Малый срок

Поэтому она притесняет, сажает и лжет по отношению к свидетелям Иеговы и всем верующим вообще. Мне, атеисту и бывшему комсомольцу, вера в Бога с детства казалась чем-то темным и непонятным. Здесь же я убедился в противоположном. Люди в самых невероятных обстоятельствах верят в счастье и светло поют об этом. Поистине Свидетелем Иегивы может стать только внутренне свободный человек. С огромными трудностями доставаемая ими брошюра "Сторожевая башня", издаваемая во многих странах, была для них опорой и светом. Я верил в победу их духа, и сам обретал твердость. Иранцы, за исключением контрабандистов, переходили границу по глупости. Собирается группа молдых здоровых ребят, и подогревают друг друга разговорами о привольной жизни в СССР. Работы, мол, сколько хочешь, калым платить не надо, невесты на выбор, куры ходят по улицам и яйца ими снесенные никто даже не подбирает. Идет эта группа и тут же попадает в лапы КГБ. Три года каждому за переход границы. Поищут зачинщика, главаря и, не найдя следов ЦРУ, посылают их к нам в длинных до пят рубахах с карманами, в которых они перешли границу, и больше ни с чем. Здесь им выдают одежду, место в бараке и дело, которым надо заниматься, за которое, после вычетов за одежду, питание, содержания начальства, солдат и собак, еще что-то можно получить. Многие выписывали по посылторгу клюшки, хоккейные коники и всю амуницию для игры. Тогда еще все можно было заказать и получить на адрес лагеря. После работы они сражались на ледяных пяточках до полного изнеможения, а утром опять шли на работу. Эти ребята мне были симпатичны своей неутомимостью, прямым и открытым восприятием жизни такой, как она есть, без оглядки. Для меня была очевидной невозможность изменить существующие порядки. Ребята, играющие в политику из группы "Гражданский Союз", впоследствии осужденные на дополнительные сроки, не внушали мне доверия. Все мы были знакомы, их действия всем в нашем кругу были известны. Было похоже на ловушку. Так, однажды было объявлено о собрании в помещении курсов повышения квалификации механизаторов. Один из членов этого Союза должен был рассказать о политической оппозиции в различных регионах страны. Его сообщение не внушало доверия, а весь класс в какой-то момент был заполнен солдатами охраны. Начали переписывть фамилии всех присутствующих. Наверняка осведомители донесли о предстоящем собрании, и вся конспирация являлась блефом. Мне было неприятно оказаться в такой глупой ситуации не из-за боязни последствий (хотя кому нужно увеличивать срок!), а из-за бессмысленности всех их действий. Они никак не могли выпрыгнуть из клетки, в которой выросли! То же "политбюро", тот же ЦК, те же должности и деление портфелей, мне это казалось примитивом, тем более в условиях лагерного стукачества. Конечно, главным в моем отмежевании от этого "Союза" была осторожность и "здравый смысл" крестьянина. Родители мои и их предки из крестьян, и я с гордостью себя причисляю к их сословию. Сам по себе "здравый смысл" настолько неопределенен и субьективен, что позже мне было радостно вникать в здравый смысл других людей. Статьи А.Д. Сахарова, сочинения А.И Солженицына, П. Григоренко, материалы Хельсинской группы правозащитников, Воспоминания Р. Пименова, Б. Вайля и других активных людей, верящих в действенность борьбы и поступков вопреки "здравому смыслу", были мне наукой. Движение нравственного сопротивления в лице А. Марченко и Л. Богораз, явилось для меня высшей мерой человеческого духа и верности достоинству. Это было позже, а в тот момент мысль была направлена на скорейшее освобождение и бессмысленность нашего здесь содержания. Не понимая общей ситуации в стране и мире, я не переставал верить в свой труд, который должен "вливаться в труд моей республики". Мне дали на работе маленькую комнату со столом, оборудованным чертежной доской перед окном с решеткой. За спиной была дверь, и мой начальник П.