Тринитарное мышление и современность

Сначала кажется, ничего страшного, лед только треснул, но его части все еще плотно прилегают друг к другу, можно спокойно двигаться, соблюдая известную меру осторожности. Но подо льдом живая река, ее течение размывает хрупкую целостность треснувшего льда, льдины ломаются, начинается интенсивное движение. Теперь уже не походишь, спастись можно, только выбрав прочную на свой взгляд льдину. Этот выбор и есть экзистенциальная вера, не провозглашаемая, а реальная, именно она и остается последним оплотом человека. Ибо вера- это, в конечном счете, устремление глубинной воли человека, а не периферийных желаний или умозрительного влечения. Направление этого устремления очень часто не совпадает с верой провозглашаемой, верой умозрительной, верой-идеей.
      У апостолов, к моменту провозглашения символа веры, вера глубинной воли и вера идеи были суть одно. У Осипа Мандельштама есть замечательные слова о гармоничном взаимодействии формы и содержания: "Форма- это выжимка сути". Вера глубинной воли апостолов материализовалась, обрела вербальную форму в апостольском символе веры. Если же материализовать веру глубинной воли подавляющего большинства "верующих", практикующих христианскую форму религиозности, то получится потрясающий
      103
      паноптикум. Но люди, за исключением подвижников, а их единицы за всю двухтысячелетнюю историю существования христианской идеологии, редко задумываются о чистоте своей веры, о своем единоверии. Запрет на грех и одновременно очень смутное понимание, что же, собственно, такое грех, стали надежной цензурой против всякой формы интроспекции.
      С одной стороны, человек знает, что, согласно церковным представлениям, он унаследовал греховную природу первого человека Адама, но что это конкретно, применительно к себе самому, он не знает. Существует, конечно, перечень смертных грехов, но это весьма общие и архаические определения, скорее заклятья, чем интерпретация;
      современному человеку это объясняет очень мало, а часто и запутывает. С другой стороны, у каждого человека есть субъективные переживания своего несовершенства, своей слепоты, жестокосердия, упрямства и прочих "прелестей", есть еще сны и фантазии, странные желания, которые свидетельствуют, что и в подсознании не царит мир и гармония. Все это вместе складывается не просто в знание, но и в ощущение, правда весьма туманное, своей "греховности". Следовало бы, конечно, во всем этом разобраться и навести порядок. Однако церковная традиция не выработала никакого иного отношения к греху и греховности, кроме запрета, а это оборачивается для конкретного человека запретом на всякую интроспективу, на самопознание. А как обрести человеку мир, не зная, что этому препятствует, как освободиться от пут, которые невозможно нащупать в потьмах неведения? От чего бежать и к чему стремиться?
      В этой ситуации вопрос о том, в чем же заключается идеал гармонического состояния, также становится туманным и неопределенным, и столь же трудно решаемым. Такое состояние "скорби и тесноты", выражаясь библейским языком, в переводе на язык современного знания означает экзистенциальную фрустрацию бытийственное поражение. Вынести это достойно может только человек великого
      104
      мужества, подобно нашему современнику старцу Силуану, скончавшемуся в 1938 году на Афоне. Его ответ на состояние бытийственного поражения - "держи ум твой во аде и не отчаивайся". Его мужество, величие его мужества заключается в том, что он не разрушился от переживаемого внутреннего и внешнего неблагополучия мира, дисгармонии мира, не впал в отчаяние или мстительную агрессию, влекущие за собой деструктивные действия, не впал в патологическую зависимость от дисгармонии мира, толкающую на путь приспособления и оправдания этой дисгармонии. Напротив, он использовал этот опыт неблагополучия как фундамент для созидания инобытия в самом себе и только таким образом - в мире. Большинство же людей не справляются с этой ситуацией "бытийственного поражения" или, точнее сказать, справляются неправильно - они либо начинают переделывать мир, а это всегда путь поиска врагов, с которыми нужно расквитаться, либо приспосабливаются к неблагополучию, легализируя его как неизбежность течения жизни, и тогда занимаются поиском утешительных радостей, либо впадают в депрессию и постепенно саморазрушаются.
