Адепт (№1) - Адепт

— Ну что ж, Перегрин, — сказал он наконец, — у вас все выходит просто замечательно. Вы достигли оптимального уровня транса, хотя через минуту я намерен попросить вас погрузиться еще глубже. Пока же выслушайте мои следующие инструкции. По причинам, которые я объясню вам позже, проснувшись, вы не запомните ничего из того, что сейчас произойдет. Но если позже я попрошу вас вспомнить это, воспоминания вернутся к вам во всех подробностях. У меня имеются причины просить вас об этом, но знать их вам пока преждевременно. Поэтому у вас пока не останется никаких осознанных воспоминаний о том, что вы можете услышать или пережить в следующие минуты, — ради вашего же блага. Кивните, если вы поняли меня и не возражаете.

Когда Перегрин кивнул, Адам придвинул свое кресло ближе к столику.

— Спасибо. Я надеюсь оправдать ваше доверие. А теперь я хочу, чтобы вы погрузились глубоко, очень глубоко — вдвое глубже, чем теперь. Погружайтесь так глубоко, чтобы ничего из того, что вы услышите своим физическим слухом, не запечатлелось на осознанном уровне до тех пор, пока я не дотронусь до вашего запястья — вот так — и не велю вам возвращаться. — Он легко сжал запястье Перегрина двумя пальцами. — Только в случае, если вам будет грозить физическая опасность — пожар или что-то в этом роде, — вы сможете нарушить эти инструкции и выйти из транса. А теперь откиньте голову назад и спите. Спите глубоким сном, ничего не бойтесь и ничего не запоминайте. Спите спокойно.

Когда, к его удовлетворению, Перегрин полностью перестал реагировать на окружающее, Адам стал за спинкой кресла Перегрина и достал из кармана тяжелый золотой перстень с красивым сапфиром. Надев перстень на средний палец правой руки, он коснулся камня губами, потом положил руки ладонями вверх на спинку кресла по обе стороны от головы Перегрина. Сконцентрировав зрение на свече, продолжавшей гореть на столике перед Перегрином, Адам сделал глубокий вдох, задержал на мгновение дыхание и почти беззвучно выдохнул древнее заклинание, пришедшее от древних греков и римлян, которые жили в Александрии третьего века от Рождества Христова:

— Ego prosphero epainon to proti…

Остальное он продолжал уже про себя, возвысив свое сердце и воздев руки в мольбе.

— Воздаю хвалу Свету в воплощении Ра: Пантократора, бога богов… в воплощении Гора: Логоса, Познающего Истину… Изиды: Айя Софии, Царицы Небесной… Осириса: Смысла Смыслов, Света Светов… Тебе, о Господи, Вечному Свету, Альфе и Омеге, Началу и Концу. Защити нас ныне и во веки веков. Аминь.

На мгновение он сложил руки ладонью к ладони и коснулся кончиком пальцев губ в приветствии Тому, Кому служил. Потом, сделав глубокий вдох, он снова положил руки на спинку кресла по сторонам от головы Перегрина Ловэта и закрыл глаза.

— Что Наверху, то и Внизу, — прошептал он. — Что Вовне, то и Внутри…

Под его опущенными веками продолжало трепетать светлое пламя свечи: он сконцентрировал на нем все свое внимание, исключив все остальные мысленные образы. Пятно померкло, распавшись на две тонкие, как шелк, серебряные нити, уходящие параллельно друг другу в бесконечность. Одна из них была нитью его собственной жизни; другая, как он понял, принадлежала Перегрину Ловэту. Мысленно он устремился вдоль них в полет: нити начали завиваться двойной спиралью.

В кристально чистом безмолвии своего сознания Адам усилием воли сделался частью этой космической спирали. Свиваясь все быстрее, она проносилась между звездными скоплениями. Однако вблизи эти звезды оказывались другими такими же нитями, свивающимися и расходящимися, словно в танце, но все они были устремлены в одну далекую точку — сердце сияющего созвездия.

