Mадам придет сегодня позже

— Я слышал, вы приехали из Вены?

Я молча кивнула и не мигая уставилась на него.

— Я на Пасху, быть может, поеду кататься на лыжах. Вы знаете хороший отель в Альберге?

— Разумеется, — ответила я как загипнотизированная, — но не на память. Моя записная книжка дома. Позвоните мне. — Я уже писала ему свой номер телефона. Фаусто поблагодарил, расплатился и исчез вместе со своей жгучей брюнеткой в зимней ночи.

— Кто это был? — спросила я оглушенно.

— Фаусто Сент-Аполл, — с ухмылкой ответил Марк.

— «Кофе-Аполло»?

— Фирма принадлежит его отцу.

— Красивый и сказочно богатый, — добавила стушевавшаяся Глория. — Редкое сочетание.

— Сказочно богатым будет его старший брат, — злорадно заметил Марк. — Фаусто, к сожалению, только второй сын. Сент-Аполлы — как князья. Старший наследует все, а остальные остаются с носом.

— Не надо его жалеть, — сухо обронила Глория, — с голода он не умрет. Я знаю этих людей. Наверняка у него есть старенький дедушка, который оставит ему в наследство кучу денег.

— Он не работает? — полюбопытствовала я.

— Вряд ли. Некоторое время он работал в одной частной авиакомпании. Но для него это было слишком обременительно. Ему приходилось вести размеренный образ жизни, по ночам спать, не пить, рано вставать, все это ему не по нутру. Сейчас он продает квартиры.

— Квартиры? — воскликнула Глория. — Жаль, что мы не разговорились. Может, ему нужен дизайнер?

— Как воздух, — ответил Марк. — У него чудовищная дизайнерша. Огромная бабища, ее словесный поток невозможно остановить, настоящая валькирия. Прежде чем обратиться к вам, я посмотрел на ее работу. В такой квартире жить нельзя. Там становишься агрессивным.

— Обои в цветочек? — профессионально спросила я. — Слишком много узоров, убивающих друг друга?

— Нет, слишком стерильно. Лепнину сбить, мраморные камины убрать, повсюду каменная плитка, серое на сером, а посреди всего этого валькирия с лошадиной челюстью, истерично вопящая и нахваливающая саму себя, пока вам не становится дурно. Надеюсь, он ее вышвырнет, иначе скоро обанкротится.

— Если он с ней расстанется, вспомни о нас, — попросила Глория.

— Пожалуйста, сделайте это, — поддержала я Глорию. — Все, к чему мы прикасаемся, превращается в золото. Ваш друг женат?

— Фаусто? Этот еще долго не женится.

— Он был с невестой?

— Это была подруга номер 13-а, — с наслаждением произнес Марк, — я еще ни разу не видел его дважды с одной и той же женщиной. — И он затянул долгую историю про амурные похождения Фаусто в армии.

Что сказать на это?

Не слишком многообещающе. Но искра пробежала, я думала о нем полночи, а через три дня он позвонил. Это была суббота, одиннадцать часов утра.

— Алло-о-о, — прозвучал заспанный голос, — это Фаусто Сент-Аполл. Поужинаем вечером? — Ни слова о лыжах или снеге.

— Где? — радостно спросила я.

— Сюрприз. Лучше всего, если вы зайдете за мной. Кстати, как вас, собственно, зовут?

— Тиция.

— В честь знаменитого художника?

— Точно.

— У нас почти всех называют в честь олимпийских богов, — поведал Фаусто, — кроме меня, разумеется!

Я помедлила секунду.

— У нас дают имена в зависимости от места зарождения, — скороговоркой произнесла я, — мой отец зачат в кровати с балдахином небесного цвета, его назвали Целестин[1].

На другом конце провода молчали.

— Ах, вот как? — донеслось потом из трубки. — Такого я еще никогда не слышал. Хорошо, это вы мне объясните в деталях потом. И вот еще что: сделайте мне любезность и наденьте платье. Никаких юбок, никаких костюмов. И главное, никаких брюк! Симпатичное платье, лучше классического покроя. Не слишком короткое, ниже колен. У вас есть что-нибудь в таком роде?