      XX столетие - это время признания и оправдания интроспективного направления в жизни человека. Но в основном это относится к культуре секулярной. До некоторой степени исключение составляет "теология после Освенцима" - направление в немецком лютеранском богословии, поставленном перед необходимостью осмысления связи культуры "христианской" Германии и ужасов фашизма. Наиболее выдающейся в связи с затрагиваемой темой является работа Пауля Тиллиха "Мужество быть", - правда, я не уверена, что она доступна на русском языке. Тиллих определяет веру как захваченность тем, что касается меня безусловно. Людей в большинстве своем непосредственно "касается" отнюдь не христианский путь спасения через Голгофу. В свое время Бисмарк очень остроумно подметил, что с Нагорной проповедью империю не построишь.
      105
      Непосредственно людей "касается" метафизическое беспокойство (тоска по смыслу и жажда примирения), от которого они хотят избавиться чаще всего путем построения именно империи личной или коллективной. Путь, предлагаемый Христом, требует от людей совсем другого - не бежать и прятаться от этого "беспокойства", в том числе и за фигурой самого Христа, а с великим мужеством вглядеться в это "беспокойство", исчерпать его, измерить его своей жизнью, пройти сквозь него.
      Для меня Церковь в ее теперешнем состоянии - это самая старая партия на земле, я имею в виду Церковь христианскую, включавшую в себя все конфессии. Для чего люди объединяются в партию? Первая глубинная потребность - это приумножить свою малую силу. Переживание своей малой силы, недостаточной для самореализации, состояние вполне нормальное. Реакция на это состояние может быть разной: это может быть устремленность к развитию - желание приумножить свою силу изменением самого себя, расширением и углублением своих пределов, совершенствуясь; притом такое совершенствование люди интерпретируют очень по-разному, в зависимости от уровня осознания, в чем же заключается сила. Другой тип реакции - изменение не самого себя, а ситуации вокруг себя, ситуации, которая гарантировала бы собственную неизменность. Это приумножение силы за счет накопления, суммирования по партийному типу. На глубинном уровне - это отталкивание от развития, от роста, от процессуальности к динамике, это стремление к неизменности за счет аккумулирования ею других "я", что и дает иллюзию расширения своих пределов, своих возможностей. Иногда элементы разного типа реагирования переплетаются в жизни одного человека в причудливый рисунок. Обе тенденции находятся в борении друг с другом. Исход этого единоборства - победа той или иной тенденции. Итак, начав свой путь с переживания собственной малости, ограниченности, человек устремляется либо к совершенствованию и
      106
      развитию, либо к замиранию и накоплению. Для развития определяющей является индивидуальная ситуация, для замирания коллективная ситуация.
      В нынешней Церкви все определяет коллективная ситуация. Индивидуальный опыт всегда слишком революционен для Церкви из-за кажущегося или объективного противопоставления коллективному опыту. И если даже в дальнейшем этот индивидуальный опыт включается в тело самой Церкви, например посредством канонизации жизни того или иного подвижника, то часто это бывает похоже на ситуацию, когда человек случайно или намеренно глотает ложку, исторгнуть без хирургического вмешательства он ее уже не может, но и переварить тоже. Так и живет с металлической ложкой в желудке. Святой Иоанн Креста, к примеру, неоднократно подвергался анафеме при жизни и после смерти за "революционность" своего опыта. Великий испанский мистик, поэт и богослов претерпел от своих собратьев полную меру хулы и поношений: девять месяцев его держали в сточной яме, регулярно истязая физически и морально, неоднократно ссылали "на покаяние" в глухие места, инквизиция уничтожила большую часть его письменных трудов, его объявляли еретиком, но с течением времени канонизировали. Святая Тереза Авильская была канонизирована спустя 40 лет после смерти, а в дальнейшем за ее вклад в дело Церкви была удостоена почетного титула "учителя Церкви", но при жизни она была под пристрастным следствием инквизиции за свои книги. Пять лет длилось заключение и следствие по делу о ереси другого испанского мистика - ученого монаха, поэта и музыканта Луиса де Леона, сумевшего в конце концов оправдаться. Преподобному Максиму Исповеднику, одному из виднейших византийских богословов, в 82 года произнесли анафему, пытали, отрезали язык и правую руку, а затем сослали на Кавказ за взгляды, ценность которых смогли оценить лишь потомки после его смерти.