Все так же сконцентрированно Адам двигался вдоль серебряной нити Перегрина в самую середину этого танца. Как всегда внезапно, его охватило леденящее чувство потери ориентации. Когда голова перестала кружиться, а Вселенная снова успокоилась, он обнаружил себя, стоящим во всем белом, перед дверями немыслимой высоты. Священная земля холодила босые ступни. Это место было ему знакомо: око циклона, затишье в центре урагана, ось колеса — однако каждый раз его, словно впервые, охватывал страх.

Адам владел Словом Верховного Адепта. Стоило ему произнести его вслух, как двери медленно, торжественно отворились. Взгляду его открылись вечные своды безмолвия: не нанесенные ни на один план залы Книги Акаши, не подающийся разумению архив личных данных всех живущих или живших ранее. Доступ в залы будущего был для него закрыт, но путеводная нить, связывавшая Перегрина с Сефирот, вела Адама в прошлое по изогнутым спиралью, переливающимся перламутром коридорам. И в самом сердце этого лабиринта лежала причудливая, искривленная, как морская раковина-наутилус, комната. В центре ее стоял алтарь, а на алтаре лежала тяжелая книга. Когда Адам приблизился к алтарю, книга раскрылась сама.

Почтительно сложив ладони, Адам склонился над книгой, складывая в уме беззвучный вопрос. Словно от дуновения волшебного ветра страницы начали переворачиваться, открывая его взгляду образ за образом: отрывки нити, связавшей воедино множество жизней того, кого звали теперь Перегрин Ловэт.

В поисках ключа к разгадке он проглядел ранний материал — начальный момент пробуждения, точку, в которой душа впервые встретилась со своим духовным отражением в необъятной душе Божественного Света. У Перегрина Ловэта это произошло в Дельфах в эпоху Перикла. Полученный им тогда дар оракула и был тем, что он теперь называл способностью “видеть”. Немногие владели этим даром, да и владеть им нужно было лишь умеючи. Это и предстояло Перегрину Ловэту и Адаму — учиться.

Итак, душа, именуемая ныне Адамом Синклером, получила позволение превратить возможное проклятие в бесценный дар, в инструмент духовного развития и служения Свету, — ибо Перегрин в своих предыдущих воплощениях недвусмысленно выказал стремление к такой службе. Это стремление сохранилось, но в этой жизни его предстояло разбудить — впрочем, с такой задачей Адам, как целитель души и рассудка, справлялся уже не раз.

Однако когда он закрыл книгу и собрался выходить, воздух в помещении пронзили вспышки серебряного света, стремительные, словно молнии в летнюю грозу. Этот знак невозможно было спутать; он возвещал о прибытии одного из тех, перед кем Адам держал ответ о своих деяниях.

Подавив любопытство — аудиенции он не испрашивал, — Адам ждал Того, кто давно уже отбросил необходимость являться во плоти, почтительно склонив голову и разведя руки в стороны ладонями вверх. Тот, другой, появился в луче ослепительно белого света, залившего помост перед ногами у Адама, а потом объявшего его со всех сторон, заключив в огненный столп.

— Тревожные силы собираются на краю Бездны, Старший Охотник, — неожиданно послышалось предостережение. — Нуждаешься ли ты в нашей помощи?

Этот вопрос удивил Адама: он не ощущал угрозы, достойной внимания. Кроме того, этим вечером он действовал только как целитель душ, не как хранитель мира во Вселенной.

— Нет, Господин. Я явился сюда как целитель душ, для оказания помощи.

— Объясни.

— Написано, что души всех пилигримов должны вступить в мир детьми, поэтому, хоть личность бессмертна, интеллект каждый раз развивается заново. Даже Адепта могут удерживать от реализации всего его потенциала. Один такой пришел ко мне. Я обнаружил, что он Адепт, обладающий редким даром; его искалечили и наполовину сломали в детстве, когда разум его еще не возмужал настолько, чтобы защитить обитающий в нем дух. Я полагаю, что судьба его тесно связана с моей миссией, но неоперившемуся соколу надо чуть подрезать крылья до поры, пока он не будет готов к участию в Охоте. Я помогу ему снова научиться летать, чтобы он вновь обрел способность использовать свой дар.

