперь бесполезно возвращаться к этому. Садитесь-ка и выслушайте меня.

Лицо у Барта скривилось от злобы, и казалось, что руки его судорожно сжимаются вокруг чьего-то воображаемого горла.

— Ух, если бы мне этот лживый мерзавец в руки попался…

— Прекратите это!

Голос доктора привел его в чувство.

— Бранью мы тут ничего не добьемся. Единственное, что сейчас можно сделать, — это установить, как надо лучше лечить вашу жену, а если вы будете себя так вести, то от вас помощь будет невелика.

Барт закусил губу, стараясь снова овладеть собой. Руки его были судорожно сжаты. Наконец он сел и после долгого молчания заговорил:

— Простите, доктор! Просто мы оба так ликовали, когда здесь освободилось место. Нам казалось, что кончились, наконец, все наши невзгоды. А теперь еще это! Так что я немного не в себе.

— Вам нечего извиняться передо мной. Я понимаю, что вы должны переживать; я о вас много слышал от заведующего туберкулезным отделением в Сиднее. Я, пожалуй, и вам тоже что-нибудь укрепляющее пропишу. Вы ж небось совсем измотаны после всего, что пришлось перенести.

Барт подозрительно взглянул на врача.

— Ах это? Нет, нет, ничего такого у вас нет. Ваш снимок показал, что у вас совершенно здоровые легкие. Любопытная вещь, — вам это может показаться интересным — инфекция от мужа к жене и наоборот передается довольно редко. И не берусь даже сказать почему, ведь вообще в семьях случаи заражения очень часты. Но, так или иначе, укрепляющее средство вам не повредит. Вряд ли работа здесь покажется вам легкой или приятной. Откровенно говоря, когда я услышал, что вы хотите приехать, мне эта затея поначалу вовсе не улыбалась! Но теперь, когда я с вами повидался, я себя чувствую спокойнее.

Он замолчал и поправил стопку бумаг на столе.

— Сейчас мы начнем вашей жене курс стрептомицина.

Барт озадаченно взглянул на врача.

— Но доктор Мёрчисон Лейд сказал, что в ее случае это не подходит.

— В то время, вероятно, не подходило, но сейчас совсем другое дело.

Барт снова настороженно поднял взгляд.

— А что, у нее еще что-нибудь появилось?

— К сожалению, да. Я заметил, что голос у нее стал хриплым. И вот осмотр показал, что у вашей жены туберкулез гортани.

Барт продолжал смотреть на главного врача, не в силах выговорить ни слова.

— Это, как вам известно, весьма серьезно, но, к счастью, в таких случаях великолепно помогает стрептомицин.

Барт провел по глазам тыльной стороной ладони, как будто отгоняя заволакивавший их туман.

— Простите, доктор, но это ваше сообщение меня здорово стукнуло, — он помолчал. Потом вдруг выпалил с отчаянием: — А есть ли надежда, доктор?

Доктор складывал бумаги в папку. Барту показалось вначале, что доктор не расслышал его слов. Потом он заговорил, медленно, обдумывая каждое слово:

— Будем возлагать надежду на современную науку и хороший уход… Есть еще один момент, который мы должны обдумать с вами: что мы ей расскажем?

Барт попытался сосредоточиться, но мысли его были в смятении.

— Ну, так что? — спросил доктор.

Барт растерянно пожал плечами.

— А ей обязательно нужно говорить что-нибудь?

— Ваша жена умница, Темплтон. А как иначе вы объясните ей необходимость уколов?

Барт почувствовал на плечах тяжелый груз ответственности. Нужно было принимать решение. Рассказать Джэн все — значило бросить на нее зловещую тень смерти, а он вовсе не собирается уступать ее смерти.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Мы ей расскажем насчет гортани, но ничего не скажем о втором легком. Тогда она будет знать, что нужно бороться, но не будет чувствовать, что силы в этой борьбе так неравны.