У меня было такое!

Меня, правда, удивили строгие предписания — никогда бы не сочла Фаусто таким консерватором, но в платьях недостатка у меня не было. Часть своего гардероба я всегда покупала в Вене. А французы без ума от «австрийского стиля». Они обожают национальный костюм.

У меня их предостаточно.

Я выбрала свое любимое зимнее платье в национальном стиле, сшитое на заказ из замши небесно-голубого цвета с зеленой опушкой на рукавах и у горловины и пуговицами из оленьих рогов от груди до колен. Красный пояс, зеленые туфли, бусы из топазов.

Сюда бы хорошо подошли серьги. Порой я выгляжу слишком уж строго, аскетично, и блеск в ушах придаст мне больше уверенности. Но из всех серег мне подходят только большие кольца, притом только определенного размера. По-настоящему безукоризненных я пока еще не встречала, но рано или поздно, я в этом уверена, они мне попадутся. А пока я лучше не буду носить никаких. Только волосы, расчесанные щеткой до блеска. И два гребешка, чтобы обуздать копну. Капелька духов. Я была готова!

Никогда не забуду наше первое свидание. Когда я мысленно оглядываюсь назад, оно мне кажется еще более странным, чем тогда.

Инструкциями по выбору платья дело не ограничилось. Фаусто потребовал еще и суперпунктуальности. Я должна была явиться ровно в девять, и он настаивал на том, чтобы ни на минуту раньше или — боже упаси! — позже. И поскольку я ничего не хотела испортить в первый же раз, я уже в восемь вышла из дома. Опять шел сильный снег. А когда в Париже выпадает снег, всюду начинается хаос.

Заказать такси было невозможно. «Перегружено», — объявили мне по телефону.

Все же мне повезло. Я вышла на улицу, и красная «хонда» подхватила меня прямо на углу улицы Гренель.

В машине было слишком жарко, водитель нервничал, мы с трудом продирались через вечерний поток машин и густую пелену белых хлопьев на авеню Боске и через Сену, и, хотя путь был недолог, я едва не опоздала. Лишь без пяти девять я стояла на авеню дю Президент Вильсон.

Но что это была за дверь! И какой шикарный дом! Огромный, словно замок. Мозаика на полу, колонны, мрамор, повсюду зеркала. Лестницы устланы зелеными коврами, лифт из латуни, дерева и стекла. Это был самый фешенебельный дом, в который я когда-либо была приглашена в гости, и я радовалась, как ребенок. Французы редко приглашают к себе домой. Чаще всего они встречаются в ресторанах. И хотя, благодаря своей профессии, я бывала во многих роскошных квартирах, приглашение в такой дом — большая редкость.

Ровно в девять я нажала кнопку звонка. Дверь тут же отворилась. Дворецкий в темной ливрее впустил меня внутрь.

— Добрый вечер, мадемуазель. — Он взял у меня пальто. — Вы пришли вовремя. Прошу. Вас ожидают.

Я проследовала за ним по длинному коридору в библиотеку. Настоящую, да будет замечено, а не какой-нибудь стилизованный салон с обоями под книжные корешки, двумя томиками Флобера и одним словарем в качестве культурного эрзаца. Нет! Здесь действительно читали. Это было видно сразу. Четыре стены до самого потолка были заставлены резными полированными полками с изумительными томами. По углам стояли уютные кресла, мягкие диваны, маленькие столики с зелеными настольными лампами, в камине пылал огонь. Эта комната как бы притягивала вас. Даже я не смогла бы спроектировать лучше. Но она была пуста.

Нет, не совсем!

Старый господин сидел в высоком кресле у камина, склонив голову над шахматной доской. Он был изящен, почти хрупок, с густой седой шевелюрой. На вид ему было лет восемьдесят. И хотя я видела его впервые, да еще при тусклом свете, я сразу поняла: вот истинный хозяин дома.

— Добрый вечер, Тиция! — Голос Фаусто испугал меня. Я оглянулась. В дверях стоял он. В брюках из сизого сукна и белом пуловере, спортивно-элегантный. Еще выше ростом, чем мне запомнилось. Еще красивее. Я почувствовала в нем внутреннее напряжение и даже нервозность.