— Твое желание достойно, — послышался ответ, — но тебе нужно знать, что враги снова угрожают нам и что это будет связано с риском.

— Что за враги и каков риск?

— Завеса скрывает подробности даже от нас, но угроза реальна. Ты будешь главной целью, хотя некоторое время врагам это будет неведомо.

— Я не боюсь угрозы, — отвечал Адам. — Но тогда стоит ли делать этого птенца союзником? Что, если мне удастся устранить терзающие его сомнения и высвободить его возможности — может ли он тогда занять причитающееся ему по праву место перед Светом?

— Может. Если птенец покажет себя стойким, ты вправе принять его; впрочем, это давно уже предопределено. Готов ли ты взять на себя задачу восстановить его душу?

Ответ на этот вопрос мог быть только один.

— Я не случайно выбрал свою работу врача во Внешнем мире, Господин. Точно так же я не бросаюсь клятвами во Внутреннем мире, как страж Света. Я вижу в Перегрине Ловэте искру — искру, слишком яркую, чтобы дать ей сгореть впустую, когда ее можно поставить на службу Свету. Я готов взять на себя эту задачу.

— Да будет так, Старший Охотник. Но действуй осторожно, иначе вы оба можете сорваться в Бездну.

— Да будет так, — ответил Адам с низким поклоном. И прежде чем сердце его успело ударить еще раз, он снова был один. Стены Архива покачнулись и исчезли, вернув его обратно в материальный мир. Адама вновь охватили смятение и потеря ориентации, завершившиеся легким шоком в момент, когда дух соединялся с материальной оболочкой. Когда Адам, все еще борясь с небольшим головокружением, открыл глаза, он снова стоял в знакомой библиотеке Стратмурна, положив руки на спинку кресла, в котором спал Перегрин Ловэт. Подробности только что пережитого с каждой секундой становились в памяти все менее четкими, зато план дальнейших действий лежал теперь перед ним совершенно отчетливо.

Почти механически он снова сложил ладони и воздавал хвалу Свету, потом, завершая только что проделанный ритуал, коснулся губ кончиками пальцев. Затем он обошел кресло Перегрина и остановился перед ним, возвращаясь в роль врача и учителя.

Молодой художник сидел так же, как Адам его оставил: голова склонена на спинку кресла, глаза закрыты. Задув свечу, Адам, склонившись, коснулся запястья Перегрина.

— Слушайте меня, Перегрин, — уверенно произнес он. — Вы слышите, что я вам говорю?

— Да, — едва слышно выдохнул тот.

— Отлично, — сказал Адам. — Еще минута — и я попрошу вас проснуться. Но прежде вам стоит узнать кое-что, пусть даже вы и не сразу полностью поймете то, что я вам скажу.

Он уселся в кресло и пристально посмотрел на сидевшего перед ним Перегрина.

— Хоть я и не могу доказать вам это объективными методами, остается фактом, что история личности часто не ограничена рамками ее нынешней жизни. У меня есть основания полагать, что те видения, которые вы так мучительно пытались подавить с самого детства, в действительности являются наследием более ранних этапов вашего развития. И нет никакого сомнения в том, что вы в состоянии управлять ими — при условии, что вы примете этот дар таким, как есть.

Слабая надежда забрезжила на лице Перегрина, губы его беззвучно шевельнулись:

— Как?

— Во-первых, — сказал Адам, — вам надо научиться различать виды информации, которая до сих пор поступала к вам стихийно. Другими словами, вам нужно научиться фокусировать свой необычный талант, включая и выключая его тогда, когда это нужно вам — а не тогда, когда он делает это сам собой. В вашем подсознании эта методика уже существует, но она спрятана глубоко. Впрочем, ее можно выявить в ваших снах. Мне хотелось бы и после гипноза оставить вам способность помнить сны. Вы не возражаете?

Перегрин согласно кивнул.