— Давайте сделаем так. — Доктор Хейг встал и улыбнулся ему. — Если речь зашла о борьбе, то я буду на вашей стороне, как бы тяжело ни пришлось.

— Скажите, а она… — Барт запнулся. Он не мог заставить себя спросить о том, что ему больше всего хотелось узнать.

— Поправится ли она, вы, наверно, это хотели спросить?

Барт кивнул.

— Ну, вы теперь, вероятно, не хуже моего знаете, что я не могу ответить на этот вопрос. В былые времена у больного в ее состоянии надежды почти не оставалось, но при помощи стрептомицина иногда удается достичь замечательных результатов. И если только он на нее подействует положительно, то в ближайшее же время вы увидите разительную перемену. Запомните: я не обещаю вам чуда. Надеюсь, вы и сами это понимаете?

— Понимаю.

Барт толкнул дверь и вышел на улицу. «Я не обещаю вам чуда». Слова эти снова и снова всплывали в его памяти. Чудо? А что такое чудо?! Линда называла себя ходячим чудом. За время болезни Джэн он уже столько раз слышал обнадеживающие прогнозы врачей, что сдержанная формулировка доктора Хейга даже показалась ему успокаивающей. «Я не обещаю вам чуда…»

Он остановился на ступеньках крыльца, окинул взглядом выжженные солнцем луга, белевшие, как слоновая кость, под палящими лучами солнца и уходившие далеко-далеко, туда, где у самого горизонта на фоне неба виднелись голые отроги бурых скал. И в душе его шевельнулась надежда.

Они сотворят чудо.

II

Третья палата предвкушала перемены. Сестра Конрик решила устроить перестановку. За двадцать лет ухода за туберкулезными больными она пришла к выводу, что ничто так не поднимает дух больного, как некоторая перемена обстановки, даже если это просто новая стена или новый сосед по койке. Это отвлекает их мысли от жары и от самих себя.

— Ну, а теперь, миссис Темплтон, — скомандовала сестра, — выбирайтесь-ка отсюда. Достаточно вы тут кисли в этом углу. Мы вас на другой стороне положим, в центре палаты. Будете там лежать между двумя юными и веселыми существами. К тому же вы там сможете посмотреть на наших девочек, а палата посмотрит на вас. Ну-ка, надевайте халатик и туфли. Захватите, что сможете, а остальное я вам перенесу из тумбочки. Вот ваша снежная буря. Вам она понадобится еще рядом с Шерли.

Сестра передала Джэн стеклянный шар.

Джэн медленно прошла по проходу между койками — мимо молча следившей за ней глазами миссис Майерс, мимо койки миссис Лэмберт, на которой лежала только сегодня прибывшая новенькая, мимо других коек, откуда на нее глядели теперь уже не чужие лица — лица, которые она за неделю успела изучить, так же как свое собственное, — прошла мимо двери, ведущей в ванную и в уборные. Ноги у нее подкашивались, как в день приезда. Как тогда, Джэн ощутила на своем лице взгляды больных, но теперь они глядели на нее уже без любопытства — они успели присмотреться к ней, так же как и она к ним.

Новая соседка Джэн, хорошенькая учительница, радостно приветствовала ее.

— Я вас положила вместе, девочки, потому что вы обе такие мудреные и обе с ума сходите по книжкам и по хорошей музыке, — сказала сестра Конрик, складывая в тумбочку пожитки Джэн. — Так что не ссорьтесь!

— Да мы не поссоримся. Меня зовут Мирна, если вы еще не знаете. А вас как? Не звать же мне вас миссис Темплтон.

— Джэн.

Впервые после смерти миссис Лэмберт ей стало легче.

— Ну вот и хорошо, Джэн, теперь нас будет две мудреных.

С другой кровати на нее смотрели дерзкие глаза Шерли.

— Эй, сестра, — пожаловалась она наконец, — вы что же, и впрямь хотите меня положить с этими длинноволосыми?

