Ошибка инженера Алексеева

      - А ночью нас пригнали в колхоз. Там была огромная конюшня, коней, должно быть, угнали. Белое длинное здание и сейчас перед глазами. Загоняла внутрь, стреляли. Крик стоит у меня в ушах! В пять рядов стояли, в шесть... Утром те, кто ночью упал, были внизу, не встали. А кто мог идти, тех выгнали и увели, должно быть. Я этого не видел. Я был внизу... Алексеев поймал раструбом козьей ножки уголек из поддувала и, затянувшись, добавил: - Вот какая была ночь...
      - А что было дальше?
      - Дальше? А дальше была свобода и дни, которые я лежал в кустах, а ночами шел, шел по звездам. Мосты обходил, иногда стреляли. Потом линия фронта, днем прятался в старых окопах, в зарослях кизила. Достал хлебцы такие, в целлофане, были такие у немцев. Потом встретил своих, они тоже прорывались. Потом армия и опять бои. Меня ведь последний раз под Запорожьем ранили. И опять санитарный поезд... И не могу забыть ту конюшню, закрою глаза и вижу, и слышу...
      О многом рассказал в ту ночь Алексеев. С особенным теплом он говорил о своем командире полка, что командовал ими в сорок первом году. Веселый, красивый какой-то лихой кавалерийской красотой, с серебряной шашкой, добытой еще в боях гражданской войны, он так и погиб, весь - порыв, весь устремленный вперед, убитый прямым выстрелом в грудь, и шашка воткнулась перед ним...
      - Он говорил со мной часто, - рассказывал Алексеев, - а почему, не знаю. Говорили обо всем. Вызовет меня в свою палатку и спрашивает: "Скажи, Алеша, душа моя, - поговорка такая у него была, - а для чего, как ты думаешь, живут люди? Для себя или для других, вот в чем вопрос! А если для других, так и умереть не жалко, правда, Алеша, душа моя..."
      Алексеев помолчал и вдруг крикнул:
      - Ложись!
      И в воздухе запела, завизжала мина.
      Я инстинктивно пригнул голову, а Алексей, оборвав свист, рассмеялся:
      - Да разве такая попадет? Такая вон куда должна попасть, - он показал рукой за стену, откуда доносилось громкое храпение тети Шуры.
      ВАСЯ-ВАСИЛЕК
      Иногда к нам забегал Василек, студент кораблестроительного института. Всегда веселый, он наполнял нашу комнату шутками, остротами, смешными и чудесными историями. Ходил Василек в фантастической форме, которая была создана путем соединения студенческого кителя, морских пуговиц и пехотных погон лейтенанта, доставшихся ему за смекалку, за смелость, за крепкую любовь суровых солдат-уральцев, вместе с которыми он воевал.
      Уроженец Смоленска, как чудесную сказку, берег он воспоминания о своем чудо-городе и рассказывал о нем так, что казалось - вот видим высокий холм, а по правую руку собор. Высокий, стройный. А трамваи мимо него несутся вниз, с горы, быстрее, чем сани зимой... А внизу река... Да какая река - Днепр-река!
      Алексей обычно прерывал Василька я серьезно говорил: "Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои..."
      - Во-во, - с опаской соглашался Василий, но тут Алексей его осаживал.
      - Не про твой Днепр, Василий, написано, не про твой! Курице по колено твой Днепр!
      - Эх, Алексей, жестокий человек! - вздыхал Василек. - По секрету скажу: я в этом городе Смоленске на улице Советской первый раз голос подал и первый свет в окошке увидел. А такие, брат, вещи не забываются! Ну, я пошел.
      - Постой, - смеялся Алексей, - постой, Вася, а как твоя сессия?
      - Полный порядок...
      - И математику сдал?
      - На отлично!
      - Кому?
      - Гофману.
      - Знаем его, он у нас тоже читает... Что-то не верится, Вася. Люди день и ночь зубрят, да только с третьего захода сдают, а ты...