Мулик часто заходил и разглядывал мою работу. Не потому, что видел во мне бездельника и пытался контролировать, а из любопытства к делу. Более молчаливого человека мне в жизни встречать не удалось. По отдельным словам и междометиям мне стала понятна его скрытая мечта - изобретательство. В нем был заложен дар инженерных решений. Он в общих чертах объяснял мне свой замысел, а я воплощал это на ватмане. Вот этот процесс воплощения и не давал ему покоя. "Если бы я так умел, - говорил он, - много бы чего напридумал.!". За несколько месяцев работы с ним мы разработали ряд восемь или девять - деревообрабатывающих станков: многопильных, распускных, навесную пилу к шпалорезке, ограждение по конкурсу, к той же шпалорезре объявленному Иркутском, и другие. Станки изготавливали тут же по моим чертежам-эскизам. Справочника ни одного. Мне в каморку тащили подшипники, цепи, ремни, цилиндры, пилы, редукторы, электродвигатели, обрезки уголка, швеллера т.е. все что есть и, имея их в наличии, я мог проектировать станки. Чертежи брали прямо из-под рук, а некоторые станки запускали сразу в нескольких экземплярах.Однажды у нас с Петром вышел спор. Я доказывал, что приводную звездочку и на шести тянущих роликах одной цепью не соединить, а он уверял, что здесь недодумано. Наутро он изобразил мне решение, и оно было верным. Впоследствии, когда я учился в Мосстанкине, послал эту загвоздку в "Задачник конструктора" журнала "Наука и жизнь", она тут же была опубликована, и мне многие тоже писали, что ее не решить. Ответы же печатали в следующем номере. Но это было решение технического вопроса, о себе же он ничего не говорил. Отбыв десять лет заключения, он остался жить здесь же в Чуне. Обзавелся семьей и продолжал работать на Доке уже "вольняшкой". Тайга летом горит почти постоянно, и он часто из-за этого не выходил на работу. Вольных посылали тушить пожары. Однажды мы шли с ним по деревянным настилам бревнотаски, а вверху стрекотал самолет. Плетясь за ним, я спросил: "пожарный"? Он посмотрел и ответил: "Санитарный". Через длинную паузу, и, видимо, вспоминая, вдруг оживленным голосом сказал: "А я ведь тоже на самолете летал, дважды. Первый раз из-под Сталинграда нас вывозили раненых. Стонали все кругом и болтало сильно. Второй раз в салоне. "Огонек" лежит по полкам, а на руках наручники". Меня удивил такой длинный рассказ. От пожаров часто было трудно дышать. Выйдешь на улицу - все в дыму. Зайдешь в барак - то же самое, и опять тянет на улицу, будто там легче. Это было летом, а весной, с наступлением тепла, начиналась война с клопами. Заваренный герметично кузов самосвала ставили на опоры, и под ним разводили костер. Заполнявшая его вода кипела. В секциях бараков начиналась генеральная уборка. Нары-"тачанки" - двухярусные, на четыре человека, были совершенной, классической конструкцией, отработанной многими годами. Несколько ударов обухом топора по деревянным клиньям, и они превращаются в груду полностью разобранных деталей. В собранном виде нары обладали высокой жесткостью и никогда не скрипели и не шатались. Детали нар тащили к кузову самосвала и бросали в кипяток. Слой отварных клопов и пятна жира от циркуляции воды собирались по углам кузова, а посередине клокотали восходящие потоки воды и пропаривались детали нар. После доставки их в барак и сборки было приятно смотреть на них, хотелось поздравить - с легким паром! А на душу приходило успокоение, тоже как после бани, но уже не только для себя, а и для них (для нар), в общем-то и не кусанных. В выходные дни мы общались между собой, знакомились и занимались самыми разными делами. Когда людей сгоняют помимо их воли в такие скопища, то они сами по себе разбиваются в группы по интересам. Как теперь говорят - в неформальные группы. Диапозон групп был большой: наркоманы, педерасты, верующие многих направлений, любители поэзии, чифиристы, знатоки