Археология. В начале

Возможно, что классическим примером миграции в доисторическом мире может послужить перемещение полинезийцев, которые заселяли отдаленные острова в Тихом океане, передвигаясь с одного архипелага к другому (Финни – Finney, 1994). Каждый раз полинезийцы открывали очередной остров в результате намеренных действий и с желанием вернуться туда (см. вставку «Открытия»). Гавайи, остров Пасхи, Таити были заселены посредством преднамеренной колонизации небольшим народом необитаемого кусочка суши. Такой вид тотального перемещения населения или, в некоторых случаях, замены населения был достаточно редким в доисторические эпохи. В археологических материалах это отражается либо совершенно новыми компонентами и фазами артефактов, либо скелетными свидетельствами.

Иной тип миграции проявляется, когда небольшое количество иноземцев переезжают в другой регион и расселяются там как организованная группа. 1500 лет назад группа народа оахака сделала именно это в Теотихуакане в долине Мехико (Милон – Millon, 1973). Они заселили свой собственный район, предварительно идентифицируемый по концентрации оахакайских глиняных черепков и орнаментов. Анклав оахака существовал несколько веков.

Существуют и другие формы миграции. Рабов перевозили на большие расстояния, как, например, африканцев в эпоху атлантической торговли, а ремесленники и мастеровые могли передвигаться сами как неорганизованные мигранты. Бывают и воинские миграции, как это было с восточными кочевниками в умеренной Европе или воинственными племенами нгуни в Южной Африке. Их военные отряды вторгались в районы оседлых жителей. Но через несколько поколений воинственные пришельцы адаптировались к оседлому образу жизни своих соседей и уже практически не отличались от них. На археологических памятниках такие миграции оставляют немного следов.

Интерпретация в культурно-историческом подходе состоит главным образом из описания археологического материала и того, что произошло в прошлом. В истории культуры как таковой мало говорится о том, почему произошли изменения в культурах, или о роли артефактов в культурной системе в целом. Объяснение процессов в культурах является главной проблемой современного археологического исследования.

Главные изменения в том, как археологи смотрели на свое дело, начались в 1950-х годах, вскоре после публикации «Изучения археологии» Уолтера Тэйлора в 1948 году (глава 2). Археологи начали пересматривать цели археологического исследования и то, как можно использовать раскопанные материалы для интерпретации, а не только для описания того, что произошло в прошлом. Эти новые веяния совпали с появлением многих технических новшеств, такие как компьютер, изощренные статистические методы, радиоуглеродная датировка и другие методы датировки, новые методы обнаружения и идентификации археологических памятников (Сполдинг – Spaulding, 1953, 1960,1973; Уилли и Саблофф – Willey and Sabloff, 1993). Меняющиеся теории и применение новых методов стали причиной нового подхода к археологическим свидетельствам.

Одним из самых влиятельных новаторов этого современного взгляда на прошлое был Льюис Бинфорд (1983). В 1960-х годах он написал ряд работ, в которых ратовал за совершенно другой подход к прошлому. Бинфорд говорил о важности теории и подчеркивал близость археологии и антропологии культуры. Он утверждал, что конечной целью археологии является поиск универсальных законов, управляющих изменениями культуры. Некоторые британские археологи, особенно Дэвид Кларк, присоединились к призыву Бинфорда произвести переоценку археологического исследования. Взгляд Бинфорда и его последователей настолько отличался от других, что вскоре его назвали несколько амбициозно «новой археологией».