      - На! - Василий быстро расстегнул китель и достал аккуратно завернутую в серебряную бумагу зачетную книжку. - На, смотри, наслаждайся! Ну как?
      Отметки были действительно неплохими.
      - Да я, ребята, секрет знаю, - говорил Василий доверительно. - Нужно для начала все-все о преподавателе разузнать. О чем он, к примеру, больше всего рассказывать любит. И его добром да ему же челом...
      - Да это сложнее, чем просто ответить что знаешь, - возразил я. - Но чем ты Гофмана мог расшевелить?
      - А философией! С ходу!
      - Василек, а какая у тебя может быть философия?
      - Как-какая? Передовая, понятно, самая передовая! Я, доложу вам, в сложных условиях экзамена новое исчисление придумал!
      - Исчисление?!
      - Да, новое! Я, брат, такого нарассказывал, что у старика слезы чуть не закапали. От смеха... "Нахал ты, говорит, Василий Никитич, но сообразительный нахал. Живи!" И "отлично" легкой пташкой в мою книжечку серебряную залетело...
      - Да куда ты спешишь? Расскажи по порядку.
      Василек попросил листок бумаги неважным видом нарисовал на нем дым, как сперва мне показалось.
      - Спираль! - сказал Василек и строго посмотрел на нас. - Спираль, понятно? Все по спирали, это тоже понятно?
      - Что - все?
      - Все! Любую вещь назови мне, и я ее по спирали разовью и совью. Вот что такое Василий Никитич! А у вас все смешки.
      - Нет, он все-таки нахал! - не выдержал Алексей. - Да ты даже не знаешь, чему равен интеграл от "е" в степени "икс"!
      - Интеграл от "е" в степени "икс"? - укоризненно повторил Василек. Табличный интеграл! Какое оскорбление!
      - Время не тяни, не знаешь, так признавайся!
      - Я тяну время? - возмутился Василек, но по его лицу было видно, что он о чем-то мучительно размышляет. - Да, знаешь, сколько будет? - Василек быстро написал на исчерканном листке с "дымом" довольно сложное выражение.
      - Вот, реши это скромное дифференциальное уравнение, мой друг и брат, а я"сто шестнадцать оборотов, и пошел! И пошел!" - Последнее выражение было взято из популярной в то время картины "Танкер "Дербент" и говорило о нашем полном посрамлении и о том, что впереди у него. Василька, весьма приятные дела.
      После его ухода Алексей внимательно посмотрел на уравнение, которое нам задал Василек, засмеялся и, сказав: "Ишь, черт кудрявый", написал сверху ответ: "е" в степени "икс". Соль всей шутки Василька и заключалась в том, что ответ на вопрос Алексея он сделал корнем придуманного на ходу уравнения.
      А через месяц мы с Алешей проводили через весь город Василька. Его вновь призвали в армию. Василий был необычно серьезен, все что-то ощупывал в своем рюкзаке, но, когда тяжелые, из литого чугуна, ворота сборного пункта закрылись за его командой, неожиданно ожил, будто тяжесть свалилась с его души. В последний раз он подошел к забору, чтобы пожать наши "передние лапы", и больше мы его никогда не видели...
      Это случайное столкновение с Васильком оставило какой-то след в душе Алексея. Каким-то очень глубоким, до конца не осознанным побуждениям ответили эти внешне легковесные и необдуманные проделки Василька. И неясные пока дали открылись перед Алексеем. Я с тревогой наблюдал за ним. Огромная, малопонятная для меня работа занимала его мозг. Да, он ходил и сдавал регулярно экзамены, и можно было не спрашивать о результатах. Экзамен превращался в беседу с тем или иным преподавателем, беседу, доставлявшую не мало приятных минут экзаменаторам, всегда поучительную и оживленную.
      Однажды мы договорились с Алексеевым, что после экзамена пойдем в кино. Я освободился раньше и, попросив разрешения, прошел в аудиторию, в которой сдавала группа Алексеева.