— Как поживаете? — Он быстро поцеловал меня в обе щеки.

— Спасибо, хорошо. А вы?

— Отлично. Пойдемте, моя дорогая, я представлю вас своему двоюродному дедушке.

Двоюродный дедушка? Такого в моей жизни еще не было.

Первое свидание, и двоюродный дедушка в придачу? Я всего ожидала — от небольшого ужина с друзьями до тет-а-тет, но никак не двоюродного дедушку в красном шелковом халате, долго разглядывавшего меня темными умными глазами и приветливо кивнувшего, приняв меня к сведению.

— Надеюсь, я не помешаю, — сказала я, пожав ухоженную, на удивление маленькую руку, — пожалуйста, продолжайте игру.

— Только доиграю партию, — заверил старый господин, которого звали Кронос. — Кажется, я как раз выигрываю. Вы что-нибудь понимаете в шахматах, мадемуазель?

— Я люблю смотреть, как играют, — ответила я, и именно этим мне пришлось заниматься весь остаток вечера. До двух ночи.

Трудно поверить, но мы не пошли ни на танцы, ни куда-нибудь поесть. Дворецкий сервировал чай, подал шампанское, булочки, вино, сыр, пирожные, минеральную воду, ликер. Да, это было самое оригинальное свидание в моей жизни.

Однако я себя чувствовала на редкость непринужденно. Покоем и защищенностью веяло от благородной обстановки, от множества книг, изящного старого господина и пышущего здоровьем молодого. Мне казалось, что я знаю их вечность.

К тому же я сама неплохо играю в шахматы, и рискованные атаки дяди Кроноса буквально увлекли меня. Он был блестящим стратегом. Я многому научилась в ту ночь. И когда он ровно в два ночи поднялся, все еще на удивление свежий, мне было даже жалко. Я бы с удовольствием просидела так до самого завтрака.

— Вы приятная гостья, мадемуазель, — изрек он и опять внимательно оглядел меня. — Вы принесли мне счастье. Я выиграл. Кстати, хотел вам сказать: у вас красивое платье. Очень элегантное. Я человек старой закалки, знаете ли, и считаю, что женщины не должны носить брюк. Платья смотрятся на них гораздо милее. Вы так не считаете?

— Безусловно, месье. Вы абсолютно правы.

— Не сочтите это бестактностью, мадемуазель: вы обручены? Замужем? Или разведены?

— Ни то, ни другое, ни третье, месье.

— У вас есть дети?

— Тоже нет, месье.

— Вы очень хорошо говорите по-французски. Откуда это?

— Я изучала языки. А также графику и историю искусств.

— Вы очень молодо выглядите, мадемуазель. Вы уже закончили учебу?

— Да, — сказала я, развеселившись, — я защитилась и работаю архитектором по интерьеру.

Он обрадованно улыбнулся.

— Весьма любопытно. Ежели так, дорогая мадемуазель, я подвергну вас небольшому экзамену. Полагаю, вы отличаете красивые вещи, когда видите их?

— Всегда. Даже во сне!

— Фаусто говорит, вы венка? Погодите, я вам кое-что покажу!

Он подвел меня к застекленной витрине в коридоре, которая мне уже бросилась в глаза, когда я проходила мимо. Там были собраны истинные сокровища. Ценные чашки и вазы, античные позолоченные подсвечники, веера со всех концов света — резные, с вышивкой и росписью. Шкаф был полон. Тем не менее я сразу догадалась, какую вещь он хотел мне показать, восхитительную музыкальную шкатулку. Филигранной работы, из позолоченного серебра, с накладками из эмали самых великолепных цветов. Сверху на крышке сидела синяя птичка-колибри почти в натуральную величину, искусно выполненная и изящная.

Кронос показал на шкатулку.

— Вы знаете эту вещь, мадемуазель?

Мой взгляд случайно упал на Фаусто, подошедшего вслед за нами. Его лицо было сковано страшным напряжением. Нет, больше! Он выглядел так, будто от моего ответа зависела вся его дальнейшая судьба.