ОТКРЫТИЯ

ДРЕВНЕЕ МОРЕПЛАВАНИЕ В ТИХОМ ОКЕАНЕ

В 1769 году британский мореплаватель капитан Джеймс Кук побывал на Таити. Он задался вопросом, который волновал с тех пор многих ученых: как таитяне заселили свои земли? Как люди, не знавшие металла, могли на своих простых лодках совершать плавания к дальним островам Тихого океана? Кук встретился с великим таитянским навигатором Тупайя и спросил его о том, как таитяне прокладывали свой путь от одного острова к другому, не видя земли. Тупайя объяснил ему, что днем компасом для них служило солнце, а ночью – луна и звезды. Кука удивляла способность полинезийских судов двигаться против господствующих ветров на протяжении сотен миль. Тупайя указал, что с ноября по январь дуют западные ветры, и в этот период лодки могли далеко продвинуться в этом направлении. В голове у Тупайя была карта всей Полинезии. Современные ученые считают, что он знал территорию, ограниченную Маркизскими островами на севере, Туамоту – на востоке, Австралазией – на юге и островами Кука – на юго-западе. Даже Фиджи и Самоа не были секретом для него, то есть он охватывал территорию, равную Австралии или США.

Последующие исследователи не задавали вопросов таитянским мореплавателям. Они считали, что тихоокеанские острова были заселены людьми на лодках, случайно занесенных туда ветрами. Но в 1965 году на Каролинских островах Микронезии Дэвид Льюис встретился с престарелыми мореходами на каноэ. У них он узнал, как они используют зениты основных звезд при навигации вдали от суши, как определяют сушу по направлению волнения и по волнам, отраженным от дальних земель, как даже по полетам морских и прочих птиц определяют архипелаги вдали от места своего выхода в море. Они также умели возвращаться домой, ориентируясь по тем же знакам на море и на небе. Льюис решился сохранить это быстро исчезающее искусство навигации и прошел на своем океанском катамаране от Раротонги на островах Кука к Новой Зеландии, пользуясь лишь звездной картой и с помощью полинезийского моряка. В 1970-х годах Льюис пошел в ученики к штурманам с Каролинских островов и изучал, как они прокладывают маршруты с помощью солнца, луны, звезд, облаков, форм волн и даже наблюдая за полетом птиц.

В конце 1960-х годов антрополог Бен Финни начал опыты с копиями древних полинезийских лодок-каноэ. Первой копией королевской полинезийской лодки была 40-футовая «Налехия». Опыты в ветреных водах у Гавайских островов показали, что она хорошо ходит по ветру, и Финни решил пройти от Гавайских островов к Таити и обратно. Его вторая копия построена по сложной конструкции, хорошо известной на тихоокеанских островах. 62-футовая «Хокулеа», сконструированная гавайцем Хербом Каваинуи Кейном, имела двойной корпус и два паруса в форме клешни рака (рис. 3.4). В 1976 году Финни, а также мореход с острова Сатавал Мау Риаилинг и команда моряков с Гавайских островов прошли на «Хокулеа» от Гавайских островов на Таити и обратно. За этим походом последовала двухгодичная экспедиция по Тихоокеанскому региону, в которой работали только туземные штурманы. Благодаря успешным опытам на «Хокулеа» удалось сохранить для потомков древние полинезийские методы навигации.

Рис. 3.4. Полинезийское судно – каноэ «Хокулеа»

«Новые» археологи с оптимизмом смотрели на потенциал археологии, на ее вклад в антропологию в целом. Они подвергли сомнению утверждение, что вследствие неполноты археологического материалы надежная интерпретация нематериальных и исчезающих компонентов доисторического общества и культуры невозможна. Они утверждали, что любые артефакты, обнаруженные в археологическом памятнике, функционировали в определенной культуре и обществе. Они встречались в значимых структурах, регулярно связанных с хозяйством, с системами кровного родства и другими контекстами, в рамках которых тогда использовались. Таким образом, артефакты представляют собой нечто более важное, чем просто материальные остатки. Задача археолога – разработать методы извлечения информации.

Новая археология выступала за строгую научную проверку с использованием формальных научных методов. На такой подход сильно повлияла научная философия Карла Хемпеля (Karl Hempel, 1966). Прежде выводы об археологическом материале делались посредством простой индукции, отталкиваясь от этнографических данных. Оценка полученных заключений основывалась на том, насколько профессионально компетентны и честны были археологи, интерпретирующие прошлое (Бинфорд – Binford, 1962, 1972, 1980, 1983). Бинфорд говорил, что, хотя индукция и интерференция являются здравыми методами для понимания прошлого, существует реальная потребность в независимых методах, обычно используемых в науке, для проверки гипотез о прошлом и что эти методы должны быть намного более строгими, чем суждения, зависимые от профессиональной компетенции.