— Очень хорошо. Теперь, поскольку вы приняли мое предложение, вам ПРИСНИТСЯ то, что освободит вас. Это приснится вам, когда вы будете готовы принять это знание, и вы запомните свой сон.

— Да, — прошептал Перегрин, едва заметно кивнув. Выждав еще немного, Адам тоже кивнул.

— А теперь через несколько минут вы сами проснетесь. У вас не останется осознанных воспоминании о том, что было сейчас между нами. Однако смысл этого будет просачиваться к вам на протяжении нескольких следующих ночей, и эти сны вы запомните очень отчетливо. Мне хотелось бы, чтобы вы зафиксировали то, что вам запомнится — записали или, если вам удобнее, зарисовали, — и при первой возможности мы с вами это обсудим. Вы это сделаете для меня?

— Да, — послышался ответный шепот.

— Очень хорошо. И еще одно: поскольку ваше особое видение приводится в действие тем, как вы смотрите на людей, которых вы пишете, я предложил бы вам ничего несколько дней не рисовать и не писать — ничего, если только это не имеет отношение к вашим снам. Дайте себе небольшой отдых, пока ваше подсознание не разберется во всем. Я понимаю, смерть леди Лоры была для вас большим потрясением, но она же может стать и катализатором, который поставит все с головы на ноги. А потом, через несколько дней, я попрошу вас рисовать — и довольно много. Если вы сумеете связать свою способность видеть с умением нарисовать результат, это может стать первым шагом к овладению вашим даром… А теперь самое время проснуться. Вы отдохнули и запомнили мои инструкции.

Адам откинулся на спинку своего кресла и задумчиво побарабанил пальцами по подбородку. Через несколько минут, как ему и было сказано, Перегрин пошевелился, вздохнул и открыл глаза. Увидев, что Адам внимательно следит за ним, он выпрямился и сонно потянулся.

— Я думал, что я проснусь на диване в своей студии, — сказал он. — Я долго пробыл под гипнозом?

— Гм, почти час, — ответил Адам, бросив взгляд на богато украшенные часы на столике. — Ничего страшного. Главное, мне кажется, мы неплохо начали. Как вы себя чувствуете?

Перегрин криво улыбнулся.

— Не так плохо. Скорее устал, чем что-то еще, — заметно лучше. — Он пошевелил затекшими плечами, потом посмотрел на часы. — Боже праведный, если часы не врут, мне нужно срочно забрать у вас свою одежду и отправляться домой, чтобы дать вам поспать хотя бы немного.

— Сон — роскошь, без которой я время от времени вполне могу обойтись, — возразил Адам. — И потом, мне кажется, вы сейчас не совсем в форме, чтобы садиться за руль. Можете остаться в комнате, в которой переодевались. Полагаю, Хэмфри снабдит вас всем необходимым.

— Но… мне не хотелось бы мешать… — начал было Перегрин.

— Вы мне вовсе не мешаете. Раз уж на то пошло, — невозмутимо продолжал он, поскольку живописец продолжал колебаться, — возможно, вам было бы разумнее всего остаться в Стратмурне на несколько дней. Судя по тому, что вы рассказали мне сегодня, вам стоит как следует покопаться в собственной душе. И мой опыт свидетельствует, что пускаться в путешествие по глубинам собственного “я” лучше всего, имея рядом кого-то, готового помочь, — особенно если вам необходим медиум.

Перегрин слегка покраснел:

— Это очень великодушно с вашей стороны, сэр Адам, и я очень признателен вам за это… но видите ли, я приехал к вам, как-то не рассчитывая задержаться надолго.

— Это не должно вас беспокоить, — усмехнулся Адам. — Вот вам и повод держать преданного и исполнительного слугу. Я дам ваши ключи Хэмфри, и утром он первым делом съездит в Эдинбург забрать из вашего дома все, что вам необходимо.

На усталом лице молодого художника мелькнула улыбка облегчения.

— Вы ведь все уже обдумали, верно? В таком случае мне ничего не остается, как принять ваше предложение — по крайней мере на несколько дней. Похоже, у меня просто нет сил спорить с вами.