— Конечно, я узнаю ее даже с закрытыми глазами. Австро-Венгрия. Музыкальная шкатулка XVIII века. Если вы ее заведете, птичка запоет и будет вращаться. Очень красивая, уникальная работа. Раритет!

Кронос расплылся в счастливой улыбке и закивал.

— Да, да, да! У вас хороший глаз. Позвольте узнать, мадемуазель, чем занимается ваш отец?

— Он художник.

— Пользующийся успехом?

— Его картины кормят его.

— Очень рад. А ваша мать? Она дома?

— Я потеряла ее. Три года назад, в автокатастрофе.

— О, пардон! Как жаль. Простите мой вопрос, мадемуазель. Я не хотел причинить вам боли. — Он вытащил золотые карманные часы на цепочке и взглянул на них. — Уже поздно. Фаусто отвезет вас домой. Вы далеко живете?

— Нет! Рядом, через мост. В седьмом районе. На улице Валадон.

— А, Сюзан Валадон. Может, вы знаете, кем она была?

— Разумеется, месье. Великой художницей. И матерью Утрилло.

— Да, да, да! Прекрасный адрес для дочери художника.

Он поцеловал мне руку на прощанье.

— Был очень рад познакомиться. Приходите в любое время. С удовольствием встречусь с вами вновь, мадемуазель. Я говорю это совершенно серьезно.

Никогда не забуду того чувства, которое я испытала, когда наконец вышла из дома на улицу. Ясная, белая зимняя ночь. Абсолютная тишина. Снег на парижских статуях. Снег на деревьях, мостовой, тротуаре. Я по щиколотку утонула в нем. Мои бедные туфли! Но это меня не волновало. Я чувствовала себя фантастически прекрасно. Словно только что получила подарок. Я была готова кричать от счастья.

Фаусто отвез меня назад. В его сером спортивном «лотусе» мы заскользили по снегу к Сене. Проехали зигзагом по мосту Альма и каким-то чудом добрались без происшествий до улицы Валадон. Перед моим домом он остановился.

— Вы приглашаете меня к себе? На чашку кофе? — спросил Фаусто.

— Не сегодня. В другой раз. Квартира еще не готова.

— Для меня это неважно.

— Зато важно для меня. Профессия обязывает. Моя квартира — это моя визитная карточка.

Фаусто помолчал. Смерил меня долгим взглядом, будто только сейчас осознал мое присутствие. Потом произнес медленно, каким-то странным голосом, с ударением на каждом слове:

— Вы — понравились — дяде — Кроносу. — Это прозвучало примерно так: «Вы превратили книги в библиотеке в золотые слитки».

— Это такая редкость? — ошеломленно спросила я. Фаусто кивнул.

— Он невероятно разборчив.

— Я принесла ему удачу. Он выиграл.

— Он выигрывает всегда. Он отличный игрок.

— Сколько лет вашему дяде? — спросила я через какое-то время.

— Девяносто три.

— Сколько? Я бы дала ему гораздо меньше. Браво! Замечательно!

Фаусто рассмеялся.

— Он хорошо сохранился. Видели бы вы его десять лет назад. Тогда он еще был молодым человеком. Кстати, что вы делаете в следующую субботу, мадемуазель?

— Ничего. — По субботам парижская благородная публика садит дома. Фаусто знал это не хуже меня.

— Позвольте вас снова пригласить к нам.

С того дня мы виделись регулярно. Каждый уик-энд. Часто уже в пятницу я приходила на авеню дю Президент Вильсон — на чай с тортом, шампанским и шахматы. Правда, шахматные партии становились все короче, а беседы с дядей Кроносом все длиннее. Могу даже сказать, что я чуть было не влюбилась в дядюшку. Он блистал отточенным умом, знал на память всю историю искусств, и его рассказы были занимательней любой книги. Вечера пролетали, как одно мгновение. Обычно я оставалась до двух часов ночи, а потом у своего дома спроваживала Фаусто.

С ним нужно было обращаться именно так.