Рабочие гипотезы не являлись чем-то новым в археологии. Новым в подходе Бинфорда было то, что эти гипотезы должны строго проверяться по археологическим данным и по альтернативным свидетельствам. Если гипотеза успешно проходила проверку по первичным, нетрансформированным данным, то ее можно было включать в область надежных знаний, на основании которых строились дальнейшие гипотезы. Такие предложения требовали, в свою очередь, дополнительной проверки и, возможно, совершенно новых подходов к раскопкам и сбору археологического материала. Конечной целью было объяснение социокультурных явлений прошлого с точки зрения универсальных законов динамики культуры: почему охотники-собиратели обратились к земледелию и одомашниванию животных как способам жизнеобеспечения пли какие изменения в культуре происходили под воздействием неких условий внешней среды?

Новая археология действительно стала синтезом различных направлений, среди которых были и экология культуры, и полилинейная культурная эволюция, особое внимание уделялось новым научным методам и компьютерным технологиям. Все это слилось в то, что сегодня называется процессуальнойархеологией.

Процессуальная археология сосредоточена на культурных процессах и объяснении изменений культуры (Уилли – Wylie, 1988). Она также предполагает исключительно научную методологию при интерпретации археологических данных. «Процессуальные» археологи полагаются на научный метод при формулировании проверяемых гипотез и продолжение сбора новых данных для их проверки (Даннел – Dunnell, 1982; Флэннери – Flannery, 1968; Уотсон и другие – Watson and others, 1984; об археологии как науке и научном методе см. также главу 5). Процессуальный подход твердо основывается на истории культуры. И так должно быть, поскольку хронологические и пространственные основы изучения доисторических эпох исходят из описательных методов, разрабатывавшихся в течение многих поколений.

Различие между описательным и процессуальным подходом состоит в ориентации исследования. Сначала процессуальные археологи искали общие законы поведения человека в связи с взаимоотношениями между культурами и средой, экологической адаптацией и культурной эволюцией. Но большинство из этих законов носило настолько общий характер, что они не представляли ценности, в то время как сложность социальных явлений чрезвычайно затрудняет оценку других закономерностей методом тестирования гипотез (hypothesis testing). Дедуктивно-номологический подход с его упором на тестирования гипотез и идентификацию законов динамики культур, первоначально отстаиваемый Бинфордом, сейчас редко используется. Тем не менее проблемно-ориентированное исследование, хотя четко сформулированные вопросы исследования и его ясный план остаются составной частью археологического изыскания.

Другим важным аспектом процессуальной археологии является системно-экологический подход, при котором человеческие культуры рассматриваются как сложные агломераты таких компонентов, как технологии, стратегии существования, социальная организация, которые взаимодействуют друг с другом и с более глобальными системами окружающей среды, частью которых они сами и являются (Кларк – Clarke, 1968; Флэннери – Flannery, 1968; Уотсон и другие – Watson and others, 1984). Сюда входят три основные модели изменений культур: системные модели, которые основаны на теории общих систем (глава 6); экология культуры, вырабатывающая модели взаимодействия между культурами и окружающей средой (глава 2); полилинейная культурная эволюция, сводящая теорию систем и экологию культуры в один тесно связанный, очень гибкий путь познания и объяснения процессов развития культуры.

Преимуществом теории систем является то, что она освобождает ученых от чрезмерной оценки одного из агентов изменений культуры, таких как диффузия или миграция, давая им возможность сосредоточиться вместо этого на регулирующих механизмах и на взаимоотношениях между различными компонентами культурной системы, системой как таковой и окружающей средой. Системный подход столь же ценен для археологии, как общая концепция для изучения экологии (Gibbon, 1984).