      Экзамен принимал известный профессор, его имя сейчас знают во всем мире. Он, вероятно, слышал что-то об Алексееве и сурово смотрел на него, как на захваленного вундеркинда.
      Профессор пригласил Алексеева за свой столик и что-то быстро написал на листке; Алексеев, с минуту подумав, ответил каким-то пространным посланием. Профессор усмехнулся и трижды не написал, а, казалось, ударил листок бумаги пером. Это было какое-то очень короткое, но, по-видимому, сложное математическое выражение. Алексеев просидел над ним час.
      За это время профессор проэкзаменовал человек пять, потом наклонился над Алексеевым и спросил:
      - Ну, как?
      - Я решил, - ответил Алексеев, - кажется...
      Профессор внимательно на него посмотрел и осторожно взял из его рук листок с вычислениями.
      - Меня интересовало только, с какой стороны вы начнете искать... Интересовал ваш подход... Это вообще еще не решено.
      Он перечитывал написанное Алексеевым.
      - Можете идти, Алексеев, - громко сказал он. - С вашего позволения, я опубликую этот результат в сборнике "Прикладная механика и математика". Очень красивое решение...
      В этот день шла "Тетка Чарлея" и вокруг кинотеатра жужжала громадная толпа: матросские бескозырки и пилотки отпускников, платки и соломенные шляпы. Мы были почти у кассы, когда на грузовике подъехала команда моряков-подводников. Через минуту, в тесной толпе, мы протискивались в двери кинотеатра. И вдруг раздался дикий крик Алексея... Праздничные и оживленные лица взволнованно обернулись на этот крик. А Алексей, все еще что-то крича, цепляясь скрюченными руками за пиджаки и гимнастерки, во весь рост распростерся на полу...
      Его бережно вынесли, положили на садовую скамейку. Кто-то принес газированной воды.
      Алексей пришел в себя, виновато оглядел участливые и внимательные лица собравшихся вокруг него матросов.
      - Эх, война! - обронил кто-то с тоской и ненавистью.
      Чья-то рука протянула нам билеты, и мы все-таки пошли в кино. До коликов в боку мы смеялись над безобидными проделками "тетки Чарлея", а кто-то из наших соседей все выкрикивал:
      - Ну и дает, вот дает!
      Домой Алексеев возвращался совсем без сил.
      - Не могу, - говорил он, - не могу видеть толпу, борюсь с собой, а не могу... Все ту конюшню проклятую вижу...
      Но время шло, и здоровая, от природы крепкая нервная система Алексеева медленно, но верно снимала с себя тяжесть пережитого.
      Вскоре я перебрался в общежитие. А причиной тому была Нинка. Ее насмешки не раз выводили из себя Алексея. Наконец, когда он поджарил картофель на "шампуни" - жидком коричневом мыле - Нинка им мыла голову, а бутылку принципиально ставила рядом с нашим подсолнечным маслом, терпение Алексея иссякло.
      - Этим издевательствам и хиханькам нужно положить конец, я этим займусь! Нужно принимать какие-то меры!
      Меры были приняты. Весна и молодость внесли свои поправки. Они поженились в мае...
      Большую кастрюлю мы наполнили красным вином, для сладости всыпали порошок сахарина, ваниль для запаха, а чтоб "ударило в голову", кастрюлю поставили на огонь. Два десятка дружков и подружек, выпив по две столовых ложки теплого и пахучего вина, всю ночь пели и плясали под окном у тети Шуры.
      Пришло время, и мы разъехались кто куда. Алексеев иногда писал мне. А позвал он меня только сейчас. Позвал требовательно. Он так хотел показать мне свои последние работы...
      РАССКАЗ ТОПАНОВА
      - Теперь, Максим Федорович, ваша очередь, - сказал я Топанову. - Где вы встретили Алексеева, когда?