Знаю я этих сердцеедов. Мужчин, которые действуют на женщин, как вода на высохшие иерихонские розы. Тот, кто ползает перед ними на коленях, наверняка получит пинок. Того, кто исходит от любви, обливают презрением.

Но я не из таких!

Я оставалась холодна! Я не позволяла ни целовать, ни трогать себя и никогда не встречала Фаусто одна. Я всегда выходила в сопровождении других мужчин, а от поклонников и приглашений у меня не было отбоя. Каждый вечер я порхала по Парижу, городу огней, и гнала его образ из своей головы.

Честно говоря, это было нелегко. Фаусто мне очень нравился. Когда я его видела, у меня перехватывало дыхание. Но я не желала идти в его гарем. Я хотела быть чем-то большим, чем подружкой № 94-6! Всю неделю я натыкалась на его белокурую гриву в светской хронике иллюстрированных журналов, где он регулярно мелькал.

С мадам А. на балу. С мадемуазель Б. на приеме. С прекрасной незнакомкой на гала-представлении в опере. А однажды, но это, очевидно, была промашка фотографа, с рыжеволосой великаншей на конно-спортивном празднике в Берси. Женщина явно была не из его окружения.

На Пасху моя квартира была готова.

Фаусто я ее не показала.

Я становилась с каждым разом холоднее и холоднее, все время кормя его обещаниями и поражаясь самой себе. Откуда я находила силы, чтобы не броситься в беспамятстве в его объятия, когда он отвозил меня домой? Он посылал мне цветы. Уже не раз. Написал письмо с очень красивым любовным стихотворением. Но я не реагировала. «Ждать!» — приказывал мой инстинкт. И я держалась!

Наконец, его терпение лопнуло. Это была последняя суббота апреля, дул холодный сильный ветер, и мы сидели в его неудобном «лотусе» перед моим домом после долгой ночи, проведенной с дядюшкой Кроносом. Дождь барабанил по крыше машины. Мы молча сидели рядом и слушали концерт для флейты с оркестром. Фаусто купил его специально для меня. Божественно! Но мой настрой оставался неизменным.

Неожиданно он взял меня за подбородок и повернул к себе,

— Сегодня вечером, — напористо проговорил он и пристально посмотрел мне в глаза, — вы пригласите меня на ужин. И никаких отговорок! Мой интерес чисто профессиональный. Вы слышите, мадемуазель? Я хочу убедиться в ваших хваленых талантах архитектора по интерьеру. Я хочу наконец увидеть вашу квартиру. И точка!

Мое сердце заколотилось как бешеное.

Его взгляд, его близость, прикосновение его руки — я почти обмякла. Но сняла его пальцы, отвернулась и вздохнула.

— На ужин — с удовольствием. Больше ничего не обещаю.

— Разумеется, нет, вы, ледяной цветок! Меня интересуют ваши обои. А вы решили, что я мечтаю поцеловать ваш сладкий ротик?

Я молчала. Концерт закончился, и лишь капли дождя прилежно продолжали стучать по крыше.

— Вы можете связать мне руки и ноги, — стоял на своем Фаусто. — Идет, мадемуазель?

— Идет! Но должна вас предупредить: я не готовлю мяса.

— И рыбы тоже?

— И рыбы тоже.

— Даже для меня?

— Даже для вас.

— Ни мяса, ни рыбы. Что же тогда остается?

— Ничего! Предлагаю сходить в ресторан, там вы сможете себе заказать все что душе угодно.

— Ни в коем случае! Моей душе угодны кусок сыра и глоток вина в вашем очаровательном обществе. Значит, договорились! Сегодня вечером в восемь. Здесь, у вас, мадемуазель. Я буду очень, очень пунктуален!

Никогда день не пролетал для меня так быстро. Я провела его в безумной суете, готовила, драила, покупала, принимала ванну, мыла волосы, покрывала розовым лаком ногти на ногах, и, несмотря на данное обещание, Фаусто не был пунктуален!

Он пришел на полчаса раньше! Я еще стояла у плиты и протирала через сито овощи для супа. Абсолютно не накрашенная, густые завитки волос беспорядочно лезли мне в лицо, полуголая, потому что предпочитаю готовить в черной юбке на лямках, ничего под нее не надевая.