Первоначально практики новой археологии считали, что процессуальная археология позволит исследовать все аспекты человеческой деятельности, включая такие нематериальные составляющие, как идеологические верования (Бинфорд и Бинфорд – Binford and Binford, 1968). Но очень скоро центр внимания сместился в сторону экологии и существования такой позиции, при которой некоторые «процессуалисты» стали отзываться об исследованиях нематериального как о недоступной «палеопсихологии» (Бинфорд – Binford, 1987). Однако процессуальные археологи провели много важных исследований экологических, технологических и экономических факторов, оказывающих влияние на человеческие сообщества (см. раздел «Практика археологии»).

Материалистический подход многих процессуальных археологов, которые, казалось, дегуманизировали прошлое в поисках закономерностей изменения культур, неизбежно вызвал реакцию его оппонентов. На поведение человека оказывают влияние и неэкономические, и неэкологические факторы, а также ограниченные физические возможности собственно человеческого тела и мозга. Итак, вместо того, чтобы сказать, что окружающая среда влияет на культурные изменения, можно утверждать, что она ограничивает поведение человека (Фиш и Ковалевски – Fish and Kowalevski, 1990). В конце 1970-х и в 1980-х все больше ученых стало размышлять о поведении и мировоззрении человека, то есть о развитии и выражении сознания, о религиях и взглядах на мир, о символизме и иконографии как о части более глобальной археологии.

Так возникла постпроцессуальная археология, порой экстремальный антидот своей предшественницы. В общих словах, это реакция против сравнительно безликого процессуального подхода, который придает особое значение культурным процессам и адаптации к окружающей среде групп и отдельных людей (Бинтклифф – Bintcliff, 1991, 1993; Эрл и Пресел – Earle and Preucel, 1987; Триггер – Trigger, 1989; Йоффи и Шеррэт – Yoffee and Sherratt, 1993). Определенный предшествующим направлением, термин постпроцессуальная археология фактически охватывает множество различных теоретических воззрений и точек зрения возможных методологий научного изыскания.

Некоторый энтузиазм, вызванный постпроцессуальной археологией, является как отражением изменений в западном обществе, так и формированием междисциплинарного поля, составленного из десятков дисциплин. В него входили часто увлекательно выраженные интеллектуальные разработки, шедшие параллельно «постмодернистским» школам в науке, литературе и антропологии (Ходдэр – Hodder, 1986; Шэнкс и Тили – Shanks and Tilley, 1987a, 1987b). Особенно важным аспектом некоторых постпроцессуальных воззрений является определение роли археологов в современном обществе и то, что археолог должен думать о том, какое действие могут оказать его или ее взгляды на прошлое (см. обсуждение критической археологии ниже). Также важными вопросами являлись индивидуалистические и феминистические аспекты, а также роль меньшинств, детей и других групп, либо слабо представленных, либо вообще не представленных во время предыдущих исследований (Фергюсон – Ferguson, 1992; Джеро и Конки – Gero and Conkey, 1991).

ПРАКТИКА АРХЕОЛОГИИ

ТЕСТИРОВАНИЕ ГИПОТЕЗЫ В ПОСЕЛЕНИИ БРОУКЕН КЕЙ ПУЭБЛО, АРИЗОНА

Процессуальная археология 1960-х годов революционизировала подходы к археологическим методам и теории. Практические последователи этой «новой археологии» испытывали большой оптимизм в отношении возможностей археологии сделать вклад в антропологию вообще. Они выступали в поддержку использования точных планов исследований, в которые входили статистические методы и жесткая научная проверка гипотез с использованием формальных научных методов. Хорошим примером применения методологии новой археологии могут быть раскопки Джеймса Хилла на памятнике Броукен Кей Пуэбло в штате Аризона (1968). Пуэбло – это скопление прямоугольных жилых помещений, прижатых друг к другу и образующих многокомнатные дома, характерные для народов анасази на юго-западе США. Броукен Кей представляет собой пуэбло из 95 каменных комнат, заселенное коренными американцами приблизительно с 1150 по 1280 год. Целью Хилла было объяснить распределение по группам культурных черт на памятнике с учетом доисторических моделей жилья.