языков, анашисты, любители поболтать и послушать невероятные истории с побегами и приключениями, политики, шахматисты, картежники и многие другие. Был у нас в зоне дед, совсем старый. Солдаты дали ему отдельный домик вроде баньки, но он, пожив там, вернулся в барак. "Скучно одному, а я привык жить и общаться с людьми", - говорил он. На работу его не выводили. К нему приезжала на свидание такая же старушка-жена, и ее пускали в зону. Усядутся они на бревне и, покуривая махорку, беседуют. Нам было интересно его послушать. Журналист и историк Урала, он мог многое порассказать. Данный ему десятилетний срок меня удивлял. Спрашивал его на этот счет. Мы, мол, молодые и можем являться какой-то потенциальной угрозой власти, а он почему здесь? За что? Усмехнулся и ответил, - да сказал, что коммунисты хуже царских жандармов, они меня и посадили. Когда мы смотрели на него в недоумении, он сам и уточнял ответ,- были бы они лучше, ведь не посадили бы? Главное,- с усмешкой говорил он, - в жизни - не задумываться. И утверждал: задумаешся - пропадешь. В КВЧ книги выдавал тоже журналист. Я частенько бывал в библиотеке и он меня знал. Сегодня увидел его в бурном возбуждении. В руках у него была газета. Он подошел к моему столику и попросил прочитать заметку. Вот, вот, тыкал он пальцем в полосу - читай. Я же за это сижу! Что теперь будет? Он написал статью или письмо властям об отслуживших свою службу МТС и предлагал передать технику непосредственно колхозам, которые бы ее берегли и использовали по своему усмотрению. Срок за это пять лет. Теперь же, после опубликования постановлении об упразднении МТС, он гадал, как же поступят с его приговором? В этот период наметилась тенденция пересмотра дел, связанных с политической статьей, в основном 58-10, и переквалификации на хулиганство. Особенно она усилилась после заявления Хрущева об отсутствии у нас политических заключенных. Его придворные, наконец, додумались запрятать их в "антигосударственных преступников": остричь, лишить гражданской одежды, одеть в полосатую (признак развития текстильной промышленности и производства красителей в отличии от сталинской - сплошь серой) и превратить в "тигров". Теперь, читая воспоминания Бурлацкого о том, как они в шикарном санатории серьезно работали под руководством крупного теоретика Куусинена, решая вопрос - отменять или не отменять диктатуру пролетариата и с опаской предлагали превратить государство диктатуры пролетариата в общенародное социалистическое государство, а после найденной и утвержденной новой исторической формулировки таскались с бутылками водки из номера в номер, я и подумал, что после превращения политических и контрреволюцинонных преступников в антигосударственных, было выпито водки побольше. Каких чудаков политических только не встретить было в зоне! В нашей секции был мужик, не знаю уж какого сословия, но с детства ненавидящий новые порядки и особенно Сталина. Как назло, прямо напротив его дома в сквере поставили памятник вождю во весь рост. Каждый день, выходя из дома, он встречался со своим недругом, но молчал. Когда Хрущев на ХХ съезде объявил Сталина преступником, он поддал, и кувалдой до основания разрушил ненавистное ему сооружение. Забрали его прямо с пьедестала, откуда он собирался произнести речь. Другой наш барнаульский пьяница. В ресторане "Поплавок" метнул бутылку шампанского в официантку, обсчитавшую его. Официантка увернулась, и бутылка попала в бюст Ленина, зачем-то стоящий в ресторане на площадке между сходящимися маршами лестниц. Это летний ресторан в том самом "Ковше", о котором уже писал. Оба эти человека оказались антисоветскими агитаторами, а следовательно - политическими. Был у нас и хант по национальности. Но у того статья была посерьезней, но тоже политическая. Говорил, что загарпунил подводную лодку, приняв ее за кита. Она же его забрала и отправила куда