Когда позвонили в дверь, я подсунула кухонное полотенце под лямки, чтобы прикрыть обнаженную грудь, и, ничего не подозревая, открыла дверь. Гости во Франции всегда опаздывают. Консьержка, соседка — кто это еще мог быть?

3

Меня почти хватил удар, когда я увидела перед собой Фаусто.

— Как вы живописно одеты, — он протянул мне две бутылки шампанского. — Добрый вечер, Тиция! Вы всегда так принимаете друзей?

— Нет, только если они приходят раньше времени… — заикаясь, выдавила я.

— Знаю, знаю. Очень сожалею. Но меня погнала страстная тоска. Надеюсь, вы простите, прелестное дитя.

Он вошел и, не успела я опомниться, поцеловал меня в обнаженное плечо. Потом снял свое элегантное серое шерстяное пальто.

— С него капает, — объяснил он. — Если вы еще не заметили, дражайшая Тиция, на улице бушует апрель. Ливень, град, снег… — Он окинул взглядом мою фигуру. — Не удивлюсь, если… если сегодня будет буря…

Он стоял передо мной, высоченный блондин, истинный парижанин в безупречном сером костюме с жилеткой и торчащим из кармана голубым уголком платочка, а я чувствовала себя жалкой кухаркой. Охотнее всего я забилась бы в какую-нибудь щель.

Это не ускользнуло от Фаусто.

— Пожалуйста, оставайтесь, как есть, — быстро проговорил он, — не надо театра, мадемуазель. Не надо пытаться преподнести себя. Я люблю женщин в естественном, натуральном виде!

Натура натурой, но я отнюдь не собиралась провести весь вечер с кухонным полотенцем на груди. Я извинилась и пошла переодеться. Платье уже лежало на моей кровати: голубое, переливающееся, до пола. Затканное серебряными звездочками. Индийское платье с широкими рукавами и малюсенькими серебряными колокольчиками на вырезе и подоле.

Я любила это платье. Фаусто оно тоже понравилось!

— Какая прелесть — то, что вы там надели, — оценил он и изучил меня с головы до ног долгим внимательным взглядом. — Если не ошибаюсь, мадемуазель, ткань довольно тонкая. Почти прозрачная, а? Признайтесь, Тиция! Ведь вы передумали и соблазняете меня?

— Не бойтесь, — бросила я и поспешила на кухню. Он догнал меня, поймал мою руку и поцеловал.

— Жаль, — сказал он с улыбкой, — я бы не возражал. Скажите, я могу оглядеться в вашем царстве?

Квартира была прибрана, и мне нечего было бояться. Тем более она удалась мне на славу! Во всех комнатах я покрыла полы светлым паласом, а сверху положила красивые старинные ковры ручной работы.

Мебели у меня было немного, но то, что я имела, было исключительно благородно. Красивые предметы, собранные мной по аукционным и антикварным лавкам, а между ними я тактично разместила зеркала и лампы, чтобы все казалось крупнее, приветливее и светлее. На стенах картины моего отца. Две обнаженные натуры и один натюрморт, большой, сочный, яркий. А спальня… Ну, спальня — это особый разговор.

— О-ля-ля! — услышала я голос Фаусто. Ага! Он ее нашел. — Что это? Любовное гнездышко? Тиция! Идите скорей сюда! Просветите меня!

Дело в том, что у меня была кровать с балдахином еще до того, как они вошли в большую моду в Париже. Куполообразная крыша с витыми резными колоннами из темного дерева. И все в комнате гармонировало: обивка кровати, покрывало, занавески, обои. Все было из лучшего мебельного ситца с набитым вручную рисунком из зеленых листьев, цветов и стеблей. Моя спальня была пышным садом. Просыпаться здесь было чувственным наслаждением.

Фаусто стоял, прислонившись к двери.

— Так принято в Вене?

Я не ответила. Он как-то странно смотрел на меня. Боже правый! Что это он делает? Не говоря ни слова, не спуская с меня глаз, Фаусто сбросил туфли, развязал галстук, снял свой элегантный пиджак и небрежно уронил его на пол. Потом он сделал пять больших шагов и бросился на мою кровать.