— Ничего, пока вы не вцепитесь друг другу в волосы, все будет хорошо!

Сестра Конрик остановилась у нее в ногах и погрозила ей пальцем.

— Видели? — Большой крашеный рот Шерли тронула лукавая улыбка. — Вы строги со мной, а сестра, — милочка… А я-то думала, что я ваша любимица!

Сестра Конрик строго посмотрела на нее.

— Если б не твой двойной пневмоторакс, Шерли, детка, я бы сейчас перевернула тебя и здорово нашлепала по заду после всего, что мне донесла ночная няня.

Шерли поморщила нос.

— Да какого черта! — весело крикнула Шерли вдогонку сестре. — По мне, уж так: хоть недолго пожить, да весело.

Сестра Конрик остановилась на полпути и, обернувшись, ответила:

— Ну, может, эта жизнь у тебя и называется веселой, но если так дело пойдет, дитя мое, то короткой она будет наверняка. Девчата, которые сейчас спешат любить, вряд ли доживут до любви, что потом придет.

Шерли откинулась на подушку и серьезно взглянула на Джэн.

— Они, видно, и впрямь думают, что мы тут будем лежать и гнить заживо. По мне, лучше хоть немного повеселиться, пока есть еще у меня, на что мужчине посмотреть.

Джэн нервно улыбнулась ей. Она побаивалась острого язычка Шерли и боялась, что та изберет теперь ее объектом своего остроумия.

— А меня, детка, бояться нечего, — Шерли закурила и перебросила пачку Джэн. — Я тебя не съем. Я только лаю, а не кусаюсь. Так что лучше опасайся Мирны, когда она начинает с ума сходить по этому своему задавале.

Мирна вспыхнула и украдкой взглянула на фотографию, стоявшую на тумбочке.

Шерли выпустила колечко дыма.

— Бог ты мой, ты бы только его послушала. «Ми-и-рна, — передразнила она, — Мирна-а, мая дарага-ая!» Точь-в-точь как диктор на Эй-Би-Си[11].

Мирна с улыбкой взглянула на Джэн, и Джэн ответила ей сочувственной улыбкой.

Глава 43

I

Джэн наблюдала со своего нового места, как миссис Майерс безмолвно и тихо переселилась на противоположную койку, к которой сразу же прикрепили табличку «Молчание». Джэн предпочла бы, чтоб миссис Майерс не переселяли сюда: смотреть на нее было так тягостно. Зато Джэн видела теперь в соседнем окне ветку перцового дерева, тень которой раньше целый день дрожала на противоположной стене. Ветер яростно раскачивал ветку, и листва ее переливалась мелкой серебристо-зеленой рябью. А дальше, за листвой, можно было разглядеть изогнутую линию дальних холмов на фоне узенькой полоски неба, по которой были разбросаны тонкие перья облаков. Видеть даже эту веточку было для Джэн настоящим блаженством.

Она решила, что новое место должно ей понравиться во что бы то ни стало Она не должна забывать, зачем она здесь. Она здесь, чтобы поправляться. Джэн решила получше познакомиться со своими новыми соседями. Общество Мирны ее подбадривало; поведение Шерли, как бы вульгарна она ни была, напоминало о том, что жизнь за стенами третьей палаты идет своим чередом. Пусть это была та сторона жизни, от которой Джэн всегда коробило, но все-таки это была жизнь.

Напротив них миссис Эверет, которой только накануне делали френикоэкзерес — расплющивание диафрагмального нерва, — рассказывала миссис Майерс все подробности вчерашней операции. По словам Шерли, она уже в третий раз излагала эту историю. Миссис Эверет сидела на постели, очень гордая тем, что она хоть раз оказалась в центре общего внимания.

— Смотрите, — она отвернула ворот своей пижамной куртки, — смотрите, какой рубец остался!

Джэн невольно взглянула на нее. Ей удалось разглядеть только маленький шрам у основания пухлой шеи миссис Эверет.