      - Да лет пять назад, - ответил Топанов и задумался. - Я тогда работал в Московском комитете партии. Чем только не приходилось заниматься! Вопросы жилищного строительства, перестройка работы научных институтов... Новые лаборатории и новые направления исследований... Новые люди, а иногда, что греха таить, и старые сплетни... Я и с Алексеевым познакомился из-за жалобы. Пришел как-то ко мне один сотрудник Алексеева, профессор Разумов.
      - Он также погиб?
      - Да, он все время работал с Алексеевым, а тогда приходил на него жаловаться. Вы Разумова никогда не видели? Представительный такой, с бородкой, немного старомодный, напоминал он какого-то классика науки прошлого столетия, скорее даже нескольких классиков сразу. Но специалист очень крупный. Алексеев долгое время был его учеником. Так вот, приходит Разумов и просит моей помощи: не может совладать с Алексеевым.
      - А чем ваша лаборатория занимается? - спрашиваю.
      - Мы занимаемся вопросами вакуума, - отвечает Разумов. - Вы представляете, что это такое? Это не просто пустота, безвоздушное пространство, как выражаются в школьных учебниках физики. Это чудесная, удивительная область науки, масса неожиданностей... Так вот, это восходящее светило Алексеев - человек не без мыслей и не без инициативы, понимаете ли, утверждает, что работы выбранного нами и утвержденного направления ничего не дают, что это трата сил и средств... Ему, видите ли, лучше видно! Простите, я волнуюсь...
      - А может быть, ему и вправду лучше видно?
      - Ах, Максим Федорович, вы извините меня, но диссертант лучше всех знает свою диссертацию, лучше автора никто не знает его книгу, лучше строителя никто не знает дом, который он возводит.
      - А лучше вас - вакуум? Продолжайте, пожалуйста...
      - Представьте, я не могу сказать, что знаю его, да, да! Я только один из скромных специалистов в этой области, смею, однако, надеяться, что мои небольшие работы в области минимальных полей и их флуктуации не остались незамеченными некоторыми из авторитетов в области теоретической физики... Смею надеяться!
      - И что же говорит Алексеев? Что он предлагает?
      - Он, видите ли, хотел бы, чтобы мы занимались чем-то более определенным, к чему можно с большим успехом прилагать его недюжинные математические навыки и из чего можно что-то делать. Понимаете? Хоть что-то! Изучайте электрон в вакууме, изучайте протон, нейтрон, такое, что конкретно. "Что это даст?" - вот вопрос, которым он буквально меня замучил!
      - Насколько я вас понимаю, Алексеев пугает вас своим голым практицизмом?
      - Совершенно точно! - обрадовался Разумов. - Мы заранее не можем сказать, что выйдет из того или иного направления в науке. Только завтра, только будущее приносит истинную оценку... Я вижу перед собой ряд увлекательных задач и буду их решать, буду!..
      - Так с Алексеевым никак не возможно? Что ж, я поговорю с директором, и, если руководство института найдет это необходимым, переведем Алексеева в другое место. Нечего мешать науке!
      - Нет, что вы! Не нужно! - забеспокоился Разумов. - Это будет неправильно! Ему нужно объяснить, что ли... Пусть не суется не в свои дела! Идет работа, весьма напряженная, а он слишком рано, понимаете ли, хочет все получить. Так не бывает. Грядущее все-таки скрыто от нас.
      - Но ведь есть случаи научного предвидения?
      - Именно случаи! Аппаратом, методом угадывания, который подсказал бы нам, что выйдет из того или другого опыта, мы не обладаем... Впрочем, я пришел к вам по другому вопросу, мы отвлеклись...
      - Да, так Алексееву нужно указать?
      - Я бы просил посоветовать, авторитетно посоветовать!
      Я проводил Разумова до двери и распорядился вызвать на завтра Алексеева из Института звезд.