следует. Может быть он шутил а сел за обычное шаманство, но обстановка в лагере ему явно нравилась. Он заметно прогрессировал в русском языке, с радостью осваивал новые профессии, вернее сказать, трудовые навыки, но главное, ему импонировало это много людей и окружение вниманием, когда он играл на биллиарде. Профессиональный охотник, он быстро освоил игру и обыгрывал всех. Было достаточное количество и блатных в зоне. Проще всего засадить в лагерь человека "по политике". Этим они и пользовались. Приходит к нам вор "в законе", уже в возрасте, и грозится расправиться с подобным ему зеком в нашей же зоне. Тот де засадил его по новой статье и несправедливо. Подвергнутый угрозе доказывает, что прибывший того заслуживает, и что он действовал по общему согласию и приговору прибывшему за какую-то подлость. Расправа задерживается до выяснения справедливости. Начинается переписка с другими лагерями, где прибывший ранее находился. Оттуда приходит подтверждение его вины: что решение возвратить его назад со свободы "по политике" было правильным. Страсти улеглись, но интересен сам механизм его засаживания. Он многолик, и блатной народ изощрен в его применении. В данном случае срок был получен за текст песни на мотив "Журавли". Дело в том, что слова на этот мотив, известный во всем мире, - "За кремлевской стеной заседают министры, сочиняя закон для Советской земли..." считались антисоветскими. Человек, у которого найден текст, автоматически считался его распространителем (зачем иначе хранить?) и получал пять лет срока. На это и был расчет блатных. Донос, обыск, наличие текста и - срок. Все довольны. Работники - выявлением особо опасного преступника, а блатные отмщением подлецу без приложения собственных рук. Станные метаморфозы происходят с песней и ее судьбой. Песня отражает состояние людей, как самая интимная форма искусства. Не случайно в шестидеся тые годы песня про черного кота, а в семидесятые - "А нам все равно..." про зайцев, были самыми популярными. Однако я опять отвлекся. Лагерь живет ежедневными событиями, как и любое сообщество людей. Приятных мало ,а неприятные всегда есть. По местному вещанию сообщают о нападении на начальство в разных зонах и, как результат, приговор - расстрел, приведенный в исполнение. Встречаем "расстреляных", прибывших в зону, и понимаем - опять вранье. Запугивают, но и действуют. Всего не проверишь. Над дверью в столовою лозунг: "Запомни сам и передай другому, что честный труд - дорога к дому". Это вдохновляло, когда были зачеты. День честного труда считался за три дня отбытого срока. Говорили, что водолазам даже день считали за семь. Так все пошли бы в водолазы. Когда же читали о невероятных сроках во франкистской Испании, до восмидесяти лет, то сведущие объясняли, что у них есть зачеты - день за сорок для того, кто работает. Это уже не шло ни в какие сравнения, но каждый зек живет верой в свою собственную справедливость. Видимо, так уж в природе человека заложено. Если один совершил несправедливость по отношению к другому, то он себя наказал этим, а не его. Хочу рассказать о жизни в лагере и опять отвлекаюсь. Утром, например, рассказывают о двух ребятах, надравшихся одеколона и пытавшихся изнасиловать старика в уборной. Дед заорал, и пришедшие на помощь сильно поколотили насильников. Перед пострением по пятеркам для выхода в рабочую зону через вахту обсуждается это событие, и отношение к нему разное, как в демократическом государстве. Это обстоятельство меня всегда удивляло и обадривало. Могут же люди иметь свое мнение и его высказывать. Выслушивая самые "невероятные" точки зрения на разводе, в парикмахерской, в бане, бараке, на работе во время общения, делая скидку на недоговоренность, осторожность и подозрительность, я в этом видел возможность людей быть независимыми. Духовный же нарушенный мир был не их виной. Во всем этом крылись неизмеримые возможности