— Не умеют они операции делать, вот что. Где вы видели, чтоб такой рубец оставался при расплющивании!

— А больно было?

— Больно?! О! — при воспоминании об этом миссис Эверет даже глаза закатила. — Меня словно молнией стукнуло.

— Ох-ох-ох! Неужто в самом деле так больно? — заохала Шерли. — Да ты что думаешь, тебе одной, что ли, это делали? Ха, да я в тот же день, как мне операцию сделали, пешком из больницы ушла и одна домой отправилась.

— Ну, наверно, у тебя не такая была операция, как у меня, — не сдавалась миссис Эверет, — вон, глянь на рубец…

— Тьфу, плевать мне на твой рубец! Да он тютелька в тютельку такой же, как и у всех других. Вот еще, подумаешь, Мария Антуанетта нашлась. Да кабы моя воля, я б вообще и разговаривать об этой поганой чахотке под страхом казни запретила.

Миссис Эверет сдалась, продолжая что-то возмущенно бормотать себе под нос.

— А у меня идея, — объявила вдруг Мирна. Она села на койке и забарабанила ножницами по крышке тумбочки. — Слушайте, девочки! — крикнула она. — У меня идея! Давайте будем каждого, кто заговорит о своей температуре, о пневмотораксе и вообще упомянет о туберкулезе, штрафовать на пенни. Ну, что вы скажете?

Миссис Холл просияла.

— Просто замечательная мысль. Веселая компания нам сейчас нужнее всего.

— Ну так, — фыркнула Шерли, — а что мы сделаем со всеми этими пенни, «ролс-ройс» купим?

— Это мы можем потом решить, — сказала Мирна. — Как, все согласны?

Палата отозвалась одобрительным ропотом.

— Да, если только Шерли не улизнет со всеми денежками, чтоб подарок купить одному из своих дружков, — сказал кто-то.

Шерли бросила злобный взгляд в сторону говорившей.

— Заткнись ты! — огрызнулась она и громко прищелкнула языком, выражая презрение ко всей палате, да и к целому миру тоже.

Мирна выскользнула из постели и поставила на стол посреди палаты жестянку из-под ячменного сахара.

— Это для монеток!

— Я знаю, что мы с деньгами сделаем! — закричала миссис Холл и захлопала в ладоши. — Мы купим лотерейный билет. Вот и развлечение у нас будет. Будем следить за номерами по газетам.

— Боже ты мой! — простонала Шерли. — А народищу-то нас здесь! Подумаешь, шесть тысяч монет на двадцать четыре души. Да я одна столько в неделю загребала, когда янки были в Сиднее. Эх-эх! — Шерли даже вздохнула, припоминая лучшие времена.

Мирна похлопала по жестянке.

— Итак, состязание начинается, девочки. Подумайте только, у меня завтра рентген, а я не смогу вам рассказать, как там моя каверна.

Шерли вскочила и вытянула тоненькую руку, указывая на Мирну.

— Ага, мисс Мудреная! Первый пенни с вас!

Мирна в ужасе схватилась за голову.

— Боже правый! Ну что ты будешь делать? А я-то еще все старалась о чем-нибудь другом думать.

Мирна отправилась к своей тумбочке, взяла пенсовую монетку и, торжественно вернувшись к столу, бросила ее в жестянку.

— Это для вас урок будет, девочки, выбирайте для разговора темы поинтереснее.

II

Узенькая полоска неба за веткой перцового дерева в тот ветреный вечер отливала шафраном в лучах заката.

Сестра Конрик остановилась в ногах у Джэн.

— А ну, надень-ка свою пижамную курточку. Ты в ней гораздо лучше выглядишь. А то твой муженек уж скоро придет. Ты не забывай, что у тебя здесь соперниц побольше, чем в старом углу. Там только миссис Майерс этому твоему здоровенному парню глазки строила, а тут ведь Шерли под боком, так что ты уж принарядись как следует.