      Можно привести множество и других примеров, но остановимся лишь на этих. Опыт христианских подвижников
      107
      или святых, как правило, присутствует в теле Церкви, как ложка в желудке, этот опыт принят, но не усвоен. Принимая этот опыт, его адаптируют, упрощают, а затем тиражируют. Вокруг подвижников возникают движения, ордена; но как мало последователи бывают похожи на самих основателей! Существует восточная притча об одном учителе, который имел четвероногого друга - черного кота. Перед тем как углубиться в созерцание и достичь просветления, он привязывал своего кота к дереву, чтобы тот не отвлекал его своими играми и ласками от высшей сосредоточенности. Его последователи также завели себе по черному коту. Они регулярно выполняли те же действия, что и их учитель: находили раскидистое дерево на утесе, привязывали к нему кота, садились поодаль, устремляли взор вдаль, но... просветления не достигали... Просветление - это всегда индивидуальное открытие, открытие самого себя свету. Нет общих правил, приложимых к каждому, есть общие направления, пути, вступая на которые человек все равно должен найти свой ключ к индивидуальной темнице своей души.
      Секуляризация культуры, начавшаяся как кризис Средневековья, весьма интересный процесс. Это своего рода прорыв к определенному развитию, которое уже никак невозможно было адаптировать к телу Церкви. Прорывы духовного развития адаптировать было возможно, так как "сила", развиваемая подвижником, была родственна идее, носителем которой являлась Церковь. Культура же стала сферой, где получили возможность для развития силы, не состоящие в таком прямом родстве с идеей Церкви.
      Здесь будет уместно разъяснить, какой срез реальности я обозначаю словосочетанием "идея Церкви". Для начала важно отметить, что идея Церкви - это не простая формула, которая лежит в основе большинства существующих или существовавших в человеческой жизни идеологий. Идея Церкви - это своего рода история богочеловеческих взаимоотношений. Вот краткое ее изложение. Бог с
      108
      любовью сотворил мир, а затем человека "по своему образу и подобию", как венец творения; человек подверг сомнению этот образ и подобие, человек согрешил. Этот грех отравил его суть и исказил мир, погрузив мир во зло. С тех пор тоскует человек по неповрежденному образу и подобию Божьему. И отвечает на это Бог, заключая и обновляя заветы свои с избранниками. Новый Завет - это завет с каждым, кто изберет путь не приспособления к миру зла, а к изживанию зла в себе самом, обновляя свое мужество на этом очень нелегком пути, взирая на опыт жизни Сына Человеческого - Иисуса Христа, Сына Божьего, который, не имея в Себе искажения образа и подобия Творца, претерпел все муки мира зла. Так в мир вошла очевидность Святого Духа - непобедимость неискаженного образа и подобия, непобедимость творческой воли Божьей. И когда-нибудь, в конце времен, когда исчерпано будет время, отпущенное человечеству для развития образа и подобия Божьего, состоится суд - проявление результата этого развития, состоялось развитие или нет, и судьей будет Тот, в Ком никогда не искажался этот образ и подобие, - Иисус Христос. И касаться этот суд будет всех живых и умерших. И в ком проявится этот образ без искажений, тот будет пребывать в вечности и в гармонии.
      Церковь называется невестой Христовой, это объединение людей, стремящихся ко Христу. Существуют конфессиональные различия в том, каким должно быть это устремление в самом общем виде. Отчасти это отражается в названии конфессий и доминаций. Православие - это в идеале устремление, сосредоточенное на правильности своей веры, своей связи со Христом. Католичество - устремление к "кафоличности", вселенскости и всеобщности этой связи. Протестантские доминаций часто носят имена своих основателей и исходят из их видения, каким должно быть это устремление. Но есть и иные, например баптисты, для которых устремление ко Христу должно начаться с 109
      осознанной потребности крещения, или адвентисты, для которых важнейшим, но не единственным является сосредоточенность на эсхатологическом чувстве, и т. д. и т. п.