      - Признаться, я с нетерпением ждал прихода Алексеева, - продолжал Топанов. - Каков он, что за человек? То, что Николай Александрович Разумов не нашел с ним общего языка, было для меня в общем понятно... Что ждал я? Это было не простое любопытство. Я, видите ли, сам из первых комсомольцев, ну не совсем из первых, вступил в комсомол только в 1919 году. Хорошо помню ту тягу к знанию, которая вспыхнула у нас, комсомольцев, после гражданской войны. Всему миру доказать, что хоть крепок сук, да остер наш топор - это была понятная и близкая нам задача. Прорубить дорогу к знаниям! Кто что успел схватить - кто рабфак, кто два-три курса. Редко кто успел больше.
      И вот должен прийти Алексеев, молодой человек, но уже твердо определившийся в "большой науке". Рождения 1923 года, нам в сыновья годился, тем, с кого начался комсомол... Вот оно, второе поколение! Учился, стал ученым, просто достиг того, что люди моего поколения брали штурмом, как берут вражеские окопы. Книги прочел, о которых я только слышал, только в руках держал... И вот становится такой желторотый парторгом! Выбрали, доверили, не отказывался... После его выборов заскочил ко мне один человек. "Ошибочка произошла, говорит, ошибочка! Выбрали мальчишку в парторги. Ну какой он парторг, когда у него голова формулами набита! И ученого потеряем, и парторга не получим. Он все в высоких материях витать будет, непорядок это, товарищ Топанов..."
      - А ведь пора и нам, - отвечаю, - высокие материи осваивать. Космические ракеты, термоядерные регулируемые реакции - это ли не высокая материя? Да почему наш советский человек, которому народ дал знания, должен быть в тени? Молод и учен - два богатства в нем...
      И вот Алексеев у меня в кабинете. "Эге, - думаю, - да ты, брат, сед... У меня, старика, волос и сейчас с рыжинкой, а тебя вон как побелило, знать, видал, как украинцы говорят, "шмаленого вовка".
      - Жалуются на тебя, товарищ Алексеев, - говорю, - и крепко жалуются... "Мешает Алексеев научной работе!" - вот как говорят, вот до чего дошло! Мешаешь?
      - Мешаю...
      - Ну, а тех, кто мешает, - бьют.
      - Знаю...
      - Значит, уверен в своей правоте? Значит, тебя не понимают? Ты новые идеи несешь, раскрываешь, а на тебя никакого внимания? Так?
      - Нет, не так! Я по-настоящему своих мыслей никому еще не рассказывал.
      - Почему?
      - Потому что рано. Еще многое нужно проверить... У нас ведь какая структура? Отдел звезд, отдел космической электродинамики, отдел межзвездной материи и лаборатория вакуума... Поле исследования - вся Вселенная. А у каждого сотрудника свой "комплекс идей"; свое понимание науки о звездах; каждый старается отхватить побольше для "своего". И при утверждении планов - скандал! Но ведь из любого, буквально из любого направления может вдруг появиться, "отпочковаться", что ли, какое-нибудь совершенно чудесное, практически важное следствие, прямо не связанное с программой "отдела". Ведь звезды становятся нашей далекой и незаменимой лабораторией. Пройдут, быть может, тысячелетия, прежде чем человек получит возможность создавать такие температуры и такие давления, как на далеких звездах. Природа открывает свои самые сокровенные тайны только при очень сильных воздействиях, ей и миллиона градусов мало, и что творится внутри горячих звезд - надолго останется загадкой. Ну можно ли сейчас, когда мы живем в такое время, которому наши потомки будут завидовать так же остро, как в детстве мы завидовали участникам штурма Зимнего или конникам Котовского, можно ли допускать разобщенность исследований, можно ли удовлетвориться чисто внешними, случайными связями между нашими лабораториями? Работаем под одной крышей, а иной раз оказываемся далекими друг другу... Нет, я стою за настоящее, полное объединение усилий! И если говорят, что я мешаю, то меня просто не понимают. Я вовсе не хочу сказать: вот, из вашей работы ничего не выйдет, она не даст практического результата, давайте начнем другую. Такого у меня нет на уме, это глупость. Может быть, я не всегда бывал понятен...