— Это вряд ли помогло бы вам, если уж я что-то решил, — беззаботно ответил Адам, поднимаясь из кресла. — Мы обсудим, на какое время вы задержитесь здесь после того, как немного отдохнете. А пока предлагаю перекусить. Я слышал, вернулся Хэмфри. Он делает замечательные сандвичи с ветчиной; что же касается какао, то подозреваю, одним из основных его ингредиентов является бренди.

Глава 5

Примерно через полчаса, относительно отдохнувший и блаженно сытый — похоже, впервые за несколько дней, — Перегрин сонно пожелал хозяину спокойной ночи и поднялся в отведенную ему комнату. Прежде он был не в состоянии оценить ее уют, однако она была просторна и элегантна, впрочем, как и все, что он успел увидеть в Стратмурне. Стены были оклеены светло-голубыми обоями, подоконники, оконные переплеты и карнизы — белые. Центральную часть кессонированного потолка занимала роспись, имитирующая ночное небо. Скинув шлепанцы, халат и сонно забравшись под теплое одеяло, он откинулся на пуховые подушки и, прежде чем погасить лампу, некоторое время разглядывал облака и созвездия на потолке. Именно этот спокойный образ остался с ним, когда он погрузился наконец в глубокий безмятежный сон.

Возможно, в результате гипноза, а может, и просто из-за усталости, ничего из того, что снилось ему в эту ночь, ему не запомнилось. Когда он наконец проснулся, комната была погружена в голубоватый подводный полумрак, а где-то вдалеке звонили церковные колокола. Выбравшись из постели, он босиком прошлепал к занавешенному эркеру и отодвинул темно-синие портьеры. В комнату хлынул яркий солнечный свет, а небо за окном оказалось ясным и безоблачным.

Колокола, впрочем, продолжали свой перезвон — похоже, было гораздо позже, чем он предполагал. Продолжая щуриться от яркого света, он вернулся к столу и взял с него свои часы. К его удивлению, было уже почти полдвенадцатого. Неужели он проспал так долго?

Он обнаружил свою вчерашнюю одежду, чистую и аккуратно выглаженную, на кресле рядом с дверью в ванную — несомненно, это постарался Хэмфри. На тумбочке рядом с ванной оказались его набор для бритья и прочие личные мелочи, явно привезенные из его эдинбургской квартиры. Беглый осмотр спальни показал, что Хэмфри привез также несколько смен одежды. Подивившись расторопности немногословного слуги Синклеров, Перегрин принял душ и наскоро оделся, размышляя, к чему может привести вся эта история.

Когда Перегрин спустился в гостиную, Хэмфри там не было видно. Впрочем, и никого другого тоже — на первый взгляд. Задержавшись в нерешительности на нижней ступеньке, он заметил, что дверь в библиотеку приоткрыта, набравшись духу, подошел к ней и осторожно постучал.

— Войдите, — послышался изнутри низкий голос Адама Синклера.

Перегрин толкнул дверь и не без опаски вошел. Адам сидел за своим столом, спиной к окну. В лучах утреннего солнца рукава его дорогой сорочки казались на фоне темных жилета и галстука белоснежными. Пиджак утреннего костюма висел на спинке другого кресла. Перегрин даже удивился, увидев хозяина столь официально одетым, но тут же вспомнил, что Адам обещал заглянуть утром в Кинтул-Хаус; судя по всему, он это уже сделал.

— Вы уже ездили в Кинтул-Хаус, так ведь? — сказал Перегрин, поежившись под пристальным взглядом Адама. — Я… я хотел сказать, я собирался съездить с вами. Вам стоило разбудить меня.

Адам с улыбкой отложил в сторону газетную вырезку, которую читал. На столе перед ним лежала папка со стопкой таких же вырезок.

— Мне показалось, что сон вам нужнее, чем семье Кинтул — еще один сочувствующий, — спокойно ответил он. — На неделе будет достаточно времени для более осмысленного визита. И потом, — не без сочувствия добавил он, — полагаю, вы не усомнились бы в том, что леди Лора не согласилась бы лишить вас возможности выспаться как следует.