      Религиозные подвижники всегда стремились развить в себе "силу" связи с Богом, а это не противоречит идее Церкви, хотя, как правило, не сочетается с потребностью коллективной безопасности, духом любой партии. В Церкви возобладал дух партии не сразу. В катакомбные времена, когда за исповедание христианской веры можно было заплатить мученической смертью, вера и была "захваченностью" тем, что касалась человека безусловно. И если человек был захвачен стремлением к безопасности, он не мог стать христианином. Тогда Церковь не была партией безопасности, это была сфера наибольшей опасности. Затем христианство было легализировано, а затем взято на вооружение как интенция для объединения земель и народов из-за универсализма своей обращенности. Христианское обращение было адресовано всем и каждому. В этом обращении каждый мог уловить смутный или явный смысл своей жизни. Такое учение было очень удобной формой объединения, конечно, если его предварительно упростить до отдельных лозунгов, отдельных заклинаний. Так христианское учение превратилось в форму государственного или национального объединения, так поселился дух партии в Церкви, дух объединения ради коллективной безопасности, конкурирующий с духом, со стремлением к единению с Богом. Два духа в одном теле.
      Как же распределились их сферы влияния? А вот каким образом: Церковь стала партией конституционного христианства, наподобие Англии - страны конституционной монархии. Реальная власть в Англии принадлежит парламенту и премьер-министру, королева и ее двор - лишь почетная символика, связь с историческим прошлым. Так и Церковь:
      реальная суть ее -дух партийности, стремление к безопасности, почетная символика - христианское учение, адаптированное в разных вариантах для тех или иных целей, так
      110
      как представления, в чем же заключается безопасность, в достаточной мере разнятся между собой. Макс Вебер в своей знаменитой книге "Протестантская этика и дух капитализ- ма" (Москва, "Прогресс", 1990) убедительно доказывает контраст между хозяйственными достижениями лютеран и католиков. Известная поговорка гласит: "Одни хорошо едят, другие крепко спят". Это означает, что в понятие безопасности "партии католиков" входит трудно искореняемое презрение к деятельности, для которой нажива является самоцелью. Такая деятельность мыслится как нечто постыдное, нечто такое, с чем можно мириться лишь как с некой данностью жизненного устройства. Это остается, несмотря на все видоизменения доктрины во времени. Выражаясь образным языком поговорки, для хороших католиков важнее всех экономических достижений крепко спать со спокойной совестью. У лютеран на этот счет совесть спокойна. Претворяя в жизнь идею "sola fide", Лютер выводит центральный догмат всех протестантских исповеданий, который отвергает ка- толическое разделение нравственных критериев христианства на "praecepta" и "consilia" (заповеди и советы), догмат, который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской жизнью с высот монашеской аскезы, а исполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности человека становятся его "призванием". Таким образом, в понятие безопасности "протестантской партии" входит представление о необходимости продуктивности любого труда, а это и означает возможность "хорошо кушать" так как призваний ремесленников, обеспечивающих земными благами, больше, чем призваний мастеров, творящих нетленное.
      Победа, которую одерживает дух партийности в Церкви над духом устремленности к Богу, приводит еще к одному печальному последствию. Это распространенность детской позиции человека, детской в смысле инфантильной, не стремящейся к развитию, к взрослению, а значит,
      111
      и к взрослой ответственности за себя и мир. Членство в партии удовлетворяет потребность в силе без всякого развития и мучительного взросления: "моя сила" - это весь объем "нашего пространства", "наших" установок, "наших" критериев и идеалов. Когда-то Христос призвал людей уподобиться детям, но отнюдь не в смысле инфантильности, а в смысле готовности к любви, в смысле отзывчивости на любовь, потребности в любви.
      С горечью можно заметить, что большинство людей уподобились детям, но в худшем смысле этого слова, большинство людей инфантильны. Они похожи на детей, примерявших взрослые одежды, да так в них и оставшихся, это состарившиеся дети - дети, которым за сорок, а то и за семьдесят лет. Потребности таких людей - это детские радости получения новых игрушек в виде колбасы и замков, своих детей и приятелей и т. д. и т. п.