свободного человека. Переломали обе ноги дубиной мужику из нашей секции барака. Он молча лежал до утра, пока его не отнесли в санчасть. Видимо боялся, что добьют. Позже мне стало понятно, что это за стукачество. Как стукач он, видимо, стал не нужен, а предупредившие его тоже оставили в покое., и он стал вроде выплюнутого зуба. Все же он трусил и долго, уже на костылях изображал из себя бедного и беспомощного. Подходил ко мне на улице и все просил сконструировать вращающийся столб для наклейки афиш и объявлений, какие были в Германии и он их видел, и не переставал объяснять их преимущества. Больше заниматься ему было нечем. Основная масса зеков разобщена. Особенно те, кто постарше. Тот, что развалил скульптуру Сталина, по вечерам ставит баян на колени и, совершенно не умея иргать на нем, берет одну ноту и растягивает меха. Берет другую ноту и сжимает их. (Это в сушилке). За этим занятием со своими думами он проводит весь вечер до сна. Рядом с ним за столом ежедневно пишет жалобу в прокуратуру СССР тоже пожилой зек. Давно ему кто-то составил эту жалобу, и он ее переписывает, запечатывает в конверт, опускает в ящик для жалоб и ложиться спать. Бумажка, с которой он переписывает, вся перетертая, и он складывает ее по кусочкам. Дальше зоны эти жалобы, наверно, не идут. Поляк Корней занят обширной перепиской с заочницами. Читает полученные письма и отвечает. Получает и посылки. Однажды цензор поменял местами письма в конвертах, и две заочницы отпали, но у него были и запасные. Он работал сварщиком в мастерской за стеной моей каморки. Часто заходил и рассказывал о своих заочницах. Однако это было не главное. Самым жгучим был вопрос о возвращении на родину. Немцы шли, говорил он, против них воевал, русские шли - с ними воевал, а в результате 25 лет за измену Родине. Вскоре после моего освобождения он прислал мне письмо из Новосибирского аэропорта. Ликующее письмо о вылете в Польшу для продолжения отбытия срока. Ему было известно, что там освобождали сразу. Видимо, плакали его заочницы, а я здорово порадовался вместе с ним. Наступила макушка лета и с ней эпидемия дизинтерии в зоне. Десятки людей, поджав животы, стояли в очереди в уборные с одним входом. Над каждым очком в ряд сидели зеки на корточках, кто не мог на корточках, на стульчаках в дальнем конце. По зоне бродили доходяги. Нас выручал Г. Черепов. Отсыпал на бумажки белого порошка и велел выпить.Это был морфий. Зная, как он ему дорог, мы оценили его жертву. После освобождения я умудрялся этот порошок пересылать ему хитрым способом. Одним из первых мы познакомились с Алленом Эйбрамсом. Родился и рос он в Нью-Йорке, после смерти отца они с матерью приехали в Кишенев, когда он еще принадлежал Румынии. В 1940 году, во время присоединения Бессарабии к Советскому Союзу, мать не решилась уехать в Румынию, где у них была какая-то родня, и они остались в городе. Он вспоминал вступление танков в город. Любопытные окружали столь диковинные машины, из которых вылезали танкисты. А те, смущенные непривычным вниманием, не знали как себя вести, не понимая языка, и это тоже смущало. Один из них достал пачку нарезанных из газеты полосок и стал всем раздавать. Брали, и с любопытством переворачивали их и разглядывали, не понимая в чем смысл. Тогда танкист достал кисет и стал в эти полоски каждому насыпать махорку. Тоже непонятно. Тогда он сам насыпал себе махорки, скрутил цигарку и закурил. Окружающие пытались повторить его действия, но у них ничего не получалось. Курящие привыкли иметь дело с трубкой или папиросами. Курс обучения как сворачивать цигарки прошел успешно и разрядил осторожность и недоверие. Еще больше их удивил черный хлеб. Они приняли его за кирпичи. Пропаганда звала на великие стройки с большими заработками. Прикидывали свои деньги и рубли. Выходило действительно заманчиво. По прибытии в Магнитогорск и столкнувшись с местными условиями, завербованные хлынули назад. Их ловили и отправляли в лагеря за побег с места вербовки. Аллен проскочил назад, но началась война. В действующую армию он не попал, т.