Перегрин открыл было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его, поняв, что Адам абсолютно прав. Он попытался найти предлог и удалиться, но Адам снова опередил его.

— Хэмфри накрыл нам небольшой завтрак в комнате напротив. Если вы окончательно проснулись, я позвоню ему, что мы готовы.

Перегрин не нашел возражений, так что Адам дернул за расшитый узорами шнур звонка, а потом вернулся к изучению газетных вырезок. Перегрина привлек заголовок лежавшей сверху заметки: “Старинная шпага”.

— Как видите, мои интересы отличаются значительным разнообразием, — заметил Адам, не обращая внимания на смущение Перегрина, который поспешно отвел взгляд от заголовка. — Время от времени полиция приглашает меня оказать содействие в расследовании дел, отличающихся, скажем так, необычными обстоятельствами. Поэтому я завел привычку сохранять все, что привлекло мое внимание в газетах. Любопытство уже не раз предупреждало меня о том, что мои услуги могут понадобиться.

Перегрин кивнул, однако на мгновение его охватило необъяснимое ощущение, что не уловил сути происходящего. Адам казался таким же спокойным и непринужденным, как всегда, но Перегрин не сомневался: простое и ясное на вид объяснение на деле скрывало что-то куда более серьезное. Что бы там ни было связано с этой загадочной шпагой, сэр Адам Синклер имел в этом деле собственный интерес.

— Прошу прощения, сэр Адам, — неловко промямлил Перегрин. — Я вовсе не хотел подглядывать.

Адам иронично склонил голову набок, глядя на Перегрина.

— Сэр Адам? — лукаво переспросил он. — Если мы собираемся работать вместе, Перегрин, мне кажется, вам лучше обходиться без “сэров”, по крайней мере в личной беседе. И вы вовсе не подглядываете. Думаете, стал бы я читать это при вас, если бы хотел сохранить тайну? И потом, все это в свое время печаталось в прессе. Можете почитать, если интересно.

Адам, продолжая улыбаться, протянул Перегрину папку, но тот мотнул головой, опасаясь глупо выглядеть. Впрочем, он ни на мгновение не сомневался, что Адам и не думает над ним потешаться.

— В этом совершенно нет необходимости, — пробормотал он. — Я… мне просто не хотелось, чтобы вы считали, что я злоупотребляю вашей добротой. И потом, если честно, даже если я прочитаю все это, — он мотнул подбородком в сторону папки, — сомневаюсь, что я стану умнее.

— Возможно, и не станете, — с улыбкой согласился Адам. Он выдвинул ящик из правой тумбы стола, убрал в него папку и потянулся за своим пиджаком. — Ну что, идем? Если мне не изменяет память, Хэмфри говорил что-то насчет семги…

Разделавшись с семгой, а заодно с омлетом, ликером и свежей спаржей, Адам устроил Перегрину продолжительную экскурсию по дому. Нынешний Стратмурн-Хаус был не слишком древним; его построили на месте предыдущего здания, уничтоженного пожаром в середине девятнадцатого века, а то, в свою очередь, было выстроено на месте старого монастыря. В своем теперешнем состоянии он представлял собой викторианское переосмысление местной шотландской архитектуры. Проектировал и строил его по наущению деда Адама талантливый местный архитектор по фамилии Форбс. Знатоки из южных графств наклеивали на самобытный стиль Форбса ярлык неоготики; в моменты наименее почтительного отношения к родному крову Адаму дом напоминал любимые иллюстрации к “Ветру в ивах”, особенно дом Мистера Жаба.

Тем не менее успехи Форбса на архитектурном поприще позволили ему в конце концов даже получить рыцарский титул; повсеместно признавалось, что Стратмурн является одним из наиболее характерных примеров его работы. Дом произвел на Перегрина довольно сильное впечатление — не только своей планировкой, но и тем вниманием, которое Форбс уделял мельчайшим деталям. Резные фризы на стенах комнат первого этажа напоминали лучшие образцы готического искусства, а витражное окно часовни, казалось, соединяло идеи эпохи короля Иакова с богатством красок средневековых соборов.