      Свобода таких людей - это детская свобода, свобода выбора с отталкиванием от ответственности за сделанный выбор. Ответственность таких людей - детская ответственность в виде неисполненного обещания ответа. Взаимодействие таких людей - это, по сути, детские игры - репетиция жизни. Цели таких людей - это детские цели - овладеть взрослыми аксессуарами, взрослой формой без взрослого содержания, как пробуют дети курить в семь лет, чтобы перепрыгнуть в мир взрослых. Очень часто люди таким же образом пытаются перепрыгнуть в мир Христа и отравляются, как семилетние курильщики.
      При таком положении вещей Церковь, к великому сожалению, играет лишь роль института по охране детства, по охране инфантильности.
      Еще в конце прошлого века Фридрих Ницше писал в своей знаменитой работе "Так говорил Заратустра" (Москва, "Мысль", 1990): "Поистине долго придется нам ждать, пока кто-нибудь опять воскресит тебе твоего Бога. Ибо этот старый Бог не жив более: он основательно умер". Мне
      112
      хорошо понятен пафос ницшеанского послания, в котором больше тоски по Богу Живому, нежели приписываемого ему атеизма. Правда, в этих словах больше захваченности чувством, чем глубокого и детального осмысления проблемы. А вихрь чувств - это вещь опасная, в особенности для неустоявшейся личности. За прошедшие после этого сто лет человечество накопило достаточно уже опыта по выплескиванию вместе с водой и ребенка. Можно отречься от Бога или от этого имени, как некоторые поклонники Ницше, но искоренить потребность в том, что этим именем обозначается, можно только вместе с гибелью человеческой жизни на земле. И потому для человека умер не Бог, а лишь истлели ветхие одежды, в которые Его облачили. И теперь, когда это произошло, должна быть написана новая страница в истории богочеловеческих взаимоотношений. Ибо пришло время нового диалога с Богом, интересное время и трудное, когда теодицея должна быть равна антроподицее, оправдание Бога должно быть равно оправданию человека и наоборот. В устах поэта это звучит так:
      И тот, кто нас безмерно боле, Кто держит каждого в горсти, Склоняясь к нам, смиренно молит: - Дай мне ожить в тебе - вмести!
      3. Миркина
      Человеку нужно вместить Бога, не усеченного и упрощенного до отдельной части и тем оболганного, а всю бездну Бога, Бога Живого. И эту реплику в богочеловеческом диалоге может и должен сказать только человек. Какую-то роль может в этом сыграть еще и Церковь, если сможет выработать более актуальную и динамичную антропологическую концепцию, какую-то роль может сыграть в этом и культура, если преодолеет энтропию фрагментарного сознания.
      113
      * БИБЛЕЙСКИЙ ВОЛЮНТАРИЗМ В СВЕТЕ МЕТАПСИХОЛОГИИ *
      Три лекции, прочитанные на курсах евангелистов в г. Риге в июле 1995 г.
      Лекция 1 Смысл человеческой жизни и его нарушение
      Современная психология имеет несколько отличную от христианской концепцию о человеке - психологическая антропология отличается от христианской. Правда, по большому счету, не существует более или менее стройной антропологической теории ни в психологии, ни в христианской догматике, но по разным причинам. Есть лишь определенное отношение к определенному кругу вопросов. И если мы изберем позицию максимального интереса к человеку и его целостности, то психологическое знание и знание религиозное смогут дополнить друг друга, а не вступать в противоречие.
      Существует восточная притча о том, как нескольких слепцов попросили исследовать, а затем описать слона. Каждый слепец ощупал то, что было в пределах его досягаемости. Один из них сказал, что слон - это большая и гибкая труба, другой - что это мощная колонна, третий что это веревочка. Мы с вами тоже в какой-то степени
      114
      слепцы - наше видение ограниченно в силу многих причин, но мы будем умными слепцами, мы дополним свое малое знание малым знанием других, и это будет уже очень немало.
      Для начала я предлагаю рассматривать человека как второе лицо в богочеловеческом диалоге: с одной стороны - Бог, с другой - человек. Вся история человечества - это история богочеловеческого диалога, успешного и не очень, диалога, у которого есть свои взлеты и свои падения. И каждый человек, живущий на земле, имеет к нему отношение. И прежде чем обратиться к вопросу о том, какое же отношение к нему имеем мы с вами и как это отражается на нашей жизни, поговорим о том, что было в прошлом и какой опыт накопило в этом человечество. Мы поговорим о вкладе человека в историю богочеловеческих отношений.