Предварительные раскопки и очистка поверхностных уровней вскрыли большинство комнат. Поскольку пуэбло было достаточно большим, то полностью его раскопать было невозможно, поэтому Хилл раскопал случайно отобранные 46 комнат (рис. 3.5). В ходе раскопок он выделил три вида комнат. Они были точно и ясно описаны, отмечены переменные, данные были проанализированы с использованием хи-квадрат теста и точного критерия Фишера. К переменным Хилл отнес размеры комнат, типы кладок, размеры дверных проемов, а также наличие или отсутствие очагов, помещений для помола (mealing bins), вентиляции и дверных проемов. Он также учитывал количество комнат одного типа по отношению к другим. Аналогии с современными пуэбло народов Зуни и Хопи позволило Хиллу классифицировать комнаты в Броукен Кей как комнаты для жилья, хранилища и специальные комнаты для ритуалов (кива – kivas).

Рис. 3.5. Различные типы комнат в Броукен Кей Пуэбло. Закрашенные области представляют «большие комнаты»; заштрихованные – «маленькие», заштрихованные крестиком – «специальные комнаты. Пустые области не раскапывались. Джеймс Хилл выдвинул ряд проверяемых гипотез в отношении типов артефактов, которые могут быть найдены в разных комнатах

С учетом этого Хилл разработал 16 гипотез, предполагая, какие виды артефактов могут быть в комнатах различного типа. Далее эти гипотезы были протестированы в свете полученных археологических находок. Так, предполагалось, что в жилых комнатах будет больше тканей, в то время как в меньших комнатах и в ритуальных помещениях будет меньше артефактов и более узкого спектра, и они будут отражать тот вид деятельности, которым занимались в этих местах. Все это позволило Хиллу также сделать предположения о количестве семей, проживавших в поселении.

Четкая формулировка гипотез позволила Хиллу проверить сделанные аналогии, а также выдвинуть последующие гипотезы о том, почему некоторые предположения не были подтверждены археологическими находками. Например, факт, что в комнатах-кладовках не было обнаружено много неукрашенных горшков, позволяет предположить, что семь веков назад практика хранения немного отличалась от принятой в этнографически изученных пуэбло.

Хотя археологи теперь и используют различные теоретические и методологические подходы, но ясный план и предположения, выдвинутые во время интерпретации, сохраняют свою важность.

Несмотря на все непостоянство и разнообразные парадигмы, постпроцессуальная археология сделала три важных и позитивных шага (Ходдер – Hodder, 1999).

1. Значение более важно, чем материализм. Археологи не могут интерпретировать прошлое только с позиций экологических, технических или других сугубо материальных соображений. Культура интерактивна. Другими словами, люди – это актеры, которые творят, управляют и перестраивают мир, в котором живут.

2. Археологи должны критически рассматривать свою общественную ответственность, не ограничиваться рамками своей специальности и видеть более широкие цели и вопросы моральной и эмоциональной связи с прошлым в современном обществе.

3. Имеется ряд аспектов изучения древнего общества, которые ранее не рассматривались, среди них женский вопрос, проблема этнических меньшинств и неизвестных простых людей, часто называемых «людьми без истории». Другими словами, у прошлого много голосов (Ходдер – Hodder, 1999).

В конечном счете постпроцессуализм есть логическое совершенствование предыдущих теоретических подходов.

Можно сказать, что до некоторой степени только что обсуждавшиеся подходы к интерпретации прошлого и сегодня остаются с нами. Вместо того чтобы заменять друг друга, они продолжают существовать – в сегодняшней археологии есть мириады теоретических подходов. Культурно-историческую, процессуальную и постпроцессуальную археологию можно рассматривать как основные, всеобъемлющие парадигмы о том, как должно концептуализироваться прошлое, как оценивать археологические данные, каковыми должны быть цели археологического исследования. Рассматривать четко разграниченные школы было бы неверно, так как практически каждая из них часто берет что-то от другой (обсуждение принципиальных различий в новых пояснительных парадигмах см.: Бинтклифф – Bintcliff, 1991, 1993.)