      - А это плохо, если тебя не понимают! Говорить ты вроде умеешь, свое дело знаешь, а тебя не понимают? Значит, ты что-то недосказываешь, товарищ Алексеев? Раскрываться нужно вовремя и до конца. Есть ли у тебя "первоначальный капитал" или все еще настолько не оформлено, что с этим нельзя выходить на люди?
      - Кое-что есть...
      - А людям рассказать еще страшно?
      - Могут не понять, высмеют. Уж очень сложны вопросы...
      - А если их сделать простыми? Это можно?
      - Нет-нет, что вы... Это такой сгусток математики, астрономии, физики, такой сплав...
      - Тогда тебе еще рано раскрываться. И не верю я, что может существовать такая невероятная сложность в очень большом вопросе - ведь ты хочешь сделать этот вопрос центральным для исследований целого института! - что человеку со средними человеческими способностями не понять... Конечно, увидеть в сложном простое - задача не из легких, но раз нужно, то надо думать, надо искать.
      - Мне кому-нибудь рассказать бы... Рассказывать и рассказывать, пока сам не пойму...
      - Это хороший метод. Расскажи жене.
      - Она геолог...
      - Дома бывает редко? А если мне? Вот расскажи мне, может, я пойму...
      Алексеев с сомнением посмотрел на меня и откровенно пожал плечами.
      - Попробую, только не обижайтесь, если что...
      После этого разговора я дней десять ждал звонка, но Алексеев молчал. Недолго думая я решил заявиться к нему. Нашел его дом, взобрался на седьмой этаж, и вот я в комнате Алексеева. Маленькая, книг много, больше справочных. На столе стопка последних журналов, листки, исчерканные синим карандашом.
      Притащил Алексеев из кухни кофе, и как-то незаметно, слово за слово, исчезли неловкость, связанность. Трудно сказать, о чем мы говорили. Обо всем! А потом встретились еще раз на открытом партийном собрании Института.
      Собрание было бурным, как принято говорить, но оно действительно было необычным. Ошеломил меня Алексеев, да и не только меня. Выложил массу интересных мыслей, настоящих глубоких идей, но... но выступать было рано. А потом, год за годом, работы его лаборатории становились все более и более заметными. Не укладывались ни в какие рамки "отделов". Скоро он с группой своих сотрудников перекочевал из Москвы сюда, к морю, в украинский филиал Института звезд. Занял своей лабораторией огромное здание. Академия отпустила ему много средств. Здесь и настигла его катастрофа. Да, с год назад он был у меня, говорил о своих планах, но как-то в общих чертах. Не вспомню сейчас эти планы...
      - Но что же было основным, какую цель преследовали его работы? спросил я.
      - Происхождение и эволюция звезд и звездных скоплений - вот над чем работал Алексеев и его сотрудники. Он вскользь сказал мне тогда, что мечтает перевести этот вопрос из области гипотез, таблиц и теоретических расчетов в область прямого эксперимента...
      - Но при чем же здесь вакуум? Ведь свойства вакуума - официальная область его лаборатории.
      - Звезды рождаются в безвоздушном пространстве. И рождение их, и развитие, и смерть обусловлены свойствами этого пространства. Замечу, что даже Разумов, очень и очень скептически относившийся к Алексееву, сам попросил перевести его в южноукраинский филиал. Видно, эксперимент, к которому шел Алексеев, уже тогда стал обретать какую-то определенную форму.
      - Так что же, Алексеев хотел зажечь, _создать_ звезду? - воскликнул я.
      - Что-то в этом роде...
      - Но зачем, для чего?
      - Для чего? Для того, чтобы экспериментально проверить гипотезы о рождении звезд, чтобы подчинить человеку неисчерпаемые запасы энергии, таящейся в Космосе, в межзвездном веществе.
      - И вы полагаете, что его работы увенчались успехом?
      - Боюсь, что успех оказался слишком большим... Боюсь, что здесь уже не успех, а другое... Поймите меня правильно. Есть такой успех, такая победа, с которой не знаешь, что и делать.
      ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА
      Итак, "спутник Алексеева" был впервые нами увиден в момент полного солнечного затмения. Почти все члены комиссии пришли к заключению, что мираж является побочным эффектом, что он только _сопровождает_ прохождение "спутника". Смутная картина, что-то вроде овальной искрящейся туманности, возникшая тогда на флуоресцирующем экране, вызвала горячие споры.
      Кое-кто ошибочно предположил, что мы увидели "спутник Алексеева" в натуральную величину, но подсчеты опровергли это допущение. Слой разреженного воздуха вокруг "спутника", отражающий море и лодки, корабли и птиц, по-видимому, находился в особо возбужденном состоянии. Этот слой светился собственным светом, он будто становился гигантским экраном, на который проецировались миражи, и эти миражи затушевывали, поглощали истинную картину "спутника Алексеева". А когда диск Луны заслонил Солнце, на темном небе появился загадочный и удивительный светящийся жгут.
      Мы срочно исправили все недостатки фокусирующей системы нашего инфракрасного прибора и теперь каждое утро могли тщательно фотографировать с флуоресцирующего экрана "спутник Алексеева".
      Мы внимательно просматривали фотографии, шумели, спорили. И вдруг Топанов громко сказал:
      - А ведь это галактика... Галактика!
      Слово было сказано! Все в этот момент почувствовали, что найдено какое-то решение. Не было среди нас человека, который в свое время не видел бы изображения различных галактик. И мысль, что сейчас на фотографиях мы видим нечто знакомое, овладела каждым.
      - Но если это галактика, - рассуждал Топанов, - то почему не видны отдельные звезды?
      - Недостаточная резкость, да, кроме того, мы все ясно помним, что вдоль спиральных ветвей наблюдались какие-то многочисленные вспышки...
      - Давайте опомнимся, товарищи! - не выдержал я. - Нельзя всерьез считать, что вокруг нашей Земли носится галактика, то есть скопление из многих миллиардов звезд, с массой по крайней мере в сто миллиардов Солнц! Это же абсурд, бред! Есть же, в конце концов, масштабы, логика...
      - В этом никто и не сомневается, - сказал Григорьев. - Но нельзя легко освободиться от мысли, что наблюдаемая нами картина больше всего похожа именно на галактику... Я попрошу немедленно доставить альбом внегалактических туманностей, может быть, мы найдем среди них нечто похожее.
      - Я понимаю вашу мысль и приветствую ее, - прогудел Топанов. - Вы, несомненно, на верном пути. То, что мы видим, очень похоже на звездное скопление, а Алексеев, насколько известно, занимался звездами, и прежде всего звездами... Представляется возможным, что Алексеев запустил своеобразный спутник, благодаря которому на Землю проецируется увеличенное изображение далекого звездного скопления. Это и могло быть содержанием его работ.
      Через двенадцать часов из Пулкова был доставлен "Новейший общий каталог туманностей и звездных скоплений", содержащий несколько десятков тысяч фотографий этих далеких островов Вселенной. И последние сомнения отпали. Перед нами были образования, в большинстве своем настолько похожие на наши снимки, что от них нельзя было оторвать глаз. Мы столпились вокруг раздвижного стола, и Топанов медленно переворачивал страницу за страницей. Иногда все, как по команде, отрывались от каталога, чтобы взглянуть на вставленные в рамку утренние фотографии "спутника Алексеева". Позади негативов горели яркие матовые лампы. Каждое утро мы изготавливали по три таких фотографии. Две в начале и конце явления, когда светящаяся туманность напоминала вытянутую сигару, и одну в момент прохождения перигея, прямо в зените.
      - Разительное сходство! Да ведь это "Мессье 101"! По нашему каталогу номер 8542!
      - Бросьте! Вы не видели номер 11245. Вот это - сходство!