      Начнем с грехопадения.
      Прежде всего давайте попробуем разобраться, почему же было так важно соблюдение запрета: не срывать плодов с древа познания добра и зла.
      Сотворенный человек не являл собой совершенство, хоть и был сотворен по образу и подобию Божьему. Сотворенность по образу и подобию Божьему означала возможность достичь совершенства, пройдя при этом определенный эволюционный процесс. Сотворенный человек был пока лишь зерном, из которого должен был, по замыслу, произрасти прекрасный цветок. Человек должен был научиться владеть дарованной ему свободой, подобно тому как он учится говорить и владеть своим телом.
      Человек является потому венцом творения, что ему дарована максимальная свобода, в том числе свобода от детерминизма добра, от предопределенности добра. Человек свободен не творить добро, и в этом проявляется максимальная свобода, он свободен не жить, не любить, не творить. Все остальные творения следуют детерминизму жить, размножаться, цвести, плодоносить, у них нет свободы этого не делать. Они уходят из жизни, лишь исчерпав всю свою энергетику, либо от несчастного случая, либо от
      115
      внезапной перемены условий жизни, когда у них недостаточно энергетических ресурсов приспособиться.
      Человеку потому дарована такая максимальная свобода, чтобы он сумел дорасти сам, без чьей-либо помощи, до свободы Божественной - не творить зло, а творить добро без всякой предопределенности творить добро, любить, потому что невозможно ненавидеть, любить, потому что в сердце нет и не может быть ненависти ни при каких обстоятельствах.
      Эволюция Божественного в человеке, развитие образа и подобия Божьего, развитие свободы до уровня отсутствия выбора между добром и злом, невозможности выбирать что-либо, кроме добра, и есть смысл жизни человека. И чем дальше человек отступает от этого своего предназначения, тем более злокачественной становится его свобода, реализуются его заблуждения.
      Нарушение запрета означало для человека то, что он вступил на негативный путь познания, что есть его свобода, он вступил в область свободы выбора между добром и злом. Отныне он, как дитя, сующее в рот по незнанию все, что попадается под руку, должен на свой вкус и с большим риском для себя определять, что есть "доброе" и что "злое". Мистики определяют свободу выбора между добром и злом адской свободой, свободой ада. В раю нет выбора между добром и злом, так как в раю нет места злу. Выбирая зло, человек моментально был исторгнут из рая самим фактом несовместимости рая и зла, здесь важно не путать с выбором предметов, действий и состояний, это выбор содержаний. Теперь попробуем разобраться в природе зла, которое выбрал человек.
      Что нужно было человеку, чтобы не нарушить запрет? Доверие. Доверие к Богу, доверие, что этот запрет - благо для человека, доверие прежде всякого знания. Человек выбрал недоверие, недоверие, которое раскололо целостность мира, отделило его от всего остального, от Бога, а значит, и от величия. И тогда он ощутил свою малость и даже
      116
      ничтожность. "И увидел человек, что он наг", -это и означало переживание малости, отдельности и ничтожности. Что же делает человек дальше? Он настолько поглощен переживанием своей малости, что уже и не помышляет, не ищет воссоединения с величием Божьим. Он упорствует в своем выборе - он прикрывается фиговым листом, прячется от лица Божьего и этим узаконивает свой выбор, проводя своеобразную границу между собой и Богом.
      Итак, грехопадение - это недоверие Богу; отделение себя от Бога, части Бога от целостности Божьего мира;
      упорство в данном выборе. В сущности, грех - это ущемление Божественной сути, всякое усекновение Бога внутри себя и вокруг себя.
      Есть еще один важный аспект, который заслуживает особого внимания при исследовании библейского мифа о грехопадении.
      Меня всегда занимал вопрос об ответственности Адама, об ответственности Евы в этой трагедии богочеловеческой истории. Думается, что бытовавшее в прошлом представление о женщине как об "исчадии ада", является следствием переноса всей тяжести ответственности в этой ситуации на Еву. Мне кажется это несправедливым и неверным.