Чтобы объяснить культуры прошлого, для концептуализации своей работы и моделирования социальных, политических и культурных систем ученые привлекают много других теорий и концепций. Многие из таких теорий относятся к философии и антропологии культуры, но в качестве источников также используются социология, политические науки, эволюционная биология и даже литературная критика. Эти меняющиеся перспективы помогают археологам концептуализировать и моделировать социальные системы прошлого. Хотя некоторые из них могут лучше подходить к процессуальным и постпроцессуальным взглядам на прошлое, но ни одна из них не может быть легко разбита на части. Например, процессуальная археология в большей степени может быть посвящена адаптации человека к среде обитания, а интерпретация идеологий, религий и мировосприятия в прошлом являются главными вопросами когнитивно-процессуального подхода (Флэннери и Маркус – Flannery and Marcus, 1993). А вопрос полов был в центре внимания как процессуальной археологии, так и постпроцессуальной (Хейс-Гилпин и Уитли – Hays-Gilpin and Whitley, 1998). Теоретических подходов к археологии много, среди них можно выделить следующие.

Эволюционные подходы являлись неотъемлемой частью археологии начиная с XIX века. В то время как теория однолинейной эволюции человеческих сообществ была отброшена (глава 2), концепция полилинейной культурной эволюции многогранно связана с современными археологическими исследованиями. Она полезна при концептуализации изменений в сообществах прошлого (см., в частности, Эрл – Earle, 1997).

Некоторые ученые следуют идеям эволюционных процессов при рассмотрении социальной и культурной адаптации и адаптации к окружающей среде. Археологи, придерживающиеся таких убеждений, считают, что естественный отбор ограничивает мысль и действия человека. Следовательно, то, как люди вели себя, может быть понято посредством понимания тех ограничений, что были наложены на разум человека в течение его длительной эволюции. С этой точки зрения естественный отбор произвел культуру путем «дарования» репродуктивных преимуществ ее носителям. Таким образом, мысль и действие были направлены естественным отбором по разным каналам, являвшимся адаптивными для возникновения Homo sapiens. Суть естественного отбора в том, что человек мыслит и действует определенным образом, и никак не другим. В результате проявилась тенденция к конформизму в мыслях и действиях среди разнообразных сообществ с самыми разными институциями и верованиями.

Экологические подходы особое внимание уделяют изучению древних сообществ в естественной среде обитания. Как мы видели при обсуждении экологии культуры, теория изменения культуры как процесса приспособления к среде возникла в середине XX века и сыграла важную роль при зарождении процессуальной археологии, которая изначально рассматривала культуру как экстрасоматическую адаптацию к внешней среде (Крамли – Crumley, 1994).

Марксистские взгляды, развившиеся из работ Фридриха Энгельса и Карла Маркса, давно и сильно влияют на археологические теории. Классические марксистские воззрения особо подчеркивают противоречия между экономическими отношениями (особенно между производством и обменом), классовые противоречия и неравенство как движущую силу социокультурной эволюции. Маркс и Энгельс рассматривали в качестве основной однолинейную эволюционную модель, выдвинутую Льюисом Генри Морганом (глава 2), применительно к эволюции древних сообществ. В своих собственных работах они детально разрабатывали теорию эволюции капитализма, социализма и коммунизма. Марксистские взгляды значительно повлияли на В. Гордона Чайлда, особенно те аспекты, которые затрагивали изменения в обществе при переходе к земледелию и усложнение социополитического устройства, на его понимание изменений общественного устройства (Триггер – Trigger, 1980).