— Я только хочу попробовать матрац, — пояснил он, широко разведя руками. — Отличное качество. Не слишком жесткий. Как раз то, что надо. Тиция, знаете что? Сегодня я буду спать здесь. То есть… если вы не ждете никого другого. Может, это место… уже забронировано? Я молчала.

— Тиция! Ледяной цветок! Вы ждете сегодня гостей? Кроме меня?

— Нет!

Он выпрямился.

— Почему вы вдруг замолчали? Вы же не прогоните меня? В такую бурю? Слышите как завывает ветер? Сядьте ко мне, моя снежная роза. Ну идите же сюда! Не будьте такой чудовищно холодной!

Он протянул ко мне руки. Перед этим жестом невозможно было устоять. Но я не шелохнулась. Я вдруг задрожала всем телом.

— Вы хотели мне рассказать, как получили свое имя. Помните? Вы обещали!

— Позже, — слабо отозвалась я.

Фаусто устремил на меня свои голубые глаза и смерил долгим, настойчивым взглядом.

— Ты прекрасно знаешь, — тихо сказал он, — что мы должны попробовать. Игра затянулась. Три месяца мучений! Это взбесит любого мужчину. Пойди сюда, дорогая. Пойди! У нас нет выбора.

Я молчала.

— Я принадлежу тебе. Я написал это в письме!

— Вы принадлежите всему Парижу! К тому же я готовила!

— О, пардон, — он вскочил, — совсем забыл, ведь ты же так долго стояла у горячей плиты! Как невежливо с моей стороны! Я ведь могу говорить тебе «ты», моя Тиция? И ты говори мне «ты».

Мы молча перешли в столовую.

Сели за стол. На ужин был протертый томатный суп со свежими сливками и шерри. Салат с рокфором и орехами. Ризотто с трюфелями. Сыр. В воздухе носились эротические разряды. Мне ничего не лезло в горло. Фаусто же не заставлял себя уговаривать. Брал добавку и нахваливал, как все замечательно вкусно. Даже без мяса и рыбы.

Мне с трудом удавалось поддерживать беседу

Говорила о домах, квартирах, планировке, мебели, тканях, коврах, ценах. Наконец, мне уже ничего не приходило в голову, и я замолчала.

— Итак, — подал после долгой паузы голос Фаусто, — как ты получила свое имя? Я весь внимание.

— Это обязательно? — вымученно вздохнула я.

— Что обещано, то обещано, — резюмировал Фаусто и подлил нам обоим шампанского.

Ну ладно! Меня зачали в ателье моего отца на античной софе под копией Тициана. Картина называлась «Юпитер и Антиопа», оригинал висит в Лувре. И поскольку мои родители боготворили Тициана, они назвали меня его именем в качестве доброго предзнаменования и в память о прекрасном эпизоде на красной бархатной софе в Вене.

Я объяснила это по возможности лаконично, избегая употреблять слова «страсть» и «наслаждение». Но это не помогло. Глаза Фаусто заблестели, на лице появилось то же выражение, как до этого, когда он упал на мою кровать с балдахином. От улыбки, заигравшей на его губах, у меня по коже побежали мурашки.

— Красивая история, — заметил он. — Раз уж мы заговорили на эту тему, как мы назовем наших детей? Буря в апреле?

Наших детей? Мы еще даже не целовались.

— Не смотри на меня, — серьезно сказал Фаусто, — иначе я потеряю самообладание. Тогда первую будут звать Виола[2].

Виола? Насилие? Я широко раскрыла глаза. Фаусто тут же опустился на колени, подполз ко мне по ковру и положил свою львиную гриву мне на колени.

— Прости! Это была глупая шутка. — Он обнял меня сильными руками. — Наверняка это будут близнецы. Антиопа то родила близнецов. Удивляешься, что я знаю такие вещи? Тиция, любовь моя, мы назовем наших детей Да и Нет. Потому что сейчас ты скажешь «нет», а потом «да». Да, да… — Он принялся меня целовать, и что уж тут говорить! Я ответила ему. Мы оба сползли на пол, тесно обнявшись и завернувшись в мое голубое сверкающее платье, и целовались, будто всю жизнь ждали этого момента.