к. заявил, что у противника могут оказаться его родственники румыны. Он был чистокровный еврей румынского происхождения, если так можно сказать. Всю войну опрыскивал что-то в санитарных войсках в тылу. В 1947 году он и мать решают переехать в Америку, где у них была родня по отцу. Эта попытка оформить отъезд стоила ему осуждения на 25 лет за шпионаж. Скитался он по лагерям до 1960 года. Мать, постаревшая и оглохшая, все эти годы ездила за ним и жила вблизи лагерей. Была прислугой, и нянькой и на любой другой работе. Так и проскитались 13 лет поблизости друг от друга, но отделенные колючей проволокой. После реабилитации им дали квартиру в Кишеневе. У них отдыхала моя семья - жена и две дочки (меня не пустили в отпуск в последний момент). И я, однажды проездом из Одессы, навестил его. Мать умерла, а через два года и он умер. В больнице ему стало лучше. Читал стихи больным и готов был выписаться, но внезапно умер от сердечного приступа. Подробней, чем о других, пишу о нем, потому как он был добрым человеком, попавшим в нелепую ситуацию политического шулерства. Это типичная судьба прошедших мясорубку лагерей и не сумевших завести нормальную семью и продолжить свой род. Нашим знакомым на ДОКе стал немец Отто Лорер, потомок декабриста Н.И. Лорера. Ироничный и добрый человек, он получил срок за общее дело. Это его дело - трагический детектив. Сотни и тысячи заявлений от ссыльных немцев в условиях слежки и полного христопродавства, нужно было собрать воедино, сложить в чемодан и передать в посольство ФРГ. Большущее пространство сбора заявлений сужалось до колеи железной дороги,а затем, и до проема калитки посольства. Сколько хитроумия надо было использовать, чтобы хоть некотрые попытки в этом деле окончились успешно? Если Отто не написал об этом подвиге, то должны рассказать другие. Это интересная часть жизни немецкого народа. Отто убеждал меня в том, что мы, русские, ничего не умеем и не хотим делать и жить всегда будем нищими. Над моими доводами о помощи другим свободным народам он только хихикал. В пику его обидным словам я приводил свои. Мол, вы, немцы, только и знаете, что грабить и воевать. Побили вас в первую мировую, так не угомонились. Давай вторую воевать. Побили и в другой раз, а чтобы не задирались, разодрали вас на части поэтому и живем пока спокойно. Если дураки позволят срастись гидре, то добра тогда ждать нечего. Отто не спорил, но и не был шовинистом. Мы, конечно, шутили, но горечь о своих отечествах жила в душе каждого. Н. Семенов одно время работал на водокачке. Работа блатная для старых лагерников. Лежи себе на топчане, а как зажжется лампочка, нажми кнопку. Остальное все время твое. Сменщиком его был тоже Николай. Симпатичный парень с философией чисто жизненной, без всяких отклонений и абстракций. По марксистскому учению бытие определило его сознание. Война, потеря семьи, детдом, лагеря. Долгие лагеря, с детдома. Он освободился здесь же в Сибири. Дали комнатушку в коммуналке барака, где он стал жить. Чинил обувь соседям. Был он маленького роста, подвижный и общительный, наконец-то мог распоряжаться своей жизнью хоть в замкнутом круге паспортного режима, но мог. Как назло в комнате рядом поселилась пара чистых. Муж и жена. Жена написала на него донос политического характера - мол, не то говорит. Его предупредил приятель из милиции - хана, тебе. Пиши на расселение, несовместимые мы, и прошу расселить до скандала. Скандалила его соседка и вызывала его на срыв. Цель ее была завладеть его площадью. Он это понимал и просвета не видел. Уехать нельзя , а сесть по политике легче легкого. Написал опять заявление с просьбой о расселении, а в случае отказа, соседку порешить. Отказали. Поставил на кухню топор за