      Человек как духовная сущность - это Божественный андрогин, то есть двуполая целостность, - повторяю, не в биологическом, а в духовном смысле. И если его биологический пол является, как правило, определенным, то его психологический мир никогда не бывает однополым. Однополое в психологическом смысле существо не жизнеспособно. Все женское - это вмещающее, удерживающее, консервативное. Все мужское - это устремляющееся, инициирующее и революционное. Жизнь - это гармоничное или негармоничное, то есть несбалансированное, соединение того и другого.
      Я думаю, что библейский миф о грехопадении - это не только одномоментный акт трагедии, произошедшей когда-то, а драма, разыгрывающаяся внутри каждого человека:
      117
      драма незрелой женственности Евы, не умеющей с доверием вместить еще не изведанную, не познанную и туманную истину, и драма незрелой мужественности Адама, поменявшего роль ведущего на роль ведомого в столь критический момент.
      Эта драма имеет отношение не только к духовной жизни, но и к душевной. Мужчина с деформированной женственностью не может гармонично реализовать свою мужественность, и наоборот.
      Например, вера, всякая религиозная вера, - это вмещение, то есть женственный акт. Воплощение веры, конкретные деяния требуют уже мужского инициирования. Получается, что поведение религиозного человека должно быть мужеженским, андрогинным. Вся трудность заключается в том, что андрогинность должна быть Божественной, то есть гармоничной и подлинной, совершеннее, чем мужественность Адама и женственность Евы.
      В искусстве это двойное присутствие выражается через реализм как женское начало и через символизм как мужское начало. Ни реализм, ни символизм не уничтожимы, просто второе менее устойчиво в силу самой функции сим- волизма, а именно достижения нового уровня реальности, когда старые формы ее выражения устаревают и не действуют.
      Реализм - женственное, символизм - мужское, то есть то, что инициирует, то, что выходит за пределы. В русском искусстве ярким примером символизма является иконопись. Современный символизм на порядок ниже иконографического, но если сравнивать с "пошлой" иконографией, то современный символизм будет выше, ибо в нем больше чувств. Однако в основном нынешний символизм - это бессилие проникнуть на иной уровень бытия. Желание проникнуть есть, а возможностей - нет, но это состояние вещей не отменяет необходимости проникновения.
      Мы живем во времена преобладания мужского в культуре. Европейская цивилизация построена на преобладании
      118
      мужского и деформации женского. Весь технический прогресс - это мужская инициатива, иногда чересчур революционная и не уравновешенная женственным отношением к природе. В XX веке это привело к серьезному экологическому кризису.
      Метареализм - направление, которое я пытаюсь разрабатывать, - это андрогинность высказывания и андрогинность присутствия в мире, в котором есть и вечная женственность, и вечная мужественность -то есть то, что не устаревает.
      Раньше была эра Богочеловека, которая в человечестве вылилась в "богосвинство", а Новейшей историей должна быть история человекобога как активный ответ на Откровение Богочеловека. Метареалшм - это направление, способствующее созданию прецедента перехода от "богосвинства" к человекобожеству.
      Человек несчастен потому, что он неполный, ущербный, усеченный, и только восполнение этого усечения может сделать его ближе к Богу. Для этого он должен перестать паразитировать на Христе, я имею в виду, что он и сам должен что-то делать, то есть не умирать в своей самости, ибо то, что он принимает за самость, есть карикатура на нее, он должен расчистить свою самость через самопознание и самореализацию. Крестный путь - это восполнение неполноты.
      Итак, подведем итоги, что же нам говорит библейский миф о грехопадении, какие аспекты душевно-духовного мира он нам раскрывает?
      Самое главное - это сущность греха, или ущемление Божественной сути. Правда, для современного человека задача существенно усложнилась. В его жизни нет столь простого правила, как это описано в библейском мифе. Перед ним стоит задача узнавания Божественной сути в каждом мгновении своей жизни. Божественная суть многолика. Ее невозможно "запомнить в лицо", выучив некоторые правила. Ведь сказано: "Дух дышит, где хочет". И