Это было божественно! Вдруг его рука скользнула в мой вырез и сжала мою грудь. Фаусто застонал, но для меня это было чересчур поспешно, и я села на пол.

— Что с тобой, дорогая? — спросил Фаусто, не глядя на меня.

— Мне срочно нужен… глоток воды.

— А мне нет, — отозвался Фаусто, — я абсолютно счастлив. Я хочу только тебя.

— Я сейчас вернусь.

Я побежала в ванную и заперлась изнутри. Тяжело дыша, опустилась на красный пуфик перед большим зеркалом. Пробил час истины! Хочу я его или нет? С февраля я гадаю об этом, потому что все не так на этот раз.

Любовь у меня проходит через голову. Новая любовь всегда начинается с разговоров всю ночь напролет. Если вечер пролетает как один миг, если уже три часа ночи, а мы все говорим и говорим, если утром не хочется расставаться, потому что так много надо сказать друг другу, тогда, возможно, это мог бы быть мужчина для меня.

В случае с Фаусто такого не было никогда. Дядя Кронос говорит, Фаусто слушает. Он никогда не скажет, о чем думает. Мы ни разу не разговаривали серьезно. Фаусто ничего мне не рассказывает. Но он самый красивый мужчина, какого я когда-либо встречала.

Мой взгляд падает на зеркало.

Это действительно я? Такой красивой я еще никогда не была. Щеки раскраснелись, глаза блестят. А это что такое? Я наклоняюсь вперед. Вокруг меня стоит марево. Честное слово! Я излучаю тепло, словно горячий камень летом!

Я не могу выйти в таком виде! Как мне прийти в себя? Может, принять холодный душ, поменять белье, побрызгать на себя духами?

— Куда ты пропала? — донесся из салона жалобный голос Фаусто. — Ты что, прячешься от меня?

Я нажала на спуск. Зажурчала вода. В моих висках стучало, я открыла дверь — салон был пуст! Где же Фаусто? Отгадывай, Тиция, до трех раз. В твоей постели, где же еще?

— Я здесь, — подал голос Фаусто из спальни. Неожиданно все встало на свои места. Мною вдруг овладела страстная, до боли, тоска по этому белокурому гиганту. Горячая волна залила меня с головы до ног. Как могла я так долго противиться ему? Только потому, что я не могу поговорить с ним? Что я, сумасшедшая? Любовь состоит не только из слов. Разговоры подождут. Ныряй в приключение, Тиция! Как знать, сколько еще простоит наш мир?

Я погасила свет. Скинула туфли. Послала небу короткую молитву… и на цыпочках пошла навстречу своей судьбе.

Причина, почему я решила, что Фаусто Сент-Аполл — моя большая любовь, легко объяснима: Фаусто меняется в постели! Стоя на двух ногах, он циничен, неразговорчив, ненадежен, высокомерен. Но как только он принимает горизонтальное положение, он становится кротким как котенок, нежным как дитя, страстным, терпеливым, трогательным и благородным.

Он был пятнадцатым мужчиной в моей жизни и моим четвертым французом. После холодных лондонских лет он обрушился на меня как горячий поток, и еще не родилась та женщина, которая не потеряла бы от этого головы.

Фаусто был самым крупным и сильным мужчиной, когда-либо заключавшим меня в свои объятия. А чтобы быть уж совсем точной: он совершенно замечательно оснащен. Он потрясающе сложен. Фаусто заполнял меня всю до краев, овладевал каждым миллиметром моего тела, проникая достаточно глубоко, чтобы парализовать мой мозг, раскрыть мое сердце и без всяких усилий приковать меня к себе. Фаусто был моей первой страстью.

Раньше мне удавалось не допускать этого»

Я не хотела попадать в плен ни к одному мужчине. Я обожглась на молоке. Ведь я выросла в венских богемных кругах, а этого достаточно, чтобы наложить отпечаток на всю жизнь. Еще чудо, что я не стала фригидной!