дверь и стал ждать скандала. Только она зашла на кухню, тут же и понесла. Он взял топор и кинулся на нее. Она шарахнулась и лезвие топора рассекло ей печень. На визг влетел муж, но не расчитав удара в дверь, начал падать, и Николай разрубил ему крестец на лету. Тот так и врезался головой в стену, а жена осела у плиты в лужу крови. Николай пошел с топором в милицию к дежурному и положил его на стойку со словами - я там двоих уложил, иди посмотри. Через пять минут прибежал лейтенант и еще милиционер. Лейтенант схватил топор, и с опаской глядя на Николая, бледный, только и повторял - зверь, зверь, зверь! Его препрводили в КПЗ. Надзиратель обрадовался. Никак тебя не встречу. Вот твои часы - починил. Он подрабатывал как часовщик. Рассчитались. На суде был весь поселок. В основном бывшие зеки, они прекрасно понимали ситуацию. Жена соседа поливала Николая на всех перекрестках и требовала социальной справедливости. Они, мол, с мужем специалисты, а живут хуже, чем сосед, всю жизнь проведший по тюрьмам. О муже он говорил --неплохой мужик был, но дурак, куда он полез? Осудили его на десять лет, мол, сгоряча, а удары по одному разу исключали злостность. Вот теперь он и шил тапочки в свободное время от блатной работы, которую он заслужил прошедшими и теперешним сроками. Одна у него была мечта и боль. Он знал, что на земле у него есть родная сестра. В войну их разлучили, распихав по разным детдомам, а многолетние поиски результатов не давали. Когда я зашел к нему в очередной раз, то увидел на его лице неуемную радость: он все твердил - надо же так, надо же так... На водокачке был телефон и он любил по нему поговорить. И ему звонили заказчики. Телефонистка на коммутаторе, постоянно его соединявшая, тоже заказала ему тапочки для своей дочки. Она договорилась с охраной, надо было примерить, и тут-то оказалось, что телефонистка и есть его родная сестра. Огромная страна - и два человека в одной ее точке. Чудеса - бывают! Когда я освободился, выходило много новых книг, и я посылал их ребятам. Большой популярностью пользовалась книга Ремарка "Три товарища" . Книги Мориака тоже читались с большим интересом, так как упаднические настроения сильно бытовали в лагере. Однако, по утверждению Н. Семенова, самый большой интерес вызывали баллады Беранже. Половина секции собиралась вокруг его нар, когда он читал вслух. Арнольд работал на многопильном станке, где выпускали тарную дощечку. Напарником его был бывший уголовник или бытовик, как их называли в отличие от политических, Мещеряков, с ними же работал одноногий контрабандист в челме, из южной республики. Они частенько заклинивали пилы и сжигали двигатель. Пока его сменят, можно отдыхать. Зачеты же все равно шли, потому как вынужденный простой (ВП) по техническим причинам. Когда двигатель загорался, они засыпали его приготовленным песком и поднимали шум. Вообще, зеки часто прибегали к так тазываемой туфте. Само слово образовалось из начальных букв "Табеля учета фиктивного труда" и "пополнило, обогатило и развило русский язык". Язык - живое существо, и слова - клетки. В угрюмые времена гибнут здоровые, подменяют их злокачественные. Николай, вскоре после моего освобождения, был переведен на "слабый режим", стал зазонником и возил воду на лошади. Все это для меня было верхом неприличия по отношению к дорогим мне людям, способным и толковым инженерам, которые могли бы сделать много полезного и нужного. Это чувство обиды на несправедливость и толкало меня на прбивание нашей полной реабелитации. Правда, оно обострилось позже, после освобождения, но родилось и утвердилось в лагере. Раз дождливым днем, когда я сидел за доской и чертил очередной станок, явились двое в плащах и велели идти с ними в жилую зону. По пути объяснили, что завтра меня освободят. Зачетов хватает и срок окончен. Особой радости не было. Даже наоборот, ощущение какой-то горечи. Как захотят, так