Джэн послушно надела свою голубую пижамную курточку. Шерли присвистнула:

— Эх! Если бы мне только попался в лапы этакий шикарный верзила!

Она даже глаза закатила.

— Ну-ну, ты можешь не вздыхать и глаза не закатывать. Он парень верный.

— Ха! — Шерли откинулась на подушку и сладострастно потянулась, закинув руки за голову. — Где вы видели такого зверя?

Джэн тоже откинулась на подушку, и впервые за время пребывания в Спрингвейле лицо ее осветила счастливая улыбка.

III

Барт катил по коридору кресло с горбатеньким Билли Мейном. Билли походя обругал дряхлого старичка, попавшегося им на пути в рентгеновский кабинет, одного из тех, что нанимали здесь за шиллинг в день. Билли находился в Спрингвейле с четырех лет, и собственные родители, наверно, давно уже забыли о нем.

«Какие мысли прячутся за его недетским лицом? — думал Барт. — Только не детские мысли, уж это точно. Слишком долго он пробыл в одной палате со взрослыми мужчинами, чтобы хоть что-нибудь детское уцелело в его языке или в образе мыслей». Билли почти не умел читать и писать, некому было обучить его самым простым вещам, которые должен знать каждый ребенок. Уэстон говорил, что, по мнению врачей, он долго не протянет, и, везя его сейчас в рентгеновский кабинет, Барт думал про себя, что на этой стадии болезни вряд ли даже есть нужда в просвечивании. Но, может быть, в этом состоянии для него вообще неважно, что с ним делают, важно теперь другое: рассматривая неясные контуры его полусгнивших легких, его искривленного позвоночника, врачи смогут узнать нечто такое, что позволит им помочь другим. А может, и помочь Джэн.

Когда Барт рассказал Уэстону о своем разговоре с доктором Хейгом, тот лишь озабоченно кивнул.

— Да при этой болезни никогда ничего нельзя сказать наверняка, — подтвердил он. — Главное — это поддерживать ее дух. Чем лучше настроение у больного, тем больше надежды на выздоровление. Я видел, как выздоравливали люди, которых врачи уже приговорили к смерти…

Барт вкатил кресло с Билли в рентгеновский кабинет. Воздух здесь был спертый, все равно что в лисьей норе. Больному приходилось стоять, вдыхая пропитанный запахом потных тел воздух и глядя на рентгенолога, сидящего перед вертикальным экраном в свинцовых перчатках и свинцовом фартуке поверх белого халата, в ожидании, пока не привыкнут глаза. Но вот смутные очертания окружающих предметов начали проясняться, послышался шорох, короткий, отрывистый смех и густой гортанный голос доктора, со странным акцентом произносивший знакомые имена.

Стоя со списком больных в руке за экраном, около скрытой под абажуром лампы, повернутой так, чтобы свет не слепил глаза доктору, Барт всякий раз, когда больной подходил к светящемуся экрану, начинал испытывать сомнения: ведь на этом экране в темноте трепетал живой человеческий организм — слабо пульсировало сердце, шевелилась диафрагма, проступали очертания легких, сжатых пневмотораксом, тени ребер и весь скелет — оболочка человеческого тела.

То же сомнение шевелилось в нем, когда ему показывали рентгеновский снимок Джэн. Откуда им знать? Как смогут они по этому снимку судить о том, что происходит у нее внутри?

Доктор охотно рассказывал ему все, что он хотел знать, подробно объясняя значение рентгеновского снимка — снимка Джэн! Но, глядя, как сильные белые пальцы скользят по контурам, обозначающим каверны и скопление гноя, Барт не мог поверить, что все это правда. Разум говорил ему, что это Джэн, но все в нем содрогалось при виде расплывчатых очертаний плоти, окружавшей твердый скелет. Ему никогда не удавалось мысленно связать рентгеновский снимок с ее внешним обликом.

Что они могли понять в этом таинственном изображении?