Особенно поразил Перегрина герб на центральном плафоне потолка большой залы: взмывающий из пылающего гнезда феникс, обрамленный традиционным шотландским орнаментом.

— Какой потрясающий герб, — заявил он, заслонив глаза ладонью от света, чтобы получше рассмотреть рисунок. — Это ваш фамильный?

— Да, один из нескольких, — улыбнулся Адам. — Если верить Александрийским мудрецам, феникс бессмертен. Когда он достигает преклонного возраста, он сам сооружает себе костер из благовоний и сгорает в нем, чтобы снова восстать из огня юным и возрожденным к новой жизни.

— Реинкарнация, — задумчиво пробормотал Перегрин. — Вы считаете, такое возможно?

Адам бросил на него проницательный взгляд исподлобья.

— Возможно ли то, что мы рождаемся вновь и вновь в процессе исполнения предначертанной нашим душам судьбы? Не спрашивайте меня. Спросите себя самого.

Перегрин посмотрел на лицо своего собеседника, словно высеченное из камня, вздрогнул и не нашел, что сказать.

Они вышли из залы и поднялись наверх. Постепенно неловкость Перегрина прошла, и, проходя по комнатам северного крыла, он с любопытством оглядывался по сторонам. В двух смежных комнатах в дальнем конце коридора обнаружилась замечательная коллекция игрушек эдвардианской эпохи.

— Когда мои отец и дядя были маленькими, здесь находилась детская, — объяснил Адам Перегрину, склонившемуся над большим, в рост ребенка, заводным пони с тележкой. — Моя сестра говорила, что в детстве для нее было самой большой наградой, когда ее пускали сюда поиграть. А эта игрушка была ее любимой.

Заводной пони щеголял в настоящей упряжи, хвост и грива игрушки были сделаны из настоящего конского волоса. Склонив голову набок, Перегрин восхищенно дотронулся рукой до медного поручня за сиденьем повозки.

— Я не знал, что у вас есть сестра, — заметил он. Несмотря на блеск и несомненное обаяние, Адам Синклер почему-то казался ему странно одиноким, словно что-то держало его в стороне даже от друзей.

— Теодора старше меня, — ответил Адам. — Вообще-то она приходится мне сводной сестрой, хотя это ничего не меняет. Ее мать была первой женой моего отца. В комнате, соседней с вашей спальней, висит ее хороший портрет. Пойдемте, я вам его покажу.

На большом, в рост, портрете была изображена стройная темноволосая девушка со смеющимися глазами; поверх белого бального платья была накинута клетчатая шелковая шаль цветов клана.

— Портрет написан незадолго до ее совершеннолетия, — объяснил Адам. — Через год она вышла замуж за Томаса Макаллена, дипломата. Большую часть своей совместной жизни они провели на Дальнем Востоке, хотя сейчас они вернулись в Шотландию. Все трое их детей родились за границей. Мне не терпится увидеть их портрет вашей кисти.

— А где они сейчас живут? — поинтересовался Перегрин.

— В Аргайлшире, недалеко от Инверери, — ответил Адам. — Славное место, хотя, наверное, и немножко скучноватое после Востока. Впрочем, после стольких лет в чужих краях Тео, мне кажется, более чем созрела осесть на одном месте. Несколько лет назад Томас вышел на пенсию. Тео говорит, он просто наслаждается тем, что наконец-то принадлежит только самому себе и своей семье.

Благодаря дорожным анекдотам оставшаяся часть экскурсии прошла оживленно и завершилась все в той же библиотеке. Пока они ждали Хэмфри с чаем, Адам звонил куда-то по телефону, а Перегрин разгуливал вдоль книжных полок, вглядываясь в корешки. Его внимание привлек небольшой томик в сафьяновом переплете. Повинуясь неожиданному импульсу, он взял книгу с полки, повертел в руках, любуясь переплетом, перелистал и обнаружил, что это первое издание “Психологии алхимии” Карла Юнга, вышедшее в 1944 году. Надпись по-немецки на титульном листе “Филиппе Синклер” была сделана самим Юнгом.