с тобой и поступят. Заберут или выпустят - все в их руках. Особенно горьким было ощущение будто бы вины перед ребятами. Да, вот меня освобождают, а они, меня выгораживавшие, остаются, и неизвестно еще какие времена настанут. Конечно, у каждого были свои переживания в такой момент, но все мы понимали превратности жизни. На нас троих, подельников, в лагере смотрели с удивлением. Такого не может быть, утверждали умудренные опытом. По одному делу и дружны. Как утверждает лагерное правило, через определенное время, которое, по всем понятиям уже прошло, мы должны начать выяснять отношения насчет того, кто кого затянул, и рассориться. Первого сентября освободили троих: Ю. Фадеева, парня из Прибалтики и меня. Насовали нам полные руки цветов и проводили до вахты. Прибалтиец - сожалею не помню фамилию, никак не мог расписаться в каких-то бумагах. Офицер все требовал вспомнить, как он раньше расписывался, а он уверял, что забыл. Офицер глянет под стол на его формуляр и опять просит расписаться на листе бумаги. Парень остался жив в овраге, в лесу, когда всех других перестреляли, и его погнали по лагерям. Он был молод и, видимо, действительно не помнил, как в те времена расписывался, ведь десять лет прошло. В конце концов после пятой подписи офицер одобрил его закорючку и передал бухгалтеру. Бухгалтер выдавал деньги освобожденным на первое время. Это из фонда освобождения. Мне он дал сто рублей со словами: среднее техническое образование - устроишься. У Юры Фадеева были деньги на счете, и он ему ничего не дал. Юра работал последнее время на "черной бирже", где баграми катают бревна - баланы. Работа тяжелая и неплохо оплачивалась. До четырехсот рублей оставалось в месяц на карточке. Он собирался на эти деньги приодеться и мечтал обзавестись семьей. Он, как мне рассказывали, заведовал "общаком", и у него собиралось до ста тысяч рублей, но те деньги через волю распределялись между крытыми тюрьмами и посылались тем, кому никто не мог помочь. Деньги были неприкосновенны, и стекались они со всех лагерей тайком. За честную службу на этой почетной должности ему обещали помощь.Срок он отбыл большой, стрелял в полковника МГБ, негодяя, но не убил его, и теперь уходил по зачетам.
      Когда мы в сопровождении особы с билетами для нашего отъезда вышли из зоны, навстречу нам бежали веселые ребятишки по пути в школу. Первый день учебы! Мы раздали им цветы и пошли на вокзал. Особа отдала нам билеты и была такова. С непривычки без конвоя мы забрели не туда. Когда разобрались возле пожарки, то услышали, как начали кричать прибалтийца. Мужик бежал нам на встречу, выкрикивая его имя, и когда они встретились, начали обниматься. Оказалось, они раньше строили нефтепровод в Омске. Теперь мужик был зазонником и работал на пожарной машине. Он затащил нас к себе и посоветовал располагаться и пару дней оглядеться. Пустые кровати у них были, и мы последовали совету. Зеки готовили себе еду и варили чай. Сами запахи были необычны. В отличии от лагерной сушеной и черной, здесь натуральная картошка с луком на сале, это было верхом гастрономического вожделения. Поели и, сдав билеты, отправились в магазин. Прибалтиец остался со свом другом, а мы с Юрой, ошарашенные ассортиментом прилавка, полным чая и разнообразных вин, купили два шикарных хрустальных бокала и в достатке хорошего вина. Направились через поселок в тайгу. Вернее, на огромную просеку с пеньками, в район лагерного кладбища. Погода ясная и тихая. Долго сидели на уютных пеньках и, никуда не спеша, на солнышке, в беседе опорожняли бутылки. Выпили много, но, до странности, ничуть не захмелев, стали возвращаться. На улице мужики пилили бревна бензопилой. Мы подарили им ненужные уже нам бокалы и пожелали после работы из них выпить. Юра решил поехать за обещанной ему помощью. Ему должны были передать чемоданчик с наркотиками для реализации теперь уже в свою пользу.