Некоторые исследователи обращались к марксизму для обрамления своих дискуссий и выработки концепций. Многие теории были выдвинуты учеными-марксистами, такими как Антонио Грамши, Анри Лефевр и Клод Мелассо (МакГуайр – McGuire, 1992). Диалектический марксизм, к примеру, подчеркивает понимание взаимосвязанных отношений явлений внутри общества. Следовательно, существование, пол, класс и раса рассматриваются как неотъемлемые части всей социальной системы, а не как независимые конструкции. Марксистские теории и аналитические концепции были очень важны для археологов-историков, исследующих археологию капитализма и экспансию Европы в незападный мир (М. Джонсон – M. Johnson, 1993; Орсер – Orser, 1966). Другая часть марксистской археологии фокусируется на современных контекстах, в которых действуют археологи, и является частью критической археологии.

Критическая археология считает, что поскольку археологи являются актерами в современной культуре, то они должны активно влиять на общество (Шэнкс и Тили – Shanks and Tilley, 1987a, 1987b). Одним из экстремумов является марксистский взгляд на археологию, согласно которому все знание является классовым и поэтому археология формирует историю с классовыми целями (МакГуайр – McGuire,1992). Таким образом, реконструкции прошлого имеют социальную функцию, и, следовательно, археология не может быть нейтральной, объективной наукой. Обращаясь к критическому анализу, археология может исследовать отношения между реконструкцией прошлого и идеологией, которая помогла создать эту реконструкцию.

Критическая археология является процессом, при котором археологи становятся более критичными в отношении собственного места в развивающейся западной научной школе (Триггер – Trigger, 1984, 1989). Большая часть критической археологии сосредоточена на понимании. Другими словами, нас должны беспокоить культурные корни нашей работы.

Культурный материализм вырос из марксистских воззрений, но здесь подчеркивается роль существования и технологии существования как основного источника социокультурных явлений. В основе всех социокультурных явлений лежит инфраструктура, в которую входят средства существования и основные нужды, такие как пища, одежда и кров. Эти явления оказывают выборочное давление на остальные элементы общества, включая структуру семьи, разделение труда, классы, религию, науку, обычаи и идеологии (М. Хэррис – M. Harris, 1968, 1979, 1999). Хотя и другие культурные явления могут влиять на культурную эволюцию, факторы инфраструктуры рассматриваются здесь как намного более важные.

Культурный материализм особенно привлекателен для археологов, потому что в нем подчеркивается важность технологий и окружающей среды, как раз тех аспектов сообществ прошлого, которые хорошо сохраняются в археологическом материале и подвергаются оценке.

Теория мировых систем, разработанная социологом Эммануилом Валлерштайном (1974, 1979, 1980), утверждает, что социоэкономические различия между сообществами являются продуктом взаимозависимой всемирной экономики. Все сообщества размещаются по трем общим категориям: сердцевинные (core) сообщества – это мощные промышленные нации, доминирующие над другими регионами и нациями; полупериферические сообщества также индустриализованы, но у них нет мощи первых; периферические общества находятся вне сердцевины и никак не могут контролировать экономическую экспансию сердцевины. Взаимоотношения развитых и развивающихся стран в современном мире рассматриваются здесь в свете сердцевинно-периферических отношений.

Не удивительно, что теория мировых систем дала археологам-историкам, исследующим пересечение Европы с остальным миром, важную модель (ДеКорс – DeCorse, 2001a, 2001b). Хотя и археологи, изучающие докапиталистические общества, нашли много полезных для себя концепций, рассматривая отношения в старших и меньших «мировых системах», например социополитические усложнения в Месопотамии и Центральной Америке (Chase-Dunn and Hall, 1991).

С археологической точки зрения термин когнитивная археология охватывает широкий спектр поведенческих моделей человека, особенно религию и верования, а также развитие и выражение сознания человека. Иногда ее называют археологией разума.

Некоторые археологи исповедуют когнитивно-процессуальный подход с принципиально новой основой, чтобы сблизить старые и новые модели и методы. В этом подходе подчеркивается тщательная оценка данных, что характерно для процессуальной археологии. «Когнитивные процессуалисты» никогда не станут утверждать, что они знают, о чем думали люди прошлого, но они могут проникнуть в то, как они думали (Ренфрю – Renfrew, 1993a, 1993b; Скибо и другие – Scibo and others, 1995).