На правое плечо Перегрина легла тень.

— Моя мать училась у Юнга, — сказал Адам. — Она у меня тоже психиатр. Вскоре после того, как они с отцом поженились, он послал ей эту книгу в подарок.

С открытой книгой в руках Перегрин повернулся лицом к хозяину.

— Так она родом из Швейцарии?

— Нет, она американка, — сказал Адам. — Однако, когда началась Вторая мировая война, она училась у Юнга в Швейцарии. Когда Штаты в сорок втором вступили в войну, моя мать записалась в армейскую медицинскую службу. Там они и познакомились с отцом — в полевом госпитале. Все остальное, как говорится, уже история.

Перегрин закрыл книгу и осторожно поставил на место.

— Насколько я понял, она еще жива?

— О, еще как, — рассмеялся Адам. — В настоящее время она в Америке, руководит клиникой в Нью-Гемпшире. Пока отец был жив, это было постоянной причиной для ссор: он считал, что мать как владелица поместья должна постоянно находиться здесь. Однако после его смерти большую часть времени она проводит там. Моя мать утверждает, что работа помогает ей сохранить молодость.

Возможно, он рассказал бы и больше, но вежливый стук Хэмфри возвестил о прибытии чая с булочками. Следуя за Адамом обратно к камину, Перегрин отметил про себя, что члены семьи Синклеров, похоже, отличаются незаурядностью.

Вечер в Стратмурне прошел без приключений. Простой, но изысканный ужин завершился бренди в уже знакомой библиотеке.

— Предлагаю сегодня отправиться спать пораньше, — сказал Адам. — Мне кажется, вы согласитесь со мной, что вчерашний вечер был, как бы это сказать, несколько беспокойным, а завтра после утреннего обхода в Джорданберне мне предстоит ехать в Глениглз. Там состоится ежеквартальное собрание Фонда охраны шотландской старины, и я буду выступать. Возможно, вам хотелось бы поехать со мной?

— Да, но…

— Вы мне вовсе не помешаете, если вы этого боитесь, — с улыбкой перебил его Адам. — Мне кажется, вам будет интересно, а мне это даст возможность познакомить вас с некоторыми моими добрыми друзьями, членами Фонда, — друзьями, которые вполне могут дать вам новые заказы, — добавил он, с улыбкой поднимая свой бокал, — если перспектива моего общества в течение дня и двух-трех занудных докладов вас мало прельщают.

Разогретый бренди и несомненным дружеским расположением хозяина, Перегрин неожиданно для себя согласился. Только позже, в своей комнате, перед сном, он вдруг понял, что это первое общественное мероприятие за несколько месяцев, на которое он позволил себя пригласить. Более того, до него дошло, что за весь день он даже не вспомнил о том отчаянии, которое пригнало его сюда, в Стратмурн, всего сутки назад.

Утро следующего дня, понедельника, выдалось ясным и погожим. После раннего завтрака Адам съездил в Эдинбург к своим пациентам, оставив Перегрина на несколько часов, и вернулся вскоре после одиннадцати, чтобы забрать его.

— Движение было менее оживленным, чем я ожидал, — сказал Адам, перегнувшись через пассажирское кресло, чтобы открыть пассажирскую дверцу “ягуара”. — Возможно, мы даже успеем не торопясь перекусить. Я сказал нескольким своим друзьям, что мы попробуем присоединиться к ним, если успеем до часу дня.

Они приехали в отель “Глениглз” даже раньше условленного времени. Друзьями Адама оказались герцог Глендейрн, президент и главный попечитель Фонда, и другие титулованные лица, часть которых была уже знакома с работами Перегрина. Они приняли его очень тепло, что помогло ему справиться с обычной застенчивостью, и к концу ленча Перегрин уже чувствовал себя почти как дома.