      В непрерывных спорах было установлено, что галактика, наблюдаемая с помощью "спутника Алексеева", может быть отождествлена по крайней мере с десятью зарегистрированными галактиками, видными "с ребра", и не менее чем с тремя, наблюдаемыми с Земли как бы "плашмя". Галактика, которую мы видели благодаря "спутнику Алексеева", была причислена к довольно распространенному виду спиральных галактик. Но затем мы зашли в тупик... Характер затруднений сформулировал на ночном заседании Григорьев.
      - Мы должны ясно отдать себе отчет в том, - сказал он, - что сегодня мы знаем немногим больше, чем в тот момент, когда Максим Федорович воскликнул: "Да ведь это галактика!" Мы не смогли уверенно отождествить с наблюдаемым явлением ни одну из галактик, содержащихся в "Новейшем общем каталоге", не говоря о каталоге Мессье. И дело не в том, что такой галактики еще никто не наблюдал, речь идет совсем о другом...
      - Прошу прощения, - прервал Григорьева Леднев, - но не все разбираются не только в сущности возникших затруднений, но даже в терминологии. Здесь астрономы и астрофизики в меньшинстве... Вот, к примеру, вы часто говорите: внегалактическая туманность и галактика. Это - понятия близкие, или я не совсем понимаю?
      - Эти понятия совпадают. Совершенно безразлично, говорим ли мы о внегалактических туманностях или о галактиках. Что еще вас смущает?
      - Почему для многих галактик существует двойная нумерация? - спросил Топанов.
      - Двойная нумерация существует только для ста трех объектов, впервые открытых Мессье. Собственно, Мессье открыл только шестьдесят один объект, но он впервые свел все светящиеся объекты с размытыми очертаниями в один каталог, чтобы не спутать их с кометами. Ведь Мессье был знаменитым охотником за кометами, - ответил Григорьев. - Все кометы - члены нашей Солнечной системы. За ними очень интересно наблюдать. На протяжении нескольких дней они смешаются на фоне далеких звезд, а вот светлые пятнышки, что открыл Мессье, оставались неподвижными.
      - И каждое такое пятнышко оказалось скоплением из многих миллиардов звезд! - немного торжественно заявил Кашников. Григорьев отбивал у него "звездный хлеб", ведь Кашников был астрономом. - И многие из них подобны нашей Галактике, в которой Солнце занимает скромное положение в одной из ее спиральных ветвей. Свет от многих галактик идет к нам миллионы лет. Одни галактики мы видим с ребра, другие более удобно расположены, и мы можем отнести их или к спиральным, или к эллиптическим, и так далее. Еще Демокрит из Абдеры, великий древнегреческий философ, представлял наш Млечный Путь как скопление бесчисленных звезд, но только Галилею посчастливилось убедиться в правильности этой догадки Демокрита. Теперь же изучение нашей Галактики, как и исследование внегалактических туманностей, бурно развивается. Мы...
      - ...Мы предоставим вам время и с удовольствием прослушаем вашу лекцию в другой раз, - прервал Кашникова Григорьев. - А сейчас я хотел обратить ваше внимание, товарищи, на одно "но". Дело в том, что все известные нам галактики вращаются вокруг своих ядер, центральных частей, в которых находится почти вся масса галактики, большинство звезд скопления. Вращается и наша Галактика Млечного Пути. Солнце, вместе с Землей и остальными планетами, описывает круг вокруг своего галактического центра за 185-200 миллионов лет. Наша Земля участвовала по крайней мере в десяти таких оборотах за время своего существования. Только в десяти! Можно ли предположить, что мы наблюдаем при прохождении "спутника Алексеева" какую-нибудь конкретную галактику? Нет! Галактику мы могли бы видеть только с одной ее стороны. Либо с торца, - Григорьев указал на левый снимок, - либо плашмя, в виде диска, либо как-то со стороны! А мы _каждое утро_ видим эту странную, условно называемую, "галактику" _два раза_ с торца. И один раз она раскидывает над нами свои спиральные ветви...
      - А может быть, Алексеев как-то получил возможность наблюдать нашу Галактику, ту, к которой принадлежит наше Солнце? - спросил кто-то.